Let It Burn

Люцерис ждал больше недели. Больше недели от Эймонда не было никаких известий, а написать сообщение первым Люцерис не осмеливался. Эймонд всегда держал данные им обещания, да и навязываться не хотелось. Люцерис с головой погрузился в работу, пропадая на съемках, в студии, а свободное время посвятил поиску нового жилья. Он нашел квартиру в пешей доступности от места работы. Из-за расположения она была ненамного дешевле предыдущей, зато находилась на десятом этаже. Люцерису понравился сначала вид с балкона, а уже потом и сама комната. Она была достаточно светлой и просторной, как и ванная с кухней. Стараясь не думать об Эймонде и не воспроизводить в сознании пылкие поцелуи, прикосновения бледных рук и твердый член у себя во рту, Люцерис позвал к себе Эйгона. Второй выходной подряд он распаковывал вещи и собирал мебель. Эйгон, распивая красное вино, больше разговаривал, отпуская дурацкие шутки, чем помогал. — На хрена тебе такая большая кровать, м, племянник? Тут троица целая поместится, — он хохотал, чуть ли не расплескав вино на идеально чистый паркет. — Или на то и рассчитано? — Уймись и помоги лучше закрутить винты, — Люцерис был сосредоточен на сборке, прикручивая последние оставшиеся элементы к каркасу кровати. — Она не должна сломаться. — А! То есть тройнички ты все-таки собираешься практиковать, да? Могу пояснить, как удобнее будет, я пробовал пару раз… — Эйгон! Не хочу ничего слышать о твоих похождениях. И так много лишнего знаю, до сих пор тошно, — Люцерис закатил глаза и смахнул со лба непослушную челку. — Уловил, — Эйгон, допив наконец вино, сел напротив Люцериса и поднял с пола отвертку. — Тогда расскажи о своих похождениях, мы почти месяц не виделись. Ты обо мне совсем не вспоминал? Хотя погоди-ка… Зачем тебе был контакт моего братца? Похоже, Эйгон не до конца растворил клетки мозга в алкоголе и еще мог соображать. Люцерис устало выдохнул и чистосердечно соврал: — Хотел пригласить его на концерт и помириться. Тебе какое дело? — Я его давно не видел. А если и видел по праздникам, то он зачастую пугал. Знаешь, как в слэшерах. Задушил кого-то в кустах, а потом вернулся со стеклянным взглядом на ужин домой портить всем родственникам за столом аппетит своей убийственной аурой, — Эйгон был неизменно болтлив, но зато забавлял Люцериса. — Если бы Эймонд не был Эймондом, я бы подумал, что он по уши влюблен. Короче, когда я спросил, что с ним, он врезал мне. Больной ублюдок. «По уши влюблен? Как же». — Ага, спросил, естественно, в своей фирменной уничижительной манере. Он и так от нас всех натерпелся, — Люцерис почему-то искренне захотел укрыть Эймонда собой, стать его моральной опорой и уберечь от воздействия назойливых внешних факторов. Даже если этими факторами была семья. — Напиши хотя бы сообщение с извинениями. — Ты сам-то помирился? — Эйгон закинул на каркас кровати матрас и беспардонно лег на него. — Как мягко. — Пока не ясно. Все сложно. Двигайся, белобрысая задница, — Люцерис, даже не убрав инструменты, последовал примеру Эйгона, ложась рядом с ним. — Так что насчет твоих похождений, Стронг? Мне нужны интриги, слишком скучно последнее время, — Эйгон перевернулся на бок, шутливо поиграв бровями. Люцерис развернулся к нему. Эйгон не был похож на Эймонда, будучи абсолютной его противоположностью, располагал к себе непринужденностью и незыблемой харизмой. Он был смешлив и обманчиво глуп, словно комедийный персонаж фильма или комиксов. Эймонд был скорее интеллигентным злодеем, мстителем в надежных, но недоступных взору доспехах. Они были разными, но пахли и манили к себе одинаково и стойко. Люцерис никогда не думал об Эйгоне в романтическом или интимном ключе и не уловил, как прикоснулся к его волнистым серебряным волосам. Они были тонки и мягки. Только сейчас Люцерис осознал, как на самом деле скучал по Эймонду всю прошедшую неделю. Эйгон вопросительно изогнул брови, но отстраняться не стал. Люцерис пребывал в амбивалентном конфликте с собой, и непринужденная нежность отвлекала. — Прости. Вряд ли тебя заинтересует моя нынешняя личная жизнь, — стыд румянцем разлился на щеках, и Люцерис, перестав перебирать пальцами волосы Эйгона, уставился в потолок. — Да перестань, я уже понял, кто завладел твоими мыслями и пустил в пляс тараканов в твоей кудрявой башке, — Эйгон хохотнул, лениво поднимая с пола бутылку вина. Он сделал пару добрых глотков, сев на кровати. — Я, может, ни хрена не смыслю в отношениях, но знаю одержимость и зависимость. Ты запал на моего брата? Как ни в чем не бывало, Эйгон вылил на Люцериса ледяную истину. Вот только вряд ли влечение и возрожденную одержимость можно было окрестить влюбленностью. Она превратилась в прах изложенных на бумагу чувств. Люцерис сдался: — Не запал. Но… меня к нему тянет. — Я догадывался уже давно! Вы же чуть не валирийский брачный ритуал провели, пустив друг другу кровь. Да и эти ваши вечные игры в гляделки я помню, — Эйгон развесело хохотнул. — Давно хотел узнать, мой брат хорошо трахается? «Сам бы хотел узнать». Себе Люцерис не видел смысла врать. — Мы только целовались, — Эйгону совсем не обязательно было знать, как упоенно Люцерис отсасывал Эймонду в пятнадцать лет и недавно. Люцерис тоже сел на кровати и забрал бутылку вина у Эйгона. По-хорошему, нужно было бы начать уборку, приготовить ужин, отправить пьяного друга восвояси и принять ванну, но Люцерису было лень. Откровенно лень шевелиться. Да и вино соблазнительной виноградной сладостью заиграло на рецепторах. — И как? Хотя если ты страдаешь, то, видимо, неплохо, — Эйгон хитро улыбнулся, раскуривая электронную сигарету. В свободное время он только и делал, что уничтожал себя всем, что горит и дымит. — Значит вы трахнули рты друг друга языками. «Как? Потрясающе, горячо, умопомрачительно…» С губ Люцериса чуть не сорвался блаженный стон от живых воспоминаний. — Можно и так сказать. Это было безумно и страстно, — Люцерис мгновенно допил остатки вина. Он взглянул на Эйгона, наклонив голову вбок. Почему лучшим инцестуальным проклятьем из двух худших стал не он? Вселенная чересчур цинична. С Эйгоном было бы в стократ проще. Он был бы ведом, неуправляем, возможно, но ведом. Он бы не раскачивал Люцериса на эмоциональных качелях до тошноты и головокружения, а главное — был бы всегда доступен. С ним весело дурачиться, выпивать, смотреть не несущие смысловую нагрузку фильмы. С ним комфортно, и он не носит с собой непримиримую ненависть, не сеет страх беспощадным взглядом и не осыпает бранью людей без ведомой причины. Как ни крути, но сердцу — или тому, что бьется именем одноглазого дяди вместо него — не прикажешь. — Интригуешь. Уверен, что я целуюсь лучше него. Он же, как девственник, знает только теорию, — Эйгон встал с кровати и по-свойски прошел на кухню к холодильнику, чтобы достать из него непочатую бутылку вина. — Хотя я не знаю, сколько у него было партнеров. Уж явно меньше, чем у меня и тебя. Люцерис оскорбленно цокнул и потянулся. Пока Эйгон разливал белое вино по бокалам, он собирал инструменты, задумавшись о насмешливом замечании. Никто ничего не знал об интимной части жизни Эймонда — ни кто ему нравился, ни сколько длились отношения и были ли они вообще. Он был тенью самого себя, скрываясь во тьме, предпочитая быть объятым мрачной тайной. Люцерис поймал себя на мысли, что нисколько не удивился бы, узнав, что Эймонд — маньяк-расчленитель, зависимый от запаха крови и болезненных воплей своих жертв. Он был готов рискнуть собственной жизнью, чтобы опровергнуть или оправдать маловероятную теорию. — Черт, — Люцерис, шикнув, выругался, поранив палец резаком. Он поспешил на кухню, пока кровь из пореза не закапала на пол. — Эйгон, отойди. — Какой ты дурной, племянник. Зациклился на Эймонде настолько, что не заметил, как порезался? — Эйгон, закатив глаза, пустил холодную воду и взял Люцериса за запястье, подставляя под холодную струю его ладонь. — Мазохист, что ли? — Иногда это похоже на правду, — Люцерис невесело усмехнулся, одергивая руку, когда кровь перестала беспрестанно течь из раны. Он поднял на Эйгона взгляд запуганной лани. Большие карие глаза расширились. — Поцелуй меня. Внезапный порыв был рожден без дилеммы в тотально деформированном мозгу учащенным пульсом и тягучим, как мед, адреналином, разнесшимся по венам. Люцерис не ведал, что творил, когда Эйгон, победно улыбнувшись, беспрепятственно и прытко прильнул к его губам. Он целовал не хуже Эймонда. Его огонь горел отважно и порывисто, и Люцерил сгорал в нем медленно, слизывая сладость и фруктовую кислинку с его губ и языка. Эйгон обнял его за шею, не требуя ответных объятий. Он был ведущим и жаждал лишь взаимности. Если бы Эймонд не пропал, Люцерис бы не таял сейчас от ласки Эйгона, не дрожал бы от его запаха и тепла. Эйгон пах хмельным забвением, кедром и специями. Люцерис благополучно забылся, когда ласка контрастировала с щиплющей болью пореза. Он будто бы нарочито залез в клетку с тигром, заигрывая с его инстинктами и когтями. Эймонд же был скорее пантерой — опасной, быстрой, проворной. «Так нельзя. Определенно нельзя». Люцерис не загонял себя в рамки, но следовал железному правилу — целовать только тех, кто дорог ему. Поцелуи были сокровенным таинством, а потребность в сексе — обыденной похотью. Люцерис верил, что можно спать с одними, а любить других. Конечно, если когда-нибудь он сможет уверовать в любовь и постигнуть ее просвета, он, вероятно, изменит свое циничное мнение, а пока… — Лучше, чем брат? — Эйгон отрезвил его, посмеявшись и потрепав по макушке. Его беспечности и хлесткому ребячеству можно было позавидовать. Он запрыгнул на стол и болтал ногами в воздухе, глядя на Люцериса с превосходством и забавой в синих глазах. — Не хуже и не лучше. Вы разные, Эйгон. И прости меня за этот порыв, — Люцерис выдохнул, освобождая себя от собственных пут. Заклеив рану пластырем, он выпил вино. Эймонд был прав, говоря, что бесстрашие погубит его. — Поужинаем? — Да ладно, было весело! Не думал, что ты настолько хорош, — Эйгон кивнул, соглашаясь на предложение. Готовя с Эйгоном ужин, подходящий к белому вину, Люцерис решил впервые отменить свое выступление завтра и провести время наедине с собой. В понедельник было мало посетителей, да и гитарист будет рад исполнить сольные композиции. Эйгон пробыл в гостях у Люцериса вплоть до наступления ночи. Пришлось проводить его до такси. Он беспрерывно смеялся и шатался по пути до парковки, а на прощание пожелал Люцерису отпустить ситуацию с Эймондом и плыть по течению. «Если бы все было бы так просто, как в твоем реальном кино», — Люцерис только хмыкнул и, выкурив сигарету, вернулся в квартиру. Телефон отозвался вибрацией, когда Люцерис закрыл за собой дверь. Среди прочих непрочитанных сообщений, было одно от Эймонда. Aem.T: Ты отменил выступление? Серьезно? И Только? «Сукин сын». Люцерис злобно печатал ответ. Luc_thesinger: Ты смотришь мои сторис всю неделю, но так ни разу не соизволил написать, хотя обещал. Aem.T: Обещал, но не сказал, когда. Справедливо, но бесчестно. Люцерис прорычал в тишину, наливая себе остатки вина. Luc_thesinger: Я тебе не мальчик по вызову. Думаешь, только свистнешь, и я твой? Aem.T: У тебя есть пианино? Мое сломалось. «Вот же бездушный хрен!» Так часто бил по клавишам, что сломал дорогой сердцу инструмент? Luc_thesinger: Завтра привезут. Я переехал. Люцерису хотелось выписать Эймонду виртуальную пощечину. Aem.T: Так ты теперь один? Luc_thesinger: Ты хочешь записать со мной песню или за односложными ответами скрываешь предлог лечь в мою постель? Люцериса на самом деле устраивали оба варианта. Aem.T: Завтра в семь. Люцериса вновь укачало. Он, подумав лишь мгновение, прислал Эймонду свой адрес и заблокировал экран телефона. В эту ночь он уснул глубоко и без сновидений. Поздним утром звонок от Джекейриса раздался спасительной сиреной. Нет, Люцерис не утонул в отчаянии и жалости к себе — он попросту не мог избавиться от тупого похмелья, будучи не в состоянии даже приготовить завтрак. Получилось лишь распаковать пианино. Люцерис был рад услышать родной голос и мгновенно принял предложение пойти на пикник. Джекейрис пришел вместе с Криганом, и Люцерис не переставал улыбаться, глядя на их взаимодействие. Они оба были преисполнены гармонией и любовью — она проявлялась во взглядах, в кротких прикосновениях, в заботе, в голосах. Джекейрис и Криган обращались друг к другу мягким, нежным тоном. Люцерис в бесчисленный раз убедился, что он не заслуживает подобного отношения, что ему по нраву выразительный надрыв, знойная борьба, вечная игра и резкая спонтанность. Он был готов обжигаться из раза в раз, превращаться в бесцветный пепел и восставать из него. Джекейрис, задорно смеясь, кормил Кригана сэндвичами, а Люцерис пил ягодный смузи, перебивая приторность никотиновой горечью. Осень пришла в Королевскую гавань незаметно, робко и несмело, эфемерными порывами ветра играя с пожелтевшей листвой деревьев и разнося по парку засохшие бутоны цветов. Джекейрис выбрал место под вековым дубом, чтобы скрыться под его необъятной кроной от солнца. — Слушай, Люк, а почему ты вдруг выступление отменил? — Джекейрис отмахнулся от сизого дыма сигарет — Криган тоже закурил. — Ты же не перегорел? — Иногда нужно отдыхать, разве нет? — Криган подмигнул Люцерису, видимо, распознав усталость на веснушчатом лице. — Вот именно. И физически, и морально, — Люцерис утвердительно кивнул, благодарный Кригану за поддержку. — Скоро снова записи и съемки. Может, уже в следующем году я буду выступать на большой сцене. — А я думаю уволиться из ресторана и начать работать в спортзале, — Джекейрис счастливо улыбнулся и обнял Кригана за широкие плечи. — Да, со мной. С переездом приходит новый старт, — Криган приложил ладонь к щеке Джекейриса и ласково обвел его скулу большим пальцем. «Мне переезд пока не открыл новую страницу в жизни и не принес ничего хорошего», — Люцерис вовремя прикусил язык, не желая встревать в воцарившуюся идиллию. — Мы же правда не будем видеться реже? — Люцерис апатично очищал от кожуры мандарин. Романтика, к которой он не имел ни малейшего отношения, успела надоесть. Через четыре часа он отравит себя губительным ядом с клыков Эймонда. Люцерис машинально прикоснулся к шее, к месту, где больше недели назад саднил укус. Понадобилось время и три слоя консилера с пудрой, чтобы скрыть его на съемках. Люцерису не было стыдно, когда молодой визажист, изумленно округлив глаза, маскировал откровенный след зубов. Вокруг распутной персоны Люцериса и так было много сплетен, и хуже уже быть не могло. — Наоборот, возможно, чаще. Я не оставлю тебя одного, — Джекейрис внимательно проследил за действиями Люцериса. — Что с тобой? — Все в порядке. М, у меня скоро репетиция, наверное, мне пора, — Люцерис передумал есть мандарин и вручил его Джекейрису, прежде чем встать. Врать брату о своих похождениях, ссылаясь на работу, было уже привычным делом. Жалкая совесть перестала подавать признаки жизни уже давно. Оправданной ложью Люцерис спасал Джекейриса, да и Кригана, соответственно, от бессонных ночей и безрассудных поступков. — Так скоро? М, ладно, — Джекейрис улыбнулся Люцерису, хоть и прищурился подозрительно. Нетрудно было догадаться, что с Люцерисом что-то происходило. — Мы придем на твое выступление в мой выходной. — Удачи, Люк, — Криган тоже попрощался с Люцерисом. Теперь его внимание принадлежало только Джекейрису. — Буду ждать вас обоих в первом ряду, — Люцерис накинул сумку на плечо и, помахав влюбленным, ушел. Ему еще предстояло настроиться на вечер, проверить звучание пианино, заправить кровать, да и вообще разобраться со вчерашним хаосом не только в квартире, но и в голове. Люцерис не раскаивался о случившемся поцелуе с Эйгоном — время не вернуть вспять, а от позорного, безрассудного порыва не избавиться. Люцерис зашел в лифт, когда пришло сообщение от Эймонда. Aem.T: Как твое пианино? Он что, освободился раньше? Вот же черт. Luc_thesinger: Осталось только проверить звук. Хочешь прийти раньше? Aem.T: Могу. Есть что выпить? «Не Таргариены, а семья алкоголиков-кровосмесителей». Сокрушительная ухмылка дрогнула на губах. Luc_thesinger: Ром, разный ликер и, кажется, бутылка оранжевого вина. Aem.T: Через полтора часа. Идет? «Да я же ни хрена не успею». Luc_thesinger: Идет. Оставлю дверь открытой на случай, если буду в ванной. Зайдя в квартиру, Люцерис шумно выдохнул. Впервые в своей жизни он останется с Эймондом наедине в пределах квартиры с толстыми стенами, где никто не сможет ему помочь, даже если визгливо завопить. Непредвиденной и волнительной была мысль о собственной уязвимости. На этот раз Люцерису действительно некуда было бежать.