Зависимость

Пугод звучит слабо, почти отчаянно; его голос дрожит. Жирафа это откровенно пугает. Потому что, ну, это ведь Пугод — он подчас для Надзирателей опора надёжнее МоддиЧата со своими хитроумными планами и убеждениями, и его голос — этой силы отражение. Обычно так. Сегодня в принципе ничего не как обычно. Сегодня Пугод отчаянно цепляется за них в поисках помощи, дрожа, и прячет слезящиеся глаза не под полями шляпы, а за локтём и взмокшей чёлкой. Жираф с Модди переглядывается почти нерешительно. Дело слишком серьёзное. Афродизиак почти как алкоголь работает — они вдвоём знают не понаслышке — помутняет рассудок, расслабляет тело чересчур и совершенно не проецирует реальных желаний человека. Особенно пугодовских; несмотря на компанейскую натуру, поддерживающую гейские шутейки, его взгляд на романтические и сексуальные отношения был общеизвестен — тот в них заинтересован не был и в ближайшее время связывать себя ни с чем таким не планировал. Жирафу страшно — ненароком навредить другу в желании помочь и потерять его после, запершегося в себе ото всех. Модди, по взгляду видно, опасения эти разделяет; на стол оглядывается в поисках… — Нейтрализатора нет, — шепчет Пугод, замечая жест. Модди изгибает бровь в немом вопросе. — Не разрабатывал. — Придурок. — выплёвывает Жираф, натягивая на пятнистые пальцы перчатки от чужого хазмата — свой давно уже валялся где–то в сундуке, ненужный из–за радиоактивности. По сути почти сдаётся воле случая; радиационное заражение колющее опасно для других, и касаться кожа к кожей товарищей он не собирается. Хотя несколькими часами ранее прожёг пол в миллиметрах от ботинок Альцеста своим плевком. Не важно, это другое. Пугод выглядывает, глазами из–под рукава сверкая: — Вы слишком много думаете, — шипит «пострадавший», и взгляд его, хоть и с непривычным циановым отблеском да ещё влажный от недавней слезливости, твёрд и решителен, — Я прекрасно отдаю себе отчёт, о чём прошу. — Сомнительно. — вздыхает Модди и помогает ему перебраться на кушетку. Пугод предусмотрителен, у него даже в лаборатории есть место для сна и отдыха, ведь от экспериментов не хочется отходить ни на шаг. Он на постель садится послушно, пока его колышет дрожь нарастающего возбуждения, и мантию чужую из цепкой хватки выпускать отказывается. — Пугод… — Пожалуйста… — просит второй раз за день в открытую, глаза мутнеющие жмурит, прячет снова, губы сухие облизывает и дёргается из–за растущей чувствительности. Жираф вдыхает глубоко, надеясь успокоиться, но вместо этого впускает в нос разбавленный сыростью пещеры сладковатый аромат и взрывается: — Если оттолкнёшь нас после этого, я тебя ударю. Пугод кивает. Для них с Модди словно зелёный — или циановый, как его глаза сейчас? — свет загорается. Жираф рядом с другом усаживается, со спины обнимает. Руками в перчатках забирается под пиджак, цепляет пуговицы жилета, позволяет запрокинуть голову на своё плечо. Пугод мешает тяжёлое дыхание со стонами, выгибаясь от прикосновений, ноги согнутые раздвигает неосознанно. Глаза под взмокшей чёлкой прячет, отворачивается, губы кусает — ему наверняка неловко, непривычно, но избавиться от дискомфорта хочется. Жираф очень хочет ему в этом помочь. Фиксирует его голову ровно, удерживая за подбородок, и на Модди смотрит выразительно. — Целуй, — говорит требовательно, и у всех троих что–то необычное внутри вздрагивает предвкушающе. МоддиЧат устраивается меж разведённых пугодовских бёдер, проводит ладонью по его щеке на пробу почти невесомо, что юноша за его пальцами тянется, насколько позволяет жирафова хватка. И абсолютно не сопротивляется, когда Модди меняет руку Жирафа на свою и, цепляя пальцами пугодовский подбородок, накрывает его губы своими. Это даже немного завораживает: то, как мягко и неторопливо они целуются, как Пугод приглушённо стонет от пьянящей чувствительности из–за непрекращающихся прикосновений Жирафа и ладонью по плечу Модди ведёт, притягивая ближе. Жираф заглядывается. Любуется изгибом пугодовской шеи и моддичатовской рукой на ней — контраст. Они поцелуй разрывают с громким чмоком и лёгким полустоном на выдохе, и эти звуки будоражат. Хочется услышать ещё. Хочется увидеть ещё. Жираф вдох делает глубокий, прикрывая глаза. Пещера пропитана приторной сладостью, воздух пропитан приторной сладостью, наркотик в теле Пугода — приторная сладость. Модди сладкого не любит, но от него оторваться не может, и это завораживает И как–то этическая сторона вопроса уходит не то что на второй — на пятидесятый план. Не зря они — люди, что не гнушаются любых методов для достижения своих целей, — объединились в Надзирателей. Пугод дрожит в их руках, подставляется под горячие ладони Модди, под шершавые перчатки Жирафа, давит стоны, лицо пытается прятать в смущении. Модди фыркает, глядя на прикрытые локтём глаза, за рукав пиджака его тянет, предмет одежды стягивая. К нему же на пол жилет отправляется. Циановый галстук — яркая вишенка на куче чёрно-синей ткани у постели. Пугод всегда любил прятаться в слоях одежды, и избавлять его от этих слоёв почему–то приятно. Жирафу тоже не нравится, что Пугод губы кусает, пытаясь не выпускать наружу звуки стыдливого удовольствия. Поэтому голову его за волосы тянет, заставляя обнажить кадык, пару пуговиц на рубашке дёргает и немного подталкивает корпусом вперёд, чтобы Модди зубами прихватил кожу на шее, спускаясь к ключицам, плечам. Пугод в таком положении рот закрыть не может, чтобы стоны глушить, и наполняет комнату звонким эхо. Пальцы в моддичатовские кудри вплетает, то за них оттягивая от себя, то вжимая обратно в выгодное ему место. Ухмылку Модди наверняка кожей чувствует. Рубашка теперь расстёгнута полностью. Разница в их надзирательских костюмах кажется забавной. Пугодовский — многослойная подарочная упаковка, а МоддиЧат и Жираф свои подгоняли одновременно под комфортное нахождение в знойной пустыне и на продуваемом морским ветром спавне. Синьор за плотный плащ на моддичатовских плечах — такой же, как его собственный — тянет, заставляя скинуть его на пол. Пугод этим пользуется, сквозь сатиновую рубашку гладит сильное тело в ответ на горячие укусы и властные ладони на бёдрах, что облегчают состояние. Лопатками трётся о бусинки пирсинга жирафьих сосков, сквозь водолазку из мелкой сетки проглядывающие. Жираф теперь хочет, чтобы он их коснулся. Жираф слюну вязкую сглатывает, переходя ладонями на скрытые плотными брюками пугодовские бёдра. Напряжённые, те неосознанно нагоняют воспоминания о ногах МоддиЧата, чуть более мускулистых — Синьор видел вживую и имел честь касаться голой кожи, пока бинтовал рану от особенно глубокого паучьего укуса. Результаты пугодовских тренировок определённо проявляют себя, и Жирафу хочется раздеть его полностью, глазами каждый уголок сожрать, облапать голыми руками, следов оставить. Он Модди даже завидует немного — тот в чужую ключицу с упоением вгрызается, соски чувствительные зубами прихватывает и смотрит на лицо «жертвы» так голодно, что зависть перекидывается на Пугода, и оказаться хочется уже на его месте. Если их так несёт от паро́в, что будет от прямого воздействия? Пугод вскидывает руку назад, цепляясь за жирафовское плечо, когда тот звучно щёлкает пряжкой чужого ремня и по напряжённому члену проводит кончиками пальцев. Гортанный стон в пятнистое ухо гонит по телу мурашки и дрожь, в паху отдающуюся. Грубая ткань перчаток, должно быть, при дрочке вызовет неприятные ощущения; Жираф и Модди это понимают, потому Пугода трясёт в их объятиях, когда МоддиЧат сжимает его член широкой мозолистой ладонью, а Синьор руки перекладывает на бёдра и грудь, лапая откровенно. Кожа у Пугода наверняка мягкая, гладкая. Жираф, не удержавшись, носом по пульсирующей вене на его шее ведёт, наслаждаясь бархатным прикосновением, пропахшим пóтом, сыростью пещеры и сладостью. От сочетания голову кружит. Взглядом с МоддиЧатом встречается совершенно случайно. Тот у него пьяный, горящий, пожирающий. Собственнический. От такого дыхание спирает, тянет в паху, во рту пересыхает. Его левый глаз чуть прищуривается, блестит хитринкой, сухие губы гнутся в хитрой усмешке. Модди рубаху с себя тянет, тканью подола накрывает жирафье лицо ниже носа и целует сквозь неё. Пугод в его плечо прыскает, оценивая изобретательный подход. Жираф сопит, не отрывая от чужого лица сердитый взгляд, пачкает ткань слюной и отрицать не может — горячо. Особенно, что в таком положении Пугода плотно зажимает меж их телами, сталкивая его кожа к коже с МоддиЧатом, и он от такого скулит восторженно. Идея приходит быстро. Стоять на коленях Пугод сам не может — Жираф его держит за талию, крепко сжимая ладони, вжимается скрытым в тонких штанах членом в его задницу, кусает через висящую на плечах рубашку и с наслаждением трётся. Модди прижимается к шляпнику спереди, за шею держит крепко, заставляя смотреть в глаза, губы его кусает, облизывает и оба их члена надрачивает неспешно широкой ладонью. Каменные стены отражают совокупность сбитого дыхания, хриплых стонов, гортанных вскриков, хлюпанья предэякулята и шороха оставшейся одежды. Спёртый воздух наполнен навязчивой сладостью, кружащей голову, что смешивается с запахами секса — потных тел и телесных жидкостей. Пугод дрожит, задыхается, срываясь на редкие вскрики, пытается уцепиться за них ослабевшими пальцами в поисках опоры и навстречу прикосновениям подаётся с упоением. Оргазм настигает внезапно: Пугод распахивает закатывающиеся циановые глаза, рот раскрывает в немом крике; его бьёт крупной дрожью, и он опирается лбом о плечо кончающего Модди, обмякая и словно учась дышать заново. Жираф от такого зрелища пугодовские бока до синяков сжимает и пачкает собственные штаны, пряча лицо в обтянутых атласом лопатках. Дышать нечем. Эйфория проходит, оставляя за собой приторный запах секса и полубессознательного Пугода, чьё лицо пропитано облегчением. Сперма, смешанная со скалковым концентратом, моддичатовские бёдра запачкала. Жирафу, по какой–то причине, смешно. Они могли бы произошедшее не обсуждать, забыть и двигаться дальше, потому что, по сути, в отношениях между ними действительно не поменялось ничего. Да и последствия помощи заражённым в побеге не заставили себя долго ждать: Жираф готов закинуть Дровосеков и Якудза в генератор «Горизонта» собственными руками за их твердолобость и тупость. Но вместо этого Пугод действительно не бежит от проблем — в основном потому, что отказывается использовать ноги и для длительных перемещений использует элитры, из–за чего впадает в некое подобие депрессии, когда распространившаяся радиация эти самые элитры из строя выводит, — и приглашает соклановцев к себе на ужин для разговора. Жираф на самом деле рад, что никто никого не избегает, хотя признаёт, что самому иногда бывает тяжело смотреть друзьям в глаза после внезапного ночного наплыва воспоминаний. У Пугода на базе всё ещё немного пыльно из–за непрекращающегося строительства, но смесь ароматов тыкв и обточенных брёвен отчего–то наполняет уютом почти так же, как небольшой особняк МоддиЧата на заснеженном холме — Жирафу больше нравится выпивать у друга, чем в баре Джея, как раз благодаря тёплому чувству. Перемещаться по коридорам, часть которых недоступна без элитр, неудобно до крайности, но Пугод — крот, прорывший тонну секретных лестниц вместо постройки внешних, что испортили бы всю гармоничность жилища. Или вгоняли бы его в депрессию ещё больше. За длинным столом было бы крайне неуютно сидеть друг напротив друга на разных концах, поэтому они усаживаются ближе: хозяин во главе стола и его гости по обе стороны от него. Жираф ощущает прилив уверенности, словно на официальном собрании, где он также находится по правую руку от лидера. Пугод с неприкрытой гордостью презентует им собственноручно приготовленные блюда, задорно разгоняет с Модди какую–то шутку и, естественно, в сотый раз жалуется на загрязнение воздуха, мешающее элитрам работать. Сильный звонкий голос заполняет полностью большую галерею своей торопливой речью, количеством выплёскиваемых мыслей, заразительным смехом; Жирафу комфортно. Он с удовольствием жуёт свой говяжий стейк прожарки «медиум», вставляет шутки в разговор и искренне наслаждается спокойствием, таким редким в последние дни. Но игнорировать слона в комнате более не возможно. Жираф звонко, чтобы привлечь внимание товарищей, ставит бокал с принесённым МоддиЧатом вином на столешницу и подбородок подпирает ладонями. — Это всё, конечно, чудесно, — тянет чуть лениво, хитро глаза щуря, — Еда превосходна, и ваша компания мне бесконечно приятна, — хозяину дома льстит в открытую, — Но, Пугод, ты хотел нам сказать что–то другое, ведь да? Модди заметно губы кривит; очевидно, желал избежать неприятных разговоров. Но Жирафу важно услышать подтверждение происходящего — что они не в обиде друг на друга, что ничего внезапно не оборвётся между ними, как было с… Он просто хочет удостовериться. Пугод это, видимо, понимает. С кривой улыбкой откладывает свою шляпу на пропахшую кактусами столешницу — верх оказываемого доверия — и на спинку стула откидывается. — Спасибо сказать хотел, — говорит на удивление просто, без пафосности, щёку немного ногтём почёсывает в неловкости и улыбается обворожительной лёгкой улыбкой. — И узнать, не сердитесь ли вы на меня за это. Скептицизмом во взгляде Жирафа можно подавиться. — Я обещал тебя ударить. — Если я спрячусь. — напоминает Пугод. — Но я здесь. — Что ты думаешь об этом сам? — подаёт голос Модди, напустив нарочито скучающих ноток в голос. Пугод тянет хмыканье, сначала пытаясь разобрать подтекст вопроса, а после — задумавшись над ответом. — Моё мнение, в целом, не поменялось, — выдаёт странной загадкой, — Но это было на удивление хорошо, так что я не возражаю. — У тебя всё ещё нет нейтрализатора? — Не работает на таких поздних стадиях. Невысказанное «Ты проверял?», застывшее в глазах товарища Пакет встречает отводом глаз и нервной улыбкой. Жираф думает, что ему всё же не почудился тайно пробравшийся в лабораторию друг. — Но я разбавил концентрат, и теперь он не бьёт в голову так сильно! — торопится возразить чужому беспокойству. — Мне слишком сильно нужен этот уровень эффективности, так что повышенное возбуждение — вполне справедливая цена. Могла быть побочка похуже. Жираф помнит одержимость Пугода этим исследованием, его вспыхнувшие жадной удовлетворённостью глаза в момент введения субстанции и собственное невероятное восхищение от чужой почти пугающей собранности, чёткости планов и руководства. И, в целом, необычное увлечение друга принимает. Как и Модди, хоть он и делает это с небольшой натяжкой. А потом принимают и концентрат, потому что справляться с делами невыносимо тяжело. И понимают в полной мере, почему Пугод так от него зависим. Единственный минус, что принимают они его втайне от изобретателя, что приводит к неприятным последствиям, с которыми приходится разбираться достаточно долго, но энергетик становится важной частью их деятельности Надзирателей. Почему–то. Без будоражащего бурления под кожей и роя структурированных мыслей в голове уже не выходит вернуться к надзирательским делам. Наверное, одной из причин является то, что они оказываются в одной постели снова. И ещё раз, и ещё, и несколько после. В какой–то момент это становится нормой, удовлетворяющей всех. Одна из самых горячих сессий — когда радиация наконец оставляет тело Жирафа, и это становится предлогом для полного его измождения. Даже невозможность для Модди принять вещество Пугода не останавливает — отчего–то хочется друга, наконец, нагнуть. Модди с Пугодом в четыре руки с Синьора одежду стягивают сразу же, как только афродизиак заявляет свои права на контроль над ними. Ему даже немного неловко наконец оказаться перед партнёрами полностью обнажённым, но до дрожи приятно ощущать нетерпение в чужой суетливости и голод неприкрытый во взглядах, пожирающих открывшийся вид. Пугод его лицо к себе тянет с несвойственным рвением и в губы впивается, разделяя концентратную сладость. Языком юрким по и так мокрым губам скользит, жадно сминая их своими. Жираф в поцелуй мычит приглушённо от восторга, словно подарок долго желаемый на Новый год получил. И распаковывает, когда МоддиЧат их прерывает почти ревниво, оттягивая жирафьи волосы, и сам его губы в плен захватывает. Пугод стонет от одного только их вида, пока Жираф задыхается откровенно, но поцелуй углубляет, превращая его из неторопливого в более дикий, под горячие укусы подставляясь довольно. Пугод касается его тела везде, где только может достать. Так жадно и быстро, что Жираф понять не успевает, где именно находятся чужие ладони. Модди же оглаживает его более размеренно, едва не с ленцой, но Синьор знает — он наслаждается, растягивая удовольствие. Жаркое дыхание, опаляющее шею, подтверждает догадку. Хорошо, приятно. Необходимо. Мало. В голову пульсацией бьёт пугающее желание, но не пойти у него на поводу — пожалеть сильно. Жираф о слишком многих вещах в своей жизни жалеет, а сделку между собой они давно уже заключили; причины себя сдерживать нет ни единой. Приторность по организму разносится вместе с эйфорией от чужих к его телу прикосновений, и уже не понятно, кто контроль держит — он сам или энергетик в его крови — но навстречу ощущениям подаётся с упоением. У Пугода острые зубы, следы от укусов остаются отчётливые. Жираф множество раз видел, как они расцветали на теле МоддиЧата, но теперь сам чувствует это лёгкое жжение, упивается им. Взгляд Пугода — чистое ликование, дрожащее в предвкушении. Ладони Модди на бёдрах — искрящаяся жадность, обжигающая желанием. Синьору дышать тяжело от осознания, что всё это направлено на него, и только на него одного. На коже ни одного нетронутого участка не остаётся; поцелуи, укусы, касания чередуются. Пугод смотрит так насмешливо в ответ на громкий вскрик из–за очередного оставленного следа, языком по набухшим соскам щёлкает, дорожкой из засосов опускается к чужому члену. Жирафа крупной дрожью бьёт: чтобы сам Пугод перед ним на колени!.. Но он лишь оставляет новое алеющее пятно на бедре и поднимается обратно, впиваясь в искусанные губы. Стон слегка разочарованный в поцелуе глушит. Модди их на постель толчком валит и звонко шлёпает Жирафа по ягодице. Пугод выглядывает из–под него, на МоддиЧата глядя осуждающе: шансов полностью раздеться теперь нет. Жираф устраивается удобнее, ёрзая на пугодовских бёдрах, под его ладони подставляется, сам чужую шею выцеловывает остервенело. Модди заглядывается на них немного; губ Пугода касается быстрым чмоком, прижимаясь к пятнистой спине тесно–тесно. Волосы пугодовские с его лба откидывает, и Синьор теперь может наслаждаться меняющимся цветом радужки; у него самого глаза сейчас точно такие же под действием наркотика — бирюзовые, циановые. Пьяные. МоддиЧат губами сухими по жирафьим позвонкам скользит, заставляя того в спине гнуться красиво от непривычных ласк, и опускается всё ниже, только Пугод его в очередной поцелуй утягивает, не давая бдительности забить тревогу. Поэтому Жираф захлёбывается в оглушительном стоне, когда язык Модди оглаживает сжатое колечко мышц. Удовлетворённое хмыканье обжигает кожу. Юркая мышца слегка проталкивается внутрь. — Тише, тише. — шепчет Пугод с усмешкой. Щёки покрасневшие пальцами гладит мягко, лбами сталкивает, ловит взгляд дрожащий, подёрнутый плаксивой мольбой. Пугода в открытую кроет от восторга, от беззащитности партнёра в его объятиях. — Расслабься. И ягодицы его сжимает, разводя в стороны, чтобы Модди было удобнее. Жираф дышать не успевает. Стонет громко, скулит в пугодовское плечо, запахом его окружён. Член стоит так болезненно сильно, посылая острые волны от трения о чужие брюки. Разум плывёт, в ушах скалк бурлит. Сладкая томность переливается в сладкое безумие. Много. Хочется больше. Язык МоддиЧата стенки податливые изнутри дразнит, слюна вязкая на коже сохнет. Пальцы, покрытые ароматной смазкой, проникают поочерёдно, растягивая аккуратно, неторопливо — Модди прекрасно осознаёт важность процесса. Жирафу так до странного приятно, что голос сдерживать не получается, глаза закатываются, бёдра неосознанно подаются навстречу. Странно. Хорошо. Приятно. Модди изловчается, умудряясь стянуть с Пугода брюки с бельём; тот вздыхает блаженно от недолгого трения их с Жирафом членов друг о дружку. Недолгого — потому что МоддиЧат любезно помогает ему насадить Синьора на себя. Распирающе. Сладко. Оглушающе. Жираф действительно оглушает, наслаждаясь долгожданной наполненностью. К Пугоду прижимается, ластясь под прикосновения жадных ладоней, сам его шею и ключицы кусает, пытаясь заглушиться. Лидер ему в ухо дышит горячо, пересчитывает рёбра пальцами, ягодицы сминает, помогая на члене двигаться. Под укусы жирафьи подставляется, откидывая голову так, чтобы взглядом — с Модди. Тот смотрит с прищуром заинтересованным, сам пятнистую спину гладит, но глаза в глаза — с Пугодом, циан к ониксу. Словно безмолвный диалог ведут; Жирафа это до дрожи доводит каждый раз. — Уже не такой разговорчивый, погляди, — ехидничает МоддиЧат, прихватывая зубами мочку пятнистого уха. Языком по ушной раковине, сохраняя зрительный контакт с Пугодом — вульгарность. Синьор колкость, посвящённую его грязной разговорчивости, принимает за вызов; думает, что хватит бездумно растекаться лужей, пусть сегодня и дозволено. У Пугода лицо окрашивается похотливым восторгом, когда он видит как откинувшийся в моддичатовские объятия Жираф восседает на его бёдрах, и тот ухмыляется, привыкнув к будоражащему чувству наполненности. — Нравится вид? — усмехается, чувствуя, как крепчает хватка на бёдрах. Пугод хихикает на выдохе, закатывая глаза; разговорчики Жирафа всегда проходятся по его границе стыда и возбуждения. Ругает Модди за провокацию. Модди и сам давит смешок, пока выцеловывает пятна на жирафьих плечах, зализывая пугодовские укусы, и с пирсингом в чувствительных сосках играется ненавязчиво. У Жирафа зреет план. — Только у тебя рот не занят, Пугод, — и чувствует по смене темпа вздохов на шее и сжавшимся на его штангах пальцам, что МоддиЧат прекрасно понял его намёк. Рот Пугода невероятно талантлив. Уж так сложилось, что его бесконечная болтовня — не только красноречие и дипломатичность, но и развитый язык. Он слишком горд, чтобы позволить себе вставать на колени — по крайней мере, слишком часто. И ещё ни разу — перед Жирафом, в частности из–за его радиоактивности. Однако, как минимум, выглядит это эффектно, потому Синьор наблюдает с томным стоном за тем, как Пугод, повернув голову, обхватывает мокрыми губами член Модди, одновременно с этим до синяков пятнистые бёдра сжимая. У МоддиЧата глаза мутнеют; будь он под эффектом — вспыхнули бы цианом ярче; он пальцы в чужие волосы вплетает, контролируя движения, и искренне наслаждается горячим ртом, так восхитительно его принимающем. Пугод с ним снова глаза в глаза, сверкает магической бирюзой, и как будто сам упивается чужим возбуждением на своём языке. — Выглядишь невероятно, — Жираф от такого доволен, едва не облизывается. — А насколько же невероятен твой рот, Пугод? — Как всегда изумителен, — Модди его настрой разделяет сполна, усмехается, глядя в чуть нахмуренные пугодовские глаза с вызовом, — Не порадуешь и Жирафа сегодня? Пугод с громким пошлым чпоком его стояк изо рта выпускает. — Обойдётся, сегодня на него другие планы. И добавляет к своему члену пальцы. — Блять, ёбаный Пугод, — шипит Синьор, выгибаясь, отчего проникать в него удобнее. Пугод хихикает с ехидным лицом, не отрывая от него взгляда языком по головке моддичатовского члена щёлкает, что тот жмурится с дрожащим выдохом, и почти мурчит: — Ёбаный здесь только ты. Как тебе идея, Модди? — Отлично. Давно пора. Жирафа крупной дрожью бьёт; внутри него чёртов член Пугода и их с МоддиЧатом пальцы, чего много–много–много, но так мало–мало–мало. Не скулить от желания не выходит, как и осознавать происходящее трезво. Скалк бурлит под кожей, требуя утолить жажду, и Жираф позволяет себе пойти на поводу у опьянения. — Глубже, больше, ну пожалуйста, быстрее, — едва не кричит, теряясь в ощущениях, в наркотике, в зажавших его телах. А Пугод с Модди, как назло, будто специально тянут время, растягивая его так неторопливо, что слёзы на ресницах выступают. Оба самозабвенно искусывают пятна на его плечах и шее, Пугод свободной рукой со смешками весёлыми играется с пирсингом в жирафьих сосках, исполняя давнее желание. — Мы наконец–то до тебя добрались… — шепчет лидер, цианом возбуждённых глаз в самую душу зарываясь. — …и ты думаешь, что мы так просто тебя отпустим? — заканчивает за ним Модди, пальцы внутри разводя. Жирафу только скулить остаётся от безысходности. — Ну пожалуйста, — и умолять. Глядя Пугоду в глаза, хватаясь за руки Модди. До того, что они насмехаются над ним откровенно. И всё–таки изволяют сжалиться. — Блядство, Модди, ты бы видел его лицо, — пугодовский стон вместе с ответным моддичатовским мычанием, звучат, как сквозь толщу воды, и сейчас не важны совершенно. Потому что Жирафа изнутри растягивает двумя твёрдыми членами, и он вот–вот задохнётся от переизбытка. Жираф запоминает этот отрывок ощущениями. Совершенно не представляет, что срывалось с его языка, пока его нещадно трахали. Зато сохраняет в памяти чужие губы на своих — попеременно, то пугодовские, то моддичатовские, — отзвук матов в стонах Пугода — несвойственное ему сквернословие — обжигающее дыхание Модди на коже, жжение от укусов по всему телу, крепкую хватку чужих пальцев, что синяками приятными остаётся после. О, и головокружительное чувство наполненности, в двойной мере удовольствием топящее. У Жирафа в голове только одно чёткое воспоминание: как Модди его руку перехватывает, устраивая где–то под пупком, и толкается с Пугодом одновременно так, что у Синьора с губ — крик, а под ладонью — отчётливый бугорок. Это заставляет слезы покатиться по щекам, потому что, наконец–то, так хорошо–невероятно–крышесносно, так чрезмерно–много–ещё. Так, что он едва сознание от оргазма не теряет, с распахнутыми глазами в пугодовскую ключицу уткнувшись, дрожа крупно в объятиях, пока сперма со скалком вперемешку несколькими короткими выстрелами пачкает их с Пугодом животы. Даже немного интересно: не будь она заражена стимулятором, заставил бы его Пугод слизать всё до последней капли? Кончили бы в него без защиты, наполняя до краёв? Модди бы мог, всё равно не принимал психотроп в этот раз. Вопрос, конечно, даст ли Пугод ему доступ к ним теперь, после восхитительной глупости, едва МоддиЧата не убившей. Возбуждение вскоре сменится на настороженность.