Дьявольская трель

      Полину раздражало всё.       Мерзкая и ставшая резко холодной погода на улице, глупые, словно животные, одноклассники, жаждущие мучений других. Бесил её учитель по скрипке, бесила мама своей слишком сильной любовью, редко, но всё же иногда. Бесили собственное бессилие и эта новенькая Катя! Она никак не реагировала на Полину, будто бы та— пустое место!       Агрессия в мыслях девочки сопровождала её вплоть до последнего урока, проявившись внешне тем, что скрипачка начала грызть свой аккуратный ноготь на мизинце.       Всю неделю Морозова гналась за Катей, пытаясь завести диалог, но каждая попытка заканчивалась провалом, и нет, не из-за того, что Катя не хочет или еще что-то…       Полина просто боится.       Боится, что скажет ей простое «Привет» а в ответ получит непонимание, агрессию, недовольный взгляд, раздраженное выражение лица «собеседницы».       Так было с Полиной всегда, девочка уже считает это традицией - быть, мягко говоря, отвергнутой в попытке завести знакомых. Её имя на устах всех сплетниц, вот только чего они про неё говорят? Бог знает. Или не знает. Полина всё равно в него не верит.       Вспоминает свои попытки к Кате подойти, посмотреть на неё поближе, узнать получше. Хочется ей под кожу залезть, прощупать все волокна плоти девичьей и раскрыть всё самое тайное. Почему она такая, не знаю, как сказать, неживая? Что же она пережила такого? Откуда у неё этот шрам на руке? Почему она живая, но глаза мертвые? Почему улыбается, но на лице радости нет ни капли? Почему морщины, тонкой линией проходя по её лбу, ни разу не задеваются мышцами при смене эмоций? Почему такая она тихая? Почему такая каменная? Почему? И каждая попытка подойти к загадочной новенькой примерно ничем и заканчивалась. Полина просто показалась бы навязчивой, но это ведь можно оправдать тем, что она просто любопытная, верно?       Хотелось червяком во влажную землю зарыться, прощупать там всё, покрыть собой и оставить там свои норки до конца света, только чтобы червяком была Полина, а землей — Катя.       Блондинка же чувствует, наверное, напряжение. Чувствует её взгляд. Он будто раздевает её, будто сожрать хочет. Хочет облизать, распробовать, слюной покрывая все тайники и секреты. Хочет накрыть от ног до головы. Трогает, щупает, изучает, будто хищник на добычу смотрит. Как рыба на приманку, как комар на теплокровное, но взгляд только таким казался, потом в миг становился более мягким, а потом снова хищным, как…       Как Полина?       Скрипачка сама не знает.       Но знает, что опять на Катю смотрит, опять её рассматривает и рассматривает… сколько можно? Когда этот интерес уже исчезнет? Что такого Смирнова сделала, чтобы заслужить такой интерес со стороны Полины? Сыграла осенний вальс? Стала резко живой, лишь на миг, когда она Полину заметила? Скрипачка в тот момент посчитала себя особенной, а потом - эгоисткой.       Так глупо это всё было. Полине от стыда потом каждый вечер перед сном хотелось волосы дергать, чтобы корни полностью оголились, давая проход боли. Хотелось ногти грызть, чтобы кровь мелкими каплями попадала на язык, впитываясь, оставляя привкус металла.       Скрипачка поёрзала на стуле, опять уже по привычке на Катю посмотрела: аккуратный носик, что ни разу ни жмурился, слегка бледные губы подергивались во время разговора с каким-то животным, но улыбку не показывали. До ужаса красивые изумрудные глаза, которые, казалось, просто выцвели, как черная краска на солнце, как джинсы после стирки, как рубашка от белизны. Длинные, изящные пальцы постукивали какую-то мелодию, ногти же ковыряли дырку от болта в парте, вонзаясь мелкими занозами в кожу наверняка.       Полине резко захотелось отдёрнуть руку Кати, проверить на занозы но… Почему? — Полина, долго будешь в облаках летать? У вас физкультура вообще-то, — спокойно сказала классная руководительница, подправила очки и громко выдохнула, намекая на то чтобы Полина скорее удалилась.       Морозова сама не заметила как класс опустел, а звуки в коридоре стали тише, но не умолкли насовсем. Скрипачка не очень любила физкультуру, и не из-за того, что она не спортивная, наоборот, спорт ей всегда давался легко, просто из-за уродливого шрама на руке ей было стыдно.       Стыдно - будто шрам оголив, она вся оголится.       А самое страшное было не в самом шраме, а в том, что он был свежим, мерзким и уродливым. Соки заживления выделялись из-под хрупкой корки, впитываясь в рубашку, которую мама потом старательно стирала, а красный зуд так и не проходил, заманивая ногтями прорезать корочку, зачесать её и сжать, искусать и разорвать, отбить и извести, лишь бы не чесалось.       И голова туманом полная перенеслась вместе с телом в раздевалку, хотя сама Полина не сразу поняла, как она тут оказалась, пытаясь растянуть момент. Другие девочки уже почти переоделись.       Кроме двух.       Полина и Катя сидели напротив друг друга, между ними было метра два или три. Темноволосая сжимала ноги вместе, меж пальцев стискивала сарафан, а губы закусывала, взгляд отводя в смущении. И все молитвы скрипачки стать замеченной превратились в молитвы перестать быть замеченной, ведь Катя на неё посмотрела всё-таки.       И смотрит до сих пор, Полина уверена.       Её взгляд прожигал в ней дыру, нет, пропасть. Изумруды её словно острым камнем в кожу вонзились, прокручиваясь внутри плоти и разрывая мышцы. Её брови сошлись, а на лице бушевало сразу несколько эмоциий: гнев, непонимание и интерес. Странное сочетание, но до одури притягательное. Коса, длинная и чуть блестящая от света старой лампочки, упала с плеча, покачиваясь в воздухе, словно маятник.       А Полина не смотрит, боится, что её глазами сожрут. И пока она терпела бегающие по ней взгляды, все девочки уже переоделись, только двое до сих пор сидели, каждая ждала того, что кто-то из них уйдет, чтобы спокойно одеться, чтобы не показать своих шрамов. — Чертов шрам. Неужели я позволю увидеть его ей? — подумала Полина, наконец-то посмотрев на Катю, и сквозь тонкую ткань рубашки из-за нервов начала чесать свою рану на руке, подцепляя ее ногтями. — Почему я не могу просто принять уродство на своей спине? — думала Катя, и поймав взгляд Полины, тут же отвела свой, закусив щеку.       Только скрипачка хотела голос подать, только ее рот приоткрылся, а рука поднялась, Катя тут же встала к ней спиной и начала расстёгивать школьную рубашку, пуговицу за пуговицей. Её лицо исказилось в гримасе раздражения к самой себе, а руки резко вспотели, из-за чего надоедливые пуговички скользили меж подушечек пальцев, затрудняя положение.       К тому моменту, как спина Смирновой оголилась, Полина резко дернулась и тут же отвернулась, сжимая руки в кулаки. Она лишь на миг увидела голую, бледную кожу спины, которая вся была покрыта мелкими шрамами, будто веником из голых ветвей её били несколько часов, а после засыпали всё это красное месиво солью, прижигая и заставляя биться в агонии.       Но всё-таки этой секунды не хватило чтобы разглядеть спину одноклассницы получше. Образ в голове сам по себе растворился в вопросах, как бы Морозова не пыталась схватиться за него.       Скрипачка пару раз быстро вздохнула, а после сама стала переодеваться, пытаясь сделать вид что ничего не произошло, и что спину Кати она не видела. Но она видела. И надеялась, что сможет увидеть её снова.       Больше на Катю она не смотрела. Боялась нарушить её личные границы или же просто быть пойманной за подглядыванием. Полина не знала, что Смирнова время от времени сама незаметно смотрела в её сторону, изучая заинтересованными глазами. — Откуда у тебя оно?             Вопрос словно плеткой по ногам ударил своей неожиданностью и прямолинейностью, заставляя глаза раскрыться, а брови - свестись в одну кривую линию. Катя губу закусила, словно боялась без ответа остаться, смотрела своими зелёными глазами на скрипачку, ожидая реакции в ответ. — Что? — Полина с еле слышной дрожью выдавила, сжимая до костяшек белых такую же белую футболку для физкультуры, замечая, что в раздевалке остались только они одни. — Пятно на рубашке.       Вместе со словами Кати громкий звон пробил уши Полины, оповещая учеников о начале урока, вот только скрипачка не могла понять, звучит ли звон этот от тревоги в её голове или же на деле снаружи слышен пронзительный и удушающий писк?       Глаза со страху сузились, а после как-то резко и рвано перевелись на левую руку, замечая ярко-красное кровавое пятно на белоснежной ткани, и боль мелкой рябью начинает ощущаться, напоминая о себе.       Когда она успела задеть рану? Почему кровь уже покрыла большую часть ткани, а она и не заметила?       Вопрос Кати остался без ответа. Полина резко схватила себя за раненную часть руки, стыдливо отводя голову в сторону, а глазами бегая по комнате, лишь бы не на Катю наткнуться. Пара секунд и темноволосая, все еще пытаясь спрятать след, торопливо «сбегает» из раздевалки, захватив с собой запасную кофту для занятий физкультурой. — Полина, постой.       Но Полина уже не слышала, погрузившись в свой внутренний торнадо из мыслей, стыда и разочарования за то, что творилось у нее на рукаве. Пальчики задрожали, дыхание участилось, а дверь для выхода из спортзала в коридор начала размываться из-за застелившей глаза пелены слез, стоило только Морозовой открыть ее, оставив холодную ручку после себя влажной от пота. В голове только одна мысль вскоре проноситься стала: «Был шанс с ней сблизиться, а моя рука опять все испортила, как и всегда.»       Полина тут же вспомнила все случаи, когда ее рана все портила. Например, как только Полина начала ходить на дополнительные занятия по скрипке (год назад или больше, Морозова сама сбилась со счету) девочка больше не могла после занятий нормально болтать с мамой по вечерам как и раньше, и вместо того, чтобы спокойно проживать вместе с матерью предпоследний год в родном доме, Морозова захлебывалась рыданиями в своей комнате каждый раз, когда обрабатывала рану медицинским спиртом, прижимая со всех сил вату к разорванной коже, в надежде, что та заглушит эту противную и ужасную боль хоть на секундочку. А когда мама стучалась в дверь мягким стуком со словами: «Солнце, у тебя все хорошо? Как дела в школе?», Полина набирала полные легкие воздуха, жмурила глаза и пыталась спокойно произнести слова, но из уст вылетала голосом дрожащим, словно собака зимой от холода, фраза: «Да, мам, прости, не смогу поболтать с тобой, устала после скрипки.». И так было всегда.       Почти каждый гребаный вечер.       От постоянного вранья своей матери Полина начала ругать себя, по ночам в наказание тянуть себя за корни черных, как смоль, волос, а если боль была не достаточно сильной, то она надавливала на измученную линейкой кожу запястья сквозь бинты, до тех пор, пока на подушечках пальцев не почувствуется влага от выступившей сквозь бинт крови, а зубы не сожмут подушку словно в тисках, заглушая тяжелое протяжное мычание.       Последнее, что сделала Полина перед тем, как убежать со школы, - это забежала в туалет, сильно надавила на свое запястье и уткнулась лбом в грязную, покрытую не особо водостойкой краской стену, болезненно жмуря уже высохшие от слез глаза.       А Смирнова, все-таки оставшись без ответа, выдохнула и приложила ладонь ко лбу, удерживая её на лице несколько мгновений, а после провела ею вниз, будто стягивая кожу. Выдох вышел слишком раздраженным и разочарованным, глаза забегали по полу, зубы стиснулись, а в голове промелькнула мысль: «Зря я первая начала.»                    ***       А в музыкальной школе всё было так же, как и вчера, так же, как и позавчера, так же, как и всегда. Стены, наполовину окрашенные дешевой зелёной краской, давили со всех сторон, будто сжимая скрипачку в тисках, насмехаясь и нависая над ней, а начавший сыпаться краской потолок со старой лампочкой в проводах будто предвещал, что через несколько секунд упадет массивным пластом вниз и задавит Полину, чего она сначала пугалась. Теперь же с каждым шагом к этому злосчастному кабинету она все больше убеждалась в мысли, что будет рада, если это действительно произойдет.       Её туфли громким стуком разносились по рекреации, давая остальным в кабинетах знать, что здесь ещё кто-то присутствует. Небесного оттенка глаза сузились в непривычном для них страхе, но расслабились, как только дверь в кабинет открылась, и она зашла внутрь, положив футляр на стол. Ловкие пальцы с щелчком открыли кейс, и девушка достала скрипку, любуясь ею.       Скрипка была сделана из красного дерева, но из-за лака, который со временем слегка потрескался, цвет дерева потускнел, напоминая обыкновенный светло-коричневое дерево. Струны, которые Полина сама затягивала, сдирая нежные подушечки пальцев до неприятных мозолей, блестели как новые от солнца, притягивая сыграть на них пару нот.       Голова Полины поднялась и вновь оглядела кабинет. Облегченный и удовлетворённый выдох соскочил с пухлых, розовых губ.       Учителя не было.       Улыбаясь от тут же поднявшегося настроения, девушка прижала скрипку к плечу и начала играть давно любимую мелодию, пальцами зажимая нужные струны.       Это была зима, Вивальди.       Приятное, а для Полины словно мед для ушей произведение, которое было в удовольствие исполнять из раза в раз, погружаясь в музыку с головой, с сердцем и душой. Пальцы, которые после нескольких часов музыки обычно болят на любых произведениях, то именно на этом они будто заново рождаются, ловко перебирая струны и позволяют себе производить больше звуков вместе со смычком, который игнорирует рану на руке, разворачивая руку как ему нужно для определенных звуков.       С этой мелодией Полина вспомнила почему-то весну, несмотря на название композиции. Именно весной она когда-то детскими глазами смотрела в шумный и показывающий блеклыми цветами телевизор, слушая эту притягательную мелодию. В голове тогда была только одна мысль: «хочу играть также». А мама, увидев свою мечтательно вздыхающую дочку, которая так и смотрела в телевизор, через месяц вручила ей скрипку, чехол от которой был аккуратно обмотан красивой красной лентой, завязанной в бантик. Детскому счастью тогда не было предела, и уже на следующий день Полина начала ходить на занятия в музыкальную школу. Скрипачка помнит свою учительницу, которая с заботой учила Морозову, будто та была ей как родная внучка. Это была пожилая женщина с яркими голубыми глазами и волосами, аккуратно собранными в пучок.       Учителя не стало полтора года назад, и вариантов кроме как платных занятий с противным мужчиной у нее не оставалось. Полина долго уговаривала маму не записывать ее на платные занятия, но после пары дней, полных уговоров, она поняла, что это бесполезно.       А тем временем игра, в которую полностью погрузилась Полина, должна скоро закончится. Конечные ноты уже стали разлетаться по кабинету, а громкость стала становиться все тише и тише, пока не смолкла окончательно, и это произошло так, словно ливень сильный резко прекратился, оставляя после себя лишь осадок из луж и капель, громко стучащих об крыши гаражей и беседок.       Тишина поглотила Полину и кабинет лишь на пару секунд, исчезая прямо в тот момент, когда резкие, но не сильно громкие хлопки разлетелись по кабинету. Сердце скрипачки почему-то чаще застучало, а легкий румянец покрыл щеки, как только глаза увидели источник звука.       Катя стояла, облокотившись спиной об закрытую ею же дверь, хлопая в ладоши аккуратно и грациозно, не слишком быстро, но и не медленно. Глаза будто на миг стали ярче, а губы согнулись в мелком намёке на что-то, похожее на ухмылку. Коса спадала с правого плеча, концом едва касаясь конца лямки на сарафане, а ноги, что были сомкнуты и чуть чуть погнуты, тут же оттолкнулись от пола, делая шаг вперед. Хлопки прекратились. — «Почему из всех произведений ты сыграла именно это?» — спросила Катя стальным голосом, который все же дрогнул пару раз, выдавая интерес.       Вопрос заставил Полину застыть на месте, а в голове её перебирались варианты ответа.       Скрипачка знает ответ, но не знает как выразить все нахлынувшие воспоминания. — «Это приятная мелодия. Приятные воспоминания, которых у меня итак немного, ассоциируются именно с ней…» — произнесла Морозова, продолжая — «Просто мне захотелось сыграть именно её сейчас. Она для меня как что-то теплое, хоть и название про холодную зиму, да и настроение у меня хорошее.» — «Ясно.» — сказала Смирнова       И ничего больше. Ни вопросов, ни конкретных ответов.       Полина взгляд отвела, будто стыдно стало за свои слова, хотя она ничего такого ужасного и не сказала. Пальцы сжали смычок, а скрипка с плеча отстранилась, опускаясь вместе с рукой вниз. — «Ты так и не ответила на мой вопрос.» — будто нависая огромной тенью произнесла пианистка, взгляда своего от скрипачки не отрывая.       Полину снова будто ударили сто раз битой по голове, плеткой по спине хлестали два дня, а после облили спиртом, прижигая раны. Будто в холодную зиму с утра, сразу после сна, вылили на голову литр воды со льдом, обжигая холодом. Будто учитель вернулся, больно ударив линейкой пару раз по руке, разрывая корку, давая крови свежей испачкать очередную рубашку. — «Недавно училась кататься на велике. Упала.» — первое что пришло в голову произнесла Полина, сразу же отвернувшись к окну. За стеклом был самый обычный осенний день. Не было ничего, что можно было описать красиво, или чему посвятить пару красивых слов. Облачно, сыро, оранжево. Много листвы. — Я просто хотела поговорить с тобой. — предложение Катя произнесла тихо, будто бы не хотела вообще произносить эти слова, будто не обдумала их перед тем как сказать. Будто корила себя за эмоции которые испытывала к Полине, интерес и любопытство делали всё за неё, как говорят вернее «встали на головной пульт» — «Этот урод тебя бьет?»       Откуда она узнала? С чего она вообще взяла что кровь именно из-за насилия со стороны её учителя? Почему не падение с качели? Неудачный прыжок через лужу? Бродячая псина с дикими глазами набросилась? — «Да.» — задохнулась словом Морозова таким тоном, будто под водой находилась долгое время, а после вырвалась из водяных оков на поверхность, вдыхая воздух и также шумно выдыхая.       И с души будто груз упал, что так и тяготил ее в последнее время. Будто камень, постоянно давящий на грудную клетку резко рассыпался, растворяясь на ветру. Полина давно хочет рассказать маме своей правду, сказать чтобы она больше не тратила деньги на занятие с этим человеком, чтобы она выдохнула спокойно и обняла свою дочь, защищая от остальных. Или же мама тогда бы напугала бы ее? Отстранилась бы и обвинила?       Катя будто мысли прочитала — «А родители твои знают об этом?» — спросила Смирнова, подходя еще ближе, достаточно для того, чтобы Полина почувствовала ее запах. загадочная Катенька пахла чем-то сладким в перемешку с запахом бумаги. Странное сочетание, но скрипачке почему-то оно понравилось, и она даже вдохнула его глубже в себя, надеясь, что станет с ним одним целым. — «Нет, но…» — замолкла Полина, кинув взгляд в окно снова, уже какой раз за это время — «Я планирую рассказать ей, и уверена, она скоро узнает об этом.» — «Я тоже сначала терпела своего первого учителя, наверное, первый месяц, а потом просто попросилась к маме в ученицы, якобы она знает чему учить, а это существо, вечно пахнущее чем-то отвратным, не знает своего дела.» — как на автомате произнесла Катя, отворачиваясь от Полины, делая пару шагов к парте и садясь на неё, прямо рядом с чехлом от скрипки. Ноги с аккуратными гольфами свисали с конца парты, тихо покачиваясь — «А потом я переехала сюда, и мама тут сразу устроилась… Если не можешь сказать о проблеме прямо, то попробуй предложить другие варианты родителям или же убедить их в том, что играть со времен начала занятий с ним ты стала ни чуть ни лучше.»       Безразличная Катя закончила свою речь, длинными пальцами поправляя галстук на своем воротнике рубашки, но после нескольких подергиваний Смирнова раздраженно и быстро развязала его, одновременно с этим расстегивая верхнюю пуговицу одежды, оголяя бледную, местами где-то покрасневшую слегка, кожу.       В груди Полины почему-то, после того как Катя повернула голову в сторону, что-то резко вспыхнуло, будто в легкие налили сладкий мёд и дали ему впитаться и протечь от солнечного сплетения до низа живота, а после он растворялся где-то там, в районе тазовых костей, липкими каплями стекая внутри бедренных мышц, сбивая их с уверенной стойки и превращая в слегка подрагивающие конечности, которые грозили тем, что не смогут скоро держать Полину на месте также, как и держали до.       Сладкая пелена, которая атаковала тело пропала сразу же после того, как Полина поняла из-за чего она возникла: шея Кати, покрытая незаметно маленькими и блестящими капельками влаги от осеннего солнца, её пальцы, ловко расстегнувшие пуговицу, давая коже желанное освобождение и свежесть воздуха в кабинете, который проветривался воздухом осенней поры. Губы, чуть приоткрытые, трепетно поглощающие в себя свежий воздух, иногда подрагивали, будто от холода, но Полина так и не поняла почему. Грудь, не сильно выпирающая, но гордо возвышенная, будто специально Катька выдавливала её из себя, горделиво распрямив плечи. Осанка, как струна, натянутая и идеальна ровная… А лицо, с чуть-чуть выраженными скулами и слегка вздернутым подбородком было направлено в сторону окна, но после резко повернулось в сторону скрипачки, пронзая холодным зеленым взглядом до дна души, обливая словно холодной водой и возвращая Полину обратно в реальность, жестоко вырывая из грёз.       Глаза Кати смотрели, не моргая, не отводя взгляда ни на секунду. Они пожирали. Закрадывались будто в глубину мыслей Морозовой, пытаясь понять, о чем она сейчас думала. Это ощущалось так, будто рука, сначала ласково гладила девушку по бархатистым щекам, а после резко схватила за горло, душа и крича в животном рыке: «Что ты скрываешь?! Какие мысли в твоей красивой головушке проскальзывают?!» но даже сама Полина на это ответить не в силе.       Боясь своей странной реакции на внешность Кати и неловкости ситуации, Морозова вспомнила то, о чем говорила Смирнова. Первый учитель? Терпела? — «А твой первый учитель, он…» — «Он странно трогал меня, за руки сначала, потом за ноги, слова ласково мне шептал… Аж тошно.» — перебила Полину Катя, ногтями начав ковырять промежутки на деревянной, старой парте — «Правда я терпеть не стала и постаралась сразу выкрутиться из шаткого положения. А ты нет.»       А ты нет.?             А ты нет. — «Я сама решу когда мне рассказывать и что именно рассказывать своим родителям.» — резко холодно ответила Полина, чем заставила Смирнову вздрогнуть, но не подать виду. Морозова разрешила стальным ноткам в своем голосе всплыть, а лицу принять нейтральный вид, но брови выдавали волнение, местами подергиваясь вверх, словно крылья бабочки которая села на цветок. — «Я не в том плане что ты трусиха или что-то вроде, просто пытаюсь тебя подтолкнуть к этому быстрее, а хотя.» — Смирнова примолкла, над чем-то думая — «почему меня вообще заботит твоя жизнь? Я сама не знаю…»       И неприятная тишина вновь въелась в уши, вгрызаясь голодной пастью в слуховые трубы, выдергивая их из головы с нервными окончаниями. Полина, подумав, что на этом их неловкая попытка завести диалог закончилась, но тут Катя подскакивает с парты, и сомкнув руки за спиной, подходит к учительскому столу, проводя по нему пальцами. — «Сыграешь еще что нибудь? На самом деле я впервые вижу когда человек играет что-то, вкладывая в это чувства.» — вновь «безразлично» произнесла пианистка, не отводя взгляда своего от темноволосой, рассматривая её аккуратный профиль и щурясь — «Я впервые слышу живую музыку.»       Живую музыку. Живую. Полную чувств. Полную воспоминаний. Полина вспомнила бесчувственную и мертвую игру Кати на фортепиано. То, как она пальцами ловко клавиши перебирая, играла словно робот на автомате, не вкладывая в это ни капли себя. Для Полины музыка это способ найти себя и понять что ты чувствуешь, излить свою душу, вместо криков производя прекрасные звуки, смычком перебирая струны. Для девушки это был не просто набор сочетающихся друг с другом звуков, а целый внутренний мир, где каждая нота, каждое произведение и каждое мгновение это часть богатого внутреннего мира человека.       Резко захотелось сыграть Кате то, ради чего она страдает по сей день, из-за чего по ночам плачет от боли. Скрипачка хочет впечатлить девушку напротив, вновь увидеть полуулыбку на её красивых губах, увидеть еле заметные ямочки на щеках и слегка приоткрытые от удивления глаза, прямо как тогда, несколько минут назад. Губа нижняя меж зубов смялась, чуть ли не до крови, а плечи стали выше, натягивая осанку как струну на её же скрипке. Вновь прижав к себе инструмент, Полина выдохнула и прижала смычок к струнам, собираясь начать играть её. Дьявольскую трель.       Темноволосая ненавидела технику исполнения этой композиции. Сложные движения пальцами, которые чуть ли не изворачиваются для создания звука, давя со всех сил на потёртые струны. Рана на руке вновь стала напоминать о себе, а смычок в руке стал слегка подрагивать. Морозова не могла увидеть выражение лица Кати, ведь старалась погрузиться в игру, отдать всю себя, отыграть на все сто и впечатлить Смирнову.       Сыграть на все сто, впечатлить Смирнову. Впечатлить… Впечатлить!       Игра резко стала агрессивнее и быстрее, разлетаясь по кабинету, уходя в коридор и так по всей музыкальной школе. Наступил момент, где нужно всего лишь сделать сложное движение пальцами и… Блять.       Раздался неприятный, уши режущий звук и резкая боль поразила правую часть щеки, будто проволокой по коже хлестанули, будто плеткой ударили, рассекая плоть. Хотя, так оно и было.       Полина открыла глаза, увидела порванную и кривую от силы срыва струну и процедила сквозь зажатые со всех сил зубы: — «Дьявол!»       На щеке теперь была кровавая ссадина, в которой тут же собралась кровь, каплю первую пуская в путь вниз по подбородку. Катя, чей безразличный взгляд она поймала, резко и как-то взволновано дернулась в сторону скрипачки, доставая из кармана аккуратный, белый платок, кончик которого уже через пару мгновений прижался к глубокой царапине, впитывая в себя всю выступившую алую, словно мак, жидкость. Ладонь Смирновой, холодная, как сталь, прижалась к теплой щеке Полины и тут же отдёрнулась, опускаясь к ткани юбки, сминая её меж пальцев. — «Сильно больно?» — тут же быстро проговорила Катя, ловля потерянный взгляд Полины, в котором читался гнев и стыд по отношению к себе, к тому, что она потерпела настоящий крах перед Катей, хотя она даже и не понимала почему была бы меньше расстроена, если бы ошиблась перед кем-то другим. — «Нет.» — тихо ответила темноволосая, смахивая быстро слёзы шока и неожиданности, которые наполнили глаза сразу же после удара по щеке. Ссадина начала неприятно ныть, а кожа вокруг неё пульсировать так, словно сердце теперь было не в грудной клетке, а в её ротовой полости, зажатое меж зубов.       Катя подтолкнула Полину, сажая за ближайший стул. Пианистка взяла с её рук скрипку и положила аккуратно в чехол, закрывая на щелчки и взяв его в руки, аккуратно сказала — «Пошли, я провожу тебя до дома если хочешь.» — «Хочу.»       И кабинет вновь стал пустым, а в коридоре теперь идёт не одна девушка как обычно, а уже две, плетясь друг за другом, в надежде побыстрее покинуть проклятое здание.                                                                               *** — «Так я хорошо сыграла?» — спросила Полина, наблюдая за Катей, которая с самого выхода с музыкальной школы рылась в своем портфеле, безудержно шепча ругательства себе под нос. — «Это была мертвая игра. Ты играла так, будто должна была сыграть, а не захотела этого сама.» — Смирнова подняла свои рубиновые глаза, и хоть на губах у неё была тонкая безразличная линия, то в глазах играла маленькая радость, которая выдавала девушку без слов. Щеки слегка покрылись румянцем от холодного ветра, а рука наконец-то вытащила что-то из портфеля, сжимая меж пальцев.       Это был пластырь, точнее, большой пластырь, но вряд ли настолько большой как её ссадина на щеке, что только недавно перестала кровоточить. Ногтем подмяв бумажку, пианистка аккуратно сняла защитный слой пластыря, а после повернула корпусом в сторону растерянной Полины, выговаривая: — «Повернись другой стороной ко мне.» — будто приказала девушка, разместив пластырь таким образом, чтобы его было удобно приклеить. Полина не стала отнекиваться, позволяя девушке накрыть её царапину.       На улице был уже поздний вечер, но темно было не так, как было бы зимой в это же время. Вокруг было тихо, редко проезжающие машины напоминали о том, что местность вокруг пропитана жизнью, а не тишиной уличного ветра. Девушки дальше шли молча, и тишина эта. была уже приятна, а не как обычно давящей со всех сторон, сплющивая, словно букашку оставшуюся меж страниц книги.       Катя была в черной и легкой куртке, что была даже не застёгнута, из-за чего сзади как парашют надувалась, как только ветер начинал проноситься прямо на них. Глаза её с каждой секундой тускнели, будто мысли в её голове поэтапно переходили от хороших к самым ужасным, из-за чего Полина почувствовала себя неловко. Вдруг про неё она думает? Вдруг она её презирает? А может девушка сегодня слишком была навязчивой? Или скорее всего была слишком резкой по отношению к Смирновой, пытаясь сблизиться с ней так быстро? Темноволосой самой непонятно было, да и мысли её Катя нагло перебила: — «Ты в какой стороне живешь?» — «В крайнем к лесу доме.» — «Получается, тебе сейчас в ту сторону, а мне в ту.»       И девушки встали посреди дороги перед тем, как она разделилась на две части, которые уходили в противоположные стороны. Полина сильнее сжала лямки своего рюкзака, носом зарываясь в легкий осенний шарф, выдыхая шумно через ноздри. Сегодняшний день ощущался так, будто по щелчку пальца она переместилась во времени с утра в самый вечер, где в первом случае она сидела в туалете и плакала от боли после разговора с Катей, а во втором случае стояла здесь, с глупым пластырем на щеке, с глупым теплом снизу живота, с глупой улыбкой на губах. — Получается, увидимся завтра? — с надеждой произнесла Морозова, направляя взгляд свой в сторону Кати.       Но её уже не было там, где она стояла секунду назад. Сначала Полина расстроилась и разочарование окутало её с ног до головы, забирая все мысли и чувства в свои оковы, надумывая себе разные неприятные мысли, а после она заметила тень, и повернувшись в её сторону, увидела Катю, которая шла прямо туда, где был её дом. — «Но ты живешь в другой стороне!» — громко сказала Полина, направляясь в след за девушкой. — «Я знаю. Пошли, пока я не передумала.» — сказала Смирнова, незаинтересованно шагая дальше, будто она сейчас не провожала до дома девушку, которая пытаясь догнать пианистку и идти наравне с ней.       А после того, как девушки перекинулись обычными «пока» друг с другом, Полина уже через пару минут была в своей квартире на первом этаже, лежа в кровати и смотря на потолок взглядом довольного человека. — «Доченька, как ты там? Как школа? Как скрипка?» — ласково с кухни спросила мама, на фоне звука включенной воды и новостей по телевизору. — «Отлично, мам, я кстати сегодня…» — и речь Полины без остановки начала рассказывать обо всем в подряд, начиная с событий, которые начались еще пару недель назад, заканчивая сегодняшним днем и словами про то, как струна, случайно порванная, хлестанула её по лицу, что объясняло то, почему на её лице был белоснежный пластырь.       Это был впервые за долгое время вечер, которые Полина провела со своей матерью, а не рыдая в своей комнате от разъедающей рану на руке боли. Укол вины тут же пронзил сердце скрипачки, но в голове успокаивающие пронеслось: «Я же обязательно расскажу об этом позже, правда?» И голова вновь забилась совершенно другим, игнорируя все мысли, связанные с проклятым учителем по скрипке и её раны на руке «Обязательно, но в другой раз.» — «А ты нет.» — всплыли слова Кати в разуме скрипачки, эхом ударяя по ушным перепонкам. В другой раз, правда?