Я видела Дьявола. Он был мил

Много высоких и славных, но тайны открываются смиренным

Сир.3,19

В день венчания в резиденции стояла суета, верный спутник всяких торжеств, горничные слонялись от одного конца особняка в другой. Вон, не любящий упускать ее стан из виду был весь на нервах, отпуская невесту в суету бесконечную. Англичанка, изящная женщина сорока лет, присланная с платьем Vera Wang в паре, на случае форс мажора, самим модным домом, билась в истерике при примерке платья. Оно приходило велико на стане невесты, которая в последнее время совсем потеряла аппетит и время на еду. В последний момент она приступила к поправке. Хотя англичанка не была одна в беспомощном неведении. Четверо опытных организаторов торжеств, клиенты которых всегда были из круга Мирэ, терялись перед подобной нестандартной свадебной церемоний не меньше. Не позволялось большинство украшений, веселая музыка и эпотажность, с которыми они привыкли работать. Истинный смысл торжества терялся, если венчание планировалось не более получаса с ужином организованным после, с не более дюжиной гостей. Бюджет был неограничен, но тратить этот ресурс было некуда. Так организаторы вложили все усилия в церковь, где, собственно, проходило венчание. Были экспортированы цветы из Европы и Южной Азии для украшения. Ужином занимались шесть шеф-поваров из листа Мишлена, меню подбиралось по индивидуальному вкусу каждого гостя. Для некоторых из них, кто прилетал из других стран, были забронированы королевские номера в отелях. Все было обдумано в мизерных мелочах, и этим всем занималась сама Мирэ. При подлежащей подготовке она постилась неделю, удалив из рациона алкоголь и все продукты животного происхождения. По вечерам ездила в церковь для чтения молитв, Чон тоже обязан был, но не стал. И накануне венчания она исповедалась, опять же одна без Чона. По регламенту подготовила наряд для себя и Чона, выбрала иконы, свечи, вино и обручальные кольца. Выбором последнего Чон конечно же остался недоволен. По обычаям столичных главная госпожа всегда наследовала кольцом от своей предшественницы, так кольцом Мирэ стало кольцо от покойной матери Чона. Вторым острым вопросом стал наряд жениха. После настоятельных просьб портного Чон таки соизволил явиться на примерку смокинга и убедившись в размере снова исчез из суматошной реалии Мирэ. Для него девушка выбрала смокинг в привычном черном цвете, побоявшись не совладать вкусом и скверным нравом Чон. Для себя остановилась в белом платье из шелка в пол с длинными рукавами, квадратным вырезом горловины и открытой спиной. Тонкий стан, обвернутый в струящийся шелк, пришел ей по вкусу. Но мысль скверная, пагубная пробилась глубже и глубже в ее неспокойную душу, когда она привставала перед смокингом Чона на манекене, огромного под стать оригиналу. И стан ее терялся в тени, как и смелость перед судьбой неизбежной. Мирэ сидела на кресле перед зеркалом, когда визажист с угрюмым выражением подготавливал кожу к макияжу, а его помощница возилась с длинными волосами Мирэ. Постучавшись в дверь, пожаловала горничная в спальню. Она низко наклонившись к Мирэ, прикрывшись ладошкой поделилась именем визитера, будто все оставшиеся в комнате понимали по корейский. Что было неправда, начиная от помощника до портнихи все были европейцами, пожаловавшими в Корею ради Мирэ. Оттого и слова не понимали. — Пожаловала Мадам Ма. Она желает видеть вас. Мадам Ма была знакомой персоной для девушки, с самого рождения Мирэ слышала это имя рядом с отчим. Мадам Ма была устоявшейся любовницей главы Минсо, поговаривали их отношения были более длительными чем брак Минсо с матерью Мирэ. По отношению к этой женщине Мирэ не испытывала ничего негативного, раз ей удалось удосужиться внимания отца на протяжении стольких лет, это лишь может вызывать восхищение. Но это в случае, если Мадам Ма не станет притеснять интересы самой Ким. Кто бы что ни говорил, игровой альянс не терпит ошибок. — Приводи ее сюда, — спокойно приказала Мирэ. И следом добавила на французском: — Покиньте меня на пару минут, у меня будет гость. Все служащие, нелепо поклонившись вышли вместе с горничной. Усталые глаза девушки всматривались в отражение напротив. Упорно девушка не узнавала саму себя, измученную и изношенную. Неприязнь вызывал не вид осунувшегося лица, напротив, ставшими более вычурными черты лица придавали ей красоту и зрелость. Волнения вызывали глаза, они не блестели от нестерпимой боли или обиды что уж сказать о счастье, напротив глаза стали мутно блеклыми будто у мертвеца. В подобном виде Мирэ претила мысль поддаться чужим готовым осуждать любой изъян взорам. Свой горький удел хотелось сохранить в тайне ото всех. Девушка в испуге дрогнула от тихого стука в дверь. Пожаловал жданный, но не желанный гость. Когда за спиной вошла Мадам Ма, плотно прикрыв дверь за собой, Ким даже не повела бровью чтобы поприветствовать ее. Никаких поздравлений или утешении она не ждала в день венчания, тем более от чужака. Горечь лучше глотать в одиночестве. Женщина вопреки ей, прямиком подошла без стеснения, и встав за спиной мягко уложила изящные кисти на плечи девушки. Мадам Ма была красива, спору нет. Вопреки возрасту глаза блестящие жизнью, лицом будто оживавший бюст скульптора древних временем, жестами будто кровь ее была голубой — одним словом привлекательная. Хоть удел ее был жалок. Марионетка в играх округов, никогда не имевшая возможности иметь детей, припрятанная в тени властной фигуры Минсо. Мирэ не слепа, чужая боль была очевидной всегда, но руки помощи никогда не предлагала. Так как удел никогда не менялся — слабый встав рядом со слабым, сильным не сделается. — Наша Мирэ совсем повзрослела, — мягко начала Мадам Ма. Ласкательная речь лишь вызвала раздражение. На высказывание Мирэ в расстройстве повела плечами, освобождаясь от чужих рук. Чужая вольность резко вывела ее из равновесия, что скрыть расстройство не удалось. — Прости за мои слова, в последнее время я сама не своя, — нелепо отступившись, сказала Мадам Ма. — Дала слову волю не по праву. — Я тоже погорячилась, простите за резкую реакцию, — совсем неискренне прозвучал голос Мирэ. — Зачем пожаловали? — Я знаю, среди гостей меня не будет во время таинства, но я хотела лично поздравить тебя с браком, — уста куклы, столь незначительной, что места ей не найти в мире власти, твердили правду. — У тебя важный день, я хотела поддержать вместо покойной госпожи, — несмотря намерения Ма были бескорыстными, но упоминание о матери сделало Мирэ уязвленной. Оттого она кинулась обороняться на уровне естества. Женщина из сумки достала благородный футляр из темного дерева и аккуратно раскрыв положила на туалетный столик перед Мирэ. Та в ответ даже не взглянула на серьги из белого золота, с браслетками голубых бриллиантов. — Мне они достались от матери, ей в свою очередь от моей бабушки, — не заметив недовольство Мирэ, продолжила Мадам Ма. — Я тоже хотела передать своей дочери или внучке реликвию, но судьба расположилась так, что их у меня нет. Сегодня я подумала, вдруг они придут тебе по душе, — с мягкой улыбкой делилась Мадам с сокровенным. Слова чужие не возымели и толики задуманного эффекта. Мирэ осталась сидеть безмолвно некоторое время, в судорожных попытках найти походящие слова. Чужая искренность нашла отклик в душе, но реальность происходящего все же горчила горло. Замену матери тут никто не искал, покусившись на место матери Ким, Мадам Ма поступила крайне опрометчиво. — Несмотря на благодарность, — Ким медленно захлопнула футляр и взяв его в руку, встала с места. — Я должна отказать, — она подошла к Мадам Ма вольным шагом и аккуратно вложила футляр в руку той. — Про благодарность я не лукавлю. За все эти года вы достойно вели себя рядом с отцом и никаких неудобств в нашу фамилию не привнесли. Мой вам сердечный совет — пусть все идет привычным путем. — Я должна была быть более внимательна к твоим нуждам, Мирэ. Впредь позволь мне позаботиться о тебе? — Мадам Ма, знаете в чем мораль «Гадкого утенка»? — отстранившись от женщины, всматриваясь в глаза спросила Ким. Ответа она не ждала. — Не в том, что нужно относиться хорошо к уродливому и слабому утенку, а то смотри вырастит он в могущественного лебедя и пощады нет. Мораль гласит: сколько не корми чужих детей, они непременно разочаруют вас. Так приберегите себя от разочарований. Слова, очернившие невинную душу Ма, звучали четко и ровно. Мирэ не нашлась и толикой милости страданиям одинокой женщины, чьи не сбываемые грезы об участи простой матери терзали денно и нощно. Казалось, обезумившая в пучине собственной печали, Мирэ отчаянно пыталась узреть боль и в глазах напротив. Пропитавшись болью до самых костей, Мирэ ранила всех вокруг. Вечное чувство безысходности и печали сотворили из нее отчаявшегося монстра под стать Чону. Мадам Ма опустила глаза, скрыв прочно непрошенные слезы от Мирэ, и двинулась к выходу. Не став даже оставлять пару слов на прощание. Слова Мирэ были слишком правдивы, чтобы сметь высказаться против. Девушка опустошённо опустилась на стул. Безликие глаза будто они принадлежали фарфоровой кукле мертво смотрели из отражения напротив. Боль и сожаление стерлись, оставив после себя звенящую пустоту. Суета продолжилась после недолгого отступления. Англичанка воротилась вокруг платья, визажист, рассыпаясь в комплементах заканчивал с макияжем. Все шло по плану. Только на удивление невеста утопала в смутном безмолвии, будто все происходящее проносилось мимо. Когда ее полностью подготовили и настал начал выдвигаться, Мирэ не кинув взгляд на себя в зеркале, спустилась на первый этаж особняка. — Надеюсь, она станет сбежавшей невестой, — в след девушки в белом, тихо сказала англичанка. — У подобного отчаяния как правило нет выхода, — ответил француз и обернулись к помощнику, став убираться на столе. — Но надежда всегда умирает последней. — Но у почивших нет надежд, — прискорбно заключила англичанка. Вся комната замолчала в согласии. На первом этаже особняка Мирэ поджидали все горничные в ряд; Вон и секретарь Чона. Последнего она была крайне удивлена застать. — Вон, в комнате сверху кейс с необходимым и одежда в чехле. Их нужно доставить в церковь, в комнату примерки, — спустившись с лестницы, распределилась Ким. На приказ Вон среагировал моментально — пошел вверх. Девушка медленно повернулась к Юну. — Зачем вы пожаловали? — Господин Чон пожелал, чтобы я провожал вас. — Разве в этом есть необходимость? Мне доложили, что дорогу перекрыли. К чему вся эта настороженность? — Господин лишь учтив, не более. Не стоит волноваться. Мирэ лишь молча стояла, всем видом показывая, что веры нет в его словах. — Зачем вы их всех собрали, — медленно обернувшись к девушкам, спокойно поджидающим приказам. — Они должны проводить вас. — Не припоминаю, что давала подобного приказа, — с недовольством в тоне, высказалась Ким. — Приводите их в мой дом, распоряжаетесь ими как желаете. Глава не столь и учтив, как вы описываете, — ровным тоном, глазами ленивыми, уставшими взглянув на секретаря сказала она. – Или вольность ваша? Ответа не последовало. Вон вернулся с занятыми руками, за ним следовал другой охранник, аккуратно держа платье для ужина в чехле. Когда Вон прошел мимо, Ким позвала его. — Вон, секретарь Юн займется этим. Телохранитель моментально отозвался на зов, передав коробку в руки Юна. Секретарь, скрыв всякий проблеск недовольства, удалился первым. Ворота особняка тихо разошлись, машина представительного класса приехала за ней. Мирэ под строгим надзором Вона, вышла из холла, где все горничные с глубоким поклоном попрощались с ней. В машине были только она и Вон, правда процессия была длиной в несколько внедорожников. Причина для чрезмерной осторожности Чона была, но никто не спешил ее поставить в известность. Ей делалось дурно, не от возможной опасности по дороге к церкви. Нет, смерть в эти пору ей пришлась бы по вкусу. Ее покой крала мысль о том, что это последние минуты перед тем, как она принесет обет и вовеки останется в руках Чона. Ни одна душа во всем белом свете, не могла помочь избежать этого. — Останови машину, — ранимо, будто в забвении попросила она. Черная машина под палящим солнцем встала у обочины пустой магистрали. За ней последовали все четыре внедорожника сзади. Вон не выдал волнения, лишь угрюмо кинул взгляд на нее из зеркала заднего вида и стал ждать. Его спокойство остужало лихорадочно воспаленный разум девушки, которая не чтимыми глазами смотрела в черный экран телефона в руках. В эту самую минуту, в середине дороги в центре Сеула, сидя в машине она была потерянной. Полностью. С телефоном в руках, где в контактах у ее водились первые лица не только страны, но и западного мира, она не знала у кого просить спасения. Казалось, все они были мелки в сравнении ее удела. Девушку привела в чувство внезапная капля слезы, упавшая ей на кисть. Мирэ в неверии подняла голову, чтобы слезы покрывавшие глаза стекали внутрь, в душу. За всей этой молчаливой войной в тишине наблюдал Вон. И взгляд его показывал куда более беспокойства, чем когда он сам истекал кровью в холодной улице Лондона. Телефон в тонких кистях девушки завибрировал, побеспокоив тишину. Взглянув на имя звонившего, Мирэ ответила. — Ми… Клянусь Богом я готова. Я была готова с самого утра, я не спала ночью, чтобы быть вовремя. Но… этот чертов крест, я его не могу найти. Никто не может, ни я, ни помощник, ни менеджер, — отчаянно выла в трубку Ка Мун Ен. Почему-то ее хаотичные слова заняли все мысли Мирэ, не оставив место для собственным. — Священник меня не примет в качестве свидетеля без креста, — Ким готова была поклясться, что Ка изливалась слезами. — Успокойся, — немного сорвано сказала Ким. — Где крест, что подарила моя мама? Ты знаешь где он? — Знаю, он в отчем доме. — Надень его. — Разве можно… — Крест освящен, нет запрета. Теперь успокойся, отправь менеджера к отцу, пусть он привезет крест прямо в церковь, за это время ты тоже прибудешь. — Менеджер, прямо сейчас дуй к моему отцу. Нужно мой крест привезти. Попроси, чтобы он из-под земли достал мне его. Пожалуйста, — в пространство кричала Ка. В ответ слышался спокойный мужской голос. — Бог меня не любит, Ми, — снова возвратилась к разговору Ка. — Не говори глупости, теперь собирайся. До таинства осталось мало времени. — Ладно, — ломано отозвалась Ка. — Ты уже в пути? — Да. — Все, я вешаю трубку. Скоро буду. — Мун Ен… –Да? Мирэ прикрыла глаза, что стремительно заполнились слезами. — Ничего. — Ми, что-то случилось? — Ничего, — вторила себе Мирэ. — Иди готовься. Закончив разговор Ким открыла редко используемые приложения в телефоне. Приложения было для купли-продажи винтажных часов. Ким сквозь пелену слез вбив поисковик Patek Philippe 6300G-010 и в экране вышла единственная картинка, с ценником в 5 млн долларов. Девушка привычно кликнула в значок отзывов, но в этот раз неуверенно замерла, пока еще одна слеза стекала по скуле. В отличии от бесчисленных предыдущих раз слова не складывались в уме. И девушка сдалась. Заблокировала телефон, и изящным взмахом кисти убрала одинокую слезу. Спасения не стало, кончину она смиренно приняла. — Вон, — ее взгляд быстро перехватил чужой в отражении зеркала. — Если я умру, проследи, чтобы меня похоронили рядом с мамой. Можешь пообещать? После долгих раздумий последовал единый кивок. Вдумчивый и смиренный. Подобное располагало к доверию. — Спасибо. Череда машин одна за другой двинулись с места.

***

В крошечной, морозящей с бедным освещением комнате, которая с трудом помещала троих человек, Мирэ мирно сидела на одиноком скрипучем стуле. Глаза ее бесцельно смотрели в даль из окна, у церкви скопилось больше дюжины машин. Все солидно черного цвета. И было не различить свадьба сегодня намечалась или похороны.   В тесном помещении суетилась Мун Ен не находя себе места от волнения. Секретарь Юн стоя в коридоре о чем-то без устали договаривался с Мун Ен. Мирэ не вникала в суть, отложив все хлопоты по дальше. Перед самым важным моментом став безразличной. Список гостей, статус прибившись, состояние букета, нарядов – ничего уже более не волновало. Всем предначерчен конец, и этому дню подобное обещано.    Вопреки зною снаружи в комнате было прохладно, что по коже шли мурашки. Не обращая внимания на суету, разговоры Юна с Мун, на суетливые шаги по узким коридорам, Ким тихо разбивалась в мольбах беззвучных.    По спине прошла дрожь, молитва прервалась, когда большая, родная, тёплая рука вольно опустилась ей на плечо. Мирэ удивленная от чужой вольности подняла голову и дыхание прервалось на миг. Рядом с ней, возвышаясь стоял отец. Которого она не видела больше года. Не помня себя Ким встала, на уровне чувств необъятных потянулась к отцу. Кисти ее дрожащие обвели шею, и голова устало уложилась на прочное плечо родителя.    В последний раз Мирэ обнимала отца перед самым уходом в академию, тогда ей было десять – маленькая, незрелая девочка в страхе перед разлукой в годы, цеплялась за отца как в последний раз. Теперь ей двадцать, мир ей уже поддался и разлука ей ненова, но почему-то покой по сих пор хранился в объятиях отца.    – Белый тебе к лицу, – родные руки все крепче прижали ее тонкий стан. Слова тихие по новой пустили дрожь по спине.   Ответом прослужил лишь физический контакт. Мирэ долго утопала в руках отца, наконец добравшись до самого родного человека в мире.    Потом все завертелось.   Храм, алтарь и огромная фигура в черном. Обет и неловкий сухой поцелуй под фатой.    Единственное что запомнилось Ким(ох, теперь уже Чон) это запах лилии и орхидеи, чем было украшено все убранство. И конечно же, холод. Старинный, простоявший веками холод, исходящий из каменных стен церкви. Мирэ до этого момента никогда не чувствовала такого уровня неприязни в стенах церкви. Бог свидетель ей не хотелось испытать подобного вновь.   Она не помнила ни лиц гостей, ни их скромные пожелания. Про Чонгука и сказать было нечего. Она будто толком и не взглянула на него. Все прошло будто в забвении.    – Ми?  - Ми? Расплывчатый взгляд медленно поднялся на Ка, которая склонившись перед ней смотрела с волнением.  – Почему ты до сих пор сидишь тут? Нужно переодеваться… Стой, почему ты так побледнела? Тебе не хорошо? Вызвать кого? Мирэ обвела взглядом номер отеля. Она сидела на краю кровати, в свадебном платье, в мертвой хватке держа телефон.    – Я сейчас сменю платье…   – Может попить дать? Может сахар упал? – суетливо ворчала Ка. Она была рассеяна, застав Мирэ в комнате там же, где она ее оставляла перед выходом. Около часа назад. За это время Ка успела переодеться к ужину, освежить макияж и даже поругаться с секретарем Чона, который на себя уж очень много брал. А Мирэ сидела бледная на краю кровати, будто не в себе.   – Где вечернее платье?   – В гардеробной… Тебе точно ничего не надо? – Не волнуйся, я тогда переоденусь, – Мирэ тяжело поднялась с кровати и заметила, что туфли она так и не сняла. Ее волнение было прервано стуком в дверь номера, Ка пошла открывать дверь. Мирэ особо не прислушивалась к пришедшему, по тону Ка было ясно, что тем был секретарь Юн.    Девушка первым делом сняла туфли с ноющих от боли ног, и ступая по холодному мрамору пошла к гардеробной. Но она застыла у раздвижных дверей, когда тихий и спокойный голос Чона стал слышен.   – Где она?   – Я этому придурку уже сказала, Мирэ не чувствует себя хорошо. Придет в себя, мы вместе спустимся.   Мирэ обреченно прикрыла глаза, только Мун Ен могла назвать помощника Чона придурком перед самим Чоном. И она уже была готова подать голоса, как ее опередил Чонгук.   – Оставь нас ненадолго.    И тихие приближающиеся шаги, девушка поспешила войти внутрь. Попадаться в глаза Чона она не желала, но полагалось ей впредь встреч с ним избежать будет сложно. Гардеробная номера была пуста, что пускала эхо от каждого движения, и только платье в чехле занимало вешалку.    Шаги Чона стали четче, Мирэ сама гадала почему пряталась трусливо от него. Чон первым делом вошел в спальню, потом пошел в сторону ванной, не застав ее там, подал голос.   – Мирэ?   – Я… я тут…   Когда он появился у дверей гардеробной такой огромный, с расходящейся аурой уверенности и чего-го величественного, весь собранный и опрятный, что нельзя было сказать о девушке. Мирэ от этой картине отошла невольно дальше, ближе к вешалке. Она не отводила взгляда от Чона, будто впервые столкнулась с ним. На нем уже смокинга не было, черные классические брюки, белая льняная рубашка с расстёгнутыми первыми пуговками и натёртые до блеска туфли в тон брюк. И прическа его была нетипичной для него, открытый лоб с несколькими свисающими прядями волос. Подобного Чона Мирэ еще ни разу не заставала.    – Не важно себя чувствуешь? Он одной рукой отодвинул раздвижную дверь и вошел, немного наклонив голову.  Комната при его величии сокращалась в размере, что дыхание перехватывало. – Со мной все в порядке, – девушка выпрямила стан, чтобы словами ее обрели достоверности. Но Чон подошел ближе и протянул руку к ее лбу, его горячая ладонь пустила дрожь по всему телу. Но он на лбе только не остановился, следом нежно коснулся щек, которые лихорадочно были алы.   – Действительно, выглядишь не важно, - когда он убирал руку, материал кольца блеснул при освещении. Кольцо, которое она надела на его палец часами ранее, после того как поклялась перед Богом о долгой жизни подле него. От осознания подобного девушка чуть было не упала. – Вызвать врача?   – Не стоит, я спущусь к приходу гостей.   – Мне какое дело до гостей. Если тебе плохо, не гордись обратись за помощью.    Плечи девушки опустились, и она отступила ближе к вешалке. Встав Чону спиной, Мирэ стала расчехлять платье, уготовленное для вечера. Собранно действовать не выходило из-за безбожно трясущихся рук.  – Почему ты одна? Где твои помощники? – Не могли бы вы оставить меня одну? – девушка кинула равнодушный взгляд через плечо, тихо произнося слова. Одно присутствие Чона удручала до спазмов во всем теле. Избавиться от него – на данный момент являлось приоритетом.    Большая рука в довольно грубой манере легла на плечо Мирэ, следом Чон силой развернул ее тонкий стан к себе. Мирэ все также оставалась спокойной, почти награни безразличия.    – Что за манеры? – грубые слова никоем образом не коснулись души девушки. В рукавах ее крылась карта более крупная чем слепая агрессия Чона.    – Вы еще не понимаете, в чем заключается мое расстройство?    – Расстройство? – Чон громко хохотнул, все также держа ее за плечо.    « Да оно самое. Расстройство, вызванное вашим безобразным поведением. Терпения и покорности за прошедшие дни я показала больше положенного, более не стану. Это ведь мне пришлось по вечерам молиться в церкви за благословления предстоящего брака, которого я в гробу видела. Несмотря на то, что я вас звала, вы даже не пожаловали на покаяния перед венчанием. Вместо этого вы подкупили священника, служителя моей веры, чтобы он закрыл глаза на ваше безбожие и допустил этот союз. Теперь вы смеете упрекать меня моим расстройством? В этом заключается ваша зрелость, в отсутствия которой вы меня постоянно обвиняете?»   Эти слова мигом пронеслись в мыслях, но вопреки обиде девушка не посмела заговорить. Силой проглотив горечь происходящего, она нежно покрыла руку Чона на своем плече и мягко убрала ее. Даже смогла натянуть губы наподобие улыбки.    – Я спущусь, – безоговорочно произнесла она.    Чонгук, нависающий коршуном, отступил. Мирэ задышала свободнее. Правда свобода ее длилась не долго.