Гулящие души

      На пыльных страницах живут сотни душ, И тысячи снов без ответа, На их глазах слезы лились, каждый трус Сжигал их, пуская по ветру. На этих страницах бездумная власть, Безмозглых бравад прославленье, На них, чтобы сердце в куски разорвать, Достаточно расцепить звенья.

⌀⌀⌀

Дверь отпирается с тихим щелчком, но Эд заходит совсем не тихо. Еле стоящий на ногах, он хватается за дверную ручку как за маяк – в такую-то качку, и пытается попасть ключом в скважину – получается это раза с двадцатого, когда он почти хуярит ключом по невинной двери и дверь поддается. В победном жесте поднимает руки вверх и икает, вспоминая про качку – по дому расплывается грохот упавшего тела. — Ебаться – не отоспаться, – тихо говорит он в своей голове, и на выходе получается что-то около «Ибаца – не оптопспоц... да похуй» – здесь он тоже спотыкается в конце, но уже о буквы и по независящим от него причинам. Сравнение головокружения с вертолетами или качкой кажется какой-то хуйней – ощущается это скорее как пятая поездка подряд на камикадзе, причем каждый раз непристегнутым – отсюда боль в голове и тошнота. — Ооо, – звучит голос откуда-то сверху, и в нем Эд пытается кого-то узнать, пока этот кто-то поднимает его – и уже вот это уже похоже на вертолет – хоть кто-то есть за рулем, – Кто-то сильно счастлив или наоборот, что сегодня? – Эда встряхивают аккуратно за плечи и собираются тащить к нему в комнату. Он поднимает глаза и смотрит на чье-то бородатое лицо. Это лицо кажется ему очень добрым и хорошим, о чем он ему и сообщает, – Спасиб, братан, только это, давай поспим. Выграновский хмурится, собираясь с мыслями и с силами, и пытается идти. Выходит так себе – Макар просто тащит его на себе, «Блять, Макар, точно!» – всплывает в голове посреди мысли, которая теряется. Спустя минуту – по ощущениям вечность, Эд чувствует, как меняет положение на горизонтальное и кто-то стаскивает с него обувь. — Детка, не се-дня, – мычит Выграновский, забыв происходящее минуту назад, так как локация немного сменилась, и охуевший Илья крутит пальцем у виска, решая, что бить человека практически с временной инвалидностью не очень хорошая затея. Кое-как успокоив эту тушу, Макар отряхивает руки, мол, дело сделано и разворачивается на пятках, чтобы уйти к себе, но натыкается на горящие красным зрачки. На полуавтомате он уже собирается захлопнуть щит, но узнает это лицо в темноте и рука замирает в воздухе. — Чего ты тут..? – тихо начинает он, но не успевает договорить – от ног к голове ползет жар и сумпатисы за несколько секунд облепляют тело, пожирая. Изнутри доносится отголосок крика, потонувший в шуме, исходящем от чертей, и они падают на пол, расползаясь но поверхности. Вверх медленно поднимаются несколько золотых искр – чья-то рука смахивает их в небрежном жесте и утягивает с собой сумпатисов.

⌀⌀⌀

Арсений просыпается от того, что кто-то справа особенно активно закидывает на него свои конечности – сам он вечно спит буквой зю, хотя засыпает неизменно ровно на спине – и для вишенки на торте, причмокивает, что-то бормоча во сне. Угадывать, кто это, не приходится – Антон со своими кудряшками и руками длиной в километр – не часто повторяющийся экземпляр, но от этого скинуть его с кровати хочется не меньше. Медленно открывая глаза, Арсений немного смягчается. Сонный Антон куда милее и спокойнее обычного – а это причина, для того, чтобы задушить его подушкой, пока не поздно. В голову лезет непрошенное воспоминание о том, что Антон вчера этими губами... Нет, это был адреналин... — Помогите буря-баклажан семнадцать на коня под запад, – бормочет Шастун и сгребает неуспевшего сориентироваться Арсения ближе. — Пиздец, – уже вслух говорит Попов и предпринимает попытку выползти. Первые две дают ровным счетом ничего – Антон оказывается крупнее, чем кажется, и более упертым, чем пытается быть, когда в сознании. Подмятая между телами, правая рука оказывается практически обездвижена, и амплитуда движений подходит только для... Арсений мотает головой, и пытается перестать думать что бы то ни было – совсем не помогает, – Это полный пиздец, – еще раз еле слышно говорит он и снова дергается, но теперь не сам, а потому что его снова двигают с уже более продолжительным, подозрительным мычанием. Невольно рождается шутка про третью ногу, вместе с нарастающей ненавистью к физиологии. В том же внутреннем диалоге рождается целая глава матов, приглушаемая желанием не думать. Антон коротко двигает тазом и что-то говорит – не разобрать, и сонная фраза про баклажаны и коня совсем сводит с ума – его мотает от бешенства, до подступающей истерики от собственных тупейших шуток. Антон же его метаний не разделяет и продолжает активно смотреть свои сны – видимо, чувствует, что почти облокачивается тазом на чью-то руку. На мысли о том, что, в теории, они так притираются, Арсения разматывает совсем – он сдавленно смеется в подушку, но руку не убирает, а разворачивает тыльной стороной к себе – в эту же подушку краснеет, что уж, но продолжает требовать от себя не-думания. От того, что кто-то трется об его ладонь, он извращенцем не станет, верно? — А-а-арс, – вдруг сонно произносит Антон, но явно пока остается во сне – остается только гадать, какая хуйня сейчас творится в его голове и почему именно с бурей-баклажаном, будь он неладен, если вообще существует. От собственного имени снова бросает в жар и объяснение адреналином уже как-то неспеша теряет аргументы. Рука, совершенно обособлено от остального организма сгибается и слегка сжимается на чувствительной коже – проблема в отсутствии секса – вот она, нужная мысль – пока большой палец мелкими движениями трет головку, – Арс... Наверное, он все-таки извращенец, раз попытки осознать себя в моменте совсем не останавливают. — Арс, – снова слышится где-то сбоку, еще ниже, но лицо, которое все еще упирается в подушку, уже и без того совсем красное – какого черта ему шестнадцать. Кажется, кто-то снова повторяет его имя, уже более осознанно, но переварить данный факт он не успевает – шеи касаются кудряшки, зубы осторожно смыкаются на косой мышце, ближе к плечу, и поверх его руки ложится чужая, отчего Арсений немного дергается, – Это, конечно, сильно неожиданно, – слышится над ухом, а после и его осторожно касаются губы, – Но я совсем не против... Арсений ожидает, что сонный Антон просто быстро закончит начатое и смоется куда-нибудь, но он убирает руку с его и бережно берет за затылок, поворачивая к себе лицом. Наткнувшись на совсем поплывший взгляд и легкий румянец, Антон облизывается и не выдерживает – тянется вперед, останавливаясь чуть ли не в миллиметре – Арсений может поклясться, что, завяжи ему глаза и заткни уши, он почувствует, что он сказал – и тихо спрашивает: — Можно я..? Попов бегает глазами под нависающим взглядом и коротко кивает, сглатывая – его будто всего перетряхивает, совсем для себя неожиданно. Антон обводит большим пальцем за ухом и целует, невыносимо осторожно и нежно – даже без этой блядской магии Арсений чувствует, как стремительно тает под широкой ладонью и открывает рот – если уж скидывать все на недотрах, то основательно. Шастун усиливает хватку на затылке, все еще осторожничая, и стонет в поцелуй, расходясь в моменте и вылизывая чужой рот. Арсению ничего не остается, он с жаром отвечает и вспоминает про руки – сжимает чужой член, делая несколько поступательных движений, и тут же чувствует, как его ощутимо кусают за губу, тут же зализывая. — Тише, не торопись, – сбивчиво говорит Антон, оторвавшись и снова нависая, перехватывает его за затылок второй рукой, пока правая ныряет под одеяло и ложится на спину, изучая, – Были у меня мысли, – говорит он, и принимается за его шею, продолжая говорить частями, – Но я не думал... что это правда. — Что, – еле слышно говорит Арсений и выгибается, пытаясь оказаться ближе – одеяло, скомканное между ними, очень мешает. — Что ты вот такой за своей колкостью. Арсений просто мычит и притягивает того к тебе левой рукой, снова целуя. Рука Антона, плавающая по спине, спускается ниже, секундно ныряет кончиками пальцев под свободные штаны и после сгибает ногу, вынуждая закинуть ее на себя. Арсению вдруг становится легче дышать, хоть он и не планирует отрываться от Антона, его будто кто-то мотает за плечо, и он выныривает на поверхность из сна – совсем не спящий, сидящий на диване, но такой же поплывший Антон обеспокоенно бегает по его лицу взглядом и снова зовет по имени. — Арс, проснись, сюда пробрался сумпатис. — Что... – Попов промаргивается и фокусируется на его лице, складывая пазл в уме, – Что это значит? — Это значит, что он прилип к тебе во сне и начал пожирать твою энергию, гипертрофируя двухэтапный сон. Я его прибил табуреткой... Ты как? Когда я проснулся, ты был немного не в себе, и... ну... — Что. — Звал меня... — И что? – Арсений уже подозревает, в чем причина чужой неловкости, но вопрос сформулировался быстрее, чем стыд. — Ну... Так не зовут человека на помощь или поговорить, тон другой... Ты повторил раз двадцать, я подумал в какой-то момент, что ты ебнулся. Антон трет лицо руками и часто дышит, пытаясь прийти в себя. Ему, вероятно, тоже перепало, или Арсений делал что-то еще, помимо слов, но уточнять не хочет. Арсений выдыхает, о чем-то думая, и облизывает губы. Поднимает глаза и считывает – что не трудно, реакцию на простое действие. — Я думаю, что нам стоит... — Согласен, – кивает Антон, видимо, подумав о чем-то другом. — Переспать. — Аг... Стоп, что? – Антон на секунду теряется и немного тянет к себе одеяло, – Нет, Арс, я не буду с тобой спать, из-за того, что на тебя впервые напал сумпатис, пока ты спишь. — Ага, черт дернул, – хихикает Арсений, но это ощущается уже не так смешно, как во сне, – Но дело же не в нем... Нам обоим полегчает. — Это не так работает... Арсений цокает и подползает ближе, игнорируя все еще не опавший стояк. И Антон все еще кажется красивым, сейчас Попову больше аргументов не нужно. — Тебе не три, – говорит Арсений и садится на пятки, кладя руки ему на плечи, – Ты взрослый человек, секс не панацея и не плацебо. — Ты, видимо, плохо слушал прошлого меня возле завода, – твердо говорит Антон и хватается за чужие запястья, спасая себя непонятно от чего, но одновременно с этим поглаживая их большим пальцем, – Я слишком высокого мнения о любви, как о чувстве, чтобы позволять кому-то ее растрачивать. В данном случае, мне от этого будет только хуже, потому что так привязанность укрепляется – никуда мы не денемся от выброса окситоцина. — Вот ты и спалился, что не тупой, как пытался меня убедить, – кивает Арсений и пытается подползти ближе, – И, может, ты мне тоже нравишься. — Это только предположение, прости, – Антон убирает его руки с плеч, но запястья не отпускает. Ему стоит это больших усилий – Попов видит, и мысленно за это извиняется, но выворачивает руки из чужой хватки, кладет их на шею и, шепнув «Это все сумпатисы», целует Антона, но теперь по-настоящему. Сопротивляется он примерно ноль секунд, прежде чем мычит, тянет на себя за талию, усаживая на колени, и одну руку кладет на затылок, вплетая пальцы в уже не короткие волосы, чтобы оттянуть ощутимее, и Арсений довольно стонет – так даже лучше, чем во сне. Левая Антонова рука плывет вниз, снова под линию штанов и ложится на ягодицу – господи, его руки были созданы для этого, – думает Арсений и трется об Антона всем телом. Сон изрядно извел и без того изголодавшуюся по касаниям выдержку, а возбужденное сознание раскалило кожу, выкрутив чувствительность на максимум. Антон разрывает поцелуй, сползает мелкими поцелуями к подбородку, уходит до мочки, прикусывая, и возвращается к губам. — Шаст, давай, Шаст... – изводит он обоих и тянется вниз, но руку перехватывают. — Меня зовут не Шаст, – не улучшает ситуацию он. — Анто-о-он, – послушно зовет Арсений и наконец доползает рукой до чужого члена, осторожно сжимает через белье и чувствует, как рот наполняется слюной. Как же все плохо. — Арсений, – вторит ему Шастун, убирая прядь волос за ухо. — Я запомню, что у тебя кинк на персонализацию, Антош, – шепотом говорит Арсений и наслаждается реакцией – Антон больно кусает его за шею, кадык и плечо, целенаправленно оставляя метки, и тянет того за талию на себя, вынуждая выгнуться. В момент, когда Антон пытается снова его поцеловать, Арсений открывает рот, но понимает, что ничего не чувствует. Ни касаний, ни чужого дыхания, ни тем более чужих губ. Заподозрив причину, он зажмуривается на секунду и открывает глаза: Антон в самом деле лежит напротив него, точно такой же, какой был секунду назад, но снова в горизонтальном положении, и держит руку у Арса на груди, явно перед этим оттащив его от себя ладонью. — Какого хуя, – возмущается Арсений, но не успевает уточнить вопрос, потому что Антон что-то берет позади себя, кажется, лампу, ударяет по чему-то, что было у Арсения за плечом, выдыхает, ставя ее на место, а после выдает почти залпом: — Сумпатисы заставляют вынуть из головы то, что спрятано глубже всего и иногда человек к этому не готов, поэтому такая яркая реакция внутри сна, эээ... – при этом он даже не пытается смотреть в глаза, уводит взгляд от чужих плечей, не укрытых одеялом, и часто поверхностно дышит. Запутавшись в том, что реально, он ищет глазами подтверждение этому, но не может использовать даже собственную силу. Заметив положение собственной руки, он ее одергивает. — Я все уже слышал, – прерывает Арсений и садится на кровати. Ловит краем глаза, как Антон даже не пытается скрыть, что плывет взглядом на плечи и торс – майка к какой-то момент исчезла, но в какой, непонятно – и старается абстрагироваться от картинок, слишком ярких для обычных воспоминаний, – Я пойду схожу в душ, – дабы не застрять в этой петле, он хватает полотенце – вероятно, даже путает свое и чужое, не всматриваясь, и чуть ли не выбегает из комнаты. Не изменившаяся гостиная выглядит так же, как и вчера, и складывается ощущение, будто и время дня все такое же. Наверное, тот факт, что сюда пробрался сумпатис что-то, да значит – Паша не раз сказал, что они находятся в параллельной вселенной. Правда, вслед за тем, как закрывается дверь, в голову приходит мысль, от которой краснеют щеки – полотенце явно не его – пахнет оно Антоном. И фокус мыслей снова смещается в его сторону – закончить начатое сейчас получится еще быстрее.

⌀⌀⌀

— Хранилище должно быть где-то тут, – говорит Матвиенко и осматривает Екатерининский канал. Вход должен быть в непонятном месте – Бебур рассказывал, что тот, кто его перемещает, делает это больше по приколу, чем из надобности сохранять тайну местоположения, – И есть у меня подозрение, что оно где-то у воды. — Он должен как-то определенно выглядеть? – Дима подходит ближе к воде и залипает. Не так давно разрушенный мост напоминает об цареубийстве, свидетелем которого он когда-то был. — По-хорошему, его можно только нащупать – просто пройдешь сквозь пространство, но мы сделаем проще, – Сережа садится на корточки и оглядывается на Позова. Тот делает к нему шаг влево и тоже присаживается, – Нужно, чтобы ты наколдовал что-то, что полетит во все стороны и коснется земли, воды и стен ближайших зданий. — То есть, шаманы-путешественники не могут найти его сами? – хмыкает Дима, но раздумывает над тем, что запустить. — Могут, просто это дольше. Позов концентрируется на земле и закрывает глаза. От него во все стороны разлетаются крошечные птички и врезаются в плоскость раз за разом. Матвиенко всегда обожал Димин способ преображения энергии: он никогда не использует руки и жестами не показывает, что что-то делает, лишь временами закрывает глаза – просто концентрируется и выдает что гениальное и сложное. Часть колибри улетает в воду и ныряет, чтобы через секунду вынырнуть снова, но части из них это не удается – Дима указывает рукой на небольшую часть водной поверхности, где птиц больше не видно. — Это вот там, – под ногами образуются кирпичи, по которым Дима спускается ближе, и Матвиенко идет следом, – Нам прямо в воду нырять? — Если там вход, – он наклоняется и касается рукой воды, но ее совсем не чувствует, только легкую прохладу, – То воды здесь не будет. Но там, куда мы идем, энергией пользоваться нельзя. — Прямо совсем? — Прямо даже дышать нужно. Выпрямившись, Матвиенко шагает вперед и проваливается в воду, не издавая при этом ни звука и не тревожа воду. Решив, что это хороший знак, Дима пожимает плечами и прыгает следом.

⌀⌀⌀

Приземлившись во что-то мягкое, Дима поднимает голову и пытается понять, где он и где Сережа. Ощущение от окружающего места совсем отличается от того, что было минутой ранее – его окружает шум, в котором не узнается никакое животное или человек. Слева подходит Матвиенко, дает руку, помогая подняться, и Дима оглядывается вокруг: огромная пещера, состоящая из бордовых камней, покрыта в половине плоскости темно-зелеными растениями, растущими по спирали и уходящими вверх, горчично-желтый свет тонкими лучами падает на камни внизу, и в тех местах растительности нет, а сами камни кажутся кроваво-красными. Все это выглядит более-менее органично для привычной реальности, но ощущение, что внутреннее строение отличается сильнее, чем кажется, не отпускает. — Это то, про что ты столько времени рассказывал? – спрашивает Дима, рассматривая окружающую их местность – ничего живого здесь не видно и это успокаивает и настораживает одновременно, – Выглядит, конечно, необычно. — Это параллельная реальность, в одной из которых, если верить тем документам, что я и остальные накопали, временами существует шаман, которого ищут Антон и Арс. Он подходит ближе к стенам и наклоняется вперед, рассматривая их структуру. Камни, выглядящие как отполированные, под пальцами ощущаются шершавыми – диссонанс в голове складывается в полку к первым впечатлениям, хоть заполнена она не полностью. Листья, будто чувствующие, что кто-то рядом, немного расступаются и образуют круг, в верхней части которого виднеется какой-то вогнутый знак – Сережа, нащупав его, лезет в карман и достает какой-то камень на подвеске, похожий по форме на песочные часы, вкладывая его в это углубление. — Что это? – встает рядом Дима, но дергается, когда листья начинают издавать какие-то странные звуки и буквально крошатся на глазах, осыпаясь на землю и утекая куда-то ниже, будто жидкость, – Ебан бобан... — Это одно из подтверждений тому, что Паша следил за Арсением задолго до Антона и выкладывал для него правильный путь из деталей, – он поправляет тонкую цепочку подвески и через секунду ловит ее, когда камни начинают светлеть и так же, как и растения, утекать куда-то под ноги, не касаясь ног, – Чем-то напоминает любое восстание, – Матвиенко наклоняется и разглядывает жидкость, похожую на густую артериальную кровь – только запаха никакого от нее нет. — Необязательно озвучивать все, что у всех в голове, – тем не менее, Дима смеется. — Извините, мистер очевидность, – Сережа корчит лицо и возвращает взгляд на место, где была стена, поднимаясь. Открывшийся вид – проход в место, похожее на предыдущее, только повсюду на крупных булыжниках того же цвета и под ногами лежат вещи, в которых узнается что-то человеческое: какие-то карандаши, кисти, желтые листы, исписанные буквами и рисунками, книги, из которых, вероятно, эти листы и повыпадали, небольшие мешки, содержимое которых неизвестно, плетеные стулья, куча небольших подушек повсюду и развалившееся на одном из стульев худощавая фигура. Краем глаза видно и другие вещи, но внимание обоих, прикованное к неизвестному, оказывается сильнее. — Добро пожаловать, – ровно говорит он и перекидывает ногу на ногу, оборачиваясь, – Не только ты давно хотел увидеться, Сереженка. Дима, все это время стоящий рядом, недоверчиво оглядывается на неизвестного и на друга, который чуть ли не глазами-сердечками смотрит, переминаясь с ноги на ногу. Лицо, которое все-таки можно разглядеть, мутно напоминает кого-то, но кого, он вспомнить не может. Неизвестный машет им рукой, подзывая к себе, и Сережа, кинув на него короткий взгляд, чуть ли не бежит вперед, садясь на один из стульев, из тех, на которые только что указали рукой. Дима, решив, что, раз доверие самого закрытого человека в мире заслужено заочно, то узнать этого человека все-таки хочется. — Садитесь оба, – кивает Паша и садится на стуле немного ровнее. Дима, сев, тянет к нему руку, и тот, ухмыльнувшись, отвечает на рукопожатие под ошалевший Сережин взгляд, – Это миф, Матвиенко, – кивает Воля и тянет и к нему руку тоже, снисходительно улыбаясь – такие они смешные, конечно, но отчасти и милые. Матвиенко тянет руку и осторожно сжимает чужую, пытаясь осознать ситуацию и каким-нибудь образом сделать скриншот глаз, – Это частый прикол у тех, кто про меня знает, что меня якобы нельзя касаться. Из этических соображений и из безопасности – что вас разорвет. Но мне всегда нравились люди, которые не изменяли себе, вне зависимости от ситуации, – он поворачивается на Диму и тот вопросительно на него смотрит, не понимая особенно, что говорить и как реагировать. Наблюдая за Антоном или кем-либо еще, он привык, что знает больше, и находится в более устойчивой позиции и не дает никакой ситуации выйти из-под контроля. Как удержать под контролем то, чего, оказывается даже касаться нельзя, непонятно, – Обожаю этот момент, где я все знаю, а вы нет, – Паша хлопает в ладоши и встает со своего стула, который превращается в грушу, и прыгает обратно, расслабленно раскидывая ноги, но держа руки на полусогнутых коленях, – Так что, смотрите: я, если говорить на вашем языке, ваше основное или главное божество, а вы – частички системы, которую я был вынужден создать, – он указывает на них указательными пальцами и довольно улыбается, разглядывая, как вытягивается греческое лицо, – Мне нравится ваша реакция больше, чем Антона и Арсения. — Они здесь? – спрашивает Дима и оглядывается, но никого не находит. Воля, рассмеявшись, мотает головой. — Конечно нет, они совсем в другом направлении. Вам не стоит здесь пересекаться, дабы мне не пришлось вас убивать, – все с той же добродушной улыбкой говорит он и поворачивается к Матвиенко, – Ну что ж, то, что вам нужно, где-то здесь в полках. Вы ищите, а мне пора разлеплять звездную парочку. — Кого? – переспрашивает Дима. — Только что их упоминал, Дим, – Паша закатывает глаза и исчезает одним кадром. Дима и Сережа переглядываются и второй ловит непонимание в глазах. — Почему он их так назвал? – Дима поднимается и осматривает пол: не так много книг вокруг, да и разбросаны они как-будто недавно. — Пророчество он написал про них.

⌀⌀⌀

Когда через пару часов взаимного молчания в дом возвращается Паша, Антон делает вид, что очень заинтересован в давно потухшем камине, а Арсений сосредоточено рассматривает обои, что-то про себя подмечая. Очень хотелось бы докопаться, – думает Воля. — Че такой кислый? – озвучивает свои намерения он, подходя ближе и толкая Антона в плечо. Кто ж ему запретит еще больше вогнать их в неловкость. — Хуй сосал вислый, – тихо отвечает тот, и промаргивается, выходя из состояния овоща, – Наше прибывание здесь будет хоть немного полезным? – недовольно говорит он и хмурится. Арсений кидает в него маленькой подушкой с дивана и строит мину, мол, я, в отличие от тебя, хочу жить, так что не груби, но тот только показывает ему фак, отворачиваясь. Паша наблюдает за этим с детским восторгом, но после вспоминает, что конкретно привело к этому, и надувается – эффект должен был быть совсем другой. — Вы хотели найти ответы, я вам дам такую возможность. Но не дай Бог, ой, то есть, я, в этот период вы пересечетесь с кем-то еще, – Паша обходит Антона, жестом требуя того подняться, и топает в сторону Арсения, – Эта вселенная – моя любимая как раз из-за того, насколько она хрупкая в своем развитии, но непредсказуемая для тех, кто внутри нее. Соответственно... – он ладонью указывает на Арсения, надеясь, что он продолжит, и толкает стену – дверь, которой здесь не было, легко открывается. — Нам нужно быть не в ней? – предполагает Арсений и оборачивается на свет, исходящий оттуда. — Нужно быть на разряд выше нее, – Паша кивает, подталкивая вперед Антона и его взгляд меняется, искажая лицо до неузнаваемости – выглядит не жутко, но сильно неуютно, – Вы запомните все диалоги со мной и между собой, но забудете это место, путь к нему и мое лицо, – физиономия возвращает прежний вид, и продолжает он в прежней манере, – Удачки вам, и не умрите по дороге! – и с улыбкой выталкивает обоих в эту дверь.

⌀⌀⌀

Гулящие души дождливого города, В сознании – иного, покроются ранами, Жить в прежнем мире станет дорого, И власть имущие поменяются странами. Мирные лица покажутся чуждыми, Прежняя сила вернется обратно, Неожиданные вещи окажутся нужными, Цена жизни отбросится слишком халатно. Инфернальное зрелище скажет, что дальше, Укройтесь от тех, кто не сможет дожить. Сера горит голубым пламенем, Сердце же будет красным палить. Ира непонимающе пялится на Бебура и крутит пальцем, оборачиваясь на Руслана – тот сидит, нахмурившись, и записывает за ним куда-то. Когда она оборачивается обратно, Бебура на диване не оказывается – тот рассыпается серебряными пылинками и как сквозь пелену она слышит его спокойный голос внутри себя. «Наконец-то»