Гулящие души

Cause we could be immortals,immortals Just not for long, for long Live with me forever now, pull the blackout curtains down Just not for long, for long

⌀⌀⌀

Сентябрь, 1911 г Перемещение занимает несколько секунд, в течение которых не ощущается ничего – первым приземляется Сережа, будто подпрыгнул мгновение назад, а следом и остальные, тут же оглядываясь по сторонам, но не особо понимая, где они. Небольшой безлюдный переулок, за которым виднеется большое здание, смахивающее на завод, оттого пустует, что в пространстве перед этим зданием собираются недовольные люди: кто-то совсем выбившийся из сил, кто-то просто демотивированный, а некоторые совершенно без лица. Антон же практически сразу определяет город, и с непонятным ощущением оглядывается – это ощущается еще более странно, чем ностальгия. За столько лет воспоминания стираются, картинки в голове приобретают окрас чего-то неправдоподобного, и ощущение себя во времени, где он жил как обычный человек, значит почувствовать это «обычно» намного ярче прошлого: ощущение тоски, боли от отсутствия выбора и невозможности даже попрощаться по-человечески не возвращается в той мере, в которой было в начале, но все же влияет. Даже не поворачиваясь, он чувствует, как Арсений на него придирчиво смотрит и думает, что понимает, что с ним, а с другой стороны Дима качает головой – он не понимает всей его тоски, и разной степени полезности попытки с ним поговорить были предприняты сотни раз, но он все еще знает его много лет и переживает за чужое состояние. — Все нормально? – спрашивает Дима в пустой попытке, и Антон скрашивает на него глаза. — Мне не три года, Димон, я как-нибудь переживу. — Видели мы, – повернувшись к Арсению, Позов утверждается, что не один такого мнения, хоть это и сомнительное лицо для аргумента, – Не особо впечатляет. — Не беспокойся, я не повешусь, – говорит он, подразумевая, видимо, стеб, но звучит скорее задумчиво. Хотя в последние дни уже не поймешь, хочет он убиться или убить. — Конечно, это же прошлый век, – кивает Арсений и Антон беззвучно хихикает. — Как мне нравится тот факт, – довольно говорит Сережа, переводя взгляд с Антона на Арсения, – Что я могу вас тут оставить. — Э! – кричат одновременно Антон и Арсений, и Матвиенко смеется, отворачиваясь. В его голове, в отличие от этих двоих, мысли только о мирском спокойствии, которое позволит ему вернуться к привычному времяпровождению. — Сначала нужно найти этих сумасшедших существ, пока они не нашли нас, – говорит Сережа и кивает куда-то в сторону, – Правда, если бы я понял хоть одно видение Бебура или твое, – обращается он к Шастуну, – То было бы в разы легче. Я планирую клеить телочек еще лет триста, пока не сотрусь. — Судя по формулировке, нам просто надо найти стадо коров и тонну клея, – хмыкает Дима сбоку. Он как раз в восторге от окружающего его вида, жаль только, что Катю не получилось взять – та бы уже бежала без оглядки по знакомым местам и прыгала от радости. — Он не учил анатомию, простите его, мастер, – смешливо комментирует Арсений, но тут же замирает. До слуха долетает чей-то громкий голос, подозрительно похожий на стоящего рядом Антона, отчего последний, кажется, дергается, но не подает виду, – Это какое-то эхо? — То есть, вы ему не сказали, – Сережа смотрит на всех, кроме Арсения. — Он бы все равно узнал, Антон был весьма... запоминающимся, – Дима пожимает плечами и проводит рукой над головой – практически прозрачный купол закрывается под ними, где-то в земле, в шар. Арсений не успевает спросить, когда он продолжает, – Антон жил все в том же Петербурге сто лет назад, и был ярым оппозиционером. В городе должна была начаться эпидемия, которая волшебным, блять, образом началась бы на Антоне, и тот, чтобы ее предотвратить, согласился стать собирателем. — А если молодая его версия увидит... нынешнюю? – Арсений поворачивается к Шастуну, но тот только вздыхает. — Нельзя изменить прошлое, а если попытаемся, наша вселенная может схлопнуться, – говорит он, видимо подразумевая грустной миной, что и сам бы не прочь что-то подредактировать в своей истории. Чьи-то лицп, к примеру – кандидаты у всех найдутся. «Всем нам как никогда ясно, дорогие сограждане, что эта чертова война не закончится в нашу пользу. Император прикрывается либерализмом, словно дама, застуканная в спальне с любовником – иными словами лишь безрезультатно пытается оправдаться в глазах общества, прекрасно понимая, что его ярое вмешательство никому не сыграло на руку. Наша зарплата – жалкий грошь, забавляющий правительство на протяжении длительного времени, и все мы знаем, что не сегодня, так завтра на стачках будут расстреляны сотни невинных...» — Текстильщики бастуют, – кивает Дима. Антон строит недовольное лицо, слушая собственный голос, и оттаскивает всех от собственного выступления, в переулок, еще меньший предыдущего. — Сейчас ничего не будет, – Антон оглядывается куда-то в сторону толпы и что-то вспоминает, – Но где-то через месяц здесь наступит мясорубка, стоило бы свалить до этого момента. — Разве нам понадобится так много времени? – выглядывает из-за плеча Сережи Арсений, что не требует особых усилий, – Что мы ищем? — То, что нас убьет, вероятно, – кивает Позов, и о чем-то задумывается.

⌀⌀⌀

Решив, что разделиться – лучшая тактика из лучших, Матвиенко посылает Антона с Арсением на поиски какого-то мужика-ведуна-шамана-колдуна, который даст немного ясности, а сам намыливается с Димой на поиски какой-то книги, которая объяснит объяснение шамана – что-то им подсказывает, что никто им ничего нормально не донесет. Правда, как искать его, никто не объяснил, и затея может оказаться не совсем приятной, если затеется драка. Антон оттаскивает Матвиенко куда-то в сторону и о чем-то с ним спорит, пока Дима, скрестив руки, просто это созерцает. — Это невероятно! – звучит где-то рядом незнакомый голос, на который никто не обращает внимания, помня о куполе, – Господин Шастун, как вам это удается? Арсений смотрит на собеседника и узнает в нем молодую версию Антона: немного запыхавшийся, юноша бодрыми шагами доходит до лавочки и усаживается на нее в вольной манере – что-то подсказывает Арсению, что так сидеть и тогда было не очень прилично. Белая, сильно не до конца застегнутая рубашка открывает вид на тонкую, светлую шею, выпирающие ключицы, стык мышц на грудине и трогательное отсутствие волос на груди добавляют чего-то трепетного в ощущение от его внешнего вида, верхняя часть заправлена в непозволительно узкие брюки, а на голове все тот же кокон кудряшек, только чуть короче и хаотичней. — Ничего необычного, как видишь, просто, как говорится, людям дали повод ненавидеть. Арсений прослеживает взглядом обоих и делает пару шагов вслед, наблюдая за ними, пока те садятся на лавочку. Казалось бы, этого Антона и нынешнего разделяет всего десяток лет, хотя на самом деле прошло в десять раз больше. Сложно представить, как ему удалось не сойти с ума, обратившись во время революций и войн, тотальной перестройки сознания в целом и каждой мелочи вокруг. Антон из прошлого переводит разговор в другое русло, в неофициальный, долго расспрашивает друга – это становится очевидно – о его подруге, на что тот только мотает головой. — Я ни за что не женюсь на ней – как на меня посмотрит общество, – кивает он и нервным движением поправляет ворот рубашки. — Все-то варианты тебе не любы, Сереж, – хмыкает тот Антон и закидывает ногу на ногу, раскладывая руки вдоль спинки лавочки, — Ты конечно моложе, и все сопутствующее, но как же ты не видишь ее взгляда... Некоторые мечтают, чтобы на них так смотрели... Арсений хмыкает и делает шаг в сторону, садясь на лавочку. Оба кажутся нервными, но не подавленными – революция и реформы имеют свои последствия, но кажутся правильными — нужно только подождать. — Поэту полагается любить того, кто ответит взаимностью, и разделять это с сотнями, либо страдать в безнадежной любви, разделяя это с десятками тысяч. И настоящим поэтом является лишь тот, кто выбирает второе, чтобы с ее помощью объединить. Брак – щит от общества, но кто бы объяснил, зачем ему нападать... – не сильно пылко возмущается Сережа через какое-то время. — Так ведь одно вытекает из другого, – кивает Антон, – Несчастные люди всегда искали в остальных что-то похожее, дабы сравнить. Сделать хуже, узнать больше, сравнить скорбь и измерить боль. Все ради того, чтобы отвлечься. Но есть у меня некое наитие, что вообще не все твои стихи о "Родине", – он показывает в воздухе кавычки и хмыкает. Его друг ухитряется придерживаться полярных взглядов и вкладывать в слова совсем не то, что вложило общество, чтобы оказаться с ним в дискуссии, – Прямой и однозначный образ, а не конкретный человек. Сережа отворачивается и скрещивает руки на груди, улыбаясь. Поспорить хочется хотя бы из-за хорошего настроения, а Антон всегда располагает к этому. — Не выдумывайте, Антон Андреевич, я человек порядочный, и чтоб сохранить ее иллюзию, оставлю вас неудовлетворенным ответом, – добродушно говорит тот и поправляет светлые волосы. Его тоже любят люди, но не простят ему того, что, кажется, простят Антону. — «...И как всякий порядочный человек, вы никогда не изъясняетесь прямо, дабы оставить своей чести лазейку» – твои же слова, но разве я тот человек, который загонит ее в угол?.. – кивает Антон и смотрит куда-то вперед, а после поворачивает голову налево, где сидит невидимый ему Арсений. Глаза у него такие же щенячьи, как у нынешнего Антона, и горящие, будто нынешний смотрит на Арсения, – Безмерно хочется верить, что наши мнения однажды сойдутся. Я, если Иру не люблю, то никого не обманываю и обещаний не даю. — Забываешь уточнить, – Сережа поддержал бы друга в душевных метаниях, но для него выбор в сторону родины и ее великого, как хочется думать, будущего всегда стоит выше одной или двух жизней, – Что твоих родителей это не смутит, когда они захотят тебя остепенить. — Я не думаю, – Арсений хмурится вслед за погрустневшим Антоном, – Что, даже если они так решат, их решение протянется через множество лет, – и понимает куда раньше, чем до чего-то дойдет его собеседник, с не менее странным концом через тринадцать лет. Революция может унести жизни не только тех, кто стоит в опьяненной властью толпе, но и того, на ком этот механизм строился, – Ты не представляешь, как сильно меня тянет вперед, – Антон хлопает глазами и смотрит куда-то в пустоту, будто пытаясь нащупать в ней силуэт. Арсений же пользуется своей эфемерностью и не отрывает взгляда – ощущать так близко, как в человеке что-то горит, даже не сформировавшись, завораживает, особенно, если это Шастун, – Будто где-то там, в будущем уже есть кто-то, кто будет мне дороже жизни и ближе матушки... — Твои идеи очень романтичны, и идеализм во многом спасает, – Сережа вздыхает и разглаживает пальцем складку на брюках, тоже задумываясь. Однажды реализм и любовь к родине не защитят и его в Англетере, но знать об этом не придется, – Но совсем расходится с твоей пассией в лице смены порядка... Разве не сидит в голове нужда в выборе? — Это скорее безысходность, – кивает Шастун и переводит тему. Поднимаясь с лавочки, Арсений не успевает обернуться и натыкается на стоящего перед собой нынешнего Шастуна. Все-таки, обе его версии по-своему красивы. — Как продвигается подслушивание чужих диалогов? – кивает Шастун в сторону самого себя и показательно встает к ней спиной. Так Арсению даже проще сравнивать, хотя без этого он и мог бы обойтись – Антону явно не нравится их местоположение и время, – Матвиеныч сказал, что шаман сам нас найдет, если мы наткнемся на неприятности. А так, как это нам обоим свойственно, достаточно просто куда-то идти. — То есть, мы будем игнорировать твою молодую копию? – Арсений бы, по большому счету, тоже не обращал бы внимания, вероятно, даже немного выколол глаза всем присутствующим, чтобы избежать вопросов, но молодой Антон не вызывает ощущения, что прямо посреди улицы навалит кринжа, – Ты здесь стабильно по вторникам? Шастун хихикает и оставляет вопрос без ответа, собираясь чисто физически выпихать их куда-нибудь, но забывает о том, что упертый Арсений это чуть хуже, чем недовольный Арсений – то есть пиздец. — Да в чем твоя проблема? – выворачивается он из рук и обходит, оставляя дистанцию, достаточную для побега. Если придется накрафтить пару стен, чтобы вытянуть из него ответ, то пожалуйста – получается даже с первого раза: две кирпичные ровненькие плоскости загораживают выход из переулка, – Как только кто-то затрагивает тему этого времени, ты делаешь вид, что ничего не слышишь и не видишь. — Даже если так, что с того? – раздраженно говорит Шастун и дергает рукой вверх, даже не оборачиваясь до конца на стену, и обе стройным рядом кирпичиков уплывают вверх и растворяются в воздухе, – Мое прошлое должно было остаться в прошлом, и не касаться никого из вас. — Чудесно, однако ты забываешь одну маленькую деталь, – Арсений делает шаг вперед, распаляясь, и больше из принципа ставит стены – теперь же четыре, больше во всех параметрах, – Я оказался здесь из-за тебя, пытаюсь помочь тебе, пока все, что было в моей жизни, теперь существует отдельно от меня, а ты вместо помощи, строишь драму на том, что кончилось сто лет назад! – почти кричит он под конец, размахивая руками – от этого крыши у ближайших домов трещат. — Сто лет назад я ушел от семьи, чтобы спасти, а все остальное тянется за мной по времени, куда меньшему, – Антон растягивает купол шире и чинит крыши, даже не особо всматриваясь. Глаза, в отличие от четких спокойных движений, злые и уставшие, – Вместо того, чтобы выполнить цель, ради которой я жил – довести народ до реформы, которая была нужна, в отличие от бесовщины, устроенной пятью годами позднее, – Шастун тоже делает шаг вперед и накопившееся наконец прорывает лавиной злости, – Мне пришлось уйти и наблюдать со стороны, как умирает весь мой род, как предает единственный, кто остался, как бессмысленно убивают близких семье людей и как моя сила оборачивается против меня, ломая текигар и всех существующих, и заставляет меня нести ответственность за то, чего я не просил!.. Остановившись напротив Арсения, Шастун шумно дышит и бегает глазами, договорив хотя бы коротко то, что не выходило озвучить столь долгое время по понятным причинам. Попов поджимает на секунду губы и хмурится, успокаиваясь, отчего земля под ногами перестает искривляться и выпрямляется обратно. Хотелось бы понять, когда выйдет все, но пока хотя бы есть сдвиг. Пожимая плечами, он собирается выдать что-то на подобие «Полегчало?», но не успевает – ловит в чужих глазах решимость, а, моргнув, чувствует на щеках чужие ладони и чужие сухие губы на своих. Тело прошибает слабость, будто его энергия куда-то утекает, ноги ощутимо подкашиваются, и он отталкивает Антона от себя, стеклянными глазами бегая по такому же неосмысленносу взгляду напротив. Шастун первым приходит в себя и лицо искривляет вина – адреналин сработал явно быстрее, чем здравый смысл. А, может, они просто сошлись на одном. — Арс, прости, я не знаю, как так... прости, я не хотел... в смысле, получается, хотел, но не собирался, оно как-то само... извини, я... — Все нормально, – качает головой Попов и проводит ладонью по лицу – кажется, оно все-таки горит. Хотелось бы понять, сколько там еще таких неочевидных реакций, но одной уже достаточно, – Я понимаю, такое... — Нет, правда, я не специально... — Бывает. Все, нужно найти шамана, – уже тверже стоя на ногах кивает Арсений и игнорирует этот щенячий взгляд, теперь еще и максимально виноватый. — Такие эмоции, да в наше время, – раздается откуда-то сбоку, – Что вы за фрукты такие, что ломаете все вокруг, просто слегка разозлившись.

⌀⌀⌀

— Ты ведь его знаешь? – спрашивает Дима, когда они разделяются, и Матвиенко начинает что-то рисовать на земле. Он, конечно, не за любой движ, да и популяция собирателей его никак не трогает – вероятно, просто так совпало, что многие покинули ряды в один момент, но конкретно этот "поход" ему по душе, – Слишком уж легко ты отправил их восвояси. — Я знаю таких, как он, но конкретно его никогда не видел, – кивает Сережа. Под ладонями непослушные линии растянутой материи ложатся на выведенные линии и оттуда тянутся вверх волнистыми линиями, – Я далеко не самый правильный и хороший из тех, кому дали подобие бессмертия, но он никогда меня не редактировал, хотя я знал, что он так делает со многими, – он оборачивается на Диму и печально улыбается, – Даже ваши жизни мне кажутся короткими в сравнении со своей, и я наверно с ужасом жду того момента, когда и вы меня покинете, хотя должен, как остальные, видимо поймать дзен, пока он меня не прихлопнул, – отрицательно мотая головой на попытку Димы что-то сказать, он продолжает, но уже отвернувшись, – Но, чтоб ты знал, наша дружественная грубость и воспоминания для меня дороже, наверно, всего, что есть. На плечо ложится рука, но ответа не следует. Даже этого для обоих пока многовато – их длина жизни замедляет все, относительно обычных людей, в том числе и откровение, временами. Но тот факт, что Сереже не нужно оборачиваться, чтобы получить подтверждение, читается как что-то хорошее. — Антон на нас как-то странно действует – всех резко потянуло на откровения, – хмыкает Дима, присаживаясь рядом на корточки и наблюдая за новым уровнем неопознанных фокусов. Он обожает Сережины особенности энергии, и не особо что-то в них мыслит. Наблюдать за тем, как он из дурачка и приколиста превращается в бессмертное могущественное существо – самое контрастное, что вообще есть. Матвиенко может казаться каким угодно, но не таким, какой он есть на самом деле¹. — Не того подозреваешь. — Хочешь сказать..? — В Арсении есть то, что Антону пока не понять, – с улыбкой кивает Матвиенко и что-то произносит еле слышно. Линии, до этого похожие на неспешно ползущих вверх червей, трясутся и начинают двигаться грубее, а сложившись в картинку, останавливаются. В их чертах узнается канал у Спаса на крови и чей-то силуэт, стоящий на месте. Спустя несколько секунд, линии сужаются и исчезают, Матвиенко поднимается, отряхивая колени по привычке, и объясняет неозвученный вопрос, – Нам нужно место, в котором хранится практически вся информация, что была накоплена за время существования собирателей, ликваториумов и шаманов. — Зачем ты называешь текигар ликваториумами? — Потому что нравится, а отдел нейминга явно курил на втором названии, – прикинув расстояние, он решает дойти пешком, и сворачивает оставшиеся всполохи света из растянутой материи, – Пойдем.

⌀⌀⌀

— Вот Антона я узнаю, – делая шаг вперед, говорит неизвестный и мягко улыбается, когда Антон дергается от чужого шага вперед и рукой пытается закрыть Арсения. В одежде, явно не соответствующей началу двадцатого века, этот человек выглядит здесь также странно, – С его типичным героизмом в отношении того, кто однажды предаст. Должен признать, я слышал и видел то, к чему ты пришел – такое отточенное, но не использующееся искусство – редкость. Но вот ты, – оборачиваясь на Арсения, он коротко фокусируется на его энергии и сам себе кивает. Объять ее одним взглядом нельзя: она окутывает пространство плотным слоем и заканчивается где-то глубоко в земле и далеко в воздухе, – Обладаешь такой силой, что никакое искусство вашего лидера не сможет помочь, если ты решишь ее использовать... — Грубой силе ничего не уступает, – говорит Арсений, опуская руку Антона и обходя его, – Но ведь ты существуешь не с помощью нее, так ведь? — Арс, осторожнее, он... – Антон по привычке кончиками пальцев касается чужого плеча, тут же убирая руку, но Арсений кидает на него угрюмый взгляд и коротко мотает головой, мол, я знаю, что делаю. Что Арсений может знать в чужом мире с людьми, которым по тысяче лет, не понятно, но Антон просто вздыхает и утолщает щит, морально готовясь атаковать или линять отсюда, если понадобится. — Это было бы слишком просто, – с каким-то мягким выражением на лице кивает неизвестный и убирает руки в карманы. Тощий, высокий, с прямыми русыми короткими волосами, с горбинкой на носу, узким, слегка вытянутым подбородком и темными глазами, он не создает впечатление ни хорошего, ни плохого человека – умного, вероятно, но больше ничего, – Тем более, что я имею куда больше разветвлений силы. Не сдвигаясь с места, он скашивает взгляд на Шастуна. Угрозой витает в воздухе – Антон не сумпатис, но благодаря им спустя столько времени начал различать запах эмоций – поэтому щит становится все шире, а взгляд все стеклянней. Буквально через секунду воздух начинает волнообразно искривляться, будто под ним горит костер, и щит буквально расходится по шву и края растягиваются в стороны. Сквозь отверстие вылетает что-то, похожее на острое оружие и останавливается в пяти сантиметрах от лица Антона. Во взгляде мелькает узнавание, Антон замирает на месте, но злость на лице не сдерживает – он однажды видел подобный артефакт, но думал, что использовать его было бы кощунством, на которое собиратель не способен. — У тебя на лице написано недовольство – как я мог его взять, – Арсений в ужасе мечется взглядом от одного к другому, но не знает, подействует ли его щит, или он только ухудшит ситуацию. Антон не двигается, только сжимает кулаки и пытается вспомнить, чем блокируются такие вещи, – Но я не собиратель, у меня другой взгляд на все это. — Что ты хочешь? – говорит Антон тише, и Арсений понимает, почему. Энергия ушла практически вся на щит, и Антон снова еле держится в сознании. Вокруг него как будто что-то светится, но блекло и мигающе, и с каждой секундой горит все меньше. Арсений моргает и картинка становится прежней. — И ты даже не спросишь, кто я? — Нет, – почти шипит Шастун, слегка поворачивает голову на Арсения, который подходит ближе. — Спасибо, что спросил! У меня много имен, чаще всего меня зовут просто Время или Воля, – он кидает взгляд на Попова и что-то понимает или вспоминает – улыбается, – Для вас, Паша. Арсений делает глубокий вдох. — Либо ты опускаешь нож, – говорит он, стараясь звучать твердо, но внутри все екает – может быть, он просто выделывается, но брать на слабо, пока под ударом не он, странно. Паша заинтересовано поворачивается на него, чем Арсений и пользуется – старается выглядеть так, будто раздумывает над дешевым шантажом, и фокусируется на своей энергии. Осторожно облепляя Антона, будто оболочкой, тонким слоем энергии, которая создает видимость того, что он все еще стоит там, он вспоминает, как его переносил Антон и пытается провернуть тоже самое, только без себя. Видит, как Антон, целый и недоумевающий появляется за краем здания, создающего переулок, так, чтобы он был не виден Паше и мысленно выдыхает, – Либо я подрываю здесь все, вместе с тобой. Воля, даже не удивившись особо, поджимает губы, но не сдерживается и заливисто смеется. Нож падает на землю, Арсений раздумывает о первом убийстве. — Это просто... уморительно... – чуть ли не задыхается он, но под непонимающе злым взглядом успокаивается, – Извини, не мог удержаться, вы, ребята, просто нечто... Не собирался я никого убивать и шантажировать, – махнув рукой, он сдвигает стоящего за стенкой Антона ближе к ним и кивает головой в его сторону, – Иди, ему нужна помощь. Ничего не понимающий, почти словивший инфаркт Арсений пару раз поочередно смотрит на обоих и подходит к Антону, который, как только его касается чужая рука, перестает стоять так, будто через секунду рассыпется, и в глазах возвращается осознанность. Энергия будто перетекает слишком медленно, но Арсений думает об этом всего на мгновение, прежде чем Антон решает, что теперь-то он Воле наваляет. — Подожди, – просит Попов, не отпуская чужого запястья и наблюдая, как только перетекшая энергия материализуется в привычный купол. — Когда собиратель начинает терять последние крохи энергии, он запоминает только то, что видел еще в сознании – мозг продолжает развивать то, что было минутой ранее, – говорит Паша, подходя ближе. Слегка дернув пальцем, он снова разрезает купол и подходит к Арсению. Антон переводит на него взгляд и почти рычит, собираясь неведомым образом напасть, но Паша миролюбиво поднимает руки вверх и продолжает говорить, – Прости, Антон, – кивает он и хлопает того по плечу. Энергия больше не уходит в щит, и он приходит в себя. Воля снова обращается к Арсению, – Он даже в полусознанке готов драться, скажи, мило? Все-все, не хмурься. Я знаю, что Матвиенко послал вас за мной, просто соскучился по старым забавам, все так пугаются... — Ты его знаешь? – говорит Антон, взлохмачивая волосы, и выглядит куда доброжелательнее Арсения, хотя только что хотел того расчленить, – И откуда знаешь меня? — Еще раз напоминаю, солнце мое, – тепло говорит Паша, и Арсений кривится, – Я не собиратель, ликваториум или шаман. Я – все вместе и сильнее². А из-за вас пришлось перелопатить немало информации и людей, чтобы предотвратить то, что вы затеяли. Ой, затеяте. Пойдемте, тут разговаривать некомфортно. Антон переглядывается с Арсением и кивает Паше, мол, веди. Если он мог их убить все это время, но не стал, то бояться нечего, наверное. Хмыкнув, Воля выходит из переулка и куда-то бодрым шагом удаляется – оба спешат следом, но ни один не понимает, почему его никто не видит без купола.

⌀⌀⌀

Спустя буквально две минуты ходьбы они останавливаются посреди какого-то неприметного квартала. Паша на них ни разу не оборачивается, только что-то считает на четырехэтажном здании и, махнув рукой, проходит сквозь кирпичную стену между двумя подъездами. — И нам прям идти за ним? – спрашивает Арсений, оборачиваясь на Антона. Они не в Хогвартсе, чтобы проходить через стены в лучший мир. — Он знает Матвиенко, и я знаю, – Антон пожимает плечами и поворачивается обратно на здание – ощущение, будто Арсений перманентно смотрит с осуждением, – Он бы никогда не отправил нас в пиздец. — Какие у вас высокие отношения. Что-то я от него такого не замечал. — Он тебя защищал все это время, чтоб ты знал, – уже тверже говорит Шастун. Он как раз знает, что именно делал Матвиенко и даже Арсению не позволит на него пиздеть, – Несмотря на то, что он шаман–путешественник, и это никогда не было его обязанностью. — А ты? – Арсений шагает вперед, пробуя коснуться стены рукой и она ожидаемо проваливается куда-то в стену. — Что я? — Делаешь это, потому что обязан? – кто-то внутри хватает Попова за руку и он скрывается в стене, не успев среагировать. Антон терпеливо вздыхает и шагает следом – все-то ему нужно рассказать. — Стоило вас оставить на секунду, как вы уже заболтались, у вас еще будет Время, – говорит Воля и отпускает Арсения, пропуская обоих вперед. Здание, которое снаружи выглядело жилым, внутри ощущается, словно построили только обложку. Казалось бы, огромный дом должен быть с кучей вещей или невообразимой планировкой, но он не разделен на этажи – вероятнее всего, они даже не в том же месте. Вместо крыши над головой – огромный стеклянный купол, над которым нет солнца, хотя повсюду теплый желтый свет. Слева и спереди расстилаются растения, будто оранжерея заросла без хозяина, и оставила одну только тропинку куда-то вглубь. Присмотревшись, Арсений не узнает ни одно из растений – они выглядят иначе и пахнут иначе, хоть и вкусно. — Где мы? – все-таки говорит он, оглядываясь на Пашу, но тот только мотает головой и сворачивает вправо – там, оказывается, стоит маленький дом, – Ты что-нибудь понимаешь? – говорит он Шастуну, который с открытым ртом смотрит на растения. — Я не знаю, – Антон улыбается расслабленно и кидает на Попова короткий мягкий взгляд, – Но если это рай, то я не расстроюсь, если нас убьют. — Чудесно, – мрачно говорит Арсений и смотрит вниз – к нему подходит какое-то существо, похожее на кошку. Если присмотреться, то общего мало, но первую ассоциацию не обмануть. Он не рискует к ней наклониться, лишь молча наблюдает, как та, видимо, собирается потереться об него. Антон, кажется, пищит от восторга и тянет к ней руки, но идиллию прерывает Паша. — Совесть, а ну кыш! – громко говорит Воля и животное убегает, – Ну-ка быстро в дом, оба. — Так что это за место? – они заходят за Пашей в дом, который внутри выглядит более привычно, чем все снаружи. — Это параллельная вселенная, вас она не касается и, если вы попробуете что-нибудь отсюда утащить, я вас пущу на суп растениям. — В смысле, растениям? – Антон кивает на жест Паши присесть на диван и с удовольствием вытягивает ноги. — Ты не хочешь знать. — Тоже верно. — Зачем мы пришли именно сюда, если нам тут не место? – Арсений тоже садится и из-за размера дивана, оказывается с Антоном почти вплотную. На поднятую бровь Антон цокает и садится более собрано, освобождая место, и вытянув руку, собирается достать себе газировки. Паша, увидев это, бьет его по руке и невозмутимо продолжает. — Ничего не брать, значит не преобразовывать здесь энергию ни коим образом, газировка тоже входит в это число. — Я не говорил, что хочу газировку. — А я не просил шаманов меня тревожить, но кого ебет чужое горе... На, – он протягивает колу, игнорируя удивление в глазах обоих. Он-то преображает энергию со скоростью, которую глаз поймать не может, – Вы здесь, чтобы вас не настиг Матвиенко со своими идеями раньше срока. Поспите, поболтаете, а я послушаю земные истории... Антон недоуменно переглядывается с Арсением. — Какие истории? — Ваши, конечно. Вам их рассказывать не нужно, – Паша потирает ладони и что-то вспоминает, – Дверь слева, комната в вашем распоряжении, а я должен кое-что подправить в вашем мире, – его глаза начинают немного светиться и он будто сквозь них смотрит совсем не на пол. Встряхнувшись, он поднимается, – Ну ничего сами не могут, а. Захотите умереть, выйдете из дома или наколдуете что-нибудь, – договорив, он исчезает. Без хлопка, ветра или света – будто вырезан одним кадром. — Я в начале думал, что ты опоил меня чем-то или что-то вколол, – неожиданно говорит Арсений, – Но не думаю, что мой мозг был бы способен вот это все выдумать. — Ты бы и не такое придумал, – хмыкает Антон и стаскивает кроссовки за пятки под осуждающий Арсеньевский взгляд. — А тогда ты доказывал обратное. Мол, это все пра-а-авда, – хихикает он, когда Антон толкает его рукой. Зевнув, Шастун поднимает вверх руку и застывает, ойкнув. Привычка использовать энергию слишком прочно вросла в голову, поэтому он вздыхает и встает с дивана – он бы сделал его больше, да уснул прям тут, но умереть из-за такой тупости было бы не очень. — Пошли рыться в его вещах, – заговорчески говорит Антон и подходит к двери, про которую говорил Паша. В ней все такое же человеческое, но вещей практически нет, только мебель и большая кровать. — Не, ну это совсем скучно, – говорит он, и испугавшись, с криком подпрыгивает, когда оказывается, что Арсений стоял у него за плечом, – Твою ж!.. — Слух у тебя великолепен, – саркастично говорит Попов и проходит в комнату, – Есть у меня подозрение, что Паша сделал это специально. — Ушел? — Поставил одну кровать, – заметив в углу шкаф, он подходит к нему, надеясь найти одежду. Внутри и правда оказывается куча вещей разных размеров, среди которых он отыскивает два комплекта пижам и полотенец, и один кидает неожидавшему Антону, – Я видел дверь в ванную. — Ты умеешь смотреть сквозь стены? – хмыкает Антон. — На двери написано.

⌀⌀⌀

— Арс, давай договоримся, – Сережа накалывает овощ на вилку и смотрит куда-то сквозь него, – Я тебе скажу то, что однажды спасет, а ты, несмотря на то, что не поймешь это, обещаешь запомнить. — Ты уверен, что тебе принесли именно барбекю, а не галлюциноген? – с беспокойством спрашивает Попов, вглядываясь в чужое лицо, которое вопреки привычке, максимально серьезное и взволнованное. — Даже если так, что тебе стоит выполнить просьбу? – Матвиенко поднимает взгляд, почему-то куда-то более понурый, чем обычно. — Слушаю, но только ради твоего спокойствия, Серег. — Твоя особенность в проницательности, – Арсений шутливо играет бровями, но не перебивает, – Даже если люди думают, что в тебе просто много энергии, дело не в этом. Однажды тебя будут окружать очень неожиданные люди, и мысли о том, кому верить и кого считать другом, приведут к дилемме. Не пытайся рационализировать, доверься тому, кто был началом, и остальные сами решат, как поступить. Что-то в тебе есть от шамана, конечно... Арсений улыбается и наклоняет голову. — Если ты хотел сказать что-то хорошее, необязательно прикидываться, что сошел с ума, – говорит Арсений и отпивает кофе – его мания пить его при первой же возможности, то есть и вечером, никогда не была понятна Сереже, но укорять его в том, что в старости ему аукнется – совсем уж вранье, какая старость. Матвиенко закатывает глаза и наконец ест несчастный овощ с вилки. Как бы не хотелось рассказать побольше, но Арсений этого не поймет.