Let It Burn

Люцерис не виделся с Эймондом пять дней, но активно обменивался с ним сообщениями. Они оба увязли в работе: осень для винодельни была самым прибыльным сезоном, а у Люцериса продолжались записи, съемки и концерты. Luc_thesinger: Поедешь на праздник со мной? Он курил в перерыве, стоя на выходе из арендованной студии. Не боясь замарать сценический костюм, он прислонился спиной к двери, печатая сообщение. Под праздником Люцерис подразумевал день рождения Эйгона, про который он успешно забыл. Эйгон сам напомнил о нем, прислав приглашение. По традиции вся семья должна была собраться в коттедже Визериса, уже практически год находящегося на госпитализации. Aem.T: Не уверен… Эймонд что-то печатал и стирал. Люцерис, закатив глаза, опередил его с ответом. Luc_thesinger: Нас не должны видеть вместе, так? Притормозишь где-то поблизости, я сам дойду. Aem.T: Ладно, давай адрес. Люцерис прислал Эймонду геопозицию и заблокировал экран телефона, туша сигарету в пепельнице. Нужно было потрудиться еще немного. Люцерису не терпелось скорее выпустить клип. Он вернулся в студию, но мысли уже, увы, были заняты далеко не музыкой. По телу, на котором еще не исчезли метки Эймонда, пробежала сладкая дрожь. Даже изображая пение, Люцерис вспоминал, как стонал и выгибался под и над Эймондом, как долгий оргазм накрыл его. Он закрыл глаза, чувственно выдохнув — как раз так, как нужно было по сценарию. Вспоминал он и взгляд живого и мертвого глаз, губы, что целовали его, голос, что шепотом вторгался в сознание высоким валирийским. Люцерис был готов и не готов одновременно ко встрече с Эймондом. Как и с Эйгоном, впрочем, тоже. Старший дядя был непомерно болтлив, и Люцерис запоздало поддался опасениям. Что если Эйгон расскажет Эймонду обо всем, что он услышал недавно? Что если Эйгон, охмелев, напомнит о поцелуе? Что если сам Люцерис напьется и совершит нечто безрассудное снова? Да, можно не пить алкоголь, но Люцерис не мог выносить всю семью без него. Он служил самым доступным антидепрессантом и сглаживал агрессию. Люцерису не хотелось ни с кем — даже с Алисентой — ссориться в праздник. Переодевшись в повседневную одежду, он попрощался со съемочной группой и вышел на улицу. Солнце медлительно заходило за горизонт, даря осенний закат, цветом напоминающий насыщенное пламя. Люцерис улыбнулся невольно. Последнее время его повсеместно сопровождал огонь. Было достаточно тепло. Люцерис расстегнул красную кожаную куртку и закурил возле парковки в ожидании Эймонда. Сегодня Люцерис, даже не стараясь впечатлить Эймонда, не выглядел, как подросток, вместо уличного стиля отдав предпочтение классическому глэм-року. Не трудно было догадаться, чьей была темно-зеленая иномарка с тонированными стеклами. Люцерис затоптал недокуренную сигарету каблуком ботинка. — Почему не мотоцикл? — вместо приветствия поинтересовался Люцерис, когда Эймонд открыл ему дверцу. — Хотел отбить на нем свой зад на неровных дорогах? — Эймонд хмыкнул, привычно оглядев Люцериса, особенно заострив внимание на обтягивающих черных джинсах. — Тебе идет. — Ага, одного стиля с тобой. Совсем не подозрительно, — саркастично заметил Люцерис, садясь в машину. — Не люблю машины. В них укачивает. — И многие тебя катали? — Эймонд закурил, приоткрыв окно. Пришлось подождать, пока машины впереди разъедутся. — Ты снова за свое? Я про такси, — Люцерис достал из сумки бутылку апельсинового сока, вызывав у Эймонда короткий смешок. — Что? Ты думал я каждодневно бухаю, как большинство музыкантов? Нет. — Как твоя шея? — Эймонд повернулся к Люцерису, присматриваясь. Даже под слоем консилера были заметны заживающие отметины. — Поздно ты спохватился. Синяки от тебя даже на заднице остались, — Люцерис цокнул, заметив торжествующую усмешку на тонких губах. — Животное. — Ты не просил остановиться, — Эймонд наконец мог проехать вперед. — Тебя не остановить простыми словами, — Люцерис удобнее устроился в кресле. — Слушай, у тебя хорошее настроение, потому что дела идут в гору или ты попросту рад меня видеть? — Хм. Не обольщайся, — Эймонд, по обыкновению, хмыкнул, однобоко и односложно давая понять, что словесной правды от него не добиться. «Рад видеть значит». Люцерису, впрочем, не нужно было вербальное признание. Как бы Эймонд ни старался натянуть на бледное лицо маску тотального безразличия, попытки были ничтожными и бессмысленными. — Ладно, если я усну, разбуди, как приедем. Устал на съемках, — Люцерис скрестил руки на груди, откидываясь на мягкую спинку. Эймонд только кивнул, сосредоточенно следя за дорогой. С одним глазом габаритную машину было сложнее вести, чем мотоцикл — на нем, по крайней мере, можно было ловко маневрировать и объезжать недобросовестных водителей впереди. Люцерис не стал больше отвлекать Эймонда, погружаясь в кратковременный сон. Он не видел, как иногда Эймонд отвлекался на него с едва различимой улыбкой на губах. Если бы Люцерис застал ее, то подумал бы, что Эймонд упивается свершенной местью — он лишил Люцериса свободы, отобрав его игрушки, приручил и, когда ему было угодно, дергал за невидимый ошейник. С другой стороны, одержимость Люцериса жила собственной жизнью, развивалась, возрастала, а, достигнув пика, впала во временную спячку, словно летний цветок. Когда-нибудь даже без помощи Эймонда она расцвела бы вновь. Машина остановилась возле сада двухэтажного семейного коттеджа. Было уже темно, и только оранжевый свет из окон слабо освещал улицу. — Люк, проснись, — Эймонд потряс Люцериса за плечо. — М? — Люцерис провел ладонями по лицу, избавляясь от дремоты. — Ты где остановился? — Там, где ты когда-то принудил меня к греху, — Эймонд коротко усмехнулся. — Обязательно было напоминать, правда? Вообще-то, прошу заметить, ты сам плохо сопротивлялся, — Люцерис закатил глаза, первым выходя из машины. — Злопамятный ублюдок. Люцерис помнил, что раньше Эймонд был верующим — не таким набожным, как его мать или отец, но верующим. Сейчас он был полностью отреченным от веры. Ничего благого она так и не принесла ему, сдавив достоинство и обрекая на самоистязание. Люцерис даже не пытался читать молитвы за общим столом, лишь для вида сцепляя пальцы в замок. В такие моменты он обычно не отрывал взгляд от Эймонда, склоняющего голову и молящегося по-настоящему. Ему было смешно, ужасно смешно, когда вся его семья, слепо веря в семерых богов, проводила глупые ритуалы. Разве что Деймон, любимый отчим Люцериса, тоже высмеивал бесполезную веру. Люцерис давно причислял себя к атеистам, не веря ни в покарание, ни в божественное провидение. — Слушай, Люк, я хоть и перестал верить, но давай признаем. То, что ты сделал со мной три года назад, было даже хуже кровавого инцидента на Дрифтмарке, — Эймонд, похоже, и не думал униматься. — С физической болью справиться было проще, чем с моральной. Обида проросла, пустив крепкие корни, и теперь, когда они впервые оказались вдвоем на месте безбожного преступления, вновь давала о себе знать, сея семена раздора. Эймонд, захлопнув дверцу машины, нервозно закурил. Он, наверное, и сам не ведал до конца, как обернется его рандеву с прошлым, особенно когда виновник его грехопадения находился рядом. Безуспешно он попытался абстрагироваться. Но хотя бы пытался. — Да почему? Мне было пятнадцать. Я уже был осознанным половозрелым подростком. Да, твоим племянником. Ну и что? Прозрей, наконец, — Люцерис прикоснулся к бледным холодным пальцам Эймонда, крадя сигарету. — Я и сейчас твой племянник, и ты побывал во мне везде, где только можно. Проблема в другом, ведь так? Люцерис не считал, сколько пунктов они нарушили в тот злосчастный день, но мог предположить, что примерно два: секс с родственником и секс вне брака. Про возраст в старинных книгах вроде бы писано не было. С таким же успехом Деймон, наплевав на карму и любые другие принципы, соблазнил Рейниру, свою племянницу и мать Люцериса, когда ей было шестнадцать лет. И что в итоге? Небо не разразилось праведным громом, а Деймона не пронзила божественная молния. Разве что умер настоящий отец Люцериса. Но его смерть была чистым совпадением, позволившим Рейнире и Деймону вступить в брак по валирийским традициям. — Ты невыносим, Люк, — Эймонд прошипел сквозь зубы. — Я не хотел быть, как Деймон. Я стремился быть примерным, полезным для своей семьи, а не сгорать от стыда каждый раз при виде матери и не сеять ненависть и страх. — Ты искал того, чего не было изначально, Эймонд. Прости за правду, но в вашей семье любима только Хелейна, — Люцерис на всякий случай отошел от Эймонда на пару шагов. — Да что ты знаешь… — Знаю. Моя семья любила и любит меня таким, какой я есть. И даже если я скажу, что моим первым был ты, ничего не изменится, — Люцерис не желал больше слушать обвинения в свой адрес. Проблемы Эймонда были лишь проблемами Эймонда. Да, глубокими, но надуманными и противоречивыми. Единственное, в чем провинился Люцерис, так это в своем трусливом побеге. — Если ты скажешь, я придушу тебя во сне, — голубой глаз Эймонда опасно сверкнул. — Да-да, во сне после того, как снова разложишь меня на койке, так? — Люцерис, потушив сигарету, повернулся к Эймонду. Теперь и его гнев закипал и требовал высвобождения. — Ну, давай, назови меня шлюхой опять. Эймонд прорычал, набрасываясь на Люцериса. Борьба напоминала танец двух молодых драконов за право спариваться. Нелепая ассоциация всплыла в пульсирующем сознании Люцериса моментально, как только он дал Эймонду отпор. О, он любил книги о драконах, которые, возможно, когда-то существовали на самом деле. Отвлекшись, Люцерис попятился назад. Не пытаясь ударить, они вцепились друг другу в плечи. — Да, ты шлюха, Люцерис, — Эймонд побеждал, будучи выше, сильнее, тяжелее и агрессивнее. — А ты упертый, злобный хрен, — Люцерис вынашивал оскорбления получше произнесенных, но так и не смог озвучить их. Эймонд напористо толкнул Люцериса, и вдвоем, они неожиданно упали на спящие цветы. Хотя бы не в кусты, ветвями которых можно было пораниться. Распластавшийся на Люцерисе Эймонд уткнулся ему носом в пах, почти болезненно простонав. Люцерису было намного мягче — он только смял своим весом высаженные Алисентой растения. — Блядь, — Эймонд приподнялся на локтях, прикасаясь к носу. — Твою мать, иди сюда, — Люцерис сел на земле, обеспокоенно глядя на Эймонда. — Отстань, — Эймонд отмахнулся, скрывая лицо волосами. И как он с такой чрезмерной враждебностью еще не потерял единственный глаз? Чудеса. — Вот, о чем я и говорил, упертый ты х… — Люцерис вовремя осекся, придвинувшись к Эймонду на коленях. Плевать было на дороговизну джинс. — Давай лучше я. Он безапелляционно заставил Эймонда опустить руки вдоль тела, собирая его волосы назад. Эймонд сжал губы, демонстративно задирая подбородок и силясь не показывать даже незначительную слабость. Люцерис приложил ладони к его щекам, вглядываясь в лицо. — Ну? Все? — Эймонду не терпелось покончить с позорным падением. — Ничего нет, — Люцерису вдруг стало смешно. — Великий и ужасный Эймонд Таргариен упал на член. — Охренел? — Эймонд разгневанно цокнул, но тоже не сдержался, ломаясь и тихо посмеиваясь вместе с Люцерисом. — Обычно падать на члены моя прерогатива, но что уж теперь, — Люцерис приглаживал волосы Эймонда. — У тебя лепестки, — Эймонд прикоснулся к уже не идеально уложенной шевелюре Люцериса. — Да плевать, — Люцерису было приятно чувствовать заботу и пальцы в своих волосах. Эймонд избавлял его от листвы сосредоточенно, будто бы выполнял непомерно важную работу. — Алисента будет в ярости. Бедные растения. — Да плевать, — вторил ему Эймонд. — Безумно хочу тебя поцеловать, — зачем Люцерис сказал это вслух, прежде чем прильнуть к приоткрытым губам Эймонда? Обозначил свое право на ласку? Извинился завуалированно за борьбу? Но ведь они оба спровоцировали друг друга. Неизменно. Как всегда. Люцерис целовал Эймонда, поглаживая его впалые скулы подушечками пальцев. Целовал страстно, отпуская остатки гнева, получая беспрекословную взаимность в ответ. Эймонд обнял его за талию, требовательно притягивая к себе и углубляя поцелуй. Люцерис распалился мгновенно — он не ведал о целомудренности и предпочитал целовать с толком. Он терся бедрами о бедра Эймонда и в конце концов, заставив его сесть, оседлал их. О, только не это. Они не ни в коем случае не должны были потрахаться прямо здесь — практически под окнами семейного коттеджа. В доме, в котором Эймонд вырос. Но что для Люцериса запреты? Лишь колючий забор, сдерживающий похотливые порывы для девственниц да девственников. Запреты возбуждали, побуждали к риску, а риск в свою очередь порождал дикое желание. Люцерис, беспрестанно елозя на бедрах Эймонда и вовлекая его в очередной поцелуй, довольно промычал, чувствуя его эрекцию. Он и сам мгновенно завелся. Стянув с плеч тяжелую куртку Эймонда, Люцерис обвил его шею, перебирая между пальцев шелковые серебряные волосы, учащая движения бедер. Эймонд несдержанно простонал в пухлые губы, и Люцерис, выпрямившись, прижал его к своей груди. Эймонд обнял его поперек спины, сминая в пальцах черную ткань футболки. Теперь он следовал необъятной прихоти Люцериса. — Ты ужасен, Люк, — Эймонд, околдованный запахом Люцериса, жаром его тела и едва сдерживаемыми стонами, целовал открытые участки кожи на груди. Как же ему хотелось укусить его! — Jaehossi! — Хочу, чтобы ты кончил мне в рот, — Люцерис прошептал тихо, но достаточно громко для обострившегося слуха Эймонда. «Как тогда». Извращенная, искаженная реальность Люцериса побуждала его к более откровенным действиям. — Тогда поторопись, — под действием экстатических импульсов Эймонд не мог продержаться долго. Люцерис, торжествующе улыбнувшись, слез с бедер Эймонда и опустился к его ширинке, сноровисто расстегивая молнию. Эймонд прикусил собственную ладонь, когда пухлые губы накрыли его твердый член. Люцерис не стал дразнить, сразу отсасывая быстро, беря глубоко и голодно. Ему нравился член Эймонда, нравился его размер, форма, выпирающие венки, его толщина. Да что уж, ему нравился весь Эймонд целиком. Ослепнув однажды от его неземной красоты и грации, Люцерис так и не нашел ни единого изъяна. Даже шрам и глазница, заполненная сапфировым аксессуаром, не вызывали отторжения. Люцерис тоже приложил руку к сотворению Эймонда, и этот неоспоримый факт бесконечно будоражил рассудок. Люцерис был готов кончить от одного только члена во рту. Но он держался изо всех сил, сосредотачиваясь только на Эймонде. Его шумные вздохи, шипение, подавляемые стоны были усладой для ушей. Люцерис прислушивался к ним и сам гортанно простонал, заставив Эймонда выругаться. В уголках глаз скопились слезы, когда Эймонд надавил на затылок Люцериса, направляя его. Хватило пары мгновений, чтобы он задрожал всем телом, взрываясь от оргазма, смешанного с буйством адреналина. Если у Эймонда была душа, то Люцерис высосал ее полностью, как бы иронично это ни звучало. Эймонд снова был окрылен и освобожден от бремени бытия. Люцерис сглотнул, облизываясь. Взгляды встретились. Безумный и отрешенный — Эймонда, сытый и удовлетворенный — Люцериса. — Если мы всегда будем так успокаиваться, я стану чаще провоцировать тебя, Эйм, — Люцерис улыбнулся проказливо, вытирая покрасневшие губы тыльной стороной ладони. — Иногда достаточно только твоего присутствия, чтобы я сорвался, — Эймонд хмыкнул, высокомерно задирая нос, о боли которого он уже забыл. — Придешь сегодня ко мне в комнату на ночь? — Люцерис склонил голову вбок, наблюдая, как Эймонд застегивает ширинку и ремень. — Ума лишился? — Эймонд щелкнул языком, поправляя одежду и вставая на ноги. Он пошатнулся, но все же удержал равновесие, подавая руку Люцерису. — Да ладно, посмотрели бы фильм и поговорили бы нормально, что такого? — Люцерис, впрочем, и сам не верил в то, о чем говорил, принимая помощь Эймонда. — Я бы показал тебе кое-что. — Да что я не видел? Я даже теперь знаю, где у тебя родинки. Вот тут есть одна, — Эймонд сжал левую ягодицу Люцериса, лукаво усмехнувшись. — Правда? — Люцерису понравилось властное прикосновение, но, увы, оно не продлилось дольше пары секунд. — В смысле… Я не про что-то сексуальное, я про свои песни, которые писал раньше и оставил тебе. Ты бы мог сочинить к ним музыку. Про неудачные амурные письма Люцерис решил промолчать. — Я подумаю. Иди первым, — Эймонд закурил, кивнув в сторону коттеджа. — Как я выгляжу? — Люцерис стряхнул с себя землю и пригладил волосы. — Так, будто тебя отваляли в кустах, — Эймонд безразлично пожал плечами. — Придурок, — Люцерис цокнул, но все же первым отправился в дом. Ничего не поделать, придется соврать о глупом падении в темноте. Насмешка Эймонда не сквозила ядом, когда он провожал Люцериса внимательным взглядом. — Люк! — Эйгон открыл входную дверь с сигаретой, зажатой между губ. — Я как раз собирался покурить, будешь? Ты же должен был приехать со съемок клипа. Что за вид? «А после клипа было порно, черт бы меня побрал». — Я упал по пути сюда, — Люцерис вытащил сигарету из пачки Эйгона и закурил. Он только что вспомнил, что забыл сумку в машине Эймонда. Проклятье. — Воу-воу, в кусты, что ли? — Эйгон стряхнул с куртки Люцериса зелень. — Ты уже пьян? — К сожалению, слишком трезв, — Люцерис беззлобно усмехнулся, оглядев Эйгона. Старший дядя был при полном параде. Он блистал и блестел, изображая, видимо, какого-то короля древности. — Ты где корону достал? — Так это мне отец подарил еще давно. Знаешь же, что он бредит всякой историей про королей прошлого. Типа был какой-то Эйгон Завоеватель и вот это его корона. Не настоящая, конечно, но тяжелая и с рубинами. Хочешь примерить? — Эйгон поправил съехавший вбок аксессуар и рассмеялся беззаботно. — Эйгон Завоеватель? Тот, который был женат на своих сестрах? Читал про него. Примерять не буду. Тебе идет, кстати, — Люцерис затушил сигарету в пепельнице и оглянулся. Эймонда было не видно. — Пойдем? — Да, надо тебя напоить как следует, — Эйгон приобнял Люцериса за плечи. — Сразу текилу или шампанского для разгона? О, у меня еще кое-что есть. Полетаем, может, лучше? — Ты же знаешь, что я не употребляю ничего, кроме алкоголя, — Люцерис оскорбленно закатил глаза, но старался выглядеть приветливым, заходя в дом. — Ну, мало ли. Вдруг у тебя крышу сорвет, когда придет мой «любимый» братец. Кстати, где он? — Эйгон безоговорочно провел Люцериса к домашнему бару на кухне, не дав даже толком поздороваться с родными. «Отходит от оргазма в машине, не иначе». Поодаль стояли Рейнира с Деймоном, распивая вино и кокетливо перешептываясь друг с другом. Пылкий огонь между ними не угасал до сих. Люцерис улыбнулся им отрадно, помахав рукой. Он выпил пару шотов текилы, приветствуя Дейрона и Хелейну. Они помогали Алисенте готовить ужин. Своих младших братьев и Джекейриса Люцерис с сожалением не заметил. Последнее время Джекейрис, вопреки данному обещанию, совсем пропал, увязнув с Криганом в новой работе. Зато присутствовали Бейла и Рейна. Широко улыбаясь, они обе одновременно крепко обняли Люцериса. Пришлось заново объяснять, ссылаясь на собственную нерасторопность, как случилось падение в кусты. Близняшки синхронно рассмеялись. — Что на этот раз натворил мой сын? — Деймон подошел к развеселой троице вместе с Рейнирой. Деймон никогда не называл Люцериса пасынком. С малых лет он был для него родным. — Ничего такого… — Пап, Люк такой забавный. Нисколько не меняется, — Бейла похлопала Люцериса по плечу. — Оставим вас. Близняшки отошли к Эйгону, откупоривающему шампанское. Сегодня оно будет литься рекой. — Привет, Люк. Как твои дела? Иди же ко мне, — Рейнира, ласково улыбаясь, прижала сына к себе. Эйгон подскочил на месте, когда Эймонд зашел в дом, незаметно оставив сумку Люцериса в прихожей. Люцерис, обездвиженный объятиями матери, только благодарно улыбнулся ему. Эймонд едва заметно кивнул. — Мам, я уже не маленький. Перестань, — Люцерису было стыдно, а еще обидно за Эймонда, потому что Алисента даже не прикоснулась к нему. — Хоть ты и вырос, всегда останешься для нас мелким проказником, Люк, — Деймон беззлобно усмехнулся. — У Эйгона ужасный вкус на вино. Хорошо, что я привез свое. С Дорна, между прочим. Деймон, покрутив пустой бокал, прошел к холодильнику. Скорее всего, он попросту решил оставить Рейниру с Люцерисом наедине. Мать и сын не виделись полгода. — Ты прямо цветешь, — Рейнира не унималась, приложив ладони к раскрасневшимся — на этот раз от настоящего смущения — щекам Люцериса. — Смотрю все твои выступления онлайн. — Спасибо. На самом деле у меня все хорошо. Даже очень, — Люцерис мимолетно бросил взгляд в сторону Эймонда, окруженного родственниками. Тяжко, наверное, ему приходилось. — Где мои младшие братья? — О, они дома с няней. Не любят пьяных, сам понимаешь, еще малы. Но мы-то с тобой нет. Давай выпьем вместе, — Рейнира, успокоив материнское сердце, наконец сделала шаг назад. — Жаль, что Джейс не приехал с тобой. Люцерис понимал, что она специально игнорировала его помятый вид и видимые следы укусов и засосов на шее. Она и сама бунтовала и развлекалась в восемнадцать лет, а потому относилась к личной жизни сына с пониманием, не донимая нравственными вопросами. Люцерис вырос копией Рейниры. Он гордился быть ее сыном. Вся большая, но не до конца дружная семья собралась в гостиной, поднимая бокалы. Эйгон произносил придуманный на ходу тост, стоя посередине между Алисентой и Хелейной. Люцерис волнительно прикусил нижнюю губу, неотрывно глядя на Эймонда. Эймонд отвечал ему взаимностью, хоть и нацепил на лицо излюбленную маску равнодушия. Только Люцерису были доступны его истинные эмоции. Дразнящая мысль защекотала язык. Люцерис не переставал пить, как и не переставал заигрывать с Эймондом даже за ужином одним лишь взглядом и полуулыбкой. Он умудрялся ступать по тонкой корке ледяного терпения Эймонда и не поскальзываться. Когда Рейнира освободила место рядом с Люцерисом, Эйгон мгновенно занял его. — Люк, ты так дыру в нем прожжешь, — он заговорщически шептал Люцерису на ухо. — Моя мать не глупа и может заметить. — У вас было, да? Сегодня? О, так вот на чей член ты свалился. А я дурак уже собирался поверить в твою небылицу. Эйгон беззастенчиво рассмеялся, расплескивая вино. — Эйгон! — Люцерис шикнул, беря Эйгона за руку. — Держи свой язык при себе, идиот. — Расскажешь потом, как все прошло. Ну о-о-чень интересно и… Эймонд демонстративно встал, шумно отодвигая стул и моментально приковывая на себя внимание. — Тост. За моего брата… Хм, сколько тебе лет? Ах да, двадцать шесть. За моего любимого брата. Желаю тебе как можно скорее обрести мудрость. Mittys iksā, — он поднял бокал и выпил все вино, находящееся в нем. — Что он сказал? — Эйгон растерянно посмотрел на Люцериса, замершего на месте. — Эймонд! — Алисента тоже встала из-за стола, порицательно глядя на Эймонда. — Что? Что плохого в мудрости, матушка? Если бы я не был умен, вы бы давно лишились бизнеса без Визериса. Хм, ах да, Эйгон, когда он умрет, все достанется мне, — Эймонд, гордо задрав подбородок и уничижительно оскалившись, вышел на улицу. «Началось. Не заканчивалось». — Какой праздник без конфликтов! — Деймон рассмеялся, похлопав Эйгона по плечу. — Учи валирийский, друг, — Люцерис услужливо налил оторопелому Эйгону шампанское. — Ты поговоришь с ним? — Эйгон ненадолго посерьезнел. Люцерис, кивнув, сделал вид, что пошел в свою комнату, незаметно прихватив с собой бутылку вина. На самом деле он пробрался на улицу через захламленный вещами выход в сад. Снова путаясь в растениях и ругаясь, он вышел на тропу, ведущую к старому дереву, на стволе которого был высечен лик божества. Он уверен, что Эймонд был именно там. Где же еще ему искать спасения от самого себя? Эйгон с детства подтрунивал над Эймондом, неосознанно унижая его. Люцерис был свидетелем его проделок, единожды даже сам принял участие в глупой шутке, но быстро понял, что был не прав. Эймонд был особенным ребенком — прилежным, способным к учебе, тихим и замкнутым. Он мало говорил и больше думал, предпочитая общению со сверстниками или родственниками старинные рукописи и книги. Пройдя через многочисленные испытания, в свои двадцать два года он заслужил быть лучшим сыном для своего отца. Если бы Рейнира не отказалась от руководящей должности, его место, без сомнений, заняла бы она. Ей не нужна была винодельня, ей нужна была счастливая семья. К тому же у Деймона тоже было собственное дело. Люцерис считал, что мать была права, отказывая в праве быть наследницей отцовского бизнеса сначала в пользу Эйгона, а теперь Эймонда. — Эйм, — Люцерис сел рядом с Эймондом под деревом и протянул ему бутылку белого вина. — Будешь? — Тебе лучше уйти. У твоего друга день рождения, — Эймонд, хоть взял бутылку вина, даже не посмотрел на Люцериса. — Он и без меня хорошо время проводит, — Люцерис придвинулся к Эймонду вплотную, толкая его в плечо. — На самом деле Эйгон, может, и дурак, но потенциал у него есть. Дал бы ты ему шанс. Вам нужно помириться. Вы оба уже взрослые. Бутылка кочевала из рук в руки. Выдерживая паузы, Люцерис и Эймонд распивали вино под звездным небом. Романтично, но уныло. — Нужно тебе? Матери? — Эймонд наконец повернулся к Люцерису, прищурившись. — Скажи, почему он так дорог тебе? «Причем здесь я?» — Он мой друг. М… Разве ты не устал от конфликтов? Они изводят и удручают. Знаешь, ты бы порадовал Визериса перед смертью, если бы пришел к нему с Эйгоном, — Люцерис хотел прикоснуться к щеке Эймонда, но тот отвернулся. Все уже давно свыклись и смирились с мыслью, что Визериса скоро не станет. Рейнира и Деймон часто навещали его, и каждый раз он просил лишь об одном — стать крепкой и дружной семьей. Люцерис не хотел лишний раз напоминать Эймонду о его отце, но ситуация была плачевна и дошла до абсурда. — Я не стану мириться с ним первым, — Эймонд прикурил две сигареты и передал одну из них Люцерису. — И не стоит. Эйгон сам к тебе придет. Просто хотя бы ради себя дай ему последний шанс, иначе он совсем угробит себя, — Люцерис с наслаждением выпустил дым, склонив голову на плечо Эймонда. — А ты долго будешь жалеть, что так и не нашел в себе сил поговорить с ним и простить его. Люцерис искренне переживал за обоих. Переживал, что Эйгон когда-нибудь сопьется до смерти, переживал, что Эймонд будет винить себя, неся тяжкое бремя. — Хм, — Эймонд сделал пару глотков вина. — Мне наскучил этот диалог. «Значит, ты все понял». — Хочешь, расскажу секрет? — Люцерис перебирал пальцами длинные серебряные пряди. Услышав невнятное согласие, он продолжил. — Я настолько был увлечен тобой, что собрал целый альбом дурацких фотографий. Бегал за тобой, как щенок. — Какой же это секрет? Люк, я знаю, что ты фотографировал меня, — Эймонд закатил глаз, фыркая. «Я клинический болван». — Я даже дрочил на тебя в комнате тихо и… — Тоже очевидно. Эти фото… Они сохранились? — устав прислоняться к твердому стволу дерева, Эймонд лег на колени Люцериса, позволяя беспрепятственно гладить себя по волосам. — Ага. Но мне стыдно пересматривать их все. Я был безмозглым мальчишкой, — Люцерис посмеялся, вспомнив себя прежнего. — Эйм… А ты с кем-нибудь встречался? Люцерис заплетал тонкую косу, когда возникло неловкое затишье. — Нет. Хочу уехать, — Эймонд хотел встать, но Люцерис с упором приложил ладонь к его груди, заставляя остаться. «Нет», — стучало в висках. Короткое отрицание хотелось долго смаковать. — Тебе нельзя за руль. Уже поздно. Думаю, что остался только Эйгон, а остальные разбрелись по комнатам. Поговори с ним и приходи ко мне, м? — Люцерис расплел кривую косу, заплетая новую. — Меня начинает бесить твоя забота, taoba, — Эймонд раздраженно шикнул, но разрешил доплести косу. — А ты начинаешь бесить меня тем, что я бешу тебя, — Люцерис демонстративно скрестил руки на груди. — Ты свободен, можешь идти. — Ты первый, — Эймонд поднялся с колен Люцериса, глядя на тонкую косу. — Какая безвкусица. — Тебе не угодишь, — Люцерис встал, отряхиваясь нервно. — Ждать не буду, но дверь открыта, если что. Эймонд снова выпустил шипы. Снова спрятался внутри ментальной брони. Доверие — капризная и хрупкая субъективная убежденность. Чтобы его заслужить, нужно приложить усилия. Люцерис еще не старался, но предпринял попытку его заслужить. Зачем? Люцериса устраивали партнерские «пришел-трахнул-ушел» отношения, но с Эймондом хотелось быть ближе. Хотелось быть ему другом. Желание не было жалостью, а Люцерис не являлся ангелом-спасителем для потерянной души. Желание было стремлением избавить Эймонда от перманентно меланхоличного одиночества. Чем конкретно оно было обусловлено, Люцерис не знал. Вернувшись в дом, Люцерис перекинулся с Эйгоном парой фраз, принял душ и поднялся наверх в свою комнату. В ней ровным счетом не изменилось ничего. Тот же письменный стол, те же плакаты на стенах, тот же старый, запылившийся телевизор, шкаф без одной дверцы и скрипучая кровать. Он улыбнулся домашнему уюту. Хоть в коттедже никто толком не жил, он до сих пор был наполнен жизнью. Сезонные праздники, семейные торжества, совместные летние каникулы… Люцерис, ностальгируя, вспомнил все. Он лежал на кровати в майке и шортах, включив «Останься со мной». Как же он обожал этот фильм в детстве! Непринужденная улыбка замерла на губах. Люцерису хотелось плакать и смеяться одновременно. Погрузившись в сюжет, он не заметил, как приоткрылась дверь. — Люк? — Эймонд зашел тихо и закрыл комнату на ключ. Наверное, чтобы пьяный Эйгон не ввалился сюда по ошибке. — Тебе тоже нравится этот фильм? — Найди того, кому не нравится. Ложись давай, — Люцерис похлопал по мягкой поверхности рядом с собой, болтая ногами в воздухе. Он лежал на животе, подперев подбородок кулаками. Эймонд потоптался на месте, прежде чем лечь рядом с Люцерисом: — Эйгон извинился. — Хорошо. Расскажешь позже. Давай отвлечемся на пару часов. У меня еще «Оно» в планах пересмотреть, — Люцерис улыбнулся Эймонду по-доброму, растроганный ностальгией. — Если что, под кроватью заначка есть. Эймонд тоже улыбнулся. По-своему, но улыбнулся. Они были сосредоточенны на воцарившейся безмятежности и фильме, периодически поглядывая друг на друга и медленно распивая вино, которое Люцерис украл в свои пятнадцать лет и решил приберечь для особого случая. Уснули они только под утро. Люцерис неосознанно прижался к плечу Эймонда, обнимая его руку. Эймонд был не против. Но, как и ожидалось, в полдень Люцерис проснулся один, а вечером, отужинав с семьей, возвратился домой на такси. По словам Эйгона, Эймонд уехал до обеда, толком ни с кем не попрощавшись.