Тайна семи...

Он помнил, как, спускаясь по ступенькам, крепко сжимал пузырёк с лекарствами мисс Халкроу. Воспоминания всплывали одно за другом, каждое ярче предыдущего, пока в его голове не сложилась чёткая картина прошедшего вечера. Он помнил, как быстро схватил её таблетки со стола рядом с окном, которое сам же и закрыл, пытаясь удержать в воздухе последние нотки того странного, но завораживающего аромата. В его кармане лежала записная книжка, и он знал, что внутри, среди множества пустых страниц, есть одна особенная. Почти в середине на ней была выведена фраза, каждую букву которой он обводил несколько раз, пока не появились отпечатки на последующих листах. Эти слова теперь словно горели в его сознании, резонируя с непонятными чувствами. Джон вспоминал каждую деталь, каждый вздох и жест, как будто все события вечера были высечены в его памяти. Казалось, что сознание тянет его обратно, в ту комнату, к тому юноше и к тем словам, которые не давали ему покоя. Он крепче сжал пузырёк и, остановившись на мгновение, посмотрел на него. «Нужно просто спуститься и отдать лекарство Мередит», — твердил он себе, заставляя себя шаг за шагом двигаться вперёд. Ему нужно было придумать, как оправдать своё долгое отсутствие, найти объяснение, которое выглядело бы естественно и не вызвало бы вопросов. Но где-то глубоко в сознании, как заноза, сидела мысль: он должен сообщить о ночном визите. Сообщить не только мисс Халкроу, но и констеблю, чьё дежурство проходило всего в нескольких кварталах от поместья. Джон винил себя за это молчание. Он напоминал себе, что сокрытие делает его соучастником, подталкивал себя к мысли, что честный человек на его месте не колебался бы. Но он не хотел говорить. Не мог. Даже зная имя и адрес этого таинственного юноши, он чувствовал, что разгадка принадлежит ему и только ему. Это желание — понять всё самому — сжигало его изнутри, терзая не хуже тяжёлой болезни. Мысли о констебле, о долге, о здравом смысле тонули в этом непреодолимом стремлении. Сдерживая дрожь, Джон сделал глубокий вдох, стараясь успокоиться. Он крепче сжал пузырёк с лекарством в руках. Ему нужно было всего лишь сделать пару шагов до гостиной мисс Халкроу и передать ей то, за чем он шёл в её спальню. Волнение, сковывавшее его, внезапно отступило, оставив после себя ощущение странного спокойствия, словно кто-то мягко провёл ватным тампоном по чувствительной коже на затылке. Войдя в гостиную, Джон увидел Мередит — она спокойно дремала в своём кресле. Поленья в камине потрескивали, подчёркивая её размеренное дыхание, наполнявшее комнату. Эта сцена напомнила ему о бабушке. При жизни строгая миссис Ватсон, мать его отца, была женщиной далёкой от нежности, всегда требовательной и непреклонной. Она ругала его и старшего брата за любой проступок, контролировала каждый их шаг, оставляя минимум места для проявлений тепла. Но каждый вечер, когда оба внука готовились ко сну, она ненадолго преображалась: засыпая, бабушка любила слегка поглаживать светлые волосы младшего внука. В эти моменты он ощущал нечто подобное тому теплу, которое сейчас исходило от камина и окутывало дремлющую Мередит. Это воспоминание отпечаталось в его памяти, словно картина, покрытая вековым слоем воска, как будто из-за толщины этого слоя оно становилось ещё более ценным. Джон невольно улыбнулся, видя в Мередит не только свою пациентку, но и нечто большее — воплощение простой и неизменной человеческой привязанности. Подойдя к женщине, он осторожно коснулся её руки. Старая, с выступающими синими венами рука была тёплой, но казалась почти окоченевшей, словно застывшей в безмятежном сне. Позади послышалось тихое шарканье тапочек по полу. — Простите! — послышался испуганный голос. В дверном проёме между гостиной и коридором застыла женщина лет сорока. Она схватилась за грудь, пытаясь успокоить дыхание. — Господи, доктор… вы всё ещё здесь? Она явно была напугана; её растрёпанный вид говорил о том, что она пришла всего несколько минут назад, опоздав как минимум на два часа. Джон сразу узнал в ней няню мисс Халкроу, присланную институтом для ухода за больной. Он обратил внимание на её дрожащие руки и слегка побледневшее лицо. В ней смешались страх и явное смущение. Взглянув на массивные часы над камином, Джон заметил, что стрелки стремительно приближались к десяти вечера. Она должна была прийти к восьми, но вместо того, чтобы сделать замечание, Джон вежливо поклонился, стараясь сгладить её неловкость. — Добрый вечер, — сказал он спокойно, давая женщине возможность прийти в себя. Она лишь кивнула в ответ, сгорая от стыда и волнения. Джон поставил пузырёк с лекарством на чайный столик и повернулся к женщине. — Дайте Мередит, когда она проснётся, — сказал он, снова взглянув на часы. — Строго по расписанию. Если к одиннадцати не проснётся, разбудите. Женщина, всё ещё стоявшая в дверном проёме, быстро закивала в знак согласия. — Доброй ночи, — Ватсон снова поклонился и принялся собирать свой саквояж. На ходу он давал нянечке небольшие указания и настоятельно подчеркнул, что, независимо от времени суток, если состояние Мередит ухудшится, она должна немедленно прийти к нему или послать кого-нибудь. Оставив адрес, Джон подошёл к входной двери и, обернувшись, заметил, как сиделка спешно пытается привести себя в порядок: надевает чепчик, закалывает растрёпанные волосы булавками, застёгивает халат из грубой тёмно-синей ткани и неуклюже передвигается на туфлях с небольшим каблуком. Было видно, что в такой униформе ей неудобно и неуютно. — Пока вы здесь одна, можете переодеться, — тихо сказал он с мягкой улыбкой, понимая её затруднительное положение. Женщина с облегчением выдохнула. — Доброй ночи, — сказала она, провожая его взглядом. Поправив шляпу и закинув край шарфа на плечо, Ватсон вышел из поместья. Его шаги чётко и размеренно звучали в ночной тишине, пока он пересекал каменную дорожку, проходившую через небольшой двор, больше похожий на сад, и направлялся к воротам. Сжимая в руках саквояж, он нервно, но с каким-то нетерпением прокручивал в голове события этого странного вечера. Он вдруг поймал себя на том, что больше не может думать ни о чём, кроме загадочного юноши с бирюзовыми глазами. Дорога домой казалась вечностью. Хотя Джон шёл к своей квартире всего несколько минут, под ярко светящейся луной время растягивалось, становясь чем-то безграничным, как звёзды, усеявшие чёрную гладь неба. Дождь давно утих, но его аромат остался на земле, асфальте и домах. С крыш капали маленькие осенние слёзы, а душа Ватсона металась и трепетала; он всё не мог забыть… Не мог забыть запах, голос, движения и его силуэт. С каждым шагом он чувствовал, как его сердце бьётся всё быстрее, словно пытаясь вырваться наружу. Воспоминания об этом человеке накрывали его, словно волны моря, накатывающие на берег. Он вспоминал те моменты, когда их взгляды пересекались, когда он влез в его душу и разум, словно червь в яблоко. В эти мгновения в воздухе витала тишина, но внутри него раздавались громкие крики. Он чувствовал, как стены его собственного мира трескаются под давлением эмоций, как страх и желание переплетались в сложный узор. Прохладный ветер шептал ему о том, что всё могло быть иначе, что иногда судьба играет с нами в странные игры. Джон остановился на мгновение, поднял взгляд к небу, полному звёзд, и тихо произнёс его имя, словно надеясь, что тот услышит его. Но только холодный ветер ответил ему тишиной, и снова в сердце закралась грусть. Ватсон искренне не понимал, что с ним происходит. Даже будучи хорошим врачом, он не мог помочь себе сам. Подойдя к своему дому, он ещё несколько секунд ковырялся ключом в замочной скважине. Наконец, дверь открылась, но желания войти в уют, наполненный знакомыми запахами и воспоминаниями, не возникло. Он хотел броситься в ночь, на чёртову Бейкер-стрит, и выпытать у юноши всё, что терзало его сейчас. Вместо этого он лишь тяжело вдохнул свежий воздух, в котором чувствовались нотки сырой земли и расцветающего цветка за окном соседей — той самой соседки, которая всегда будила его утренними разговорами. Всё это казалось неважным, хотя ещё утром Джон сосредоточенно думал о работе и о мисс Халкроу, которая встречала его так, будто видела впервые в жизни. Шли минуты, а может, и часы, а Джон всё продолжал смотреть в потолок, лёжа на своей кровати. Казалось, стены сжимались, а затхлый воздух давил на лёгкие. За окном едва слышно щебетали птички, собираясь под утро на фонаре у окна соседки. Она не только болтала сама с собой, но и отличалась невиданной добротой, подкармливая и ухаживая за каждым обездоленным в их квартале. Джон вспомнил, как однажды она, заметив его угрюмое лицо, тихо предложила ему чашку чая. Это было мило с её стороны. Правда, сейчас Джону не хотелось ни чая, ни беседы с милой, хоть и чудаковатой женщиной. Он не спал всю ночь, но не чувствовал усталости, лишь измотанность собственными мыслями. Встав, он, как обычно, заправил кровать и стал приводить себя в порядок. Причесал золотистые пряди, не оставив без внимания густые усы, "Лондонского джентльмена", как их назвала смотрительница дома. Он надел свой безупречный светлый костюм, который приготовил перед сном и который так выделялся среди городских туманов и дождей. Он всегда был приличным мужчиной, и даже когда была непогода или у него не хватало времени даже на сон из-за работы, он всегда выглядел безукоризненно. Сейчас он уже надевал тяжёлое на вид, но очень удобное пальто и, прихватив свой чемодан, кожа которого переливалась в каждой складочке от света ламп, направился к выходу. В коридоре, залитом мягким светом утренних ламп, Джон задержался на мгновение, прислушиваясь к тихому шёпоту пробуждающегося от сна города. На лестнице он встретил домоправительницу. Несмотря на возраст, женщина выглядела внушительно: руки были сцеплены перед собой, а выражение лица придавало ей строгость даже в самые приветливые моменты. — На крыше течь, — произнесла она своим жестким, но в то же время писклявым голосом. — Ваша квартира понадобится для её устранения. Джон остановился, несколько удивлённый её прямотой. — Я не могу сейчас, — ответил он, стараясь говорить вежливо. — У меня дела. Домоправительница подняла брови, явно недовольная его отказом. — Но, мистер Ватсон, это срочно. Вы понимаете, что если мы не устраним проблему сейчас, то могут возникнуть серьёзные последствия? Джон вздохнул, понимая, что уклониться от этого не удастся. Она была права, и он не мог игнорировать свои обязанности жильца. — Хорошо, — согласился он, снова ощутив на себе её взгляд. Он быстро вручил ей свои ключи от квартиры. Она кивнула, но осталась стоять, словно ожидая, что он развернётся и пойдёт за ней. Джон почувствовал, как в нём нарастает раздражение, но попытался подавить его. — Я скоро буду, — повторил он, стараясь выглядеть уверенно. Она с отвращением посмотрела на него, прежде чем медленно повернуться и исчезнуть за поворотом лестницы. Вот так иногда бывает. Ты можешь быть бесконечно добрым человеком, но всё равно найдётся тот, кто будет пожирать тебя изнутри одним своим присутствием. Но Джон не злился. В этом мире так много негатива, и зацикливаться на чём-то одном может стоить уймы потерянного времени и нервов — в общем, оно того не стоит. Он понимал, что люди разные, и каждый из них может нести в себе свой собственный груз. На кого-то это давит, кого-то делает неприветливым, но Джон решил не принимать это близко к сердцу. Он предпочитал сосредотачиваться на том, что действительно важно, и оставлять в стороне мелкие обиды и недопонимание. Когда он вышел на улицу, холодный воздух освежил его мысли. Город снова заиграл яркими красками, и он почувствовал, как его настроение начинает улучшаться. Пусть одна женщина с грозным лицом могла испортить утро, но за ней стояли целые улицы, полные жизни. Он взглянул на часы — у него ещё было время, и он решил не откладывать свои дела. Джон чувствовал, как свежий прохладный воздух бодрит его. Город с его утренним ритмом и неожиданными оттенками в дымке казался одновременно строгим и загадочным, словно только что проснувшийся и ещё приглядывающийся к миру, решая, каким именно будет сегодняшний день. Ощущение ночных метаний постепенно растворялось, оставляя после себя лишь лёгкий след: безмолвную тень, которая всё же пробуждала интерес и то странное, необъяснимое беспокойство, что поселилось глубоко внутри. Снаружи, среди оживающих улиц, он на мгновение забыл о домоправительнице, о тёмной комнате, о потайной картине, что словно двигалась сами по себе, и о взгляде юноши, в котором читалась непонятная смесь дерзости и безмятежности. Всё это казалось чем-то далёким, почти как воспоминание из сна. Но стоило ему закрыть глаза — и всё возвращалось, вспыхивая чёткими, детальными образами. Он понимал, что этот странный молодой человек уже стал чем-то большим, чем просто незваный гость, чем-то, что проникло в его мысли и заполнило пустоты между делами, обязанностями и повседневными встречами. Решив не поддаваться тревожным мыслям, Джон спустился к мосту, ведущему в деловую часть города. Здесь раскинулась мостовая с ещё пустыми витринами магазинов и залитыми светом кафе, которые только-только открылись для первых посетителей. Остановившись на мгновение, он посмотрел на воду, в которой отражалась медленно уходящая ночная мгла. Ему показалось, что в глубине тёмных вод мелькнуло что-то похожее на бирюзу, как глаза юноши, но, моргнув, он понял, что это всего лишь отблеск уличного фонаря. Словно окончательно приняв этот новый день, Джон решительно зашагал вперёд, ощущая лёгкость в теле и ясность в мыслях. Ему ещё предстояло вернуться к работе, к пациентам, к делам, которые напоминали о своей важности, но он знал, что с этой минуты каждый день будет окрашен присутствием того загадочного ночного гостя. Добравшись до дверей поместья, он нерешительно постучал и, не дожидаясь ответа, слегка приоткрыл входную дверь, надеясь, что кто-нибудь всё-таки заметит его визит. К его удивлению, сиделка, хоть и выглядела всё такой же уставшей, казалось, ожидала его прихода — услышав шорох, она поспешила к двери с некоторым облегчением на лице. На её лице читалось уважение, но в глазах всё ещё таилась растерянность, и Джон почувствовал, что здесь что-то не так. — Мисс, — начал он, поприветствовав даму кивком, — я пришёл убедиться, что с мисс Мередит всё в порядке. Её лицо просияло, но радость в глазах быстро сменилась тревогой. Она опустила взгляд на свои руки, и Джон увидел, что они снова дрожат. — Спасибо, доктор, что пришли, — ответила она с лёгким трепетом. — Она… спит. Но её сон не кажется спокойным, будто она мучается во сне. Я дала ей лекарство, как вы велели, но всё равно мне неспокойно. Джон кивнул, отметив про себя, что забота сиделки искренняя, хотя всё в её облике выдавало сильную усталость. Он мягко попросил её отдохнуть, заверив, что сам осмотрит мисс Халкроу. В спальне было темно и душно, шторы оставались задёрнутыми, не пропуская ни единого лучика света. Подойдя к кровати, он увидел, что пациентка лежит с закрытыми глазами, её лицо было бледным, но дыхание оставалось ровным. Это немного успокоило Джона, хотя тревога всё ещё сжимала его сердце. Подобное состояние редко проявлялось после приёма препарата, и он решил осторожно проверить пульс, наблюдая за её состоянием. После короткого осмотра Джон облегчённо выдохнул, с ней всё было хорошо. Но чувство неотложности и странного страха не покидало его. Он оглядел тёмную комнату, старинные портреты, тускло освещённые единственной лампой, его взгляд упёрся в картину, под которой едва виднелись следы упавшей штукатурки. И снова он вспомнил о записной книжке в кармане. Его рука инстинктивно потянулась к ней, он сжал её, ощущая лёгкий, но ощутимый жар от своих эмоций. Он внезапно осознал, что не может просто уйти, но что-то незримое тянет его к этому юноше, к этому адресу. Повернувшись к сиделке, Джон тихо сказал: — Всё хорошо. Я скоро вернусь. Если что-то изменится, а меня не будет, пошлите кого-то в институт. Она кивнула, облегчённо вздохнув, а Джон покинул поместье и вышел на улицу, где его снова окутал холодный утренний воздух. Казалось, что город окончательно проснулся, и уличный шум теперь звучал приглушённо, словно он был уже в другом мире. Достав записную книжку, Джон бросил взгляд на адрес. Вся его натура твердила, что ему стоит идти — и он пошёл. Шаги отдавались в тишине долгими, словно мерно ударяющимися о его внутренний мир звуками, и каждый новый шаг казался ему всё сложнее и легче одновременно. Прохладное утро обжигало лицо, как ледяной душ, но чем дальше он шёл, тем меньше замечал окружающее. Мысли путались, взгляд был устремлён вперёд — и он шёл, больше не сомневаясь, словно не по улицам, а по собственным мыслям и чувствам.