Твари цвета ультрамарин

I

— Мы не знаем, сколько их забаррикадировалось в юго-восточной части комплекса. Может быть дюжина, может быть больше. Здание давно заброшено: запустение и пыль, разве что перекати-поле из строительного мусора не собирается по углам. Казалось бы, таких зданий и в помине не должно быть на Пир-Пойнте, но некоторые из них, словно тараканы, выжили под программой реновации и затаились среди новеньких до блеска начищенных высоток. Боец в чёрно-янтарной униформе стоит навытяжку, не смея смотреть на Обсидиан. Обсидиан закатывает глаза в ответ на рапорт: — Если ты не знаешь, то ты бесполезен. Выключите свет, когда я туда зайду. И закройте дверь. Авантюрин, наблюдающий за сценой, едва склоняет голову на бок. Он бы сказал, что ему жаль базовый персонал, вынужденный работать с кем-то вроде Обсидиан, но слово «жалость» выведено из словарного запаса и из спектра необходимых для сотрудников Корпорации эмоций и чувств много лет назад. Они выполнят любой её приказ, потому что для них неповиновение равносильно смерти; не то чтобы хоть кто-то из присутствующих боится смерти, но словить шальную пулю более предсказуемый исход, нежели поймать на себе внимание Обсидиан. Топ-менеджеры департамента стратегических инвестиций — все разные; в группах, подчиняющихся конкретному топ-менеджеру, из называют «директорами». И если с директором Топаз базовый персонал работает охотно и чуть ли не фан-клуб организовали [никаких эмоций — только продуманная реклама], то у директора Авантюрина как таковых собственных подчинённых и нет [его репутация работает против него]. Что же касается остальных… директор Обсидиан, например, предпочитает радикальные методы решения вопросов. Астрономический корпус. У Гильдии эрудитов есть постоянное финансирование, они не думают над наличием оборудования и площадей для развертывания исследовательских групп, поэтому то, что про это здание сами Эрудиты забыли давным-давно, совершенно не удивляет, как и то, что кому-то взбрело в голову воспользоваться пустующими помещениями. Скорее было бы удивительно, если бы никем не охраняемое здание так и стояло совершенно пустынным. С другой стороны, ни оборудованием, ни техникой, ни тем более условным телескопом даже не пахнет, наверняка Эрудиты всё своё забрали с собой, прежде чем передислоцироваться. — Зачем ты здесь? — спрашивает Авантюрин, устало смотря на Обсидиан. Та лишь перекидывает длинную прядь насыщенно красных волос через плечо и смотрит в сторону коридора, ведущего в юго-восточную часть комплекса. — Делаю твою работу, если ты не заметил. Как всегда прямолинейна. Её безэмоциональный, холодный тон может проморозить до самых костей. Судя по реакции членов базового персонала, сгрудившихся неподалёку, примерно об этом же те сейчас и думают. Здесь даже есть парочка бойцов, управляющих крайне громоздкими, но весьма эффективными мехами — таких обязательно брать на облавы, особенно если неизвестно, сколько эмоциональных преступников придётся ликвидировать, и насколько хорошо те вооружены. Одно дело — казнить одиночных гражданских, поддавшихся порочным эмоциям, и другое дело — разбираться с сбившимися в стаю подпольщиками, мнящими себя сопротивлением. — Моя работа, если уж на то пошло, — отвечает Авантюрин негромко, — это получать информацию. Полезную информацию. От трупов ты ничего не получишь. — Зато, как ты говоришь, «трупы», — парирует Обсидиан, — не смогут разболтать своим приятелям о том, что на них объявлена охота. И мы сможем добраться не до мелких сошек, а до координаторов. Охота. Она воспринимает ликвидацию как охоту. Авантюрин поднимает обе руки, ладони расслабленно открыты — отказывается продолжать диалог. Обсидиан разворачивается на своих каблуках и уверенно идёт в сторону закрытой двери по ту сторону коридора. Этими каблуками можно убить: Авантюрину легко представить, как Обсидиан наступает на глотку поверженного соперника и вжимает каблук до тех пор, пока набойка не продавливает щитовидный хрящ внутрь гортани, попутно царапая нежные слизистые стенки и вынуждая жертву захлёбываться слюной пополам с кровью. Для неё все средства хороши. Она может испачкать руки в чужой крови по самые плечи, а потом лежать дома в белоснежной ванне и наблюдать как вода розоватыми разводами смывает с неё плоды трудового дня. Её влияние признаёт даже Алмаз: на совещаниях Десяти каменных сердец она может отдавать голос не только за себя, но и за отсутствующего Агата [никто толком не знает, то ли он пропал с концами, то ли мёртв, но пока нет нового Агата, за него кто-то должен голосовать], точно также, как Перл даровано право голоса за Сапфира. Сапфир всё ещё жив и здравствует, конечно, но предпочитает не появляться лично. Члены базового персонала начинают шевелиться, спохватившись, что одна из Десяти каменных сердец не должна делать всю работу за них. Огромному меху, управляемому человеческой рукой, несложно открыть дверь, забаррикадированную изнутри, и расчистить путь для Обсидиан. Изнутри раздаются редкие выстрелы, но пули рикошетят от брони меха и отлетают со вспышкой искр. «Обсидиан не нужно идти туда самой, — думает Авантюрин, когда в помещении с повстанцами гаснет свет, — но она хочет сделать это сама». Провести казнь эмоциональных преступников. Дверь закрывается, мех отходит немного в сторону, чтобы не мешаться на случай, если находящейся внутри Обсидиан понадобится помощь. Оттуда, из-за закрытой двери, раздаётся беспорядочная пальба, а потом всё затихает настолько, что слышно как жирная чёрная муха жужжит у разбитого окна. Затем стихает и жужжание: муха садится на стекло и ползёт вдоль длинной трещины. Муха не успевает доползти и до середины оконного проёма, когда из-за двери глухо, как сквозь толстый слой ваты, доносится разговор: «Где она?!» «Заткнись!» «Её кто-нибудь задел?» «Заткнись и слушай!» Муха продолжает ползти в тишине, останавливается ненадолго, чтобы потереть сначала передние, затем задние лапки; на окне нет ничего, кроме паутины в дальнем углу, и, как только муха в ней увязнет, на вибрацию клейких нитей обязательно примчится сотворивший эту паутину паук. Грохот. Скорее всего это чьё-то тело впечаталось в дверь изнутри помещения. Снова крики, снова беспорядочная пальба, но на этот раз голоса полны ужаса, и каждый отдельный голос прерывается хрипом и бульканьем до тех пор, пока на этаже не образовывается густая тишина. Оттуда, из-за двери, не доносится ни единого шороха. Не слышно ни приглушённых голосов, ни пистолетных выстрелов. Ничего. Паук, поймав жертву, заворачивает её в кокон клейких нитей. Заматывает плотно, так, чтобы она не смогла выбраться, не смогла дёргаться. А затем запускает в неё жвала, впрыскивает яд вперемешку с пищеварительным соком, и обездвиженная муха ничего не может сделать с тем, что ферменты начинают переваривать её изнутри, медленно разжижая до состояния, когда её просто-напросто выпьют, оставив лишь пустую шкурку. В этой густой и удушающей тишине Авантюрин приказывает открыть двери. Офицер в боевом мехе, замешкавшись, открывает тяжёлую железную дверь так, словно это листочек бумаги, которым пытались прикрыть дырку в стене. Изнутри тут же вырывается взвесь строительной пыли и запах свежей крови. Узкая полоса света, освещающая помещение через дверной проём, выделяет Обсидиан, стоящую посреди небрежно сваленных на пол трупов. Она аккуратно переступает через чью-то безвольную руку, и звук её тонких и высоких каблуков слишком отчётливо отражается от пустых бетонных стен. По её щеке стекает чья-то кровь; словно только сейчас это почувствовав, Обсидиан смазывает кровь пальцами со щеки и касается её кончиком языка прежде чем обвиняюще ткнуть в сторону базового персонала, сгрудившегося у проёма: — Вы — бесполезны. Обыскать подвал и крышу. Бойцы бросаются выполнять приказ с места в карьер, промедление в таких вопросах недопустимо. Наверняка это — не все члены сопротивления, прячущиеся в заброшенной обсерватории, должны быть и другие, на чьё присутствие указывает Обсидиан. Когда Обсидиан проходит мимо, Авантюрин чувствует, как от движения воздуха колышется светлый мех на его воротнике. Он не торопится присоединяться к коллеге и, вместо этого, проходит в помещение, ставшее местом бойни. Или, точнее, казни. Дверь, распахнутая настежь, протащила за собой тело — по полу тянется дугообразный и широкий кровавый след. Авантюрин широким шагом переступает этот след, обходит дверь и садится на корточки. Голова эмоционального преступника вывернута под неестественным углом, а нос вмят в череп так, словно его упорно и особенно настойчиво били лицом об железную облицовку двери, пока тот не потерял все силы и возможность сопротивляться. А потом свернули шею и бросили у порога. Причём это произошло настолько пугающе быстро, что его товарищи ничего не успели предпринять даже при наличии огнестрельного оружия. Авантюрина интересует не то, каким образом убили эмоционального преступника, а то, во что тот одет. Одежда эта хорошо знакома всем, кто хоть раз посещал лекции: студенческие нашивки достаточно просто опознать. Впрочем, даже не обязательно посещать лекции чтобы догадаться, что перед тобой студент: несмотря на обезображивающие увечья видно, что это был совсем ещё молодой мужчина, но уже явно не школьник. Так-так, абитуриенты Гильдии? Интересно. Интересно тем, что болезнь затрагивает самые разные слои населения Пир-Пойнта, и будь ты простым гражданским, либо даже, как этот человек, отчасти приближённым к КММ — нет никакой гарантии, что в один дерьмовый момент твоей жизни ты не решишь, что лучше смертная казнь, чем жизнь без возможности чувствовать. Болезни не подвержен какой-то определённый социальный класс, или слой определённого достатка, или люди с конкретным уровнем знаний и классом обучения. Будь ты старик из долгоживущего вида, или студент, или бедная женщина с пятью голодными ртами у порога — абсолютно не важно. В первые годы введения «Прозиума» в оборот отлично сработала система вещания: подкасты трансляции Межзвёздного Мира уверенно несли в массы гражданских мысль о том, что «Прозиум» решит все их проблемы. Гражданским всё равно на проблемы мирового масштаба, их интересуют куда более приземлённые вещи, и «Прозиум» гарантированно помог бы решить их все. Не можешь сосредоточиться на сдаче важного экзамена? «Прозиум» поможет тебе отринуть мешающие эмоции и с холодной головой выучить материал. Муж напивается и поколачивает тебя и детей? «Прозиум» — он забудет, что такое агрессия, и посвятит себя семье. Расстраиваешься, что карьера не ладится? «Прозиум» эффективно перераспределит твою концентрацию внимания от бесполезных тревог на полезные курсы по повышению квалификации. Сын подался в криминальные круги и промышляет воровством? «Прозиум» — он осознает свои проступки и добровольно сдастся в исправительное учреждение, где такие же как он, уже принимающие лекарство, встали на путь избавления от конфликтов и деструктивного поведения. Некоторые научные факты говорят, что Мара — это следствие длительного воздействия уймы воспоминаний и эмоций на сознание существ долгоживущих видов, в том числе посредством распространяемой системой Асдана меморией. «Прозиум» поможет избавиться от «ментального мусора», вызванного непрерывным воздействием мемории, и, может быть, это не излечит Мару, но гарантированно оттянет её первые проявления на долгие и долгие годы, может быть даже столетия. Все эти мелочи, цепляющие подсознание крючками, склоняют всё больше разумных существ к мыслям о том, что план Основателей Корпорации Межзвёздного Мира может быть ключом к миру, который внутренне желает для себя каждый, и если для этого необходимо заплатить эмоциями и чувствами — что же, это не самая большая цена. В чём-то Основатели безусловно правы: в том, что разумные существа устали жить для того, чтобы выживать, и им нужно, чтобы заботу об их безопасности взял на себя кто-то другой. В целом, Авантюрин думал о том же, когда стоял перед Жэйд, а она пила это своё вино из идеально начищенного стакана и смотрела на него сверху-вниз. В зале суда царила странная атмосфера: ни судьи, ни присяжных, только одна из Десяти каменных сердец и беглый раб, обвиняемый в одном из самых ужасных происшествий последней Янтарной Эры. Дело Золотых Песков Эгихазо будет ещё долго висеть на слуху, можно не сомневаться. Он хорошо помнит, что аромат её несомненно дорогих духов доносился до него даже с такого расстояния; аромат не был приторным или раздражающим, от Жэйд пахло уверенной доминантной женщиной, знающей цену себе и своим решениям. Впечатление от суда осталось такое, словно Жэйд вскрыла ему нутро, а потом поковырялась там своими изящными пальцами, отделяя зёрна от плевел и вынимая наружу потаённые амбиции. — Какаваша, — сказала она тогда, словно пробуя имя на вкус после вина. — Хорошее имя, но, к сожалению, обречённое быть похороненным и забытым. А вот ты, ты заслуживаешь того, чтобы жить и приумножать наше богатство. Вот он, шанс. Какаваша поднял голову, чтобы посмотреть на Жэйд, даже несмотря на то, что кандалы, сковывающие цепями вместе шею и запястья, с него никто не снимал. Она смотрела на него с нежной улыбкой, и ему казалось, что она, не спрашивая напрямую, уже точно знает обо всех его потаённых желаниях. — И что я должен для этого сделать? Толстый металлический ошейник натёр кожу шеи до ссадин. Там, под металлом, кожа покраснела, и сквозь покрытые серой грязью поры пополам с ноющей болью просачивалась по каплям кровь. Эта боль стала настолько привычной, что Какаваша перестал обращать на неё внимание, задвинув на самые задворки сознания. Боль всё ещё была где-то там, она никуда не делась, но служила напоминанием о том, что Какаваша должен жить хотя бы для того, чтобы сказать «спасибо» всем тем, кто помог ему выбраться из кромешного ада. Он готов был к словесной баталии за собственную жизнь, но по всему выходило так, что эта дама сама была заинтересована в том, чтобы сохранить ему его ничего не стоящую [шестьдесят танб] жизнь. — Для начала, — мягко ответила Жэйд, — подбери себе новое имя. А затем тебе придётся начать принимать «Прозиум» и пройти освидетельствование на возможность жить в добропорядочном обществе. Новое имя… Какаваша задумался тогда. Он действительно не хотел бы, чтобы кто-то в этих стенах обращался к нему так, как обращалась мама. Или как обращалась сестра перед тем, как её горло вспороли острым ятаганом проклятые Треокой Гаятрой катиканцы. Было в этом что-то личное и давно похороненное не самыми счастливыми воспоминаниями в золотых горячих песках. — Ваш, — сказал он не задумываясь. Жэйд немного погодя наклонилась к нему со своего места и протянула шприц-ручку. Разбавленная доза — для тех, кто впервые принимает лекарство, чтобы для сознания не было слишком резкого перехода. А затем Жэйд распорядилась распилить на нём рабские кандалы: ключа ни у кого не было. И только Ваш знал, что ключи остались у бывшего хозяина, кровь которого до сих пор бурыми пятнами можно было разглядеть на некоторых звеньях цепей. Это было несколько лет назад. А сейчас Авантюрин поднимается на ноги и осматривает другие тела. Так и есть: среди них встречается ещё пара-тройка, одетых как студенты Гильдии. Либо они действительно всего лишь студенты, либо это — один из многих и не самых хитроумных способов проникнуть в стены базы Корпорации Межзвёздного Мира. Впрочем… есть один простой способ узнать, кто они такие. Достаточно найти карты доступа к аудиториям.

II

В чём-то даже такой человек, как Авантюрин, может оказаться прав: лучше превентивно вколоть себе дозу, чем потом объяснять руководству, почему лекарство не идентифицируется в пробах крови. Понадобилась пара-тройка дней, чтобы с курса постепенного ввода «Прозиума» перейти на полноценный приём: должностную записку подвергли тщательной проверке по фактам, однако, не обнаружив нарушений, выдали Рацио месячный кейс с ампулами. Организм, много лет получавший лекарство, гораздо легче перенёс возвращение курса приёма, чем это было в самый первый раз. Рацио сделал пару заметок. На всякий случай. В официальных источниках, рассказывающих потребителям о «Прозиуме», говорится о том, что лекарство не вызывает зависимости, и отказаться от него можно в любой момент [просто никто не захочет отказываться от мира в душе и во Вселенной ради каких-то там чувств]. Также говорится, что состав лекарства проверен множество раз самыми именитыми учёными, и ни один из них не подтвердил факта появления побочных эффектов, если все инструкции по приёму были неукоснительно соблюдены. Что касается эмоциональных преступников, то они сами выбирают собственную участь — отказаться от приёма лекарства и ввергнуться в хаос запрещённых чувств, что делает их законными целями для ликвидации как антисоциальных и опасных субъектов. Как показала практика на личном опыте Рацио, один нюанс всё-таки есть: при одномоментном окончании приёма курса появляется мигрень, а также значительно поднимается уровень раздражительности, граничащей с агрессией. Стоит ли это списывать на неправильное выполнение инструкций приёма? Вполне возможно. Он даже приходил к своему наставнику, просто чтобы проконсультироваться. Старый профессор Ронд, который слишком давно не видел своего подопечного, для начала усадил того в такое же старое кресло и вынудил рассказывать всё, начиная от успехов в последних делах Гильдии и заканчивая… Рацио предпочёл вежливо, но категорично прервать диалог с наставником. Отсутствие внимание со стороны Общества Гениев и эона Нус в частности не та тема, о которой он собирался рассказывать. Наставник, конечно, всегда это понимал, но когда, как не сейчас спрашивать об успехах? О докторе Рацио говорят со всех сторон: о нём снимают автобиографические фильмы, пишут книги, фиксируя его исследования и открытия, им восхищаются, но он такой, какой есть — всё ещё зовёт себя заурядным и пытается прыгнуть выше головы. Профессор Ронд показал ему старые данные исследований «Прозиума» ещё с тех времён, когда препарат только разрабатывался и проходил бесчисленные тестирования перед пуском в массы. В этих данных всё так или иначе совпадало с официальной позицией КММ: абсолютно безопасное лекарство, которое способно решить если не все, то большую часть проблем Вселенной всего лишь приёмом по расписанию. Рацио попросил тогда о возможности взять эти данные для изучения; профессор Ронд, конечно же, не смог отказать, особенно если эти данные будут направлены на то, чтобы улучшить и без того совершенную формулу. Саму формулу, конечно же, Рацио никто не предоставил: как и много лет назад, так и сейчас она всё ещё находилась под строжайшей секретностью. Вторым особенно важным делом стало согласование с Советом Директоров плана по внедрению на Пенаконию и использование ослабленных доз «Прозиума» для того, чтобы Семья не заподозрила среди гостей наличие троянского коня. Наверняка со стороны оппозиции также принимаются все возможные меры, чтобы не пропустить к себе волков в овечьей шкуре; им нужны союзники, но они не настолько глупы, чтобы пускать к себе всех и сразу. Такое согласование за один день не делается, и Совету Директоров понадобилась бы неделя или около того, чтобы все члены Совета взвесили «за» и «против», прежде чем огласили свой вердикт, и путём голосования решилась бы участь такого крайне смелого плана. С одной стороны, им действительно нужно вернуть бывшую пограничную тюрьму под свою юрисдикцию, с другой стороны — методы весьма сомнительные, особенно учитывая, что перво-наперво идея Основателей состоит в том, чтобы распространить «Прозиум» как лекарство по всей Вселенной, не ограничившись только лишь Пир-Пойнтом. Дело Рацио было небольшим: со всей точностью донести плюсы и минусы подобного плана, а также рассчитать вероятность положительного исхода. К сожалению, в плане присутствует одна независимая переменная, всегда находящаяся в суперпозиции, и рассчитать конкретно её влияние на исход практически невозможно. Эта самая переменная буквально минут десять назад заявилась в рабочий кабинет Рацио как в свой собственный, и стоит, прислонившись бёдрами к боковине рабочего стола. — Сложно работать с Обсидиан, — говорит Авантюрин, пряча в карман фишку, пропитанную силой Сохранения. Рацио, боковым зрением отследив это движение, передвигает кипу бумаг с края рабочего стола ближе к середине. Авантюрин, словно ждавший только этого, тут же садится на край стола и, склонив голову, наблюдает за попытками собеседника сохранить концентрацию и продолжить работу. В Янтарную Эру технологий, когда любую 3D-модель можно проектором заставить вращаться в живом режиме чтобы рассмотреть со всех сторон, а миллионы гигабайт памяти хранить на одном сервере, кто-то всё ещё отдаёт предпочтение бумаге. Говоря начистоту, Рацио отдаёт предпочтение не бумаге, а своей голове. Но всё ещё существуют не оцифрованные архивы данных, которых никак, кроме как на бумаге, и не достать. Поэтому приходится выбирать: или захламлять собственный стол архивами на время, достаточное для завершения работы, или ограничивать себя в ресурсах, что будет априори категорически неверным подходом. — К чему мне это знать? — флегматично переспрашивает Рацио, переставая обращать существенное внимание на Авантюрина. Дела департамента стратегических инвестиций его мало касаются, как и дела любого другого департамента КММ в частности, кроме, наверное, технологов, с которыми можно найти общий язык и точки соприкосновения исключая даже тот факт, что у них один и тот же глава. Департамент технологий мало чего отличается от Гильдии эрудитов, разве что непосредственно относится к структурам КММ. У Гильдии развязаны руки в аспектах подчинения, а, значит, куда больше возможностей, и эти «возможности» не всегда этичны с точки зрения морали или закона. — Она — паучиха, — говорит Авантюрин. Рацио вздыхает. Из всех Каменных Сердец он работал, наверное, разве что с Перл, и то потому, что та — эрудроид. Её память значительно превосходит возможности человеческой памяти, и это весьма удобно, особенно когда обе стороны без лишних расшаркиваний понимают взаимную выгоду от сотрудничества. Ах, да. С Авантюрином Рацио тоже работал, но этот опыт не стоит брать в расчёт. Чёрт его знает, как они выбрались из звёздной системы Мэд живыми после того, что там устроил Авантюрин. — Ты здесь для того, чтобы обсуждать твоих коллег? — переспрашивает Рацио, не отвлекаясь от архивов. Это важно, если они всё-таки вновь собираются работать сообща, но уже над делом Пенаконии. В смысле, архивы — это важно, а не болтовня Авантюрина, отвлекающая от информации, которая, возможно, способна помочь. В этих архивах — официальная версия со стороны КММ о том, что произошло во время восстания заключённых на Пенаконии. В деле было замешано несколько фракций, и, наверное, больше всего непонятно участие Недотёп в Масках. Что там забыли последователи Ахи, эона Радости? Только если они не решили, что восстание, как его не назови, это чертовски весело. — Нет, — отвечает Авантюрин. — Я здесь для того, чтобы обсуждать твоих коллег. На стол летят замызганные карточки с пятнами крови. Рацио очень хочет спросить «какого чёрта?», но морщится и вчитывается в напечатанные имена владельцев сквозь пятна. Где-то не видно текста, но лица на фотографиях вполне узнаваемые. Где-то кровью залило изображения, но текст ещё остаётся читабельным. Наконец, Рацио отодвигает от себя карточки и тянется к влажным салфеткам, чтобы вытереть грязь со стола. — Они мне не коллеги. Это мои студенты. Пачка открывается. В воздух мгновенно просачивается запах спирта пополам с антисептиком. Рацио вытирает каждую карточку в отдельности, чтобы кровь, оставшаяся на них, больше ничего не пачкала, а потом стирает и эту грязь и с поверхности стола. Стереть. Обеззаразить. Выбросить в мусорку. — Тебе их не жаль? Рацио смотрит в яркие, двуцветные глаза авгина. Слишком внимательные. Говорят, эти глаза светятся в темноте, а ещё говорят, что авгины умеют гипнотизировать. Чушь это всё. — Каждое разумное существо самостоятельно избирает свой путь, — назидательно отвечает Рацио. — В данном случае, они либо самостоятельно решили встать на путь эмоциональных преступлений, либо были неразумны, что я не единожды отмечал на лекциях. — Неразумны. — Авантюрин качает головой, словно хочет добавить что-то ещё, но вместо этого менят тему: — Преподавателей не привлекают к ответственности за то, что их студенты оказались чувствопреступниками? Хороший вопрос, но ответом будет — нет. Рацио не несёт за них никакой ответственности, как несла бы ответственность семья или опекуны, или школьные учителя. Студенты — уже сформированные, а зачастую ещё и совершеннолетние личности, которые способны сами за собой проследить. Да и… не факт, что эти люди, карточки которых, очищенные от крови, продолжают лежать на столе, на самом деле были студентами. Вполне возможно, что сопротивление применило ту же самую тактику троянского коня и внедрило своих людей в самые легковнушаемые слои населения. Вполне возможно, что так они пытались завербовать на свою сторону как можно больше последователей, но это — дело дознавателей, это дознаватели должны выяснить, правильны ли беглые умозаключения или же здесь всё горазно проще, чем может просчитать аналитический мозг. — Нет, — говорит уже вслух Рацио. На деле пауза заняла несколько секунд, если не меньше, но за паузу Рацио успел подумать ещё кое о чём: — Впрочем, это может, как ты любишь говорить, «сыграть нам на руку». Откуда у тебя эти пропуски? Авантюрин садится удобнее на краешке стола: — Облава. Я же с самого начала говорил, что с Обсидиан невозможно работать. Прямо сейчас она допрашивает тех, кого взяли живьём. — И эти карточки были у повстанцев? Несложно представить, чем сейчас заняты тюремные этажи базы Пир-Пойнта. В камерах с решётками из прочнейших сплавов заключённые ждут своей участи, пока их одного за другим сначала проводят в допросную, а затем, если допрос не даёт результатов, в пыточную. И лучше бы им расколоться на допросе, потому что пыточную ни один заключённый, насколько известно Рацио, не пережил. И это если дело касается обычных дознавателей. Если дело касается Обсидиан… даже знать не хочется, если говорить начистоту. Прямо сейчас солнце клонится к закату, и нежно-персиковое небо заливает восхитительным закатом богатые зеркальные небоскрёбы, а там, на несколько сот метров под землю, проводятся допросы, чтобы выведать хоть крохи информации о логистических путях и снабжении того ответвления сопротивления, что ещё находит в себе смелость жить и скрываться на Пир-Пойнте. Дознаватели пользуются всеми возможными путями выведать сведения, потому что страх — это их главный рычаг воздействия. Эмоциональные преступники не принимают «Прозиум», они испытывают весь спектр чувств, и достаточно просто при должной сноровке подобрать такую пытку, чтобы страх оказался невыносимым. Арсенал широк: от классического выдирания ногтей для тех, кто боится боли, до подвеса за сведённые за спиной руки так, чтобы под тяжестью тела выворачивались плечи из суставов. Есть и более экзотические варианты: белая комната. Все эти чувствопреступники пошли на нарушение закона ради чувств, верно? Их запирают в абсолютно белой комнате, в которой настолько идеальная звукоизоляция, что пленник слышит всё, начиная от собственного дыхания и заканчивая перекачиванием крови в сосудах — полная сенсорная депривация. Одну из широко известных пыток дознаватели КММ взяли на вооружение из Дома Кандалов флота Сяньчжоу. Её применяют для последователей Санктус Медикус, тех из них, что прибегают к духовным практикам «великого закона колеса учения»*: жертву помещают в клетку с шипами, а затем опускают в грязную воду так, чтобы над поверхностью виднелась одна только голова пленника. И только дознаватель знает, выпустили электрических угрей в воду или же нет. Множество самых разных способов, на которые только хватит фантазии. Кто-то раскалывается сразу, кто-то предпочитает умереть во время пытки за свою идеологию. Судя по словам Авантюрина, если за дело взялась Обсидиан, то пленникам лучше поскорее… умереть. — Да, — не скрывает Авантюрин, тут и скрывать-то нечего, — нашёл у тех, кого казнили на месте. На них бы не обратили внимания, но я забрал их. То есть, остались только тела, которые ничего не смогут ни подтвердить, ни опровергнуть. С точки зрения этики это — ужасно, с точки зрения учёного это — необходимый материал для продолжения эксперимента. В данном случае — для успешного начала этапа возвращения пограничной тюрьмы под юрисдикцию Корпорации. — Ну вот и наш козырь, — коротко кивает Рацио. — Учёный с межзвёздным признанием, трагедия которого заключена в том, что система, построенная Корпорацией, убила нескольких его учеников. Думаю, это будет достаточно убедительно для Семьи. Авантюрин отнюдь неглупый, чтобы понимать: ему не нужно придумывать себе убедительную историю, чтобы Семья поверила в его самые искренние намерения примкнуть к сопротивлению, начиная от двух кейсов геноцида катиканцами авгинов и заканчивая своей личной трагедией во всей этой истории. Достаточно полить нужным соусом и подать на блюде, чтобы начать разыгрывать сценарий. — Что ты планируешь делать, когда Совет одобрит план? Рацио спрашивает не просто так. Авантюрин — переменная в суперпозиции, которая может отыграть так, что не придерёшься, а может по каким-то своим личным причинам пустить всё вразнос. Об этом говорят факты: послужной список Авантюрина, составленный из удачных и провальных кейсов, Рацио изучил «от» и «до» за эти несколько дней, пока ждёт решение Совета Директоров. И, стоит признать, даже кейсы, которые по всем фронтам должны быть провальными, Авантюрин умело поворачивает на пользу себе. Даже позицию топ-менеджера и одного из Десяти каменных сердец он получил за каких-то пару лет с момента, как с него сняли статус нелегала. — Главное слово здесь «когда», Веритас. — Уверен, что в крайнем случае послезавтра решение будет, — отвечает Рацио, вновь игнорируя тот факт, что его зовут по имени в стенах рабочего кабинета и в момент деловой встречи. — С долей вероятности в девяносто пять процентов оно будет положительным, пять процентов — на пожелания Совета. Так что ты планируешь делать? Авантюрин не спешит отвечать, вместо этого аккуратно собирает со стола карточки-пропуски казнённых эмоциональных преступников и убирает обратно в карман. Можно понять и не спрашивая: вещественные доказательства с облавы, если этих уже невозможно допросить, то до их родственников ещё можно добраться. И дознаватели Корпорации обязательно доберутся, если доказательства каким-то мистическим образом не пропадут. — Я буду не один, — наконец, отвечает Авантюрин. — Топаз нам поможет. Вот о чём Рацио и думал. Непредсказуемая переменная. Ни о какой Топаз речи не было, так откуда же ей взяться? Рацио скрещивает руки на груди, смеривая собеседника взглядом. Сложно прорабатывать тактику до мелочей, если у тебя нет всех деталей, которые могут появиться по ходу действия. Топаз — корпорат до мозга костей, ей не придумаешь легенду за какие-то сутки-двое до предполагаемого начала операции, она часто на виду, и её работа наверняка не осталась незамеченной для жителей Пенаконии. — То есть нас на Пенаконию отправляется трое? — уточняет Рацио, чтобы удостовериться, что они с Авантюрином друг друга понимают. — Послушай, я не могу помочь, если не знаю детали плана с самого начала. И то, что сейчас всплывает Топаз, это… — Нет, Топаз с нами не летит, — перебивает его Авантюрин, не давая закончить высказывание. — Но она мне должна, поэтому поможет. Я не могу брать с собой кого-то из подчинённых, а она — может. Если вдруг что-то пойдёт не так, к Пенаконии слетится флот КММ. Флот КММ… Рацио на секунду прикрывает глаза, а затем вновь смотрит на собеседника и кивает. Ладно, флот — это отчасти разумно, особенно если «что-то пойдёт не так». Тишину прерывает отчётливый звук вибрации. Авантюрин вынимает смартфон из кармана брюк, и Рацио видит, как тот едва глаза не закатывает, когда бормочет себе под нос что-то вроде: «кому вообще пришло в голову в такой час срочные собрания назначать?». Авантюрин извиняется, соскальзывает с края рабочего стола на ноги и выходит из кабинета, тогда как Рацио остаётся со своей кипой архивных документов, протоколировавших течение истории. Итак. Планета празднеств в системе Асдана, также известная как земля грёз. Расположенная над чарующими небесными затмениями, Пенакония пользуется особой популярностью среди отдыхающих. Кружась в вихре развлечений, лишь немногие задумываются о том, какое непростое прошлое было у Пенаконии. Тысячу лет назад она была пограничной тюрьмой, которая принадлежала Корпорации Межзвёздного Мира…