Вопросы к небу

      Действующие лица:

Чжуаньсюй — небесный император. Шоушань Хуан-ди — ушедший на покой государь, прадед Чжуаньсюя. Гаосинь — брат Чжуаньсюя, воспитанник Хуан-ди. Лю-лан — слуга Хуан-ди. Ди-тай — дух горы Сююйшань. Гунь — внук Хуан-ди, друг Ди-тая. Юй — сын Гуня. Шаохао — внук Хуан-ди, троюродный дядя Чжуаньсюя. Чун (Гоуман) — сын Шаохао, помощник владыки Восточного предела. Цуй Вэньцзы — лекарь, последний ученик Янь-ди. Бэйфа — лекарь, сын Шаохао. Жушоу (Гай) — второй сын Шаохао, глава Небесной палаты наказаний, помощник владыки Запада, друг Гаосиня. Чжун — старший сын Чжуаньсюя, отвечающий за дела на Небе. Лаотун — второй сын Чжуаньсюя, владыка Северного предела.       

***

      После событий на горе Юйшань, когда на Куньлуне поселился отряд императорской стражи, жизнь во дворце переменилась. Помимо того, что стражники — существа простые и грубые, даром что духи — вели себя шумно и порой бесцеремонно, и Гаосинь, и Лю-лан ощутили явное охлаждение в отношении к ним ушедшего на покой государя. Гаосинь, безусловно, догадывался, что и прежде, особенно после ухода на покой, Хуан-ди не слишком его жаловал, и все его тайные и важные поручения были на самом деле лишь малой долей, лишь отчасти приоткрывали всю секретную деятельность цзэнцзуфу. Блеск на воде, мелькнувшая тень… Однако Лю-лан всегда был по-настоящему доверенным слугой, через него проходило множество действительно серьёзных дел. Теперь же, оказавшись под стражей, Шоушань Хуан-ди использовал какие-то неизвестные им обоим каналы связи с внешним миром. То, что у цзэнцзуфу всё прекрасно, что его планы осуществляются, Гаосинь ясно видел по спокойному и даже беззаботному поведению последнего.       И если с несдержанным поведением стражи сладить как-то получилось, пожаловавшись командующему из племени Куафу, то с отслеживанием связей цзэнцзуфу всё было намного сложнее. Едва Лю-лану или Гаосиню удавалось выследить прислужницу, слугу или стражника, благодаря которым Хуан-ди общался со своими многочисленными соглядатаями и помощниками по всей Поднебесной, как тот исчезал и Хуан-ди находил кого-то другого, и охота начиналась снова.       Гаосинь и Лю-лан, приложив невероятные усилия, смогли выяснить лишь то, что Шоушань Хуан-ди имел связи в Западном и Южном пределах, но кто были духи, поддерживающие его, и какие у них были дела с ушедшим на покой государем, понять так и не удалось. Гаосинь чувствовал, что время поджимает, что необходимо принимать меры, но сделать ничего не мог. Он несколько раз навещал великого наставника на горе Юйшань, пытаясь получить его помощь, но тот отказывался его выслушать.       Гаосинь искал различные подходы к великому наставнику, но всё было напрасно. Ещё один год подходил к концу, и тревога росла, нехорошие предчувствия томили, и Гаосинь решился обратиться к Шаохао. Он рассказал Белому владыке кое-что из того, что ему удалось выяснить, не вдаваясь в подробности, щадя чувства Шаохао. Он лишь упомянул, что опасность грозит не только ему, но и кому-то ещё, для кого предназначен лазурный сон, цветущий в садах Куньлуня. А помочь справиться с цзэнцзуфу, одержимым идеей вечной жизни, может только великий наставник. Владыка Западного предела выслушал Гаосиня внимательно, задал несколько уточняющих вопросов, от ответов на которые Гаосинь уклонился, не желая рассказывать Западному владыке о неприятных подробностях. Тогда Шаохао просто спросил:       — Почему бы не уничтожить единственный лазурный сон?       — Дело в том, — вздохнул Гаосинь. — Что цветок Куньлуня не единственный. Лю-лан выяснил, что в Юду кто-то выращивает эти цветы, и там их не меньше десятка. Не хочется упустить момент, когда цзэнцзуфу решит использовать лазурный сон, если, конечно, он не воспользуется цветком из Юду. Однако я всё ещё надеюсь, что он не станет так изворачиваться, ведь считает себя победителем, предусмотревшим всё.       — Я понимаю, — согласился Шаохао. Его почему-то охватила необъяснимая тревога за Чжуаньсюя.       Проводив Гаосиня, Шаохао поспешил навестить великого наставника на горе Юйшань.       Ди-тай три года провёл рядом с Гунем. В те давние времена в мире духов происходили самые невероятные вещи. Стремление Бо Гуня служить и помогать людям, горячее желание спасти Поднебесную от потопа преобразили течение его внутренних сил, перенаправили потоки энергии, материализовав их, воплотив в живом существе, зародившемся в истаявшем теле Гуня. Из тела Гуня вышел Юй — дракон, великий дух воды. Смертельное заклятие, брошенное Хуан-ди, обернулось сокрушительной, неотвратимой силой: дракон взметнулся в небо, обрушился с небес в воду, затопившую всё вокруг, и вышел на сушу — могучий и бесстрашный, — чтобы продолжить дело отца.       Теперь, когда Гунь был уверен, что потоп будет остановлен, люди спасены, а Поднебесная вновь расцветёт, и земля её вновь станет приносить плоды, питая благодарных смертных, — теперь Гунь мог вздохнуть свободно. Юй — яркий, мощный, блистательный — уже усмирял потоп. А его отец, освободившись от бремени, которое сам на себя взвалил, поддерживаемый Ди-таем, постепенно приходил в себя, возвращаясь из загадочных долин подсознания. Наконец, Гунь очнулся, всё так же лежа на траве в объятиях великого наставника. Он едва пошевелился и приоткрыл глаза, и Ди-тай строго сказал:       — Осторожно, не спеши.       У Гуня даже не было сил ответить, потому он снова закрыл глаза и погрузился в сон.       Именно тогда и явился на Юйшань Шаохао. Он и прежде навещал Ди-тая, но тот, сосредоточенный на поддержании жизни Гуня, не был расположен к общению. Теперь, когда жизни Гуня больше ничто не угрожало, Ди-тай приветливо улыбнулся своему ученику:       — Что привело Владыку запада на гору Юйшань?       — Одно очень мутное и сомнительное дело, — ответил Шаохао со вздохом.       — Мне всегда казалось, что мой прекрасный ученик далёк от всякого зла. Что же омрачило его жизнь?       — По правде сказать, это брат государя озадачил меня, — Шаохао присел рядом с Ди-таем. — Он рассказал мне кое-что нехорошее об ушедшем на покой государе.       — Что именно?       — Ничего толком, — Шаохао покачал головой. — Только что тот поддерживает жизнь при помощи каких-то запрещённых техник и хочет поглотить душу Гаосиня. И для чего-то выращивает ядовитый цветок лазурный сон. Наставник! — Шаохао в волнении коснулся руки Ди-тая. — Он уверяет, что остановить цзуфу можешь только ты. Он очень ждёт тебя на Куньлуне.       — Не всё ли равно, в общем-то, поглотит ли он душу Гаосиня, если тот является его созданием? — спросил Ди-тай. — Почему тебя это беспокоит?       — Гаосинь лишь частично его создание. Его вынашивала Энюй, а значит, Великий Владыка вложил в это тело истинную душу, — возразил Шаохао. — Он брат Чжуаньсюя и близкий друг Гая. Конечно, я переживаю за него хотя бы потому, что Гай очень к нему привязан. Я уж не говорю о том, что каждая душа ценна сама по себе, — он с тревогой глянул на Ди-тая. — Я не понимаю тебя, наставник. Что с тобой происходит? Как ты можешь говорить такие слова?       — Разве душа Хуан-ди не имеет ценности? — насмешливо переспросил Ди-тай.       — Наставник! Его странные дела говорят о том, что душа его давно истлела, — с горечью отозвался Шаохао. — Наставник, не пугай меня. Пожалуйста, помоги!       — Конечно, я помогу, — мягко улыбнулся Ди-тай. — Только честно признайся, что больше всего тебя тревожит судьба твоего чжицзы. Ты боишься, что ушедший на покой государь угрожает ему.       — Да-да-да, — закивал Шаохао. — Так и есть. Я очень тревожусь за него. Помоги им, если ты можешь.       — Я не понял толком, в чём дело, но… — Ди-тай встал, держа на руках Гуня. — Поспешим на Куньлунь. Я передам твоего брата на попечение шаманам: они сумеют позаботиться о нём. А сам отправлюсь во дворец и выясню, чего хочет Гаосинь.       

***

      Все эти годы Чжуаньсюй ждал ответного хода Шоушань Хуан-ди, ведь, что и говорить, открыто выступить против цзэнцзуфу он никогда прежде не смел. Он прекрасно помнил те два раза, когда молча противостоял прадеду: первый — из детского отчаянного задора, второй — из желания защитить дорогого человека. В этот последний раз Чжуаньсюй пошёл против цзэнцзуфу из-за того, что ему уже нечего стало терять: небесный престол, дав так много, отнял у него, кажется, самое главное — самого себя. Что можно было ещё потерять на этом пути?       Чжуаньсюй постоянно ждал нападения, однако его соглядатаи на Куньлуне уверяли, будто всё спокойно. Будто ушедший на покой государь беззаботен и весел, а сообщается лишь с какими-то неизвестными духами Южного и Западного предела. Кто эти духи, выяснить никому не удавалось: нити, которые держал в руках Хуан-ди, уходили во мрак. Оттого беспокойство лишь нарастало.       В последние месяцы этого года напряжение так сгустилось, а тревога стала такой острой, что Чжуаньсюй, не выдержав, впервые в жизни обратился к Великому Владыке с просьбой, чтобы следующий удар пришёлся лишь по нему, не затронув ни его близких, ни Поднебесную. Отдав таким образом эту заботу на попечение Великого Владыки, Чжуаньсюй неожиданно ощутил покой. Непонятно почему, но он был уверен, что Великий Владыка устроит всё наилучшим образом, а значит, ему впервые в жизни совершенно не о чем переживать.       Государь велел слугам вынести в сад гуцинь: он желал музицировать на свежем воздухе, несмотря на пронзительный пустынный ветер гуанмофэн, дующий с севера, из самого Северного предела. Чжуаньсюй направился в ту самую беседку в зарослях коричника, ставших за эти годы небольшой рощей. Слуги несли за императором, кроме инструмента, подставки и скамеечки, небольшую жаровню, чтобы их господин не замёрз. Заметив это, Чжуаньсюй невольно улыбнулся: ему, выросшему среди льдов моря Бэйхай, никогда не бывало холодно. Забота слуг позабавила и, кажется, тронула его.       Оставшись наедине с цинем и своими мыслями, Чжуаньсюй прислушался к перезвону нефритовых листьев, к гудению ветра, бьющего в крышу беседки, как в барабаны-сян. Растворившееся в воздухе ощущение неизбежных изменений не было лишь предчувствием беды — оно несло в себе и смутную надежду. Скоро новый год, который принесёт Чжуаньсюю что-то неожиданное, отличное от того, что приносили прежние годы. Освобождение…       Решение отречься от престола в пользу старшего сына зрело у Чжуаньсюя уже давно. Его останавливало лишь то, что он не мог предугадать поступки цзэнцзуфу. Теперь же его сознание словно прояснилось. Ничего ему не стоит написать указ прямо сейчас, а когда придёт время, достать его. Он наклонился к циню и заиграл в тоне гун торжественную мелодию цзючжао. Звуки медленно ступали по земле, точно снег, покрывающий весь мир выбеленной тканью из конопли, а звучание ноты гун казалось ударами посоха о каменный пол. Эта мелодия звучала так, как нужно, в ней не было фальши, лжи, лукавства. Чжуаньсюй был доволен.       Доиграв, он вернулся в свои покои и составил указ об отречении, но когда дошёл до имени наследника, вдруг остановился и замер с поднятой кистью. Ему почему-то не хотелось писать имя Чжуна, хотя прежде он никогда не сомневался в том, что Чжун — достойный наследник и будет хорошим императором. Он не сомневался в способностях Чжуна, однако вдруг усомнился в его устремлениях. Хочет ли Чжун править Поднебесной? Чжуаньсюй никогда раньше не задумывался об этом. Надо будет его спросить… Отложив недописанный указ, государь снова взял в руки гуцинь. За последние годы его мастерство, действительно, возросло, постоянно приближаясь к совершенству, он чувствовал, что техника его исполнения превосходна, однако что-то неуловимое всё время ускользало, напоминая, что совершенство недостижимо. Чжуаньсюю всё ещё трудно было примириться с этим.       В конце года ко двору прибыл помощник Восточного владыки Гоуман. Чун привёз отчёт о делах Восточного предела, чай и померанцевое вино с Острова птиц. Он нечасто сам привозил отчёты: обычно это был кто-то из его подчинённых, — но на этот раз приехал сам, такой уютный, мягкий, внимательный, тёплый, словно влажный ветер с Восточного моря, несущий с собой весну.       После аудиенции император пригласил брата выпить чаю. Чун рассказывал о Юе, недавно посетившем Восточный предел, о его успехах в усмирении потопа. Чжуаньсюй между делом спросил, что брат думает об этом герое. Чун ответил нехотя и уклончиво, из чего Чжуаньсюй сделал вывод, что в личном общении Юй не произвёл на брата приятного впечатления. Скромный и застенчивый Гунь, как это порой случается, породил полную свою противоположность — существо, обладающее сокрушительной силой, решительное и шумное. Поговорив о том, о сём, порасспросив гостя о делах на Острове птиц, Чжуаньсюй поинтересовался:       — Когда цунтангэ собирается возвращаться?       — Не хочу задерживаться в столице, — признался Чун. — Но нужно выполнить кое-какие поручения Шаньшэнь. Скоро новый год — она озабочена подарками детям, невесткам, внукам, — Чун улыбнулся.       — Надеюсь, ты останешься во дворце и вечером ещё раз заглянешь ко мне, — сказал Чжуаньсюй.       — Как прикажет государь, — Чун поклонился.       — Цунтангэ, — с шутливым упрёком проговорил Чжуаньсюй. — Что это такое: «как прикажет государь»? Я прошу тебя.       — Как пожелаете, ваше величество, — кивнул Чун, немного растерявшийся от необычного поведения Чжуаньсюя.       Покинув покои государя, Чун даже послал отцу голубя, сообщая о непонятных переменах, произошедших с императором, но птица не застала Шаохао в Западном пределе: он уже отправился на Куньлунь с великим наставником.       Вечером Чун снова пил чай у брата, они играли на цитрах и говорили о поэзии. И, несмотря на эту идиллию, ни того, ни другого не покидало смутное предчувствие опасности; тревога, как ни старался заглушить её Чжуаньсюй отвлечёнными беседами с братом, разливалась в воздухе, несомая переменившимся ветром. Подувший с северо-востока тяофэн, даром что зовётся ласковым, завывал в саду, фальшиво играя на своём шэне. Засидевшись допоздна, Чун всё же покинул покои брата и, не зная, как унять необъяснимое волнение, зажёг у себя благовония для хорошего сна. Засыпая, он думал, что нужно было предложить их и государю: в его тоне и жестах он улавливал ту же тревогу, что беспокоила и его.       Чжуаньсюй же этой ночью долго не мог уснуть, всё лежал в постели, слушая ветер, вглядываясь в темноту спальни, пытаясь усилием воли унять нарастающее смятение. Он всё доверил Великому Владыке: ему больше не о чем беспокоиться. Если что и случится, оно не должно коснуться никого, кроме самого императора, а значит, не стоит переживать. Но разве можно, видя занесённый над тобой меч, успокоить себя размышлениями о том, что этот удар предназначен лишь для тебя? Чувство самосохранения, присущий смертной природе страх боли и гибели, как бы глубоко он ни был спрятан, не даёт покоя, назойливо повторяя: «Беги, беги!» Только вот куда бежать?       Ближе к утру Чжуаньсюя всё же посетил сон. Странный сон, где он словно наблюдал торжественное шествие — вход государя в столицу — со стороны. Перед ним двигались повозки, колесницы, пешие воины в доспехах с траурными повязками на головах. Это был вход после победы над племенем мяо? Нет, вон два карлика ведут пульгасари, а вон на повозке едет Чанъи, и отец, склонившись, придерживает голову раненого Чию. В этой процессии почему-то шёл Чуньюй: он обернулся к Чжуаньсюю и улыбнулся той самой очаровательной улыбкой, которая так красила его простое лицо. Даже рукой помахал. Дальше несли паланкины… Шторка одного приоткрылась, и Чжуаньсюй увидел в глубине Шэньфэньши. Может быть, это торжественный въезд государя, тогда ещё готовящегося вступить на престол наследника, в столицу с семьёй? Но откуда здесь Чуньюй? Вдруг Чжуаньсюй сам оказался в этом шествии на колеснице, запряжённой солнечными драконами. Они сияли так ослепительно, что Чжуаньсюй почти перестал различать происходящее вокруг.       Неожиданно колесница остановилась перед воротами города. Но это были не главные ворота Тяньцзин: узкие и низкие настолько, что проехать через них на колеснице было невозможно, они уходили куда-то вглубь, в темноту. И всё же Чжуаньсюй не мог не войти, и он пошёл по тесному проходу, протискиваясь между замершими вдоль стен людьми — мужчинами, женщинами, стариками и детьми. Все они стояли молча, их лица в полумраке казались неживыми. Впрочем, не это пугало Чжуаньсюя. Страшнее всего было то, что он не знал, есть ли конец у тёмного прохода или ему так и придётся пробираться в затхлой духоте до конца времён, а может быть, целую вечность. В ужасе от этой мысли, Чжуаньсюй взмолился:       — Великий Владыка! Помоги!       И в мгновение ока перед Чжуаньсюем из недр глухой бесконечности возник человек. Он сразу подскочил так близко, что его лицо невозможно было разглядеть: Чжуаньсюй увидел только горящие глаза фанатика или сумасшедшего, а потом сразу ощутил сильный удар под левую ключицу. Боль разрушила этот странный удушающий мир, но, всплывая из сна, Чжуаньсюй всё ещё слышал слова, сказанные безумцем напоследок:       — Ты даже лёгкой смерти не достоин!       Чжуаньсюй очнулся, тяжело дыша, сердце колотилось в горле, левое плечо горело. Он даже коснулся ключицы рукой, проверяя, не ранен ли по-настоящему, но, конечно же, никаких следов удара не осталось. Что это был за сон? Что всё это значило? Он лежал в постели, пытаясь унять бешеное сердцебиение, восстановить дыхание, циркуляцию ци, но не мог. Огненные всполохи боли сбивали его, сердце заходилось, дышать было тяжело, накатила слабость, комната в предрассветном сумраке покачивалась и плыла… Чжуаньсюй кликнул Шеньту, дежурившего в эту ночь у его комнаты.       — Ты не заметил ничего странного? — спросил он, как мог более спокойно.       — Нет, ваше величество.       — Зажги светильник и пошли за господином Гоуманом, — кажется, впервые в жизни Чжуаньсюй испугался настолько, что нуждался в помощи и даже признался себе в этом. Он не понимал, что произошло, и неизвестность пугала его больше боли и заполошно стучащего сердца.       Кое-как причёсанный, едва одетый Чун прибежал через половину благовонной палочки.       — Ваше величество! — он хотел было опуститься на колени, но Чжуаньсюй остановил его. — Что случилось?       — Не знаю, — ответил Чжуаньсюй.       Он рассказал Чуну свой сон, и тот поспешно взял брата за запястья, вслушиваясь в пульс.       — Очень плохо, — сказал, наконец, Чун, сдвинув брови. — Похоже на яд, но я не знаю такой. Распространяется медленно, возможно, у нас есть ещё время подумать.       Он нажал несколько точек под ключицей и на груди Чжуаньсюя, чтобы препятствовать быстрому распространению яда. Левая рука Чжуаньсюя онемела, он спросил:       — Думаешь, кто-то подмешал в еду?       — Нет, — Чун отрицательно качнул головой. — Это покушение во сне. Я когда-то встречал записи об этом в библиотеке Восточного предела, но мне всегда казалось, что никто никогда не пойдёт на подобное: слишком много жертв ради устранения всего лишь одного человека. Это сложные многослойные чары с наложением большого количества замысловатых печатей, а главное, все участники ритуала погибают. Страшно.       Чжуаньсюй прикрыл глаза. Вот и удар, которого он так долго ждал. И в самом деле, направленный только на него. Зачем всё это представление понадобилось цзэнцзуфу, Чжуаньсюй даже думать не хотел. Он тихо вздохнул.       — Очень больно? — с тревогой спросил Чун. Чжуаньсюй криво улыбнулся. — Сейчас приготовлю лекарство. Тебе должно стать немного лучше. Вызову Бэйфа, может, он что-то знает… Потерпи немного.       От волнения Чун словно позабыл, что перед ним сам государь.       — Не суетись, цунтангэ, — мягко отозвался Чжуаньсюй. — Просто делай своё дело.       — Да, ваше величество, вы правы, — Чун взял себя в руки и пошёл готовить отвар, отправлять посланников в Минъюань к брату и на Куньлунь к отцу и думать, думать, чем ещё можно помочь.       

***

      В последние месяцы Гаосинь каждое утро проверял лазурный сон, растущий в саду Куньлуня, чтобы не пропустить последний знак… Знак к чему? К действию? Но если великий наставник так и не снизойдёт до них, если он так и не появится, что Гаосинь сможет сделать? Всё равно он ходил и проверял, проверял. Цветок так и рос, за скромным и неприметным видом тая смертельную опасность.       Из-за переменившегося ветра Гаосиню всю ночь снились непонятные тревожные сны. Он встал очень рано и направился в сад. Жидкий свет тающей луны едва освещал песчаную дорожку, мерцающую в синих сумерках белым песком, а по сторонам разливалась густая чернота, шевеля ветвями и шелестя жёсткими листьями — ничего не видно, но Гаосинь уже с закрытыми глазами мог найти цветок цинмэн. Мог найти, но не нашёл.       Он наклонился ниже, перебирая руками травы, всматриваясь в соцветия и стебли, проступающие в редеющем перед рассветом сумраке. Лазурного сна в саду Куньлуня больше не было. Леденея, Гаосинь выпрямился. Вдохнул глубоко, стараясь успокоиться. Посмотрел на ясное небо, усыпанное белыми звёздами. Далеко внизу прокричала синяя птица госпожи Си-ванму, возвещая близкий рассвет. Ветер стремительно прошёлся по саду, словно спешил по делам. Гаосиню тоже нужно было спешить. Или спешить уже было поздно…       — Господин! — издалека окликнул его Лю-лан, торопясь сообщить ему что-то, что уже, возможно, не имело никакого смысла. — Господин! Сегодня ночью на государя было совершено покушение.       — Ну и? — равнодушно бросил Гаосинь.       — Он отравлен неизвестным ядом. Во сне.       — Как?       — Не знаю, господин. Говорю то, что мне донесли. Донесли то, что услышали.       — Это конец, — сказал Гаосинь спокойно. — Мне точно теперь конец.       — И ещё, — добавил Лю-лан, пропустив мимо ушей реплику Гаосиня. — Вчера поздно вечером на Куньлунь прибыл господин Ди-тай. Он у шаманов.       — Почему сразу мне не сказал? — резко бросил Гаосинь.       — Только сейчас мне доложили.       — Тогда ещё попробуем побороться, — усмехнулся Гаосинь. — Цзэнцзуфу думает, что сделал всё, и, надеюсь, теперь спит спокойно. Между тем, время принимать лекарство.       — Что делать мне? — коротко спросил Лю-лан.       — Приведи великого наставника.       Лю-лан молча поклонился и ушёл.       Гаосинь отправился готовить лекарство для цзэнцзуфу. Тот, часто чувствуя недомогание, тем не менее, предпочитал обходиться без лекаря, доверяя приготовление целебных отваров правнуку. Ушедший на покой государь мог ничего не опасаться, ведь любое отклонение от рецепта — лишние или недостающие ингредиенты — он почувствовал бы по запаху. Впрочем, никакие яды не могли навредить ему, так что Гаосинь, безусловно, даже и не думал что-то изменить в рецептуре. Но этим утром, помимо укрепляющего лекарства, он приготовил ещё кое-что.       — Доброе утро, цзэнцзуфу, — беззаботно и ласково, как он умел, проговорил Гаосинь, ставя чашку отвара на столик перед постелью Шоушань Хуан-ди.       — Доброе утро, цзэнсунь, — улыбнулся Хуан-ди. — Очень доброе утро.       — Цзэнцзуфу сегодня особенно чем-то доволен, — заметил Гаосинь, улыбаясь прадеду в ответ. Такого отвратительного обмена лживыми, фальшивыми улыбками давно между ними не случалось.       — Да, цзэнсунь, — усмехнулся Хуан-ди. — Подложи мне подушку под спину.       Привычным движением подкладывая прадеду подушку, Гаосинь воткнул тому в шею пять отравленных парализующим ядом игл. Когда Хуан-ди изумлённо замер, Гаосинь воткнул ещё семь иголок в грудь и в несколько других важных точек на теле прадеда.       — Что ты делаешь? — прохрипел Хуан-ди, едва ворочая языком.       — Пытаюсь спасти хотя бы себя, — устало ответил Гаосинь. — Раз уж брату помочь не успел.       — Ты… ты ничего не сможешь…       — Я, безусловно, ничего не смогу, — ответил Гаосинь, вонзая последнюю иглу в точку на лбу, чтобы усыпить своего цзэнцзуфу. — Но кое-кто другой сможет.       Лю-лан явился к шаманам одновременно с посланником Чуна. Выслушав их обоих, Ди-тай, сидевший всю ночь на постели Гуня, не спеша поднялся. Шаохао же, едва узнав о беде, постигшей его чжицзы, заметался по комнате, собираясь тотчас отправиться во дворец.       — Подожди, — остановил его Ди-тай. — Думаю, Гаосинь что-то об этом знает. Давай, сначала поговорим с ним.       Шаохао, тяжело вздохнув, согласился.       Гаосинь мерил шагами коридор перед спальней цзэнцзуфу, то и дело беспокойно прислушиваясь к тишине за дверями. Он не знал, насколько хватит действия яда, не сумеет ли Хуан-ди, очнувшись, избавиться от игл. И если сумеет, что станет делать после? Время тянулось и тянулось, холодное, длинное и тяжёлое; напряжённое ожидание кристаллизовалось в воздухе, тихо звеня и гудя в голове, отзываясь на каждый шаг мутноватой болью.       Наконец Лю-лан привёл Ди-тая и Шаохао.       — Что с государем? — на ходу спросил Шаохао.       — Не волнуйтесь так, Западный владыка, — сдержанно ответил Гаосинь. — Лю-лан, проводи Белого владыку в мои комнаты, там в шкатулке из красного сандала лежат разные травы и кора дерева ганьму — всё это должно облегчить страдания его величества.       — Я возьму и сразу отправлюсь в Тяньцзин, — кивнул Шаохао.       Оставшись наедине с Ди-таем, Гаосинь рассказал ему о деле.       — Вы ведь сможете выпустить запертые в его теле души? — с надеждой спросил Гаосинь.       — Силой Великого Владыки это несложно сделать.       Они вошли в спальню, где Хуан-ди, приходя в чувства, уже начал ворочаться на подушках. Ди-тай просто коснулся его рукой, и из тела ушедшего на покой государя словно вырвался смерч, прошёлся по комнате, сбросив на пол кипу бамбуковых табличек, шёлковые свитки с картинами и стихами, кисти для каллиграфии, мелкие безделушки, расставленные по полкам, — и рассыпался, растворился в воздухе.       Хуан-ди открыл глаза со стоном: всё его тело теперь было покрыто язвами.       — Кто здесь? — слабо спросил он. — Гао-эр, это ты?       — Я тоже, цзэнцзуфу, — с наигранной лаской ответил Гаосинь. — А ещё господин Ди-тай.       — Что со мной? — проговорил Хуан-ди, не в силах пошевелиться.       — Я отпустил тысячи душ, заключённых в вашем теле, — отозвался Ди-тай холодно. — Ваше тело отныне свободно, но сможете ли вы освободить свою душу, исцелить её прикосновением к благости Великого Владыки? Подумайте об этом.       Он поклонился Гаосиню и вышел. Сначала следовало навестить Гуня, затем отправляться во дворец поддержать Шаохао.       — Что ж, цзэнзцуфу, — мягко сказал Гаосинь. — И я пойду. О вас позаботятся ваши слуги.       Лю-лан уже стоял под дверью.       — Получилось, — ответил Гаосинь на его немой вопрос. — Чего ты хочешь?       — Свободы, — просто отозвался Лю-лан. — Всего лишь хочу уйти.       — Отныне ты свободен. Возьми себе всё, что захочешь. Если возникнут трудности, разыщи меня.       — Благодарю, — Лю-лан поклонился.       — И я тебе благодарен, — кивнул Гаосинь. — Ты очень помог мне.       Так сдержанно они распрощались — союзники, выигравшие битву. Отдав распоряжения по поводу заботы об ушедшем на покой государе, Гаосинь покинул Куньлунь: ему тоже нужно было в Тяньцзин, ведь всё самое интересное теперь сосредоточилось там.       

***

      Отвар, принесённый Чуном, и в самом деле успокоил сердцебиение, облегчил дыхание и почти совершенно снял боль. Подсыпав благовония в курильницу, Чун укрыл Чжуаньсюя ещё одним одеялом и велел поспать. Что за благовония он подсыпал? Чжуаньсюй уснул почти сразу, и снились ему лепестки, перья и слепой дождь.       Тем временем ко двору прибыл Бэйфа, прихвативший с собой Цуя Вэньцзы, который, как ученик Янь-ди, был лучшим в Поднебесной знатоком ядов. Пока Цуй Вэньцзы осматривал спящего государя, внимательно прослушивая все двенадцать пульсов и убеждаясь в самых худших своих предположениях, во дворец явился Шаохао. Чун и Бэйфа встретили его у дверей спальни.       — Что с государем? Что с моим чжицзы? — накинулся на них с расспросами отец.       — Господин Цуй выясняет природу яда, — ответил Бэйфа. — Больше пока ничего неизвестно.       — Мне Гаосинь надавал каких-то трав и кореньев, — Шаохао достал шкатулку и протянул сыновьям. В этот миг дверь спальни приоткрылась, и вышел Цуй Вэньцзы. Не дожидаясь расспросов, он сказал:       — Это лазурный сон, тот самый яд из Юду, который не имеет противоядия.       — Что? — Шаохао выронил шкатулку, и всё её содержимое рассыпалось по полу.       — Императора невозможно спасти, — коротко пояснил Цуй Вэньцзы. — Кстати, государь проснулся, Белый владыка может поговорить с ним.       Шаохао метнулся в комнату.       Чжуаньсюй сидел в постели, бледный и уставший, но ничем особенно не отличающийся от того, каким привык видеть его Шаохао. Может быть, этот Цуй ошибается? — мелькнуло у Шаохао в голове. Он опустился на колени:       — Ваше величество, я слышал, вы нездоровы.       — Встань, шуфу. К чему церемонии? — Чжуаньсюй блёкло улыбнулся. — Я умираю.              Шаохао кинулся к кровати, сжал запястье племянника и, нащупав пульсы, побледнел сильнее, чем Чжуаньсюй.       — Но… как? Неужели…       Чжуаньсюй покачал головой:       — Господин Цуй уверяет, что от этого яда умер его наставник Янь-ди, и он очень хорошо знает симптомы отравления, поскольку внимательно наблюдал за учителем и всё подробно записывал. Если интересуешься, можешь его порасспросить. Мне же достаточно знать, что я умру, — он улыбнулся и, указав на постель рядом с собой, предложил дяде присесть. Шаохао с трудом сдерживался, чтобы не обнять своего маленького чжицзы. Но надо было о чём-то поговорить, и он спросил:       — Что-то известно о том, кто это сделал?       — Мне не интересно. Я знаю, что, в конце концов, за всем этим стоял цзэнцзуфу, раз уж яд у нас — лазурный сон. Подробности не имеют значения. Чун говорил, все участвующие в обряде должны погибнуть. Больше не спрашивай меня. Не хочу знать.       — Верно, это уже не имеет значения для тебя. Пусть с этим разбирается кто-то другой, — вздохнул Шаохао.       — Да, — кивнул Чжуаньсюй. — Тот, кто собирается жить.       — Но постой, — вдруг спохватился Шаохао. — Хуан-ди же прожил очень много лет, несмотря на то, что был отравлен. Значит, есть какой-то способ…       — Боюсь, способ цзэнцзуфу тебе бы не понравился.       — Ты знаешь?       — Нет, но подозреваю, что ничего хорошего.       — Почему ты о нём такого плохого мнения? — упрекнул Шаохао. — Он всё же твой прадед.       Чжуаньсюй тихо рассмеялся:       — Шуфу, шуфу! Я о нём очень хорошего мнения. Он придумал такой изысканный способ избавиться от меня…       Посерьёзнев, он добавил:       — Не будем больше говорить об этом.       Шаохао молча кивнул.       — Зато у меня, наконец, появился повод оставить Тяньцзин и отправиться куда-нибудь… — Чжуаньсюй задумался. — Ты поедешь со мной на Остров птиц?       Шаохао замер, не веря своим ушам. И не только эти слова растрогали его, но и неожиданно ставший мягким взгляд Чжуаньсюя. Нежность переполнила его сердце и с губ сорвалось:       — Конечно, Чжуань-эр… — даже когда Чжуаньсюй был ребёнком, Шаохао не смел называть его так. Осознав это, он с тревогой глянул на племянника, но тот лишь улыбнулся краешком губ и ничего не сказал.       В этот день Чжуаньсюя навестили Чжун и Ли, Маньюэ и даже Лаотун примчался из Северного предела, услышав о болезни отца. Чжуаньсюй принял всех сразу и объявил о своём намерении отречься от престола.       — Чжун, — спросил он. — Ты бы хотел править Поднебесной?       — Отец! Я никогда не думал об этом, я на самом деле желал бы, чтобы вы правили десять тысяч лет, десять тысяч раз по десять тысяч лет.       — Это действительно так?       Чжуаньсюй посмотрел на сына внимательно и проговорил медленно:       — Скажи правду.       — Это правда, отец, — отозвался Чжун, поднимая взгляд на Чжуаньсюя.       — Тогда мне придётся ещё подумать, — улыбнулся Чжуаньсюй. — Ступайте все. Лаотун, останься выпить чаю со мной и Белым владыкой.       Позже во дворец явился Гаосинь. Чжуаньсюй пригласил его в кабинет, и они долго беседовали о происходящем в Поднебесной. В конце концов, Чжуаньсюй достал свой недописанный указ и вставил имя Гаосиня.       — Пусть церемония отречения состоится побыстрее. Устроишь всё? — спросил он устало. — Хочу на свободу.       В начале нового года прошла церемония отречения, на небесный престол взошёл император Ди-ку, а ушедший на покой государь покинул Тяньцзин, отправившись на Остров птиц в сопровождении Шаохао и Лаотуна. Чун оставил столицу раньше, чтобы подготовить всё на Острове птиц для встречи Чжуаньсюя.

***

      Наконец, во дворец явился Жушоу, до сих пор ведший следствие по делу о покушении на императора в Западном пределе. Гаосиню о нём доложили сразу, и тот принял его, не задерживаясь.       — Подданный приветствует императора, — Жушоу опустился на колени перед новым государем. — Десять тысяч лет государю!       Гаосиню вдруг стало страшно, что его нынешний титул навсегда разлучит их. Ведь теперь Жушоу — его старший друг — стал его подчинённым. Кто знает, не досадно ли Жушоу, не завидует ли он? Не считает ли незаслуженным его восхождение на престол? Гаосинь бы не стал завидовать другу, он никогда не хотел править Поднебесной — он лишь хотел освободиться от гнёта цзэнцзуфу и стать достаточно сильным, чтобы никто не смел помыкать им. Но Жушоу — умный, сильный, справедливый правитель, такой же правнук Хуан-ди, как и он сам… Разве он не достойнее Гаосиня?       Неужели их близости придёт конец из-за такой бессмысленной и нелепой причины?       — Гай! — окликнул Гаосинь, чуть ли не подбежав к нему. — Гай…       Жушоу отвесил ему земной поклон, а когда Гаосинь, растерянный, подошёл к нему вплотную, поднял лицо и расхохотался:       — А-Синь! Ты что такой перепуганный?       — А ты зачем меня пугаешь? — улыбнулся Гаосинь, беря в ладони его лицо.       — Государь мой император, — ласково сказал Жушоу, поднимаясь на ноги и обнимая Гаосиня.       — У меня всё получилось, — выдохнул Гаосинь, потянувшись ему навстречу.       — Я же говорил, что ты сумеешь, — Жушоу осыпал его поцелуями. — Теперь мы сможем вместе пить померанцевое вино хоть каждый день.              И они оба тяжело вздохнули, прекрасно понимая, что всё не так просто.       — Но сегодня-то можно, — подмигнул Жушоу.       Гаосинь улыбнулся.        За трапезой Гаосинь спросил о делах в Западном пределе и о ходе расследования.       — В Западной столице в ту ночь умерло два дома, — мрачно сообщил Жушоу.       — То есть? — не понял Гаосинь.       — С чадами и домочадцами… Два дома мертвецов: умерли в один миг от остановки сердца, — проговорил Жушоу, снова видя перед собой эти мёртвые дома. Он передёрнул плечами. — То же было и в Южной столице, по сообщению племянника.       — Тоже два?        Жушоу молча кивнул.       — И один в Северном пределе.       — Страшно, — вырвалось у Гаосиня.       Больше он ничего не мог сказать, точно язык онемел от ледяной тяжести, налившейся в груди. Он сглотнул, взяв себя в руки, и продолжил расспросы:       — Совершавшие обряд найдены?       — Цзэнцзуфу признался, где проходило это жуткое таинство. Найдены пять трупов. Все они — главы погибших домов, — он вздохнул. — Уверен, они и не подозревали, каковы последствия их заговора.       — Отчего умерли?       — Все, все от остановки сердца. Это произошло одновременно. Около того времени, когда Чжуаньсюй позвал Чуна.       — Ох, — Гаосинь налил себе вина и выпил одним глотком. — Ох, страшно, страшно, страшно…       — Не волнуйся. Сюань-нюй взяла на себя руководство чиновниками, отправленными в библиотеки и книжные хранилища на поиски трактатов с опасным содержанием. Два отряда духов под командованием Шеньту и Юйлэя прочёсывают Юду в поисках лазурного сна…       — Всё не предугадать, — горько улыбнулся Гаосинь. — Страшно даже не то, что нечто подобное может произойти, но что так много отчаянных существ на земле, готовых ради безумной идеи жертвовать собой и своими близкими… Что вообще кому-то в голову могут прийти такие мысли, — он помолчал немного, потом махнул рукой, словно отгоняя тревогу и беспокойство:       — Какое отношение они имели к брату? В чём причина ненависти?       — Удалось выяснить лишь, что у всех кто-то погиб в Северном и Восточном походах. Кто-то потерял всех сыновей, кто-то отца, кто-то братьев.       — Всего лишь, — пожал плечами Гаосинь. — Что такое им наобещал цзэнцзуфу?       — Но самое интересное, что убийца был из Северного предела.       — М? — Гаосинь заинтересованно приподнял бровь.       — Говорят, когда Гуаньчжоу донесли об этом, он чуть в обморок не упал. Сразу распорядился всем слышавшим молчать, чтобы хэйчжу не узнал.       — Ерунда, — хмыкнул Гаосинь. — В чём же дело с убийцей?       — Помнишь ту нашумевшую историю с братом и сестрой, погибшими на Куньлуне?       — Напомни?       — Родные брат и сестра хотели стать мужем и женой, нарушая закон о запрете близкородственных отношений, установленный государем. Их отправили на Куньлунь: брата к шести шаманам, сестру к госпоже Си-ванму.               — А-а, вспомнил: эти двое сбежали, заблудились в горах и погибли. Так он отец этой парочки?       — Да.       — Ясно, — Гаосинь покачал головой. — Только ведь государь был прав, запрещая близкородственные браки. О них же, дураках, заботился…       — Не понимаю, что у них в головах, — пожал плечами Жушоу. — Эти двое погибли по своей глупости, сбежав в горы. При чём тут Чжуаньсюй?       — Ход мыслей простых духов и смертных совершенно не подлежит пониманию, — улыбнулся Гаосинь. — Навлечь на себя такую беду из-за ненависти и мести… Как жаль. Жаль, что за всеми не уследишь, всех не образумишь.       — Не думай больше об этом: не стоит тревожиться о том, что тебе не подвластно.       — А я полагаю, об этом нужно подумать, чтобы попытаться подчинить своей власти.       — Как?       — Научением. Надо лишь правильно всё устроить.              — Только давай не сейчас, — лениво отозвался Жушоу, наливая вино себе и Гаосиню. — Только не сегодня.       — Что ж, отложим на потом, — мягко согласился Гаосинь.       Он посмотрел в приоткрытое окно: переменившийся ветер, северо-восточный тяофэн, бродил по императорскому саду, качая готовые расцвести красные сливы, стряхивая снег с зелёных ветвей корицы, шелестя тёмной листвой дубов. Сегодня вечером ласковый ветерок тихо наигрывал на шэне светлую мелодию о добрых надеждах — песню, благословляющую наступление нового года.