18:55

Волк-крыса падает, рассечённый пополам с первого взмаха меча. — Если ты будешь так делать, то умрёшь в ближайшие несколько дней. Ли Джиё поднимает на него широко распахнутые испуганные глаза и сглатывает, швабра в её руках мелко подрагивает. Несколько мгновений тишины, пока он рассматривает бледное лицо девушки, — такая молодая ещё, — а затем разворачивается и шагает прочь. Одна секунда, две, три… — Аджосси! Аджосси, подождите! Судорожный топот догоняет его — Ли Джиё пристраивается сбоку, тонкие ноги мельтешат в попытке поспеть за ним. Не то чтобы Джонхъюк торопился. — Меня зовут Ли Джиё, — выдаёт старшеклассница. Конец швабры мажет по пыльному бетону при очередном шаге, — Куда вы идёте, аджосси? — Оксу. — Джиё задерживает дыхание, когда тёмный взгляд останавливается на ней, — Не беру нытиков. — Я не нытик! — Посмотрим. В Джиё летит злаковый батончик, который та ловит, неуклюже вытянувшись и взмахнув шваброй. Джонхъюк чуть морщится. — Выбрось эту палку, она тебе не поможет. — Эй! Но я- — длинная ручка швабры хрустит в руке Джонхъюка, и глаза Ли Джиё расширяются, — …поняла. Переломанная посередине бедная швабра ударяется о бетон, девушка шуршит обёрткой батончика и откусывает сразу половину. Говорит невнятно, с набитым ртом: — А где вы взяли меч? Я могу достать что-то похожее? — Скрытый сценарий. — А где его найти? Джонхъюк внутренне хмыкает и показывает большим пальцем за спину-вбок — Джиё изворачивается, прослеживая направление. Такой ребёнок, — где-то в душе щёлкает крохотная искра тепла. — Это та странная выступающая штука? — Да. — Можете… можете сходить со мной, пожалуйста? — на приподнятую бровь начинает тараторить, — Я не прошу помогать, просто… вокруг же монстры, а мне пока нечем защититься. Джонхъюк останавливается и чуть опускает голову — Джиё вздрагивает, но выпрямляется, с почти наглым упорством выдерживая его взгляд. Взгляд Джонхъюка медленно спускается по силуэту девушки, отпечатывает на подкорке мозга образ Ли Джиё, прежде чем возвращается к глазам, в которых всё ярче проступает настороженность. Больше сотни лет прошло… а она всё такая же. В последний раз, когда они виделись, Джонхъюк тонул в бездне отчаянной надежды на спасение своего компаньона. Чёрная дыра, что поглощает всё вокруг, но все равно остаётся пустой, шаг за шагом по шаткому мосту, который рушится прямо под ногами… …и одиночество. — Почему вы так смотрите? — с опаской, а затем её глаза вдруг расширяются, и в голос просачивается беспокойство, — Что-то случилось, аджосси? А сейчас Джиё рядом. Мелкая, почти наивная ещё. Джонхъюку было о чём подумать в изморосной бесконечности космоса. — Я — Ю Джонхъюк, — полы пальто стелются под потоками ветра, когда он разворачивается и идёт в сторону скрытого сценария.

***

Ступени усыпаны бетонной крошкой, хрустящей под ногами. Шаги Джонхъюка чёткие, методичные, для него самого неощутимые и одновременно впитывающие рельеф окружения — он уже прошёл миллионы километров за свои почти две тысячи жизней. Душа, в которой мало что может зажечь былое пламя, которое крохотными искрами рассеивалось с каждой регрессией. Ли Джиё за его спиной тарахтит дыханием: только недавно додумалась вложить монеты в характеристики. Глаза, в которых после первого сценария появились загнанность и пустота, вспыхивают с каждым новым взмахом клинка. Пусть кривым, косым и неумелым, — Джонхъюк едва удерживается от убийственных слов, — но Джиё готова учиться, а потому удостаивается лишь едва слышного вздоха. — Ребят, ищите другую станцию. Здесь и так людей много, — кончик сигареты коротко загорается, как гаснущий уголёк, когда девушка затягивается. Она морщит нос и стряхивает пепел на бетон, а затем поднимает на него острый взгляд, — Разве что если вам есть, что предложить. Джонхъюк окидывает девушку секундным взглядом и шагает вперёд. Вслед доносится цыканье, а затем на его плечо ложится узкая женская ладонь. — Если остаёшься, нужно чем-то делиться. Ты же не хочешь, чтобы вон те парни выпроводили тебя отсюда? — Отвали, лимонница. От тебя несёт. — Как ты меня назвал? Не охренел? Джонхъюк опускает взгляд на девушку-полторашку, глаза которой сверкают в противоречивой злости, губы чуть скривились, а между указательным и средним пальцами свободной руки покоится тлеющая сигарета. Она раньше курила? Отучится. Бесящее и бешеное воплощение Чёрного Дракона. Одна регрессия, в которой она появилась, и одна регрессия, которую они прошли ради спасения своей Мечты. Он… он не может винить Хан Союнг за то, что она опустила руки. Он сам сделал это почти две тысячи раз. Хан Союнг немного теряется под его взглядом, но продолжает упрямо сверлить в ответ, а потом вдруг едва заметно вздрагивает и быстро-пристально осматривает его — сигарета выскальзывает из ослабевших пальцев. — Погоди… а ты случайно не Ю Джонхъюк? — Я передумал. — А?.. — Ты идёшь со мной. Хан Союнг ошеломлённо моргает — давно Джонхъюк не видел у неё такого выражения лица — и дёргается, пытаясь вырвать запястье из его крепкой аккуратной хватки. — Слышь ты, кретин, отпусти меня сейчас же! — Мастер! Со стороны шуршат шаги, легко вибрируют в пространстве. Джонхъюк выхватывает незанятой рукой меч, быстрым взмахом отправляет лезвие влево-вверх. Плоть, кости, вены — едва ли преграда для клинка, и он поворачивает кисть, стремительной полувосьмеркой взрезая воздух и ещё одну шею. Из горла Хан Союнг вырывается хрип — широко распахнутые остекленелые глаза писательницы смотрят куда-то за его спину. Два тяжёлых шмяка о бетон. — Два места освободились, — констатирует Джонхъюк, проскальзывая взглядом по окровавленному лезвию. — Ублюдок, — сипит Хан Союнг. Запястье Хан Союнг обретает свободу на те несколько секунд, пока он вытирает меч об одежду тёплого мертвеца и возвращает в ножны. Вздрагивает, когда его пальцы вновь смыкаются на её руке, но не сводит пустого взгляда с тел. — Ты убил их. — Несколько часов назад ты сделала то же самое, не так ли? — Это была самозащита! — голос неровный, хрипловато-срывающийся, с выпирающими краями. Пульс под пальцами ускоряется, стучит почти сумасшедше. Джонхъюк незаметно вздыхает и кладёт ладонь на плечо Хан Союнг. — Очнись. Уже ничего не вернуть, Хан Союнг. Ты — убийца, я — тоже. Каждый из тех, кто остался жив, кого-то убил, и далеко не в последний раз. Прими это, дальше будет только сложнее. Слышит, как девушка полувсхлипом втягивает воздух. Несколько секунд тишины, прежде чем она поднимает взгляд, бегает глазами по его лицу. Как же жалко она выглядит. — Какой это регресс? — Тысяча восемьсот шестьдесят шестой. Хан Союнг давится вздохом, широко распахнув глаза. — Разве ты не должен быть уставшим от жизни шизофреником? — на его приподнятую бровь отпускает смешок, криво улыбаясь, — Хотя, о чём я спрашиваю. — Ли Джиё. Джиё, не подававшая признаков жизни уже пару минут, мгновенно оказывается рядом. — Да, мастер? Он кивает в сторону относительно чистого места, и Джиё почти бегом направляется туда, прихватив палаточную ткань, которую принесла с собой. — Чего это ты такой добренький? — настороженно. — Ты предпочла бы, чтобы я вырубил тебя, связал и сжёг на костре? — Ты не стал бы так возиться. Стой, подожди, ты… шутишь? Он молча утягивает за собой Хан Союнг, которая, похоже, ещё не до конца отошла от шока, поднимает со ступенек сумку со спальниками и шагает к Джиё.

***

Вопрос так и режет кончик языка, и Союнг прикусывает щёки. Смотрит на спину главного героя, который сидит на другом конце подобия пледа для пикника, и в груди ёкает от неуловимой тяжести, которая, кажется, вот-вот сломает плечи и позвоночник мужчины. «Неужели ни одна из регрессий не была успешной?» Молчи, — вновь приказывает себе Союнг, натягивая «одеяло» почти до носа. Этот придурок даже спальник свой ей отдал: принес только два. Образ ненормального психопата из путей выживания, которого она помнит, абсолютно не вяжется со зрелым Ю Джонхъюком, караулящим их сон. Да что за абсурд вообще, ёб вашу за ногу? Нет, разница, конечно, очевидна: она едва ли до сотой главы дочитала, — как вообще такой корявый текст читать можно, не удивительно, что с каждой главой рейтинг падал, — но Ю Джонхъюк из седьмого регресса и из тысяча восемьсот шестьдесят шестого… да тут даже сравнивать нельзя. Автор, сука, ну нахуя так издеваться над персонажем?! Каракатица переёбанная, блять! Это каким садомазохистом надо быть?! Тысяча восемьсот шестьдесят шесть жизней… — Ублюдок, — шевелит губами Союнг, сжимая пальцами ткань спальника. Фанаткой путей выживания она не была никогда. Сначала у истории имелся потенциал, да хотя бы как у генератора пафоса. Шикарная почва для психологии, кровавых описаний, которые бы перемежались редкими моментами спокойствия… любовная линия со стекловатой вписалась бы просто идеально, но нет! Мы превратили пути выживания в долбаный фарс, растянув их на три тысячи глав! Три. Ёбаных. Тысячи. Глав. Стекла. Стоило завершить историю на второй сотне! Книге нужна раз-груз-ка. Юмор, немного флаффа тут-там, перерывы в ангсте, чтобы не сойти с ума. Если постоянно жрать стекло, можно и в депрессию свалиться! Или этот автор-дуболом этого и добивался? Проверял, как скоро доведёт себя до ручки? Пока пишешь, всё же через себя пропускаешь… И ладно бы одного себя гробил, но персонажа-то за что, блять?! Союнг выдыхает в бессильной ярости. Да, ей не нравился Ю Джонхъюк, но, сука, когда на героя валится столько стекла, он волей-неволей становится полным ублюдком! Окей гугл, как убить автора путей выживания? Персонажей нужно комфортить. Хотя бы чуть-чуть. Пожалуйста. Союнг прикусывает нижнюю губу, стискивая пальцами ткань спальника. И автора тоже.

***

Джонхъюк погружается в медитативное созерцание станции метро, словно застывшей в полутьме частично перегоревших ламп. Тишину нарушают только шорохи, редкие голоса и чей-то одинокий плач. После того, как он убил тех двоих, к ним больше никто не приближался. Хан Союнг ведёт себя удивительно покладисто. После их разговора — если тот переброс фразами можно назвать разговором — она притихла и только приглядывалась к нему, особо не возникая. Куда делась вся её дерзость?.. видимо, туда же, куда и пристрастие к кариесу. От её присутствия крохотная искра тепла разгорается чуть смелее.

⬜⬜ 'Древнейшая Мечта' просит вас не говорить хёну о том, что он не спит.

⬜⬜ 'Древнейшая Мечта' улыбается и спрашивает, как у вас дела.

Джонхъюк смаргивает пятно перед глазами, появившееся от неожиданной яркости голубых табло. — Привет, — негромко, так, что уже в двух метрах голос превращается в едва слышный шёпот, — неплохо.

⬜⬜ 'Древнейшая Мечта' хмурится и просит вас не говорить неправду.

Уголок губ приподнимается в усмешке — Джонхъюк с нежностью разглядывает иероглифы косвенных сообщений. — Разве ты не знаешь, что твой хён не умеет лгать? Мы с ним похожи.

⬜⬜ 'Древнейшая Мечта' смотрит на вас с грустью.

⬜⬜ 'Древнейшая Мечта' спрашивает, что он может сделать, чтобы вам стало лучше.

— Мне уже лучше, Докча-я. — лёгкая улыбка касается губ.

⬜⬜ 'Древнейшая Мечта' выражает своё сомнение.

⬜⬜ 'Древнейшая Мечта' говорит, что когда вы в следующий раз зайдёте в гости, он покажет вам все свои рисунки.

⬜⬜ 'Древнейшая Мечта' сообщает, что у него много рисунков, поэтому это будет долго.

— Отлично. Я буду рад посмотреть.

⬜⬜ 'Древнейшая Мечта' краснеет.

⬜⬜ 'Древнейшая Мечта' говорит, что вы очень красиво улыбаетесь, и он хотел бы видеть вашу улыбку чаще.

— Спасибо, — тихий смех рассеивается по воздуху, вибрирует в лёгких, — я учту.

⬜⬜ 'Древнейшая Мечта' закрывает лицо ладонями и украдкой смотрит на вас сквозь пальцы.

— Разве твой хён не смеётся?

⬜⬜ 'Древнейшая Мечта' качает головой, смущённо отводя взгляд, и говорит, что это другое.

⬜⬜ 'Древнейшая Мечта' тихо говорит, что вы выглядели очень печальным, когда он в последний раз видел вас.

⬜⬜ 'Древнейшая Мечта' надеется, что у вас всё будет хорошо.

⬜⬜ 'Древнейшая Мечта' вздрагивает и замирает, прислушиваясь.

⬜⬜ 'Древнейшая Мечта' торопливо шепчет, что ему пора.

— Докча-я.

⬜⬜ 'Древнейшая Мечта' смотрит на вас.

Джонхъюк тихо улыбается, касаясь подушечками пальцев косвенного сообщения. — Твой хён очень сильно любит тебя. Помни об этом.

⬜⬜ 'Древнейшая Мечта' краснеет и бормочет, что он знает.

⬜⬜ 'Древнейшая Мечта' говорит, что он тоже любит вас. Каждого. И ему почти удалось приручить сорок первый регресс.

— Спокойной ночи.

⬜⬜ 'Древнейшая Мечта' посылает вам воздушный поцелуй и на цыпочках выбегает из комнаты.

Джонхъюк ещё долго перечитывает сообщения от Древнейшей Мечты, ощущая, как в грудной клетке разливается тепло. Если бы не Мечта… он не знает, что бы с ним сейчас было. Скрытный Интриган дико ревновал, но не запретил Докче заходить в его временную комнату, пока он существовал в доме компании девятьсот девяносто девять.

***

Дверь приоткрывается с мягким скрипом. Джонхъюка это не задевает: он смотрит в потолок. Уже давно, наверное. Он не знает. Какая же дрянная штука — время… — Вы — Ю Джонхъюк? Джонхъюка прошивает ударом тока, и он закрывает глаза. Ткань под его пальцами трещит. Этот голос слишком похож на голос Ким Докчи. Под веками вновь вскипают слёзы, жестоко взрезают кожу, и зубы невольно сжимаются. Со стороны двери звучит «ох», а затем — торопливые шаги детских ног. Его щеки касается ладошка, такая маленькая по сравнению с его. Горло перехватывает, и из него вырывается тихий больной хрип. По телу прокатываются волны дрожи, а в лёгких воздуха — как в кислородных баллонах водолаза, умирающего на дне Марианской впадины. — Докча-я… — Да, меня зовут так. Можно я обниму вас? Джонхъюк открывает глаза, и в замутнённом слезами мире появляется нечёткий образ Древнейшей Мечты. Не его Мечты. Джонхъюк кивает, поддаваясь слабости, — ему в грудь тут же врезается лохматая макушка, тонкие руки обнимают за талию. Садится, осторожно прижимая к себе ребёнка лет десяти. Тёплого. Дышащего. Со стучащим в артериях-венах пульсом. Грудь разрывает от прерывистого, неполного дыхания. Древнейшая Мечта. Руки неудержимо дрожат, почти трясутся, а сердце словно сошло с ума и вечных рельсов: вот-вот разобьётся на осколки настолько мелкие, что и из атомов не собрать. Он давится слезами. — Хённим, — шепчет Докча, — не бойтесь плакать, когда вам плохо. Слёзы — это нормально. — Знаешь, Докча-я, — хрипло-сорванно, — проблема главного героя в том, что он не может умереть, даже если захочет. — Не говорите так, хённим. Всё будет хорошо. Не будет, — остывает на кончике языка, но он молчит, с трепетом обнимая Докчу. Лохматая макушка пахнет чем-то тёплым, уютным и приятно-сладким. Домом. У него нет дома. Он хочет домой. Ким Докча обещал, что они будут жить в одном большом доме. — Вы можете остаться с нами, если хотите, хённим. — Твой хён меня выгонит. — Не выгонит. Хён добрый, я его уговорю. — Это к тебе он добрый, потому что любит. А я ему к чертям не нужен. Докча шевелится, поднимает голову и заглядывает в его покрасневшие глаза. Глаза у Древнейшей Мечты почти такие же, как у Ким Докчи: большие, звёздные. Бесконечные. Усыпанные мириадами снежинок-созвездий. — Кто сделал вам так больно, хённим? Из горла вырывается неровный выдох. Лицо Докчи на миг становится испуганным — не оттого, что он страшный, а оттого, что задел рану. Рану, что сжигает и рассеивает пеплом ошмётки его жалкой регрессорской души. — Простите, я не хотел. Вы можете не отвечать. Его сердце сейчас сломается, как старые, ржавые, никому не нужные часы. Лучше бы оно сломалось. Чтобы всё закончилось. Слишком больно с не-его Докчой на коленях. Полностью осознавая свои действия, он осторожно поднимает руку и гладит Докчу по голове — Докча чуть жмурится, подставляясь под ласку. Джонхъюк умирает. — Один мой… друг… погиб. Он был для меня всем. Тёмно-звёздные глаза распахиваются и внимательно смотрят на него. Джонхъюка затягивает, как в чёрную дыру — направление его времени смещается, и секунды теперь — пульс Мечты в его объятиях. — Я не знаю, какого терять всё. Но я знаю, какого жить со своим всем, — Докча сглатывает, ладошки сжимаются в кулаки, стискивают его водолазку, — Терять очень страшно. Вы очень сильный, хённим. Я бы так не смог. Слёзы стекают по щекам горько-солёной весенней капелью. Докча в его объятиях — маленькая вселенная с собственным ритмом, живая и тёплая, настоящая. Джонхъюк в объятиях Докчи — вдребезги разбитая душа, скрежещущая последними вздохами.

***

Он жив. Он жив. Успокойся. Он хочет найти Ким Докчу, завернуть этого придурка в своё пальто и защищать от всего на свете. Потому что Ким Докча — самоубийственный идиот.

Созвездие 'Скрытный Интриган' спрашивает, какого дьявола вы опять изображаете страдающую принцессу.

Джонхъюк выныривает из размышлений и смахивает несколько табло. — Как Ким Докча?

Созвездие 'Скрытный Интриган' складывает руки на груди и говорит, что Ким Докча крайне предсказуем.

Созвездие 'Скрытный Интриган' сообщает, что Ким Докча — полный идиот, но в ближайшие два дня о нём можно не волноваться.

Созвездие 'Скрытный Интриган' бурчит, что ему стоит лучше воспитывать Докчу, чтобы из того не получился такой же полудур с самоубийственными наклонностями.

Меж бровей Джонхъюка появляется вертикальная морщинка. Головой он понимает, что пока ничего критичного произойти не могло, но страх, вновь пронизывающий лёгкие морозными ветвями, не отпускает.

Созвездие 'Скрытный Интриган' смотрит на вас.

Созвездие 'Скрытный Интриган' отказывается работать вашим психотерапевтом.

Созвездие 'Скрытный Интриган' говорит, что ⬜⬜⬜⬜⬜⬜⬜⬜⬜⬜

Созвездию 'Скрытный Интриган' вынесено предупреждение.

Созвездие 'Скрытный Интриган' недовольно кривится.

Взгляд останавливается в конце строчки. Новенькие. Будут сильными воплощениями, но безопаснее — убить… — Что ты о них знаешь?

Созвездие 'Скрытный Интриган’ хмыкает.

Созвездие 'Скрытный Интриган' язвительно говорит, что не нанимался шпионом, разбирайтесь со своими проблемами сами.

Созвездие 'Скрытный Интриган' отключилось от стрима.

Незарегистрированный пользователь подключился к стриму.

Незарегистрированный пользователь говорит, что вы — ⬜⬜⬜⬜⬜⬜⬜ и ⬜⬜⬜⬜⬜⬜ и убьёт вас, как только увидит, и ⬜⬜⬜⬜⬜⬜⬜⬜⬜⬜

Незарегистрированный пользователь забанен.

Джонхъюк слегка приподнимает бровь, дочитывая последние сообщения. Незарегистрированный пользователь? С каждым регрессом происходящая хрень становится всё абсурднее. Поубивать всех и дело с концом.

***

Сказать, что у нее случился сердечный приступ — ничего не сказать, — проносится в голове Хан Союнг, пока она перелетает через ступеньки. Потому что блять. Когда в промышленный комплекс ни с того ни с сего вламываются полуседой главный герой и придурок в белом пальто, уже не до смеха. Совсем не до смеха, когда два протагониста разделяют одну цель. Это ж вообще катастрофа, блять! Протагонисты плевать хотели на относительно спокойную жизнь в Сеуле — они носятся с такой скоростью, что ветер сбивает с ног. Сука, ну за что ей всё это. Взъерошенная и диковатая, Союнг перепрыгивает последний лестничный пролёт и добегает до противоположной стороны коридора, едва успевая затормозить. Сорванно выдыхает и распахивает дверь. Её тут же чуть не сносит штормом из строк историй. Завихрения сносят мелкую мебель почти пустой больничной палаты, в предложения, что закручиваются вдоль стен, вплелись лепестки белых хризантем. Волосы и одежду треплет безжалостный ветер. Над больничной койкой склоняется высокая черная фигура. Единственное светлое в ней — пряди волос почти снежной чистоты, перемежающиеся чернильно-чёрными. Рядом стоит внешний бог, спрятав руки в карманы белого пальто. Ублюдки, вы что тв!.. — застревает в горле, и Союнг осознаёт, что не может произнести ни слова. Будто в вакууме: рвёт связки, но не слышит ни звука. На койке вспыхивает белый, призрачно-осязаемый свет, медленно обретающий человеческую форму. В вихре историй она видит, как едва заметно дрожат руки Ю Джонхъюка. [Главный герой порой совсем не хочет быть главным героем] Хан Союнг отмахивается от бешеных трясущихся букв и с трудом делает шаг. [Иногда читатель хочет кричать от боли] Шторм историй загорается прозрачно-слепящим снегом, становится текучим, как жидкий лёд. Спину Джонхъюка взрезают строки историй, и кроваво-красные иероглифы впрядаются в невинные соцветия хризантем, алыми лентами рассекают и пропитывают холодный водоворот историй. [Слишком часто писатель ненавидит себя за то, что делает со своими героями] [Ведь каждый герой — личность и неотъемлемая часть души писателя] [Герои — не пешки. Они не делают то, чего хочет писатель] [Они живут своей жизнью, за которой писатель может лишь наблюдать] Тело не слушается. Неподвижно и безвольно застывает, не способное сдвинуться ни на миллиметр, взгляд останавливается на строках. В груди щемит так, будто лёгкие пронзили насквозь, а глаза подозрительно щиплет. [Наблюдать и запечатлеть так, как видит, чтобы герои продолжали жить даже после смерти] [Чтобы жизнь героя была вечной] [Чтобы часть души писателя навсегда осталась в строках истории] [Чтобы история стала началом новой истории] Хан Союнг не видит, как фигура Скрытного Интригана исчезает в провале разбитого окна. [Ведь любая история однажды погаснет] Шторм вспыхивает так, что некоторое время перед глазами стоит свет умирающей звёзды. Влага слёз на сухой коже. [Писатель не может жить без истории, но история может жить без писателя] Когда свет наконец потухает до почти обычного, в комнате не остаётся ничего, кроме койки, разбросанных одеял, медицинского оборудования и переломанных стеблей хризантем. По щекам Хан Союнг текут горячие, отчаянно-злые слёзы. — Слышь ты, ублюдок… — сорванный, как после долгого крика, голос, — я тебя убью, я тебе обещаю. И твоя смерть будет крайне мучительной. Короткий пронзительный вой, и Хан Союнг с размаху бьёт кулаком в стену палаты. Под ногами — мятые белые лепестки.

***

Утро начинается не с кофе. Хан Союнг тихо и недовольно стонет в спальник. Спать на бетоне — холодно и неудобно, даже если спальник тебе одолжил сам Главный Герой. Какая честь, блять. Пошел бы он. Шея затекла, спина болит, голова — тоже. Нельзя было приземлиться в более приятное место? Ах да, точно, метро же у нас — пятизвёздочный отель. Спасибо и на том, что в какие-то дебри не занесло, как в прошлый раз. — Хочу круассан с шоколадом и тройной эспрессо. И где мой вип-ковчег? — бурчит неразборчиво. Услышит ещё, ублюдок, потом проблем не оберёшься. — Союнг- Хан Союнг дёргается, переворачивается и прижимает волосы Ли Джиё. Возмущенный, но негромкий вскрик. — За что? Слезь! — Заткнись. Ты — старшеклассница, которая вчера впервые убила. Ли Джиё перестаёт ворочаться, и Хан Союнг быстро оглядывается, немного выныривая из спальника. — Слезь с моих волос, или я отрублю тебе что-нибудь. — Бе-бе-бе. Пнув Ли Джиё напоследок, Союнг выползает из спальника. Ли Джиё выглядит как надувшаяся от злости гусеница. — Где мастер? — Ты хотела спросить, где тот ёбаный идиот, из-за которого мы здесь? Там. — Союнг указывает в темноту тоннеля, откуда, как из подземного царства, появляется одетый в чёрное протагонист. В чёрном-чёрном… господи, да заткнись уже. — Если ты начнёшь нести чушь, я скажу, что ты сбрендила на фоне эмоционального потрясения. — Психи диагнозы не ставят. — Ли Джиё выбирается из спальника с элегантностью подбитой мухи, — Мы когда? — Похоже, только что закончился первый сценарий. Лишь бы остальных не занесло. Джонхъюк уже почти на расстоянии слышимости, и Союнг делает большие глаза, в которых так и читается: «не тупи», прежде чем возвращает себе вид почти невинной и нервозной жительницы Сеула. На Хан Союнг падает тёмный взгляд протагониста, который несколько секунд молчит, похоже, раздумывая, в какой контейнер для переработки её засунуть. Ах, точно. Ведьм же не сдают на переработку. — Вы остаётесь здесь. — Ээ? — Я должен забрать сестру. Вы будете только мешать. Сестру? О, ту самую сестру, которая без проблем может проглотить кусок бетона диаметром в метр и убить своей похожестью на главного героя? Разумеется, куда же без неё. Союнг окидывает взглядом Джонхъюка. Ну, этот идиот хотя бы начал говорить о своих планах. Хан Союнг ни за что не признается, что она скучала по одному ублюдочному протагонисту. Не дожидаясь ответа, Джонхъюк разворачивается, мазнув по её лодыжкам полами пальто, и стремительно удаляется. Как невежливо. Дождавшись, пока протагонист исчезнет в густой тьме тоннеля, Хан Союнг лезет в карман за леденцами. Наткнувшись вместо леденцов на пачку сигарет, кривится, бросает упаковку на бетон и давит кроссовком. — Мамочка вернётся поздно. — Ты куда? Широкая усмешка и опасный прищур. — Воздавать должное неблагодарным читателям. Я на пути выживания потратила больше пятнадцати лет, между прочим, а они даже отзыва не оставили, — и бормочет, оставляя Ли Джиё в гордом одиночестве, — где там мой рейтинг на тропу смерти…