Kitty Go!

Киллуа жалеет, что всё не закончилось в лесу этой дождливой ночью. Кажется, он лишь попал в новый виток ада, позволив слабости взять верх. Он чувствует себя в безопасности лишь несколько минут, пока забивается поглубже в самую узкую комнату в доме. Иллуми никогда не позволял ему прятаться, от него требовалось всегда быть на виду — здесь же, кажется, есть возможность затаиться. Он даже не успевает успокоиться, когда дверь распахивается, а он встречается взглядом с Хисокой. Самым близким подчиненным Иллуми, в чьи руки его привёл этот странный гибрид. Одна мысль о побеге уже была началом конца, но теперь у него считанные минуты перед чем-то по-настоящему ужасным. Киллуа мог бы выбежать через дверь, вылезти из окна, пока рядом не слышно голосов. Но ноги не слушаются, а в голове громко звенит, подавляя даже попытки сделать рывок. Когда его выводят из кладовки, а кафель в ванной ослепляет его своей белизной, он сожалеет о всех принятых решениях. Хисока хмурится, осматривая рану на его ноге. Скорее всего он злится, что Киллуа испортил чужую работу и чужую собственность. Иллуми наверняка уже в пути, чтобы забрать его или убить на месте в ярости, а Хисока, кажется, решает воспользоваться свободным временем и имплантировать новый чип вместо старого, вырванного из плоти. Но этого не происходит. Хисока долго задает странные вопросы, а после принимается за работу — молча зашивает его ногу, встав перед ним на одно колено. Должно быть больно. Киллуа уже этого не чувствует, только бессмысленно разглядывает, как рана стягивается аккуратными стежками. Он прекрасно помнит форму ровных швов на этом месте, и как ему вживляли чип без какой-либо анестезии. Иллуми даже не стал утруждать себя попытками сохранить его предназначение в секрете. Наоборот, холодно и прямо рассказал, почему Киллуа стоит запомнить этот особенный момент, а после удалился, оставив всю работу на семейного врача с помощниками. С тех пор Иллуми всегда знал, где он находится, а возможно даже чем занимается и о чем думает. Неизвестно, на чём из этого останавливалась его извращенная фантазия или технические возможности семьи Золдиков. С клеймом было иначе, Иллуми присутствовал все время, чтобы убедиться в качественной работе. Из воспоминаний его вырывает голос Хисоки. Кажется, он говорит Киллуа принять душ. Ему уже хватило касаний этого человека, хватки на бедре и цепкого изучающего взгляда. Ему так не хочется сейчас ощущать его руки на всем теле. Ему так не хочется снова проходить через то, что так напоминает об Иллуми. Однако ему дают относительную свободу, Хисока оставляет ему чистые вещи, настраивает воду и, запретив мочить свежую повязку на бедре, выходит. Несколько долгих минут Киллуа не решается залезть, ожидает возвращения Хисоки, и лишь приглушенный дверью вопрос "Ты всё?" выводит его из транса. Под неожиданно приятной водой он наконец понимает, насколько сильно замерз. Это так непривычно — раньше ему позволялось только терпеть ледяные капли и жёсткую мочалку, а теперь хочется растянуть неожиданно приятный момент, чтобы он длился как можно дольше. Он переминается с ноги на ногу, но резиновый коврик на дне не даёт ему скользить. Если бы не понимание того, что в любой момент всему этому может настать конец, он был бы рад задержаться здесь — в тепле и наедине с самим собой. Как он и ожидал, он быстро лишается этого. Его выпроваживают из ванной обратно в кладовку, и на этот раз у него не хватает сил, чтобы даже продумать план побега из этого дома. Эффект от таблеток ещё не прошел, из-за них Киллуа мгновенно выматывается и бессильно скручивается калачиком на стопке пледов. Все это происходит не с ним, он смотрит словно через экран телевизора, как ему приносят еду, слушает приглушенные приказы Хисоки, что ему нельзя издавать ни звука. Его хотят преподнести Иллуми как сюрприз? Видимо, да. У этого наёмника всегда было дурное чувство юмора. Он теряется во времени. Он не может позволить себе заснуть, но невольно проваливается в странное полубредовое состояние. Происходящее слишком сюрреалистично, почти неотличимо от спутанных образов подсознания, где все предметы сливаются в однородное марево. Киллуа не сразу реагирует на дверной звонок. Но даже когда приходит в себя, он только и может сесть у стены и поджать под себя ноги. На его плечах — теплый плед, но невозможно вспомнить, когда он успел замотаться в него. Всё это бессмысленно, все размышления, планы и надежда. Он узнает походку Иллуми по первому шагу, чуть более шумному, чем обычно. Киллуа не моргая смотрит перед собой, гипнотизируя ручку двери. Его голос раздаётся совсем рядом, всего в паре метров, и неожиданно Киллуа ощущает странное, противоестественное спокойствие. Сопротивляться всегда было бесполезно, так будет и сейчас. Ему остаётся только надеется, что агрессии Иллуми хватит, чтобы мгновенно свернуть ему шею или нанести тяжелые увечья, после которых всё закончится на этом же месте. Он не может вернуться обратно. Лучше такой исход, чем продолжать бессмысленное существование, подчиняясь чужим прихотям. Лишаясь раз за разом всё большего и большего.

***

Встреча с Гоном оставила на нем отпечаток. Такой странный мальчишка, которому столько позволяют. Скорее всего, его наказали позже, когда они с Хисокой покинули территорию поместья, но ему все равно хватило наглости заступиться за Киллуа. Зачем? Они с ним низшие существа, и все решения принимают их хозяева, глупо так открыто выступать против них. К тому же они с Гоном друг другу совсем чужие, если не считать принадлежности к одному виду. Их встреча была короткой, почти мимолетной, но для жизни Киллуа это было огромное событие, потому он долго думал о ней — прокручивал в голове мимику и новые запахи. Но вскоре ему пришлось переключиться на другую проблему. Свое странное состояние он осознал не сразу, списав дискомфорт на весну и постоянное присутствие Иллуми рядом. Поначалу это было лишь лёгким знакомым беспокойством, зудом в конечностях. Ему хотелось ходить кругами по комнате, что наверняка взбесило бы Иллуми, или же забиться в угол, отвоевать хотя бы кусочек своей территории. На второй день пришёл жар, который разлился теплой волной от живота и постепенно перешёл на всё тело. Теперь Киллуа не издавал лишних звуков, чтобы не привлекать к себе внимания, хотя от досады хотелось просто рычать. Если Иллуми обратит внимание, то до дрожи мерзких медицинских манипуляций будет не избежать. Однако скоро жар перешёл в голову, ударил по мозгам, из-за чего мысли стали совсем отрывистыми, спутанными. Усевшись в углу на подстилке, Киллуа неосознанно схватился за плечи, впился когтями в кожу, будто желая вернуть контроль над телом. Конечно, такое странное поведение уже нельзя было не заметить. — Что не так? — спросил Иллуми, как только вернулся в спальню с совещания. — Все в порядке, — машинально ответил Киллуа, однако его словам, конечно же, не поверили. Ко лбу прижалась тыльной стороной костлявая ладонь, и Киллуа впервые потянулся навстречу за её прохладой. В тот вечер он отделался лишь несколькими таблетками парацетамола, однако жар это не помогло унять. Наоборот, лекарства будто спровоцировали новую волну странных симптомов. Во рту пересохло — Киллуа был уверен, что это не из-за волнения, — а в низу живота назойливо пульсировало, охватывая таз и пах странным жаром. Даже запахи обострились и били по обонянию одеколоном Иллуми. Ночь прошла беспокойно, он только и мог, что вертеться, поджимать колени к груди и прикусывать щеки изнутри до крови. Ему хотелось содрать со всех лап мешающую шёрстку, словно шкуру с добычи, избавиться от одежды, броситься с головой в огромный сугроб… зарычать изо всех сил, защищая своё пространство. К утру стало только хуже. Кажется, у него совсем помутился рассудок, потому что в голове всплывали абсурдные, непонятные образы и навязчивые мысли. Ему так хотелось… нет, ему было нужно завалить кого-то, продемонстрировав свою силу. Пометить своим запахом, навалиться сверху, прижать всем телом к земле. Прикусить за загривок, плотно сжав челюсти, чтобы под ним не вырывались, да и не хотели вырваться, только принимать эту странную игру. Он обязан разделить этот бредовый жар с кем-либо, с кем угодно, всё его тело отчаянно рвалось к этому. Но рядом был лишь Иллуми. И было бы так хорошо, просто замечательно, если бы Киллуа был больше, сильнее его, и тогда бы… Что было бы "тогда", Киллуа и сам не знал, просто не мог и не смел продолжить мысль, рожденную воспаленным сознанием. Контроль над собственным телом ускользал из рук, и он даже не заметил, как зашипел на Иллуми, который пытался осмотреть его и подтащить к себе поближе. За своё поведение он тут же получил оплеуху, от которой в голове зазвенело. Но боли он не почувствовал — только внутри что-то мучительно скрутило, а жар быстро затмил собой остальные ощущения. — Ты давно должен был усвоить урок, что не имеешь права себя так вести, — отчитал его Иллуми, прежде чем потащить за собой в ванну. Киллуа не знал, что на него нашло, но все существо противилось мысли о подчинении Иллуми. В ванной он избежал очередного удара только потому, что ему самому впервые не терпелось избавиться от одежды, скинуть с себя жаркую тесную ткань. Когда он стянул с себя боксеры, то замер, с недоумением разглядывая собственный пах. Его член стал больше, гораздо тверже обычного, а шипы на стволе топорщились. Так странно — с ним подобного ещё не происходило. Кажется, такое состояние нужно для размножения, но он совсем не хотел заводить семью. Под продолжительным ледяным душем голова немного прояснилась. Жар почти спал, член вернулся в нормальный вид, а Иллуми никак это не прокомментировал, только поджал губы с нечитаемым выражением лица. Наказания тоже не последовало, и Киллуа вернулся на свое место с надеждой, что болезнь отступила, а Иллуми не отыграется на нем вечером за непослушание. Такая наивная, глупая мысль, которую он посмел допустить. Хватило всего нескольких минут, чтобы мучительный жар и туман в голове вернулись с новой силой. Теперь в паху невыносимо ныло, почти зудело, и Киллуа, отвернувшись лицом к стене, неосознанно обхватил себя через ткань. Тут же тихо простонал, вонзил клыки в свободную ладонь, чтобы сдержать звуки, и неловко двинул рукой. Его тело словно прострелило волной электричества, в глазах потемнело от того, насколько чувствительным он сейчас был и насколько ему хотелось продолжить — схватить себя ещё сильнее, толкнуться в собственную ладонь, толкнуться куда угодно, только бы это облегчило его состояние. В следующую секунду по руке прилетело тяжелой ладонью. За плечо с силой потянули, вынуждая встать лицом к Иллуми, который не скрывал отвращения к его действиям. — Ты совсем с ума сошёл? Уже не соображаешь, что делаешь? — Иллуми грубо потянул его за запястье, будто собирался вывихнуть сустав. Однако Киллуа уже не было ни страшно, ни больно. Голову и конечности заполнила странная эйфория и лёгкость, он подался ближе к жилистому телу, прижался к выставленному бедру и от новой вспышки удовольствия уже не расслышал проклятия в свой адрес. Хватка за руку была сильная, но он все равно попытался выкрутиться, притереться посильнее, ухватиться зубами хоть за что-нибудь… повалить чужое тело на пол и вскарабкаться повыше. Он не почувствовал дискомфорта даже тогда, когда голова дёрнулась от очередного удара, а рот наполнился кровью. Потребовалось всего пара секунд, чтобы его оторвали от бедра и сцепили руки за спиной. От разочарования Киллуа хрипло зарычал, не смутившись даже, когда его одёрнули. В этот раз Иллуми не стал размениваться на ледяной душ и повёл его прямо в подвал, не обращая внимания на прислугу по пути. Только на лестнице голова Киллуа немного прояснилась — в нос ударил навечно въевшийся в каменные стены запах засохшей крови. Он успел настолько провиниться, чтобы заслужить настоящее наказание? Впервые с момента жара ему стало не по себе. — Посмотри на себя, — с отвращением процедил Иллуми. — Ведёшь себя как бешеное безмозглое животное. Что, уже совсем утратил контроль? Самый вероятный исход — удары плетью по спине, по старым зажившим шрамам. Тело всё съёжилось в ожидании режущей и горящей боли, однако Иллуми больше не поднял на него руку. Вместо этого он толкнул его к стене с креплениями и зафиксировал в положении сидя, плотно сковав руки за спиной. А после ушел, только и бросив вслед ядовитое: — У тебя будет время, чтобы обдумать своё поведение. Ему не верилось, что он так легко отделался. Даже если конечности рано или поздно затекут, а его откажутся кормить несколько дней, это ни во что не идёт в сравнение с острой нескончаемой болью, которую способен причинить Иллуми. Ему всего лишь надо было переждать. И в этом он тоже ошибался. Несмотря на то, что в подвале, возведенном еще несколько веков назад, сквозило прохладой, жар быстро вернулся. Но теперь у Киллуа не было возможности извернуться и погладить себя через ткань или постоять под ледяным душем, чтобы хотя бы на миг облегчить своё состояние. Всё тело изнывало, било крупной дрожью, а член болезненно пульсировал, прижатый к ткани штанов. Мозг медленно плавился под накатывающими волнами ощущений: взбудораженность, тревога, эйфория, дискомфорт. Он ничего не мог с этим поделать, только бессильно скулить, дергая цепи за спиной. В какой-то момент настоящей горячки он вспомнил первый контакт с Иллуми, когда ему наконец-то не было страшно. Теперь подавленная агрессия вернулась с новой силой, и ему отчаянно хотелось, чтобы Иллуми хотя бы раз в жизни оказался в уязвимом положении, был под Киллуа и молил отпустить его… От навязчивых мыслей его скрутило ещё сильнее, словно он получил под дых знакомой рукой, и в глазах защипало. А после, когда напряжение и давление на все органы чувств усилилось, он впервые за долгое время не смог сдержать слёз. Так мало понадобилось, чтобы вновь сломать его. Он перепробовал всё. Впивался в ладони когтями, бился головой о стену. Пытался погладить себя хотя бы хвостом или зажать пульсирующий член между бёдер, но давления просто не хватало, а два слоя одежды не давали никакой маневренности. Скулеж сменялся на шипение, вскрики, вой, даже мольбы в пустоту, когда сознание достаточно прояснялось. Всё было бессмысленно. Киллуа даже не мог сказать, сколько времени прошло. Отсутствие окон в подвале было отдельной пыткой, чтобы любые наказания длились вечно в замершем времени. По ощущениям, прошли недели, прежде чем вернулся Иллуми. Его присутствие никак не помогало, только усугубляло состояние, потому что едва уловимый запах его тела ощущался как никогда чужим, враждебным, что злило только сильнее. Он принес Киллуа что-то напоминающее еду, но ему не удалось даже различить вкус. Всё внимание было на странном желании, неизвестном ранее. То ли чисто физическом, когда тело хочет какого угодно трения, то ли жуткого душевного порыва обладать. Киллуа бездумно метался, извивался, в голове всё смешивалось в сводящее с ума месиво, болело где-то гораздо дальше, чем находилось его тело, болела неосязаемая часть его. Он задыхался в неясных просьбах, прерывался на бессмысленный вой, чтобы дать сознанию отдохнуть, и вновь срывался на непрерывное пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста. Но Иллуми, проверявший ладонью его лоб, лишь раздраженно убрал руку и цокнул. И Киллуа снова остался наедине с молчаливыми стенами подвала. Это так несправедливо! Он вёл себя безупречно, ни в чём не посмел провиниться за последние дни. Нечто настолько ужасное не должно было с ним происходить. Словно все его старания, все попытки избегать столкновений с Иллуми ценой собственного достоинства — всё было напрасно. Теперь даже его собственное тело было против него и подставляло под удар. Сознание дрейфовало где-то на грани, вязко перекатывалось от осознанного ужаса к бездумным животным инстинктам. Пока, наконец, в голове не осталось ни одной связной мысли. Болит. До ужаса зудит между ног. Не хватает чужого тепла. Запахов. Он так зол. Разбит. Готов выгрызть чужую трахею. Хочет свернуться калачиком. Всё затекло. Одежда липнет к телу от пота. Всё ноет. Жарко. Иллуми навещал его несколько раз и даже позволил размять конечности, но быстро приковал его обратно, как только Киллуа хрипло застонал в его руках. К его последнему визиту сил на слёзы просто не осталось, глаза и щеки щипало от подсохших солёных дорожек, но Киллуа уже едва моргал. Он бредил, чувствуя, как пытается вырваться из собственного тела, сбросить плоть, которая несла лишь боль и ограничения. Бессильно уронив голову на грудь, он не сразу заметил Иллуми прямо перед собой. Тот зашёл совершенно бесшумно и теперь, кажется, с осуждением изучал его. Он стоял неподвижно, никак не комментировал жалкое состояние, до которого Киллуа опустился. Последняя попытка попросить о помощи вырвалась бессвязным скулежом, который вновь был проигнорирован. И тогда Киллуа прикрыл глаза. Ему уже было всё равно, видение перед ним или настоящий Иллуми — разницы не было. Усилившееся давление в паху он тоже почувствовал не сразу, списав на новую волну ломки. Но давление нарастало, в паху жгло всё сильнее, и тогда ему пришлось посмотреть вниз. Иллуми прижался к нему подошвой ботинка и плавно покачивал ногой прямо между разведенных бёдер. Дерганый и сбитый с толку взгляд вверх — сквозь мутную пелену на его лице можно различить смесь любопытства с брезгливостью. От очередного движения Киллуа зажмурился, отгоняя странное видение, и ломано застонал. — Столько сил в тебя вложено, — раздалось сверху, и давление усилилось, — и всё, видимо, зря. Даже одежда теперь только на выброс. Жалкое зрелище, — выверенные движения продолжились, но Киллуа не мог ни свести ноги, зажимаясь, ни податься навстречу. — Имей в виду, что это единственное, что я тебе позволю сейчас или когда-либо ещё. Он уже не пытался ответить, только хрипло заскулил, вжался головой в стену, дёрнулся, будто в агонии — а после во всем теле и в голове воцарилась пустота. Наконец, наконец-то хотя бы на долю секунды он ощутил облегчение. Жуткое бесконечное давление и зуд пропали, и его смыло странной волной, потушило настоящий пожар глубоко внутри. А затем пришло опустошение. Тело больше не ломило и не жгло жаром, наоборот — его било от озноба. Чувствительность в паху никуда не исчезла, теперь всё было липкое, отвратительное, ткань натирала в самых уязвимых местах. Мочевой пузырь дал о себе знать спустя вечность, проведённую в подвале, и Киллуа даже не думал, что у него хватит слёз от этого дискомфорта после всего пережитого. Кажется, после его отпустили. Иллуми молча дотащил его до ванной на верхнем этаже — ноги уже не слушались, — так же, ничего не говоря, заставил его запить водой горсть таблеток. Холодный душ, звон в голове, путь до спальни, где его уложили на подстилку, стараясь не прикасаться к коже лишний раз — всё смешалось в усталый ком ожидания, когда он снова потеряет рассудок. Но вместо этого пришёл сон, долгий и совершенно пустой, больше напоминающий забытье. На следующий день Киллуа даже посмел допустить мысль, что за неконтролируемую болезнь и помутнение разума Иллуми не будет его наказывать. Он до сих пор не причинил ему новой боли, не поставил перед фактом будущего наказания. Даже дал таблетки, от которых он смог быстро заснуть. Для Киллуа эта надежда была последней ошибкой. К вечеру Иллуми усадил его перед собой на пол — голова слишком кружилась, чтобы держаться на ногах — и рассказал о своих планах на него. — Я не буду тебя ругать или наказывать, — спокойно начал он, смеряя его сверху сложным взглядом. — Это произошло бы рано или поздно, потому что ты не можешь контролировать свои животные позывы. Очень досадно, но такова твоя природа, — он немного скривил губы. — Я, как твой хозяин, не могу допустить, чтобы это вновь повторилось. Нам обоим будет гораздо легче, если не придётся беспокоиться, когда наступит следующий подобный эпизод. Поэтому у тебя возьмут несколько анализов, а после проведут кастрацию. Киллуа замер, неверяще разглядывая чужую полуулыбку. Разыскивая хотя бы намек на злую шутку в выражении его лица. Иллуми продолжил: — Так будет лучше для всех нас. Конечно, мне ещё предстоит обсудить возможность заморозки твоего генного материала, чтобы не потерять навсегда репродуктивные возможности. Среди гибридов почти не встречается окрас, как у тебя, поэтому будет жаль потерять такой актив. Но в остальном, думаю, проблем быть не должно. Киллуа казалось, что он ослышался или что Иллуми издевается над ним. Чтобы осознать, что с ним собираются сотворить, потребовался целый вечер, а Иллуми всё продолжал и продолжал рассказывать о преимуществах операции. У него купируется лишняя агрессия, а их конфликты сойдут на нет, разве это не здорово? Если бы Киллуа мог себе позволить, он бы закричал, окончательно срывая голос. Всю ночь он искал выход, заторможенным разумом пытался уловить хотя бы проблеск надежды. Сильва наверняка бы заступился за него и запретил подобное надругательство. Нужно было только поговорить с ним, пересечься в пустых коридорах и взмолиться, чтобы ему дали ещё один шанс и не калечили его. Но Сильва уже так долго не появлялся в особняке, а другого способа связаться с ним у Киллуа просто не было. Он совсем один, вынужден в одиночку дожидаться, пока над его телом снова совершат насилие. Его не пугала возможность никогда не завести семью после операции. В этом мире просто не было места для гибридов, тем более в этом проклятом поместье. Но это событие бы просто уничтожило его несколькими умелыми взмахами скальпеля. Иллуми начнет с самого личного и уязвимого, с малого, а дальше из него просто продолжат вынимать другие части. Когти и клыки — чтобы он представлял меньше угрозы; кусочки внутренних органов — на опыты; часть лобной доли, отвечающей за агрессию — чтобы он больше никогда не смел шипеть и сопротивляться. Он не мог так сильно рисковать. Если он ничего не предпримет, у него не останется совершенно никаких прав на собственное тело. Он и так потерял всю жизнь в этих стенах — нет, подобное даже жизнью назвать нельзя, это пустое и бессмысленное существование. Впервые за годы он позволил произнести про себя слово "побег". Времени и возможностей для планирования у него было не так много. Иллуми заставлял его принимать неизвестные белые таблетки, как по расписанию, и следил, чтобы Киллуа их проглатывал. От них в голове вечно стоял густой туман, конечности ощущались ватными, а настрой становился апатичным. Сопротивляться этому было сложно, наверное, почти так же сложно, как волнам жара. Но он понимал, что это был его единственный шанс. Он не взял с собой ни еды, ни одежды, ни каких-либо инструментов, которые могли ему пригодиться. По бумажному ежедневнику Иллуми он вычислил единственный свободный вечер, дождался, когда в коридорах стихнут шаги. И сбежал. Миновать прислугу в особняке было довольно легко, даже со звенящей головой и тошнотой. Прокрасться мимо камер во дворе — гораздо сложнее, пусть за время тренировок на воздухе он успел запомнить их расположение. Перебраться через ограду, пусть и без колючей проволоки, но несколько метров в высоту — почти невыполнимая с первого взгляда задача в таком вялом состоянии. Однако, адреналина и многих лет тренировок вкупе со взятым разгоном хватило, чтобы он вновь оказался по ту сторону. И понесся сразу в лес, не разбирая дороги. Он бежал, задыхаясь не от скорости, но от осознания, что назад дороги уже никогда не будет. Он сделал свой выбор, и теперь Иллуми будет идти по его следам, если он не сумеет скрыться. Если его поймают, то уже не будут церемониться, а самым милосердным исходом станет смерть на том же месте. У первого же оврага он вспомнил, что не успел избавиться от чипа. Это стоило сделать ещё дома, стащив кухонный нож или бритву, однако сожалеть было поздно. Прижавшись спиной к стволу дерева, он закатал шорты. Когти наконец сослужили ему хорошую службу — успевшие изрядно отрасти, они впились в плоть, как ржавое лезвие, туда, где виднелись аккуратные белёсые шрамы. Он почти не чувствовал боли, оглушенный свободой, страхом и бешеным сердцебиением. С первого раза выковырять чип не вышло, и тогда Киллуа не раздумывая разодрал бедро в кровь и мясо. На месте шрама теперь зияла кровавая дырка с рваными краями, а Киллуа раздавил датчик о ближайший камень. Пришлось сменить направление, чтобы запутать следы, и теперь он бежал по дуге, задыхаясь, спотыкаясь о корни и кочки. С каждым шагом мысли путались всё сильнее, рана пульсировала, паника накатывала с головой, заставляя выдыхаться гораздо быстрее обычного. Кусты, деревья, земля и серое небо смазывались в огромное грязное пятно, и было сложно различить, куда он вообще направляется. В голове пульсировало лихорадочное вперёд-вперёд-вперёд, и он уже не ориентировался в пространстве, просто несся как можно дальше. Ему надо было выжить любой ценой. В какой-то момент он не заметил очередного оврага и полетел в него кубарем, но не позволил себе остановиться. Сторожевые псы Золдиков уже могли следовать прямо за ним. Он споткнулся ещё несколько раз, кажется, порвал футболку и оставил ссадину на колене, но всё уже это не имело смысла. Когда паника достигла пика, ему померещились шаги. Он припустил сильнее, стиснул челюсти от боли в ноге и едва не завыл — всё было зря, его уже заметил кто-то из людей или же у него на хвосте сами подчиненные Иллуми. Шум сзади нарастал, к нему присоединились крики, в которых Киллуа чётко различил собственное имя и угасающим рассудком решил, что будет драться насмерть. Первому нападавшему он выцарапает глаза, перегрызет глотку каждому, кто попытается его удержать, даже если ценой этому будет несколько пуль в теле. Споткнуться или замедлиться сейчас — равно смертельной ошибке, которую Киллуа совершил спустя считанные минуты. Перед глазами возникло грязное пятно, и пока он полз и задыхался, оно обрело форму странного мальчишки. Гибрида. Того самого питомца Хисоки, человека, который с удовольствием исполнил бы любое поручение Иллуми или же сам вгрызся в Киллуа с нездоровым блеском в глазах. Гон гнался за ним, и наверняка ему приказали примкнуть к погоне, чтобы доказать преданность Хисоке. Искупить свою вину за то, что он посмел возражать Иллуми. Киллуа следовало оттолкнуть его, ослепить, продолжить самоубийственный побег, но очередной удар о нечто твёрдое позади остановил его. Сбил с толку и замедлил, потому что голова кружилась всё сильнее, а Гон даже не скрывал волнения и всё лепетал о помощи, пока его голос не сорвался на странные звуки. Такие непривычные, они заставили его замереть. Иллуми годами выбивал из него урчащие нотки в произношении, и он впервые за жизнь услышал нечто родное. Нечто, что так и умоляло довериться сородичу, попросить о помощи, вслушаться в смесь встревоженных примитивных звуков. Он не понимал ни слова, даже не был уверен, насколько осмысленна подобная речь. Но другие слова Гона, уже на нормальном языке, подтвердили, что он не желал ему зла. Или же мастерски оттягивал время, чтобы на это место сбежались люди. Доверять ему было глупо, смертельно опасно, пусть когда-то он попытался заступиться за него. И тем не менее у Киллуа уже не было сил сопротивляться. Ни когда ему накладывали повязку, ни когда потянули в другую сторону. Перед глазами всё померкло, и он сдался, приняв короткую передышку в шуме дождя.

***

Голос Иллуми за дверью стихает, и Киллуа понимает, что удерживает дыхание уже несколько минут. Он тихо, едва слышно выдыхает, и даже этого дуновения ветра может хватить, чтобы его обнаружили. Он затаился? Хочет застать Киллуа врасплох, чтобы упиться его паникой после усыпления бдительности? Вариант того, что Хисока его не выдал, Киллуа даже не рассматривает. Это не имеет никакого смысла, Хисока не получит ни малейшей выгоды от этого, разве что позже продаст его новому хозяину за круглую сумму. В двери кладовки щёлкает ключ. Киллуа каменеет. Не думает, не действует, почти не существует в моменты, пока дверь медленно распахивается. Сердце пропускает несколько ударов, а затем почти вырывается из грудной клетки. Но на пороге лишь Гон. Бледный, с нервной натянутой улыбкой. Киллуа не понимает. Чувствует, что происходит что-то совсем неправильное, бездумно разглядывает лицо мальчишки и не двигается с места. — Всё хорошо, Хисока с ним разобрался, — шепчет Гон и заходит внутрь, оставив дверь приоткрытой. Киллуа смотрит за его спину, но не видит знакомого силуэта. — Всё хорошо, я ведь обещал, что он поможет… Оцепенение постепенно отпускает его, он подаётся назад и тут же прислоняется спиной к стене — дальше деваться просто некуда. Гона это нисколько не смущает, он опускается на колени и обхватывает его руками за туловище, стискивая, словно плюшевую игрушку. От шока Киллуа даже не пытается его оттолкнуть, только молча таращит глаза, пока Гон устраивает голову на его плече. — Тебе было страшно? Мне очень. Но теперь ты можешь не бояться, — всё так же тихо говорит Гон. — Я буду дальше просить… чтобы он помогал. Киллуа никак на это не отвечает, всё ещё сбитый с толку. Объятия Гона мягкие и непривычные, его напрягает чужая близость, но вырываться с шипением он себе не позволяет. Он пока слишком слаб, лучше следовать привычным паттернам поведения, которые помогали ему выживать всё это время. — Прости, в гостиную пока нельзя. Хисока не разрешает, — бурчит Гон, крепче обхватывая его руками. — Но я могу посидеть здесь с тобой. Или даже поспать вместе, чтобы тебе было спокойно. Хорошо? Киллуа не смеет возражать, и Гон, кажется, принимает молчание за согласие. Он устраивается рядом на пледе, не ослабляя хватку, и бормочет бессмысленные обещания. Как бы Киллуа ни хотелось сейчас забиться как можно дальше от чужих касаний и взглядов, это не худшее, что с ним случилось за день. Если такова цена, чтобы выиграть ещё немного времени, он готов её заплатить.