Фруктовая корзинка

Скай всё же дорисовал картину страха и скинул обе доктору Йиму в чат. Тот отметил обе стикерами и написал, что ему есть над чем подумать. После этого художник хотел выкинуть картину страха, но Прапай забрал и унёс её к себе со словами: — Подержу пока твой страх у себя. Можешь не бояться. — и на сердце омеги стало тепло. Всё это время Прапай тщательно соблюдал дистанцию между ними, стараясь не вторгаться в личное пространство Ская, непременно заглядывал в комнату омеги утром перед работой, принося травяной чай, и вечером приходил после совместного ужина. Он купил несколько альбомов с морскими пейзажами и оставил их на столе омеги. Написал доктору Йиму с вопросом, можно ли отвезти Ская на море в ближайшие выходные. И доктор ответил утвердительно, напомнив, что Скай всё еще нуждается в защите, а потому Прапаю придётся выбрать какое-то довольно камерное место для отдыха. Идею Прапая насчёт картины страха Йим тоже одобрил. Он помнил, как его самого обдало омерзением от одного лишь взгляда на словно шевелящийся тёмно-бордовый ковёр из жадно протянутых ладоней и пальцев. Скай смог так изобразить руки, что, казалось, они непременно дотянутся до зрителя и затащат его в клубящийся позади них чёрный провал безысходности. На переднем плане ладонь была самая большая и имела один нюанс — небольшой шрам под большим пальцем. Йим понял, что у большой ладони был конкретный хозяин, и именно он, скорее всего, являлся основным страхом Ская. Поражённый такой подачей, доктор согласился с Прапаем. Картину страха стоило сжечь. Скай жил в особняке уже третий день и, откровенно говоря, был смущён тем, что не спешил домой, к Рейну. Он категорически отрицал, что его крепнущая связь с альфой делала этот дом лучше и уютнее собственного. Что Рейна в его сердце способен кто-то заменить. Но… Уходить не хотелось. Он научился готовить ту самую буженину и освоил пару десертов специально для друга, кое-как оправдывая этим своё пребывание в особняке Фаттира. Но чем ближе было закрытие выставки, тем меньше поводов оставалось задерживаться. Непонятно было, почему Скай привязался именно к десятому января. Но ему нужно было к чему-то привязаться. Он списался с Пи Сомом и пообещал выйти на работу после десятого, рассчитывая успеть посетить ещё один сеанс с доктором Йимом. И дорисовать картину счастья. Да, несмотря на то, что все, от кхуна Вайю до последнего горничного считали картину законченной, Скай всё время что-то доделывал. — Привет, мой хороший! — в дверь после короткого стука, просунулась голова альфы. Час был неурочный, и Скай удивился. — Пойдём со мной. — Куда? — против своей воли, Скай насторожился. Головой он знал, что Прапай не причинил бы ему вреда. Но в нём всё ещё была эта тёмная пропасть, заставляющая испытывать страх и боль, часть его самого, живущая прошлым. — Недалеко, во двор. Я договорился с садовником, всё в порядке. И доктор Йим сказал, что это может сработать. Пойдём. — Пай вздёрнул брови и округлил глаза, делая Ская мягким и послушным. Он встал и вышел вслед за альфой. Его обувь тогда так и осталась у доктора Кханасавы, а Пи Прапай и кхун Вайю не могли упустить такой шанс, и едва удержались, чтобы не скупить половину новых коллекций обуви ведущих брендов. Теперь для обуви Ская можно было пристраивать к дому отдельную гардеробную. Но ему показали только две пары попроще, чтобы не испугать. Он сунул ноги в кеды и вышел во двор следуя за Прапаем, который направился в дальний конец сада. Там был сарайчик с инструментарием садовника и большая компостная куча. Там же стояла картина Ская и лежало несколько сухих веток и немного соломы. — Я уже всё приготовил, видишь? Я знаю, ты боишься того, что нарисовал. Мы с доктором Йимом говорили о том, что даже меня это пугает. И он сказал, что есть такая методика… Смотри. — Прапай сделал шаг навстречу, подхватил безвольно висящую кисть и вложил в ладонь Ская зажигалку. — Ты можешь сжечь свой страх. — Я? — растерялся Скай, отступая на всякий случай и сжимая в ладони маленький предмет. Он посмотрел на Прапая, на картину, стоявшую к нему изнанкой, на пышную зелень вокруг них. Сердце сжалось от страха. Скай боялся огня. Ни разу они с доктором Йимом ещё не говорили об этом. Но огонь — это боль и ожоги, это шипение кожи под раскалённым металлом, это капли расплавленного пластика на самых нежных местах, это незаживающие подолгу раны… Он попятился снова и уронил зажигалку в траву. — Если хочешь, это сделаю я. — Пай внимательно следил за омегой и мгновенно почуял его ужас. Горечь миндаля была пропитана дымом. Он ужаснулся и с трудом удержался, чтобы не обнять Ская, стиснув до боли, укрывая собой от того, что снаружи и, желательно, от того, что внутри. — Тебе не нужно будет самому зажигать огонь. Только увидеть, как сгорает страх. — Только смотреть? — Да. Но если ты не хочешь? — на лице Прапая появилась печаль и забота. Он помнил то, что сказал ему Йим — не давить. Не заставлять! Не причинять добро! Потому что для того, кто прожил в постоянном насилии годы, любое давление сродни тому же насилию. И даже добрая подоплека никак не перекроет ощущение былого ужаса. — Хочу. — Скай смотрел себе под ноги и твердил про себя: «Будь честным. Слушай сердце. Не бойся». Он действительно хотел избавиться от страха. И хотел увидеть, как этот страх уничтожает пламя. Пай шагнул к нему, но не коснулся, наклонился и достал из травы зажигалку. — Если хочешь, можешь ещё отойти, тебе всё равно будет видно. — он вернулся к месту аутодафе и аккуратно начал ломать хрусткие ветки, укладывая их в подобие шалаша. Сразу за ним он установил картину, теперь уже изображением к Скаю, подперев сзади толстой веткой. Добавил соломы понизу будущего костра и отступил на шаг, давая омеге всё рассмотреть. — Тебе хорошо видно? — он обеспокоенно оглянулся на тишину позади себя, думая, что Скай сбежал. Но нет, он по-прежнему стоял там же, прижав к груди руки в защитном жесте, глядя с непонятным выражением лица на картину среди веток и соломы. — М. — кивнул, мельком взглянув на Прапая, бледный, но решительный. В сердце альфы плеснула гордость за такого сильного мальчика. — Я могу поджигать? — М. Он поднёс пламя зажигалки к соломе, и она занялась почти невидимым на свету пламенем. Только тонкий прозрачный дымок потянулся у самой земли. Следом послушно загорелись тонкие веточки, и пламя лизнуло край окрашенного картона. Пай сделал шаг в сторону, не приближаясь к омеге, но держась между ним и костром. Костёр потихоньку разгорался, от горячего воздуха казалось, что пальцы и руки на картине и впрямь шевелятся, Скай смотрел на это, не отрываясь. Его зрачки максимально расширились, как у сомнамбулы, а губы шевелились. Он покрепче обнял себя за плечи, и Прапай с большим трудом подавил желание обнять беззащитного омегу. Нельзя. Пока нельзя, но совсем скоро он будет в полном праве защищать этого мальчика от всего на свете. Первым начал гореть картон по периметру картины, ползя маленькой волной светящихся угольков, пожирая красочный слой и основу. А потом, совершенно внезапно для обоих наблюдателей, вспыхнула середина, выжигая в чёрную дыру самую большую ладонь со шрамом, превращая её в обугленное ничто. Скай ахнул, не сдержав эмоций и увидел, как дёрнулся к нему Прапай, думая, что он испуган. Но нет. Это был не страх. В момент, когда пламя лизнуло ладонь и заставило картон в этом месте сперва покоробиться, а потом провалиться, оковы на его собственном сердце ослабели и рассыпались, разжались, как жестокие злые пальцы. Это была ещё не свобода, но большой шаг навстречу к ней. Свежий воздух с остринкой озона. Капля любви, упавшая на высохшую почву. Скай вздохнул слишком глубоко и быстро и чуть не упал от того, что закружилась голова. Его подхватил альфа. Бережно и осторожно касаясь, не давая повода заподозрить что-то или испугаться. Просто взял за плечи и прислонил спиной к своей груди. Не держал — поддерживал, оберегая от падения. А он даже не вздрогнул, не в силах оторвать взгляд от полыхающего холста перед ним. Картина горела так, словно была написана красками, смешанными с бензином. Пальцы, хищно тянувшиеся к омеге, пылали и превращались в угольки, в пепел, в ничто. Это действительно работало так, как и сказал доктор Йим. Это освобождало. Дарило радость. Скай смотрел и верил в то, что эти грязные жадные руки больше никогда его не коснутся и не посмеют сделать ему больно. И что пламя — это не только раны на теле. Это ещё и исцеление. Но только когда рядом есть тот, кто готов поддержать и окружить любовью. Это инстинкты? Пусть. Он не очень-то и верил в то, что без них будет кому-то нужен сам по себе. Зато внутри себя он чувствовал крохотный островок уверенности и света. Место, которое сулило ему возможность чувствовать счастье и радость от своего существования. Картина догорела быстро и осыпалась в костерок пеплом и угольками, теперь горели только ветки. — Мне потушить костёр? — спросил Прапай шёпотом в красное ушко. — Нет. — покачал головой Скай, и к радости альфы, даже не дёрнулся отстраниться, продолжая расслабленно покоиться на груди у мужчины. Он смотрел, как горят ветки и мысленно цеплял к ним разные воспоминания из своего прошлого в надежде, что и они теперь тоже сгорят. Его память художника держала в себе слишком много деталей, которых он не хотел. Конечно, можно было бы их тоже нарисовать и сжечь, но Скай не хотел поганить чистые холсты грязью из своего прошлого. Он хотел просто сжечь эту грязь. — Ты в порядке? — снова прошелестело в ухо, и его укутали тонким флёром озона. — Да. — ответил он шёпотом, хотя это была не совсем правда. То, что сгорало сейчас в его голове, заставило кулаки сжаться до белых костяшек. Не от страха — от отвращения. И впервые — не к самому себе. — Я хочу пить. Губы совсем пересохли, словно и он горел изнутри вместе с картиной. Он думал, что Пай уйдёт за водой в дом, а он разгребёт тогда палочкой кострище, чтобы убедиться, что не осталось ни одного кусочка его страха. Но Пай разочаровал его своей предусмотрительностью — достал из кармана маленькую бутылочку буквально на пару глотков. — Вот, пей. Она не очень холодная, конечно, но утолить жажду может, а дома я напою тебя холодным лимонадом. Скай взял бутылочку и просто вылил в себя, мгновенно впитав влагу, кажется, даже глотать было нечего. А костёр почти догорел. — Хочешь убедиться, что всё сгорело? Если не всё, у меня есть ещё пара веток и солома, мы не оставим этому страху ни малейшего шанса! — Пай даже не обратил внимания на решительное «мы», а Ская это и задело, и согрело. Он сейчас катастрофически путался в сильных эмоциях, которые трепали его, как бродячие собаки котёнка. Но на предложение проверить кострище, он кивнул и взял поданную Прапаем небольшую мотыгу. Подошёл на нетвёрдых ногах к костру и пошевелил обугленные веточки. Почти погасшее пламя взвилось ему навстречу ласковым котёнком, хоть гладь. Но Скай не стал. А аккуратно подвинул огню крохотный кусочек тёмного картона, который чудом разглядел в пепле. И пламя послушно сожрало клочок страха. Это было очень приятное чувство — кормить огонь своими страхами. Исцеляющее. Делающее его смелым. Скай снова поворошил угли. Больше ни кусочка картины не уцелело. Огонь медленно угасал, ему было больше нечего жрать. Скай повернулся к альфе и слабо улыбнулся. — Всё… — сказал он и внезапно потерял сознание. Очнулся он уже у себя в комнате. Рядом на кровати сидел Вайю, прикладывая к его вискам пахнущее уксусом холодное полотенце, а у двери маялся от неизвестности Прапай, не рискуя подходить близко. — Как хорошо, что ты очнулся, Скай. Всё в порядке? Голова не болит? — Вайю искренне беспокоился за мальчика и был немного зол на сына, который устроил омеге эмоциональную встряску невесть зачем. Ни Скай, ни Прапай родителям картину не показывали, не сочтя нужным. — Всё хорошо. — Скай даже смог улыбнуться. Зелёные яблоки вокруг него успокаивали своим ровным ароматом. Хотя всё равно хотелось озона. — Теперь мне намного легче, Пи Вайю… — Я рад. Поспи немного, пока я выпорю своего непослушного сыночка за то, что довёл тебя до потери сознания. Совсем ни о чём не думает! — оба омеги посмотрели на виноватого Прапая, который, понурив плечи, маялся у входа. — Не трогайте его, пожалуйста, он ни в чём не виноват! — попросил Скай, сжав ладонь Вайю в своей. Он не мог объяснить, что причиной его обморока был не страх, а облегчение. Не знал, как это описать. Всё ещё чувствовал много эмоций, в которых путался. Но, кажется, старший омега его понял. — Хорошо, я не буду. Значит, мой сын был хорошим мальчиком? — Вайю лукаво взглянул на Ская, а тот искренне ответил: — Да.