Камера. Мотор. Чувства

Совсем уж не теплый ветерок закрадется под тонкую и легкую белую рубашку, неприятно кусая разгоряченную кожу, заставляя даже поморщиться от особо резкого порыва, а босые ноги уже заледенели от того, что соприкасаются с холодным бетоном, по которому приходится ступать, периодически переминаясь с ноги на ногу. Ведь одна из них еще и повреждена, сейчас напоминает о себе тупой, периодически простреливающей болью. Хочется хотя бы как-то согреться, а из доступного только пустить себе горячую кровь. Но сегодня, пожалуй, стоит обойтись без этого, все-таки нужно еще придумать как же им отсюда поскорее свалить. А насладиться тем, как кровь может медленно вытекать, сознание туманиться, а жизнь покидать бренное тело — всяко успеется. Еще и этот агрессивный бубнеж на ухо, совсем не помогает, а скорее лишь дополнительно напрягает, мешая думать. Вот и встряли. Он вроде бы все продумал, но не учел, что его так справно проведут. Все же в этот раз у него и правда достойный противник, что играет в высшей лиге. Не то, чтобы он его недооценивал до этого, просто слишком расслабился, наверное, думая, что вот и успех в кармане. Да план, на самом деле, был хорош, даже не придерешься. Все сыграли свои роли идеально, партия была безумно точная. И собственно, что ничего не предвещало беды. Но противник играет на два хода вперед, нагло обгоняя так, что теперь приходится на скорую руку придумать как же его все-таки нагнать и вновь вернуть себе преимущество. А это оказывается делом совсем не из легких, когда попадаешь в такое неудобное положение, что твоя гениальная голова обрабатывает запрос на быстрое решение уже слишком долго. Шестеренки, так-то, ворочаются, но недостаточно быстро для того, чтобы обогнать ход мыслей противника. В воздухе пахнет горелым так, что начинают даже глаза слезиться от этого запаха, хочется откашляться, потому что еще и во рту чувствуется вязкая слюна вперемешку с кровью. Этот металлический привкус его преследует. Еще и нога, она кошмарно болит, мало того, что уже замерзла, что хоть отрезай. И на кой черт было в самом деле стрелять? Теперь и с этой проблемой разбираться. А в голове идей пока что ровным счетом ноль. Редко такое бывает, но все же случается. Нужно взять перерыв на обмозговывание. И еще не мешало бы согреться, а то так и заледенеет до смерти. Хотя, это звучит довольно интересно. Может попробовать? В той книжонке с лучшими способами для самоубийства от чего-то про подобное не упоминалось. Неужели настолько неэффективно? Да это же должно быть совсем не больно. Сперва, конечно, что появится дрожь, ведь тело будет пытаться бороться с холодом, пальцы рук и ног онемеют — это уже, кстати, имеется, а потом постепенно сердце начнет замедляться и подступать сонливость, после, что парадоксально, но мозгу будет казаться, что телу ужасно жарко — и это очень плохой симптом, ведь начинается точка невозврата, когда органы постепенно перестают функционировать и отвечать на команды, что кидает им мозг. Ну и финал красочен: останавливается замерзшее сердце или же прекращается дыхание. Мучительный процесс лишь в самом конце, потому что тело будет находиться в агонии. В принципе, что вариант действенный. С чем черт не шутит, может и взаправду попробовать. — Ну и что ты стал, как вкопанный, давай уже придумывай что-то, нам нужно обратно в Йокогаму. Или у тебя гениальные идеи закончились, а, скумбрия? — и снова это тошнотворное ворчание справа. — Если бы, малыш Чу не стрелял мне в ногу, то мне бы думалось чуть активнее. Теперь же приходится тратить время еще и на это, — едко отвечает он, на что в ответ получает очень уж красноречивый взгляд. — Ты же сам хотел, чтобы все было правдоподобно, дабы Федор поверил. Вот, пожалуйста, получите и распишитесь, — язвит Накахара, лениво дымя сигаретой. И где он их только откопал? Наверное, что умыкнул у какого-то охранника, кто знает. — Признайся, что эту пулю ты специально не задержал: тебе просто нравится смотреть на то, как я сейчас мучаюсь, — губы берет издевательская улыбка. — Поверь, я прокручиваю момент выстрела в своей голове, наслаждаясь. Если бы еще не твой фарс, который ты устроил про суждено и бла-бла, то это был бы лучший день в моей жизни, — выплевывает слова Чуя. — Претензии к моему актерскому мастерству? — Претензии ко всему, что связано с тобой. Осаму не отвечает, отворачиваясь, потому что в общий шум и гам от города, который находится не так уж и далеко, вмешивается новый странный звук, что и отвлекает его, заставляя запрокинуть голову наверх, сощурив глаза, разглядывая темное, будто бы даже черное небо, что затянуто тучами. Сейчас еще для большего эффекта только дождя не хватало. Видимо сама судьба ему намекает, что смерть от обморожения это хороший вариант на сей вечер. А еще небо разрезает странная фиолетовая вспышка, которая расходится мелкими салютами, из которых рассыпаются крупные золотистые блестки. Это определенно что-то новенькое. Одна из блесток падает на подставленную ладонь Осаму, тут же растаяв. Значит чья-то способность. Дазай перебирает в голове варианты всех эсперов, но от чего-то не может вспомнить никого с подобными умениями. Накахара тоже реагирует на незнакомый звук, пристально разглядывая золотые блестки, что начинают теперь уже их окутывать со всех сторон. Они танцуют, кружатся в каком-то безумном танце, словно ведомые своей придуманной музыкой, что играет лишь для них. Чуя отряхивает их с себя, но это вовсе не помогает, с каждой минутой золотых крапинок становится все больше и больше. Настолько много, что Дазай не может уже аннулировать каждую Исповедью. Блестки закручиваются в маленькие торнадо, собираясь в воронку вокруг мужчин, подрязгивают, будто железные оковы, шипят, как пузыри в шампанском, а еще по воздуху разносится странный, чересчур сладкий аромат, что так и забивается в нос, заставляя морщиться. Пахнет карамелью. — Это что еще такое? — чертыхается Накахара, когда блестки попадают в рот, заставляя его отплевывать золотые песчинки. — Вот тут правда не знаю, — Осаму диву дается, что впервые на его памяти Исповедь барахлит, если первую блесточку он рассеял, то теперь все остальные ему не поддаются, хотя способность все также активирована и он окутывает себя знакомым и прохладным синеватым маревом. Вдруг все маленькие торнадо, что крутились где-попало, начинают стягиваться в одну густую массу, которая с каждой минутой разрастается, закручивается, продолжает шипеть, пока из нее не начнут появляться очертания силуэта, что так похож на человеческий. Блестки склеивают лицо, создают руки, вырисовывают ноги, лепят тело. — Так, ну это уже чересчур, — грозно рычит Накахара, активируя Смутную Печаль, но та его от чего-то не слушается, вредничает, способность игнорирует призыв, не откликаясь на хозяина. — Стой, — одергивает его Дазай, думая, что это совсем уже нехорошо, если их способности не работают. Неужели этот эспер умеет контролировать чужие силы. Даже его Исповедь? Густая золотая масса формирует из себя наконец-то таки фигуру человека: высокую женщину, с длинными белоснежными волосами, которые ветер развевает, заставляя ее недовольно морщиться от того, как пряди попадают в большие фиолетовые глаза, она изгибает тонкие губы в довольной улыбке, подносит худую руку к острому лицу, внимательно разглядывая, как блестки доделывают ей длинные и жуткие костлявые пальцы, которыми она тот час шевелит, словно опробуя их возможности. Волосы путаются в зеленом шарфе, что лениво висит на плечах, она откидывает его, дабы не мешал, а когда золото наконец рассеивается, то ступает ближе, хмурясь, словно двигаться ей тяжеловато, будто ноги все еще плохо слушаются. Первые шаги какие-то и вовсе неуверенные, поэтому она останавливается, недобро поглядывая на свои ноги и что-то чертыхается, даже не обращая внимания на мужчин, что так и застыли глазея. Полы ее длинного плаща тоже ведомые ветром, словно как марево, рассеиваются в ночи, теряясь в общей гамме, и слышится звук дребезжания, будто маленьких монеток на цепочках. Такие и правда есть: золотые ленточки расшиты на темном одеянии, и с каждым новым порывом они издают звук, что так и отдается в ушах. Монетки словно поют какую-то мелодию. Кажется, что даже зовут кого-то. Осаму поклясться готов, что знает имя и внешний вид каждого эспера на этой планете, но женщина ему незнакомая, а память у Дазая вполне себе неплохая. Раньше не жаловался. Так что его первичное недоумение даже понятно. Мало того, что Федор его обставил, теперь еще какие-то неизвестные эсперы, о которых он никогда не слышал. Прямо уж какая-то непруха. Все летит в Тартар. А план же был так хорош. Теперь же все как домино: первая костяшка потеряла равновесие, с легким стуком касаясь второй, и потом уже начинается цепная реакция, когда все костяшки одна за одной валятся, создавая бегущую волну. Тут точно также. — Мне все это очень не нравится, — скалит зубы Чуя, вновь активируя способность, которая на этот раз откликается, заставляя мелкие камешки щебенки и крупные бетонные плиты срываться с места и зависнуть в воздухе, опасно подрагивая. — Но-но, — женщина наконец подает голос, машет пальцем, будто нашкодившему коту, ругая за проступок, а золотые блестки вновь появляются из ниоткуда, окутывая пространство, удушая этим сладким ароматом. — Мальчики, ну разве вас не учили манерам? Я думала вы джентельмен, мистер Накахара, — картинно охает женщина, вызывая у Осаму усмешку, потому что смотреть на то, как рыжий осекся, недоуменно глядя — ну да, это немножко забавно. — Прекрасная леди, — елейно тянет Дазай, хитро щурится, когда женщина обращает на него внимание. — Так зачем пожаловали? Она задумчиво дотрагивается до губ, стучит по ним пальцем, будто что-то обдумывает, а потом фиолетовые глаза распахиваются, золотые блесточки начинают шипеть чуть громче, трепыхаясь, будто тоже рады тому, что хозяйка что-то наконец вспомнила. Женщина снова борется с лезущими в рот волосами, давит гаденькую улыбочку и делает шаг вперед, этот уже более уверенный, чем предыдущие, словно ноги тотчас стали слушаться ее намного лучше. С каждым ее медленным шагом противный звук монеток на цепочках становится все громче и громче, заполняя собою тишину. На каком-то интуитивном уровне, может и подсознательном, хочется спрятаться от этого звука, просто закрыв уши, ведь в какой-то момент он станет таким звучным, что перестаешь слышать собственные мысли, которые роятся в голове, разбегаясь словно мышки по норкам. — Простите, я когда собираюсь вновь в цельное тело, то первые полчаса мне что-то плохо думается. Вечно все из головы вылетает, — вздыхает женщина. — Я так-то едва ли вас нашла, тьфу. Погода ни к черту сегодня, — недовольно поглядывает на небо, зачем-то делая лирическое отступление, но потом будто бы сама себя одергивает, вмиг становясь чуть более серьезной. — Так вот: никакой Йокогамы, мальчики, — дьявольская улыбка, словно по волшебству материализуется на тонких губах, а женщина, как фокусник, достает из кармана длинного темного плаща странный предмет округлой формы. Осаму успевает зацепиться за него взглядом: обычные карманные часы на цепочке из золотого металла, едва ли заметна какая-то гравировка, но с такого расстояния и не разглядеть, что именно выведено изящным курсивом. Они падают на бетонный пол, со звучным стуком разбивается циферблат, цифры куда-то разлетаются, а из сломанных часов вылетают все те же золотые блестки теперь уже в форме бабочек, что распостраняются, как какая-то зараза, моментально окутывая все собою. А после вновь этот противный своею сладостью аромат. Шипящий шум шампанского. Яркая вспышка. Их с Накахарой начинает затягивать в этот водоворот из блесток, что превращаются то в бабочек, то видоизменяясь в пленочную ленту, то вновь в песчинки, постоянно меняя форму. Осаму активирует Исповедь, желая обнулить способность женщины. Дотрагивается до бабочек, но те его игнорируют. А способность вновь перестает слушаться хозяина. Чуя кричит что-то злобное, судорожно пытаясь призвать Смутную Печаль, что отказывается его слушать, когда блесточки вдруг съедают его заживо, уничтожая с лица земли, вслед за ним теряется в буйстве золота и Дазай, напоследок лишь замечая, как женщина довольно улыбается и ворчит на бабочку, что отстала от прочей компании, явно отлынивая от работы. Они летят в золотом потоке, пока Осаму навскидку еще раз пытается аннулировать способность, но все тщетно. Не поддается. А Исповедь больше не откликается, пропадает даже такое привычное ему голубое сияние, перегорая, словно переставшая работать лампочка. — Чуя, очнись, наши судьбы не должны закончиться вот так, ведь нам суждено… Выстрел. — Стоп. Снято! Съемочная площадка разражается громкими аплодисментами, кто-то радостно улюлюкает, режиссер встает с насиженного места, похлопывая по плечу довольного оператора, глотает кофеек, и его губы растягиваются в ухмылке, когда он пересматривает последний кадр: вышло прямо таки идеально, нечего ни добавить, ни отнять. А какие же эмоции! Какая драма! Экспрессия! Потрясающе! Ох уж, их фаны будут в восторге от последней серии. Продолжения же этим несчастным ждать еще очень долго, так что интрига та самая: вкусная, сочная, чтобы даже самый ленивый был бы в восторге. Ну и славно же они нервишки потреплют ждунам. Хотя, актеры уже давно подписались на еще три сезона, но помучать-то толпу нужно, чтобы они свои гениальные теории строили, все дружно ревели, думая, что Осаму умер от рук Накахары, что сейчас всего лишь в образе вампира без чувств. Прекрасно. Он уже с наслаждением представляет эти рейтинги, что взлетят до небес, когда эта серия войдет в эфир. И сколько же будет у фанатов желания узнать как же будут развиваться отношения их любимой пары, обязательно нужно будет на интервью опровергнуть любую романтическую связь между главными героями, чтобы добавить еще дров в и так пылающий огонь. Как же ему нравится, когда горит. Сказать, что это все не больше, чем ненависть и вынужденное партнерство, ха-ха. Режиссер злобно потирает ручки, представляя реакцию жаждущих дельной информации зрителей, что будут во все глаза смотреть его новое интервью. Но он нещаден! Еще парочку сезонов нужно этих идиотов помучать, никак иначе. Главный сценарист столько корпел, прописывая их отношения, взаимодействия, тонкую связь, чтобы злобный режиссер на интервью все свел опять к картонной ненависти и ничего больше. Дьявольский план. — Парни, съемка на сегодня окончена, расходимся отдыхать. Все свободны. Всех поздравляю с окончанием юбилейного пятого сезона! — режиссер победно ухмыляется, когда команда поднимает бокалы шампанского, которое ассистенты, под шумок, уже успели всем разлить. Как-никак, а отметить полагается. Столько работы было проделано, мама не горюй. Этот сезон им всем боком выдался, уже работали из последних сил. Сценаристы там испражнялись как могли, потому что и злодея непобедимого создай, и драмы, пробивающей на слезинку, сделай, а и главное не забудь помучать кврибейтингом, ведь соукоки им только рейтинги и делают последнее время. Нет, их прям уж так сливать нельзя, сами понимаете, нужно же столько еще мерча втюхать, что ого-го. Да, такое завершение сезона точно, что подогреет интерес даже тех, кто в эту любовную линию до последнего не верил. Надо же было Кафке в тот новогодний корпоратив так наклюкаться, чтобы придумать этот перл для уст Осаму на последние секунды перед окончанием финальной серии. Режиссер все диву дается: и как ему смотреть на интервью в глаза зрителей и не заржать, говоря гордое: «Не придумывайте! Да, Чуя ненавидит Осаму, а Осаму ненавидит Чую. Между ними лишь это». Вот умора! Накахара тупо пялится на хлопающего глазами Осаму, что так и глядит на него своими карими глазищами, в которых сквозит идентичное непонимание. Выстрел-то был ненастоящий и пистолет, что в руках у Чуи не просто не заряжен, а он, сука, бутафорский. Подделка. Легкий, как пушинка. Но место точно такое же, как злополучная Мерсо, будто они в долбанном воспоминании. Хотя, в настоящих событиях не было этой кучи работников за камерами, кричащего режиссера и подбегающих к ним каждые пять минут гримерш, что поправляют на Осаму поддельную кровь, а Чуе проверяют линзы. Какой-то абсурд, не иначе. — Чего это за хрень вообще? — шипит Накахара, словно озвучь он вопрос вслух, то станет хотя бы немного понятнее куда это их занесло. Кто все эти люди? Камеры? Шампанское? — Чуя, мы, кажется, в сериале, — Дазай оглядывает площадку, замечает как снуют туда-сюда люди, которые уже собирают оборудование, как пузатый мужик довольно поглаживает свою реденькую бородку, мерзко хихикая, рассказывая молоденькой ассистентке, что он собирается сказать на интервью, ошарашивая аудиторию, как запыханный парень носится с толстой папкой, выискивая глазами кого-то, и когда он ловит взгляд Осаму, то радостно двигается в их с Чуей сторону, спешно переставляя длинные ноги. — Черновой вариант сценария на шестой сезон. Кафка просил передать, — парнишка всовывает так и сидящему на полу Дазаю папку, пока тот оторопело хлопает глазами, забирая увесистую штукенцию. Осаму дотрагивается до лба, измазывая руки в ненастоящей крови, быстро вытирая ту об белую рубашку, кидает на пол сценарий, когда парнишка разворачивается, улепетывая распивать шампанское с коллегами, оставляя их с Накахарой в покое. Чуя злостно выкидывает бутафорский пистолет, ненавистно глядит на бывшего напарника, будто это он виноват в том, что их занесло в сие странное место. Дазай наконец поднимается, даже не взглянув на папку, игнорируя ее, хотя может ради интереса стоило бы обратить внимание, об этом он задумывается всегда на секунду, потому что потом его сбивает с мысли знакомый голос. — Эй, палочки твикс, вы будете шампанское с нами или у вас, как всегда, планы на двоих? — Акико стучит своими острыми каблуками по паркету, подходя ближе к мужчинам, поправляет выбившуюся прядь темных волос, хмыкает, протягивая Чуе бокал, который тот принимает как очень удачное сейчас подношение, выпивая залпом под довольный взгляд женщины. — Тяжелый сезончик, да? Дазай неспешно кивает, словно в замедленной съемке, все стараясь обмозговать то, что происходит. Выходит, что способность того эспера закинула их в какой-то параллельный мир, где они актеры в сериале своей жизни. Или как иначе? Он думал, что только книга способна на подобное, но похоже, что крайне ошибался в своих догадках. Похоже, что существуют и другие варианты того, где может хранится альтернативный мир. А может способность женщины это и есть этот сериал? Пока что понятно, что ничего непонятно. А Осаму такое совсем не нравится, потому что он привык все предугадывать, знать наперед и просчитывать все шаги на несколько ходов. Но последнее время ему словно не везет. Все началось с Достоевского. Словно тот открыл какую-то черную полосу, что теперь преследует Дазая чередой неудач, не иначе. — Мы, наверное, поедем домой? — наугад говорит Накахара, возвращая женщине пустой бокал, все еще чувствуя себя ужасно странно, потому что впервые в его теле все так спокойно: нет ни Смутной Печали, ни присутствия Арахабаки. Это его беспокоит. Ощущается необычно, незнакомо, даже как-то одиноко, что ли. Он настолько привык, что является сосудом для древнего бога, что без него будто бы опустел. — Скукотища. Опять сваливаете от всего веселья, чтобы заниматься своими непотребствами, — недовольно ворчит женщина, расстроено их покидая. Они переглядываются удивленно, каждый расценивая эти слова по-своему. Можно по-разному трактовать слова женщины: Чуя решает не задумываться дольше положенного, Осаму же начинает кое-что подозревать. Группка распивающих шампанское махает им на прощание, когда мужчины покидают площадку, вырываясь на улицу: это точно, что не Йокогама, стопроцентно. Они будто находятся в каком-то небольшом городке, но все говорит о том, что это все еще съемочный павильон, ведь огромная надпись «STAGE 16» слишком уж громогласная. По асфальтированным дорожкам ездят маленькие электрические багги и грузовички, что перевозят оборудование и декорации. Со всех сторон гудит шум, гул генераторов, тихое переругивание персонала, пищит какая-то техника, парочка операторов громко смеются над шутками мужчины в темном костюме, что сидит во внедорожнике и, приоткрыв окно, болтает, покуривая сигаретку. На улице предательски тепло, хоть уже и явно вечернее время, вокруг так много кустистой зелени, высаженные пальмы, особенно удивляют. Тот самый мужчина, что болтал с операторами, наконец отвлекается, обращая внимание на застывших мужчин, которые так и стоят в проеме, оценивая обстановку, потому что нужно хотя бы понять, где именно они находятся. На съемках сериала — это ясно. Но где? Мужчина заводит машину и подъезжает к ним, паркуясь прямо рядом, а после дружелюбно басит: — Вы уже закончили? Не хотите отметить со всеми? — Да как-то нет настроения, — хмыкает Осаму, уже начиная веселиться, становится даже интересно. Такого он точно не мог предугадать, нужно сориентироваться что вообще происходит и как отсюда выбраться, а пока он решает подыграть этому мирку. — Ну так запрыгивайте, — мужчина гогочет. Чуя глядит подозрительно, щурит глаза, но в машину садится, потому что уехать подальше от этого абсурда хочется больше всего. И неважно куда. Вот чтобы он еще раз согласился помогать Осаму — да ни в жизни! От него вечно одни проблемы, честное слово, сколько уже можно. У Накахары были чудесные четыре года спокойствия и вот опять: в его жизни вновь появляется долбанный Дазай, который несет за собою всякие сложности. Лучше бы гнил там, где он там бы не гнил. — Вы сегодня домой? — вопрошает водитель, выезжая прочь из студии. Осаму глядит в окно потрясенно, когда они преодолевают массивные ворота с охраной, где все приветливо кивают, а когда машина встраивается в поток с другими тачками, то Дазай может только и держать упавшую челюсть, ведь они проезжают огромную надпись с белыми массивными буквами «Голливуд». То есть, они в Лос-Анджелесе. США. Даже не в Японии. Какого черта? — Ну, наверное, да? — как-то неопределенно отвечает Накахара на вопрос заданный мужчиной, тоже глазея на надпись. Вот же их, блин, занесло потоком золотых блесток на другой континент, в другую вселенную. В машине приятно пахнет отдушками, водитель мягко едет, справно перестраивается и чувствует поток машин, а они неспешно въезжают в роскошный район, где ухоженные улицы с ровными тротуарчиками, что так и блестят чистотой. Дома вокруг все, как на показ, такие идеальные, в стиле итальянских вилл с терракотовыми крышами. Райончик так и утопает в этой пестрой, яркой зелени, что радует глаз со всех кругов: засаженные газоны цветами и выстриженные травинки. Машина подъезжает к огромному дому в стиле модерн: он кубической формы, со стеклянными фасадами, с консольными балконами, что красиво разбавляют строгий фасад, огромные панорамные окна от пола до самого потолка, а крыша плоская с аккуратным зеленым насаждением. Территория вокруг дома тоже приличная, во дворе припаркована какая-то баснословно дорогая тачка, очень сильно похожая на ту Накахары, что Осаму пару лет назад сжег. Но вот стоит себе живехонькая. Как привет из прошлой жизни. — Ну-с, приехали, — водитель останавливается, глуша мотор, а мужчинам ничего не остается кроме того, как выйти и попрощаться с ним, желая хорошего вечера, а тот подмигнет как-то очень хитро. Чуе все это не нравится, поэтому он нацепляет свою самую угрюмую гримасу, проходя в дом, чтобы уже хоть где-то скрыться и в спокойствии подумать. Помещение, право, шикарное, небось неимоверно дорогое. Видимо, актеришки в этом мире нормально так деньжат рубят, если могут себе такое позволить. Точнее он, который в этом мире актер. Какая же чушь, твою мать. Даже в голове все это безумно звучит. Мир мало того, что без способностей. Он долбанный актер. А еще сранный, мать его, Лос-Анджелес. Если бы ему кто-то пару часов назад сказал, что после всего того представления в Мерсо его ждет еще и нечто подобное, то Чуя бы дважды подумал, а хочет ли он и в этот раз помогать Дазаю, слепо следуя его плану. Тут явно, что планы скумбрии дают сбой. В который раз за сегодня. Уже, блин, закономерность. Осаму плетется сзади, начиная осознавать, что кажется рыжего буквально через пару минут точно что порвет, когда он все поймет. Дазай даже не хочет ничего говорить, зная, что шоу будет первоклассное. Поэтому, когда слышится вопрос, то Осаму едва ли себя сдерживает от смешка. — Не могу понять, блять, мы что живем вместе? — Накахара продвигается вглубь просторного коридора, рассматривая изысканную обстановку. Да, дизайнеры тут явно поработали на славу: мраморные полы, гладкие и ровные стены молочного цвета, много приятного теплого освещения, что не третирует глаза яркостью, удачно вписывающиеся небольшие предметы интерьера. Все к месту. — Мы не просто живем вместе, малыш Чу, мы женаты, — хитро скалится Осаму, кивая на огромную свадебную фотографию в витиеватой рамке, что висит на стене, там изображены они же и весьма довольные, демонстрирующие обручальные кольца на безымянных пальцах фотографу. — Чего за хуйня происходит в этой вселенной, — Чуя задирает голову, неверяще пялясь на радостного «себя» на изображении, которому похоже все это очень нравится. Ну, судя по тому, как он приобнимает Дазая, то точно, блять, очень нравится. — Мы? С тобой? Меня сейчас стошнит, — Накахара отворачивается, чтобы лишний раз не мучать глаза этим безумством. В гостиной находится очень удобное кресло, которое так и манит, а еще у него из этого мира похоже, что неплохой вкус в алкоголе, так как на журнальном столе стоит открытая бутылочка славного коллекционного вина. Ну хоть в чем-то похожи. А еще и тачка, кстати, да. Накахара и не думал, что вновь увидит эту малышку еще хотя бы раз, ведь злоебучий Дазай подорвал его машину. Чтобы он поскорее сдох так-то и перестал портить жизнь, ей-Богу. У Чуи из этого мира совсем нет мозгов, что он окольцевал себя с кем-то подобным, хотя может Осаму тут нормальный. Правда, что-то в это очень слабо верится. Чтобы-то Дазай и был нормальным? Да такое вряд ли существует в какой-либо вселенной. Он небось везде одинаковый: мерзкий, приставучий и кошмарный предатель. Накахара наливает бокальчик, падая в кресло, закидывая ногу на ногу, глотая напиток и наслаждаясь тем, какое же это вино приятное на вкус. Да, то самое, которого он когда-то открыл 89 бутылок, чтобы отметить уход Осаму из мафии, и соответственно, что и из его жизни. Прекрасное было время. А вот сейчас снова, блять, Дазай и все проблемы из-за него. Какой-то невиданный мир, где все уж совсем странно. И что дальше делать — хрен знает. Остается надежда, что у этого уникума уже созрел план, как же их отсюда поскорее вытащить. Нет, после этого он точно, что больше никогда не согласится помогать Осаму. Даже если Мори в очередной раз попросит. Ни за какие коврижки. — Ладно, то что мы америкашки, живущие в шикарном доме в Беверли-Хиллз — я готов стерпеть, — для верности Чуя еще раз оглядывает богатую обстановку дома, которая несомненно радует глаз. — И что мы дешевые актеришки какого-то голивудского сериальчика про нашу реальную жизнь — тоже. Но то, что мы с тобой женаты, господи, блять, да это даже звучит отвратительно, — Чуя для верности корчит недовольную гримасу, изображая рвотные позывы. — Прям настолько? — Осаму наклоняет голову набок, щурясь, цепляя на лицо улыбку, хотя, на самом деле, даже как-то неприятно кольнуло, что Накахара прямо так резко реагирует на то, что подобное было бы возможно. Слишком уж у него бурное отвращение на то, что в этой вселенной они могут быть вместе так. Не как партнеры по долгу службы. Не как бывшие напарники, что вновь вынуждены работать вместе. Не как названные враги. — Мне противно даже на тебя смотреть, — грубо отвечает Накахара, даже и не подумавши смиловаться. И Чуя совсем не кривит душой, когда так говорит, потому что за эти четыре года много чего поменялось. Может между ними и теплело тогда в восемнадцать, но поступок Осаму перечеркнул абсолютно все хорошее, что когда-либо происходило. Накахара не способен простить это предательство. Что самое разбивающее: нет это не то, что никогда не звучали извинения, а то что это никогда вообще не обсуждалось. Просто вот так, будто и не было, словно и живи ты дальше, забыв. Но он не забыл, а воспоминания все еще свежие. И пускай он доверяет свою жизнь порой, пускай работает вместе волей-неволей, пускай проводит последнее время много часов в обществе бывшего напарника вынуждено, но все это — его обязательства, которые даже если не хочется, то все равно нужно выполнять. Так что, да, на Осаму даже смотреть противно, потому что он ходячее напоминание о самом неприятном в жизни Чуи предательстве. — Взаимно, малыш Чу, — парирует Дазай, пихая куда-подальше те самые мысли, что его так-то чертовски задело. Прямо таки до горящей внутри обиды, что съедает. Но с этим можно примириться и жить. Не впервой. Разговор как-то вообще не клеится, от слова совсем. Виной тому или эта вечная недосказанность, что между ними уже, как привычка какая-то. Или все дело в обстановке. А может проблема во всех накопившихся ситуациях. Черт его знает. Много чего между ними было, но такого холода — никогда. Прямо таки, что хоть камин зажигай и ладошки к огню подставляй, дабы немного согреться. Осаму мог бы, чисто из вежливости, извиниться, что его план не сработал, что он потянул их в какую-то неясную заварушку, а как итог они сейчас в своем-чужом доме, где-то в ином мире. Дазай мог бы, но не стал и не станет. Потому что Накахару никто не заставлял ему помогать, верно? Верно. И не нужно прикрываться долгом, честью и обязательствами перед мафией. Если бы был действительно против, то и пальцем не пошевелил. Чуя разглядывает фотографии в рамках на молочных стенах, и все предательски счастливые: они на фоне каких-то пирамид в жарком Египте, Осаму верхом на грустном и опечаленном верблюде; на съемках, где все разрисовывают цветными маркерами лицо заснувшему Куникиде; возле Эйфелевой башни, где Осаму высовывает язык и корчит дурную рожу; с Йосано и Озаки, которые в нарядных вечерних платьях; Чуя прикрывающий шляпой их поцелуй где-то на улицах Милана; Осаму на байке, закутанный в экипировку, пока сам Накахара едва ли только шлем надел. Странно это все. Будто он, но это все же не он. У него на такие глупости времени никогда не было, жизнь не была сильно благосклонной. Да и еще бы он в жизни не стал ничего подобного делать именно с Дазаем. Они, конечно, подростками славно веселились после миссий, объедаясь холестериновыми гадостями и рубясь в приставку, но им было тогда едва ли больше пятнадцати. А когда подросли и потеплело совсем иначе, двигаясь в иное направление, то Осаму эффектно в душу поднасрал. Он бы может и не против всего такого, но точно, что не с ним. И от этого еще более тошно. Надо отсюда выбираться. — Ты придумал, что нам делать-то? Обнулить эту способность ты, я гляжу, не можешь. Единственное в чем с тебя была польза и то не работает, да? — бутылочка подходит к концу, даря расслабление, что уж и злость какая-то больше не накатывает, лишь стандартное, присущее на постоянной основе рядом с Осаму раздражение. — От того, что ты мне грубишь, процесс легче не идет, — замечает Осаму, он задумчиво пялился в окно, впадая в какой-то транс. Впервые он вообще без понятия что делать, а эти едкие комментарии — на них только отгавкиваться приходится, потому что чем Накахара не прав. Как раз-таки и прав. Дазай не может аннулировать эту способность, а соотвественно, что и вытащить из параллельного мира тоже. — Так и что: сложим лапки и будем играть роли? — ядовито усмехается Накахара. — Возможно, что тут все как в книгах По: нужно найти ключ и тогда откроется замок, — замечает Дазай. Ясно, что тут не все идентично с детективами Эдгара, потому что вряд ли придется искать убийцу, но может, что тут есть подобная система. Было бы неплохо. Потому что это уже хоть что-то, хоть какая-то зацепка, от которой можно будет дальше плясать. — Мне снова нужно всех перебить, чтобы мы выбрались? — раздражение так и сквозит в тоне. — Думаю, что сейчас это не имеет смысла. Ключ в чем-то другом. Нужно немного больше времени, чтобы я понял в чем именно, — вздыхает Осаму. Накахара недовольно цокает. Время. Что ж, время действительно ценный ресурс. Главное, чтобы его хватало. Похоже, что у них сейчас хоть отбавляй. Можно расценивать это как заслуженный отпуск, которого Чуе так не хватало. Правда компания у него отвратительная. Проводить время с Осаму не по работе — извольте. Зачем насильно себя заставлять, лицемерить и из кожи вон лезть. Для кого и чего собственно? Можно было по-человечески все обсудить и тогда бы решилась эта напряженность, хоть бы немного, только вот Накахара вины своей не чувствует: четыре года назад это не он бежал так, что пятки лишь сверкали, подложил бомбу в чужую машину, никогда не отвечал на сообщения, которые ему писали, сука, тоннами, а потом вернулся и такой «А вот и я. У нас же все ок?». Нихуя у нас не ок. — Насколько больше? — Накахара переводит взгляд на Дазая, цепляясь за него, ведь тот все еще в сценической окровавленной белой рубашке, с кровью на лице и очень профессионально нарисованными ранами от пулевых выстрелов. Спускать курок, право, в реальности было немного приятно. Будто ответ за все. Словно камень с души. Но проблемы это все равно не решило. Может надо и взаправду Осаму убить, чтобы жизнь снова наладилась? — Я пока не знаю, — Дазай заведомо уверен, что сейчас прозвучит какой-то обидный комментарий с насмешками о бесполезности, он бы такой точно опустил, но Чуя допив остатки вина, молчит, поджав губы. — И что без грубых насмешек в мою сторону, мини мафия? — Провоцируешь на драку или скандал? Я не хочу ничего из этого, потому что тебе это нравится, — отвечает Накахара, поднимаясь, поправляя замявшиеся брюки и уходит вверх по лестнице, громко хлопая дверью где-то на втором этаже. А Осаму так и остается сидеть в одиночестве, прокручивая этот момент в голове, даже что ли тоскуя, что все оно вот так. Раньше Накахара бы разозлился пуще обычного от подобного. Самовольно ведясь на подстрекательство. Или поддаваясь заведомо, потому что знает, что Дазаю это и правда нравится. Вот оно как получается. Даже такое взаимодействие потеряно. Странно, ведь время для перепалки идеально подходящее, поля для подколок и привычных издевок непочатый край, а Осаму и правда облажался по всем фронтам. И с Достоевским, и с новым эспером, и с планом, и с доверием. Но последнее он признавать не собирается. Жизнь-то на миссиях все равно доверяют, разве нет? Хотя, что она та жизнь — порой разменная монета. Дазай еще какое-то время будет тихо глядеть в прострацию, думая над тем, что может оказаться ключом, что отопрет клетку этого мира, перебирая в голове варианты почему именно эта вселенная. Чем она особенная? Тут нет способностей — это немного пугает и одновременно радует, потому что эсперов, ясное дело, здесь не найти. Все ему знакомые люди — всего лишь актеры. Все, что происходит в реальной жизни, здесь всего лишь сценарий написанный безумным писакой. Тут ни опасностей, ни каких-то игрищ разума, ни сложных выборов — примитивно. Так в чем же тогда найдется этот ключ? Неужели все дело в них самих? На этой мысли Осаму концентрируется особо долго, перебирая варианты насколько бы это было реально или это его разыгравшиеся воображение заставляет думать о подобном. Потому что здесь между ними, судя по всему, прекрасные отношения, которых в реальности уже давным-давно нет. Наверное, что с поджогом машины он все же переборщил. Правда как иначе по-милому донести: «Не иди за мной. Мне нужно время». Можно, конечно, просто взять и сказать словами, для чего еще существует рот и язык, так-то. Не только, чтобы чесать вышеупомянутым и говорить всякие гадости. Важные вещи тоже не мешало бы озвучивать. Но это же Осаму, он никогда не говорит прямо, ходит вокруг да около, постоянно лишь намекает. Все же, наверное, это все сущая дурость. Ключ явно в чем-то другом: может нужно найти те самые разбитые часы, что их сюда и затянули с вихрем золотых бабочек. Нужно будет попробовать. Дазай наконец поднимается с места, чтобы пройти на внутреннюю террасу, он открывает раздвижные двери, впуская в помещение теплый летний воздух. Вокруг почти убаюкивающая тишина, только где-то вдалеке лает чья-то собака, подвывая на круглую полую луну, что сегодня освещает своим белесым светом. На нежно-голубой воде в бассейне расходится легкая рябь, что приковывает взгляд, убаюкивая. Перед тем, как выйти на внутренний дворик, он откопал еще закупоренную бутылку какого-то неплохого виски, так что теперь с наслаждением понимал, что в голове начинает туманится, а усталость берет все же свое, благодаря алкоголю. В голову так и не лезет ничего хорошего. Только какие-то бредни, что даже теориями не назвать. А ветер теплый, виски вкусный и вода заставляет прикрывать глаза, впадая в легкую дрему, от которой внезапно пробуждаешься испуганно, но потом вновь засыпаешь. Так что он так и проваливается в сон на удобном летнем плетеном кресле, с бутылкой наперевес и светящей прямо по глазам луной. И снится ему золотистый вихрь, свадебные фотографии и то, как злые голубые глаза смотрят с разочарованием. Чуя же ворочается перед тем, как уснуть, стараясь забыть этот день и надеется, что завтра все наладится, вернувшись на круги своя, в настоящий мир. Ради интереса проверяет, что же тут заставило его окольцеваться с кем-то подобным Осаму. Храни господь интернет за то, что там можно найти абсолютно все, что угодно, а если ты в этом мире еще и довольно медийная личность, то вообще легче легкого. Все очень просто: они играют уже пять лет в сериале, с семнадцати, и точкой невозврата становится та самая сцена в темнице, ну так гласят официальные источники. Накахаре же она вспоминается совсем не такой, как ее видят фанаты. И точно он бы ее не назвал «безумная химия», ведь все, что ему хотелось тогда, на самом деле, просто разбить Дазаю лицо в кровь, заставить мучаться, сплевывать вязкую слюну и плакаться из-за сломанных ребер. Тогда злость была еще слишком свежая. Чертов привет из прошлого. Стоял, закованный в наручники, улыбался, будто все как обычно. Но не было все как обычно. По крайней мере для Чуи. Была и горячая обида, и тонны смс, что ушли получателю, но не получили ответа и было желание уничтожить Дазая собственными руками, прекрасно зная, что без него некому будет обнулировать Порчу. Разве это имеет значение? Если ему суждено, чтобы тело разорвало от невыносимой боли, а древний бог получил над ним контроль — пускай так. Такую боль можно стерпеть. И простить. В этом же мире не было ничего: был лишь глупый сериал; подростки, что играют взрослых; первая любовь; куча времени, проведенного вместе, что невероятно сближает; горячие поцелуи, которые приходится скрывать от папарацци; жизнь под вспышками фотокамер и обсуждения их отношений, которыми гремят социальные сети. Не было тут и смерти Оды, которая бы заставила Осаму уйти. Не было тут и четырех годов разлуки, что посеяла этот морозный холод в их отношениях. Не было угрозы для Японии. Не было злобных планов Достоевского. Не было приказов босса, что вечно возвращали Накахару к работе с Дазаем, как бы он не пытался этого избежать. Не было и дракона, что пожирал все, давая Чуе совершить самое важное решение для себя — верит ли он в Дазая или нет. Ведь тут это все лишь полнометражный фильм, после премьеры которого фанаты пищали, а актеры после всего этого вскоре поженились. Все это так странно, но Накахаре даже немного завидно — он из этого мира счастливый, имеет все что хотел, у него единственное беспокойство заключается в том, чтобы на отдыхе его не доставали репортеры распроссами про развитие отношений персонажей в дальнейшем. У настоящего же Чуи есть и угроза миру, козни, которые плетет Федор, приказы Мори, что он не смеет ослушаться. А главное, что есть Дазай, от вида которого тошно. На этой мысли он и проваливается в сон, прокручивая ту, как заевшую пластинку, а когда открывает вновь глаза, то… — Чуя, очнись, наши судьбы не должны закончиться вот так, ведь нам суждено… Выстрел. — Стоп. Снято! Накахара непонимающе хлопает глазами, осознавая, что он все-также стоит, направив в голову Осаму бутафорский пистолет, на нем все та же одежда, ужасно неудобные линзы, а Дазай так и сидит весь в ненастоящей крови, говоря этот абсурд, что и в реальности заставил его цепляться за эти слова, обдумывая от чего вообще ему взбрело в голову сделать нечто подобное. В плане такого не было. Плевая актерская игра, ненужная никому из них, даже Федору, что во все глаза рассматривал происходящее, предвкушая победу. — Да твою ж мать, снова? — шипит Чуя, когда на фоне тот же самый режиссер, что и вчера, радостно поздравляет сотрудником с окончанием пятого сезона, а ассистенты разливают шампанское. — Это часовая петля, — тихо роняет Дазай, вытирая струйку крови, что течет из «пулевого». Вот же так попали, все еще хуже, чем он думал. Мало того, что это иной мир, так он еще и зациклен на одном и том же моменте, что будет повторяться, пока они не поймут как разорвать этот круг. Теперь поиски ключа становятся необходимостью, ведь скорее всего именно, что он и выведет из временной петли. — Ахуенно, блять, мало того, что я застрял с тобой в этой убогой вселенной, так еще и в одном дне. Будто бы мой самый худший кошмар сбывается наяву, — воет Накахара, от злости откидывая пистолет прямо в Дазая, но это совсем не больно, так как игрушка не весит ничего. Чуя моментально уходит прочь, игнорируя веселую Йосано, что уже маячит на горизонте с бокальчиком шампанского, под ее удивленный взгляд, он ни с кем не прощаясь, уносится подальше от павильона. Нужно срочно найти сигарету, перекурить и подумать насколько он готов все это выдержать, пока шестеренки Осаму задвигаются в нужном направлении и он придумает что-то. Он же тут названный гений — это его прямая обязанность, блять. — Чего это с ним? Опять поссорились из-за того, что ты не хочешь заводить собаку? — Акико хмурит тонкие брови, вопрошая и протягивает шампанское Дазаю, потому что так-то куда его деть. Дазай хмыкает про себя, неудивительно, что у здешних них такие примитивные проблемы, под стать всему такому здесь примитивному. Глупый мир. — В каком-то роде, — туманно отвечает Осаму. Все тот же спешный парнишка со сценарием так же несется к нему, отдавая папку, в этот раз Дазай все же решает на сценарий хотя бы взглянуть, а листая плотную бумагу с печатанными репликами, то его брови взлетают вверх, ведомые крайней степени непониманием. Кто эту чушь писал? Это вообще кто-то собирается смотреть? Безвкусица. Последняя страница привлекает его внимание особенно: там текст обрывается, вместо печатных букв написано лишь одно слово, что выведено курсивом с красивыми завитушками: «Чувства». Вместо конца лишь чувства. И что это может значить? О каких здесь чувствах вообще может идти речь, если сценарий шестого сезона заставляет ощутить лишь отвращение от того, что писаки скатились уже в какую-то полную попсу, подкармливая фанатов слишком двусмысленными намеками и создавая из Федора непобедимого злодея. — Ты, конечно, совета у меня не просил, но порой, Саму, нужно уступить, извиниться и сделать так, чтобы между вами потеплело. Хоть ты и кошмарно несносный в своей непробиваемой упертости, но совсем не глупый. Должен понять о чем я говорю, — Йосано глотает шипящий напиток, смотрит так, будто в душу глядит, а Дазаю даже и как-то неловко. Что ж, Акико похоже, что в любой реальности ужасно проницательна. — Я подумаю, — Дазай кивает больше самому себе, решаясь, что эти слова он еще как-то обмозгует, но точно, что не сейчас. — Вот и славно. Ваши отношения нам всем как бальзам на душу, — она кривит напомаженные губы и, цокая каблуками, уходит к группке съемочной команды, что вовсю уже отмечает. Бокал шампанского отставлен, сценарий схвачен подмышку, а Осаму вырывается из плена павильона, где его уже ожидает тот самый водитель, что и вчера. Накахары нигде не видно, ну и пусть. Дазаю нужно время, чтобы более внимательно перечитать сценарий, пытаясь за него зацепиться, и найти какие-то подсказки, что смогут помочь ему отыскать во всем этом нужный ключ, что выведет их из этого зацикленного мира. А потом он забудет об этом, как о страшном сне. Все переиграет, чтобы быть вновь впереди Федора. Спасет Йокогаму. И продолжит заниматься периодическим самобичеванием, продумывая все новые и новые способы успешного самоубийства, которое все никак не решается совершить. Потому что, на самом деле, он и вовсе не желает умирать. Но этого никто не должен знать. Даже он сам. — Хей, а где Чу? — спрашивает водитель, когда Дазай хлопает пассажирской дверью, садясь в машину. — Без понятия. Сегодня без него. — Скандал в раю? — понимающе хмыкает мужчина, покуривая сигарету, что вскоре тушит в портативной пепельнице и заводит тачку, неспешно выезжая с территории. — Обычно это ты драму устраиваешь, а рыжему приходится с тобой мириться. Видно, что в этот раз что-то серьезное, раз все наоборот. На его памяти Накахара психанул всего дважды: когда Дазай ни в какую не хотел приглашать своих родителей, с которыми он уже лет десять как не общается, на свадьбу и тогда, когда Осаму самостоятельно подогревал слухи о своем романе с Сасаки, которые по сети ходили тучами, а Дазаю просто было нужно побесить рыжего, ведь тот наотрез отказывался ехать в Мексику и обручаться там, говоря, что это несправедливо по отношению к друзьям. Да, уж планирование свадьбы у них было тогда громкое. Еще и съемки, кажись, что четвертого сезона наложились на это все, что, конечно, дополнительно отягощало. Накахара тогда по пачке в день скуривал, сетуя на весь этот пиздец в перерывах за стаканчиком кофе и поддержкой понимающей Акико, что его миролюбиво похлопывала по плечу и соглашалась, что Осаму редкостный уебан. Когда они подъезжают к знакомому уже дому, то Дазай замечает, что машина отсутствует — значит Чуя куда-то поехал, видимо пытающийся своим способом разорвать порочный круг. Может всех перебить попытается, хотя в этом мире ему не так уж и легко будет это сделать, как минимум, стоит купить настоящий пистолет. Управление же гравитацией тут не работает. Да и Арахабаки тоже пропал, судя по всему. Вот он мир без способностей. Какой есть. Скучноватый даже. Осаму вылазит из машины, прощается с водителем, уверено проходя в дом, хватая вчерашнюю бутылку виски, которая, словно по волшебству, снова наполнена до краев. Он устраивается все в том же плетеном кресле, открывает увесистую папку, наливает виски в граненный бокал, а с первым глотком, когда глаза внимательно пробегаются по строчкам, он начинает подозревать что все не так просто. Сценарий все также полная чушь. Но отношения их персонажей, точнее отношения их самих — они слишком схожи с тем, что происходит в реальности. Не такие как у актеров. Нет ни свадьбы, ни общего дома, ни горячей любви, как из книг. В сериале все точно так же, как и в реальности: лишь одна недосказанность, вынужденная работа вместе, и Чуя, похоже, что правда его ненавидит. Об этом он искренне говорит на тридцать шестой странице, прямо в глаза Осаму, который не ожидает этого услышать. Потому что сериальный Дазай, как и реальный, все время думал, что ненависть они играют для проформы. Особенно после того, что с ними происходило в восемнадцать. И когда же все вернулось на круги своя. На этот вопрос герой Накахары отвечает лишь поджатыми губами и загадочным: «Уже слишком поздно что-либо обсуждать, Дазай. Это будет наша последняя миссия вместе». Когда половина бутылки уходит за милую душу, то сценарий становится не таким уж и отстойным, а даже интересным, особенно, когда на сто шестьдесят восьмой странице после обнуления Порчи сериальный Дазай зачем-то целует потерявшего сознание напарника. Невесомо, без подтекста, просто будто бы желая выразить накопившиеся эмоции. Осаму же его порыв непонятен. Ни к месту он. Хотя, Дазай кривит душой и даже виски не помогает ему убежать от самого себя, только лишь закидывая идею того, что все-таки сериальный он ему слишком близок. Правда в том, что Осаму и сам не знает, что он в этом момент чувствует: сериальный он более смелый, или же полный идиот. Где-то, что между этим, точно. Правда дальше ни на двухсотой странице, ни на трехсотой и даже в самом конце, где все обрывается словом «Чувства», что написано от руки, Дазай ни разу не говорит о том, что произошло. Никогда не поднимает тему прошлого, отпускает Накахару после их последней миссии, теряясь в странных однообразных днях, пропадая с радаров, как когда-то четыре года назад. У сериального Осаму слишком серьезный внутренний конфликт. И Дазаю хочется задать вопрос самому себе: «А чем я отличаюсь?». Он так и продолжает тупо пялится на последнее слово, помутневшим от алкоголя взглядом, когда входная дверь хлопает, а ключи с кучей забавных брелков падают на комод. Уже давно за полночь, когда раздвижные створки открываются, а на второе плетенное кресло плюхается Накахара, что выглядит более осознанно, чем уже последние пару часов пьяный вдрызг Осаму. — Ну? Есть догадки как нам отсюда выбраться? — спрашивает он хрипло. Курил. Дазай чувствует запах табака, что так и забивается в нос. — Я прочитал сценарий, — он передает увесистую папку Чуе, который вяло листает страницы, пробегаясь глазами по печатным строкам. — Думаю, что тут есть ответ. Почитай на досуге, малыш Чу, но там, к сожалению, нет картинок, — пьяненько хихикает Осаму, надеясь, что сейчас получит затрещину, как это бывает обычно. — Смешно, — язвит Накахара, игнорируя это явное подстрекательство. У него нет желания играть в эти игры. Да, порой есть что-то веселое в том, чтобы вечно подкалывать друг друга, а еще ему правда нравится чесать кулаки об бывшего напарника, но это не больше, чем рабочая обязанность, которую он выполняет. Сейчас никто не смотрит, они совсем одни, в другом мире. К чему лицемерие? — В чем проблема? — удивляется Дазай, когда ему даже ответной шутки не прилетает. Это прямо таки разбивает. — Во всем. Если ты вдруг напился настолько, что забыл: мы в другом мире, зацикленные в одном и том же дне. И что самое ужасное, что вдвоем. — Значит сможем провести больше времени вместе, как раньше? — вырывается из Осаму, вот же язык без костей под градусом дает сбои. — Как раньше между нами никогда больше не будет, — отвечает ему Накахара, поднимаясь с места, забирая сценарий и уходя прочь, вновь скрываясь где-то на втором этаже. Дазай же обалдело хлопает глазами, понимая, что этот диалог он буквально парой часов назад видел в сценарии, да место было другое, их реальный мир, обстоятельства иные, но слова точь-в-точь. Девяносто третья страница, если он не ошибается. Кажется, что в этот самый момент сериальный Осаму понимает, что похоже он все проебал. Реальный же пока борется с этим ощущением. — Чуя, очнись, наши судьбы не должны закончиться вот так, ведь нам суждено… Выстрел. — Стоп. Снято! И еще раз. — Чуя, очнись, наши судьбы не должны закончиться вот так, ведь нам суждено… Выстрел. — Стоп. Снято! Еще раз. — Чуя, очнись, наши судьбы не должны закончиться вот так, ведь нам суждено… Выстрел. — Стоп. Снято! И еще. Чуя сбился со счета сколько раз он уже проживал этот злополучный день. Все зависло в одном и том же самом моменте. И Накахара совсем понятия не имеет сколько уже прошло реальных дней: может неделя, может две, может месяц, а ощущение, будто уже целый год. Ничего не меняется, что бы он не делал. После прочтения этого идиотского сценария Накахара взял пару однообразных дней, чтобы глушить вино и перечитывать некоторые моменты, ведь сериальный он оказался ему так близок. Он точно так же не хотел иметь ничего общего с Осаму, желал поскорее закончить последнюю миссию и забыть про все это, как страшный сон. Потому что он точно так же, как и реальный, был разочарован. Его предали. Ударили ножом в спину, а потом притворились, что все нормально. И что самое ужасное, что сериальный Дазай точно так же не понимал в чем проблема, пока ему прямо не сказали: «Между нами все закончено». Тогда уж шестеренки в голове бывшего мафиози задвигались, он начал думать, а что если действительно оплошал, поступил некрасиво, самолично же нагадил и даже не подумал за это извиниться. Только понял-то он это очень поздно. Поезд ушел. Как, в принципе, и в реальности. Дальше все жалкие попытки Осаму из сериала поговорить ни к чему не приведут, его какой-то отчаянный поцелуй, о котором будет знать только лишь он сам и то, как все обрывается на самом интересном моменте — все это чертовски странно, но Накахара может понять, может прочувствовать, пропустить через себя. Нужно было разговаривать и объясняться, когда от тебя этого ждали, когда хотели этого, когда требовалось хоть примитивное: «Прости меня», чтобы стало немного легче. А ответом лишь было чертовое молчание, взорвавшаяся машина и все те смс, что так и остались без ответа. Накахара правда пытался: достучаться, поговорить, понять. Но на кой черт это нужно, если лишь одному ему. Словно играть в одни ворота, забивая каждый раз гол самому себе. Это непередаваемое чувство потерянности и грусти, что наполняет до краев, переливаясь словно чаша, в которую все наливают и наливают жидкость, хотя уже давно пора остановиться. Прекратить. Вот и Чуя считает, что все это можно прекратить, если вычеркнуть Осаму из своей жизни навсегда. Правда сейчас обстоятельства располагают так, что от него никуда не деться. Каждый день все то же самое. Накахара ненавидит Дазая, этот долбанный день, вселенную, где их другие версии счастливы и дурацкий сценарий дешевого голивудского сериала, что так точно описывает его настоящие эмоции. В один из дней он разрывает печатные страницы, в другой сжигает их в огне из камина, после топит в бассейне, но все всегда начинается с самого начала, возвращаясь на круги своя. Потому что дело вовсе не в сценарии. Дело не в написанном тексте. Дело не в глупом сериале. Дело в том, что в реальности Осаму все так же молчит, поджимает губы, рассматривая очередной порыв злости, что Чуя вымещает на несчастном сценарии. Они застряли. Просто так застряли. Друг с другом. И от этого еще больше раздражения, что постепенно перестает в гнев, агрессию, которую уже он не в силах подавливать. Ему ненавистен внимательный взгляд карих глаз, каждый раз, когда Дазай начинает новый день с той же самой фразы, что крутится на подкорке, постоянно напоминая о себе. Суждено. Что им, черт возьми, может быть суждено. Хочется вырвать этот болтливый язык. Чтобы Осаму больше не смог повторить так надоевшие слова. И когда Накахара чуть ли не молит, чтобы Дазай боролся и не говорил эту фразу, сдерживая себя в новом дне, то он и не представлял, что это вне их контроля. Все начинается с нее. Всегда. Как бы Осаму не пытался себя заткнуть, он все равно двигает губами, смотрит на дуло пистолета и говорит, говорит, говорит. Пока в один из однообразных вечеров Накахара вновь находит его на все той же полюбившиеся бывшему напарнику террасе, где тот не изменяя себе так и глушит ту же самую бутылку виски, напиваясь до темных кругов в глазах и учащенного сердцебиения, а главное, что абсолютно пустой головы, где нет ни единой посторонней мысли, только лишь приятная нега от теплого ветра, что закрадется в каштановые волосы и ласково греет расслабленное лицо. — Что нам «суждено»? — Накахара вдруг осознал, что он никогда этого не спрашивал, считая, что это просто импровизация, глупый фарс, но что, если в этих слова, на самом деле, скрыто чуть больше. Осаму поднимает на него взгляд, фокусируясь на этом таком необычном спокойствии, что исходит от Чуи, который пару дней назад смирился: перестал измываться над сценарием, запираться в комнате, а еще он перестал вообще как-либо взаимодействовать с Дазаем. Это впервые, когда он обратился. Впервые за сколько там уже однообразных дней? Теперь Накахара проводит свой каждый одинаковый день иначе: иногда остается с группой отмечать; порой болтает с водителем, который и рад стараться, рассказывая какие-то интересные истории из прошлого, что заставляют Чую даже ощутить неприятную, зеленую зависть от того, что его версия тут и правда очень счастлива, в отличие от реального него; недавно он махнул с Озаки гулять по всем известным местам Лос-Анджелеса, веселясь тому, как же просто порой ничего не делать значимого и наслаждаться жизнью, она же одна; теперь он редко возвращается в дом, их дом, потому что находятся дела намного поинтереснее, все равно завтра все начнется с самого начала — можно творить все, что угодно. — Я не вкладывал в эти слова какого-то глубокого смысла, — просто отвечает Дазай, непомерно кривя душой. Смысл в них был, только вот он не хочет этого признавать, хотя и следовало бы наконец, потому что Осаму все понимает. Он знает в чем ключ. Знает, как разорвать порочный круг. Да только вот это вот все слишком. Игры с самим собой никогда не заканчиваются хорошо. Себе проигрывать обиднее всего. — Ты врешь, — щурит голубые глаза Чуя, чувствуется как он переступает через себя, начиная разговор. Но это важно. Накахара хочет рьяно вырваться. Сегодня он узнал, что здешняя версия его же самого что-то планировала, что-то очень весомое, о чем он поделился лишь с пронырой Акико, что мечтательно улыбалась, когда говорила: «Это очень мило, Чу. Ты чудесный», а ему от чего-то не хочется забирать у этой вселенной счастье. Нужно убраться отсюда обратно к себе, чтобы здесь вернулось все на круги своя. Забирать хороший конец у самого себя? Нет, Накахара так с собой бы не поступил. Ни в какой из реальностей. Кроме, наверное, что настоящей. — А ты ищешь тайный смысл там, где его нет, — улыбается Осаму, лениво разглядывая, даже и не шелохнувшись, когда грубая рука хватает за ворот рубашки подтягивая к себе поближе, а злобный шепот и запах табака, такой знакомый. Приятный. — Я просто хочу вырваться отсюда. Как можно быстрее. Говори, — теплое дыхание на его щеке. — Нам суждено быть вместе, — сдается Дазай. — Вот, что я имел ввиду. — Объяснишь? — его отпускают, но от чего-то это даже заставляет Осаму почувствовать неприятный укол. Близкий контакт разорван. А жаль. Накахара стоит, сцепив руки на груди, смотрит изучающе, готовый слушать, желающий узнать правду. Эти слова не просто так стоят точкой отсчета в цикле однообразия. Важный момент, чтобы понять, как разорвать эту настолько надоевшую ему петлю, что с каждым разом заставляет ненавидеть все больше и больше. — Нам суждено быть вместе, чтобы с хорошим концом, — Осаму словно клешнями из себя слова вытягивает, хотя кондиция благоволит, алкоголя в крови достаточно. — И какой у нас может быть хороший конец? Особенно вместе? — хмыкает Чуя. Единственный конец для них, который он видит — на какой-то из миссий сдохнут, слишком поверив в себя, не иначе. Не всегда же им ходить по тонкому краю лезвия, справно лавируя каждый раз от костлявых рук смерти, что дышит своим ледяным дыханием в затылок, спешно нагоняя. Да и не видит он для себя другого конца. Однажды Порча его разорвет, а Осаму не успеет обнулить. Потому что и его затронет праведный гнев древнего бога. Счастье в реальном мире всего лишь иллюзия, которой можно кормиться, выдумывая неправдивые сюжеты о том как бы могло быть иначе. — Наверное, что тот, где мы признаем, что между нами давно что-то есть, просто сейчас это свелось к нулю, — пожимает плечами Дазай. — Что-то между нами определенно есть: я тебя искренне ненавижу, от макушки до кончиков пят, — Накахара все также неумолим. — А если вернуться в события четырехлетней давности? — Осаму наклоняет голову набок, сердце от чего-то шальное, бьется как заведенное, он даже дыхание сдерживает. — Чувства, к примеру? — Чувства? — обалдело распахивает глаза Чуя. — Ты смеешься? О каких чувствах может вообще идти речь, если ты убил их еще в зародыше четыре года назад, — Накахара раздражается, выплевывая слова. Чистая правда. Были у них чувства, да только погибли, так и не расцветая. Он не будет врать, что ничего между ними не было. Было, да еще и как. Только вот закончилось, так и нормально не начавшись. А все потому, что Дазай долбанный предатель. Молчаливая, хитрая скотина, которая плевать хотела на всех остальных, кроме самого себя. Не проходит бесследно, когда тебя вот так просто бросают сам на сам, даже без объяснений. Потом же через время притворяясь, что ничего не случилось. Как можно вернуться после такого и просить забыть, дабы двигаться дальше. Чуя порой готов переступать через себя, если ситуация того требует. Если это разумно. Выгодно. Но это совсем не тот случай. Он обманутая, использованная, выброшенная, как нечто ненужное, сторона, которая не желает терпеть к себе подобного отношения. И пускать Осаму в душу вновь грозит тем, что он снова там нагадит и гадко улыбнется. Накахара не всепрощающая сила, которая способна закрыть глаза на подобное. Нет и нездорового комплекса спасателя. Ведь спасение утопающих — это лишь дело самих утопающих. Когда-то он был бы готов прийти к решению совместно, помочь, да только его даже в известность не поставили. Просто поступили так, как поступили, абсолютно не заботясь о чужих чувствах. Так что не Дазаю об этом говорить. У него на такое нет права. — Вот теперь врешь ты, — пытается поймать его Осаму. — Сейчас же тоже что-то осталось, разве нет? — он знает, что точно что-то есть, просто Чуя топит это в себе, все еще кормясь давнишней обидой, что видимо настолько сильно засела в нем. — Дазай, как я и говорил: это лишь ненависть. Меня раздражаешь ты и все, что с тобою связано, — Накахара даже глазом не моргнул, разбивая любые самые безумные догадки, что роятся в голове Осаму на протяжении всех последних годов. Значит вот оно как? Дазай поджимает губы, тупит взгляд, чувствуя будто сейчас та самая точка невозврата, как тогда в написанных страницах сценария. Все повторяется. И он, как и сериальный Осаму, наконец-то понимает, что теперь уж точно все проебал. Он кормился идей того, что между ними еще что-то осталось, несмотря на все что было, несмотря на его некрасивый уход, несмотря на то, что сейчас ужасно холодно в их отношениях. Просто была иллюзорная надежда на прощение. Хотя, он его никогда и не просил. Чуя же все равно доверяет ему жизнь. Разве этого недостаточно? — Ты из-за машины так злишься? — пробует навскидку Дазай, дабы хоть немного разбавить эту гнетущую обстановку, что так и съедает заживо. — К черту машину. Все те тысячи сообщений, когда я молил, чтобы ты мне хотя бы просто ответил что-то незначительное, чтобы я знал, что ты все еще живой. Что с тобой все в порядке. Этого было бы достаточно, — и горящей обиды все-таки уже нет, только лишь усталость от ситуации, что Накахару прямо таки валит с ног. Тяжело все это. — Но ты не ответил ни на одно из них. А через четыре года вернулся, будто так и нужно. Осаму пережевывает эти слова в голове, словно жвачку. Да, он знал, что поступил отчасти неправильно, но тогда так было нужно. И он не собирается врать, что не поступил бы так еще раз, если вдруг ему дадут переиграть тот момент вновь. Дело не в том, что ему не был нужен Чуя, а дело в том, что тогда ему был не нужен никто. — Мне нечего ответить, — сдается Дазай, глотая остатки виски, чтобы хоть как-то заглушить разочарование во всем этом: в себе, в ситуации, в том, что стало с ними. — Несомненно. Как и всегда, — посмеивается Накахара, заходясь в какой-то напускной веселости. — Ты привык, что тебе все сходит с рук. Небось думал, что я приму тебя обратно с распростертыми объятиями, игнорируя твое предательство. Самолично все разрушил, а склеивать разбитые отношения переложил на меня. В твоем стиле. Не иначе. Все это просто долбанный фарс. Нет сил его уже терпеть. Чуя больше и не хочет — эти разговоры никуда их не приведут, только лишь бередят старые раны, которые только-только начали покрываться корочкой. — В этом мире у нас же как-то получилось? — вдруг говорит Осаму, делая попытку то ли удержать, то ли достучаться. Он и сам не знает. — В этом мире ты не плевал мне в душу. Чуя говорит последнее слова спокойно, с расстановкой, даже и не желая смотреть на Дазая, который будто бы ждет, что он разжалобится, ответит с затравкой на потепление в дальнейшем. Не будет этого. Хватит с него. Все это чересчур. Накахара просто желает упасть на кровать, закрыть глаза и уснуть, чтобы все это закончилось. Только он знает, что завтра будет абсолютно идентичный день, где его рука нажмет на курок ненастоящего пистолета, а Осаму проронит свои слова про то, что им что-то суждено. Хороший конец, ага, конечно. Не видать им подобного. Просто два человека, что когда-то были кем-то важным друг для друга, застряли в одном и том же дне, в иной вселенной, из которой нет пути назад, запрограммированные проживать один момент вечно. Точно, что совсем не тянет на что-то счастливое. И Накахара бы поклялся себе, что не будет переживать из-за этого больше, смирившись, но он все равно не может, ведь каждый новый день он узнает, что крадет чужое — совсем не свое счастье. Каждый день он видит как все могло бы быть иначе. Если бы. Если бы только вот что? Осаму признал, что он неправ? Вряд ли сейчас это что-то поменяет. Тогда, пару лет назад, это бы изменило все. Одно единственное сообщение, где было бы: «Я жив», может быть круто бы все поменяло. Или то злосчастное «прости», которое он так ни разу и не слышал. Зачем и дальше продолжать копаться, перебирая старые эпизоды. Время вспять уже не вернуть. И он уверен, что Дазай бы все равно поступил точно так же, как поступил. Потому что он такой. Нужно к этому просто привыкнуть и отпустить. Перед сном его тревожат картинки прошлого, что заставляют сердце биться чаще, потому что когти у этих воспоминаний острые, вонзаются глубоко, разрывая и так израненную душу, заставляя сцепив зубы терпеть эту невыносимую боль из раза в раз. И когда он наконец падает в забытье, засыпая, то мозг рисует нереалистичные сюжеты того, как все могло бы сложиться иначе. Впервые за последние три месяца, ведь он не признается себе, но все же считает каждый одинаковый день, отмечая их у себя в голове, потому что если не вести отчет, то можно будет обезуметь. Сегодняшнее утро отличается: начинается новый день. На календаре второе июля и он просыпается в той же кровати, где заснул вчера. Нет ни слов Осаму, ни звука выстрела, ни крика режиссера. Линия наконец сдвинулась. Но разорвалась ли временная петля навсегда?