Притвориться, что это в первый раз

      — Это не сработает, — ее слова звучат нечетко из-за переполненного кусочками яблок рта.              Джинкс лежит на кровати, закинув одну ногу на другую, дергая от скуки лодыжкой под тихие ритмичные звуки граммофона, на который Экко потратил чуть ли не состояние, чтобы раздобыть его. И его усилия окупились ее улыбкой во все тридцать два зуба и последующими танцами до самой ночи, хотя остальные жители убежища и не были рады такой обновке.              — Больше позити-ива-а, — напевает Экко, вновь и вновь пересматривая схемы деревни, нарисованные собственноручно. Нужно позаботиться о внутренних помещениях, а значит, провести туда вентиляцию, что кажется маловероятным, учитывая хаотичное расположение туннелей.              — Мы всегда можем взять мой пулемет и проделать новые отверстия. Быстро и не затратно, — она переворачивается на живот, кладя руки под щеку. Ее глаза ярко горят неоном в полутьме, и только тогда Экко замечает, что уже давно наступила ночь.              Ему было легче посчитать, сколько часов они были врозь, а не вместе. Первое, что он видит, когда просыпается, это ее фигуру, сидящую в общей комнате у камина, а последнее — ее закрывающиеся от усталости глаза и пожелания спокойной ночи, когда он выходит из домика на дереве. Все остальное время они проводят вместе, тренируясь летать на борде, либо конструируя что-то, либо просто тусуясь в компании остальных поджигателей.              Экко привык постоянно находиться в окружении людей, но такой особый комфорт, когда совершенно не устаешь от человека и не думаешь о том, что нужно побыть одному, для него все же в новинку.              Дети в первые же дни, стоило Джинкс решиться выйти из своей скорлупы, полностью влюбились в нее. Это был ее странный талант — притягивать их к себе, создавая играми и безумными идеями безопасный для них мир, который у них должен был быть с самого рождения.              Экко не ревнует, оставаясь в тени и наблюдая, как расцветает Джинкс, которая сама забывает в улыбках и звонком смехе о всех тяжестях прошедших лет. Но его не забывают, то и дело втягивая в игры, танцы, общие завтраки и обеды, постоянно подталкивая его к ней под общее хихиканье, заставляя задуматься, а не видят ли дети даже больше взрослых? Потому что они определенно раскрыли какой-то секрет.              И все же тоска временами проглядывается в ее чертах, когда она замечает сходство между этими детьми и оставленным приютом. Экко не говорит ей о том, что ночами летает над заводью, пробуя разные углы наклона ее лопастей и работая над мощностью двигателя для передвижения на далекие расстояния, если торговля между Зауном и Билджвотером вновь не будет восстановлена.              Забывать про ее возможную причастность к ворам также не стоило, хотя Экко и не верил в это совсем. За последние дни она не спрашивала ничего про местоположение их деревни или дальнейшие планы, да и сама не лезла дальше положенного, постоянно находясь в поле зрения. Но было очевидно, что скоро это переменится, ей станет тесно, скучно и слишком любопытно, что же происходит там, за пределами убежища.              — Это будет план «Е», — устало фыркает он, откладывая лист в сторону и потирая лицо ладонями, стирая усталость. Их дни однообразны, но насыщенны делами, а скоро так и вовсе продыху не будет. Мерцание неустанно мелькало за спинами, не давая забыть и об этой насущной проблеме.              — Не знала, что у нас есть «А», «Б», «В», «Г», «Д», — ее голос приглушается подушкой, в которую Джинкс уже утыкается лицом, прикрывая глаза. Сейчас она выглядит настолько невинно, на сколько это вообще возможно, полностью в пуху и белой ткани. Дует губы и временами морщит нос, когда волосы падают на лицо, щекоча.              — Я их придумаю, потому что твой план — отстой, — его голос переходит на шепот, когда Экко уже готовится уходить, понимая, что подруга после всех активностей дня полностью без сил.              — Я тебе это припомню, — проговаривает она практически беззвучно, двигая одними губами и находясь на самой грани сна и реальности.              Экко встает со стула аккуратно, идет по деревянным доскам, стараясь избегать самых скрипучих, подходит совсем близко и садится на корточки. Их лица практически на одном уровне, и он задерживает дыхание, боясь потревожить ее. Ее маникюр требует обновления, уже совсем стертый с ногтей, пышные ресницы трепещут, пока она проваливается в сон, а губы чуть приоткрылись.              — У нас с утра завтра налет на перевозку мерцания, — шепчет он, неуверенный, что Джинкс вообще слышит его или вспомнит об этом завтра, но чувствует, что должен предупредить, чтобы не пугать ее вновь своей пропажей. — Я постараюсь зайти утром, если ты не будешь спать.              — М-м, — Джинкс мычит бездумно, ее верхняя губа чуть дёргается в раздражении, вызывая у него мягкую улыбку. Пальцы тянутся сами собой, чтобы убрать с щеки надоедливую прядку за ухо, позволяя подушечкам едва задержаться на гладкой коже. Как обычно холодная, несмотря на тепло комнаты.              Сама того не зная, она манит его, тянет на ту сторону мыслей, до этого момента не посещавших его. Ему хочется поцеловать ее на ночь, в губы, в щеку, в лоб, неважно. Лечь рядом, взять за руку, и от осознания того, что он не может этого сделать, физически больно в груди. Экко тянет себя за отросшие пряди, перебегая на мысли о том, что волосы нужно срезать и переплести, и все равно возвращается к ней, думая предложить ей роль своего парикмахера.              Услуга за услугу.              — Спокойной ночи, Паудер.              Экко тушит свет и тихо прикрывает за собой дверь. Ночь встречает его мягким светом фонарей и абсолютным безлюдьем. Завтра тяжелый день, и ему тоже стоит хорошенько перед этим отдохнуть.              

***

             Яркий свет выжигает глаза, вынуждая сильно жмуриться и, наверняка, ее лицо сейчас напоминает передавленного колесами жука-единорога.              — Ч-черт, — Джинкс прячет лицо под ладонью, переворачиваясь на бок и забиваясь в темный угол у стены. Она все еще не до конца поняла, зачем Экко поставил кровать прямо под окном, но уже строит планы по переделке этого дома, если не по его сносу.              Что-то странно шуршит, стоит ей прижать одну руку к груди, и Джинкс с усилием разлепает глаза, замечая приклеенный к своему запястью стикер. Она отрывает его и сильно щурится, пока буквы не обретают четкие линии.              «Мы ушли на операцию, не теряйся». Почерк красивый, изогнутый, что даже не верится, что он принадлежит Экко, но Джинкс видела записи его дневников и не сомневается. Вот что значит — руки художника.              С другой стороны был забавный рисунок мартышки с выпученными глазами и часами, показывающими на пять вечера — время их возвращения, если все пройдет гладко. Первый порыв смять бумажку и выбросить ее куда-то за плечо быстро погашен. Джинкс еще немного смотрит на желтый лист, гладит его шероховатые стороны, после чего прячет руку с ним под подушку, с нежностью оставляя там.              Спать уже не хочется, да и, судя по высоко стоящему солнцу, времени уже много, но и вылезать из спокойного тихого кокона она не сильно рвется. Постельное белье белое, чистое, пахнет вкусно, и в который раз девушка поражается их разнице жизни.              Экко ценит комфорт, его подушки, матрас и одеяло пуховые, так что утопаешь в них, не в силах оторваться. Джинкс спит здесь по двенадцать часов и больше, кажется, отсыпаясь за всю прошедшую жизнь. Всюду стоят полурасплавленные свечи, значит, хозяин комнаты не сильно любит электрический свет, предпочитая ему мягкость и естественность огня.              Комнаты Джинкс были сделаны из железа, а о нормальной кровати, как и о крепком сне, можно было только мечтать. Ее жизнь состояла из темноты, удушья от просачивающихся сквозь стены газов, криков мучимых неподалеку людей… Воспоминания вызывают поднимающуюся по горлу желчь, и Джинкс гонит их прочь, мгновенно вскакивая с кровати и сбрасывая с себя одеяло. Подушка и подбородок в слюне, а часть собственных волос во рту. Наверняка, она сейчас помятая и безумно растрепанная. Хочется проваляться в постели весь оставшийся день, но что-то гонит ее прочь.              Ей нравится эта комната. И еще больше нравится оставлять в ней свои следы. Удивительно, как гармонично сочетаются ее рисунки и с древесным стилем комнаты, добавляя в нее больше… жизни?              Джинкс подходит к шкафу, открывая дверцу и кривя рожицу собственному отражению. И правда мятая. Следы от подушки на лице и чуть припухшие от долгого сна глаза, но, в целом, она выглядит свежей. Наверно, свежее, чем за все последние годы.              — Свежесть… — Девушка и сама не скажет, какая цепочка мыслей привела ее к решению этой проблемы, но она быстро подходит к столу, разворачивая пергамент и вглядываясь в чертежи. Голубой маркер оставляет кляксы от слишком сильного давления, но ее движения уверенные, когда она соединяет проходы в одну большую систему. — Неплохо.              Она выпрямляется во весь рост, кладя руки на бедра и оценивая собственную работу с другой высоты. Смотрится очень даже реализуемо.              Выход на улицу портит весь ее настрой, когда жаркий, душный воздух ударяет ей в лицо. Тело в секунду покрывается ненавистной испариной. Джинкс всегда жарко, несмотря на холод собственного тела. От того и выбор одежды падает на самые открытые топы, которые и в такой погоде не помогают. Идея остаться в комнате кажется еще заманчивее, но слишком соблазнительно посмотреть на ошарашенное лицо Экко, который по возвращении увидит, что одна его проблема испарилась, пусть и весьма необычным способом.              Умывание холодной водой помогает на секунду прийти в себя, но настроение все также мотает из стороны в сторону, так что точно не скажешь, все ли поджигатели, попавшиеся ей под руку, доживут до вечера.              Деревня пустыннее и тише, когда большая орава летающих человекожуков ушла на миссию. Остальные попрятались в комнатах от жары, и Джинкс думает, скольких людей она взбесит, если устроит огромный фейерверк прямо над деревом, чтобы всех встряхнуть.              Обдумывая эту мысль, Джинкс медленно обходит древо, становясь напротив рисунка, к которому приходит вновь и вновь, словно он был центром ее небольшой вселенной. Глаза бегают от собственного лица к молодому лицу сестры, и, сильно закусив губу, Джинкс осознает, что скучает. Пока недостаточно сильно, чтобы хотя бы подумать о раскрытии правды, но достаточно, чтобы вновь и вновь проходится по знакомым чертам.              Странно, что Экко сразу же по возвращении потребовал смыть собственное лицо, но так и не убрал их, хотя уже давно всем известно, что сестры живы и вполне здоровы. Возможно, это была дань прошлому, ведь, если они не отдали жизни ради Зауна, то определенно убили часть себя.              — Паудер, — собственное имя на вкус кисло-сладкое, немного колет, но что-то внутри отзывается, тянется наружу. И впервые за все восемь лет Джинкс не хочет утопить это в себе.              — Я люблю это место, но в такие дни хочу уйти и не вернуться, — Карен находит ее первой, кладя большие продовольственные ящики с овощами и фруктами на пол около их ног. Встает рядом, вытирая мускулистой рукой пот со лба и облегченно вздыхает.              Джинкс она чем-то безумно напоминает Севику, если бы та решила заняться вынянчиванием детей, а не сгребанием денег с линий. Та же комплектация тела, тот же прямой характер, так и норовящий сломать хребет, если вдруг что будет не по ее. Сначала Джинкс думала, что они не подружатся. Уж слишком эта женщина опекающая, пока сама девушка является прямой угрозой сохранности этого места.              И все же Карен приняла ее, хотя ее забота и была похожа на воркование мамы-медведицы, чьи намерения искренне, да только их реализация чуть хромает.              — Думаю, остальные не сильно расстроятся освободившему пространству, — усмешка Джинкс неуверенная, чуть кривая, хоть и хочется казаться ей как обычно сильно независимой.              Она впервые вышла на улицу без Экко, осталась одна в окружении этих людей без его покровительства. Это ощущалось… странно. Джинкс глубоко вздохнула, успокаивая собственные нервы, чувствуя, как мерцание оживилось в венах. Мысль о том, что все только и ждали его ухода, чтобы напасть, ощущается все реальнее и реальнее. В пустых окнах и помещениях теперь проглядываются лица, искривленные линии тел, увеличивающихся в размерах, чтобы накинуться на нее, как это всегда и случалось.              Экко был с ними? Ушел, давая им добро?              «Предатель. Предатель. Предатель.»              Джинкс огляделась вокруг, ища способы отвлечься, но все только темнело и мутнело вокруг. Ее взгляд уперся в рисунок, словно ища поддержки у собственной себя, но лицо милой голубоволосой девочки было все в крови. Тонкие алые струйки текли из глаз, рта, носа, спускаясь вниз по стене, окрашивая всю землю в красный, медленно, но верно подкрадываясь к ногам замершей на месте Джинкс.              Лица остальных на стене, искажались, размывались. Хоровод эмоций, ярости, страха, ненависти, горя кружился на них, пока они всё ближе и ближе приближались к ней, окружали. Обвиняли.              «Убийца. Убийца. Психопатка. Ты убиваешь всех. Твоя вина. Твоя вина.»              Джинкс хотела упасть на землю, спрятать лицо и закрыть уши, попробовать убежать, спрятаться в безопасном домике, полном вещей и запаха Экко, его голоса, ни разу не обвинившего ее, хотя есть за что. Но ноги приклеились к земле, а всю ее мелко трясет, пока в уголках глаз собираются слезы, а из горла вот-вот готов вырваться крик.              — Что-то новенькое, а? — глубокий голос доносится из ниоткуда, вырывая ее из кошмара наяву.              Джинкс сильно дергается, оборачиваясь, и наконец делая шаг, когда отступает назад. Реальность больно ударяет в голову, и ей нужно время, чтобы перевести дыхание. Мир больше не красный, не полон крови, металлического запаха или мертвецов вокруг. Под ногами та же темная земля с растущими пучками сочной травы, а ее лицо на стене чистое и светлое, как и у всех остальных.              Ладонь прижимается к правому боку. Под ребрами колет от недостатка воздуха. Она и правда не могла дышать?              — Что? — Джинкс потеряна, дезориентирована, и пытается вспомнить собственное имя. Вкус на кончике языка горький, с нотками железа, кожа прокушена зубами в порыве, от которого она отвыкла за эти спокойные дни. Холодный пот неприятно липнет на коже. Хочется снова помыться.              — Чертеж у тебя в руке, — голос Карен по-прежнему спокойный и ровный, а глаза смотрят внимательно, с материнской лаской. Она не задает вопросы, не пытается выяснить, что случилось. Правда не замечает состояния Джинкс? Или только делает вид?              Джинкс смотрит под подмышку, вспоминая цель своего выхода.              — Да. Точно, — еще два больших вдоха и выдоха, разминка плеч для сброса напряжения, хотя мышцы до сих пор сводит, как при сонном параличе. — Экко волновался о вентиляции в глубоких помещениях. У меня появилась идея, которая не только решит эту проблему, но и избавит нас от этого.              Ее ладонь указывает на окружающее пространство, намекая на неимоверную жару, скопившуюся здесь из-за высоких железных стен, куда не попадает и легкий ветерок. Взгляд цепляется за совсем испорченный маникюр, и Джинкс в секунду забывает обо всех мыслях, сосредотачиваясь на своих ногтях.              Где здесь вообще раздобыть лак?              — Но, видимо, все дрыхнут, поэтому и я пока пойду, — ей определенно нужно зализать раны, и Джинкс медленно отступает, на ходу сворачивая мятый лист. — Приятно было пообща…              — Э, э, э, нет, девочка. Хочешь сказать, что можешь избавить нас от бани в этой консервной банке? — Карен берет ее в сильный зажим, локтем обвивая ее горло и чуть приподнимая вверх, вынуждая встать на цыпочки. Будь проклята их разница в росте.              — Что-то типа того, — ее голос звучит хрипло из-за недостатка воздуха, а от приближенного чуть ли не в плотную лица не сильно комфортно. И все же она позволяет еще секунду держать себя в этих медвежьих объятиях, пока женщина сама не отпускает ее на землю.              — А ну-ка все встали, жирные лентяи! — она толкает ее от себя и прислоняет обе ладони ко рту, усиливая свой и без того звучный голос. — Харэ валяться! Все за работу.       

***

             Джинкс теперь точно уверена, что ее ненавидят абсолютно все в убежище. Солнце жжет их тела с наслаждением, а по коже стекает восьмой пот. Убежище с высоты и правда как муравейник. Особенно, когда всех заставили работать.              Экко хотел соединить уже существующие вентиляционные трубы, Джинкс же решила создать свои собственные. Конечно, кое-где придется пожертвовать верхним слоем стен, подорвать пару проходов, выкрасть из глубин Зауна огромные вентиляторы, но в остальном, ее план был идеален. Хотя самой его создательнице было, мягко говоря, лень его исполнять.              Джинкс лежала в полукомнате, внешнюю стену которой пришлось выпилить, так что теперь, если смотреть снизу, была только видна прямоугольная дыра. Точно такие же уже образовывались в других местах железного «колодца». Одна ее нога свисала вниз с обрыва, пока девушка со скуки подкидывала в воздух яблоко и безустанно смотрела вниз, за тем, как кипит организованная ею же работа.              — Удивлена, что ты осталась, — голос Карен плохо слышен из-за звуки напильника, приходящегося по металлу. Искры летят во все стороны, чудом не задевая лежащую в паре от них метров Джинкс.              — Нужно же давать место новичкам, — Дина улыбается мягко, отрываясь от отпиливания металлической пластины, чтобы снять маску и вытереть лицо. Ее кудрявые волосы распушились больше прежнего, что теперь хвост стал больше самой головы.              Карен тоже отходит в сторону, тянется к бутылке с водой, отпивая добрую ее часть и умываясь остатками. Женщина уже давно, как и многие, избавилась от верхней одежды, оставаясь в одном лишь топе, оголяющем широкие плечи со множеством белесых шрамов на смуглой коже и подкачанный тренировками и драками живот. Джинкс было интересно, что у нее здесь за работа, раз она ни разу не встречала ту среди поджигателей во время их рейдов.              — Кстати о них, пригляделся кто, а? — Карен по-доброму пихает Дину в бедро, знакомо усмехаясь, как всегда улыбаются люди, стоит перейти на более интимные темы разговоров.              Джинкс привыкла к этим темам, так или иначе ошиваясь среди головорезов Силко, чья жизнь состояла из убийств и секса. И если им редко давали задания по первому, то они с удовольствием переходили на второе. Севика была главной темой обсуждения и насмешек, сама же поджигала их интерес колкими фразочками и намеками. Джинкс не принимала в этом участия, не имевшая абсолютно никакого интереса для этих разговоров и сейчас готовая полностью отключить слух.              — Клин довольно неплох, — Дина улыбается чуть смущенно, но довольно, что никак не соотносится с ее внешними данными. С отличной фигурой и свободой в общении абсолютно с кем угодно она должна была иметь огромный опыт в вопросе любви, и все же, это была трепетная для нее тема.              Карен буквально завыла, стоило младшей подруге назвать это имя.              — Черт, постоянно забываю, что ты предпочитаешь задохликов, — ее нога с силой бьет по полуспиленной пластине, отчего та с грохотом отлетает в темный узкий коридор, скрываясь где-то в его глубинах. Резкий порыв прохладного воздуха, наконец выпущенного наружу, заставляет всех троих прикрыть глаза от пыли и мелких соринок.              Дина откашливаются по-настоящему и показательно, уже готовая выдать тираду на такое отношение к собственному вкусу.              — Прошу прощения?              — Прости, птенчик, но мне такого не понять. Мужчины должны быть животными в отношениях, рвать тебя во всех смыслах. Худосочные ручки твоего Клина я даже не почувствую на своей…              — Даже не хочу слышать, — резко затыкает ее Дина, хотя в голосе и слышны веселые нотки. — Ты и сама, можешь порвать любого, Кар.              — Да, поэтому мне нужен кто-то, кто порвет меня, — женщина разминает плечи, подмигивая им обеим, отпихивая ногой уже ненужные инструменты. Джинкс следит за ней сквозь прищуренные веки, в мутном силуэте прослеживая знакомый образ. Черт, неужели она соскучилась по старушке-Севике, что видит ее в каждой фразе Карен?              — Ну, у меня другие запросы, — Дина чуть отходит назад, складывая указательные и большие пальцы в рамочку и оглядывая это место одним глазом, приценивается, что бы можно тут сделать. Просто закрыть решеткой? Устроить новую арт-площадку? Или цветник. Джинкс не хочет ни о чем думать, впервые за день чувствуя, как холодит кожу ветер и наслаждаясь этим ощущением. — Парень должен быть заботливым, аккуратным. Нежным. Твои бугаи так могут?              — Поверь, они могут очень нежно тебя…              — Я не про это. Отношение. Вот что важно на самом деле.              Джинкс смотрит на яркое голубое небо, облака несутся стремительно, то и дело меняя форму. Заяц, кастрюля, миниган? Она слышит краем уха усмешку Карен и уже может вообразить, как та мотает головой, смиряясь с романтичной натурой подруги.              — Джинкс, ты просто обязана разрешить наш спор, — Дина складывает руки в умоляющем жесте, своими большими глазами умоляя встать на свою сторону. — Что ты думаешь об этом?              — Я не думаю об этом, — ответ честный, не требующий и секунды раздумий легко срывается с губ, да только реакция девушек весьма непростая. Они переглядываются обе, и к ужасу для Заунитки, непонимание перерастает в любопытство. Вот она, настоящая пытка.              — Да ладно, тебе же нравился или нравится кто-то, — Дина жмет плечами и прижимается лопатками к стене, скрещивая на месте ноги. Их основная работа давно позабыта, и ничего не мешает им поговорить.              Джинкс показательно прикладывает пальцы к подбородку, мычит долго-долго, словно вспоминает, хотя никогда и не признается, что делает это на самом деле. Ей не приходилось никогда представлять себя в отношениях. Она даже и не задумывалась об этом.              Ладно, возможно, далеко в детстве, смотря на влюбленных родителей или наблюдая за иногда странными парочками в Последней Капле или на улицах Зауна, она думала о своем будущем и что в нем будет, но после смерти отца и матери, Вандера, Майло, Клаггора и Вай, все ушло далеко на задний план. Настолько далеко, что Джинкс смотрела на противоположный пол, только когда решала: жить человеку или умереть.              Она? Влюбленная в кого-то? Строящая с кем-то будущее? Просто нереально.              — Не думаю, — отвечает она, приходя к неутешительному выводу — ничего в ее версии жизни не будет нормального.              — Ой, да ладно, малышка Блю, не стесняйся. Девочки? — Карен получает в свою сторону пару весьма недвусмысленных взглядов, служащих ей ответом. — Вдруг вы с сестрой ближе в этом плане, чем думаете? Она, между прочем, весьма неплохо устроилась с пилтошкой.              Комок эмоций прогладывается куда быстрее, чем голоса из прошлого успевают настигнуть ее. Ее дыхание глубокое, и Джинкс представляет пару крепко удерживающих ее рук, придавливающих к земле, успокаивающих. Она проходится взглядом по фигурам обеих девушек, снова щурится и задумчиво сжимает губы.              — Не думаю, — ухмылка наглая, острая, растягивается на губах, когда обе поджигательницы театрально прижимают руку к сердцу в мнимом оскорблении чувств.              — Ауч, ауч и ауч, малышка Блю, — Карен угрожающе тычет в нее пальцем на каждом слове, но после вновь возвращается к их очень душе трепещущей теме. — Ну, а если серьезно, быть того не может. Секс, — Дина морщит нос на этом слове, отворачиваясь, — это потребность. Как еда и вода. Твое тело так или иначе дает сигналы, что ему что-то нужно. Мурашки по телу, то жар, то холод. Кровь быстрее бежит по венам, что голова немного кружится. Ты думаешь о ком-то, чувствуешь его тело рядом, у тебя все стягивает внутри, и хочется только одного — быть ближе, стать одним целым.              Карен активно жестикулирует в процессе всей лекции, словно пытаясь заставить Джинкс руками почувствовать все то, чего та была лишена с самого перерождения. Возможно, Паудер могла влюбиться, стать любимой, что в общем-то и случилось там, в другом мире. Но это другая реальность, где Паудер осталась лишь невинным лицом на стене.              Джинкс трет бровь в раздражении, когда Карен вновь гнет свою ветку. Она не любит, когда в ней копаются, указывают на дефекты и пытаются починить. Силко делал это постоянно, пусть после и припорашивал это своим «Ты идеальна».               «— Убей Паудер, Джинкс.       — Будь жестче, Джинкс. Они не достойны прощения, Джинкс.»              Вай и вовсе не пыталась ее чинить, решив, что гнили слишком много, а значит проще выбросить яблоко, чем попробовать очистить.              — Сейчас мне хочется только пить, — Джинкс и сама не понимает, что убегает от вопросов и ответов, гадая, когда эта забавная потасовка превратилась в игру «Раскрой сексуальный потенциал Джинкс».              Она уже не вслушивается в их диалог, от того и тихий вопрос Дины остается вне ее внимания: «Разве они с Экко не вместе?».              Тело Джинкс медленно поворачивается в бок, начиная соскальзывать с выступа, и в последний момент девушка успевает захватить валяющийся рядом борд, прежде чем камнем упасть вниз. Она подкладывает его себе под ноги и заводит у самой земли, в сущих сантиметрах, чувствуя как внутренности подлетают вверх, прежде чем под силой гравитации упасть вниз. Джинкс спрыгивает с него легко, позволяя еще пару секунд повисеть в воздухе и с грохотом повалиться на землю.              Настроение испорчено целиком и полностью, так что желание что-нибудь взорвать или сломать все сильнее и сильнее, да вот только Экко этому не обрадуется. Ее движения рваные, жесткие, а поступь тяжелая. На лице застыло то самое безучастное выражение, предрешающее скорую беду.              — Потребность, — бурчит она, самая не понимая, что так сильно вывело ее из себя. Зарывается в брошенное в кучу под тенью дерева продовольствие, выуживая оттуда бутылку и садясь на землю среди башенок из ящиков и вещей. Некоторые помещения пришлось временно вычистить, чтобы воплотить ее план в жизнь.              Пускай дерево и бросает широкую плотную тень, а все равно жарче, чем в вентиляционных проходах. Джинкс только сильнее бесится, отпивает большой глоток, позволяя струйкам потечь по подбородку и горлу. Грубо вытирает рот запястьем, вкладывая в этот жест всю злость. Ее здесь не видно, зато весь лагерь как на ладони.              — Девушки… — тянет задумчиво, вглядываясь в мельтешащие фигуры, практически раздетые, ведь в такую жару работать в одежде — себе дороже. Джинкс ничего в них не трогает, какими бы пышными или тонкими не были их формы, каким бы красивым ни было лицо, но смотреть неинтересно.              Тот самый Клин, из-за которого и началась в ее мозгу неразбериха, проходит совсем рядом. Кожа белая, бледная, наверно, даже бледнее, чем у нее, если такое возможно. Тело состоит только из костей и тонких, обволакивающих их мышц. Джинкс смотрит долго, оценивает. Его футболка вместо тела висит на голове, прикрывая макушку от солнца. Ни одна эмоция не проскакивает в голове, пока он не скрывается из виду. И девушка рычит в досады.              — Я убью, Карен, — ее руки сдавливают череп, словно пытаются изгнать оттуда все навязчивые мысли. — Ха, удачи, девочка!              Джинкс прикрывает глаза и громко выдыхает, когда тени вновь сгущаются, окружая ее, и чужие холодные руки тянутся к шее.              — Я в порядке, я нормальная, — твердит она себе снова и снова, распахивая глаза так широко, что кажется, что глазницы выпадут. Пробует снова. Возможно, ей стоит отпустить себя? Расслабиться? Дать чувствам течь? Какую еще чепуху мог посоветовать ей Экко в такой момент?              Ее взгляд цепляется за мельтешащие вокруг мужские фигуры, словно Джинкс хищник, выбирающий жертву, что, в общем-то, так и было. Квен? Бен? Кен? Она не помнит имени того новенького парня, но припоминает разговоры некоторых девчонок, что он довольно симпатичен. Кожа смуглая, а фигура хорошо сложенная, крепкая. Джинкс не зацикливается на лице, больше осматривает тело, пытаясь вообразить его широкие ладони на своем теле. Пресс напрягается, когда он передает свою коробку кому-то наверх, линии становятся четче.              Джинкс пробует вообразить то, о чем говорила Карен, но любое видение этого парня ближе чем в метре от себя, вызывает только тошноту. Рваный смех, больше похожий на кашель, рвется из глотки. Ее фигура скручивается сильнее, когда все вокруг размывается. В ушах звенит тонкий шум, а в горле так пересохло, что глотать тяжело.              Кого она пытается обмануть? Ей не быть нормальной. «Ты можешь починить все, что хочешь». Давнее видение возникает перед глазами бельмом, так что остается только прижать ладони к лицу, спрятаться от них, но они уже в ее черепной коробке. Джинкс щипает себя за кожу на лице, тянет короткие пряди волос, но ничего не помогает отвлечься.              Ее сознание настолько было поглощено в себя, что пропускает череду завывающих песен горна, извещающего о возвращении поджигателей. Она возвращается в реальность только когда пыль попадает ей в нос и рот, щекоча изнутри. Дышать все еще тяжело, и все же она рискует поднять глаза, понимая, что к одному из ходов ссыпалась практически вся деревня.              Это какая-то традиция что ли?              Ей не хочется вставать с земли, выходить из своего уединенного укрытия, где никто не обращает на нее внимания. Но любопытство сильнее, а во втором чувстве Джинкс никогда не признается и самой себе. Волнение.              Подниматься тяжело, а идти и совсем желания нет, но она все равно шагает вперед, цепляясь за знакомые и незнакомые лица, считывая эмоции, стараясь понять, радостное это возвращение или не очень. Они рано, определенно раньше обещанных пяти часов, и плохое предчувствие сковывает живот.              Ее руки обвивают собственные плечи, даруя так необходимый сейчас комфорт и защиту. Джинкс скользит сквозь толпу, как раскаленный нож по маслу, реагируя быстрее окружающих, не давая никому прикоснуться к себе, ощущая себя подземной миной, которой хватит одного дуновения ветра, чтобы взорваться.              Здесь нет криков боли, как слез или паники, значит, все должно быть хорошо. Она решает остаться тенью на какое-то время, медленно подходя к центру, то и дело выглядывая из-за чужих плеч и просветов, образующихся от постоянного движения людей в толпе.              Его светлую макушку, чуть ли не светящуюся в лучах солнца, сложно не заметить, и Джинкс приметила его уже издалека, но решила не давать о себе знать. Ей мало приходилось видеть Экко отдельно от себя. Она знает, что может быть тем еще паразитом, от того теперь любопытно, как выглядит парень сам по себе.              И он… не изменился. То же открытое, светлое лицо с чуть нахальной, но доброй ухмылкой. Экко обнимал в ответ каждого, кто подходил к нему, обменивался фирменными приветствиями и просто был на своей волне. Его любили здесь, ценили и уважали. И Джинкс знала, было за что. И все же, несмотря на внешнюю расслабленность, парень был слегка нервным. Он озирался вокруг себя, смотрел временами сквозь говорящего и то и дело вставал на носочки, чтобы пройтись по макушкам. Экко искал кого-то, и у Джинкс были догадки, кого. Думать о причине такого волнения не хотелось вовсе, не находя ни одного позитивного варианта.              Думает, она сбежала? Устроила тайную встречу с Химбаронами? Закладывает под корни дерева взрывчатку?              Джинкс трясет головой, отгоняя ненужные мысли и решаясь выйти вперед, когда уже людей поубавилась, а волнение на его лице стало совсем явным.              — Хэй, — она выглядывает из-за спины какого-то парня, наклоняясь в бок, прежде чем полностью шагнуть вперед. Так делал Майло еще давно, а она в наглую украла эту привычку. Челка лезет в лицо, и Джинкс сдувает ее, складывая губы в трубочку.              Экко замирает на секунду и напрягается всем телом, но после облегченно выдыхает и посылает ей улыбку ярче всех предыдущих. Его рука неловко проходится по затылку, когда он отводит взгляд в сторону, прежде чем снова вернуть к ней.              Руки Джинкс никак не отлипают от ее тела, все еще прикрывают, защищают, и это наверняка бросается ему в глаза.              — Хэй, — отвечает ей Экко спустя целую минуту и смущается еще больше. — Вижу, ты неплохо повеселилась.              Он неопределенно ведет головой в бок, и до Джинкс не сразу доходит, о чем идет речь. Точно, ее «ремонт». Ей смешно, неловко и немного страшно, и она надеется, что этого незаметно в горьком смешке и отведенном в сторону взгляде.              — Сам знаешь, меня нельзя оставлять одну, — она на него не смотрит, слишком заинтересованная зарослями какого-то кустарника. Людей вокруг совсем не осталось, но дышать от этого не легче. Ее экспериментальная работа висит у него за спиной, и вот теперь ей по-настоящему любопытно. — Рискнул взять его с собой?              — Ты не даешь об этом забыть, — Экко морщится от собственного ответа и от движения руки, заведенной за спину, чтобы взять борд. От Джинкс это не уходит без внимания. Что-то не так. — Да, решил проверить его в действии. Нужно проработать крепление лопастей, из-за сопротивления ветра они плохо проворачиваются.              — У тебя из-за этого возникли проблемы?              — Какие проблемы?              — Эти, — она тыкает в него расслабленной ладонью не сильно, но этого хватает, чтобы Экко отшатнулся, прикрывая раненную грудь. С чем-то вроде ужаса Джинкс осознает, что у нее на руке остается след крови. Немного, но все же. Холодок проходится по коже, и волосы встают дыбом даже на затылке.              — Нет, это сделал один бугай, решивший поиграть мной в пинг-понг, — Экко пытается отшутиться, но гримаса боли, застывшая на лице, дает слабый эффект. — Я возьму из комнаты аптечку и после оставлю твое личное пространство. Ты со мной?              Экко бросает борд под ноги, облокачиваясь на него одной ступней и приглашающе приподняв брови, дожидаясь ответа. Джинкс долго смотрит на него, переводя взгляд с его лица на доску, и в какой-то момент забывает, что нужно еще моргать.              Странно. Днями раннее вставать рядом с ним на эту тонкую полоску металла не было проблемой. Сейчас же она не хочет, чтобы люди даже дышали с ней одним воздухом. Пальцы сильнее сжимают плечи, пока она раздумывает над простым предложением, и Джинкс вновь ощущает подступающее головокружение.              — Я лучше после, стоит еще самой попрактиковаться, — ее голос, как и лицо, пугающе пустые, пока ее несет по потокам мыслей.              Экко знает, что что-то не так, просто чувствует это, но ему больно стоять и неприятно от пропитавшейся кровью ткани футболки. Возможно, не стоит оставлять ее одну, но он решает проявить каплю некоего доверия, когда просто кивает ей и бросает уже в воздухе, что будет ждать наверху.              Комната остается в том же состоянии, какой он видел ее вчера. И это не может не радовать. Удивительно, что Джинкс все еще не перевернула здесь все верх дном, но и хорошо, ведь запрятанная в нижний ящик стола аптечка на своем месте.              Приходится самому сбросить с себя излюбленную куртку и стянуть футболку, хотя кожа и мышцы против таких тянущих движений. Отражение в зеркале тоже не радует. Как Экко и думал, тот громила попал в самый центр его раны. Зажившая, но все еще тонкая кожа легко порвалась от такой силы удара, чудом не сломавшей ему ребра. Смотреть по-прежнему мерзко, а прикасаться и вовсе не хочется.              — Теряешь сознание от пары капель крови?              — Воу, — Экко вздрагивает, чисто интуитивно отскакивая назад. Шипит, когда рана вновь растревожена, и не сдерживает недовольного взгляда, брошенного в сторону девушки.              — Что? Сам сказал, что ждешь меня, — она заходит внутрь, все еще не сильно довольная жизнью, но уже более расслабленная.              — Да, но не думал, что подкрадешься тише кошки.              — Садись уже, нытик.              Экко не сдерживает удивления, когда она кивает в сторону несобранной постели, а сама выуживает бинты и спиртовой раствор из его потайного ящичка. Он ведет плечами, медленно следуя ее указу, чтобы вновь не напрягать грудь и живот. Ему некомфортно от собственной наготы в собственной комнате, но это странно, ведь уже слишком часто им приходится оказываться в подобной ситуации.              Джинкс выглядит отрешенной от всего мира, когда смачивает тряпку пахучей жидкостью и проводит ею по ране. Экко шипит от пощипывания, зная, что без этого никак, но ненавидя это больше всего. Его глаза мечутся по комнате, а ладонь с силой сжимает одеяло, едва сдерживая тело от подрагиваний.              Джинкс старается сосредоточиться на ране, но почему-то стало слишком много отвлекающих факторов. Его соски… Они и в прошлый раз были на этом месте? Она концентрируется на белой ткани, окрашивающейся в красный от крови, но предательский взгляд все равно ползет выше, цепляясь за темные пятнышки, а от них переходя и к ямке между ключицами, глубокой от сдерживаемого дыхания и куда то и дело стекают капельки пота.              Ее губы приоткрываются сами собой, а дыхание утяжеляется, стоит глазам зацепиться за резкие линии на шее и подрагивающий кадык. Его полные губы полураспахнуты, как и ее, и Джинкс цепляется за четкие линии скул и острие челюсти, стоит Экко только повернуть голову в бок.              Рана наверняка уже очищена, но Джинкс не может остановиться то и дело прижимать к ней ткань. Бессовестный взгляд продолжает бегать по оголенному телу Экко, хватаясь за мелкие детали и запечатлев их в памяти. Его вены, хорошо видимые на руках от напряжения. Его крепкий живот, который ей удалось почувствовать одними кончиками пальцев, когда намеренно сжала тряпку сильнее нужного. Тонкая полоска светлых волос, тянущаяся от пупка и скрывающаяся за поясом штанов.              Ей жарко, по-настоящему жарко. Все тело ощущается странно ватным, едва принадлежащим ей, но стоит Джинкс просто повести плечами или дернуть ногой, чтобы вернуть себе контроль, как сильная волна чего-то поднимается в ее теле, концентрируясь внизу живота. Ее бедра сжимаются от новых ощущений, а глаза прикрываются на секунду, когда девушка пытается смаковать это чувство.              Ей хорошо. Даже слишком. И это так правильно-неправильно, что ее двоит.              Стоит Джинкс приоткрыть глаза, как взгляд сразу падает на его пальцы, спрятанные в складках одеяла, и голос в голове читает мантру, которой нет ни начала, ни конца.              «Прикоснись ко мне. Прикоснись ко мне. Прикоснись.»              Воспоминания о руках Экко на ее теле, о его тепле за спиной, дыхании, касающемся кожи, набирают такую концентрацию в сочетании с уже сильным желанием, что Джинкс просто не может усидеть на месте, вскакивая с кровати, удивляя этим обоих.              — Я убью Карен, — делает вывод она, полностью уверенная в своих словах.              — Что? — Экко замирает на месте почти комично, и белое, уже почти смывшееся пятно на лбу и переносице, не делает ситуацию лучше. Он вновь напоминает Джинкс щеночка со своими широко распахнутыми глазами.              — Я сказала, что забыла бинты.              Джинкс поворачивается к нему спиной, делая вид, что ищет что-то в ящике, хотя знает, что оставила бинты на кровати. Она буквально выплевывает выдох, а глаза распахиваются широко от шока. Моргает часто-часто, приходя в себя, хотя тело все еще мелко подрагивает от новых ощущений. Пазл легко и просто складывается в голове. Вот что было в день первого полета. Те самые чувства, но более приглушенные. Ее тело и правда давало ей сигналы. Но почему он?              — Нет, ты точно сказала не… — Экко хмурится, пытаясь вспомнить и разобрать ее бормотание, приподнимает указательный палец в воздухе, словно это может помочь.              — Тебя в голову не били? А то мир слишком тесен для двоих, слышащих то, чего нет, — скулы сводит от натянутой улыбки и уголки губ мелко дрожат.              Джинкс возвращается на кровать, камнем падая на упругий матрас и вылавливая подлетевшие в воздух бинты.              — Та-дам! — она обворачивает его и его рану быстро, закрывая и большую часть груди, лишая себя какого-либо соблазна смотреть туда.              Глаза Экко сощуренные, подозрительные, но он не задает вопросов, только долго-долго глядит на нее, пытаясь проникнуть прямо в мозг, чтобы узнать все мысли, которыми девушка не хочет делиться.              — Вот и все!              Ей никак не удается усидеть на месте, поэтому она вновь подскакивает, подлетая к столу и убирая остатки медицинских принадлежностей. Захлопывает аптечку сильнее нужного, пугая громким хлопком обоих, бросает ее в ящик и легким пинком задвигает и его. Но это не помогает снять напряжения, током бьющего по мышцам и коже. Джинкс не смотрит на него, думая только о том, чем занять нервные пальцы и дурные мысли.              — Есть планы на завтра? Или снова оставишь записку поутру? — ее голос, итак хриплый по своей природе, звучит сейчас слишком высоко и натужно, что режет слух и Джинкс. — Это все, конечно, романтично и мило, но слова тоже неплохо работают. Знаешь, бумага вещь такая невечная, что просто бум.              — Да-а, кое-что запланировано, — Экко прислоняется спиной к спинке кровати, все еще с подозрением глядя на ее издёрганную фигуру. — Но тебе это не понравится.              — Если ты не заметил, мне многое в жизни не нравится, — она усмехается своей несмешной шутке, отковыривая ногтем шов кофты, пока вторая ладонь в панике ищет что-нибудь занятное на столе. Почему он все еще не надел футболку?              — Я думаю, лучше сказать об этом вечером, — Экко морщится и выглядывает в окно. Наверняка смотрит на новые дыры в обшивке убежища, пытаясь соотнести это с тем, что ему уже успели поведать о планах Джинкс. И когда успела?              — Да кончай уже со мной.              Оба замолкают на секунду, ища каждый для себя скрытый контекст в этой брошенной фразе.              — Ла-а-адно, ты сама разрешила, — он намеренно тянет гласные, словно давая время передумать. Но Джинкс сейчас не хочется ни о чем думать вовсе. — Я завтра встречаюсь с Вай.              Что-то со звоном валится на пол, когда Джинкс в полуужасе-полушоке опускает руки. Ее челюсть падает вниз, а глаза в который раз за день расширяются в искреннем удивлении.              — А?