Don't let my ignorance prevail

      Снег вихрем окутывает все вокруг. С каждым шагом становится все труднее бороться с собой, потому что все желания, мнимые или нет, с каждой новой секундой в этом филиале Ада на Земле вымещаются последним и отныне единственным: просто свалиться в сугроб и тихо сдохнуть. На ногах меня держит исключительно злость, тогда как примешанная к ней грусть действует ей в противовес и топит меня под собой, сложная для меня настолько, что намного проще действительно было бы выразить ее через драку, словесную перепалку, посылы собеседника далеко и навсегда, что я, в принципе, и сделал. Сам себя подвел, и почему-то теперь жду, что кто-то остался у меня в долгу.       Яска бредет вместе со мной через пургу. Мы опоздали на последний автобус по расписанию, и все, что нам оставалось – это принять судьбу и просто идти вперед, не позволяя себе думать о мерзнущих конечностях, о болящей от мороза коже лица и просто катастрофической усталости. Я замечаю усталый и отчаянный взгляд Яски.       — Аллу, у тебя еще осталось?.. Я крепче прижимаю к себе бутылку, находящуюся у меня под курткой, через карман. До восемнадцати нам еще далеко, но я уже давно знал пути, как добыть алкоголь. Грустный взгляд и мольба – работает, хоть и не на всех. У меня это срабатывало с одинокими любящими выпить женщинами, которые, видимо, в силу неугасающего материнского инстинкта стремились позаботиться обо мне, хоть и видели впервые – пусть даже несколько странным образом. И такую заботу я принимать умел.       Выуживаю из-под куртки бутылку и тут же передаю ее Яске. Он делает глубокий глоток, морщась от обжигающей водки, а потом возвращает ее мне – я делаю то же самое. Малолетние пьяницы, можно подумать, но в -27, да еще и в полной темноте, когда до дома остаются еще несколько изнурительно долгих километров – прошу меня простить, это буквально наш последний шанс выжить.       — А в Луизиане сейчас, наверное, в шортах можно ходить, — глухо говорит Яска.       — Мы не в Луизиане, — отрезаю я крайне мрачно и прячу бутылку обратно, чувствуя, как ледяное стекло морозит мне живот даже через несколько слоев одежды. Когда друг напомнил мне про этот штат, у меня в голове сразу заиграла старая песня Creedence про хлопковые поля, и я готов был думать даже про чертов хлопок, сезонные работы американских хобо и всю эту очень керуаковскую историю, только бы не видеть перед собой заснеженные скалистые ландшафты родного и не слишком густо застроенного городка, уже который день заметаемого безжалостными белоснежными бурями. …It was down in Louisiana, Just about a mile from Texarkana In them old Cotton fields back home…       Водка, вопреки расхожему мнению, согревает не слишком хорошо, однако она помогает банально перестать думать о холоде, с ней ты перестаешь думать вообще. Руки немеют от опьянения, ногам становится чуть мягче и чуть труднее передвигаться. Да какая, к черту, разница. Забыть сегодняшний день у меня все равно получится не скоро.       Когда мы наконец ввалились в квартирку, которую вместе с Яской снимали в южной части Эспоо, мне уже требовалось опереться на стену прежде, чем начинать избавляться от одежды. Словами было трудно передать, насколько я был благодарен ему за возможность жить вместе с ним. Моя жизнь стала намного лучше, когда исчезла необходимость мыкаться по пристанищам на одну ночь. Странное было время. А вот вспоминать, какие именно обстоятельства выгнали меня из родительского теплого дома, не хотелось совершенно. Некоторые вещи просто должны навсегда остаться в прошлом. Им нужно закрыть доступ к моему мозгу. Меньше всего на свете я хочу, чтобы мрачная срань, ярко запечатленная в моей памяти, прорывалась в настоящее и мешала мне жить. В трудную минуту мне пришлось, правда, попросить помощи у сестры, и она с пониманием на это согласилась, да только и здесь была небольшая проблема: все-таки, у нее есть личная жизнь, а я не хочу быть там третьим лишним. И мириться с ее бойфрендами не хочу, они меня все пиздец как раздражают, терпеть их не могу. Так всегда было, надеюсь, когда-нибудь я успокоюсь. В тот короткий промежуток времени, что я у нее жил, я вечно натыкался на ее дружка, который чувствовал себя в ее доме хозяином, по какой-то неясной мне причине, и у меня кулаки чесались вмазать ему по наглой смазливой роже, лишь бы сбить эту ебливую улыбочку. Я хоть и «младший брат», но не на помойке себя нашел. Не знаю, за что там Анна его любила, но, когда конфликт между мной и тем типом стал для нее очевиден, мне пришлось признать поражение и по-быстрому свинтить. Надеюсь, она меня простила, хотя честно, он ей совсем не пара.       После месяца-другого скитаний между Эспоо и Хельсинки я все же поселился с Яской, и это было, наверное, лучшим решением жилищной проблемы, которое я мог предпринять, потому что жить с лучшим другом – очень круто и удобно. Ясное дело, что это не будет продолжаться вечно, но пока что и меня, и его все устраивало. Наверное, нам так повезло друг с другом еще и потому, что у нас было похожее отношение к быту: мы не были совсем уж свиньями, но за невысушенные капли на раковине после мытья посуды тыкать меня в них носом он и не думал, а мне было индифферентно, куда и как он раскидывает свои носки, если они все равно через несколько дней оказывались в стирке. Короче, если плесень у нас где-то и вырастала порой, что было всего один или два раза, то мы без обиняков и пререканий просто затыкались и вместе убирали собственное говнище. Такой спокойный, размеренный быт, еще год назад казавшийся мне мучением и стагнацией из моей удобной комнатки в доме родителей, теперь был для меня чуть ли не последним источником комфорта. Яска еще в школе стал моим близким другом, пожалуй, даже самым близким другом, почти сразу же, как он с семьей переехал из Лаппеэнранты в Эспоо. У нас никогда не было стычек серьезнее, чем по поводу моделей машинок Hot Wheels, когда либо у меня, либо у него раньше появлялась та, которую хотел другой, но и эти вопросы мы регулировали очень по-взрослому. Теперь же, когда я смог заглянуть в его очень домашнюю, «закулисную» жизнь, я очень часто отмечал про себя, как на самом деле глубоко и тепло я его люблю, и хоть мы почти никогда словесно не выражали друг другу своих нежных чувств, иногда я позволял себе просто спонтанно подойти и обнять его, и он всегда отвечал мне тем же, не скатываясь ни в какие нелепости. В такие моменты лучше помолчать.       Мы выпили всю водку вдвоем, по дороге, и теперь координация движений у обоих сбоила: мой друг приземлился на деревянный обувной ящик в прихожей, а я безмолвно обмяк у стены. Нам даже обсуждать этот ужас не хотелось – ни сегодняшнюю провальную репетицию, ни прогулку по метели до дома.       — Все будет хорошо, Аллу, — говорит Яска на выдохе. — Ну не унывай ты так. Все будет хорошо.       Я ничего не отвечаю, только лишь киваю. Мне нужно немного времени для того, чтобы эта идея, где «все хорошо», прижилась в моей голове, однако боюсь, что случится это не скоро.       Я замерз так сильно, что даже в теплой квартире чувствовал, как у меня зябнут руки. Яска, кажется, чувствовал себя не лучше. На этот раз мы легли спать вместе, Яска проигнорировал свою холодную постель в соседней комнате и нырнул ко мне под одеяло. Он будто почувствовал, что мне нужна компания, и я был безгранично ему благодарен за то, что мне не пришлось его просить об этом немного неловком одолжении – так, без лишних шуток и глупостей, он просто обнял меня, а я прижался к нему в ответ, и мы уснули, и такой спокойный сон, с теплым человеком под боком, был единственной вещью, которая мне была в тот вечер нужна.       Мысли не покидали меня даже во сне. Снились отрывки прошедшего дня, немного измененные, но в целом довольно достоверные, идея у них была одна: наша группа разваливается. Мы разваливаемся. И все благодаря нашему, теперь уже бывшему, товарищу, что занимал у нас роль клавишника. Свет клином на нем не сходился, я это прекрасно понимал, но мне казалось очень важным сохранить компанию вместе, первоначальным составом, и чтобы все мы были одним целым, как семья, ведь это – один из важнейших критериев успеха всей этой задумки. Видимо, у Пирисъеки были на то другие взгляды.       Мы неплохо играли вместе, даже записали парочку демо, пусть и не самых разрывных. Лейблы нас не очень хотели, но и черт с ними, главное – плотно и много работать, ведь все банально! В какой же момент все пошло не по плану? Вспомнить мне не удавалось.       «Где здесь ближайший телефон?» — спросил я. В репетиционной становилось очень холодно: в углу комнаты надрывался старый радиатор, тарахтел из последних сил, но прогреть эти пятнадцать квадратных метров был не способен.       «У охранника, или на перекрестке рядом с магазином,» — подает голос Александр.       «Я щас позвоню Яни. Он меня задрал. Восемь вечера, ноль инфы.»       «Ну и что ты ему скажешь? Он же явно уже не появится,» — скучающе отозвался Яска.       «А я его уволю.» Хенкка и Яска рассмеялись, Александр же просто покачал головой.       «У парня явно проблемы. Помнишь, он же говорил, что у него там что-то в семье вечно происходит, не думаешь, что увольнение из группы его сломает? Мне кажется, ты слишком сильно на него давишь, а ведь он неплохой музыкант. Нужно будет искать ему замену.»       С одной стороны, Але был прав, но и себе цену тоже нужно знать. Я не хотел, чтобы наш проект был очередным музыкальным простоем. Мы должны быть профессионалами. А ради профессионализма нужно идти на жертвы, и этот товарищ явно был к ним не готов.       «Але, тебе не жалко потраченного времени? Мы же хотели еще одно демо писать после концерта, помните? И что Яни нам предложит? Кинет нас через хрен, не предупредив?»       «Может, дадим ему последний шанс?» — Вступил Яска. «Он и правда такой потерянный в последнее время. Может, нам и стоит проявить немного внимательности.» Я поморщился. Да, я понимаю. Ему, наверное, не сладко. Но а нам-то что делать?       «Ладно. Последний шанс. Забьем реп-точку на выходные, но я все же ему позвоню сегодня.»       Последний шанс оказался лишним и для нас, и для него. Когда мы все же встретились с пианистом, ни для кого это радостью не обернулось: я пару раз вслух заметил, что он явно не практиковал свои партии дома, вследствие чего на меня быстро вылился ушат дерьма, и я вдруг оказался корнем всех проблем. Тебя звезда накрыла, Алекси. Ты меня не ценишь, Алекси. Ты, сука, не хочешь войти в мое положение, Алекси. Да пошел он к черту! Я не вхожу в положение? Может, мне тебя в жопу еще поцеловать, чтобы ты заметил наконец, как я тобой, блять, дорожу?! Парни встали на мою сторону. Может потому, что я все уши им прожужжал про то, что Яни не справляется. А может, они и правда разделяли мое мнение. И я винил себя. За то, что бегал за ним, не сразу разглядев его затухающий интерес. За то, что потратил и наше, и его время, упрашивая почаще заходить на репетиции, будто он один умеет жать на клавиши на всем белом свете. У меня был план, и довольно серьезный: нам в скором будущем, меньше, чем через три недели предстоял концерт, впервые за долгое время, когда я смог выбить нам сцену в местном баре. А после по расписанию – запись нового демо, и, при успехе предстоящего концерта, у меня были довольно амбициозные мечты пойти с этим демо к очередному лейблу и кинуть им в ноги сраную кассету – пожалуйста, хотите свежей крови? Вот она! IneartheD, будущее финского метала! Хрена с два. Теперь у нас не было одного участника, инструмент которого, между прочим, по нашему консолидированному решению занимал чуть ли не важнейшую роль в звучании всей группы.       Мне очень хотелось эксперимента. Чтобы мы звучали сбалансированно, нескучно. То, как клавиши использовались в метале, меня немного раздражало – слишком мало внимания обычно уделялось тому яркому разнообразию, которое мог привнести синтезатор. Да, я умею сочинять прикольные соло, достаточно злые и техничные, чтобы привлечь внимание звукозаписывающих компаний, но хороших гитаристов сейчас предостаточно, и они все будто друг друга повторяют. Не чувствую баланса! Музыка либо слишком простая до топорности, либо слишком сложная до скукоты, а если ты играешь сложные мелодии и сдабриваешь это все добротной порцией арпеджио, то велик шанс, что тебя просто запишут в фанатов Ингви Мальмстина и пошлют к черту, потому что никто не может играть, как он, даже если очень пытается. Но теперь у нас остались только гитары, а это означало лишь одно: мне нужно работать больше, серьезнее, и как-то иначе подходить к построению композиций. Как именно – этого я пока что не знал, но был полностью морально к этому готов.       Наверное, я просто помешанный идиот. Отменял работу, подстраиваясь под клавишника, лишь бы тот соизволил с нами отрепетировать новые песни. И теперь все мои старания просто стерлись. Я очень много времени потратил впустую. А вот концерт так и остался висеть над группой густым и темным грозовым облаком, и, мать его, отменять я ничего не собирался. Да я себе задницу порву, но, черт подери, выступлю отлично. Мы выступим отлично. После сегодняшнего скандала с Яни Пирисъеки у меня появились сомнения в том, что все участники в равной степени серьезно относились к нашей деятельности, но я знаю одно: вечно гнить на стройках, в кофейнях официантом, или же где-нибудь в ремонтных мастерских я не собираюсь. Это не работа, а издевательство, и угнетало это так, что жизнь казалась дьявольской шуткой. Лично у меня просто нет выбора: с клавишником или без, я буду играть. Все остальное для меня не представляется возможным. Либо музыка, либо смерть.       Только одно, пожалуй, радовало меня во всей этой ситуации: по бывшему участнику я не скучал, сразу же после разрыва поставив на нем крест и как на музыканте, и как на человеке. Теперь он мне никто, а значит, что я совершенно свободен в выборе нового человека для группы, и на этот раз я буду намного требовательнее, а еще с самого начала поставлю одно единственное условие: либо ты с нами и серьезно, либо ты сразу идешь вон. End of fucking story.       Яска видел, в каком немом отчаянии я пребывал последующие дни. И это, судя по всему, подтолкнуло его к активным действиям. Как-то раз я тихо пил пиво на кухне, только вернувшись с работы и сразу же врубив MTV. Я даже не особо слушал, что там творилось, просто с яростным голодом мечтал о том, что когда-нибудь там окажется наш клип, и запивал свою мечту горьким Хайнекеном. Он вошел в кухню и взял пульт, убавляя звук. Я тут же поднял взгляд на него.       — Есть новости, — важно сообщил он мне. По его лицу я понял, что шутки про визиты глав других государств сейчас неуместны, поэтому я молча дал ему возможность продолжить. — Я нашел человека. Я устало нахмурил брови.       — Человека?       — Клавишника, Аллу. Может, он поможет нам отыграть концерт. Внутри у меня тут же что-то загорелось, но я сам себя успокоил. Рано радоваться.       — Что за парень?       — Мой знакомый. Он отличный музыкант, и мы просто обязаны его послушать. Яска рассказал, как они познакомились в музыкальном училище. Оказывается, с этим парнем они пересекались несколько лет – пока Яска не забросил валторну. Ну, а тот продолжал учиться по классу фортепиано и, видать, обладал какими-то совершенно выдающимися способностями, по крайней мере, со слов Яски. Рассказ его меня немного обнадежил, хотя отдаваться фантазиям на эту тему я не решился: еще выдумаю себе заоблачную небылицу о том, как все у нас гладко и прекрасно складывается, а на деле идея возьмет да обломится. Вкусу Яски я доверял, но он был однозначно прав в том, что нам нужно теперь всем впятером собраться, чтобы и я, и Хенкка, и Александр увидели этого персонажа и ощутили его невъебенную крутость. Хотя, вынужден признаться, слова друга заронили очень стремительно прорастающее зерно интереса к новому мальчишке. Умелый участник нам был жизненно необходим.       — И как его зовут? — напоследок спросил я, когда Яска уже был готов звонить своему знакомому и договариваться о встрече.       — Янне. Я очень громко рассмеялся. Их что, этих клавишников, в музыкалки берут по критерию похожести имен?       — Еще один. Ладно, если он захочет слиться, я буду, хотя бы, к этому готов.       — Смотри на это с позитивной стороны: запомнишь быстро. Итак, теперь на горизонте появился некий Янне. Как показывал горький опыт, все пацаны с этим именем – дебилы. Надеюсь, хоть этот будет исключением.