Коснуться звезды

Даже самый плохой человек

способен на хорошее,

которое у него когда-то

отняли.

Вару. Дни сменяли друг друга, складываясь в недели, а после — в долгие месяца, в течении которых я из раза в раз открывал глаза и по-странному удивлялся этому. С одной стороны — вроде да, должен был, ведь вечером не делал ничего, что убило бы меня, с другой было что-то неправильное в том, что солнце светило для меня. Что-то до боли нереалистичное. Незаслуженное. Ожидая, пока бесконечный цикл закончится, я не понимал, сколько мимо меня проходило времени. Совершенно пропустил тот момент, когда на улице потеплело, растаял снег, а деревья больше не были голыми — на них распускались новые совсем крошечные листочки. Зеленела трава, вновь был слышен шум птиц за окнами и запах чего-то необычного: пыльного, но приятного, потому что свежего. Вид обновления, возрождения всего, что умерло, и чьей смерти я был свидетелем. Я пропустил начало мая. Мое отвратительное самоощущение, от которого, просыпаясь по утрам в кровати, хотелось ползти до унитаза и нескончаемо блевать, со временем видоизменилось, перерастая из унылого безэмоционального ничегонеделания в состояние чуть получше, однако все еще отвратительное — раздражительная серая масса. Этим весьма емким термином я окрестил себя: что выделяться не любит, но и толпы терпеть не может — ходит, поэтому, один и на каждого, кто слово поперек скажет, изливает гневную тираду. Мудак ли? Естественно, кто спорит? Не найдется таких отчаянных. Однако в этой живой придурковатости я находил отдушину — мое настроение менялось, и это было гораздо лучше всего этого сжирающего меня месяцами безразличия и отсутствия сил. Целей я по прежнему себе не нашел, но теперь жажды слиться с кроватью в одно целое не чувствовал, что уже радовало. Сейчас хотелось вечно что-то делать — не важно, ходить, раздражать людей, принимать опасные решения, развлекаться. Просто не оставаться на одном месте. Но я не повиновался ни одной из своих мыслей. Мне до ужаса хотелось этого, — сбежать, гулять по ночам в подворотнях, лазать по опасным местам — однако рациональной частью своей бестолковой головы я понимал, что это глупо. И опасно. Забавным было то, что в ноябре, делая все это, я, хоть убей, не понимал этого. То ли эта «рациональная» часть меня еще не появилась, то ли отсутствовала вовсе — не знаю. Однако факт есть факт — я не мог себя контролировать, потому что просто не понимал, что что-то делаю не так. Но сейчас я понимал. «Надолго ли?» — вот, что тревожило. Но на самом деле было неважно. Потому что когда я перестану понимать, задаваться вопросами будет уже поздно, а мне будет слишком замечательно, чтобы остановиться и поразмыслить об этом. Однако сейчас я пытался думать. Поэтому не делал ничего из всего потока идей, что приходил ко мне в голову, со внутренним страхом ожидая щелчка, отключающего мозги. Наверняка такой есть, я же ненормальный. Мне было чертовски скучно. К тому, что я тщательно слежу за своими мыслями каждую божью секунду, веселья не прибавляло и то, что нам, ученикам этой школы, откровенно ебали мозг со сдачей какого-то экзамена, что «расставит все по своим местам: обалдуев отправит на заводы, а умных, способных детишек в профессора». Черт возьми, остался целый месяц, зачем начинать готовиться сейчас? Я думал, что все придерживаются моих взглядов, однако глубоко в этом ошибался — с того момента как стукнуло первое число пятого месяца все ученики действительно засуетились, а мне только и оставалось, что наблюдать за ними со стороны. Может, мне тоже стоило приложить усилия, — все-таки по количеству знаний я буду на ступень ниже среднестатистического человека, ведь в реальном мире нахожусь меньше года, а в карточном я не то чтобы сильно увлекался науками — но перспектива сидеть за столом дома, смотря какие-то онлайн уроки на видеоплатформах, меня угнетала. Я и так был вынужден наблюдать за тем, как этим занимается Пик. Мне с лихвой хватало чувства жалости за него, не хотелось жалеть еще и себя. Король жил неинтересно, каждый день повторяя одну и ту же рутину — завтрак, школа, обед, подготовка к экзамену, ужин, и снова подготовка к экзамену. Даже при описании звучит ужасно, я не в силах представить, надолго ли меня хватило, если я попытался бы угнаться за ним. Но я не собирался этого делать. На то, чтобы покинуть школу, баллов мне уж точно хватит, а об остальном я даже и волноваться не хочу. Слишком много усилий для такого маленького результата. В попытках сделать со своей жизнью хотя бы что-то, я предпочитал свежий воздух, никотин в легких и закатное солнце. Чаще всего я гулял по улицам или отсиживался на скамейках в парках, и это странным образом успокаивало меня. Я не верил в это до последнего, услышав на словах, однако, оказавшись в безлюдном лесопарке с сигаретой между пальцев в прохладный майский вечер, когда только-только стали распускаться листья у деревьев и на поверхности разбитого тротуара показываться комочки ярко-зеленого мха, я действительно прознал эту фишку одиноких прогулок. Поэтому стал выбираться из дома ежедневно, окончательно забив на учебу и даже не начатую подготовку. Иногда компанию мне составляли дешевые проводные наушники с песнями, которые Витя называл «проблематичными», иногда сам Витя… или Феликс, что увязались бы за мной. Я мог бы отогнать их, послав к черту, однако не делал этого — компания рыжика была приятна, как раньше, в октябре, а червового ненавязчива. Мне это нравилось. Я больше не думал о Вите как о… Я больше не думал о нем. В голове не всплывали фантазии, а его вид не был самым частым гостем в разуме, однако влюбленность я отрицать не мог — она просто притупилась, не была такой досадливо яркой, утихла и посерела с тех пор, как я принял ее и то, что я все же не самый нормальный парень, любящий девушек. Это знание о себе было не самым приятным, однако оно все еще было знанием обо мне. Я не мог долго прятать его от самого себя. За всей этой круговертью, состоящей из школы, тотального контроля за своей головой, прогулок, наблюдения за подростками, что готовились к экзаменам, понимания самого себя, я вновь не заметил течения времени. Пропустил мимо себя, что прошло больше половины месяца, и досрочные ОГЭ, что сдал мой приятель на практически высший бал, также остались позади. Витя уезжал. Нет, это не передает сути всей ноющей тоски, наполнившей меня в момент осознания. Витя уезжал в другой город к девушке, с которой встречался и которую безмерно любил. «До встречи, я сто процентов напишу те как приеду» — сообщение, что высветилось на экране всего несколько минут назад, но заставило меня поджать губы и, неверующе уставившись в телефон, сесть на кровать. Я думал, у меня есть больше времени. «Не пиши», «Удачи там», «Я вообще-то влюблен в тебя», «Удали мой номер», «Всего наилучшего», «Отвали» — я все набирал и стирал, печатал и удалял символы, не способные сложиться во что-то правильное. Возможно потому, что я не был бы искренен, если стал писать что-то правильное. Спустя семь минут терзаний, от Вити пришло второе сообщение — фотография. Чертово селфи. Он со своей вечной улыбкой, лохматыми рыжими волосами, чемоданом в руке и спортивной сумкой на плече, стоял на платформе, ожидая прибывающий поезд. Сзади был циферблат электронных часов, расписания межгороднего транспорта и толпы людей. Витя светился от счастья, и я внезапно понял, что меня нет в его будущей жизни. Он должен забыть обо мне, расщепить воспоминания как пепел и никогда не возвращаться в раскопки памяти для того, чтобы прокрутить в мыслях моменты со мной. Мне не место рядом с ним. «Пока» — написал я, потому что не хотел этого «до встречи», о котором писал Витя. Я хотел прощания а не этих мук недосказанностей, что, как липкая паутина вяжется между нами. Моих недосказанностей — вот, что угнетало больше всего. С рыжиком все будет хорошо — он и не такую крепкую дружбу терял. Вдобавок, он наконец в городе с девушкой, которую до жути любит и, вообще, парень вполне себе стойко начинает строить свое будущее! «Ему не станет плохо от моих слов» — думал я, однако написать ему заветные «ты мне нравишься» не смог. Вроде бы легко — простые буквы, но сколько же неприятного разочарования и тревоги они за собой несут. Я еще не был готов к такому резкому вбросу о своих чувствах, поэтому просто выключил телефон, вздохнул и с силой потер лицо, выбрасывая размышления о парне из головы. Стоило думать о чем-то другом — действенный способ, что всегда прокатывал. Обведя комнату взглядом, все, за что зацепилось мое внимание, был Пик, сидящий за столом и что-то методично чиркающий в тетради. Вспомнилось о том, что завтра должен быть мой последний прием у психолога. Я не ходил к нему ни один раз из пяти положенных и откровенно не понимал, почему именно это мой король решил не контролировать. Было удивительным то, что Пику было откровенно плевать на то, хожу я к тупому мозгоправу или нет, но раньше при малейшем намеке на то, что я собираюсь сотворить какую-то глупость, он подрывался и запирал меня дома на долгие недели. Сказывалась ли на нем ответственность, связанная с подготовкой к ОГЭ или ему, как и мне, было искренне все равно на этого психолога, я не знал. И предпочитал не спрашивать. Больше вводило в ступор то, что из больницы Пику ни разу не звонили для того, чтобы сообщить о моих прогулах. Я не знал было ли такое безразличие производным тому, что больница была бесплатной и персонал, ответственный за обратную связь, махнул рукой, решая не вспоминать о каком-то глупом подростке, однако я был благодарен российской системе здравоохранения за это. В тот мерзкий январьский день, когда я только узнал о том, как подло король отправил меня к врачу (в котором я, к слову, совершенно не нуждался), я долго сидел на промерзлой земле и думал об аргументах в споре с ним по поводу посещения мозгоправа. Было забавным, что придя домой я не получил никаких претензий в свой адрес, поэтому ничего из моих наработок, кои я придумывал, чуть ли не отмораживая все конечности, в реальной жизни не понадобилось. Ситуация из разряда «не знаю что выбрать: смеяться или разрыдаться». Тогда я расхохотался. Не знаю, было ли это правильным выбором.

꩜꩜꩜

После отъезда Вити я чувствовал себя странно. В школе было тихо. Никто не забалтывал меня до смерти, не слонялся хвостиком за мной по коридорам, не забивался в ту найденную в начале года пыльную коморку, чтобы просто сидеть и ждать, пока я выкуриваю несколько сигарет. Никто не был рядом со мной и от этого мне становилось пусто. По-грустному, а не абсолютно безразлично. Наверное, это чувство люди называют «тоска». Я терпеть не мог привязываться и доверять кому-либо и после смерти Руны поклялся не совершать таких губительных ошибок, но не учел одной маленькой, но в корне все меняющей детали — я был дураком, что не поддается обучению. Доверять я не начал, но привязаться к огненному вихрю харизмы и бесконечных рассказов успел. Да еще как! Теперь приходя в школу я чувствовал странную неполноценность реального мира. Словно то, что я вижу было неправильным, будто кто-то вырвал кусок — очень, очень важный кусок — из реальности, и никто, кроме меня, этому внимания не придавал. Можно было начать сомневаться в своем рассудке, но кулон был на моей шее и не смог бы меня обмануть. Ровно также, как наша с Витей переписка, состоящая на добрые девяносто процентов из его сообщений. «Как дела?», «Как учеба, школьник?», «Ну как там без меня?», «А вот я…», «Что нового? У меня для тебя ахренеть новости!» и получасовые голосовые впридачу к этому бессвязному потоку СМС против моих лаконичных (скорее жалких) «Нормально», «Также», «Нормально», «Ого», «Ничего нового» и «Интересно». Однако они давали мне силы на то, чтобы продолжать ходить в школу, где все — абсолютно, абсолютно все — напоминало о нем. Все чаще в разум начала просачиваться ядовитая, жгучая вина, смешанная со стыдом. «Надо рассказать, надо отпустить, надо дать жить спокойно», ведь Витя так старался для меня, а я лишь молчал и молчал о непозволительном. О том, что вскоре предам его, вонзая нож в спину. Очень болючий и до разочарования знакомый. Я просто пытался насладится чем-то хорошим перед тем, чтобы все испортить, но чувствовал, что с каждым «хорошим» в свой адрес я оттягивал и оттягивал свои слова, в противовес этому впуская в свою душу вину, сжирающую меня. Я полный эгоист, пользующийся его добротой ко мне, который знает, что другого такого человека мне не позволено найти. «Перед смертью не надышишься»? Очень даже. Кажется, мне всегда будет мало. Звонок, прозвенев совсем уж неожиданно, насильно вырвал меня из петли размышлений и заставил ощутимо вздрогнуть. Мне казалось, что не должно было пройти и десяти минут, как я думаю и думаю обо всем, однако прошли все сорок пять. Я снова не успеваю за временем. Очень плохой знак. Потряся головой, сгоняя все лишние мысли, я неторопливо отправился к выходу. История была последним, на сегодня, уроком, так что мне официально было разрешено покинуть душную тяжесть школьных коридоров и кабинетов. Шел я не спеша, потому что толпы не любил, поэтому всех пропускал вперед, оставляя между сотнями детей и собой пару минут времени, за которое входные двери должны опустеть. Шел и думал ни о чем. Выбирал то, на что собираюсь переключить свое внимание на последующие несколько десятков минут, отметал с этой роли Витю и Пика, ведь думать о них не хотел совершенно. Почему? С рыжим все ясно — и так он слишком частый гость в моих внутренних монологах, но почему мне так не хотелось думать о своем короле? Сам не знаю. Не помню. Кажется, я был обижен на него когда-то — слишком давно, чтобы помнить причины и знать все в деталях, а после череда других, неприятных событий разбила его образ в моих глазах окончательно. Я не помнил, что произошло, но чувствовал какую-то неприятную атмосферу, что возникала сразу, когда мои размышления заходили на эту территорию. Я чувствовал себя тревожно и неприятно. Отношусь я к королю нормально, он не противен мне, не мой враг или полный уебок, но Пик и не мой брат, друг и верный товарищ. Я знаю, что в случае опасности первым — и единственным — кто спасет меня (даже если для меня все явно станет обреченным) будет мой король. Я доверяю ему больше, чем когда-либо доверял себе и мне не хочется этого рушить. Но я не привязан к нему. Он контролирует меня, надоедает мне, отнимает свободу и всю ответственность и заботу обо мне перекладывает на себя, не доверяя мне даже их, не доверяя мне в успешной сохранности самого себя. Пик делал слишком много хреновых вещей, которые даже не собирался исправлять. И продолжает делать. Казалось бы — ну смени ты способ коммуникации, дай мне мою часть моих обязанностей и мне не будет тошно от нахождения рядом с тобой, однако то ли король не хочет снимать с меня поводок, то ли опасается, что если ослабит его, я уйду от него напрочь. Хотя, я скорее уйду, если он продолжит свои чрезмерно опекающие выпады злобного отца. Может, я остался бы рядом добровольно, если он отпустил бы меня. Может, тогда я узнал бы Пика, как человека, а не как два его образа, доступных мне «гиперзаболивый брат» и «строгий отец». Блять, не хотел думать о своем короле, но вновь развил тему. Витя и Пик вычеркнуты, о чем мне рассуждать, если не о них? Я вышел из школы и пошел в сторону парка, находящегося в нескольких километрах от школы. Мне искренне нравилось ходить туда после уроков, потому что в той стороне не было панелек и хрущевок, в которых жили ученики, а дорога к лесопарку была настолько петлявшая, что я сразу бы понял, если кто-то шел бы за мной, а не по своим делам. Я еще не начал параноить, но был близок к этому. Причин нет, но беспричинная тревога оттого и беспричинная, чтобы заставлять следить за окружением без какого либо знака на опасность. Я прикурил сигарету, остановившись на полминуты, и внезапно подумал о сдаче экзаменов. Прогнулся под общество, ха—ха. Шел и методично стряхивал пепел, размышляя об ОГЭ. А ведь правда, сдам ли его я? Сколько не смотрю в интернете заголовки на эту тему, со всех утюгов трубят, что девятый класс со справкой не заканчивает никто, значит и мне волноваться не о чем. Однако я почему-то ни разу не представлял себя, сидящего за столом с ручкой у руке, бутылкой воды и листком перед собой, окруженного камерами, диктофонами и людьми. И в таких экспериментально-пыточных условиях мне предстоит находиться минимум двенадцать часов, ведь экзамена-то четыре. Не просто отсидеть и уйти домой, а еще и написать блядский экзамен с самыми настоящими задачами, уравнениями, формулами, вопросами и всем тем, над чем с сентября упорно долбились тысячи подростков, а я все это время пинал хуи. Может, списать? Отстойный вариант. Ответов у меня нет, а даже если были бы, то собственноручно выводить километровые шпаргалки мне западло. Что я вообще парюсь? Все будет в порядке. Если что, есть еще две пересдачи, хотя бы на одной из трех попыток удача будет на моей стороне. Другие наверняка не верят в это, но главное, что верю я. Этого, я считаю, достаточно. Я остановился перед пешеходным переходом широкой дороги. Светофор горел красным, а таймер отсчитывал еще полторы минуты до того, чтобы смениться на зеленый. Я вздохнул, потушил сигарету, кинув на асфальт, растоптав ее, и прикурил новую, глубоко затягиваясь, одновременно с этим ловя осуждающие взгляды нескольких женщин, стоящих поодаль. Заскучав, я стал рассматривать окружение. Глянув на небо, я почти расплылся в улыбке — голубое. И радость моя вызвана была совсем не шутками про пидоров, а тем, что последний раз такой же чистый голубой над своей головой я видел в тот декабрьский день, когда сравнивал льдистые глаза Вити с небосклоном. Даже здесь меня преследует этот придурок — вот, что забавляло. На противоположной стороне дороги скромными рядочками стояли старые, помотанные временем дома. Такие, на которые смотришь и в голове сразу всплывает одно лишь всем ясное для описание подобных домов — слово «Россия». Сюда бы пару худощавых парней в адидасе, водку и бабушек на скамейке у подъезда. Хотя на счет последних я сомневался: кажется, они были на самом деле, а не только в моих фантазиях. Если всматриваться, можно заметить старые качели и детей, что собрались вокруг них, деревянную песочницу с отколупившейся краской без песка, — очень по-нашему — и, выделяющуюся на этом фоне, новую горку, поставленную, наверняка, лишь год или два назад. Везде рассажены деревья, на некоторых из них уже вовсю цветут белые пышные бутоны, — может, яблони или вишни — на других лишь зеленые листья. Кругом желтые одуванчики, лопухи и трава по щиколотку. Все до невозможности зелено. Не то чтобы я протестую. Красивый цвет, мне он нравится — успокаивающий, но не дающий скучать. Думая над тем, чем бы себя занять, чтобы не попасть в неприятность, после которой Пик вновь отрубит мне связь с миром, я наблюдал за проезжающими машинами — их было мало, но проносились они с такой скоростью, что заставляли неприятного ежиться от громкого звука скрежета шин об асфальт. Сбоку от себя периферийным зрением я заметил маленькую девчонку, что, даже не думая остановиться, бежала на дорогу. Я собирался шагнуть на проезжую часть, но светофор все еще горел красным. Оставалось полминуты. Куда бежит эта десятилетка? Придурошная уже была на дороге, когда я заметил машину. «Сейчас собьёт» — пронеслось в мыслях, а после, с запозданием дошел цвет автомобиля. Красный. Как кровь. Кровь на моих руках, что держали умирающую Руну, кровь на костяшках после драк с хулиганами, имен которых я сейчас даже не смогу вспомнить, кровь на руках Феликса, которому я портил жизнь, снабжая сигаретами. Ничего не понимая, действуя скорее рефлекторно, чем осмысленно, я сделал два широких шага вперед, в одной руке держа наполовину скуренную сигарету, а второй хватая девчонку за руку, и рывком потянул ее на себя. От неожиданно резкой тяжести чужого тела меня качнуло, и я всем нашим общим весом упал на тротуар, раздирая себе спину, по ощущениям, в мясо, но удерживая девчонку так, чтобы она упала на меня. Вдобавок удар по ребрам, однако ребенок цел и на моих руках нет крови. Я не понял этого сразу, но, оказывается, зажмурил глаза до цветных звездочек в кромешной тьме, поэтому поспешил их открыть и первым, за что зацепилось мое внимание — эта дурочка была блондинкой. Я нахмурился, теряя часть своего хорошего настроения. Вторую его часть отняли суетящиеся прохожие, что предлагали помощь и щебетали что-то о скорой помощи. Этого еще не хватало. Их я разогнал парой жестких фраз сказанных слишком злобным тоном, чтобы не оставить меня в покое. Прохожие подчинились и перешли дорогу на только-только загоревшийся зеленым сигнал светофора. Я поднялся с асфальта и поднял девочку, что смотрела на меня не отрываясь, однако мне на нее глядеть не хотелось, потому я избегал ее внимания. Стоял, держа догорающую сигарету между пальцев одной ладони, а второй крепко сжал капюшон кофты блондинки и осматривался по сторонам в поисках хозяина этой тупой потеряшки. Почему-то мне не верилось, что она была здесь одна. — Даш! — послышался крик слева от которого ткань в моих руках вздрогнула. Ага, значит ее зовут Даша. Я повернул голову на источник шума и удивился, что им был парень примерно моего возраста. Может лишь на год-два старше. Растрепанные красные волосы, очевидно отросшие после очень старой стрижки, качались, когда этот тип в серой худи и штанах бежал к нам. — Костя же попросил подождать возле магаза! Куда ты снова пошла? Пиздец, если бы с тобой че-... — именно такое развязное, злое и шипящее «че», а не «что», — ...то случилось, твой брат мне голову открутил бы! Парень подошел еще ближе, и теперь я мог рассмотреть его лицо — очень светлая кожа, светлые брови, значит, волосы крашенные, но он не блондин, скорее светлый шатен. Глаза странные — абсолютно черные, бездонные. Не ясно где заканчивается зрачок и начинается радужка. Признаю, затягивающие. Я отпустил капюшон, как я уже понял, Даши, тем самым передал ее в руки этому парню. Девчонка, кажется, только сейчас разморозилась и начала благодарить меня, неловко улыбаясь, но выглядя по-настоящему благодарной. Парень держал ее за капюшон ровно также, как это делал я пару секунд назад, не давая рвануть с места. «Это интересно», — пронеслась мысль в голове. Ситуация и вправду была выходящей из рутинной жизни, добавляющей новых эмоций в мой безрадостный день. Скука отошла на задний план, поэтому я остался на месте, разглядывая этих двоих, попутно доставая из пачки третью сигарету, поджигая ее. Прошлая уже никуда не годилась, не стоило сжимать ее в ладони. Я обжегся. Спина ныла тихой, скулящей болью, которую я заглушал никотином, размышляя о произошедшем ровно до того момента, пока сзади красноволосого парня не появился еще один. Блондин. До подозрительного похожий на девчонку, прыгнувшую под машину. Рассмотреть его мне не хватило внимания — взгляд зацепился за голубые, нет, скорее бирюзовые глаза у этих двоих (подошедшего парня и придурошной Даши), и от души отлегло. Знание о том, что я не спас мини-копию Милы от смерти было приятным. По крайней мере, раз глаза у малолетки и Блонди разного цвета, это не будет сниться мне в кошмарах. — За что бы я тебе голову открутил? — подозрительно сощурился подошедший. На вид он выглядел также молодо, как я или красноволосый. Девчонка, капюшон кофты которой все еще был в руках парня в серой худи, мгновенно засуетилась и начала второпях излагать свою мысль, попутно прикрикивая, показывая на меня пальцем, иногда почти радостно взвизгивая. Я курил и слушал, еще не теряя интерес к происходящему. — Костя! Костя! В общем, меня..! Меня чуть маши-и-ина не сбила, а вот он меня спас! — она закончила свой восхищенный монолог, резким кивком головы в мою сторону. Взгляды всех троих медленно обратились ко мне Я лишь с напускной незаинтересованностью продолжал втягивать никотин в легкие, ожидая какого-нибудь продолжения. С запозданием до меня дошло осознание, что ожидали продолжения они от меня, поэтому я кивнул, подтверждая слова блондинки. Блондин сразу сменился в лице и начал второпях благодарить меня, осыпая меня десятками слов о том, что я «спас его сестру», «спас человека», что меня можно считать «героем». Он предлагал отблагодарить меня финансово, а потом вновь провалился в переживания о своей сестре и по второму кругу стал говорить мне «спасибо» за то, что я «не был равнодушен». Я просто курил и смотрел на него, ожидая когда он замолчит, чтобы я смог уйти, не обрывая его монолог. Светофор вновь переключился на зеленый, и мне все же надоело слушать парня, поэтому я резко прервал его, но старался быть немного мягким, чтобы он не подумал о том, что я мудак: — Ладно тебе, Костя, — со слабой усмешкой в голосе произнес я его имя и краем глаза заметил, как отчего-то напрягся красноволосый, — сестре твоей спасибо, что скуку разбавила. Может, еще денечек поживу, — пошутил я в конце. Заметив, что блондин вновь хочет мне что-то сказать, я щелчком скинул сигарету на тротуар, затоптал ее и, развернувшись, начал переходить дорогу, надеясь, что он не увяжется за мной. Находясь на противоположной стороне улицы, я глянул на этих троих, но они остались стоять на месте, поэтому со вздохом облегчения я продолжил брести к лесопарку. Идти оставалось недолго — всего дойти до следующего переулка и пройти его зигзагом, поэтому я не стал прикуривать еще одну сигарету. Стоило уменьшить их количество, я и так воняю никотином, да еще в придачу начинаю слишком часто кашлять. Мои легкие точно не пытаются сказать «спасибо» таким надоедливым способом. Я шел и смотрел себе под ноги, прокручивая в голове произошедшее. Я ведь и не собирался вмешиваться в чужую жизнь, но все равно потянулся, чтобы помочь, чтобы вновь не видеть кровь, чтобы хоть у кого-то выдался хороший день. Слова блондина были иррациональны, потому что были произнесены мне, однако были до больного правдивы, ведь истины не нарушали. «Спас человека», — сказал он. Я посмотрел на раскрытые ладони так, будто они не были моими вовсе, однако я мог ими шевелить, что было странным — были бы руки чужими, я не смог бы этого сделать. «Спас». Никогда не подумал бы, что мне скажут подобное.