Камера. Мотор. Чувства

Ключ в дверном замке поворачивается со звучным щелком. Этот щелк означает сейчас слишком многое. Приходится задержать дыхание. Вдохнуть поглубже. Отставить бокал наполненный виски. Нацепить серьезную маску. И убрать душащие сомнения. Поговорить? Придется. Сказать все? Тяжело. Дать гарантии? Есть ли в этой ситуации вообще иной выбор. Не нужно создавать ложных надежд о том, что все будет нормально. Нормально между ними никогда не будет. Он это прекрасно знает. Но взять и отпустить просто вот так? Все и так уже потеряно. Дальше медлить — это значит потерять навсегда. Этого он позволить себе никак не может. Осаму привык, что люди его покидают. Не стоит к ним сильно привязываться, поэтому порой он самостоятельно их отталкивает. Иногда это его самая большая ошибка. Потому что порой в маленький и скупой мирок из самокопания и ненависти попадает разноцветная бабочка, что на своих нежных крыльях несет иное, доныне незнакомое, что впервые ощутив — больше невозможно забыть. И как ты бы не старался убедить самого себя, что это все иллюзия и убить все это возможно, то реальность все время тебя возвращает и подталкивает к запретному, что хранится в дальнем сундуке. Есть различие между тем, чтобы жить и выживать. Дазай выживает все время, проживает каждый день с надеждой на то, что именно этот может стать последним и тогда наконец все закончится. Кажется, что выбери он в этой вселенной смерть, как простой способ избежать проблем, то все было бы намного легче. Но нет, реальность пишет свои правила и Осаму сколько бы не пытался — все равно не готов вот так уйти. Еще не время. А теперь еще эта способность той женщины, что закинула в иной мир, где все заставляет его лишь лишний раз убедиться в том, что он сам кузнец своего счастья. Нужно только взять молот. Второй шанс, который все может изменить. Но какой, собственно, ценой? Страшно оказаться в одном и том же дня, где постоянно ты должен проживать не лучший момент в своей временной линии. Заставляет о многом задуматься. Повторить сценарий, что написан на бумаге местным сценаристом — это было бы логично, но допустить сего никак нельзя, потому что хоть головой он и понимает, что не так уж и много вариантов развития им осталось, но он он вовсе не бездушный. Ему хочется привязать к себе. Хоть как-то. Сейчас это была постоянная подтасовка событий, чтобы они оказывались на миссиях вместе. Но этого оказалось недостаточно. Он все равно уйдет. Давить на их прошлое? На то что между ними было порой в пылу страсти, которая разыгрывалась от дозы адреналина. Давить на те слова, что он говорил, когда мозг туманился, а болтливый язык не удавалось удержать за зубами? Осаму понятия не имеет был ли он тогда искренен. Наверное, что да, но признаться себе — проиграть в борьбе, где он убежден, что его маска безразличия броня, которая не сломается ни в коем случае. Правда: дать уйти, разрешить искать свой личный путь, больше не держать на коротком поводке — нет, никогда. Ему нравилось знать, что несмотря ни на что — Чуя будет у него. В его клетке из привязанностей, партнерства и чего-то глубже, где он ему на постоянной основе верит, поддается, готовый пожертвовать своими интересами, отдающийся в руки судьбе, доверяющий жизнь. Но похоже, что птичке надоело быть замкнутой, когда на четыре года ее бросили. И на что Дазай, черт возьми, рассчитывал? На прощение. Как обычно. Правда терпение оно имеет свойство порой истощаться. Терпение Накахары как раз-таки истощилось. Осаму не знает, что ему делать, если вдруг они расстанутся навсегда. Даже никакой работы вместе. Никаких упоминаний друг от друге. Чуя не такой как Дазай — он не вернется спустя какой-то промежуток времени. Он уйдет с концами. Оставляя Дазая сам на сам с его безумными планами. И самым безумным планом Осаму всегда будет раз и навсегда покончить со всем. Есть ли ему место в этом мире? Он часто задумывается о том, что должен ли он существовать в своей реальности. Ведь в книге есть мир, где смерть решила все его проблемы. Может стоит поступить также? Он наконец избавит всех от себя и, в первую очередь, наконец-то перестанет думать-думать-думать. Вечно думать. Мысли порой такие громкие, что он не слышит ничего, что происходит вне. Порой до тошноты, так, что хочется открутить себе голову и выкинуть. Но бывают моменты, когда бессвязный поток дум прекращается: или он ужасно пьян, до звезд в глазах, или он рядом с рыжим коротышкой, который строит из себя ужасного грымзу, но порой дарит такую нужную искреннюю улыбку. Он живет ради тех улыбок. Он так к нему привык. А привычки порой ужасно отягощают. Говорят, что бывших наркоманов не бывает. Но есть люди, что после череды реабилитаций все же отвыкают от чувства эйфории, что могут приносить вещества. Долго и ужасно тяжело. Что же тогда насчет тех, чей наркотик — это человек, который яркий в своих эмоциях, преданный и ужасно открытый, хотя и делает вид, что вовсе не ранимый и готовый выдержать все, что угодно. Кроме, наверное, что предательства. Которым, как раз-таки Осаму его и обжег. Или спалил дотла? Можно ли отвыкнуть от такого. Какая реабилитация существует для подобного? Время? Точно что нет, ведь по возвращению спустя даже четыре года, ему все равно хочется, чтобы к нему что-то чувствовали. Да и он сам хочет что-то чувствовать. Снова наслаждаться тем, что его любят, по-странному, как-то дико, неправильно, но любят. А любили ли его вообще? Может Осаму сам придумал себе подобное, чтобы не было так обидно. Заслужил ли Дазай, чтобы к нему что-то чувствовали? Он ужасно потерянный человек, который потерял самое главное — самого себя. Все эти маски часть его «я», которая не пропадает, потому что он научился менять их, словно перчатки. Но где-то под чередой всех этих бесконечных ужимок и игры — есть он сам, настоящий, желающий, чтобы его простили. Дали шанс. И пускай в этом тяжело признаться, невероятно. Ему нужно, чтобы доверяли свою жизнь, чтобы прощали, чтобы хотели. Чтобы, в конце-концов, любили. Накахара выглядит задумчивым, каким-то плавающим в своих мыслях, от части немного расстроенными, ведь тонкие брови хмурятся, губы поджаты, он судорожно поправляет рыжие локоны, что лезут в глаза, пятерней, зачесывая те, дабы не мешались. Смотрит как-то странно, потеряно, будто в душу пытается заглянуть. Осаму от этого взгляда совсем не по себе, словно мелкие мурашки расходятся по телу, заставляют поморщиться, вздрогнуть как от холода. Только вот здесь нет ни ледяного ветра, ни мороза, а на улице теплый июльский вечер, как и всегда. Холод у него внутри. Наверное впервые за все года Осаму действительно судорожно старается подобрать слова, чтобы удержать. Вновь исключительно ради своей выгоды. Эгоистично. И, как всегда, преследуя лишь собственные желания. Но нужно ли это другой стороне? Больнее всего осознавать, что Накахара, похоже, что жил без него не так уж и плохо. Он хороший начальник, преданный Исполнитель, сильный боец, а главное, что искренний человек. Нужна ли ему снова эта проблема в виде Осаму, который все время играет на чувствах, не следит за словами и вечно манипулирует. Прежде чем Дазай успевает что либо сказать, открывая рот, поднимая карие глаза, с надеждой смотря, то его затыкают грубым жестом, просто так: махнув рукой, глянув злобно, устало вздохнув. — Ты знал, что есть вселенная, где ты умер оставив все на меня? — спрашивают спокойно, несмотря на бурлящий гнев, что раскрывается, развивается, переливается, а тон сквозит тем самым отчаянием и непониманием. Осаму опешивает, совсем не ожидавший, что разговор начнется с подобного. Он знал. Но та вселенная ему нравится, потому что там жив Одасаку. А еще он там он отпустил Чую, считая, что достаточно сильный, оборвавший этот круг ненормальной зависимости друг от друга. И снова там он эгоистичен, совсем не заботившийся о чувствах других. Думал ли он там каково Накахаре из того мира, когда ему оставили лишь одну записку и скинули все заботы на скорбящего человека. Никогда об этом не думал. В его мыслях лишь то, что в той вселенной он просто был готов наконец избавиться от зависимости. Наркоман, который бросил, посредством самого кардинального из всех способов — смерти. — Она есть в книге, — тихо отвечает Дазай, ему, на самом деле, совсем не жаль. Может и в реальности стоит поступить так, чтобы наконец перестать топиться от желания быть с тем, кому ты не нужен. Правда здесь это Сакуноске не спасет. Но спасет его. — Там жив Ода, поэтому она не так уж и плоха, — давит грустную улыбку. — Чудесно, — хлопает в ладоши Накахара. — А знаешь, что там происходит со мной? Я твою смерть переживаю болезненно, теряю себя, ненавижу и тебя, и самого себя. Скорблю. Не живу, а выживаю, — злится, даже желваки сцеплены, а голубые глаза пылают яростью. — Я думал, что тебе будет легче, если меня не станет с концами. Разве нет? Ты же не хочешь ничего общего со мной иметь? Сам говорил, — Осаму хлопает глазами, бывший напарник преодолевает расстояние между ними в два шага, с силой ударяя так, что голова резко поворачивается, а щека горит от удара. — Ты, как всегда, думаешь ли о себе, чертов Дазай, — он выплевывает слова, хватает за горло, сжимая, пальцы скользят по бинтам, желание проникнуть под них, чтобы вцепится в молочную кожу слишком сильное, но он лишь сдерживается. — Небось и тут был подобный запасной план — просто сдохнуть. Не так ли? — пальцы надавливают сильнее, лишая доступа к воздуху. Осаму втягивает носом, закашливается, дышать совсем нечем, в глазах темные круги пляшут. А в голове набатом бьется лишь мысль о том, что тут он бы так не смог. Здесь он слабый. Здесь он тонет в своей зависимости. Здесь ему нужно, чтобы он был жив. Потому что здесь он верит, хоть и не признается себе, что у него есть шанс. И пускай все, что он говорил считает для себя неважным, но это был крик души. «Ты самый лучший». « Ты настоящий человек». «Ты мне противен, слизняк, но время с тобой бесценно». «Ты мне, сука, нужен». «Я хочу, чтобы так было всегда» И то самое, никогда неозвученное, хранящиеся в запертом сундуке, далеко на задворках сознания: «Я люблю тебя. Пожалуйста, полюби и ты меня. Прошу». — Ты сам говорил, что ненавидишь меня. Станет проще, если меня, к примеру: больше не будет, нет? Представь я бы не вернулся через четыре года в твою жизнь, — хрипит Осаму, растрачивая последний воздух на эти слова. — Но ты же зачем-то вернулся, — шипит Накахара, расслабляя хватку, потому что видит, как Дазай постепенно краснеет от удушья, еще немного и точно отрубится. Задушить собственными руками хочется дико. Может и правда ему лучше сдохнуть? Хотя, смотря на самого себя из вселенной, где нет хорошего конца, то он не в силах повторить подобное. Все еще есть отголосок этой неприятной, разрывающий сердце скорби, что чувствуется такой ледяной, убивающей, уничтожающей. Мир, в котором Осаму нет, оказался для него серым и безжизненным. Какова ирония. — Потому что я слабак, не могу без…— Дазай понуро опускает голову, вдыхает воздух и посмеивается. Будто ком в горле стоит. Тяжело сознаться. Особенно, когда смотрят испытывающее, внимательно изучают. — Без чего, Дазай? — Накахара отходит, сцепляет руки на груди, наклоняет голову набок. Словам Осаму грош цена, но услышать правду хочется. Или поверить в то, что в этот раз его слова могут быть правдой. Хотя, такие лгуны обычно никогда не говорят истину. Верить им чревато проблемами и потерей самого себя. Когда-то он уже поверил, а потом остался сам на сам, с разбитым сердцем, предательством и болью, которую было не способно заглушить ни вино, ни люди, ни работа. Ничего. Правда боль от потери навсегда — похоже, что еще более тяжелая. Накахара прочувстовать ее не желает. Это было бы слишком. Лучше сто раз собирать сердце по осколкам, чем хоронить кого-то и знать, что теперь действительно конец. После смерти все, увы, но имеет свойство заканчиваться навсегда. Кинуться в бездну. Прыгнуть с парашютом зная, что тот не раскроется. Ринуться в огнь, чтобы сгореть дотла. Все это ждет его, если доверить Осаму во второй раз свое сердце. Будет ли оправдан этот риск? Дазай мыслит иначе, его все равно никогда не понять полноценно, как бы Чуя не старался. Так что, где же могут быть гарантии того, что он вновь не предаст, уничтожая. Их, скорее всего, что нет. Потому что это чертов Дазай, который плетет интриги, манипулирует и никогда не заботится о том, что его действия могут иметь смертельный результат на чувства других. — Без тебя, малыш Чу, — смеется как-то истерически, прикрывая глаза ладонью, улыбка измученная. Накахара смотрит на все это отстраненно, будто и не с ним, будто все это снова какая-то иная вселенная, где он лишь зритель по милости странной женщины эспера, чьи мотивы ему до сих пор неясны. Как и действия Осаму, впрочем, тоже. — Ну и на кой черт ты тогда четыре года назад ушел без объяснений? У тебя был я. И я тебе бы помог, — он и правда не может понять. Если кто-то нужен, то его не бросают даже не сказав ни слова. Не уходят, оставляя словно ненужную игрушку, которую переросли. Нужным отвечают на тысячи сообщений. С нужным так не поступают, как поступили с Накахарой. — Потому что я дал обещание Оде, что смогу измениться. Начать все сначала. Но я не могу, понимаешь? Я стараюсь играя из себя добродетель, но оно не стоит того, чтобы отказаться от тебя. От нас. Как раньше было в мафии, — смех утихает, голос будто бы надорванный. — Все эти идиотские миссии агентства и порта? Ты правда думаешь, что без Двойного Черного нереально было справиться каждый из разов? Мы вырастили себе замену, мы им больше не нужны, но я все равно дергал за ниточки, чтобы хотя бы работать с тобой. Чтобы хоть так быть вместе. Чуя охает, потому что слова звучат отчаянно. И что самое опасное — чертовски правдиво. Будто бы впервые за долгое время он наконец видит Осаму без этой тысячи масок, слышит истину, будто бы наконец может заглянуть ему в самую глубину темной души. Будто бы сейчас Дазай не плетет интриги, не манипулирует, не старается расположить к себе. Словно оголенный, словно безумный в своей искренности, словно проигравший. — Это тебя не оправдывает, — собирается с мыслями, после паузы, несмотря на сказанное, он все равно не в силах поддаться. — Я бы всегда выбрал тебя. Нас. Но ты нет. — И что ты хочешь сказать, что ты бы ушел со мной из мафии со мной? Бросил долг? Стал бы предателем? Нарушил все свои принципы? Не смеши меня, малыш Чу, ты слишком верный пес подле ног хозяина, — он знает ответ на все эти вопросы, нет смысла их задавать, но от чего-то сейчас хочется вновь переложить ответственность. Он и так признал, что ошибся. Чертовски ошибся. И это стоило ему всего. — Не ушел бы, — честно отвечает Накахара. — Но все могло бы сложиться иначе, если бы я знал правду. А ты мог бы играть добряка сколько тебе влезет, — он устало садится в кресло, не в силах больше стоять, ноги не держат. Навалилось столько всего, что есть желание убежать, забыться, закрыться. Горькая правда намного лучше, чем сладкая ложь. Осаму же смотрит на него грустно, словно вот-вот и сорвется в какие-то безумства, всех этих эмоций слишком много. Они переполняют его. Никто не предупреждает о том, что быть настоящим так тяжело и выматывающее. Что без своей извечной брони ты просто оголенный нерв, который все время сражается с захлебывающими чувствами, которые умело отравляют и лишают разума. Он знает, что ему никто не был нужен. Он хотел нести свой грех единолично. Воплотить в реальность чужую высокую идею. Праведно следовать не своим идеалам. Пожертвовал всем. Но не справился. Оказалось, что в борьбе между долгом и чувствами — побеждают долбанные чувства, которые как не глуши, но они все равно рвутся наружу, заставляя сходить с намеченного ранее пути. Поэтому он вновь и вернулся в чужую жизнь. Поэтому он вновь стыковал их лбами. Поэтому он делал все, чтобы вновь вернуть к себе расположение. Поэтому он знает, что совсем скоро его игра придет к концу. У них с Мори, как всегда, есть договор. Глава Портовой мафии никогда не дает ничего за «просто так». Дазай знал на что шел. — Я думал, что мне никто не нужен. Я ошибся, — Осаму подходит, чтобы присесть подле бывшего напарника, виновато опускает голову, чувствуя, что ему нужно это. Внутри него все молит о том, чтобы Накахара сжалился, запустил руку в каштановые волосы, потрепал их как раньше, поднял за подбородок, глянул преданно и искренне, улыбнулся своей хитрой ухмылкой и это бы значило, что между ними все намного глубже, чем просто вынужденное партнерство. Что между ними может хоть на секунду быть все как раньше. Накахара глядит на это все с тоской: мог бы ли он представить раньше, что все обернется именно так — Дазай сидит в его ногах, вымаливая или то прощение, или то хоть какой-то ответ, что подарит надежду. Чуя не считает, что Осаму слабый человек, просто потерянный в своих играх разума, впервые в жизни столкнувшийся с тем, что невозможно решить манипуляциями, погрязший в своих страданиях. Будто бы и не он. Осаму не признает ошибок, не извиняется, не просит вторых шансов. Он считает, что все ему обязаны. Считает, что играть другими людьми весело. Не придает значения чужим чувствам. Игнорирует, когда он заставляет кого-то мучаться, находя это чем-то забавным. Но похоже, что в этот раз все абсолютно иначе. И это, черт возьми, подкупает. Потому что Чуя совсем другой — не бесчувственный. Человек. В первую очередь, все-таки человек и именно Осаму в этом его тысячекратно убеждал, несмотря на все сомнения и противоречия, что всегда находились в голове Накахары. И Чуя никогда не забывал, что порой ему говорил тогда Дазай. Потому что он помнит все, как вчерашний день. Из-за этого как раз-таки и было настолько сильно больно, настолько разбивало, настолько заставляло умирать внутри, каждый раз возвращаясь во все эти нежеланные воспоминания. И он прекрасно знает, что все эти путешествия по иным вселенным, что были по милости странной женщины — не просто так, они действительно были для него важны. Похоже, что в их судьбе есть цепная реакция, которую как не старайся, но избежать невозможно. Они связаны. Связаны больше, чем просто способностями, которые так идеально подходят друг другу. Ведь он увидел достаточно вселенных, где им совсем не нужны способности, чтобы иметь партнерские отношения. И даже больше. И это дурацкое больше очень многое для него значит. Как бы он не старался врать самому себе. Как бы не хотел откинуть все эти мысль прочь. Забыть не выйдет. Да и, наверное, что сейчас он искренне не хочет. Пора поддаться судьбе. Хватить от нее сбегать. И он сдается: тянет Осаму на себя, хватая того за воротник рубашки, мягко улыбается видя удивление в глазах, гладит острый подбородок аккуратно кончиками пальцев, заправляет выбившиеся пряди каштановых волос. Есть что-то в этом сакральное, такое важное для них обоих, что звучит лучше, чем слова. Более громогласное. Словно это то самое касание, как обнуление Порчи. Только теперь они поменялись ролями. Обнуляет сейчас Чуя. И не просто какую-то там безумную способность, что разрывает тело, готовая вырваться наружу и отдаться воле хаоса. Он обнуляет все между ними. Переводит стрелки часов. Дает новый счет. Передает чистый лист, дабы там чернилами было написано нечто иное. Старая история будет перечеркнута. Вовсе не забыта, нет, просто новая страница в их книге. Очищение. — Я прощаю тебя, Осаму, — называет по имени, хотя никогда не позволял себе такой любезности, а имя звучит с его уст так знакомо, сладко, ужасно приятно: будто бы теплый плед, который накидывают на плечи, когда сидишь на веранде, а холодный ветер разыграется к вечеру; как первый глоток виски, что помогает расслабиться и греет желудок своей горечью; как старая забытая песня, которую ты внезапно и совсем случайно услышал по радио, а все твои дикие и такие важные воспоминания вихрем вернулись в сознание. Поток золотых блесток врывается в гостиную через открытое окно, кружится в танце, словно снежинки, которые ведомы бурей. Они пестрят своими яркими цветами, рассыпаются на мелкие осколки. Окутывает этот сладкий карамельный аромат, что тот час хочется зажмуриться и чихнуть от такого резкого запаха. Блестки собираются сперва в маленькие воронки, а после образуют небольшое торнадо, что шипит, взрывается, гудит и манит к себе. И когда они встречаются взглядами, то вмиг рассыпаются на атомы, затянутые в это блестящее торнадо, что уносит далеко прочь из этой вселенной, оставляя за собой лишь отголосок карамельного аромата. — Чуя, очнись, наши судьбы не должны закончиться вот так, ведь нам суждено… Выстрел. — Стоп. Снято! Режиссер довольно глотает крепкий кофе, цепляясь за последний кадр и неистово радуясь тому, что вышло даже лучше, чем он себе предполагал. Это точно, что принесет фурор, фанаты обезумеют от последней серии. Социальные сети взорвутся от того, как они закончат этот юбилейный пятый сезон. — Почему у меня такое яркое ощущение дежавю? — Накахара глядит в знакомые карие глаза, как-то непонятливо, задумчиво, кажется словно он проживал уже этот момент сотни, да нет, будто бы тысячи раз. — Без понятия, Чу, но наверное, что мы просто заработались, — улыбается Осаму, когда Чуя помогает ему подняться, хватая за руку и тянет на себя. — После того, как снимем спешл, то едем в отпуск. Возражения не принимаются, — вздыхает как-то устало, а на горизонте виднеется Йосано, которая спешно двигается к ним стуча высокими каблуками, несет шампанское — очень кстати, выпить сейчас совсем не помешает. Голова гудит ужасно, словно кто-то специально бьет в гонг, заставляя чувствовать эти неприятные звуки, где-то на подкорке, а еще от чего-то в носу стоит противный сладкий запах карамели. Откуда он взялся — неясно. Но хочется поскорее от него скрыться и убежать, поэтому Накахара глотает предложенный бокал залпом, а шампанское приятно пузырится и совсем немного расслабляет. Нужно точно, что как можно скорее отдохнуть, ведь это совсем не дело. Так и с ума сойти можно. — Конец пятого сезона, а, мальчики? — хитро улыбается Акико. — Какие планы после? — она поправляет волосы и тоже глотает шампанское, довольно щурясь. Осаму что-то хмыкает про себя, стирая ненастоящую кровь с щеки, недовольно вытирая замазанные руки об белую рубашку. У него был отличный план на этот отпуск, право. И он стопроцентно уверен, что Накахара будет более, чем просто рад. Им довелось многое пережить за последние пару лет и кое-что было из-за того, что Дазай совсем немножко трусливый оболдуй, но извиняться он, право, умеет очень хорошо. — Поедем в Париж, — давит довольную улыбку Дазай, когда в голубых глазах зажигаются искорки, смывая эту вечную усталость, что плещется где-то в глубине. — А еще кое-что на букву «С» и я сейчас не про секс, Аки, — он шутливо машет пальцем, когда Йосано поперхнулась шампанским. — Это то, что я думаю? — неверяще вопрошает Накахара, смотря то на парня, то на женщину, которая похоже тоже ничего не понимает и точно также удивлена. — Пора нам завести собаку, малыш Чу, — наклоняется, чтобы чмокнуть в щеку совсем невинно. И подтвердить свои слова. — Хей, парни, идете к нам? — весело кричит им Рампо, уминая уже третью по счету канапе, с набитым ртом он выглядит так канонично, что все уже даже не обращают на это внимания. Шум на площадке только усиливается к вечеру, ведь все рады окончанию сезона и готовы отметить это все дело самым лучшим способом из возможных — напиться в дрова. Йосано уже изрядно так наклюкалась шампанским и начинает задирать Куникиду, который испугано прячется от безумной женщины. Рампо обнес весь стол с закусками и заставляет По заказать еще пиццы, а тот только лишь рад стараться. Режиссер развлекает ассистенток, спойлеря им то, что будет в шестом сезоне и надоедая своей компанией молодым девушкам. Осаму же корчит рожи с Достоевским, который лишь играет в сериале отбитого на голову злодея, а на самом деле полнейшая душка, что сейчас напялила на себя реквизит и гасает по площадке, распихивая зазевавшихся работников, веселя этим Дазая, который только и рад подыгрывать, ведя себя как маленький мальчишка. Парнишка, что пытается отдать этим двум дурачкам сценарий уже изрядно так запыхался, потому что их никак не догнать — шпалы с длинными ногами быстро бегают. Осаму специально резко тормозит прямо перед ассистентом, который все пытается угнаться за несносными актерами, проливая на себя шампанское, чем изрядно смешит Достоевского. Накахара счастливо улыбается зная, что как бы там не было, то Дазай, конечно, полный идиот, но самое главное, что это его личный идиот.