Don't let my ignorance prevail

      Я стоял перед зеркалом и пристально рассматривал себя, то хмурясь построже, то скалясь во все зубы. Видимо, я правда волновался. Наступил день Х. Сегодня мы должны встретиться с нашим, возможно, новым клавишником. Я пытался настроиться, убеждая себя, что кидаться на любой кусок мяса нет необходимости, ведь в конце концов, выступить мы можем и без синтезатора, а значит, нужно держать слово, данное себе, и быть избирательным на прослушивании. Яска заглянул в ванную, замечая меня, зависшего у зеркала.       — Красивый, красивый, — убедил меня он, мягко похлопав по спине. Я слегка смутился от того, что он застал меня в такой глупый момент, тут же отворачиваясь от своего отражения и бессмысленно глядя на друга. — Можно тебя попросить, на пару минут?       Я вышел, давая Яске возможность привести себя в порядок. Какое-то время я просто слушал шум воды за дверью, не думая ни о чем, и когда он показался снова, подходя ко мне и присаживаясь рядом за кухонный стол, я почувствовал исходящий от него сладко-охлаждающий запах средства для бритья.       — Ты волнуешься, — заметил он. Я вздохнул. Не видел смысла отрицать, потому что я чувствовал на себе огромную ответственность за то, как пройдет сегодняшний день. У меня было предчувствие, что он мог стать судьбоносным. Я потянулся к сигаретам. Яска покосился на меня слегка осуждающе, но я тут же встал и включил электрическую вытяжку над плитой.       — Это последний раз, — пообещал я. У нас было правило не курить в доме, хотя мы оба попеременно его нарушали.       — Не бери на себя много. Ты сам знаешь, что сейчас в этом мало смысла, — Яска быстро сломался и сам вытащил из пачки сигарету, присоединяясь ко мне. — Представь, что это первое свидание.       — Блять, спасибо за поддержку, — хмыкнул я, поглубже втягивая дым в легкие.       — Я к тому, что это нас всех ни к чему не обязывает, — начал оправдываться он, почувствовав, что сравнение выбрал не самое удачное. — Может, хочешь кофе?       — Все в порядке. Не хочу, чтобы меня еще полчаса трясло.       — Ну, а я выпью.       Я курил и следил за его действиями, как он ставит турку на плиту, заправляя ее ароматным кофе. Пока напиток варился, Яска ласково улыбнулся мне, а затем не больно ущипнул за бок.       — Не надо, — предостерег его я, чуть не подавившись сигаретой и выставляя свободную руку в оборонительном жесте. Мы ухмыльнулись друг другу, но расслабиться, как бы я того ни хотел, мне не удавалось.       — Просто послушаем его, и все, — тихо говорит Раатикайнен. — Мы не обязаны тут же принимать его в группу. Мы вообще друг другу ничего не должны. Просто познакомимся, и нечего так бледнеть, — он снова ткнул меня под ребра, выследив момент, когда я ослабил оборону, и я громко закашлялся, неправильно вдохнув дым. — А то мне уже страшно, не откинешься ли ты прямо на репетиции, как увидишь Янне. — Да, мать твою, я откинусь раньше, если ты не прекратишь так делать!

***

      На репетиционной точке мы всей группой были еще за полчаса до назначенного для встречи с клавишником времени. Я с огромным удивлением и непониманием отметил, что все, кроме меня, были совершенно спокойны, будто новый человек был для нас рядовой ситуацией. Точно так же каждый из музыкантов считал своей необходимостью тихонько ко мне подойти и сказать, чтобы я так сильно не волновался, и это только больше действовало мне на нервы. Чтобы не злиться на суету вокруг меня, которую я невольно провоцировал своим настроением, я решил выйти покурить, хотя до приезда нового парня оставалось минут пять, если он, конечно, не планировал опаздывать. Я вышел на мороз с расстегнутой курткой, и меня тут же обдало забирающимся за ворот одежды холодом, но я не предпринял ничего, чтобы укутаться потеплее. Закурил, рассчитывая, что суровая погодка вернет меня в чувства и я снова смогу вернуться к своему излюбленному защитному образу: пока еще не очень великому, но уже весьма ужасному Алекси Лайхо.       Он постучал, а потом скромно вошел в комнату. Яска поприветствовал его, пожав руку, и обернулся к басисту и ритм-гитаристу, представляя нового знакомого. Я этого не видел. Видимо, новичку удалось проскочить мимо меня, пока я курил, хотя я не заметил, чтобы кто-то заходил в здание в то время, что я стоял на улице.       Он поджал губы в неловкой улыбке, когда барабанщик дружески похлопал его по плечу и пригласил в комнату.       — Добро пожаловать, Янне. Парень окинул взглядом Хенкку и Александра, а последний поднялся с того же дивана, на котором я сидел несколько минут назад, и протянул новому клавишнику руку. Когда я вернулся в комнату, передо мной развернулась весьма любопытная сцена: Александр и Хенкка обступили нового парня, яростно наигрывая что-то максимально простое, а он сидел между ними, потерянно улыбаясь.       — Я – Александр, это Хенкка, он на басу, ну а Яску ты и так знаешь.       — Рад встрече, — произносит пианист. — Яска мне много рассказывал про тебя...       — Про меня? — удивленно засмеялся Але.       — Ну... Что ты очень техничный гитарист... Что ты хотел собрать серьезную группу, и что вам нужен серьезный участник...       — Постой, — говорит Яска, и все трое, исключая смущенного клавишника, рассмеялись, одновременно поняв, о ком идет речь и где тот ошибся. — Я говорил про Алекси.       — Я думал, Алекси – это сокращенное от «Александр».       — Это два разных имени, — смеется Хенкка.       — Я знаю! Просто... Я неправильно понял...       — Ты нас не перепутаешь, — улыбается Але, и тут же поворачивается на дверь: я вошел тихо, так, что меня даже никто не заметил, и молча наблюдал эту картину.       — Алекси – это я, — все же подаю голос. Ребята замолкли, расступившись и открыв пианисту обзор на меня. Я медленно подошел ближе. Видимо, никотин сумел успокоить мою взбунтовавшуюся психику, потому что теперь я смог совладать со своим телом: никакого смутного движения в желудке, никаких трясущихся рук, никакого головокружения. Я чувствовал, как от меня самого разило табаком, и из этого запаха черпал уверенность: сигареты делают меня мной, может поэтому мне так и не удалось бросить курить, даже когда я этого очень хотел.       Парень встает в полный рост, и когда я оказался перед ним, меня почему-то повергло в ступор то, насколько он отличался от изображения, созданного моей фантазией. Я окинул его взглядом, вдыхая побольше воздуха. И во мне что-то стремительно упало, а тот огонек, который загорелся, когда Яска впервые сказал, что музыкант найден, взял и потух сам собой. Сука, как же я размечтался, гребаный идиот. Говорил же себе, мать твою, не надо думать наперед, но нет. Он... Вообще не такой, каким я его себе представлял. Я думал, он будет хотя бы похож на металлиста, раз согласился играть тяжелую музыку, но судя по его виду, у него даже кровь не пахнет металлом, а скорее домашним теплым молоком. Этот Янне – Янне же, верно? – был, кажется, насмешкой над самым утрированным образом скромного школьника-отличника. Долговязый и худой, какой-то весь нелепый, неправильный, явно вымахавший до своих полных размеров раньше сверстников, но сохранивший при этом сладенькое лицо пятилетки, с пухлыми щеками и губами, и острым подбородком, на котором смешно смотрелись его попытки поддерживать неуверенную бородку; аккуратные и густые каштановые волосы, с челкой, разделенной надвое прямым пробором, и коротко подстриженным затылком. У меня сразу возникла в голове сцена, где его мамочка расчесывает эти волосы по утрам, усадив его перед собой на табурет, а он послушно сидит и ждет, пока она закончит. Ведь нужно, чтобы сыночек выглядел прилично и симпатично, он же сегодня пойдет в свою сраную музыкальную школу, играть на своем сраном пианино, свои сраные гаммы, этими длинными пальцами, воздушно будет ставить руки на клавиши разъебанного годами, неумелыми учениками и бесстрастными преподавателями инструмента. У меня на лице вырисовывается неприятная, грозная улыбка, с намеком на презрение, а внутри формируется жгучая обида. Мне подложили свинью.       — Привет, меня зовут Янне. Янне Вирман. Он протягивает мне свою длинную руку. Уверен, что у него потные ладони. Я смотрю ему в глаза, немного медля прежде, чем совершить рукопожатие. Его губы чуть приоткрываются, он будто теряется в моем взгляде. Боишься меня? Что же... мне это льстит.       — Ну здорово, Янне Вирман. Я все же касаюсь его руки, пытаясь выдавить из себя улыбку чуть потеплее. Это был бы совсем дурной тон – не поздороваться с ним за руку. Да, я знаю, что книжку по обложке не судят, но как же мне на это насрать в данный момент.       — Алекси. Через «икс». Или тебе мое имя по паспорту назвать?       — Нет-нет, — смущенно улыбается он. Сжимаю его руку чуть крепче. Рукопожатие у него не вялое, да и ладони оказались сухими и горячими, что добавляло ему немного очков в том счете, который я вел у себя в голове, но это все равно слишком ничтожные плюсы, если смотреть на ситуацию в целом. Я чую его неуверенность. Я чую его беззащитность. Нет, нет, нет. Я не хочу сюсюкаться с ним. Я не хочу спасать его. Не хочу геройствовать. Нужно слить его, уж лучше Пирисъеки... Кто угодно, только не он. Все, лавочка закрыта, огромное, конечно, спасибо Яске за то, что так скоропостижно подсуетился, но я воздержусь. Нужно избавиться от Янне, пока мы к нему не привязались, пока он не привязался к нам, пока он не привязался ко мне, чтобы я не успел сделать ему больно. Нужно немедленно выкинуть его прочь.       Я шумно валюсь на диван; искусственная кожа скрипит. Я объявил войну этому Янне Вирману. Зачем? Почему я хочу видеть противника в том, кто слабее меня? Это низко, Алекси. Это подло. Мне кажется, я вижу его насквозь, и мне он прекрасно понятен... этот человек не успел еще сказать мне больше пары предложений, но я почему-то уже понимаю, что он скажет потом, как он пожмет плечами, как посмеется, как отведет глаза и так далее по списку. И я буду знать все, о чем он думает. Никакой тайны в нем, никакого барьера, который я бы не смог проломить, за который не смог бы заглянуть, все лежит на поверхности, просто очень-преочень хороший мальчик, милый, послушный, я... я не буду. Я не могу с такими. Я не хочу трогать этого человека, я не хочу, чтобы он знал меня. Все мое естество кричит ему: «держись от меня подальше». Для него так будет лучше.       Парни, видимо, ждут, что я должен ему что-то сказать. Это ведь мне нужен клавишник, а значит, и беседу с ним я должен вести сам. К тому же, я даже знаю, что говорить. Просто... не вижу смысла. Я понял, что он из себя представляет, и он нам не подходит. Ни в коем случае не подходит. Мне не подходит. Да, заносчиво, да, дурно, но это просто факт. Я не могу с ним работать. Я никогда не научусь с ним работать. Я не хочу учиться с ним работать. До свидания, дорогой Янне Вирман.       Он тихо вздыхает и выпрямляется, но дерзости нет, конечно же. Какое там. Он переводит взгляд на Яску, будто спрашивая, что ему делать, и явно не просекая, почему я молчу. Когда он снова смотрит на меня, я демонстративно откидываю длинные волосы за спину. Почему он сам у меня ничего не спросит? Совсем испугался паренек, или что? Я такой страшный? Наверное да, учитывая, о чем я думал последние несколько минут.       — Рассказывай, — начинаю я вынужденно, понимая, что чем дольше мы молчим, тем больше денег я трачу впустую: репетиционная точка оплачивается по часам.       — Про что рассказывать? — отвечает он, окидывая взглядом других ребят. Они были подружелюбнее, это понятно.       — А тебе нечего рассказать? Хенкка нервно усмехнулся.       — Алекси шутит так, — говорит он, широко улыбаясь нашему гостю и аккуратно складывая ладонь ему на плечо. Одновременно с этим я чувствую на себе тяжелый взгляд Яски, но не поворачиваюсь на него.       — Да, правда. Шучу, не бойся. Давай знакомиться. И Янне начинает. Сдержанно и путано рассказывает, как долго играет на инструменте. Где учился, какие преподы, что он играл там. Оказывается, он – джазист. Прикольно. Джаз – это круто, хотя его сложно слушать, особенно, если это, блять, бибоп. В принципе, слушать тяжело что угодно, когда не можешь проникнуться любовью к тому, что слышишь. Он говорит, что окончил консерваторию. Так просто, без пафоса, говорит, что он всю свою жизнь сидит за пианино и встает только когда нужно поесть. Я наматываю на пальцы прядь волос и внимательно слушаю его, опираюсь щекой на кулак, но не свожу с него глаз. Он не решается сесть рядом, все так же, как единственное деревце в бескрайнем поле, стоит, возвышаясь надо мной, но его рост будто никак не помогает ему почувствовать себя увереннее. Ну, видимо, размерные соотношения — это какая-то общая проблема для всех людей.       — Джаз, значит... Типа, интеллектуал?       — Да нет... — Янне улыбается, чувствуя, что я уже не нападаю на него, а лишь спрашиваю, просто без нежностей. Я могу любую дичь себе про него выдумывать, но на самом деле я не ищу себе соперника в его лице. Но и робкий подлиза мне не нужен. — Просто нравится джаз, ничего больше за этим не стоит.       — Ладно. Круто. И ты его слушаешь? Тебе прямо нравится? — Мне принципиально понять, что он испытывает к музыке, которую играет, и как он относится к своему занятию. Если бы он по инерции занимался пианино столько лет, это было бы... это вызывало бы жалость.       — Ну да. Я специально именно джазовое направление выбрал. Потому что нравится.       — А кто именно, например?       — Много кто... Кит Джаррет. Билл Эванс... Ну, они мне нравятся, но я не постоянно играю их композиции. Или слушаю их. Они просто крутые парни. Правда... в джазе зачастую смысла больше в тишине, чем в звуке.       — Вот как, — тяну я, выпуская из пальцев волосы. Он, кажется, знает, о чем он говорит. — Так ты больше про искусство, чем про музыку.       — Разве музыка – это не искусство?       — Я не о том. Музыка бывает разной, и искусство – тоже, бла-бла-бла. Джаз – это искусство. А мы играем музыку.       — Здорово, хорошо, — Янне выглядит слегка сбитым с толку. — Я тоже хочу играть музыку. Я и играю музыку.       Чувствую, как мои губы растягиваются в улыбке. Возможно, она выглядит немного зловеще, но мне это даже нравится. Он нервно прикусывает губу, не отводя от меня выжидающего взгляда. Я ударил ладонью по дивану рядом со мной.       — Ну-ка, иди сюда, — усмехаюсь я. Вирман послушно усаживается рядом, оставив между нами несколько вежливых сантиметров. Я намеренно рушу это уважительное расстояние, тут же придвигаясь ближе к нему и тяжело кладу ему руку на плечо, от чего он слегка вздрагивает, не ожидав, что я так его прихлопну. Какой милый, мать его, мальчик. Интересно, я его раздражаю? Мне бы ой как не понравилось, если бы так обращались со мной. Другие участники переглянулись: между ними прошел тихий, неуверенный смешок. Янне широко заулыбался, уставившись на меня в абсолютном смятении.       — Видишь ли, Янне Вирман, — начинаю я, сжимая его костлявое плечо еще крепче. — Ситуация вот какая: мы играем метал. Может, Яска тебе уже говорил про это. А может, ты и сам уже догадался, — тут я снова усмехнулся, в очередной раз взмахнув волосами и как бы невзначай обведя взглядом таких же патлатых, как и я, коллег. — Джаз, Колтрейн, свинг, тишина, Кейдж, если тебя такое вставляет... в общем, все, что у тебя там творится – это охуенно, спору нет. Да только я себе едва ли представляю, как ты собираешься с нами ужиться с такими профессиональными интересами.       Он тяжело сглотнул и опять глянул на остальных. Вмешаться решил Яска, которому, видимо, не очень был понятен мой подход к нашему знакомству.       — Послушай, Янне, — начинает он мягко, что ярко контрастировало с моим то ли издевательством, то ли бравадой. — Я знаю, какой ты хороший музыкант, и Алекси прав в том, что джаз – это действительно не совсем наша тема. Сомневаюсь, что мы могли бы в нашем стиле сочетать и то, и другое. Но у тебя, наверное, и с классической музыкой все отлично? Блэк-метал и классика – это совсем другой разговор, не так ли, Аллу?       Яска вопросительно смотрит на меня, и в его лице отчетливо угадывается желание меня задушить, когда все это кончится. Пока Янне не видит, я корчу Яске в ответ фирменный оскал, и тут же возвращаю свое нейтральное выражение, как только наш джазист поворачивается на меня снова.       — Классику могу, да. Моцарт... да в целом, что угодно, — объясняет Вирман. Ох, да он, похоже, виртуоз, едко думаю я. Ему так похуй, этому гению, что он и джаз, и блюз, и Моцарта сыграет, причем ногами. Ну-ну.       — А что ты слушаешь на досуге? Когда тебе хочется просто расслабиться? — вступает Хенкка.       — Так Моцарта, наверное, — тихо фыркаю я, опять получая гневный взгляд Яски. Вирман же моей иронии не считывает, ну или же просто игнорирует ее во избежание конфликта.       — ABB'у, — на этом слове он так очаровательно и простодушно улыбнулся, что мне даже стало немного стыдно за собственный эмоциональный понос.       — Миленький, так сыграй же нам свою ABB'у, — я торжественно взмахиваю руками, приглашая пианиста за инструмент и широченно улыбаясь. — Рви душу, Вирман. Заставь меня конч...       Яска среагировал молниеносно, и мне звонко прилетело по уху.       — Дебил, — наконец рассмеялся он, и я ответно зарядил ему по руке. Вся компания шумно расхохоталась, даже Янне, почувствовав вдруг, что мы не такие уж и злые. Хотя, единственным злобным ублюдком был тут я. Наша с Яской недолгая перепалка сменила тон нашей беседы на более шутливый. Александр и Хенкка стали спрашивать Вирмана про другую популярную музыку, я слышал всплывающие в их разговорах названия разных метал-коллективов, которые сам слушал. Пока они говорили, Яска отвел меня в сторону, якобы для того, чтобы что-то там обсудить по поводу ударной установки.       — Я уже начал было думать, что ты головой тронулся, — зашептал мне Яска, дергая меня за рукав. — Совсем ополоумел, Лайхо? Я раскатисто рассмеялся.       — А что, ABBA – отличная группа, под нее можно и...       — Да какая, к чертям, ABBA! — он тряхнул меня чуть сильнее, схватив за толстовку. — Ты что вытворяешь? Я для кого распинался, чтобы уговорить его попробовать сыграть с нами? Кто мне ныл по ночам, ах, проебали клавишника, какова досада! Ты, Аллу! Так какого хрена ты теперь из себя корчишь?       Я чуть поворачиваю голову вбок, чтобы рассмотреть Вирмана снова. Он повеселел, болтая с парнями, а те явно прилагали немалые усилия, чтобы вселить в него чуть больше уверенности и разрядить странноватую, не очень доброжелательную атмосферу, созданную мной. Может, я и правда слишком жесток. Ну, подумаешь, немного встряхнул его, я же шучу! Я вообще не желаю ему никакого дерьма. Я веду себя гадко... Но я просто прикалываюсь. Правда. Нужно же ему показать, про что я, чтобы не мечтал о сладкой жизни. Не хочу строить из себя милашку, он по-любому рано или поздно поймет, что со мной непросто. Лучше уж пусть будет предупрежден с самого начала. Янне смеется какой-то фразе, сказанной Александром, и, будто почувствовав, что я на него смотрю, оборачивается на меня сам. Я отвожу взгляд, но успеваю заметить, что он все еще нервничает.       — Просто... Хочу убедиться, что он – наш парень, — слова барабанщика немного меня осадили. Я ведь правда не хочу никому зла. Тогда зачем провоцирую его? Придурок, выбрал бы себе жертву посерьезнее. Яска снова берет меня за плечо, но на этот раз не пытается меня растрясти или ущипнуть. Просто держит свою руку на мне, не надавливая, не стискивая меня, но его прикосновение заставляет меня почувствовать землю под ногами.       — Тогда дай ему сраный шанс, Алекси. Может, он и прав. В конце концов, никакой дурак не будет оставаться с людьми, которые ему неприятны. С человеком, который ему неприятен. Нам просто нужно отыграть концерт, и, если Янне нам поможет, я отблагодарю его, как полагается. Я немного сутулюсь под гнетом своих мыслей. Вина колючей проволокой опутывает кишки. Он сам уйдет, если ему не понравится. Сам поймет, если окажется, что он нам не подходит, а мы не подходим ему.       — Эй, — Яска все никак не может меня отпустить. — Не обижайся. Я знаю, что ты переживаешь. Но это перебор. Я ему ничего не отвечаю и разворачиваюсь на шатена.       — Янне, так может, все-таки сыграешь нам что-нибудь? — он поднимает на меня взгляд, а его мягкая улыбка, вызванная диалогом с Але, перетекает в явное сомнение. — Я хочу послушать.       Скидываю с синтезатора пленку, закрывающую его от пыли. Вирман подходит ближе, зависая по другую сторону от клавишной установки.       — Играл на таких, м? Он потирает шею.       — Пару раз. У меня дома обычное пианино.       — Тут мало отличий. Только включить его не забудь. Яска взыхает. Опять я что-то не то сказал, видимо.       — Тогда, можно мне разыграться пару минут?       — Валяй, — я отхожу, чтобы ему было попроще дышать, не хочу стоять у него над душой. Мое настроение как по рельсам скатывается вниз в неизвестность, я физически ощущаю это. Что-то внутри меня с нудящим, будто тон Шепарда, гулом, падает. Это уже не вина, но я словно теряю как свою воинственность, так и этот редуцированный, искалеченный интерес к новому знакомому. Мне резко становится просто все равно.       Он садится на стул, придвигаясь ближе к синтезатору, и с хрустом переминает пальцы. Я поглядываю на часы. Наверное, это я неправильный. Не может быть, чтобы я вдруг стал так безразличен. Если Янне так долго общается с музыкой, то он сейчас обязательно выдаст нам высокоуровневую магию. А мне будто ни малейшего дела до этого нет.       Он заметно колеблется. Ставит руки на клавиатуру, мягко перебирая ее пальцами.       — Черная кнопочка, круглая, — напоминаю я, не услышав ничего, кроме стука проседающих клавиш. Пианист кивает, но так и не включает инструмент, продолжая беззвучно клацать по клавишам. Стуки повторяются монотонно, но быстро, наверное, это просто хроматическая гамма. Ну, пусть балуется. До чего вежливый, не хочет, чтобы мы слушали его разминку. Он двигается в две руки, нервно, но в его перемещениях чувствуется знание. Здорово, гаммы он играть умеет. Каков молодец, посмотрите. Я скрещиваю руки на груди и отворачиваюсь. Пусть прочувствует свое поле деятельности, пока я борюсь с раздражением и желанием продолжить эту глупую и ребяческую игру в кошки-мышки.       Уже не вижу, что он играет, но ритмический рисунок вдруг резко меняется. Один удар – череда мелких. Пауза. Один удар – череда ударов покороче. Пауза.       — Это что, Вивальди? — произношу я, немного озадаченно.       — Да? — протягивает Вирман мне в ответ, с ярко выраженной вопросительной интонацией. — Ты слышишь?       — Конечно, — я посмеиваюсь. Холод внутри меня слегка рассеивается. Странно, но у меня даже сомнений не возникло, когда я услышал этот ритм.       — А что именно, скажешь? Ох, теперь это ты меня испытываешь? Это месть такая? Я в игре.       — Времена года. Лето. Шатен чуть улыбнулся.       — А это? Он снова ударяет по клавишам. Раз-раз-раз два. Три. Коротко, коротко, коротко. Долго. Долго. Чуть хмурю лоб, теперь вдумываясь в ритмический рисунок внимательнее. В любом случае, у меня есть версия.       — Чайковский.       — В точку. Я улыбаюсь шире. Он, видимо, думал, что я тупой. Но... не настолько.       — Давай еще, — говорю. Мне самому интересно, как долго я продержусь в этой викторине. Я могу гнать коней долго и безостановочно, но все-таки определять произведение по одному только ритму, особенно, когда удары по клавишам накладываются друг на друга – задача не из легких.       И Янне молча, улыбаясь, продолжает. И то, что я слышу в следующий момент, заставляет меня возмущенно и поглубже втянуть воздух носом. Похоже, у него совсем никакого уважения ко мне нет.       — Бах, токката и фуга, ре-минор. Издеваешься? Янне отрывает взгляд от синтезатора и сияет в мою сторону, не прерывая игру. Точнее, не прерывая выдержанные, ритмичные удары.       — Может, и издеваюсь, — я вижу, как он перемещает руку к октаве повыше, и его пальцы останавливаются на двух клавишах, начиная чувственно их перебирать.       — Прекрати, — ною я, уже не пытаясь сдерживать собственную улыбку. — Я ее ненавижу.       — Ее? — требовательно спрашивает он, поднимая брови, и снова чередует эти клавиши. Это невыносимо, он правда пытается меня подъебать?       — «К Элизе». Бетховен.       — Почему ты ее ненавидишь? — удивляется Вирман, его руки продолжают беззвучно воспроизводить фрагмент, ему не требуется ни слышать себя, ни смотреть на клавиатуру, а я все равно узнаю это произведение, которым мучают всех школьников на уроках музыки.       — Она меня дико бесит. Она везде, прекрати. Хуже только «Маленькая ночная серенада».       — Я тебя понял, — ухмыляется пианист. — Слушай дальше. Он продолжает, отрывисто играя новый фрагмент. Кажется, я знаю, что это... Досадно, но не могу определить. Какая-то полька?       — Идеи? — подстегивает меня он.       — Ну...       — Стыдно не знать, — тихо добавляет он, скромно, но уже увереннее.       — Не стыди меня! Я же даже не слышу, что ты играешь!       — А минуту назад слышал... — рассмеялся он. Нахал. Да как ты смеешь, что, самолюбие в тебе проснулось?       Вдруг, подает голос Хенкка.       — Я знаю, что это.       — Черт знает, Шопен, — вставляю я поскорее, чтобы Хенкка не успел сделать мне подсказку.       — Не угадал. Шуберт. Военный марш. Повтори как-нибудь... Я растерялся от возмущения.       — Повторю, обязательно, — процеживаю я, стремясь вернуть себе утраченное мнимое лидерство. Слегка уязвленный, я подхожу к синтезатору и, наконец, включаю его.       — Ну, хорош. Квиз – это, конечно, весело, но ты, между прочим, на собеседовании.       Я посмотрел на его лицо. Он все еще улыбался, видимо, гордый, что сумел немного сбалансировать расстановку сил. Но я не дам ему расслабляться. Не понимаю, как ему удалось зацепить меня этим баловством, и на нем же меня подловить. Я вдруг почувствовал, будто вся моя оборона, которую я так неумолимо держал при знакомстве, за несколько ударов клавиш обрушилась. Но ему я этого понять не дам. Ни хрена подобного, Вирман. Ты меня не возьмешь так просто, как бы мы в тебе не нуждались. Я хочу послушать то, что ты реально умеешь. Хочу увидеть, что в тебе серьезного есть. Каков на вкус этот твой джаз.       Он отводит взгляд, прикусывая губу. Его неказистый, поздне-пубертатный глуповатый видок меня сильно подбешивал, хотя я не мог сказать, что он был откровенно некрасив. Скорее даже наоборот, он ничего. И хоть девчонки на таких не вешаются, мордашка у него была вполне симпатичная, особенно, когда он улыбался. Губы у него забавные, правда изъеденные. В целом – придурок придурком на вид. Хотя, плохо ли это? Да и какого дьявола меня вообще заботит его внешность? Волосы отрастит и будет прекрасно вписываться.       — Что мне сыграть? — он сутулится, опираясь рукой на одну ногу. Ощущение, будто ему тяжело управлять своим долговязым телом, или он не знает, куда себя деть, как оперировать своими длинными конечностями в пространстве, но всё же то, что он сумел меня запутать в нашей импровизированной викторине, явно подарило ему чуть больше уверенности.       — Ебани своего джаза. Ну или что угодно. Удиви меня.       — Кто там тебе меньше всего нравится... Бетховен? С него и начнем. У меня полыхнули щеки, а Янне нежно прикоснулся к клавишам пальцами, погружая все вокруг в «Бурю», сонату №17. Возражать я уже не стал, хоть он и истолковал мою нелюбовь к его «К Элизе» как нелюбовь к Бетховену в целом. Но больше меня задело другое: он захотел мне назло сыграть то, что я, по его мнению, не люблю. Как-то это... обидно. Но, наверное, так мне и надо.       На том моему бахвальству суждено было кончиться. Его аккуратность и чистота в обращении с инструментом не должны были меня особенно впечатлять, учитывая, что он нас всех посвятил в тонкости его музыкального бэкграунда. Но они впечатляли, вместе с тем, что он умудрился попасть в два произведения Бетховена, которые вызывали у меня сильнейшие чувства: одно приводило меня в бешенство с первых нот, когда другое точно так же стремительно повергало в восторг и трепет. И последнее Янне играл с особенным чувством, сконцентрированном в кончиках его пальцев и прикосновениях к клавиатуре. Я чуть вздрогнул, когда он, на контрасте с тонкими и высокими нотами, прошелся левой рукой по нотам в басовом ключе. Уличить Вирмана в нехватке мастерства я теперь точно не мог. Он внезапно переключается в совсем другую мелодию, оглядываясь на меня.       — А вот теперь...       — ...Шопен, — подхватываю я на сбивающемся дыхании. — «Фантазия-экспромт».       — Тебе же очень хотелось его услышать, — отмечает пианист, говоря со мной и при этом даже не сбиваясь. И мне вдруг становится очень тепло.       Я неотрывно слежу за пальцами Вирмана, создающими невероятную музыку. Мы все, затаив дыхание, дослушиваем его интерпретацию до конца, и награждаем его аплодисментами, когда он, под конец, проводит руками по всем клавишам от самых низких к самым высоким, а затем снова ударяет по басам. Я в замешательстве и шоке. Он действительно отлично играет, а ему всего лет семнадцать. Мне даже завидно. И даже страшно. Я не знаю, как я могу удивить его собственной игрой на гитаре после такого перформанса.       Он улыбается и раскланивается под наши хлопки и вой, и свист, наконец давая себе возможность отдышаться после игры.       — Вынужден признаться, — начинаю я немного смущенно, все еще пораженный, как громом, его игрой. — Это лучшее исполнение этих двух композиций, что я слышал.       — Это феерично, — произносит Александр. — Янне... бесконечное уважение. Ты реально крутой.       Яска, в подтверждение словам ритм-гитариста, салютует. Реально крутой, не поспоришь. Слишком крутой.       — Вирман, — вдруг говорю я, не понимая, как мне вообще себя после такого фурора вести. — Напомни мне, что ты здесь делаешь? Он проходится рукой по волосам, не улавливая, к чему я клоню.       — В каком смысле?       — Ты не по адресу, — я отвожу взгляд. — Почему ты не в филармонии? Он теряется.       — Это... просто то, что я выучил однажды. Никакой тайны и секрета тут нет. Просто пару недель посидел над нотами, тут нет ничего такого, что заслуживало бы особенного почета. Скромняга, мать его. Не заслуживает особенного почета!       — Ты прибедняешься, — отвечаю. — Ты... правда талантлив.       — Спасибо, — неуверенно говорит он. Я молчу. Не понимаю, что мне делать. Клавишные партии, написанные для наших песен, однозначно покажутся ему слишком простыми. Ему нет смысла оставаться с нами. Или это просто я так сильно завидую?       — А импровизировать умеешь? Янне пожимает плечами.       — Ну... я больше исполнитель. Может, немного и смогу.       — Давай попробуем. Я быстро подключаю гитару, провожу медиатором по каждой струне и подстраиваю, на слух, без тюнера. Когда она начала звучать, как нужно, я сообщаю Янне информацию, которая должна сориентировать его по части нашей импровизации.       — Тональность ми-минор. Можно потом куда-нибудь в соль-минор перебраться, ну, разберемся по ходу дела. Он согласно кивает, и я ударяю по струнам. Создаю какую-то совершенно случайную мелодию, побыстрее перескакивая по ладам. Мне хочется изъебнуться, чтобы у Янне осталось от моей игры хоть какое-нибудь послевкусие. Полчаса назад я готов был выкинуть его в безызвестность, лишь бы не любоваться постоянно на его смазливое лицо, а теперь делаю все для того, чтобы произвести на него впечатление. Кто кого победил, в итоге? С гитарой в руках сталкиваться с его талантом мне намного проще. Растерянная в процессе демонстрации его умений самоуверенность возвращается ко мне, и я наконец чувствую себя в своей тарелке. Все же, не зря я сам так много времени уделял гитарной практике. Когда я увожу нас в соль-минор, Янне быстро подхватывает меня. Мы звучим органично, что меня удивляет. Я ведь этого человека впервые вижу. Конечно, нам есть, над чем работать, но я уже могу с уверенностью сказать, что ему несложно меня понимать в музыкальном плане. Это... обнадеживает. Вставляю соло из уже готового нашего демо, транспонируя ноты в нужную тональность на ходу. Вирман ищет своим взглядом мой, и я замечаю на его лице удивленное одобрение. Ничего особенного в этой композиции нет, кроме моей скорости и мелодичности, может быть. Однако, ему явно нравится то, что я делаю. Не даю ухмылке отразиться на моем лице; не хочу прослыть гордецом, но мне лестна его реакция. Я резко оканчиваю нашу импровизацию, и Вирман останавливается в один момент со мной, будто почувствовав, куда я веду.       — Народ, — обращаюсь я к внимательно слушающим нас участникам. — Подключайтесь. В таком режиме прошел примерно час. Мы продемонстрировали Янне наши песни, сказав, что он может играть свои партии, как ему кажется нужным – записанные мной с Яской клавишные партитуры ему в подметки не годились, все-таки, Пирисъёки не обладал такой техникой, какая была на вооружении у Янне, и я быстро уловил, что он отлично определяет на слух то, что нами играется, и, с наличием плотной теоретической базы, для него не было проблем сыграть что-нибудь от балды. По реакции парней я понял, что они от Янне в восторге, да я и сам уже не особо скрывал своего удовольствия от того, как он звучит, и как быстро он соображает в процессе. Когда мы выдохлись, все решили отметить знакомство с таким чудесным музыкантом пивком, которое Але, как самый старший, прикупил в начале дня. Янне пить отказался.       — Еще остались сомнения? — шепнул мне Яска, когда мы все развалились по диванчикам. Я мотнул головой. — Тогда нужно сказать, что мы ждем его с распростертыми объятиями.       — Ты помнишь, у нас скоро концерт? — обращаюсь я к скромно сидящему на другом кресле Вирману.       — Да, Яска мне сказал.       — Что же, тогда, с вашего позволения, — я обвожу рукой остальных участников, — я рад пригласить тебя играть с нами. Хенкка, Але, у вас есть возражения?       Они лишь поддержали меня. Да никто и слова против не посмеет сказать после подобного выступления. Пианист счастливо заулыбался, когда музыканты начали повторно заваливать его комплиментами. Я воздержался от комментариев. Мне казалось, что то, что я думаю о его навыках, было и так написано у меня на лице.       — Успеешь выучить эти песни?       — Постараюсь, — говорит Янне, но я почему-то заранее знаю, что к нашей следующей репетиции он будет играть все великолепно. Отличник ведь. — Мне, правда, понадобятся ноты... Я с легким удивлением посмотрел на него. Нотами я наши композиции не записывал.       — Если это не так сложно, — добавил он.       — Будут тебе ноты, — не раздумывая, соглашаюсь я. — Завтра привезу. На том мы распрощались, а у меня осталось отчетливое ощущение того, что я серьезно вляпался, и вовсе не потому, что нужно было изворачиваться и быстро записывать все партитуры. Вляпался я в отныне неизбежное общение с Вирманом, в историю, которую сам же и заварил, и теперь я уже совсем не знал, к чему эта затея приведет, и сколько же нервотрепки мне придется пережить прежде, чем мы сможем найти подход друг к другу. Если вообще сумеем его когда-нибудь найти.