Я твоя не первая

Может быть, вид Майиных заплаканных глаз, а может быть, то, как ярко Майя с Зоей смотрелись на фоне кофейно-коричневых полок, а может быть странное, сжимающее, редкое для меня чувство острой тоски… Во всяком случае, что-то из этого помешало мне сдвинуться с места. Я так и стояла, молча, глядя на них. Поэтому Зоя, недовольно хмыкнув, отстранилась от Майи и, сжав её ладонь в своей, увела её сама. Край Майиной смятой юбки коснулся края моей, когда они ускользали. А я осталась, оглушенная. Оцепеневшая. Ничего нового для меня не было в таких сценах. Ничего смущающего. Ничего странного. В прежних школах, среди которых хватало плохих, я видела вещи более откровенные. Видела то, как ученики, и не только старшие, зажимаются по углам и на партах, видела как учителя позволяют себе трогать учеников, видела, как толпой могли напасть… И девочки на девочек — тоже. Ведь удовольствие от сознания собственной власти над другим известно не только мальчикам. Но почему-то лишь здесь, сегодня, я была так глубоко потрясена. Всего лишь поцелуй. Добровольный и, конечно, желанный. Нет, дело не в поцелуе. В том, как они вели себя. Так, как будто ничье мнение и ничей взгляд, не могли бы иметь значения. Будто никто над ними не был властен. Будто я, заставшая их, была только пустотой.

***

Когда я вернулась в комнату, Света уже была там, но она занималась чем-то своим, в телефоне, и я не стала её отвлекать. Вечер прошёл слишком быстро и словно бы мимо меня. Я не связалась с Элеком, но он со мной — тоже. А Майя и Зоя вернулись только к отбою и сразу легли. Я погасила свет. До двенадцати ночи никто не соблюдал Зоиного наказа. Всё вертелись, крутились и вздыхали. Света то и дело пыталась что-то спросить или о чем-то пошутить, и Майя отвечала ей смехом, а Зоя сначала ворчала, а потом сама увлекалась разговором. Я, в основном, слушала их, но отвечала на немного значащие вопросы, если их ко мне обращали. К двенадцати я знала, что Света была в походе и порвала там любимые кроссовки. Что Майя ездила на тёплое море, но почти все время там пролежала, болея. И что Зоя ненавидит современную популярную музыку, поёт сама вовсе не хуже, чем «эта Лонгдрим», что она уже, конечно, выбрала, куда поступать и что на каникулах она писала статью о нашей школе, которую, вероятно, прочитает нам на выпускном. Я же успела сознаться, что из-за отца сменила много школ, и что у меня есть старший брат. Это было ошибкой, так как почему-то сразу после все захотели увидеть его фотографию, но как раз тут к нам постучали, напоминая, что ночью воспитанные девушки спят. После все постепенно сошло на нет. Света и Зоя уснули довольно быстро. Но не Майя. Майя только затихла. Затаилась. А это совсем не та же тишина, что исходит от спящего человека. Она будто стремилась вовсе не дышать, но оттого её редкие вдохи казались ещё громче. И очень несчастными они звучали. Несколько раз она поднималась, уходила в туалет. Но и это не помогало, очевидно. На пятый раз я очень тихо села в постели и осторожно её окликнула: — Майя, с тобой все хорошо? Она испуганно вздрогнула и уставилась на меня, не мигая. Несколько минут протекло в молчании, а потом, вдруг, Майя села рядом со мной на постель и схватила меня за руки. — Эля… Ты ведь никому не скажешь, правда, Эля, правда? — она старалась изо всех сил смотреть мне в глаза. Будто хотела проникнуть глубже, как можно глубже и не позволить отказать, не оставить места для отказа. — О чем? — уточнила я, никак не мешая ей. — О том, что ты видела в библиотеке. — Не скажу, — кивнула я. — Тебе не нужно бояться. Майя улыбнулась, хотя это была все-таки очень нервная, слабая улыбка. — Спасибо, — не давая мне времени, она быстро поцеловала меня в щеку и встала. — Теперь мне спокойнее. Доброй ночи. И убежала на свою постель, оставив меня окончательно растерянной, но все-таки почти довольной. Значит, на самом деле, Майе вовсе не было безразлично.

***

Утром тоже все шло не вполне по плану. Впрочем, я честно поднялась раньше других и почти все время потратила на то, чтобы собрать волосы в хвост. Профессор Громов, наш любимый отец, все-таки создал меня со слишком длинными и не слишком послушными. Может быть, я бы обстригла их, но я — робот, и они никогда не отрастут снова. Может быть, я бы обстригла их все равно, если бы только сам профессор Громов оставался рядом. Но его нет, и поэтому я храню каждую возможность о нем вспомнить. Девочки поднялись не так быстро, как подразумевалось. Но если Света, осознав, наконец, где находится, энергично вскочила и так же энергично взялась собираться, то Майя была похожа на сомнамбулу и будто бы с трудом двигалась. Зоя пару раз даже шикнула на неё, но, кажется, это не помогло. В семь тридцать, как и требовалось, Зоя ушла, заявив, что голодать из-за тех, кто за одиннадцать лет ничего не понял, не станет. В семь тридцать пять за ней выскочила Света. И лишь к сорока семи минутам вышла и Майя. Она не торопилась, кажется, уже и не надеясь успеть к завтраку. Я шла с ней, поскольку полагала, что дежурные должны уходить последними, и поскольку была не против иметь причину ничего не есть — эта функция не так уж приятна для нас с Элеком, хоть и полезна. К тому же, Майя все ещё как будто беспокоила меня. Волновала. С ней что-то было не то. Когда мы вышли в холодное, все такое же пасмурное, но ещё и сырое утро, она повернулась ко мне. — Ты хочешь что-то сказать, Эля? — Если ты не обидишься. Зачем вы это делаете, если тебе так страшно, именно там, где легко заметить? Майя растерянно повела плечами и слабо улыбнулась, но не сказала ни слова. Поэтому я попыталась продолжать: — Это… Была идея Зои? — Ой, нет, — тут же запротестовала Майя. — В смысле, это из-за меня, а не из-за неё. Просто я… Я глупая, вот и все. — Глупая? — повторила я. Какой угодно, но глупой Майя мне не казалась совсем нисколько. Впрочем, я знала её ещё очень мало. И все-таки, не верила. — Да. Такая дура, что нельзя сказать. Я просто… Знаешь, просто подумала, что мы тут в последний раз. Больше тут не будем. Это последний год. А я так привыкла к школе… Она старалась улыбаться, но я снова не верила ей. Вчера, когда Света говорила про школу, я не сомневалась, что школа ей дорога. Но в Майины слова поверить не получалось. Но я знаю. Люди не прощают тех, кто мешает им лгать. — Понятно. Если бы я выросла в одной школе, я бы, наверное, тоже расстроилась. — Ну вот, а Зоя хотела меня успокоить, и поскорее. Вот так и получилось. Майя хихикнула, будто бы легкомысленно, а я подумала, что успокаивать таким образом очень уж странно. Но я тоже видела в кино, как одному человеку другой не давал кричать, целуя его. Только думала, что это лишь художественные выдумки. Мы прошли ещё немного, так, словно никакого завтрака не существовало в принципе, когда она снова заговорила: — А ты на меня не злишься, Эля? — За что? — Ночью я не соображала. Может быть, тебе неприятно, что я тебя целую, после того, что было в библиотеке? Я удивлённо помолчала. Мне будто и не пришло в голову задуматься о том, приятно мне или неприятно. — Нет, думаю, я не злюсь, — медленно ответила я. — На самом деле, меня ещё никто не целовал. — Правда? А родители? — Ну да, отец, — совсем перед тем, как исчезнуть, он поцеловал меня в щеку. Будто на прощание. Но я не поняла этого тогда. И Элек не понял. — Я имею в виду, из подруг. Или из друзей. Майя хихикнула. Мне был не совсем понятен этот смех. Разве здесь есть что-то смешное? Но я не стала спрашивать, поскольку плохое понимание юмора людей тоже всегда настораживает. Зоины угрозы оказались напрасными. Завтрак длился до восьми тридцати, так что голод Майе не угрожал вовсе. Правда, мы оказались в конце очереди, где кроме нас из нашего класса уже зевали полные, маленькие и бесконечно похожие Мила и Лена, и ещё стояла болезненно тонкая Мэри Худ, которая то ли неудачно накрасила глаза, то ли не спала несколько дней. Последняя тут же невесело улыбнулась нам. — А, тоже опаздываете? — Я — немножко, — весело отозвалась Майя, — а Эля просто не научилась ещё бросать отстающих. — А это хорошо. И не учись, Эля, — Мэри посмотрела мне прямо в глаза, как-то по-звериному предупреждающе. — А то будешь как некоторые тут, сами с собой, а весь мир — не существует. Майя, кажется, подавила смешок, а Мэри продолжала: — Вообще-то, я тут только на год дольше, чем ты. Но в потрясающем дружелюбии окружающих уже убедилась. В этот раз Майя все-таки слышно хихикнула, и Мэри тут же одарила ее холодным взглядом. — Что, Светлова? — Ничего, — не удерживая улыбки, ответила Майя. — Говори. Я прекрасно знаю, что ты дружишь с Кукушкиной, а Кукушкина постоянно найдёт обидное слово для каждой. Я посмотрела на Майю, ожидая зачем-то увидеть в её лице возмущение. Насколько я понимаю людей, когда так говорят о твоём друге, оставаться спокойным невозможно. Если бы такое сказали о моей подруге, я бы тоже разозлилась. Но Майя… Все ещё улыбалась. — Ничего плохого, Мэри, я не хочу сказать, и ничего плохого не думаю. Но я уверена, что тебе было бы проще найти друзей среди девочек, если бы ты меньше кружила около госпожи Лиддл, — госпожа Лиддл, насколько я знала, была учителем рисования. — Хотя, мы все думали, что тебе очень хорошо вдвоём с До. — А так же с Ре и Ми, — огрызнулась Мэри. — Нет, с Дороти мне хорошо, но ты, Майя, явно не так глупа, чтобы думать, что дружба с кем-то и дружелюбный настрой класса — это одно и то же. И что не так с госпожой Лиддл? — Я не говорила, что с ней что-то не так, — мягко возразила Майя. — Но она — учитель, а мы в старших классах. Вот и все. Мэри окинула Майю ещё одним холодным, волчьим взглядом, но к этому ничего больше не добавила. Интересно, считает ли Майя дружбу с любым учителем — проблемой? В таком случае, мне стоит вести себя ещё осторожнее. Майя отвлеклась на попытку говорить с Леной и Милой, которые от вялых кивков быстро перешли на весёлый щебет. Но при всех минусах моего социального опыта, я все же видела, что самой Майе вовсе не весело. Она словно старалась отгородиться от чего-то за пустым разговором. Кукушкиной в столовой уже не было, вероятно, потому что обязанности старосты требовали дополнительного времени. Я же себе позволила не сводить с Майи глаз, потому что знала — впереди занятия, и там все моё внимание должно быть сосредоточено на учителях.

***

Первым был урок музыки, что мне казалось неожиданным для старшего класса. Кабинет музыки отличался от того, в котором мы были вчера. Парты здесь располагались на широких ступенях, поднимаясь вверх. Всего парт было девять, по три в трех рядах. Пожалуй, сам этот кабинет был больше и светлее, чем тот, который я видела вчера. Особенно огромные окна хотя и вели к уличной серости, как будто дарили чувство полной открытости. Они выходили на море, поэтому я заняла место у одного из них. Правда, место это было на последней парте. У меня вообще сложилось ощущение, что никто в этом классе не хотел сидеть далеко от учителя. Если вчера девочки сели спокойно и слаженно, то сегодня, кажется, даже ругались. И только натянуто улыбающаяся Майя и хмурая Зоя забрались назад, вдвоём, ни с кем не перекинувшись и словом. А перед самым звонком рядом со мной опустилась Света, ещё более растрепанная, чем утром. — Ну как, Эля, права была наша начальница? Я подняла брови. Затем сопоставила её слова со своими утренними наблюдениями. Очевидно, речь о Зое и её распорядке дня. — Если ты недовольна, Света, то можешь сказать это мне лично, — прежде, чем я ответила, прошипела Зоя. — Да ладно, — легко пожала плечами Света. — Мне просто смешно и я пытаюсь расшевелить некоторых излишне серьёзных. — Не слушай её, Эля, — вмешалась Майя, улыбаясь, — а то так и будешь вечно стоять в очередях. Сама-то она выскакивает быстро как может. Света рассмеялась. Ответить я так и не успела, потому что класс вдруг дружно шикнул на нас. Леопольд Львович появился. Благодушная улыбка играла на его губах. Кажется, особенно сильно ему радовалась Мелоди Лонгдрим, даже не могла толком сидеть на месте. Я думала о том, что с Элеком мы вдвоём пришли к выводу, что лучше не поражать воображения учителей пения, и петь тем голосом, которым говоришь, иногда специально фальшивя, чтобы не смущать никого; и немного — о том, почему же Зоя, если так гордится своим умением, совсем не рада уроку и сидит так далеко. Она так сильно любит Майю?.. А почему же Майя?.. Света, с начала урока незаметно доставшая телефон, ткнула меня под бок, чтобы показать экран, на котором, побитого вида котенок шёл по дороге, с подписью: «Я обязательно поступлю на бюджет». Я удержалась от вопроса, зачем котёнку поступать на бюджет. Конечно же, это метафора внутреннего состояния выпускников школ, но какую реакцию она должна вызывать?.. — Светлана, — а Леопольд Львович, похоже, заметил ее безразличие к уроку, — а что вы нам расскажете о любимой песне из детства? А именно такую тему урока он и озвучил всего пять минут назад. Меня саму эта тема не вполне устраивала, потому что детства, как такового, у нас с Элеком никогда не было. Детских песен мы не слушали, разве что только случайно. — Ну-у-у… Наверное, это была «Чунга-Чанга», — медленно протянула Света, вызвав смех у класса. — Там лето круглый год и вообще, все супер. Леопольд Львович мягко кивнул. — Хорошо, Светлана. Но вы, пожалуйста, возвращайтесь из лета к нам, в класс, — не обращая внимания на смех, он разрешил ей сесть, и продолжил опрос: — Мэри, что скажете вы? Мэри Худ поднялась, но ответ её звучал несколько отстраненно: — Я не любила песен. Только мелодии, без слов. Особенно, в музыкальных шкатулках, — в её словах была странная, печальная значимость, так что весёлость из класса улетучилась мгновенно. Только Леопольд Львович все так же мягко сказал, что вполне её понимает. Он продолжал, и, конечно, дошёл и до Майи. Она, улыбаясь ещё более нервно, чем всегда, призналась, что её любимая песня детства «Белые кораблики», и я подумала, что она очень подходит к её голосу. А потом мне самой пришлось сказать, что больше всего я любила песню, которую придумал Элек. Про собак. Он посвятил её Рэсси. — Ну, раз это песня не общеизвестная, спойте нам, Электрона, один куплет, — попросил Леопольд Львович. Мне было не очень приятно исполнять его просьбу. Я не стеснялась, как это было бы с человеком. Просто сожалела, что буду петь одна, без Элека, и без профессора Громова. Это непривычно и это грустно, как будто их отсутствие становится куда ощутимее. Конечно, самого Рэсси я могу позвать в любой момент, и он прибежит, но это отвлечет его от поисков, так что не стоит. Леопольд Львович, выслушав очень внимательно, кивнул и мне. — Ваш брат неплохой поэт, и, похоже, действительно любит собак. И вообще, — он задумчиво вздохнул, а затем, будто спохватившись, прибавил: — Садитесь, Электрона. Так вот, мне кажется, мои дорогие, это прекрасно, когда в семье поют. И дело не столько в умении, сколько в том, как это сближает, помогает открыться… Детские песни, при своей простоте, очень важны. Они легко запоминаются и остаются с нами на всю жизнь, порой, успокаивая в самые трудные минуты. Вот почему… Я заметила, что Майя что-то беззвучно, зло прошептала, не сводя с него глаз, и потеряла линию его слов. Урок прошёл, и Майя первой покинула кабинет. Зоя убежала за ней, Света ускользнула тоже. Я не собиралась медлить, но в шаге от двери почувствовала мягкую ладонь у себя на плече. — Электрона, задержитесь, пожалуйста, — тихо попросил Леопольд Львович. Я остановилась и полуобернулась к нему. Его зелёные, странные, будто кошачьи глаза, казались полными неприятного беспокойства. — Что такое, Леопольд Львович? — Я знаю, что вы у нас новенькая, — осторожно начал он, — и надеюсь, у вас все в порядке? — В порядке, только уберите руку, — кивнула я. Он смутился и тут же отдернул свою ладонь. — Извините, Элечка, глупая привычка, — виновато проговорил он, а я едва не содрогнулась. «Элечка». Профессор Громов всегда звал меня именно так, и мне было совсем неприятно слышать такое же от чужака. Но слишком отталкивать учителей нельзя. Я должна видеть их как можно ближе. — Девочки растут с нами, и мы привыкаем относиться к ним, как к родным. Но вы, конечно, другое дело. Я не подумал. — Ничего. Просто не делайте так снова. Так что вы хотели? — Да… Дело в вашей соседке по комнате. Майе Светловой. Она показалась мне… Какой-то безрадостной, — осторожно пояснил он, а я подумала, что усилия Майи прошли напрасно. Конечно, нестранно, если даже я, далёкая от понимания всех тонкостей человеческих отношений, заметила, заметил и тот, кто учил её. — Это на неё не похоже. Вы не знаете, в чем дело? Я сдвинула брови. Беспокойство, вероятно, совершенно логичное. Но почему он не попытался спросить саму Майю? Её подруг? Почему меня, новенькую? Потому что я, по его мнению, легче проболтаюсь? — Я ничего такого не знаю, — твёрдо ответила я. Мне нужно держать баланс в отношениях с учителями и ученицами, но в этой ситуации, я уверена, нельзя принимать сторону учителя. Майя не простила бы. — Что ж… Конечно, это ожидаемо. Но если вы узнаете, могу ли я надеяться?.. — Извините, Леопольд Львович, — прервала я его, — но даже если я узнаю, я не скажу без её разрешения. Я действительно новенькая, и репутация предательницы мне не нужна. Он болезненно улыбнулся и отступил на шаг. — Что ж, я понимаю, — Леопольд Львович вздохнул. — Но если вдруг вы передумаете, или вам самой понадобится помощь, приходите ко мне, хорошо? — Спасибо, хорошо, — согласилась я.