Коснуться звезды

Пик. Конспекты, видео, учебники, тетради, заметки, параграфы — нескончаемая информация, льющаяся из всех щелей, проливающаяся мимо меня, сколько бы я не пытался уложить ее себе в голову. У меня не выходило. Я не мог запомнить абсолютно ничего, слишком много нового должно было быть в памяти, чтобы сдать четыре чертовых экзамена. Я не успевал, не укладывался в рамки, самим же собой для себя поставленные. Иногда казалось, что мой мозг плавиться от количества поступающей информации. Иногда записи в тетрадях перед моими глазами расплывались, хотя в сон меня не клонило. Иногда я терялся во времени, думая, что отвлекаюсь ненадолго, а на деле прожигал часы, сидя на месте, глядя в одну точку, глубоко ушедши в свои мысли. Конец зимы вместе со всей весной были мной проигнорированы в угоду подготовке—подготовке—подготовке и Миле. Сначала все было вполне нормально, но с каждой пройденной неделей, мне казалось, что я недостаточно стараюсь, мало делаю для будущего и не успеваю за остальными, поэтому я все повышал и повышал планку и к концу мая погряз в листочках, бумажках и учебниках. Мой распорядок дня стал совсем уж жалким — учеба, учеба, учеба, немножко еды между этим, чуть-чуть сна и самая малость времени, проведенная рядом с моей подругой. Я искал место в своем дне, неделе, месяце для Вару, однако так найти и не мог. Знал, что следует поговорить, все-таки осуществить этот мною долго откладываемый разговор выяснения отношения валета ко мне, знал и о том, что нужно приглядывать за ним, ведь понимал, что тот днями пропадает неясно где и все еще до черта сильно пахнет сигаретами. Знал, но что от этого знания, если нет действия? Я слишком тревожился по поводу сдачи ОГЭ, что совсем погряз в своем же страхе, не замечая ничего и никого вокруг себя — или не желал замечать. Мне были важны эти люди, действительно, действительно важны, но я откладывал проводить время с ними в долгий ящик до тех пор, пока не подготовлюсь достаточно для того, чтобы написать экзамен. И каждый раз сроки этого «достаточно» бесконечно растягивались, и я однажды подумал: «действительно ли я недостаточно стараюсь или лишь боюсь общения с людьми после долгого затишья рядом с ними?», но предпочел стереть мысль об этом до тех пор, пока она не стала осязаемой. Кажется, я поставил себе такую планку, какой достичь не смог бы, сколько не старайся. К приятному удивлению, все эти месяцы Вару всегда находился на периферии моего зрения, однако он был везде и нигде одновременно: я видел его, замечал куда-то вечно спешащие вихри мрачно-зеленых волос, блеск от стекол очков, пыльно синюю толстовку, однако не получал от валета никаких слов, действий или взглядов в свой адрес. Я чувствовал его присутствие, но не был близок с ним, знал, что он рядом и бесконечно далеко от меня одновременно. Это сводило с ума. Вместе с тем, я все больше волновался о том, что так и не нашел времени наладить отношения с ним, однако твердо решил заняться этим, когда моя жизнь перестанет быть похожа на бесконечное рутинное колесо, в котором я кручусь день ото дня. И опять отложил это, чувствуя могильной плитой давящую на душу вину. Почему я хочу, но не могу? Почему? Я оставил это на время, ведь был уверен, что рыжий друг валета убережет его от неприятностей, пока я слишком занят, чтобы выполнить свою обязанность, а когда Витя уехал, сдав экзамены досрочно, я стал надеяться на то, что Вару сможет сам о себе позаботится. Хотя бы на какое-то время. Я готов после присматривать за этим зеленоволосым дураком, но сейчас у меня не хватит на это ни времени, ни сил. Что-то в этом было неправильным, но я не мог уловить, что именно казалось мне таким. Это отсутствие моего контроля над Вару что-то сломало между нами, но это не было чем-то плохим. Вовсе нет. По крайней мере, мне хотелось верить в это. Я перестал глотать панику ведрами сразу, как только не находил валета в поле своего зрения, и сейчас, как ни странно, я не волновался об этом сильнее, чем это делал кто-либо другой из нашего общего окружения. Тревога не скручивала мою грудь при малейшем намеке на то, что валета нет рядом. Я был спокоен за него даже тогда, когда он отлучался из дома на долгие часы в неизвестном мне направлении или не приходил в квартиру вовремя. Это отсутствие параноидальной необходимости защищать и знать обо всем, чтобы защитить, было чем-то удивительным, неясным, но не плохим. Кажется, Вару было легче из-за этого. Но не то чтобы я был экспертом в его чувствах и эмоциях. Я не думаю, что вообще кто-либо был. Время медленно, если считать по календарным циферкам, но слишком быстро, если следовать внутренним ощущениям, шло вперед и двигало, насильно толкало всех к лету, к июню, к экзаменам, сколь тревожащим, столь и дающим долгожданную свободу. Я устал от бесконечного ожидания этого стресса, я давно хотел пережить его, а не ждать — ждать — ждать в утомительной, убивающей подготовке. Лето было странным временем года. Мы попали в реальный мир в конце лета, и уже через пару месяцев будем отмечать год проживания здесь. Год! Отмечать, конечно, сказано громко, но оттого не менее правдиво — Феликс обязательно закатит грандиозную вечеринку с горой еды, украшений и остального, как он делал это во время нового года. Удивляло, что с последнего праздника прошло полгода, а я так потерялся во времени, что узнал об этом только когда впервые за все это время остановился и решил об этом подумать. В голове тогда внезапно что-то щелкнуло, но до осознания всей картины того, что я почти-почти увидел, я не дошел. Если судить объективно, мы здесь практически год, столько же, сколько прожили в карточном мире, но здесь произошло слишком много за такой короткий срок, пока в карточном мире я делал лишь два бесконечно повторяющихся дела — управлял Империей и следил за Вару. Жизнь в реальном мире была гораздо легче, я чувствовал, что действительно живу, ведь гора произошедшего была гораздо больше, чем когда бы то ни было — встреча с Милой, проблемы с Вару и Зонтом, моя повышенная ответственность, моя пониженная ответственность, учеба, прогулки, праздники, новые впечатления, пейзажи, вкусы, запахи, вещи, которые можно потрогать и попробовать, появление эмоций. Появление радости. Радость в моей жизни была неотрывна связана, как ни странно, с Милой. Она была солнцем, была объединением энергии и мыслей, была летом, жарким днем, во время которого у тебя есть кондиционер, была щенком, что заставит улыбнуться лишь из-за того, что есть рядом, была первым глотком лимонада после долгого-долгого бега. Лана была принимающей, улыбающейся и жертвенной. Она была хорошей. Она была радостью и счастьем. Я смог признаться в этом только недавно, однако я действительно был благодарен всему миру за то, что в тот сентябрьский день Мила просто села за парту рядом со мной и стала рисовать в своем скетчбуке, ни слова мне не говоря. Она понимала на каком-то глубоком эмоциональном уровне каждого человека, вместе с этим, не чувствуя того, что чувствуют люди. Будто идеально знала каждого, но рядом с ней не ощущалось чего-то тянущего, давящего из-за этой информации. Будто знала обо всех этих чувствах в теории, но на практике была нулем, ведь того же никогда не чувствовала. Она была удивительна. Я не помню того, чтобы мой день начинался с улыбки и предвкушения хорошего дня, когда я жил в Пиковой Империи, однако жизнь в реальном мире была хороша тем, что я понял это ощущение здесь. Только почувствовав счастье впервые, я понял, что все это время, что я его искал, оно зависело не от меня, а от человека рядом, от окружения. Общаясь с Милой столько времени, я, кажется, неосознанно перенял ее частичку — такую маленькую для нее, но такую огромную для меня — и чувствовал себя гораздо лучше, чем раньше. Я и не подозревал, как был несчастен до тех пор, пока не познал чего-то столь хорошего. Мне хотелось отплатить Миле чем-то, однако я не знал, что я мог сделать. У нее было все, в чем она нуждалась, она была воплощением полноценности, ей не было ничего нужно. Что-то эмоциональное отпадало сразу, я так и не научился выражать то, что думаю, однако материального Мила не признавала. Она не придавала вещам символизма, пользуясь ими здесь и сейчас, не откладывая что-то ценное на потом, чтобы помнить и любоваться. Она жгла свечи и покупала новые, взамен старым, ела вкусные вещи сразу, не сохраняя на черный день, не сушила цветы, как это делали многие, на память… Я мог долго рассуждать об этом, однако так и не прийти к ответу. Да и денег у меня было не много. Хотя ее день рождения близился и был в двадцатых числах июня, так что мне определенно следовало бы подарить ей что-то. Я узнал об этом недавно от Феликса, однако этот факт засел у меня в голове. «Люди дарят своим близким подарки по особым случаям. Праздники, годовщины, встречи, после других разлук…» — червовый болтал тогда без умолку, но все же, стоит признать, говорил важные вещи. Ради этого я мог связаться с Федором и попросить о большем количестве наличных. Насколько я знал, Федор ежемесячно отправлял какое-то количество денег Куромаку, которые тот распределял на общий бюджет (что тратился на еду, необходимую одежду и накопления на черный день) и, конечно, на карманные всем остальным. Обычно мне перепадало около трех или четырех тысяч, но я тратил их все в течении месяца на какие-то нужные мне мелочи — перекусы, канцелярию, подписки на сервисы и интернет. Было бы удобно, если Федор проведал бы нас и мне не пришлось бы целенаправленно звонить ему, однако за практически год он ни разу не появился на пороге нашего дома. Хотя, может он и проведал нас в мое отсутствие, но это было уж совсем маловероятно — Феликс давно растрепал бы об этом всему дому. Я отложил эту мысль в долгий ящик, пометив как «важное», вздохнул и посмотрел перед собой — открытые тетради и видео, поставленное на паузу. Кажется, мой перерыв закончен, следует продолжить разбирать двадцатое задание из одного варианта эказамена. Все таки, до него осталось всего пару дней.

꩜꩜꩜

Толпа, смешанная из знакомых лиц и тех, кого я вижу впервые, качающиеся деревья с новыми, зелеными, только-только распустившимися листьями, ветерок, спасающий от жары палящего солнца, официально-белая рубашка на теле и бутылка воды с паспортом в руках. Не думал я, что этот день наступит настолько скоро, хоть и столько времени о нем грезил. Подростки крутятся, сбиваются в компании, галдят, мельтешат перед глазами, разговаривают, и отголоски их нервного гула долетают даже до нас троих — меня, Милы и Вару, — стоящих ото всех поодаль, привалившихся к стене здания незнакомой школы, скрывающихся от остальных в тени навеса. Было так странно ощущать все это, находиться здесь, будто все было каким-то сном, а не происходило наяву. Будто не нам учительница вместе с завучами говорила о том, что выпускного у девятых классов не будет и все лишь получат аттестаты и пойдут куда хотят — кто в колледж, кто в десятый класс, будто не нам она сейчас рассказывала о важности сегодняшнего дня, будто не нас подбадривала перед первым ОГЭ, что начнется через пару часов и будет длится почти четыре. Нудных, долгих, неприятных. Я не чувствовал тревоги по этому поводу, вообще ничего не чувствовал — принял, как данное и не ощущал чего-то плохого или хорошего. Я стоял между Милой и Вару — двух разных крайностей, но, если разобраться, местами до боли похожих друг на друга, и просто был. Это забавляло, но забивало голову ненужными размышлениями — не хотелось мне думать о том, что я мог неосознанно заменить кого-либо из них другим, я не желал думать о том, что скучал по Вару из прошлого, не хотел вспоминать о том, что был когда-то счастлив рядом с ним так же, как и с Милой сейчас. Может быть, даже больше. Не хотелось об этом думать, но меня мучала мысль о том, что моя непрошенная забота и опека валета была отголоском моей глубочайшей к нему привязанности, которая должна была разорваться так резко, как наше дружеское общение, но не смогла. Возможно, поэтому я всегда рядом — не только потому что по другому не могу, а потому что не хочу. Может быть, мне просто не хватает смелости признать, что я все еще хо— — Пик, ты волнуешься хоть чуть-чуть? — Мила вырвала меня из размышлений, подергав за рукав рубашки и спросив что-то настолько простое, что я удивился контрасту наших с ней мыслей. — Нет, — признал я, смотря на нее. Она выглядела неважно — слишком нервная, слишком измотанная, несчастная. Мне хотелось помочь. Но я не умел. Я протянул ей бутылку с водой, намекая на то, что ей следовало бы успокоиться и она приняла ее, заставив меня чувствовать себя чуть лучше. Мила не смотрела на меня, глядя в сторону, где сидел Вару и постукивал ногой в такт музыке в своих наушниках. Он был слишком веселым для всей этой обстановки из тревожных детей, и я надеялся, что его хорошее настроение не натворит дел. Не хотелось бы, чтобы он остался на второй год, учитывая, что я ни разу не видел его готовящимся к экзаменам. Однако я был рад, что Вару был доволен. Не знаю что вызывало в нем радость, но то, что он чувствовал себя хорошо, заставляло меня быть спокойнее. — Спасибо, — сказала Мила, отдав бутылку обратно. — Я надеялась, что у нас все-таки будет выпускной после всей этой нервотрепки с ОГЭ, — сказала она, посмотрев на меня. — Ну, я конечно понимаю, сначала еще пережить экзамены надо, согласна, но я хотела развлечься после всего этого. — Я не думал, что выпускной это что-то веселое, — просто ответил я, переведя взгляд на нее, замолчал, но позже пояснил. — Там же учителя, официальное вручение аттестатов, слышал, еще какие-то обязательные танцы… Не слишком много мороки? — Но дело ведь не в этих условностях, а в том, что мы проведем время вместе. Это, возможно, последний раз, когда будет возможно собраться почти полным составом нашего класса, — она говорила, смотря в небо из-под козырька у входа в школу. — Может, тебя это не так трогает, как меня, ведь ты… не особо поладил со всеми, — Милы хмыкнула, — но я ценю каждого нашего одноклассника. — И Кирилла с Артемом? — со скепсисом спросил я, заметив, что разговор об одноклассниках заставляет ее нервничать гораздо меньше. — Каждого значит каждого, — пожала Мила плечами. — Всепрощающая святая или демон, не видящий плохих поступков? — спросил я со слабой ухмылкой. — Откуда ты таких религиозных мотивов понабрался? — хохотнула она. — Считай, что-то между, всепрощающий святой. Я удивился ее словам. Никогда меня еще не называли чем-то таким… светлым, добрым и совершенно мне неподходящим. Это было глупым, ведь откровенно лживым. — Я? Святой? — со скепсисом протянул я, не смотря на Милу. — Да, — просто сказала она. — Но я не прощаю каких-то— — Мы оба знаем, что прощаешь, — оборвала она меня. Я хотел возразить, не понимая о чем она говорит, считая, что мы не так поняли друг друга, ведь я совершенно не тот человек, что готов простить все, но перед нами вырос завуч с несколькими сопровождающими, громко оповещающий о том, что пора заходить в школу, потихоньку рассаживаться в аудитории и начинать писать экзамен. Я посмотрел на посерьезневшую Милу, на то, как она сжала ладони в кулаки и улыбка спала с ее лица; глянул на Вару, медленно поднимающегося со скамейки, убирающего наушники в карман своих брюк со слабой улыбкой на лице, заставляющей меня насторожиться и внутренне пожелать ему удачи; перевел взгляд на дверь перед собой, протянул руку и наконец открыл ее, проходя внутрь. Чтож, вечно оттягиваемое все же явилось за мной. Не то что бы я не был готов к этому.

꩜꩜꩜

Экзамены оказались не такими сложными, как я себе их представлял. Так ли это лишь из-за того, что все они прошли или я действительно иногда накручиваю себя слишком сильно для того, чтобы мои ожидания совпадали с реальностью, я не знал, но и исключать второе тоже не мог. Конечно, сидеть в душной, жаркой, давящей своей атмосферой аудитории принесло мало положительных впечатлений, но я даже удивился тому, что я был этому возмущен. Обычно я принимал неприятное мне как должное и не пытался как-либо недовольствовать этому. Самым сложным, как по мне, оказалась история. Понятия не имею, почему выбрал этот предмет как один из дополнительных, но он показался мне интересным. Правда, схемы передвижения и любые задания с черно—белыми рисунками, когда в них так важен был цвет, меня все же нервировали. Не так сильно, как-то, что вторым предметом я выбрал обществознание — предмет, вовсе мне неинтересный, но не такой сложный, как другие. Конечно, я мог сдать информатику или географию — два, по статистике, легких предмета, но я терпеть не мог ни карты, ни все эти двоичные символы в разных программах. Когда я между делом интересовался у Вару, что он выбрал на место дополнительных предметов, он ответил мне скучающим тоном: «тупую информатику». Я подумал тогда, что он шутит, но сейчас понял, что ошибался — валет действительно сдал этот предмет, хотя я был уверен, что он разбирается в этом хуже меня. Я лежал на кровати, подперев голову рукой, наблюдая за тем, как Вару ходит из стороны в сторону, тряся телефон, очевидно из-за чего-то раздражаясь. В последнее время он стал активным — снова чересчур активным — что одновременно и радовало меня, вспоминая декабрь, и пугало, как только в воспоминаниях всплывал ноябрь. Думая над тем, что мне стоит с этим делать — и стоит ли вообще? — я потратил много времени, но так и не пришел к решению. Интересно, Вару собирается продолжать учится в школе? Внезапная, совершено не относящаяся к моим прошлым размышлениям мысль пришла ко мне в голову и вновь не давала покоя. Хотя, возможно, все же отчасти она была причастна к мыслям о сверхэнергии валета, ведь если он уйдет из школы, то я совершенно не смогу приглядывать за ним. Я не буду знать с какими людьми он общается, что делает и как живет — мы станем еще дальше друг от друга. Я не хотел бы этого. Нежелание отдавалось в грудь каким-то неясным, но очевидно неприятным чувством, охарактеризовать которое я не мог. — Ты… — я затих, не ожидая от самого себя, что скажу это вслух, — собираешься пойти в колледж? — Чего? — Вару остановился и посмотрел на меня, явно не понимающий о чем я говорю. Он совершенно не слушал меня. Снова. — Собираешься пойти в колледж или остаться в школе? — повторил я, глядя на то, что даже когда он стоит на месте, то не может не двигаться полностью: он отбивал какой-то нервно быстрый ритм пальцами по чехлу своего телефона. — Конечно в колледж, — сказал он как что-то невероятно очевидное. Возможно, для него это и было чем-то ясным изначально. — А ты, типа, там остаешься? — прищурившись, спросил он, но быстро махнул рукой. — Что я спрашиваю? Понятно, что остаешься. — Почему ты так ду— — Да очевидно! — перебил меня Вару. — Если уходил бы, то по-другому мыслил бы и сразу понял, что я никогда не собирался тратить время в десятом классе, а раз не понял и выглядишь удивленным, то даже не думал об этом, значит ты останешься школьником, — торопливо объяснил он, продолжая ходить из стороны в сторону. Я почти улыбнулся его словам. Не сколько смыслу, а тому, что Вару так много говорил. Я уже и забыть успел, что валет в большинстве своем болтлив, ведь в последние месяцы я редко слышал от него длинных речей. Раньше я думал, что ему есть с кем поговорить, и он всегда этим занимается, потом стал размышлять об этом больше и решил, что он в плохом настроении и разговаривать не хочет, но только сейчас я стал понимать, что не видел Вару, каким я его помню с самого его появления, со времен краха карточного мира. Если осенью он иногда еще был похож на себя, то потом — нет. — Блять, да! — воскликнул валет резко и слишком громко, заставив меня вздрогнуть. — Проходные по всем! Я проморгался, глядя на Вару, ухмыляющегося и что-то листающего в телефоне. Он наконец остановился в центре комнаты — видимо, все это время он ждал загрузки — и прокрутился на месте, подняв телефон над собой. — Что ты делаешь? — все же решил спросить я. — Результаты по экзаменам пришли. Мне даже не нужно ничего пересдавать, — посмеялся он. — Результаты? — переспросил я, а после обработал всю информацию. — Слава богу, — прошептал я на слова валета «не нужно пересдавать». — Какие успехи? — Все на проходные, я хорош. Пусть рыдает математичка, какого ученика потеряла, на один балл ниже, и я бы не прошел, — хихикнул он. — Русский плевать, общество пятнадцать, — перечислял он, — по инфе шестнадцать баллов, ахренеть, — прочел он и замер, глядя в экран. — Это плохо? — спросил я. Вару цокнул, глянул на меня, чуть приспустив очки и закатил глаза, отворачиваясь: — Какое низкое мнение обо мне. Это пять. Я промолчал на его слова, почувствовав себя из-за них довольно неприятно. Почему я сразу подумал о чем-то плохом? Почему я не мог спросить по-человечески, не портя единственный за множество недель момент, когда Вару находился в хорошем настроении и заговорил со мной? Какой я придурок. — Посмотри свои баллы тоже, должны были на почту отправить, — не поворачиваясь, кинул он, выходя из комнаты. Я тяжело вздохнул и потер лицо ладонями, слушая удаляющиеся от двери шаги. Сев в кровати и взлохватив свои волосы, я потянулся за телефоном и, разблокировав его, действительно увидел уведомления с почты с несколькими файлами в них. Дождавшись загрузки, я быстро промотал почти весь текст и добрался до своих баллов по каждому предмету — математика на проходной, до четверки не хватило лишь одного, а остальные три на четверки. Чтож, было забавным, что у меня, потратившего столько времени на бессмысленную подготовку, не было ни одной пятерки по экзаменам, а у Вару, что наплевал на учебу с самого ее начала, была. Видимо, он действительно разбирается в этих технологиях и кодер-схемах, раз может без лишней мороки получить высокий балл. Я потряс головой, переведя взгляд на время — пол девятого, куда пошел Вару? Входная дверь не открывалась, значит, он просто вышел из комнаты. Это из-за меня? Хватит. Если я продолжу размышлять об этом, то наверняка надумаю лишнего, стоит прекратить. В последнее время я веду себя странно и мне это, честно говоря, совсем не нравится. Я стал слишком… мягким что ли? Нехорошо. Телефон завибрировал, и я перевел взгляд на экран — мне звонила Мила. Это было странным для нее, обычно она писала мне десятки односложных сообщений, чтобы я ответил ей, и слала эмодзи восклицательных знаков для привлечения большего внимания. Иногда в чате скапливались голосовые, длительностью прослушивания на десятки минут, гифки, весящие несколько гигабайт, и картинки, также замечательно засоряющие память, как сотни разнообразных стикеров, от которых у меня рябило в глазах. Я ответил на звонок, ткнув на зеленый кружочек принятия вызова, пряча недоумение из-за происходящего где-то внутри себя, чтобы не дать этому чувству перевоплотиться в тревогу, сжирающую меня лишь от простого расхождения с обычным поведением подруги. — Да? — спросил я спустя несколько секунд, слыша по ту сторону лишь молчание и частое шуршание. Ответа не было так долго, что я мог бы подумать, что это был случайный звонок и сбросить его, но что-то было не так. Странное ощущение неправильности, подсознательное чувство опасности. Я вслушивался в тишину и с каждой пройденной секундой различал в ней все больше, чем простое ничего: еле слышные голоса, какие-то смутные крики, среди которых я расслышал лишь: «вода» и «влево», треск чего-то, кажется, большого; после, я уловил звук сигналок, какой помню у полицейских машин, что со временем становился лишь четче, заставляя меня напрячься сильнее. На второй минуте молчания, я понял, что слабый шорох совсем рядом с динамиком телефона все это время не был ветром, а являлся сбивчивым дыханием Милы. — Все в порядке? — попытался я снова, когда отсчет перевалил за три минуты молчания в трубку. — Пик, — спустя еще пятнадцать секунд я услышал тихий шепот, заставивший все мое тело в мгновенье покрыться холодными мурашками. Ужасный тон. Такой, каким никогда не говорят о чем-то хорошем, такой, какой используют, когда слов недостаточно и все, что у человека есть — зияющая в груди дыра, такой, какой я слышал от Вару однажды настолько давно, что тогда не придал значения, но понимал, что для него тот момент был по-настоящему ужасен. С таким голосом не вяжется улыбка и спокойствие на душе — тут уместно лишь дрожащее тело, потеря смысла дальнейшей жизни и отсутствие осознания происходящего. Настолько сломленный и болезненный, мертвый и пустой, что мне не хотелось слышать слов, которые через пару секунд этим тоном произнесут: — Бабушки и дедушки больше нет. Я замер, когда внутри меня все сжалось, стиснув телефон в своей руке чуть ли не до хруста — телефона или своих пальцев, не ясно. Мозг обрабатывал информацию быстрее, чем мне того бы хотелось, а я не понимал, что с этим новым, невписывающимся в картинку своей нормальной реальности знанием делать. Мне было чертовски ужасно. Я был потерян, словно маленький ребенок среди высоких, толпящихся, спешащих куда-то, не обращающих на меня и толику внимания, чтобы увидеть, помочь, найтись, взрослых. Мне, сказать честно, вовсе не хотелось находиться в этой ситуации. Никогда не сталкиваться с ней, чтобы никогда не знать, каково это — быть причастным к чужому горю. — В смысле нет? Что случилось? Ты как? — Вроде бы правильные вопросы, я не должен испортить ими что либо. Надеюсь. — Я одна. Теперь я одна, — еле слышным, безжизненным голосом сказала Мила, будто бы и не общалась со мной. Излагала мысли вслух, говорила в пустоту правду, которую узнала совсем недавно. В которую не верила сама, но верили все, вокруг нее. — Что случилось? — Я… Пожар. Я не успела. Никто не успел. Я сглотнул вязкую слюну. Так, ясно, случился пожар, дорогих людей Милы, кажется, больше нет и… Черт, это пиздец. Значит это не полиция, а пожарные. Ну, или Скорая. Окей, значит Мила в безопасности, но что мне делать? Почему она позвонила мне? Что же мне делать? Как я могу помочь? Что я должен сделать? — Ты в порядке? — Ошибка. Тупой, идиотский вопрос. Я просто урод, и полнейший мудак. Кто такое спрашивает? Я завел ладонь в волосы и с силой дернул их, сжав в кулак, приводя себя в нормальное состояние, пытаясь заставить себя перестать нервничать. Я должен быть сильным, потому что Мила не может, я должен помочь, потому что сейчас некому, я должен— — Нет, — надломленно произнесла она, и я услышал, как Мила заплакала. И я понял, что тоже не могу быть сильным сейчас. Что я наделал?