Камера. Мотор. Чувства

Первая реакция Накахары, естественно, что непонимание, потому что он настолько уже привык к одному зацикленному дню, что кажется, будто иначе и быть не может. Да, ему все также не нравилось проживать один и тот самый момент, начинать все со слов Осаму и звука выстрела, но это вошло в какую-то привычку, ведь потом он найдет себе какое-то веселое занятия на вечное сегодня: или пойдет болтать с Акико; разузнает побольше про чужую-свою жизнь тут; попросит водителя отвезти куда-то подальше; самостоятельно заведет машину, вдавливая педаль газа, чтобы выехать прочь, за черту города; прогуляется по Лос-Анджелесу. За последние три одинаковых месяца он прошел, наверное, все стадии: отрицание, борьба, смирение и, в конце концов, принятие. Поэтому когда круг разрывается так внезапно, то он и не знает, что же ему делать дальше? С одной стороны: чудесно. Неизвестно как, но удалось выбраться из одного дня, хоть что-то. С другой же возникает вполне логичный вопрос: «А что послужило такой щедрости?». Есть, конечно, одна абсолютно безумная догадка, но Чуя искренне надеется, что она не окажется правдой. Ведь вчера единственное, что отличалось от череды однообразных дней: он впервые услышал от Осаму хоть что-то конкретное, осознанное и правдивое. Если ключ заключается в том, что им действительно приготовлен судьбою счастливый конец, который они сами должны себе вырвать — это, извольте, уж слишком. Чуя спускается вниз, ступая босыми ногами по мраморному полу, что, конечно, освежает. Очень, блять. Утро теплое, солнечное, немного душное, что присуще штату Калифорния. Вечное лето, немного непривычно после жизни в Йокогаме, но от части даже приятно, потому что словно во самых желанных снах: всегда отличная погода и греет даже замерзшее сердце. Хочется вдохнуть поглубже, потянуть носом, довольствуясь тем, как пахнет благоухающая природа. Раздвижные двери моментально поддаются, а Дазай находится там же, где его вчера оставили. Он спит на переплетенном кресле наперевес с опустевшей бутылкой. Сегодня в отличии от прочих дней, что возвращаются к одному моменту, вероятно, что его будет мучать зверское похмелье. — Доброе утро, скумбрия, — Накахара толкает ногой кресло, что незамедлительно кренится, а Осаму падает плашмя на кафельный пол на террасе, больно ударившись и словим лицом удар. Пустая бутылка падает рядом, на удивление, не разбиваясь. Дазай поднимается нехотя, потирая забитую щеку, похлопывая себя ладонями, чувствуя, как башка дико трещит, что хоть выкидывай прочь. Яркое солнце лупит по глазам, заставляя морщиться от лучей, что так и норовят выжечь глаза. Конечности дико затекли, он чувствует себя опухшим и ужасно уставшим, потому что выспаться, от чего-то не удалось. А потом приходит долбанное осознание. — Новый день? — хрипит Осаму, ведь голос осип, а губы пересохли, хочется выпить весь бассейн, чтобы хоть немного освежиться. — Джекпот, — хлопает в ладоши Накахара, разглядывая эту картину того, как до бывшего напарника быстро доходит, несмотря на его отвратительный и помятый вид. — Черт, — только и роняет Дазай, чем вызывает удивление у Чуи. От чего бы не радоваться, что они наконец вырвались из временной петли. Это же уже хоть что-то. Какой-никакой старт. Три месяца однообразия и вот наконец передышка. Да нужно прыгать от счастья, блин. Осаму же его небольшого восторга совсем не разделяет, ведь все его ужасные догадки наконец подтвердились. Они и так знал в чем ключ, но справно это игнорировал, а теперь больше не сможет, потому что ясно, как день, что им всяко нужно выбираться, только для этого придется сделать чуть больше, чем хотелось бы. Как минимум многое признать, в чем он и себе не признавался, до последнего. Судьба — это насмешка, верно? Он же думает именно так. Вот ему и вернулось стократно его извечное молчание о важном и желание все замять. Теперь-то уже не отвертится. — Не выглядишь довольным для человека, который наконец перестал каждый день начинать с одних и тех же слов, — хмыкает Накахара, присаживаясь на соседнее кресло, внимательно цепляясь за то, как Осаму контролирует свои эмоции, но тщетно, Чуя слишком давно его знает, чтобы не заметить этого секундного промедления, замешательства и разочарования. — Потому что мои худшие догадки о том, как же нам отсюда выбраться — подтвердились. И тебе это точно не понравится, мини-мафия, — Дазай, как всегда, переигрывает, беря себя в руки. — Я вижу, что все дело в нас с тобой, — вздыхает Чуя, он и сам это понимает. Дни двигаются, когда они наконец, спустя столько лет говорят. О том, о чем должны были поговорить намного раньше. Он не берет во внимание даже такой вариант, что Осаму вдруг не уходит из мафии после смерти Оды, просто вдруг он уходит иначе, на другой ноте. А Чуя не ищет, не пишет, не запивает обиду, не забывается в безликих людях, желая найти хоть какое-то успокоение. Что если звучит хоть одно маленькое объяснение. И тогда между ними, наверное, что даже спустя четыре года было бы тепло. Наверное. Точно он не знает. Но от чего-то кажется, что такое возможно. — И в сценарии тоже, — Дазай наконец поднимается с пола, отряхивает себя, смотрит как-то грустно, будто ему даже жаль. Но это же Осаму, он никогда не признает этого. — Нужно сделать все, чтобы не повторить сюжет, где у нас нет хорошего конца. — Это будет нелегко, — посмеивается Чуя, скорее от безисходности. Переступить себя, да? Ну если этого требует ситуация, то наверное придется. А как иначе? — Ты прекрасно знаешь, Дазай, что между нами все закончено. Вновь слова, что повторяются, вновь слова из написанных страниц, вновь играют свою роль, даже не подозревая этого. И как вырваться из порочного круга, если они застряли не только в ином мире, но и в тупике между ними самими. — Хотел, чтобы это была наша последняя миссия? — вдруг вопрошает Осаму. — Верно. Как и в сценарии. Это была бы моя последняя услуга и мафии, и Мори, и, естественно, что тебе, — Чуя не кривит душой, он уже давно это решил, в тот самый момент, когда услышал приказ босса. — Я думал тебе нравится то безумство, что мы всегда творим на двоих, — Дазай уверен, что в их миссиях есть что-то сакральное, может последнее время и нет, но тогда, четыре года назад — точно. Момент, в который адреналин в крови, когда горы трупов, когда они довольные улыбаются, когда сердце бешено стучит, потому что на Накахару смотреть — это, как смотреть на лучшее, что можешь представить. Особенно, когда тот окутывает себе яркими красным свечением, как использует гравитацию, как она подчиняется, как пули летят градом, по его милости. Про Порчу и говорить не стоит даже: зрелище захватывает дух так, что приходится смотреть с открытом ртом, сдерживая дыхание, пропуская через себя удовольствие от того, какая вокруг сильная аура, какая необузданная мощь и безумная сила. И Дазая это всегда завораживает, даже слишком, прямо таки до кончиков пальцев. Иногда до неконтролируемого возбуждения. А есть еще и нечто интимное, такое одно на двоих, когда он обнуляет способность, а вымотанный напарник падает в его объятия, тело расслабляется и сознание уходит, медленно покидая. Все это у них есть и без каких-то там дополнительных отягощений в виде отношений. Правда тогда, четыре года назад, было намного лучше, ведь после очередной миссий они не разъезжались кто-куда, а ехали вместе, чтобы потом закрыться в квартире и отдаться остаткам адреналина в полной мере. Скучает ли Осаму по этому? Скучает. Потому что было в этом что-то очень правильное, иногда ужасно необходимое и такое желанное. Жалеет ли он что ушел из мафии? Ни в коем случае. Он дал обещание Оде, которое бережно хранит и сдерживает так, как может. Гложет его, что между ним с бывшим напарником все сошло на нет? Больше, чем он себе мог представить. Иногда мысли об этом мешают спать. Хочет ли он все вернуть? Несомненно, да только вот, он без понятия как вырваться из всех порочных кругов, что теперь закрутились в его жизни. Ведь ясно, что когда он думал, что по возвращению его все же примут и просят, все забыв, то не тут-то было. Накахара удивляет своей непробиваемостью в этом вопросе. Он настроен решительно уничтожить все между ними и похоже, что партнерство тоже. Единственное, что осталось. Знал бы только Чуя, что это Дазай вечно подтасовывает карты так, дабы они последнее время работали вместе так часто. Делает все, чтобы они виделись хотя бы так. И планы все его дурацкие, тоже идут в разрез с разумными только, чтобы они могли снова, как в старые-добрые, насладиться совместной миссией. Чтобы и шутки были такие же, и подколки те самые, пускай и сейчас без того легкого флирта, что присутствовал раньше. — Нравилось, — уточняет Чуя. — Сейчас это только работа, которая меня уже порядком достала, — он улыбается даже как-то грустно. — То есть хочешь сказать, что если мы вернемся, то больше ничего не будет? — у Осаму сердце кульбит делает. Как-то он об этом и не думал совсем. Правда что в реальности они просто повторят сценарий и попрощаются навсегда? — Все у тебя будет, Дазай, но не со мной, — пожимает плечами Накахара. Как же больно это все говорить, будто душу наизнанку выворачивает, без обезболивающего вырезает убивающую его опухоль. Стоило это сделать раньше. Намного раньше. И разговор этот должен был произойти не так, не когда они заперты в ином мире, где крадут чужое счастье. Не в том мире, где им сломанным совсем нет места. Не в петле, что разрывается, если они бередят старые раны. Они же почти зажили. Зачем так издеваться? Нет ничего хуже, чем самостоятельно сделать выбор, который нужно сделать, но искренне ты не хочешь. Вот только если бы все было по-другому. Чтобы, как раньше, чтобы как до ухода Осаму, чтобы, как в их подростков возрасте. Жаль, что время не вернуть вспять. Вот бы им никогда не встречаться, никогда не знать друг друга, никогда не чувствовать ничего, никогда-никогда. Осаму хочет что-то сказать, что вертится на языке, словно вот-вот и сорвется, но прежде чем он успевает, то трель мобильника разрывает эту затянувшуюся тишину между ними, что заставляет многое переосмыслить. Накахара отвечает, отходя на расстояние, лениво водя босой ногой по кромке воды в бассейне, чему-то посмеиваясь с собеседником. А Дазай наконец осознает то, что должен был понять уже очень давно: иной мир словно его второй шанс, наколдованный тем самым эспером, которая хотела скорее всего их задержать, но сделала лишь услугу. Судьба чудовищно странная штука, а может замысел кого-то свыше, кто его знает. Но в одном уверен точно, что это последний раз, когда у него есть возможность что-то изменить. Больше нет времени чего-то ждать, отпустить не получается, а все стоит на краю пропасти, готовое с минуты на минуту сорваться. Он слишком заигрался, забывая обращать внимание на чувства других, не подавая виду, что это важно. Но оказывается, что очень важно. Ведь ему грозит это все провалом. Провалом, в котором вернись они в реальность, то отыграют свои роли, как написано местным сценаристом из этого мира: будет и последнее задание, и отчаянный поцелуй, и разлука, что теперь уже точно станет финалом в их непонятных отношениях. Смилуется ли Накахара, дабы они создали свой хороший конец? — Оказывается, что у здешних нас есть работа, — возвращается Чуя, недовольно поглядывая на Осаму. Даже тут покоя нет. — Попробуешь не портить все хотя бы в этой вселенной? Собирайся. Осаму дела нет до жизни его местной версии, честно говоря. Его не заботит, если он разрушит ей жизнь, потому что право, его это не касается. Да и похоже, что в этом мирке, все так просто и примитивно, что тут даже нечему ломаться. Не то, что в реальности. Но для Накахары похоже это важно. Надо же с чего-то начинать, верно? Так что, да, он поднимется, оденется, сядет в машину, выйдет на съемочную площадку, молча сцепив зубы будет терпеть гримерш, что болтают про их личную жизнь, восхваляя отношения здешних их версий, смиренно прочитает свои реплики, терпеливо переоденется и будет все это время делать вид, что все нормально. Хотя в голове все еще проигрываются последние слова бывшего напарника, заставляя судорожно придумывать идеи того, как же вернуть к себе хоть какое-то расположение, как не потерять то, что есть. Просто хотя бы не потерять. О том, чтобы вернуть то, что когда-то было утеряно — речи и идти не может. Правда, если бы Осаму попробовал, то может быть ставка сыграла? На площадке происходит сущая вакханалия, ведь сегодня снимают спешл перед началом шестого сезона, съемки которого стартуют уже этой осенью, совсем скоро, через пару месяцев. Злой сценарист все не унимается, подогревая интерес к любимой паре, поэтому специальный эпизод приурочен к летнему японскому празднику Танабата, так как события сериала все-таки в Японии, то и культуру нужно поддерживать. Тем более, что Танабата — это так называемый «Праздник звезд», что имеет в своей основе очень романтичную легенду о двух влюбленных звездах, которые встречаются лишь раз в год. Кафка написал двести страниц, которые нужно впихнуть в сорок минут экранного времени, вот же черт. Все свелось к тому, что Осаму и Чуя вновь встречаются на какой-то плевой миссии, до начала событий в тюрьме. Должно быть жарко. Все для рейтингов, а как иначе. Любители японской культуры явно, что оценят такую небольшую отсылку. Режиссер лишь злобно потирает ладошки, в который уже раз. Да, он не зря взялся за этот проект, точно. За сегодня они славно отсняли материала, который после пойдет на рихтовку к монтажерам, по факту, им остались лишь мелочи: подснять виды, кое-какие дополнительные диалоги и, конечно, что самое главное то, как соукоку погавкают друг на друга в баре. Ведь давайте будем честным, что весь этот эпизод затевается лишь для этого. Пока основной таймлайн сосредоточен все же на Федоре и главном вопросе для аудитории: умер ли Осаму или нет, то нужно разбавить все это сладким вкидом, что потом разлетится на эдиты. После того, как еще и это выйдет в эфир, то будет совсем уж сложно отрицать, что они не квирбейтят. Но с чем черт не шутит. Кафка сам виноват, что прописывает такие глубокие взаимоотношения, а им теперь расхлебывать. Интернет не забывает ничего. — Камера. Мотор. — Дубль первый. Сцена в баре «Люпин». Дазай внимательного оглядывает помещение, замечая, что декорации настолько реалистичные, что кажется, будто он и правда находится в своем знакомом и таком любимом баре, где раньше проводил уйму времени с Одасаку. Давно он в реальности там не был. Не пил односолодовый виски в компании близкого друга, слушая его бархатистый голос, наслаждаясь этим времяпровождением. Как-то все тогда было намного легче. Безумные миссии, их отношения, что были таки теплыми и улыбка Сакуноске, когда он вычислил, что Осаму не просто так ежесекундно треплется про своего напарника. Наверное, что он был бы разочарован от того, что сейчас с ними стало. Поддержал бы Ода то, как Осаму пытается измениться, при этом разрушив все в своем прошлом. Но он же сейчас правда старается, хотя ему неимоверно скучно быть частью агентства, он вечно играет роль весельчака, хотя оставаясь наедине и приходя в пустую квартиру, упокоение дарит лишь то самое злополучное виски, а порой запрятанная бутылочка саке. Хотя, саке уже давно не берет. Стоило ли это того? Двери бара раскрываются, едва ли не срываясь с петель, стуча каблуками на начищенных туфлях, Накахара уверено идет, продвигаясь к барной стойке, устало плюхаясь на стул, снимая шляпу, положив ее на поверхность, потирая виски и подкуривая сигарету, которой сразу же начинает дымить, а белесые клубы дыма облаком окутывают его. — Чего тебе, слизень? — улыбается Осаму. Он будто бы и не играет, все так по-настоящему, что он здраво может представить такой момент в реальности только вот его, на самом деле, не было. До истории с тюрьмой они с Чуей давненько не виделись. В принципе именно поэтому он и подстроил все так, чтобы Накахару босс мафии отправил в Мерсо. Но бывшему напарнику это совсем не нужно знать. Правильно же? — Я здесь по приказу Мори, — шипит Чуя, продолжая курить. — Ах, да, миссия. Допиваю и готов, — елейно тянет Дазай, показывая на бокал с виски. — Ждать прикажешь? Обалдел? — начинает злиться Накахара, хмуря тонкие брови и поджимая губы. Смотреть на расслабленного Осаму от чего-то совсем тошно. Да и все это чертовски надоело. Но он не хочет портить ничего самому себе из этого мира. Хотя бы нужно попытаться отыграть. — Ну ты моя верная собачонка, даже ошейник имеется, — издевательская ухмылка, кивает на неизменный черный чокер на шее, цепляясь за него взглядом. Всегда нравилось это украшение, оно ему ужасно идет. — Дазай, держи язык за зубами, пока я его тебе не вырвал. — А ты попробуй, вперед, — нарывается, но право, по сценарию. Он высовывает длинный язык, глупо закатывая глаза и гримасничая. Выглядит и чрезмерно пошло, и по-своему мило, в его стиле. Реальный Осаму так бы не сделал — это грозит выбитыми зубами и действительно вырваным языком. Но сам же хотел, чтобы они не портили эту вселенную, выполняя работу. Так что, да, он немного переигрывает, совсем чуточку, веселясь. И ему совсем не стыдно, потому что реакция соответствующая, конечно, что не такая как он ожидал, но это хоть что-то. Последнее время Чую даже на какие-то эмоции вывести не получается, тот лишь твердит, как заведенный, что мол: «Отстань. Ты мне противен». Но разве это правда так? Судя по всему кто-то нагло врет. Есть у них пробел в эти четыре года, что больно ударил по отношениями, только вот мелкие рефлексы тела, в мире без способностей, увы и ах, всегда выдают. Как и сейчас. Накахара от чего-то делает заминку, смотрит непонимающе, как-то странно, будто проваливается в секундную прострацию. В жизни между ними давно такого не было. Дазай никогда не ведет себя настолько уж вызывающе. Особенно в последнее время. Это так странно, незнакомо, необычно. Да, Осаму постоянно провоцирует, но всегда в рамках, без двусмысленных намеков. Раньше, в восемнадцать, конечно, что не без этого, но после возвращения больше он себе такого не позволял. Неприятно кольнуло. Он будто бы вернулся сейчас в моменте в прошлое. В те самые эпизоды, которые скрыты были от других. Те самые, что он хранил обычно для себя, порой прокручивая на подкорке, когда бывало совсем уж невмоготу. И это выводит Чую из себя. Просто какой-то неясный порыв. Он хватает Дазая за ворот рубашки, заставляя моментально перемениться в лице, накатывает волна удивления, карие глаза распахиваются, а Чуя подтягивает ближе, грубо стискивая, чтобы прошептать тихо, едва ли слышно: — Не смей делать такое лицо, а иначе, ты и сам знаешь что будет. Странная зыбь мурашек проходит по телу, будто бы кто-то искру провел, Дазаю даже неловко от такой реакции, от того что дыхание сбилось и от того, что между ними давно не было такого контакта. Чуя не играет. Все реально. Неужели и так правда взбесило? Похоже видимо на привет из прошлого, раз так завелся. А вот и ниточка. Что ж, Осаму теперь знает. — Это разве было в сценарии? — шепчет оператор. — Рик, снимай-снимай! — режисер аж кофе поперхнулся от такой импровизации. — Крупным планом! Дазай улыбается чувствуя, что как бы оно там не было, но все равно есть еще эта горячая между ними, может давно забытая страсть, что все еще бурлит где-то внутри. Вот и слабое место, а, мини-мафия? Ничего не будет между нами. Ну и загнул. Осаму даже засмеяться готов, ведь буквально утром еще думал, что все проебал, а всего-то нужен был маленький катализатор. Скоро все попадает ведомое цепной реакцией, как долбанное домино. Только в этот раз в хорошем смысле. — Хочешь повторить как в старые-добрые? — отвечает также тихо, несмотря на то, что рука переместилась на горло, немного сдавливая, забирая воздух. — А говорил, что между нами ничего не будет. — И не мечтай, это просто… — Ты уж говори, а то выходит врешь и себе, и мне, что только одна ненависть осталась, — насмехается Осаму, давя предательски удовлетворенную улыбку. Чуя же теряется, понимая, что сорвался, пойдя не по сценарию, портит самому себе все, хотя совсем этого не хотел. Он смотрит внимательно в карие глаза, в довольное лицо, в то как Осаму хватает носом больше воздуха, как краснеет кожа от давки, несмотря на плотные шары бинтов, но там где она неприкрыта ими все такая же белесая, молочная. И хочется, как раньше, запустить пальцы под бинты, оттянуть, укусить за выступающую вену на шее, ведь он знает, что она там все также есть. Хочется заставить запрокинуть голову, посмотреть как облизнут сухие губы, как Осаму хрипло попросит. Как раньше. Такого нельзя допустить. Накахара спешно выпускает из тисков, тушуется, выбегая из кадра, кидая виноватое «простите» режиссеру, который аж дыхание задержал наблюдая за открывшейся картиной и уносится восвояси. — Рик, ты снял? — спрашивает режиссер, игнорируя побег актера, потому что, право, ему все равно, сцена вышла лучше, чем он мог себе представить. Вот это у фанатов будет пища для раздумий. Да их же всех там поразрывает от двусмысленности. Все-таки парни играют отменно. Как хорошо, что он пару лет назад взялся за этот сериал. Золотая жила, прямо-таки. — Конечно, — оператор показывает эпизод, а режиссер только и может крикнуть всем про перерыв, довольно разглядывая такой шикарный момент, что точно взорвется в социальных сетях. На улице стоит знойная жара, солнце как раз-таки в зените, черное пальто, что так схоже с его настоящим, неприятно греет, а сигарета едва ли может подарить расслабление от странного чувства, что внезапно накатило. Все-таки нет ничего хорошего в том, чтобы проводить с человеком столько времени, с которым хочешь все оборвать, особенно, если вечно запихиваешь подальше некоторые воспоминания, что порой случайно всплывают. Вот как и сейчас. Не хочет он на смотреть на бывшего напарника. Тошно от него. Это все нужно заканчивать. Забыть, поскорее. Потому что всегда есть тот маленький шанс, что он ведомый порывом сотворит то, от чего после вряд ли открестится. А Дазай же, черт пронырливый, зацепится, это так на него похоже. Как же все это глупо. Несоизмеримо просто. На таком ужасно простом, ничего незначащем и так проколоться. Говорят, что сердце не обманешь. Ага, конечно, кого точно нельзя обмануть — это тело. Оно же дурное, привыкло когда-то, а теперь не понимает почему нельзя ощущать те же самые порывы, что раньше разрешались все время. И как ему пояснить, что всем кроме него это не нужно? Хотя, наверное, какая-то часть трепыхается и шепчет: «А может: да ну его? Попробуем», но Накахара ей слова не давал. Бедный-бедный Чуя Накахара, который все время пытается вырваться из оков заснувших болезненных чувств и ловушек, что расставляет бывший напарник, а когда в очередной раз решает, что пора с этим заканчивать, то попадает вместе с ним в мир, где их другие версии счастливы, а они сами же зацикленные в одном времени, сам на сам. И все вокруг лишь декорации. Нет, никаких компромиссов с самим собой тут не будет. Он же твердо решил: последняя миссия. И пускай она что-то затянулась. Но он ни в коем не должен себе позволить вновь чувствовать нечто подобное, потому что дальше будет больно. Это он точно знает. С Осаму так всегда: только подпустишь ближе, только дашь слабину, а потом стоишь с разбитым на осколки сердцем, которые самолично должен склеивать. Черт же этот еще и переложит их отношения собирать также. Будто так и правильно. Но нет. Ни в этот раз. Это заведомо проигранная партия. А в ней на ставке будет слишком многое. Так что глупому телу запрещено откликаться, даже если оно и хочет. Окурок обжигает пальцы, солнце лупит по глазам, а пронырливая Йосано, справно лавирует между работниками и баггами, что везут аппаратуру, подходит ближе к Накахаре, наклоняя голову набок, улыбаясь. В реальности он с Акико, конечно, что знаком, но друзьями бы он их не назвал. Как и всех в агентстве. Он просто пару раз им помогал по воле своего босса, который отдавал подобный приказ. Но в это вселенной похоже, что они довольно близки, учитывая специфику их общения. Наверное, что в мире без способностей и где он не Исполнитель, то почему бы им не подружиться. Йосано ему даже нравится, она выглядит умной женщиной, которая порой может дать дельный совет. А еще она кажется невероятно проницательной, когда говорит: — С тобой что-то происходит. Ты обычно не такой, — она щурит глаза, внимательно разглядывая, будто сканирует, пытается найти какую-то свою правду. Есть безумное желание поделиться хоть с кем-то о том, что происходит на самом деле. Потому что он хранит это в себе, зная, что завтра все забудут. А может станет легче, если он хотя бы поговорит хоть с кем-то? В том, что завтра все забудут он уже не уверен, ведь дни наконец начали двигаться, но сказать то, что гложет хочется дико. Словно это иллюзорная надежда, что наконец хоть на минуту станет свободнее. Особенно после того, как нахлынувшего цунами из воспоминаний, которые будоражат, ему рьяно хочется скинуть эту ношу. Тяжело все время противиться. И порой накатывает. Как и сейчас. Происходит что-то совсем незатейливое и вот: он переводит дыхание, курит, ругает себя и старается не третировать мыслями о прошлом. Все дело в том, что Осаму был всегда ужасно болтливым и в темноте квартиры, под тихую музыку, под свет приглушенных ламп, распластанный на белоснежных простынях, со своими дурацкими улыбками и закатывающимися глазами при сильных толчках, он тоже порой много чего говорил. Только вот потом, это все равно ему не помешало уйти не сказав ни слова. Дивная какая-то закономерность. Он пиздлявый лишь тогда, когда это выгодно ему одному. Совсем не заботясь о том, что эти слова значат для других. Для Чуи значили многое, от этого и было еще хуже. Ненадежный, мерзкий черт, предатель и закоренелый эгоист — вот, кто такой Дазай. — Ты даже не поверишь, если я скажу тебе правду, — усмешка какая-то грустная. — Он что опять вернул тебе кольцо? — подозрительно глядит, тоже подкуривая, вызывая у Накахары непонимание. Разве в этом мире не все идеально? Его будто током прошибает. Он настолько уверен, что эта вселенная какая-то сказочная, где сбываются все его тайные желания: никакой мафии, никаких способностей, обычная жизнь, что он даже и не мог представить себе, что при таком хорошем раскладе у этих здешних версий тоже могли бы быть какие-то проблемы. Чуя, право, лелеет мысль о том, что он хочет как можно быстрее отсюда выбраться, апеллируя тем, что забирать чужое счастье — это не в его стиле. Но что если тут тоже нет счастья? Он как-то об этом не подумал. Почему именно эта вселенная? Сперва думалось, что она как специально желанная, должна его подразнить. А вдруг все же здесь что-то глубже? — Чего? — обалдело переспрашивает, все еще пытаясь понять, потому что он прошерстил от и до всю информацию про здешних них, но такого что-то ни разу не видел. — Не ломай комедию, я же прекрасно знаю о том, что случилось перед свадьбой тогда, — славно, конечно, но он-то не знает. — Ты на такой случай просил отдать мне это, если снова повторится, так что, вот, — она вытягивает из кармана широких джинс небольшую записную книжку, отдавая ее Чуе, похлопывая того по плечу. — Все у вас будет хорошо. Вам же суждено быть вместе. Йосано подмигивает, разворачивается, чтобы словить гримершу Кейт, которая должна как раз с ней потрепаться на перекуре, а после подготовить к сцене, потому что в сериале уже все перенеслось в декорации агентства. Накахара оторопело глядит на записную книжку, открывает, смотря как страницы заполнены текстом, его же почерком: аккуратным курсивом, с сильным нажимом, косые буквы с завитушками. Точно, что его. Чуе не терпится прочитать послание оставленное самому себе здешним собой, поэтому он внутренне извиняется, что плюет на работу и находит знакомого водителя, что как обычно бродит недалеко, болтая с операторами, прося того отвезти его домой, потому что читать охота под бокал вина и в интимной обстановке. Интуитивно кажется, что послание это очень важное. Дорога после обеда пустая, так что они доезжают довольно быстро, Осаму внутри не обнаруживается — ну и слава богу, потому что сейчас совсем неохота разбираться с тем, что произошло парой часов назад на съемочной площадке. Он об этом лишь жалеет, нужно было умелее себя контролировать. Чувствуется, что это ему еще аукнется. Дазай все понял. И это ужасно плохо, потому что зная того, он зацепится мертвыми клешнями, давя и раздирая. Чуя, право, без понятия чего на самом деле хочет от него Осаму. Все вернуть? Не видно, что это ему сильно нужно. Продолжать топтаться на месте? Тут уже не вариант для Накахары. Их отношения Чуя восстанавливать не собирается, а Осаму никогда и не признает, что их нужно снова собирать по кирпичикам, по его вине. Так что это тупик. Но может найдется ответ. Накахара располагается на диване в гостиной, наливает в бокал изысканное красное вино, залазит с ногами, глотает напиток и открывает маленький записничок, пробегаясь глазами по написанным строчкам, заинтересованно внимая: «Привет, Чу, это я — ты. Ой, какая-то чушь получается, но ты понял. Верно, если ты это читаешь, то Йосано сдержала обещание и отдала тебе мои писульки, когда они тебе очень нужны. Не знаю когда именно это понадобится: через год, два, а может через пять лет, неважно. Главное, что ты это прочитаешь и все поймешь. Наверное, что ты сейчас невероятно устал. Вновь Осаму портит тебе жизнь, да? Так было всегда, Чу. Просто порой ты это забываешь, потому что очень любишь. Нам с Осаму лучше, чем без него. Вспомни тот самый период, когда был год разлуки, о котором мы никому не говорили, кроме Йосано. Скрывали от репортеров, что больше не живем вместе, что он нам вернул кольцо, что мы, кажется, порвали. Играли в сериале будто ничего не произошло, улыбались друг другу, делали вид, что сможем играть роли и в жизни. Но не смогли. Дурацкие чувства всегда нас нагоняют, как бы мы от них не бежали. В этом-то и наша проблема. И наверно, что ты сейчас проживаешь то же самое, что мы уже когда-то прожили. И верно думаешь: Хватит с меня его выходок, достал. Это была ошибка. Но, Чу, как бы там не было, ты пожалеешь, если отпустишь, если наконец решишь что пора уже закончить все это. Чтобы он не сделал на этот раз — переступи через себя, сцепи зубы и скажи, что простил. Пускай неискренне, пускай совсем не хочешь, но оно придет позже, потому что он будет знать, что ты сделал в очередной раз уступку для него и, поверь, все встанет на свои места. Все это чертовски сложно, я знаю. Ты будешь топить себя в том, что тебе не нужны эти проблемы, что это все стало слишком отягощающее, что чувства все равно утихнут. Но от чего-то я сомневаюсь, что такое и правда случится. И рано или поздно он перед нами извинится, а мы тогда уже простим искренне. Потому что это, блять, Осаму. Он сложный, непонятый, эгоистичный и чрезмерно любит использовать свои дурные манипуляции. Но, наверное, этим он нам и нравится. А еще у него длинные классные ноги, которые, ну ты и сам знаешь, короче. Чтобы он в очередной раз не натворил — дай ему шанс. Пускай это уже не второй по счету, а тысячный. Потому что все те безликие люди, утопание в алкоголе, загрузка себя кучей работы — не помогут, я то знаю. Впрочем, если в этот раз Осаму облажался уж слишком, то ударь его хорошенечко, выбей весь дух, расквась милое личико, чтобы Рина зарисовывала эти синяки сетуя на то, что это полный кошмар, а ты изверг. В общем ни в чем себе не отказывай! Это тоже порой нужно. Зато потом все вновь будет хорошо, спокойно, конечно, что до следующего раза, сам понимаешь. Так что верни блокнотик Йосано, потому что он тебе еще понадобится. Как бы там не было, Чу, вас все равно ждет хороший конец вместе. Не проеби его! Лучше заставь Осаму хныкать, сам знаешь, он довольно чувствительный, а перестимуляция его разбивает. Что-то увлекся, ты меня тоже пойми, он сейчас на шезлонге загорает. В неглиже. Специально. А у нас через полчаса интервью. Короче, я побежал. Держись, дружище. Проси у него щенка, если прям облажался ужасно. Мне пока не удалось уломать. Успехов!» Чуя посмеивается, перечитывая пару раз, потому что он уверен, что здешний он довольно забавный мужчина, учитывая его стиль написания этого послания. А еще он думает, что все не так уж и радужно в этой вселенной, как он предполагал с самого начала. Они счастливые, но тоже прошли что-то разбивающее. Просто этот Накахара выбрал прощать и закрывать глаза каждый раз, потому что не может совладать с тем, что разлука дается ему тяжело. Реальный же Чуя отличается. Он много про это думал. Готов он ли простить и забыть? Может и готов. Но довериться — нет. И может прозвучит абсурдно, ведь он постоянно доверяет Осаму жизнь, но соль в том, что жизнь он готов доверить, а вот сердце — нет. Потому что умирать, в случае чего не так уж и больно, а вот собирать разбитое на осколки сердце и жить дальше с этим дальше — очень. Один раз он уже так сделал, но второй не переживет. Поэтому не выйдет сцепить зубы и гордо сказать, мол: «Проехали, я готов начать с самого начала». Потому что где гарантии, что через пару лет не повторится то же самое. Здешний Чуя, наверное, более упертый, что ли? Или жизнь его не так помотала. Ведь никакого тяжелого детства, опытов, потерь, отсутствие способностей, древних богов и никакой мафии. Поэтому ему и легче все это дается. Но реальный Накахара терпеть не может переживать предательство. От чего-то оно вечно его преследует. Словно чья-то злая шутка или какая-то кара выше. И черт его знает, чем он заслужил подобное. Самолично кидаться на амбразуру, зная заведомо, что тебя могут предать — он не собирается. В этот раз уж точно. Пускай это звучит ужасно, пускай он возможно самостоятельно заводит себя в тупик, из которого больше не будет выхода, но он чувствует, что еще одного предательства не сможет выдержать. Он просто желает жить спокойно. И если это будет порознь с тем, к кому чувствуешь то, что не может заглушить ни разлука, ни обида, ни его скотское отношение, ведь чувства оказываются все время сильнее, как бы ты себе об этом не врал все время — так тому и быть. Это игры с собственной совестью. Бесконечно врать себе, что так будет лучше, но, право, он уже давно не знает: что такое лучше. Можно провести отвратительную аналогию с гангреной: если конечность начинает гнить, то ее все же нужно ампутировать, чтобы заражение не расходилось дальше, отправляя все тело. Кажется, будто в ситуации с Осаму точно также. Его нужно вырезать из своей жизни. Не стоило ему возвращаться, не стоило начинать вновь совместно работать, не стоило соглашаться на безумные планы. Потому что вот он итог: заперт в ином мире с человеком, к которому все время стараешься ничего не ощущать, а выход из этой петли лишь один — признать, что все время себе врешь о ненависти и нежелании. Нет, он правда ненавидит Дазая, ведь из-за него все именно так. Тут уж правда. Забавно то, что он искренне верил, что хоть в этом мире Осаму не плевал ему в душу, но нет, у здешних версий все точно также, но все равно немного по-другому. Дазай везде, блять, одинаковый. Неизменный. Будто во всех вселенных отыгрывает свою роль точно по сценарию, из образа не выходит и ведет себя по прописанным канонам. И это чертовски злит. Все это даже смешно. Одновременно с этим и грустно. Вот такая вот подлянка от жизни. Но ведь он правда, искренне, желает вырваться отсюда как можно быстрее. И похоже, что для этого предстоит заключить сделку с дьяволом. Его же личный дьявол, как раз-таки открывает двери ключом в дом и фальшиво посмеивается. Чуя вздыхает, откладывая записную книгу, с которой так и сидел все это время, даже не заметив, что на город начали спускаться сумерки, а он прочно застрял в своих мыслях: в темноте, с бокалом вина, пытающийся решить дилемму. Верхний свет резко загорается, расплываясь по большому помещению, мелодичный голосок, смех, цокот каблуков, шум в прихожей, пока звуки не приближаются к гостиной, где спокойный и сдержанный Накахара, будто заведомо знавший, что Осаму не оставит его сегодня в покое после произошедшего на съемочной площадке, так и продолжает сидеть, глотая вино. Что ж, он был к этому готов. У Дазяа всегда есть копилка идиотских способов заставить его беситься, но он такой милости от себя не позволит. Бывшему напарнику только и нужны эти лишние эмоции, которыми он после удачно манипулирует, в свою пользу, выгрызая так победу. Смех моментально затихает, повисает странная неловка тишина. — Саму… — приятная на вид брюнетка, едва ли ей больше двадцати пяти, с длинными волосами, что заплетены в тугую косу, огромными яркими голубыми глазами, поджимает пухлые губы, когда сперва цепляется взглядом за то неадекватное количество фотографий на стене, а потом и за их участника, рыжий же приветливо машет ей ручкой, хмыкая. — Добрый вечер, миледи, — он шутливо снимает шляпу, веселясь тому, как она растеряно смотрит то на одного мужчину, то на другого, Осаму же давит издевательскую улыбку. Девушка неловко тушуется, поглядывает на довольного Дазая, который во все глаза наблюдает за реакцией бывшего напарника, вовсе не обращая внимание на то, в какое неудобное положение поставил даму. Осаму так-то решил, что самый лучший способ привлечь внимание того, кто тебя «ненавидит» — это заставить ненавидеть еще больше или в чем там заключается его гениальный план, одному богу понятно. Хотя, все до простого разумно, право, дамы и господа. По методике Федора Достоевского прямо таки. Хочешь к себе прицельного интереса: забери всех, уничтожь все, заставь нуждаться в тебе. Но это, правда говоря, у них и так давно имеется. А сегодня ему приоткрылась небольшая завеса того, что Чуя сколько бы не отпирался, но к Осаму чувствует не только ненависть, уж очень он явно это показал, так что: «Хочешь меня — я заставлю тебя ревновать». В мире Дазая это хороший план. В мире нормальных людей — это полный отстой. — Так, я пожалуй пойду, — тянет она, еще раз смотря на все эти тучи фотографий и особенно на ту самую свадебную, которая прямо так и кричит. — Что ты, оставайся, — дружелюбно говорит Накахара, похлопывая ладонью по месту на диване рядом с собою. — Я свалю спать минуток через двадцать, утомился дико, а вы развлекайтесь. Брюнетка обалдело хлопает глазами, совершенно растерянная подобной ситуацией, будто из ситкомов каких-то дешевых, ей-Богу. Осаму же ничего не говорит, недовольный реакцией, он то думал, что рыжий взбеленится, закатит истерику или как обычно стукнет его, да посильнее, но тот просто щурит глаза, мило улыбается, продолжая потягивать вино, совершенно не заботащийся о том, что вроде-как должен был реагировать иначе. Не получит Дазай ни капли его истинных эмоций. И так уже сегодня оплошал, выдавая себя, глупое тело и мелкие рефлексы, которые так некстати все подпортили. Девушка же решает что она участником этого фарса не будет, разворачиваясь на каблуках, она уходит, громко хлопая дверью, оставляя их наедине, в этой странной тяжелой тишине. Дазай анализирует, быстро пытаясь понять почему же не сработало, когда Накахара наконец спрашивает, насмехаясь: — Ну и что это ты устроил? — Ревнуешь? — елейно говорит Осаму, едва ли с надеждой. Ну должен же, да? — С чего бы? — хмыкает Чуя. Его абсурд этот больше смешит, такая несоизмеримая глупость. Вот что значит быть гениальным, но при этом социопатом с низким эмоциональным интеллектом, да, скумбрия? Тяжело все соизмерять обычными человеческими мерками, когда твой мозг думает совсем иначе. Откуда вообще ему в голову пришла такая идея, что это заставит Накахару приревновать. Забавно даже. Дико. Он едва ли сдерживается от того, чтобы не засмеяться. — Между нами ничего нет, можешь заниматься, чем хочешь. Очень очаровательная леди, но надо было сказать, что местный ты женат. Или, на худой конец, хотя бы не приводил ее в дом, где все завешано свадебными фотками. Подумай над этим на досуге, ладно? Отели все еще существуют, скумбрия. Дазай недовольно поджимает губы, двигается неспешно, подходя поближе, чтобы остановиться едва ли в сантиметре от бывшего напарника, который так бархатисто посмеивается, глядя на сиюминутное разочарование, что читается на лице Осаму, приходится запрокинуть голову, чтобы глядеть прямо в глаза. Вымахал же черт. — Ты сложный, малыш Чу. Сперва говоришь, что ненавидишь меня и между нами ничего не может быть. Потом внезапно всем телом кричишь, что хочешь повторить то, что у нас было пару лет назад. Срываешься, словно застанный врасплох. Но при этом, когда я воплощаю в жизнь твое: «Все у меня будет, но не с тобою», то даже и бровью не повел, — сдается Осаму, выпалывая все на духу. Что-то он совсем уже потерялся. Это, наверное, что первая загадка, которая ему совсем не хочет поддаваться. Чуя вдруг перестает смеяться, чувствуя, что разговор заходит в странное русло: тут или нужно немедленно сбегать, или ловить лицом удар. Поскольку он все же хочет выбраться из этого мира, то выбирает кинуться на амбразуру. Может та самая эспер, что запихнула их сюда поймет, что дело не идет и смилуется, когда он обозначит курс, в котором могут двигаться их отношения. — Дазай, я просто устал. Ты спустя четыре года врываешься в мою жизнь даже без приглашения, продолжаешь делать вид, что все в порядке, заставляешь меня идти на поводу каждый раз. Я может и хотел бы, честно, — спокойно говорит Накахара, но прежде чем Осаму успеет расценить эти слова по-своему, он жестом его останавливает, продолжая. — Но видишь ли, проблема в том, что ты ненадежный. И я тебя ненавижу, потому что ты живое напоминание о том, что мне разбили сердце, а чувства убили. Так что даже если мое тело и «кричит», то это совсем не значит, что я буду ему подчиняться. Накахара допивает остатки вина, звучно отставляя бокал на журнальный столик, поднимается, чтобы уйти на заслуженный отдых, но его успевают легко схватить за руку, несильно сжимая. Осаму ведомый порывов, сперва делает, а потом думает, когда чувствует, что кажется рыжий очень против телесных контактов, инициатором которых становится не он. — Я не понимаю, — в сердцах шепчет Дазай, заглядывая, пытаясь рассмотреть хоть что-то, кроме этого мелькнувшего раздражения. — И что по-твоему я должен сделать? — Без понятия, — он терпеливо отрывает о себя цепкие пальцы. — Точно, что не придумывать дурацкие планы, где должен приревновать. — Прости меня за все, — Осаму вдруг резко вспоминает слова Акико из этого мира, которая уж очень явно намекала, что порой извиниться помогает. Может сработает и в этот раз? А еще это нужно закрепить. Дазай пользуется моментом, чтобы схватить Накахару за подбородок подтягивая к себе, приближаясь, чувствуя теплое дыхание, невесомо дотрагиваясь до сухих губ, пытаясь утянуть в какой-то отчаянный поцелуй, не такой как бывали у них раньше, четыре года назад. Без той животной страсти, когда языки сплетаются в безумном танце, чувствуется знакомый металлический привкус, несильный укусу будет отрезвлять, а руки бешено гулять по знакомому во всех изгибах телу. Этот словно болезненный, будто Осаму не хватает слов, чтобы хоть как-то удержать, пытаясь достучаться. — Тебе понадобилось 1552 дня, из которых 91 был повторяющимся, чтобы сказать долбанное «прости», серьезно? — Чуя не отвечает, грустно посмеивается, не раскрывает тонкие губы, чтобы податься натиску, а лишь отталкивает Дазая, смотрит крайне разочарованно, разбито. Как всегда Осаму делает только хуже. — Если я скажу, что прощаю, то надеюсь этот ужасный круг разорвется и мы попадем обратно в нашу вселенную, дабы больше никогда не увидеться. Я тебя прощаю. А теперь, будь добр, отвали от меня. Накахара оставляет Дазай непонимающе глядеть ему вслед, наедине, в белесом свете лампы, в тишине спокойного дома, с полупустой бутылкой вина на журнальном столе и с идеей того, что у Осаму больше нет никаких мыслей, а его голова абсолютно пустая. Они лишь повторяют сценарий, поцелуй остается без ответа, только вот его получатель все же был при сознании, но безрезультатно. Чуя все равно уйдет, чтобы он не сделал. Может быть это кармическое наказание такое? — Чуя, очнись, наши судьбы не должны закончиться вот так, ведь нам суждено… Выстрел. — Стоп. Снято! Все возвращается на круги своя: они вновь запустили временную петлю, едва ли вырвавшись из нее всего лишь на один день, но теперь все вновь точно также. Одно и то же. Обнулилось. Чудовищная способность. Они заколдованны переживать этот день, наверное, что долбанную вечность. А как иначе. Было приятно не слышать этих слов хоть один день. Не видеть этой ненастоящей крови на Осаму. Не смотреть в его распахнутые карие глаза, нажимая на курок бутафорского пистолета. Не слышать знакомых слов режиссера. Накахара сдается. Он без понятия как им отсюда выбраться, поэтому он лишь раздраженно кидает этот дурацкий пистолет в Осаму, вылетая со съемочной площадки. Желая в те часы, что остались на этот день, куда-то пропасть, уехать подальше, забыться, потому что нет сил. Это все слишком. Он же уже сказал, что прощает, в надежде, что это поможет. Но нет, это сделало только хуже, перечеркнув их небольшой сдвиг. Ему неважно куда и как далеко. Просто куда-то. Дальше от Дазая, дальше от этой вселенной, просто спрятаться, потому что завтра все начнется с самого начала. И послезавтра. И после-после тоже. Все потонет в череде бесконечного одного дня. Можно обезуметь от того, насколько тяжело каждый раз возвращаться к этим злополучным словами Осаму, смотреть на него, спускать курок. Он уже подумывает, что может убить их к чертовой матери, чтобы хоть это остановило повторяющиеся событие. Усталость накатывает волной. Заставляет лишь больше ненавидеть, хотя, казалось бы, куда еще больше. Но видимо, что предела этому и вовсе нет. Осаму же пытается, он действительно старается придумать, что можно сделать в подобной ситуации. Ключ есть, но он погнут и сломан, а слепить новый нет возможности. Разве все может закончиться таким тупиком. Вот так глупо? В один из сотни однообразных дней он осознает, что ему нужна помощь. Помощь того, кто умеет говорить правильные вещи и думать стандартно. Потому что все его планы здесь не работают. Он ничего не смыслит в межличностных отношениях, а вот Акико очень даже. Теплым летним вечером, они сидят с женщиной на веранде, попивая вино, окуная босые ноги в бассейн. Накахара пропал — он больше не возвращается домой, так и сказав, что ему тошно каждое утро видеть Дазая, а после идти в обитель, где все напоминает о нем. О них. И Осаму отпускает, как будто ведомый все тем же сценарием, потому что он искренне не понимает что ему нужно делать. Он потерялся. Все это кажется полной бессмыслицей из которой нет выхода. — Я хочу тебе кое-что рассказать, но прошу мне поверить, — Дазай смотрит на женщину внимательно, ловит ее удивленный взгляд, сперва отстраненный, но когда она замечает ту самую серьезность, что Осаму обычно не присуща, то моментально концентрируется, готовая внимать и слушать. И он выложит все, как на духу: про разные миры; про реальность, о которой снимается сериал; про их былые отношения; про смерть Одасаку; про его возвращение и про то, что они стали заложниками этой вселенной вовсе не по-своему желанию. Потому что держать все в себе оказалось очень сложным. А еще он пришел к выводу, что самостоятельно так и не сможет найти решения. Наверное, что его просто нет. Он не способен повернуть время вспять, не делать того, что сделал, да и право, он бы все равно поступил идентично. Ему нужен был уход из мафии. Единственное, куда он бы внес коррективу — это его возвращение. Всяко теперь он осознает, что стоило хотя бы объясниться. Может тогда бы все было не потеряно. — Во-первых: ты ублюдок, — потрясено говорит Акико, когда долгий монолог друга заканчивается, запивая эти грубые слова вином, на что Осаму лишь хмыкает. Не впервой такое слышит. — Во-вторых, он ничего тебе не должен. С чего ты взял, что он примет тебя с распростертыми объятиями после всего? Все, что я поняла про его персонажа, а выходит, что и реального Чую, то он болезненно реагирует на предательства. И ты его предал, в самом, блять, прекрасном виде. Дазай поджимает губы, находя в ее словах смысл. Да, он понимает, что это расценивается, как предательство, но он тогда не мог поступить иначе. Ему нужно было время. И не был не нужен никто. Он редко беспокоится о том, как его действия влияют на других. Похоже, что этот случай был фатальным. — Так и что мне делать? — вопрошает Осаму, дополнительное подтверждение того, что он конкретно проебался ему не нужно, а требуется дельный совет, что смог бы решить эту проблему. Потому что проблема существует и никуда не пропадет. Им грозит застрять здесь навечно, если они прекратят барахтаться, пытаясь выпутаться. — Доказать, что ты изменился, Саму, — объясняет она, как маленькому, с расстановкой, наделяя каждое слово смыслом. — Как он может тебе довериться снова и быть уверен, что через пару лет тебе вновь моча в голову не ударит и ты не унесешься решать свои проблемы наедине. — Я и себе такого пообещать не могу. Мне не нужен папочка, который будет водить за ручку и решать все мои тягости, — посмеивается Дазай, за что получает неслабый щелбан от женщины, которая начинает раздражаться от его тупости. — Повзрослей. Когда ты впускаешь в свою жизнь такого человека, как Чуя, то он всегда будет хотеть разделить твою как и радость, так и горе. Местный ты такой же, блин, иногда я диву даюсь, как Накахаре удается тебя терпеть, — ворчит она. У Чуи явно золотое терпение, если он стойко выносит периодические психозы Дазая, который, право, иногда ими чрезмерно грешит. Прямо как в тот год, когда у них случилась размолвка. И снова таки по вине Осаму. Додумался же тоже кольцо отдать и говорить мол: «Я не готов», хотя это просто была банальная трусость. Этот, видимо, такой же — трусливый эгоист. — Не так уж я и плох, — защищается Дазай, но красноречивый взгляд Йосано ставит все на свои места, что он даже немного тушуется. — Ты хочешь, чтобы с тобой были рядом, всегда все прощали и следовали беспрекословно, но гарантий никаких никогда не даешь. Это же отвратительно. Разберись с тем готов ли ты наконец отпустить его или готов сделать все, чтобы в тебя поверили не только, как в напарника, а и как в партнера. Вы топчитесь на месте, потому что тебе не хватает смелости признать, что порой ты обязан переступить через себя и наконец стать чуть серьезнее. Нужно заботиться о чужих эмоциях, Саму. Это человеческая жизнь, здесь не место для шуток, — Акико смотрит на него внимательно, словно хочет всеми силами донести, словно пытается вразумить. — И что ты мне предлагаешь? Сесть вместе на диванчике, схватиться за ручки и сказать: «Я знаю, что подвел тебе, и готов сделать все, чтобы показать, что больше это не повторится», а потом счастливо обняться и пореветь? — забавляется Осаму. — Ну с чего такого можно и начать, — она поджимает губы. — Как минимум признать, что твое исчезновение было нечестным по отношению к чувствам Чуи. Ты же небось ему говорил всякие дурацкие обещания, убеждая, что он лучший человек и ты им дико восхищаешься. — Это не считается. Обычно в такие моменты я ловил лучшие оргазмы в жизни, — картинно надувает губки Дазай, за что получает по ним шлепок. Ох, у Акико рука, блин, тяжелая капец. Ему приходится поморщиться и обиженно потирать ушибленное место. — Считается. Она от злости пинает Осаму так, что его туша мертвым грузом, от неожиданности, падает в бассейн, а он, как собака, недовольно отряхивает воду, который еще и наглотаться нормально так успел. Акико же виноватой себя не чувствует, довольно смеясь, смотря на этот грустный взгляд и мокрого Дазая. Заслужил. Разговор с Йосано все же свои плоды постепенно начал давать, потому что головешка Дазая начинает многое переосмысливать. К примеру, что он и правда говорил лишнего, но когда уходил не сказал ничего. И вернулся он без слов. Хотя, Осаму обычно падок на разговоры. Но тогда они казались ему лишними. Соль в том, что только ему. А он обычно не сильно следит за тем, что говорит и что не говорит. Вот и вылезло боком. Теперь же поселилась мысль, что нужно уметь правильно озвучивать свои тайные эмоции. Заставить себе поверить. Не в корыстных целях. А искренне. И он готов следовать рекомендации Акико, что нужно дать Накахаре время набегаться, достаточно насладиться этим побегом, не желанием говорить, потому что рано или поздно, он будет готов выслушать, а тогда уже все зависит от того, насколько Осаму сможет выразить то, что его гложет, сможет ли он наконец дать гарантии и убедить в том, что этот раз будет отличаться. Пока дни продолжают тянуться, как жевательная резинка, всегда начинаясь одинаково и заканчиваясь тоже — порознь. Но в одну из жарких июльских ночей, когда на календаре все так и оставалось первое число, то Чуя все же вернулся в их общий дом, потрясенный, задумчивый и какой-то обеспокоенный. У него была слишком интересная случайная встреча, а может она и вовсе не была случайной, кто знает. Итог лишь в том, что она расставила все точки над «i», а он наконец был готов поговорить, потому что сегодня он взял с себя слово решить все раз и навсегда. Безумное путешествие заставило его переосмыслить слишком многое.