Фруктовая корзинка

Рейн постучался в дверь спальни друга, чтобы оповестить того о том, что альфа ушёл из их дома. Гостиная была уже проветрена, всюду во всевозможных ёмкостях стояли цветы, которые к счастью изрядно глушили посторонние запахи своим ароматом. Скай плотно закрыл дверь в спальню и даж заткнул снизу влажным полотенцем — при таком количестве цветов они оба рисковали заработать за ночь головную боль. Поэтому, подумав, Рейн собрал себе пару красивых букетов из гортензий и пионов, а остальные отнёс вниз администратору для украшения холла. Убив тем самым двух зайцев — и расположил к себе неулыбчивого бету, и избавился от лишних цветов. Но всё равно их было жалко отдавать, ведь Пи Пхаю так старался. Скай тем временем организовал ужин, то и дело отвлекаясь на призывные писки сообщений из Лайна. И то хмурился, то смеялся, открывая их одно за другим. — Это тебе твой Прапай написывает? — Рейн стащил из тарелки фрикадельку и сунул её за щёку. — Не мой. — Скай нахмурился, глядя на какого-то взбудораженного друга, и Рейн в раскаянии сильно хлопнул себя по губам ладонью. — Прости пожалуйста! Я не хотел!!! — Садись есть. И не хватай всё подряд, маленький невоспитанный омега. Лучше расскажи толком, что случилось. А то вчера ты ныл, с утра спал, в обед был похож на зомби, а сейчас краше цветов, которые по всему дому. — Ой, тут такое было! — рыжик тут же забыл обо всём и с горящими глазами принялся пересказывать Скаю всю свою сагу о неслучившихся поцелуях. Уровень трагичности Скай оценил в полной мере, особенно когда Рейн, краснея, признавался, как лапал альфу за самое дорогое. При всём своём отношении к этому гендеру в целом, смех сдержать было очень сложно, но и рыжик смеялся от души. И над собой, и над рафинированным девственным Пхаю. — А с чего ты взял, что он девственник? Ему же больше двадцати пяти точно. — усомнился Скай (никому-не-верь-особенно-альфам). — Он мне сам сказал. — Как? — Сказал, что до меня ни с кем не встречался. — Понятно. — разочаровывать радостного рыжика не хотелось, к тому же в общем Пи Пхаю выглядел приличным альфой. — Так вы теперь помирились? — М-м-м. — Рейн задумчиво потыкал фрикаделькой в закрытый рот. Мирились они сегодня минут пятнадцать без малого, пока у омеги губы не заболели. И оба были вполне довольны примирением. Пи Пхаю признался, что был настолько впечатлён чистотой своего омеги, что упустил очевидное, а Рейну услышанное пролилось бальзамом на романтичное сердечко. Теперь-то он точно никогда больше не совершит такую ошибку — не обвинит своего любимого альфу во всяком таком… Телефон Ская даже за ужином продолжал привлекать к себе внимание, и Рейн, выпав, наконец, к десерту из романтического тумана, поинтересовался, с чего такой кипиш? И Скай рассказал ему про выставку, концепцию своих трёх картин и желание нарисовать именно глаза Прапая. — Он с обеда шлёт мне свои селфи, у меня скоро свободной памяти в телефоне не останется! А нужное выражение поймать не может. Всё не то… — Скай снова открыл Лайн и пролистал несколько последних фото. — Ужас какой-то. Текстом он набрал то же самое. «Ужас какой-то…» «Я знаю! Пришли мне своё фото, и я буду смотреть на него. Тогда наверняка получится!» Похоже, Прапая сбить с позитива не могло ничто. Особенно если дело касалось истинного. Скай не любил фотографироваться, но это ведь было для очень важного дела? — Сфотографируй меня, пожалуйста. — попросил он Рейна, ещё не понимая, на что нарвался. Фото получилось сделать примерно через полчаса. Потратив на два десятка снимков ещё двадцать минут, Рейн ещё что-то там корректировал, пропускал через фильтры, затирал, поправлял. И потом скинул в чат Скаю два идеальных по его экспертному мнению фото: анфас и три четверти. Скай себя не узнал в макияже и с причёской, но Рейн грозился скинуть эти фото в домовой чат и в чат «Корзинки», и Скай, вздохнув, послал оба Прапаю. Ровно через пару минут на него посыпались снимки тех самых глаз. Тех, но они при этом все были разные. Рейн внаглую влез в чат вместе с другом и просматривая, выдохнул в какой-то момент: — Весь спектр любви! И Скай не мог с ним не согласиться. *** — Ну что, сработало? — Спасибо, Пай. Помирились. — Ты что-то расслабился, мой друг. Голову потерял. — Ну… В отличие от тебя… — Стоп, Пхаю, стоп. Тут мы на равных. Я, если уж на то пошло, тоже ни с кем не встречался. Только спал. Хотя, конечно, о флирте знаю чуть больше твоего. Жаль, теперь мне эти знания ни к чему. — Как у вас дела? — У нас? Смеёшься? Нет никаких нас. Есть он. И я. Раз в день у нас есть час на то, чтобы надышаться друг другом. И вот знаешь, мне всё больше кажется, что он рядом со мной старается не дышать вообще. Это больно, блин. — Ты же понимаешь… — Я подзадолбался понимать. Да, у меня нет другого выхода. И, если честно и начистоту, он действительно мне нравится. Но я устал. Ещё эта папина выставка, он теперь часто бывает у нас дома. Мы даже сократили дистанцию, я сижу на одном краю ковра, а он на другом, папин любимый персидский ковёр. У него длина три метра. И он всё равно боится. Отвлекается, забывается ненадолго и снова боится, стоит только на меня посмотреть. Я же не страшный!!! — Но ведь что-то должно измениться… А что с профессором? — Ну вот ещё и профессор. Он хотя бы понимает и даже, кажется, сочувствует. Являюсь к нему дважды в неделю, стою полчаса в разных проводах и датчиках, сдаю феромонный анализ, рассказываю, сколько раз за сутки стояк, и отправляюсь домой. Жаль, что мы сейчас даже забить на работу и свалить в клуб не можем. Я бы напился. — И я… — Что я слышу! Так, решено, суббота, клуб «Солнечная ночь» и никакие отговорки не принимаются! Иначе я рискую просто сдохнуть. — Хорошо, — в трубке было слышно, как улыбнулся Пхаю. До Рождества и выставки господина Фаттира оставалась неделя. *** Йим был, в принципе, доволен тем, как Скай реагировал на их совместную работу. Он нашёл в себе силы чаще видеться с истинным и даже, по его словам, сократил дистанцию и позволил альфе находиться в поле своего зрения. Но было и негативное. Скай, осваивая это чувство любви к себе со стороны окружающих, словно стал ещё более виноватым. Он послушно принял главный постулат Йима — не подстраиваться под чужие ожидания. Но и, понимая, что им не соответствует полной мерой, никак не мог успокоиться. Помогали таблетки, которые он продолжал принимать, рисование и феромон альфы. Ещё доктора заботило то, с какой методичной настойчивостью у него интересовался состоянием пациента профессор Паначай. Он спрашивал, продолжается ли лечение, примерно раза три в неделю, а также интересовался, когда можно будет провести обследование пациента. Честно говоря, Йим пока не нашёл аргумента, чтобы профессор ограничил свои изыскания только истинным альфой, но с другой стороны понимал, что для очень многих истинных исследования Паначая могли бы стать подарком судьбы или спасением от лишней боли.Но отдавать мальчика на растерзание этому бездушному роботу он не хотел. Насколько бы ни восстановился Скай, профессор Чай способен был разрушить своим неверием и презрением любой прогресс. — Здравствуйте, доктор Йим. — вспомнил солнце — вот и лучик, батьего. Йим поморщился и даже не стал натягивать маску профессионального радушия. Оба они, и Чай, и Йим, знали, что он не испытывает ни капли расположения к альфе. — Какими судьбами, профессор? — Заехал взять у доктора Конгсакула результаты анализов омеги. — Ская. — Да. Иного способа получить кое-какие показатели у меня нет. И вы тому причина, доктор. — Я не был бы столь категоричен, назначая виноватым меня в том, что рушится под весом вашей предвзятости, профессор. Будь вы более человечным… — Зачем? — Что — зачем? — Зачем мне быть человечным? Доктор, я понимаю, что вы и в малой мере не можете представить, каково мне было, но поверьте на слово — это не моя прихоть, это способ выживания. Йим растерялся. Возразить было нечего, но очень хотелось. К тому же они не доктор и пациент, а совершенно посторонние друг другу люди, и заниматься состоянием профессора не его задача. — Вы правы. Я не имею понятия, что пережили конкретно вы. И полагаю, никто из моих пациентов никогда не переживал такое. Но боль каждого человека достойна утешения. И состояние каждого может быть комфортнее, чем вынужденная агрессивная изоляция. — Йим прикусил губу, когда понял, что всё же не удержался. Впрочем, Паначай лишь улыбнулся. Холодно, но без ненависти или презрительного снисхождения. — Доктор, не старайтесь выглядеть лучше для меня. Вы прекрасный специалист, насколько я слышал. Я же не ваш пациент. — А хотите? — Чего? — опешил профессор и впервые растерялся настолько, что позволил холодной маске равнодушия приоткрыть истину. — Стать моим пациентом. — какое-то неконтролируемое вдохновение напрочь снесло Йиму крышу. Сам же себя потом проклянёт за это! — Мне? Вашим? — Ну да. Что вы теряете, собственно? — М-м-м. Скажите, доктор, вы бета? — А это здесь при чём? — Просто интересно. — Омега. — Йим поскучнел. Сейчас этот хамящий сухарь выльет на него ведро помоев и свалит, плюясь от того, что омега посмел предложить помощь альфе. — Я согласен. — Что? — Я согласен стать вашим пациентом. Только постарайтесь не использовать на мне феромоны. Это иногда вызывает у меня неконтролируемый гнев. Окружающим я вреда не наношу, но себе могу. Не хотелось бы. — О. Да. Конечно. Спасибо. Я проверю своё расписание и сообщу, когда мы сможем начать. Вот мой контакт, вы можете написать мне, какие именно вопросы вы хотели бы проработать со мной. — Спасибо. — на лицо профессора снова вернулась маска холодного отрешения, но сквозь неё интересом искрились удивительно светлые для темнокожего тайца глаза. *** Скай, закончив картину, не хотел её показывать никому до самой выставки, поэтому сам отвёз для подбора в ту же багетную мастерскую, которая подрядилась оформить все картины для мероприятия. И забрал тщательно упакованную картину он тоже сам. Ездил на омежьем такси абсолютно самостоятельно и немало собой гордился, ведь не шарахался в испуге от людей и не испытывал изнуряющего ужаса от того, что приходилось говорить с незнакомцами. Люди вообще стали казаться ему более добрыми что ли. Он был склонен считать, что это всё таблетки доктора Йима. И хороший крепкий сон. И… Может быть самую крошечку — феромоны альфы. Он не пускал в свою комнату Рейна уже полторы недели. Потому что десятками с каждой стены на него смотрели глаза Прапая. «Это всё эскизы, они нужны для работы» — оправдывался он сам перед собой, но перед тем, как погасить ночник, каждый вечер вглядывался то в одни, то в другие. Неуловимо разные, они все смотрели на него с любовью, обожанием и заботой. И нежностью. И даже — страстью. Вот её точно не было ни на одном присланном Прапаем снимке. То ли альфа и впрямь тогда этого не чувствовал, то ли убрал, сортируя сэлфи по уровню безопасности для своего омеги. Скай этого не знал и не спрашивал, хотя и было интересно. Пока шла работа над третьей картиной, он регулярно, читай — ежедневно, бывал в особняке Фаттира. Кхун Вайю даже предлагал ему перебраться к нему жить, но старший альфа безумно пугал Ская. Строгий и холодный, как бы он отреагировал на такое пятно на репутации благородного рода? Скай выяснять не хотел. Будь его воля — он бы, как и говорил тогда профессору Паначаю, порвал бы связь и исчез, бросив всё. Но он отвечал за жизнь и счастье как минимум двух человек. И если в долгие страдания альфы он мог поверить с трудом, то вот горе, которое он причинил бы своим побегом кхуну Вайю, было не иллюзорным. Рейн на то время, пока Скай рисовал, а Пи Пхаю погрузился в отчёты, тоже остался не у дел. Работа в кафе два через два оставляла ему слишком много свободного времени, и омежка, чуток поразмыслив, собрался и нашёл себе государственные курсы подготовки к поступлению. В этом помогли ему братцы-вишенки, которые его туда и привели. И если сами близнецы собирались на экономический, Рейн решил готовиться к поступлению на факультет управления и администрирования, решив, что когда отучится, станет самым лучшим личным помощником своему Пи. Ну и предвкушая, конечно, романтические отношения на рабочем месте. Работа и учёба вполне загрузили рыжика, поэтому времени сильно скучать по своему альфе у него не было, тем более, что добрый Пи Сом всегда отправлял его на доставку, если Пи Пхаю заказывал свой любимый мятный фраппе. Рейн тогда ставил его самым последним в списке, брал пару бутербродов и лишний стакан кофе, и устраивал им романтический пикник на диване в запертом кабинете, возвращаясь с задержкой и красными припухшими губами, за которые огребал пару шуток от Пи Сига и иногда отечески тёплый взгляд от Пи Сома. Однако самому Дождику одних поцелуев было уже маловато.