Let It Burn

Luc_thesinger: Эймонд, срочно! Люцерис стоял посередине высокой сцены, переминаясь с ноги на ногу и выкуривая сигарету. Он нервничал, ужасно нервничал. Впервые ему выпал шанс дать выступление на тысячную публику, когда пианист неожиданно заболел. Люцерис отчитал его по телефону, слыша невнятные хрипы в ответ. Плевать ему было на лихорадочные оправдания, плевать ему было, чем заболел музыкант. Первостепенной и самой важной задачей был качественный концерт. Почему так внезапно? Все просто. Люцерису и его команде повезло стать заменой для коллектива, который на днях со скандалом разорвав контракт с продюсером, отказался выступать на разогреве у дорнийской поп-рок группы. Люцерис был вторым по популярности артистом в музыкальных чартах Королевской гавани. Когда известный продюсер позвонил менеджеру, а затем и самому Люцерису, тот чуть не подпрыгнул на месте и мгновенно взял в ресторане отгул. «Чертов пианист. Чертов Эймонд». Репетиция закончилась и до старта оставались считанные часы. Люцерис не переставал смотреть в экран телефона, но не осмеливался позвонить. Самым последним вариантом для замены был он сам. Освоив за год пианино, Люцерис мог играть на нем, но не так слаженно и уверенно, как это делали профессионалы. Он должен был быть сосредоточен только на пении и перформансе. Aem.T: Люк, что случилось? Тебе приспичило трахаться? Великолепный был бы бонус, учитывая, что Люцерис не встречался с Эймондом целых пять дней. Их бурный «один раз в неделю» стал традицией. Неважно, был ли то выходной или будний день. Люцерис в основном полностью был зависим от ритма жизни и расписания Эймонда, но зачастую оно совпадало с желанием Люцериса оказаться в его крепких объятиях. Эймонд будто бы обладал седьмым чувством, ведая, когда именно страсть Люцериса готова была взорваться на искрящиеся фейерверки внутри него. В квартире Люцериса не осталось ни одного угла, где бы они не зажимались. Ни одной стены, у которой они не целовались. Ни одной поверхности, где они не трахались. Люцерис исправно посещал спортзал и перестал чувствовать тягучую усталость, занимаясь с Эймондом беспрестанно активным сексом. Они питались энергией друг друга и высвобождали ее вместе. Оргазм неизменно был долгим и ярким, а на теле исчезали и появлялись новые метки. Так незаметно пролетели два осенних месяца, но Люцерис ни разу не проснулся подле Эймонда. Он уходил бесшумно и до рассвета — как раз тогда, когда Люцерис пребывал в глубоком сне, вымотанный близостью и разомлевший от ленивой нежности. Трепет застал врасплох, когда Люцерис печатал сообщение. Luc_thesinger: Увы, у меня более деликатная просьба. Спаси меня, пожалуйста. Наш пианист заболел, и я хочу, чтобы именно ты заменил его. Это мой шанс вырваться из гребаного ресторана. Aem.T: Действительно. Деликатнее некуда. Люцерис видел его усмешку превосходства и поторопил, обезоруживая. Luc_thesinger: Эймонд, прошу. Сделаю все, что ты захочешь. Aem.T: Ты и так делаешь. И делаешь очень хорошо. Адрес. Люцерис не поверил своим глазам и очнулся только тогда, когда его окликнул ассистент. Он прислал Эймонду адрес и скрылся за кулисами. У Люцериса была отдельная гримерная. Он уже пребывал в образе и успел поучаствовать в фотосессии, прерываясь на беседы с продюсером. Он старался быть дружелюбным и благосклонным, скрывая темную часть себя и засосы с укусами на шее. Волосы ниспадали темными волнами, уложенными в прическу, и прикрывали открытые участки кожи, но Люцерис все равно дергал воротник костюма, приподнимая его. Продюсер пообещал, что если публика примет Люцериса, если аплодисменты разнесутся по залу, а диски с автографами распродадутся, то он заключит с ним контракт. Люцерис будто бы вознесся к облакам, ликуя, и только крепкий алкоголь в бокале дергал его за ноги и утягивал обратно в реальность. Эймонд зашел без стука. Да и ни к чему ему было предупреждать о своем присутствии — Люцерис услышал его голос в коридоре. Эймонд интеллигентно и сдержанно поздоровался с каждым музыкантом, но не с Люцерисом. — Тебя накрасили? Какая… — Безвкусица, знаю. Но это часть моего сценического образа, — Люцерис сидел перед зеркалом, традиционно распивая виски. Он ведал заранее, что черная подводка на веках и блестящие губы первым делом привлекут внимание Эймонда и вынудят высказать язвительную колкость. — А ты… ты прекрасен. Эймонд действительно был прекрасен, впрочем, как и всегда. Они оба были в черных костюмах. Только Эймонд следовал готической классике, а Люцерис — вызывающему шику. — Знаешь, так причудливо. Ты доверяешь мне важную часть своей жизни. Стоит только начать играть что-то отличное от вашего репертуара, как твоя карьера полетит под откос, — Эймонд приблизился к Люцерису предсказуемо с изяществом хищника. — Ага, если зал догадается, что это не часть репертуара. Знаешь, я и импровизировать могу, — Люцерис налил виски Эймонду и закурил. — Ты не будешь репетировать? Полтора часа точно есть. Да, Люцерис рассматривал подобный исход и уже нашел выходы из еще не случившегося провала. Он был стратегически подкован и сообразителен, как и Эймонд. — Нет необходимости. С вашей музыкой и ребенок справится, — Эймонд брезгливо пошевелил пальцами в воздухе и встал рядом с Люцерисом спиной к зеркалу. — Кстати, давно хотел сказать. У вашего композитора отвратительный вкус. — Ну прости, не все такие утонченные натуры, как ты, — Люцерис оглядел его снизу вверх и прикусил нижнюю губу изнутри. — Зато как я погляжу, все мнимые эстеты, да и только. Макияж портит твое лицо, Люк. Ты выглядишь дешево, — Эймонд залпом выпил виски и нетактично отнял сигарету из пальцев Люцериса. — А когда дорого? — Люцерис щелкнул языком, снова пристально разглядывая свое отражение. Может, Эймонд и прав. Люцерис уже перерос образ мальчика-мечты. — Когда поешь дома. Со мной, — губы Эймонда скривились в беззлобной ухмылке. — Это про секс? — Люцерис моргнул пару раз, возвращая Эймонду взгляд. — Нет, это не метафора, Люк. Ты действительно выглядишь дорого и хорошо поешь, когда я играю, — Эймонд закатил глаза, признавая очевидную истину. За прошедшие два месяца Люцерис и Эймонд сочинили несколько композиций. Каждая из них была проникновенной и полноценной историей об одиночестве, о несбывшихся надеждах и даже о светлом будущем. Эймонд полностью доверял тексты Люцерису, но мелодию предпочитал писать сам. Их дуэт был удивительно слажен не только в постели, но и в творчестве. Они даже перестали спорить, безошибочно находя компромиссы. — Прости, кажется, я перенервничал, — Люцерис, отпустив неловкость, рассмеялся. — Тупо вышло с метафорой. М… Хочешь сказать, что мой талант гаснет во всей этой роскоши? — Да. Уверен, что мало кого по-настоящему интересует твое пение. Скорее, твой образ. Если хочешь, можем спеть одну из наших композиций. Я сегодня, хм, не то, чтобы добр, но… — Погоди. И что я должен буду сделать взамен? — Люцерис облизнул губы и сделал глоток, слегка сморщив нос. О, выдержанный виски был терпок как никогда. — Тебе концерт, мне реклама. Хочу, чтобы ты презентовал новую коллекцию вина. И без всей этой мишуры. Споешь на нескольких мероприятиях, идет? — Эймонд приложил ладонь к щеке Люцериса, стирая блестящий хайлайтер со скулы. «Где мой великий и ужасный, мстительный Эймонд, на строгом лице которого я сидел?» И сидел уже не раз. Люцерису льстило предложение Эймонда, прельщало и тешило самолюбие его внимание. — Да, я согласен. Только… — Да, придется взять недельный отпуск, увы, — вот теперь Люцерис узнавал своего Эймонда по уничижительной улыбке на тонких губах. К черту. Он все равно уволился бы когда-нибудь. С выпуском нового альбома и клипа любой ресторан примет его на работу, если, конечно, к тому времени он не подпишет заветный контракт. — Я согласен, Эймонд, если есть оранжевое вино, — Люцерис понежился щекой о холодную ладонь. — И розовое, — Эймонд опустил пальцы к губам Люцериса, стирая с них блеск большим пальцем и шепча сладко, интригующе. Только сейчас Люцерис осознал, что он проведет с Эймондом неделю. Целую неделю. Его нутро сжалось, а во рту скопилась слюна. Он сглотнул. Тело не вовремя реагировало на присутствие Эймонда, велось на его изощренные провокации. Люцерис обязан оставаться рациональным. — Ты невыносим. Перестань играть в соблазн, мне еще выступать. Тебе, кстати, тоже, — он отстранился от Эймонда, разрушая интимную иллюзию под его победный смех. — Тогда проверю звук и… — Эймонд не успел закончить фразу. «Не могу». Люцерис, пораженчески выдохнув, взял Эймонда за руку и притянул к себе с силой, чтобы требовательно поцеловать в губы. Он даже не попытался встать, заставляя Эймонда согнуться. Внутренний зверь Эймонда свирепо прорычал изнутри, реагируя на резкость. Он подцепил средним пальцем кожаный чокер на шее Люцериса и собственнически протолкнул язык между его пухлых губ, упорно перенимая инициативу. Люцерис запрокинул голову назад, впиваясь пальцами в плечи Эймонда. Заискрившее раздражение между ними током распространилось под кожей. Люцерис поднялся и прильнул к Эймонду. В висках пульсировала кровь, на миг лишая Люцериса рассудительности. В любой момент в гримерную мог зайти менеджер, ассистент, да кто угодно. Негласными были правила — не заводить интриги с коллегами и не приводить любовников на рабочее место. Тем более сегодня, в один из самых ответственных дней. Едва уловимым фруктовым вкусом блеска на губах заканчивался поцелуй. Эймонду не терпелось слизать его полностью, но Люцерис уже целовал его шею: — И кто кого совращает, м, Эймонд? — Не нарывайся, taoba, — Эймонд крепко сжал ягодицы Люцериса и, игнорируя поцелуи, прошептал сдержанно. — Прибереги свой, хм, пыл для путешествия. Звучало многообещающе. Люцерис восторженно охнул: — А ты свой для выступления. Я рассчитываю на тебя, Эйм. Эймонд надменно ухмыльнулся и безмолвно ушел. Попытки Люцериса выровнять дыхание оказались тщетными. Он был взволнован не только от продолжительного поцелуя, но и от времени, которое стремительно приближалось к выходу на сцену. Зал был полон. Люцерис выглянул из-за штор и почувствовал, как к горлу подступила тошнота. Он хоть и представлял себя перед многоликим залом, но оказался морально не готов встретиться со звездной реальностью. Для остальной части коллектива выступления перед тысячной аудиторией были привычным делом — музыканты были старше и опытнее него. Переговариваясь, они непринужденно отпускали шутки и посмеивались, не обращая никакого внимания на побледневшего Люцериса. Только Эймонд, величественный и хладнокровный, незаметно для всех коснулся руки Люцериса, одаривая его покровительственным взглядом. Непривычно было принимать его скрытую поддержку, но Люцерис не сдержал мягкой, благодарной улыбки. Эймонд единственный, кто был по-настоящему рядом в значимый час. Джекейрис хотел прийти на концерт, но билетов, как и гостевых пропусков, уже не было. Эйгон тоже не остался в стороне и прислал Люцерису сообщение с ободряющим напутствием. Люцерис не был одинок. Люцерис вышел на сцену последним. Встав посередине сцены, освещенный софитами, он выпрямился, расправляя эфемерные крылья за спиной. За аккордами гитары разлилась краткая пленительная композиция — вступление, прелюдия катарсиса. Люцерис часто проигрывал ее в голове, ожидая Эймонда. Он сам сочинил и записал ее для альбома. Опустив ресницы и чувственно выдохнув в микрофон, он был готов взлететь. За прелюдией последовал слаженный дуэт баса и гитары, подхватываемый классической мелодией пианино. Люцерис запел, полностью отрекаясь от реальности и пропадая в своем выдуманном мире. Он закружился в танце с невидимой музой и пел, пел. Пел для себя, для околдованной публики и… для Эймонда. Его длинные пальцы порхали над клавишами неизменно легко — так же, как и по изгибам тела Люцериса в моменты эфирной неги. Люцерис хотел, но не мог подойти к Эймонду, взаимодействуя лишь с собственным воображением и зрителями. Но стоило только закрыть глаза, он видел, вспоминал моменты идиллического умиротворения. Где-то на подкорке сознания пульсировала мысль, что в корне неверно принимать последствия помешательства за умиротворение, но Люцерис уже не мог остановиться. Пускай он был одержим, зато счастлив. Катарсис настиг Люцериса на предпоследней песне. Люцерис видел себя в нерушимых объятиях бледных рук, чувствовал единое на двоих сердцебиение и фантомное дыхание на губах. Самая чувственная песня из репертуара Люцериса магией непознанной любви окутала зал. Она была загадочным плодом живого воображения Люцериса. Эймонд дольше положенного ставил точку в истории, сыграв в конце мелодию, которая не была предусмотрена. Импровизация даже понравилась Люцерису. Он замер, символически обнимая себя его объятиями. Они остались на сцене вдвоем, впервые исполняя эпилог. Их дуэт был прекрасным воодушевляющим послесловием. Люцерис позволил себе приблизиться к Эймонду, взаимодействуя теперь только с ним и его музыкой. Взгляды встретились в один момент, и Люцерис был готов поклясться, что самая искренняя улыбка тронула уголки губ Эймонда. Возможно, ему показалось, но… Аплодисменты вернули Люцериса в реальность. Эймонд не счел нужным кланяться и первым покинул сцену. Люцерис прощался с признательной аудиторией, принимая букеты с первого ряда. Их было так много, что пришлось отдать их ассистенту. — Я испытал экзистенциальный оргазм, — Люцерис прислонился спиной к стене, оказавшись за кулисами. Он звонко рассмеялся, беря Эймонда за руку для опоры. — Выпьем? — Эймонд продемонстрировал бутылку шампанского, которую, судя по всему, выудил из множества подарков. — Конечно, идем, — Люцерис повел его на крышу — там как раз можно было курить. Было прохладно. Осенний ветер невесомо прикасался к волосам и проникал под одежду. Люцерис не стал отходить от Эймонда, защищаясь его теплом. Эймонд прикурил две сигареты, пока Люцерис откупоривал бутылку. Пробка вылетела под его смех. — Ты как будто под наркотиками, Люк, — Эймонд передал ему сигарету, затягиваясь глубоко и с наслаждением. — Я счастлив, Эйм! Безумно счастлив. Спасибо тебе за помощь, — Люцерис первым сделал глоток благородного напитка. — Это был интересный опыт. Зал тебя принял, — Эймонд повторил за ним, не брезгуя пить из горла. — И нашу песню, — Люцерис улыбнулся ему. — Серьезно, может, будешь моим пианистом? — Твоим? — Эймонд недоверчиво изогнул бровь. — Не придирайся к словам, — Люцерис закатил глаза. — Что с тобой опять? Все же было хорошо. — Мне нужно вернуться, — Эймонд снова сделал глоток и отдал бутылку Люцерису, отрешенно глядя сквозь него куда-то вдаль. — Да ты… Ты поступаешь так же, как поступил я три года назад. Убегаешь. Постоянно убегаешь. Почему? — Люцерис поставил бутылку на скамейку рядом с высокой пепельницей и затушил сигарету. Он потянулся к лицу Эймонда, но тот сделал шаг назад, избегая прикосновения. — Приезжай ко мне через три дня. Отправлю адрес, — Эймонд был непреклонен, ледяным тоном голоса призывая Люцериса к смирению. — Ты одна большая неразгаданная тайна, Таргариен, — Люцерис вынужденно сдался. В голове звенела пустота, а внутри свербела дыра. Люцерис лишился энергии на сопротивление, устал бороться за право быть ближе. — Nyke jāhor umbagon syt ao, — уголок губ Эймонда едва заметно дрогнул. Он затушил сигарету в пепельнице и ушел. «Ненавижу». Люцериса в бесчисленный раз укачало. Эмоциональные качели скрипели и норовили сломаться в самый неподходящий момент. «Ненавижу себя». И зачем только Люцерис позволил закрепить на своей шее ошейник, да еще так крепко, безвозвратно? Он расстегнул пуговицу на костюме и прикоснулся к своей груди, выравнивая дыхание. О, как же ему хотелось ударить Эймонда и себя заодно. Он еще некоторое время пребывал в тупом одиночестве, распивая шампанское и считая звезды в чернильном небе.