Let It Burn

Потеряв счет времени и проведя в ванной томительный час, Люцерис встретил Эймонда расслабленным и мокрым. Из одежды на нем были лишь белье и шелковый халат в пол золотого цвета — легкомысленный подарок Эйгона на прошлый Новый год. Изначально хотелось выбросить дорогую и, как казалось тогда, бесполезную вещь, но, надев ее пару раз, Люцерис полюбил струящуюся прохладой ткань и привык к свободе тела. Он, затянув крепко пояс, укладывал волосы, когда Эймонд готовил коктейли. — Хм, — Эймонд криво усмехнулся, оглядев Люцериса. Он заострил свое внимание на покрасневшем лице, а затем на привлекательном вырезе на груди. — Тебе совсем не знаком этикет, Люк. — Вообще-то я дома, а ты пришел раньше. Если тебе так принципиально, могу переодеться, — Люцерис, избегая вполне однозначной и предсказуемой реакции, посмотрел на пианино. — Ты уже оценил инструмент? — Да. Неплохой выбор. Будешь? — Эймонд кивнул на наполненные бокалы. Судя по сиреневому цвету коктейля, в них находился смородиновый ликер с содовой. — Не отравлено. — Пожалуй, — Люцерис, потрепав высушенные волосы, прошел на кухню. — Если бы ты решил отравить меня, то сделал бы это точно не здесь, правда? Хорошо, что в красном свете неоновой ленты, которую Люцерис расклеил по периметру квартиры вместе с Эйгоном вчера, не было видно его предательского смущения. Он безвозвратно почувствовал себя беззащитным. Или хотел таким быть сегодня, уверенный, что выбор коктейля был не случайным. В сладком смородиновом ликере не различался вкус алкоголя, а значит без труда можно было утратить ясность рассудка. Эймонд закурил, когда Люцерис сел за стол, закинув ногу на ногу. — Знаешь, если бы я хотел убить тебя, то выбрал бы другой способ, — взгляд Эймонда скользнул по обнаженному колену Люцериса. — Может, как раз об этом и напишем песню? — Смотря о каком способе убийства идет речь. Но почему бы и нет. Не вижу смысла в ограничениях, — Люцерис зажал сигарету между губ, и Эймонд, подойдя вплотную, щелкнул зажигалкой, давая ему прикурить. — Ты сегодня спокоен. «Тебя бы разжечь». Самым действенным способом раззадорить внутреннего зверя Эймонда Люцерис видел правду, но признаться не хватало духу. Пока не хватало. — Хочешь, как в прошлый раз? — Эймонд красноречиво хмыкнул, прикоснувшись к подбородку Люцериса. Он заставил его обратить на себя взгляд. — Кто-то из нас притворяется. Люцерис сглотнул. Эймонд зрел в корень, будучи непоправимо, ощутимо близко. Люцериса тысячными инъекциями пронзило желание. Эймонд был его экстатическим допингом. Люцерис затушил сигарету и встал, оказываясь на одном уровне с ним. — Хочу услышать твою мелодию, прежде чем случится нечто фатальное, — шепот, словно фантомный поцелуй, щекотал губы Эймонда недолго — в следующий момент Люцерис отстранился и прошел к инструменту. Он провел ладонью по глянцевому дереву, когда Эймонд обнял его со спины, прижимая к себе, вдыхая сладкий аромат геля для душа. Люцерис пах растопленным огнем, сахаром и корицей. — Музыка подождет, — Эймонд прильнул губами к шее, улавливая участившийся пульс и неприкрытый трепет. — Я все еще хочу трахнуть тебя, Люк. — Я целовался с Эйгоном, — Люцерис опустил ресницы, проглотив вероломный стон. — Можешь взять меня так, как ты хотел тогда. Правда вырвалась наружу, спуская зверя с поводка. Люцерис не боялся быть распятым прямо здесь, на новом инструменте и не сопротивлялся, когда Эймонд разгневанно развернул его к себе, впиваясь пальцами в его талию. Он уже млел, растекался в руках Эймонда от пронизывающей угрозы. Зрачок единственного глаза расширился, а тонкие губы сжались в бледную полосу. Эймонд шумно дышал, глядя в черные глаза Люцериса, распаляясь их непокорным блеском. — Ilībio, — за звериным рыком последовал уничтожающий разум поцелуй. Он горел пуще резкой пощечины. Эймонд безжалостно терзал губы Люцериса, опять изводил его, целуя глубоко, жестоко казня за свершенное преступление ненасытной лаской. Люцерис еле успевал за его грубой инициативностью, цепляясь пальцами за пуговицы на рубашке. Ему не терпелось увидеть Эймонда обнаженным, прикоснуться к нему по-настоящему — телом, кожей, губами, руками. Эймонд, подхватив Люцериса под бедра, усадил его на пианино и расслабил пояс на халате. Беспорядочно и лихорадочно он прикасался к разгоряченному, гладкому телу Люцериса, разведя его ноги в стороны, толкаясь между них. Люцерис промычал в очередной поцелуй, больше не пытаясь вынуть пуговицы из петель. Вырванные, они посыпались на пол. Люцерис гладил и обводил рельефные мышцы на животе и груди Эймонда, царапался, задевая ногтями соски. Было откровенно неудобно на плоской поверхности негабаритного пианино. Люцерис был напряжен, но больше охвачен долгожданной близостью с Эймондом. Назло повторив оскорбление шипением, Эймонд укусил Люцериса в предплечье, срывая с пухлых губ звучный стон. Их обоих словно током пробило. — Эйм… Эймонд, давай на кровати, — Люцерис подставлял шею под кусачие поцелуи, нетерпеливо елозя. Эймонд снова подхватил Люцериса под бедра, разомлев от восторженного стона над ухом. Люцерис обхватил его конечностями, отвлекающе целуя в лицо, чтобы снять мешающую повязку. Она прикрывала не уродство, не безобразный изъян, а метку — глубокую, хирургически ровную. Метку, оставленную Люцерисом. Он впервые увидел сапфир, на стекле которого, словно пламя, плясал красный свет. Не дав Эймонду воспротивиться, Люцерис поцеловал шрам, располосовавший скулу. Он помнил брызги крови, ее алые потоки, душераздирающие крики Эймонда и свой репульсивный шок. Даже сейчас, оказавшись под Эймондом на мягкой поверхности кровати, Люцерис извинялся, зарываясь пальцами в распущенные серебряные волосы и не прекращая покрывать поцелуями зажившее увечье. — Прекрати, taoba, — Эймонд прорычал, выпутываясь из цепких объятий. Он свел руки Люцериса над головой и сжал его запястья, вглядываясь в веснушчатое лицо. — Прекрати напоминать мне. — Хочу тебя всего, qȳbor, — Люцерис плотно прижался к бедрам Эймонда, притянув его к себе ногами и обжёг умоляющим шепотом его губы. — Разденься. Если прислушаться, то можно было услышать сердцебиение Люцериса. И Эймонд прислушался, лизнув губы и проникнув языком в его рот. Они терлись друг о друга бедрами, разделяя одно устойчивое желание на двоих, как и неистовый, но короткий поцелуй. Эймонд отпустил Люцериса, возвышаясь перед ним. Люцерис, скинув на пол одеяло, быстро снял с себя белье и халат, неотрывно и нетерпеливо следя за действиями Эймонда. Он лег на живот и приподнялся на локтях, прикусив нижнюю губу, когда Эймонд расстегнул ширинку. Томительным казалось ожидание, хотя на деле не прошло и пары минут. Дыхание Эймонда предельно участилось. Люцерис был неотразим на черных простынях. Его кожа лоснилась под символически кровавым освещением, испарины блестели вдоль позвоночника и манили. Как манили изящные изгибы тела и упругие ягодицы. Люцерис был в меру мускулист, в меру худ и пластичен. Эймонд проглотил вязкую слюну. Он не дал Люцерису в полной мере насладиться своей наготой, забираясь на кровать. Он навис над ним, собирая мягкие локоны и перекидывая их на одно плечо. Люцерис приподнял бедра, раздвигая ноги, и твердый член Эймонда скользнул между его ягодиц. Единый на двоих стон оглушил. — Ты такой громкий, Люк, — Эймонд с ликованием, застывшим на губах, поцеловал Люцериса в плечо. — Мне это нравится. Теперь твоя очередь кричать. Он плавно опускался вниз поцелуями вдоль спины, оглаживая изгибы тела, слизывая выступивший пот и щекоча кожу длинными волосами. — Заставь меня, — Люцерис поплыл, невесомой пушинкой раскачиваясь на волнах удовольствия. Он понимал, что хотел сделать Эймонд и беспрерывно дрожал в предвкушении. — Вылижи. — Dōna, — Эймонд помнил, с каким восхищением Люцерис смотрел на него подростком, слушая высокий валирийский и не пренебрегал его упоением и сейчас. Люцерис ахнул, когда Эймонд оставил мягкий отпечаток губ на его пояснице, властно разводя его ноги шире. Люцерис вытянул руки вперед и смял простыни в ладонях, ложась на кровать грудью: — Sīkudi nopāzmi! Он выругался экспрессивно, забавляя Эймонда, невольно подначивая его. Эймонд стер довольную усмешку о нежную кожу, поочередно целуя ягодицы Люцериса, сминая их ладонями. — Ты поиграл с собой? — риторический вопрос повис в воздухе, пропитанном сексом. — Для тебя, — Люцерис повилял бедрами под удовлетворенное хмыканье Эймонда. «Для себя тоже», — пронеслась вдогонку мысль, тут же угасшая. Эймонд влажно провел языком между ягодиц Люцериса, вырывая протяжный стон из его груди. Стоны учащались, как и движения языка. Люцерис не сдерживался, не властвовал над тоном голоса, как не контролировал и себя, взбудоражено подаваясь навстречу желанной ласке. Он хотел прикоснуться к своему напряженному члену, но Эймонд остановил его. Мучительно, чувственно и дразняще он вылизывал Люцериса, отвлекшись лишь на миг: — Что ты говорил про «сесть на лицо»? — Боги, Эймонд, сейчас? — Люцерис проскулил, терпя возбуждение, силясь не кончить от одних только фантазий, которым Эймонд давал жизнь. — Вчера, — Эймонд тоже терпел, безоговорочно укладываясь. — Это была шутка, — Люцерис, противореча собственным словам, ахнул, вставая на колени возле Эймонда. Он сел ему на грудь спиной к его лицу и приподнял бедра. Эймонд схватился за них и сам повелительно притянул Люцериса к себе. Более откровенной позы Люцерис, пожалуй, припомнить не мог, да и некогда ему было. Он впервые за весь вечер напрягся, боясь пошевелиться над лицом Эймонда. Он сидел на нем, согнув ноги в коленях и упираясь в них руками. Эймонда, похоже, устраивало свое положение, потому что, сжав ягодицы, он с жадностью возобновил прерванную ласку. У обоих будто бы открылось второе дыхание, и сладкая дрожь невесомо пробежала по коже. Люцерис стонал громко, выгибаясь, но не осмеливаясь насадиться на юркий язык. Он был внутри, вокруг, между. Как казалось Люцерису, везде. Он блаженно опустил ресницы и расслабился, гладя себя по шее и торсу. Ему так хотелось наклониться вперед, взять член Эймонда в рот и отсосать ему с упоением. Но в этот раз ситуацией владел не он, податливо повинуясь прихотям Эймонда. «В следующий раз ведомым будешь ты», — безмолвный обет обернулся очередным стоном. Похоже, Эймонду действительно нравилась громкая и беспрестанная отзывчивость Люцериса. Он хотел слушать, брать, погружаться в него. За три года его ненасытность дошла до пика — до точки невозврата. Ему было мало. Он будто бы вынашивал в себе шальные мечты, лелея надежду, что когда-нибудь они станут реальностью. Раскрыв веки, Люцерис не мог оторвать взгляд от возбужденного члена Эймонда. Люцерис содрогался, его нутро сжималось от одной только идеи, что он вскоре окажется внутри. Да, Люцерис и раньше представлял, как насаживался бы на него, как высоким голосом воспевал бы сокровенное имя, глядя на искаженное усладой лицо под собой. Так он сделал сейчас, сведя Эймонда с ума окончательно. Не выдерживав, Эймонд похлопал Люцериса по ягодицам, заставляя отстраниться: — Хочу тебя стоя. Сколько телодвижений нужно сделать Люцерису еще, чтобы Эймонд наконец прозрел, что он уже лучший любовник? «Это насилие по обоюдному согласию», — саркастичная острота тут же забылась. Люцерис слез с Эймонда и кровати, чтобы встать у двери балкона — ближайшей ровной поверхности. Он видел себя в отражении, оставив выдохом испарину на прозрачной стекле. — Загляни под подушки, — Люцерис поторопил Эймонда, упираясь ладонями и опуская голову. Не нужно было смотреть на улицу, чтобы видеть звезды и огни. Люцерис облегченно выдохнул, когда к нему вновь прикоснулись бледные руки. Эймонд был зноен, а его кожа влажна. Люцерис снова поплыл. Вот только теперь по воздуху в ночное небо. Он поднял голову, чтобы увидеть Эймонда позади себя и выпрямился, почти прижавшись к стеклу. Эймонд быстро справился с презервативом, не забывая и про смазку. — Расслабься, Люк, — он обнял его одной рукой поперек груди, второй направляя член внутрь. Его просьба была почти нежна. Люцерис, разомлев, выдохнул, подаваясь бедрами назад. Эймонд вошел в него с низким стоном, утыкаясь в кудрявый затылок носом, зарываясь лицом в темную шевелюру. Люцерис, еле сдержав тихий скулеж, быстро привык к заполненности. — Трахни меня как следует, Targārien, — ему нравилось, бесконечно нравилось чувствовать горячий член Эймонда внутри себя. Эймонд усмехнулся, ощутимо кусая Люцериса в плечо, толкаясь в него. Раз и еще, еще. Люцерис смотрел в отражение, чувственно отзываясь на каждое проникновение, отдаваясь и принимая. Принимая всего Эймонда в себя. Он наконец мог прикоснуться к себе, но Эймонд опередил его, смыкая пальцы на его члене. Взгляды встретились, и Люцерис опьяненно улыбнулся Эймонду. Он стонал сладостно, запальчиво, облизывая и прикусывая губы. Он незамедлительно подсел на него как на эйфорию от высокосортного метамфетамина. Далеко не лирическая песня рождалась голосами, телами, вздохами и выдохами, сопровождаемая единением тел. Эймонд почти полностью вышел из Люцериса и снова вошел в него, дергая на себя. Вскрикнув от восторга, Люцерис чуть не сполз по стеклу, наклонившись. Эймонд самодовольно усмехнулся, глядя вниз. О, как же ему нравилось видеть, как член каждый раз входит глубоко в Люцериса. Он заставил Люцериса выпрямиться, ведя ладонью по его груди к шее. Люцерис запрокинул голову назад, не страшась удушья. Но Эймонд не собирался душить его. Обманчиво опасное прикосновение не продлилось дольше одного мига. Эймонд надавил подушечками пальцев на губы Люцериса, шепча: — Nyke līs sagon tolviot. — Kessa, qȳbor, — Люцерис покорно принял просьбу Эймонда. Он облизывал его пальцы, легко покусывая их, смыкая на них пухлые губы и посасывая. Люцерису никогда еще не было настолько хорошо, как сейчас. Он млел от энигматического наслаждения, но не мог больше стоять на ногах. Эймонд трахал его исступленно, темпераментно рыча, кусая и ругаясь невпопад. Он чувствовал, как ослаб Люцерис, готовый вот-вот кончить. Он должен был видеть его лицо. Не предупредив, Эймонд прервал контакт, разворачивая Люцериса к себе. Люцерис жалобно проскулил, следуя за Эймондом к кровати. Хватило пары шагов, чтобы они упали на нее, сливаясь в развязном поцелуе. Оказавшись прижатым к мягкой поверхности вновь, Люцерис обхватил Эймонда руками и ногами, притягивая его на себя. Близость возобновилась. Люцерис промычал в поцелуй, снова чувствуя Эймонда в себе. Стоны нарастали, как нарастала и дрожь. — Люк… — Эймонд сдавленно простонал, когда Люцерис сжался на его члене. — Я скоро, — Люцерис царапал спину Эймонда, ища соприкосновения губ. — Я тоже… Ты невозможно… — Эймонд не успел одарить Люцериса не то комплиментом, не то похабным оскорблением. Люцерис, целуя, плотно прижал Эймонда к себе, обнимая его за плечи. Интимнее и жарче было некуда. Они прилипли друг к другу, сливаясь в едином темпе. Мир Люцериса сузился и забился в висках голосом Эймонда. Оторвавшись от исцелованных губ, он потонул в бездонной синеве живого глаза и зажмурился. Они разделили один яркий, долгий оргазм на двоих, содрогаясь и часто дыша. Эймонд был оглушен, растерян и… свободен. Выплеснув энергию, он опустошенно обмяк так же, как и Люцерис под ним. На непродолжительное время воцарились нега и безмолвие. — Эймонд? Что ты хотел сказать? — Люцерис, успокоившись, сфокусировал взгляд на потолке, гладя Эймонда по волосам. Они все еще плохо соображали. — М? — Эймонд лениво приподнялся на локтях и посмотрел на Люцериса. — Что ты красив. — И ты. Особенно когда во мне, — лукавая улыбка тронула уголки губ Люцериса. — То есть когда тебе очень хорошо. — Хм, — Эймонд, довольно усмехнувшись, приложил ладонь к щеке Люцериса. — Тебе было так же хорошо? — Шутишь? Лучше секса у меня не было, — Люцерис прикусил нижнюю губу, обнажая клык. — Даже в фантазиях. А фантазировал я много, поверь. — Верю. Я был твоей главной фантазией, не так ли, Люцерис? — Эймонд прищурился, глядя в большие карие глаза напротив. — Был, — признался Люцерис, потираясь щекой о ладонь Эймонда. — Не знаю, что такое любовь, но ты был моим первым во всех смыслах. — Вот как, — Эймонд обвел большим пальцем веснушчатую скулу, склонившись над Люцерисом. — В таком случае, если хочешь продолжения, тебе придется распрощаться со всеми своими игрушками. Под «игрушками» Эймонд, несомненно, подразумевал других мужчин, имена которых Люцерис зачастую даже не знал. Триумфально ухмыльнувшись, Эймонд встал и, не дождавшись ответа, прошел в ванную. Люцерис проследил за ним взглядом, тяжело выдохнув в тишину. Хоть и не рассчитывая на долгосрочные отношения, он предполагал, что Эймонд не захочет быть только «одним из». Легко отказаться от случайных связей, куда сложнее удержать Эймонда подле себя. Он был своенравным, неукротимым и вздорным хищником без поводка. Люцерис, вымученно простонав, поднялся с кровати и, накинув на себя халат по пути на кухню, задумался. Готов ли он был отказаться от своих принципов и вместо Эймонда самовольно закрепить ошейник на шее? Люцерис почувствовал себя дикой ланью, загнанной, но не запуганной. Пол ночи Люцерис и Эймонд сочиняли композицию на двоих, прерываясь на поцелуи и незначительные споры. Игра Эймонда на пианино была превосходна. Его длинные пальцы порхали по клавишам, а вытянутое лицо было серьезно и сосредоточено. Люцерис пел, записывая в тетрадь фразы, приходящие на ум под интенсивным вдохновением. Мелодия Эймонда была проникновенна, преисполнена на удивление светлой грустью, но глубоким одиночеством. Эймонд был отрешен от всего мира, всецело принадлежа Люцерису в моменты рождения песни. Люцерис предложил переночевать, но Эймонд предпочел уйти, оставив за собой лишь тень своего присутствия. Если бы не тело, горящее от прикосновений, поцелуев, укусов и близости, Люцерис счел бы его фантасмагорической грезой. Но он был реален, как и его поразительная мелодия, напевая которую, Люцерис засыпал. На часах было три ночи.