Вопросы к небу

      Действующие лица:

Сянцзэ сяовэй (хоу) И — подданный небесного императора. Чанъэ — жена И. Яо — правитель Поднебесной, сын Гаосиня. Хэ-бо — повелитель рек. Фу-фэй (Лопинь) — фея реки Ло, дочь Фуси, жена Хэ-бо. Фэн-бо — повелитель ветров, приятель Хэ-бо. Си-ванму — госпожа Запада. Лэй-цзу — жена Шоушань Хуан-ди. Жушоу — глава Небесной палаты наказаний. Чжуаньсюй — небесный император. Симэнь Бао — правитель местности Е. Эр-лан — сын Симэнь Бао. Чжи-нюй — дочь Хуан-ди, мать И и Ци-сяньнюй. Ци-сяньнюй — сестра И. Наньсян — служанка Ци-сяньнюй. Дун Юн — юноша, пошедший в услужение, чтобы заработать денег на похороны отца. Куй — правитель местности Цюнмэн. Сюаньци — жена Куя.       

      ***

      Оставив Чанъэ, скитаясь и между делом совершая подвиги, которые потом прославили учёные мужи и поэты, описав их в книгах, например, в «Хуайнань-цзы», И дошёл до реки Лошуй. Эти места показались ему очень живописными, и он построил на берегу небольшой шалаш. Ловил рыбу, стрелял уток, собирал знакомые растения, вроде водяных каштанов, орехов и диких яблок. Ведь ему некуда было спешить, некуда идти, некуда возвращаться. Правда, он не успел прожить в своём шалаше и трёх дней, как случилось одно необычайное событие, если и не изменившее общий ход истории Поднебесной, однако для И ставшее очень важным.       Однажды, подкарауливая утку в камышах, И увидел, как из воды выходит вереница прекрасных дев, а самая прекрасная из них настолько хороша, что и рассказать невозможно. Многие поэты пытались описать красоту Фу-фэй, дочери Фуси, и им, конечно, это удавалось. Но И не был поэтом, потому просто замер, потеряв дар речи, задохнувшись от восторга. Девушки разбрелись по берегу, собирая цветочки, а самая прекрасная из них (это и была Фу-фэй, фея реки Ло) села на берегу, не сводя взгляд с водной глади, будто едва поднявшись со дна, она уже тосковала по чему-то дорогому для неё, сокрытому волнами Лошуй.       А в прибрежных зарослях неподвижно застыл И, созерцая чудесное видение. В конце концов, он промок, продрог и отсидел ногу, потому вынужден был выйти из укрытия. Девушки из свиты разбрелись довольно далеко, и госпожа осталась одна. Услышав шаги за спиной, она должна была бы испугаться, однако Фу-фэй и бровью не повела. Она спокойно обернулась к И, устремив на него взор своих удивительных глаз, ясных, как осенняя вода. Она рассматривала его долго и серьёзно, а он растерянно стоял перед ней — мокрый, перепачканный илом и тиной, сжимая в руке лук, точно единственную опору.       Наконец Фу-фэй заговорила:       — Кто ты, молодой господин?       — Меня зовут И, — просто ответил И. — Меня небесный император отправил на землю разобраться с духами-солнцами, а заодно со всеми злобными духами, докучающими людям.       — А-а, я слышала о тебе, — кивнула Фу-фэй. — Мой муж рассказывал, как во время войны с восставшим племенем мяо ты убил главарей мятежников. Он хвалил твою отчаянную смелость. Ты и теперь избавил Поднебесную от бедствия…       На это И ничего не ответил, лишь горько вздохнул. Что тут можно было сказать? Ясное дело, только такой прямодушный дурак, как он, годился, чтобы рубить с плеча, а потом стать козлом отпущения для всех этих великих духов. Сам сделал, сам получил.       Фу-фэй тоже это понимала. Она ласково улыбнулась И, и на её щеках появились милые ямочки.       — Садись рядом, что ты всё стоишь?       Растерянный, И немного помялся и, наконец, присел рядом с Фу-фэй, стараясь не запачкать её нарядное платье.       — Меня зовут Фу-фэй, — сказала его неожиданная собеседница. — Я дочь Фуси, жена Хэ-бо. Когда-то давно я путешествовала по Поднебесной и задержалась у реки Ло, очень уж красивыми показались мне здешние виды. Девушки из моей свиты разбрелись, собирая цветы и душистые травы, а я смотрела на воду, не в силах оторвать глаз, будто кто-то звал меня, словно там ждала моя судьба. Тогда-то меня и заметил Хэ-бо — владыка рек. Он посватался и забрал меня к себе в речной дворец. Поначалу муж был очень внимателен, нежен и заботлив, и я привязалась к нему всей душой. Но его переменчивый нрав, кажется, известен всем в Поднебесной. Он любит сладкое вино и красивых девушек. А я по-прежнему люблю его — этого отчаянного дурака, сладострастного и похотливого, — она печально усмехнулась. — Это я так говорю, пытаясь убедить себя в том, что он не стоит любви. Но не могу. Я боюсь, что беспорядочная жизнь в бессмысленных наслаждениях губит его, ведь законы бытия одинаковы для духов и людей, и тот, кто приносит несчастье другим, не сможет вступить в свет…       Фу-фэй посмотрела на сидящего рядом И. Тот молчал, задумчиво глядя на переливчатую рябь, бегущую по воде от касаний ветра. Может быть, он и не понял всего, что рассказала ему Фу-фэй, нежданно-негаданно раскрывшая перед первым встречным своё сердце, но он уловил главное: она любила и жалела своего бестолкового мужа, а тот не ценил её. Прямо как он с Чанъэ. Его дорогой жене не нужна была преданность супруга. Нужны были лишь удобства и роскошь небесной столицы. Если для него Чанъэ была частью души, то он для неё ничего не значил. Тяжело вздохнув, И бросил в воду подвернувшийся под руку камушек.       Фу-фэй погладила его по плечу, чувствуя застоявшуюся печаль, спросила:       — Что огорчает такого славного героя, как ты? Казалось бы, в твоей жизни не было ни одного поражения. Ты ни разу не бил мимо цели. Ты должен гордиться и радоваться своей силе, а ты грустишь.       — Ну, — невесело усмехнулся И. — В цель-то я попадаю, да только что бы ни делал, всё не так. И моя жена меня не любит. Она хочет вернуться на небеса, а нам, похоже, путь туда закрыт. Сама понимаешь, после всего, что я сделал… Думаю, ещё награждая меня за победу над мятежниками, государь уже думал о том, как бы от меня избавиться.       — Ещё бы, ведь главарём мятежников был его отец… — кивнула Фу-фэй. — Потому-то твоя смелость так и потрясла всех придворных. Твоя забота о людях Поднебесной…       — Да ну её в Юду, эту заботу, — с отчаянием бросил И. — Мне неплохо жилось в небесной столице, пока не началась та клятая война. С тех пор всё пошло наперекосяк. А теперь ещё и Чанъэ…       — Ты знаешь, — заметила Фу-фэй. — Есть способ вернуться на небеса.       — Правда? — воодушевился И. Не то чтобы ему сильно этого хотелось, но Чанъэ… Возможно она простила бы его, возвратившись в небесный дворец.       — У Си-ванму на Куньлуне есть чудесные пилюли, которые могут сделать людей духами, смертных бессмертными, и помочь им вознестись на небо.       — Правда? — с сомнением переспросил И. — И даже после принятия закона о разделении неба и земли эти пилюли действуют? И их никто не запретил?       — Они действуют, почему же нет, — рассмеялась Фу-фэй. — А запретили их или нет — какое Си-ванму дело? Когда она появилась на свет, даже Шоушань Хуан-ди ещё в помине не было, что уж говорить о нынешнем императоре. Он ей не указ.       — Вот это-то и плохо. Государь не терпит, если кто-то его не слушается. Как бы, воспользовавшись этими пилюлями, мы с Чанъэ, пошевелив траву, не нашли змей, — сам И вообще-то вовсе не был дальновидным, но тут глубоко задумался: речь ведь шла не только о нём, но и о его любимой жене.       — Оказавшись на небесах, вам не обязательно сразу отправляться в столицу. Вы могли бы обосноваться в Восточном или Западном пределе. Западный и Восточный владыки весьма милосердны…       — Разумное замечание! — обрадовался И. — Благодарю госпожу за совет! — он вскочил, кланяясь.       — И куда ты поскакал? — улыбнулась Фу-фэй.       — Порадовать Чанъэ, конечно!       — Погоди немного, — Фу-фэй поймала за полу собравшегося бежать И. — Уговорить Си-ванму отдать пилюли может быть непросто. Мало ли для кого она их бережёт?       — Верно… — понурился И. — Что же делать?       — Я передам тебе послание для неё и подарки. Она была когда-то дружна с моим отцом. Ради тех добрых отношений, возможно, она и одарит тебя.       — Благодарю! Благодарю, госпожа! — И опустился перед Фу-фэй на колени. — Я непременно отплачу госпоже за доброту!       — Не беспокойся обо мне, — махнула рукавом Фу-фэй. — У меня есть всё, что нужно для счастья. Мне ничего не нужно.       Есть всё, что нужно для счастья, — покачал головой И. А счастья нет. Он непременно доберётся до этого Хэ-бо и растолкует ему, от какого сокровища тот отказывается. Если бы его глупая Чанъэ была хоть вполовину так добра и разумна, как госпожа Фу-фэй…       Фу-фэй между тем поднялась на ноги и, достав из рукава перламутровую ракушку, тихонько дунула в неё, собирая своих служанок и придворных дам. Одним она велела накормить И, другим принести ей шёлк, тушь и кисть, а также шкатулки с драгоценностями, чтобы выбрать подарки для Си-ванму и Чанъэ.       Отдав распоряжения, она снова присела рядом с И, подложила ему в тарелочку ещё мяса и солёных овощей, и проговорила ласково:       — Тебе нужно быть немного строже с женой, а то она совсем распустится.       — Я не умею, — вздохнул И беспомощно.       — Если не научишься, женщины тебя погубят, — Фу-фэй погладила И по голове, таким этот воин казался трогательным и жалким, вспоминая о своей жене.       — Дурацкая жизнь, — сказал И. — Я никому не нужен, меня никто не любит. С небес меня прогнали, а Яо такой пройдоха… Ходи убивай злых духов, а приткнуться негде.       Фу-фэй обняла его, и он доверчиво положил ей голову на плечо:       — Скажи, вот за что ты любишь своего мужа?       Фу-фэй улыбнулась:       — Непонятно. Он красивый, глупый, сильный, совершенно потерявшийся в своих чувствах и желаниях… У меня душа за него болит, как у тебя за Чанъэ.       — Почему за меня ни у кого душа не болит? Я ведь тоже более-менее красивый, глупый и сильный…       — И за тебя болит. Мы ведь теперь с тобой друзья.       — Да уж, — усмехнулся И. — Этот клочок земли гораздо больше похож на дом, чем наша с Чанъэ хижина. Но благодаря милости госпожи, я смогу порадовать мою бестолковую жену, и всё наладится. Правда ведь?       Фу-фэй кивнула утвердительно.       — Я рада, что встретила тебя, — добавила она. — Ты выслушал меня с таким сочувствием и пониманием, что мне сразу стало ясно, как мы с тобой похожи. Прежде, если я кому-то жаловалась на мужа, мне предлагали оставить его, наказать, проучить, донести небесному императору — всё что угодно. Но никто не понимал, как я люблю и жалею его. Только ты мне ничего не сказал. А когда рассказал о себе, всё стало на свои места. Если тебе будет нужна помощь, всегда можешь обратиться ко мне.       — И вы, госпожа, можете рассчитывать на меня во всём.       Он поспешил к Чанъэ, почти не обращая внимания на злобных духов, вылезающих из болот и ущелий: кого-то убивал, кого-то обходил стороной. Сейчас они были не важны.       Вернувшись в свою хижину, И прямо с порога рассказал Чанъэ о пилюлях. А когда та перестала в восторге кружиться по комнате, передал ей подарок Фу-фэй — узорные шпильки и жемчужные серьги. Чанъэ расцеловала мужа и, забрав у него подстреленную утром утку, побежала готовить ужин. Не успел И толком отдохнуть, как к нему пожаловал государь Яо.       — О, уважаемый сюанцзэ сяовэй вернулся из странствий! — сказал Яо с поклоном. — А для вас тут пришёл указ небесного императора, пока вас не было.       — Что за указ? — насторожился И.       — Император велел наградить вас, — улыбнулся Яо. — По его повелению, я жалую вас титулом хоу Цюнмэна. Отныне вы будете зваться хоу И. Вам следует отправиться к месту своего правления в ближайшее время. Цюнмэн — богатый город в живописной местности. Вам там понравится.       — Хм-хм, — откашлялся И: даже он понимал, что рассказывать про пилюли при таких условиях не стоит. — Но у меня на ближайшие месяцы были немного другие планы. Я собирался пойти на запад, чтобы истреблять злобных духов Западного предела.       — Хорошо-хорошо! — легко согласился Яо. — Тогда никакой спешки. Цюнмэн вас подождёт, никуда не убежит. Но всё же примите указ и вот эту печать, — Яо порылся у себя за пазухой и достал указ, написанный на небольшом кусочке шёлка, и печать, завёрнутую в потёртую тряпицу.       Обречённо вздохнув, И опустился на одно колено и, вытянув руки, принял указ и печать, пробурчав себе под нос что-то вроде: «Подданный принимает указ». Этот указ не просто давал ему титул и удел, он передавал его в подданство земному государю, так что теперь на небесах И становился никем. Он больше не являлся подданным небесного императора. Его появление на небесах отныне будет считаться незаконным. Впрочем, сейчас И не желал об этом думать. Сейчас главной его целью были пилюли госпожи Си-ванму. Он намеревался отправиться утром.       Яо любезно раскланялся и ушёл. Если бы И мог думать о чём-то, кроме пилюль, он бы заподозрил неладное с этим Цюнмэном. Но все его помыслы были сосредоточены на пути к Куньлуню, и он пропустил все намёки и странности в поведении Яо.       К ужину Чанъэ подала не только утку, приготовленную с душистыми травами, уксусом и мёдом, она где-то отыскала белый рис и душистое вино. А после… после… Хоу И давно не бывало так хорошо. Чанъэ, прекрасная и пылкая, распустив в темноте свои волосы-тучи, поблёскивая глазами, влажными от желания, была несравненна. Её губы, руки, горячая острая нежность заставляли его задыхаться от блаженства и восторга, которыми он никак не мог насытиться, прося ещё и ещё. И Чанъэ поила его этим тёмным густым наслаждением, обжигающим, сладким, пряным, и он со стоном захлёбывался любовью.       Утром И не смог уйти: Чанъэ, прикорнувшая рядом с ним на слишком узкой постели, была такой очаровательной. Он не удержался и стал её целовать, целовать, а она, едва проснувшись, с готовностью ответила ему, раскрывшись, точно цветок размыкающий лепестки навстречу солнцу.       Наверное, они слишком соскучились друг по другу.       Несколько дней И с Чанъэ не могли расстаться, то и дело захлёстываемые волнами сияющей нежности. Наконец, Чанъэ мягко спросила мужа, когда он собирается отправляться за пилюлями. По правде сказать, в последние дни И казалось, будто он уже вознёсся на небеса, наполненные любовью его драгоценной Чанъэ, но жена настойчиво вернула его на землю.       — Если хочешь, прямо сейчас и пойду, — ответил И самоотверженно, задвигая на самый край сознания назойливо всплывшую неприятную мысль об императорском указе.       — Прекрасно! Я приготовила тебе просяных лепёшек в дорогу, — Чанъэ засуетилась, собирая мужу поесть. — Возвращайся скорее! Я буду скучать по тебе. Буду ждать.       Чанъэ была такой милой в этот миг с просяной мукой на носу, растрёпанная, озабоченная, что И не удержался и схватил её в охапку:       — А как я-то по тебе буду скучать! Уж конечно, не задержусь! — он закрутился по крошечной кухоньке, с грохотом роняя на пол кухонную утварь, а Чанъэ хохотала, запрокинув голову. Наконец И поставил её на пол и поцеловал в губы.       Он ушёл, а Чанъэ смотрела ему вслед, стоя на пороге. Скоро она вернётся на небеса. Скоро этот кошмар закончится.       Путь до Куньлуня лежал неблизкий, а битвы со злобными тварями бывали так утомительны, что после И мог проспать целый день. Всё же он добрался туда, где течёт Жошуй, переправился через её чёрные воды, благодаря помощи Яюя, преодолел все прочие препятствия и разыскал госпожу Си-ванму.       Си-ванму любила уединение, недаром же она поселилась так далеко от людей и духов, любила своих синих птиц и свой диковинный сад, который Хуан-ди почитал своим, хотя по-настоящему ему там принадлежали только два жалких цветочка, которые он притащил невесть откуда.       И вот к Си-ванму явился И, пыльный, грязный, голодный… Госпожа окинула его изучающим взглядом: ничего особенного. Велела птицам его отмыть, одеть прилично и накормить. Лишь после этого выслушала.       Она приняла письмо и подарки от Фу-фэй. Ей так давно никто не писал и не дарил подарков! Она и позабыла, как это бывает приятно. История И показалась ей весьма поучительной: именно от этого она и ушла в горы Куньлунь — от суеты, от несправедливости, лицемерно притворяющейся правосудием и милостью. От любви и привязанностей, отягчающих душу, ранящих сердце. Ей было много-много лет, никто из живущих не сказал бы, сколько, да она и сама сбилась со счёта. Её не интересовало ничто, кроме танцев птиц и прекрасных растений, но этот ребёнок, растерянный и влюблённый, жалкий и слабый раб своих желаний, заложник короткого человеческого века, вызвал её сочувствие.       Бесполезные пилюли бессмертия вовсе не были ей нужны. Много лет назад кто-то, она уже и не помнила кто, возможно Фуси или Хуан-ди, отдал ей их на хранение. Си-ванму достала перламутровую коробочку и протянула её гостю. Он приоткрыл крышечку и убедился в том, что на выцветшем шёлке лежат две крошечные золотые пилюли размером с рисовое зёрнышко.       — Такие маленькие и такие старые… А они точно подействуют? — переспросил И с сомнением.       — Понятия не имею, — пожала плечами Си-ванму. — Но других у меня нет. В любом случае, стоит попробовать.       Хоу И с благодарностью поклонился и покинул жилище божественной госпожи Запада. Обратный путь показался ему коротким, так он был воодушевлён своим приобретением.       Увидев пилюли, Чанъэ и обрадовалась, и насторожилась. Крошечные, будто усохшие за сотни лет, пилюли-рисинки не внушали ей доверия. Потому, едва выпроводив И на охоту, она вытряхнула пилюли на ладонь и, несмотря на договор съесть их вместе с мужем, проглотила сразу две. На всякий случай. Мир закружился, Чанъэ подхватил сверхъестественный ветер, вынес в раскрытое окно и повлёк на небеса. «Только не в столицу, только не в столицу!» — молила Чанъэ неизвестно кого. Она уже знала о титуле хоу Цюнмэна, который пожаловали её мужу.       Но куда же? Куда? Ах, она не успела ни о чём подумать, она лишь хотела попробовать, проверить… В смятении Чанъэ летела по небесам всё выше и выше, не зная, куда ей приткнуться. И вдруг вспомнила про тётушку Чанси — матушку двенадцати лунных дев, двоюродную сестру её матери. У Чанси на небесах в лунном саду был домик, за которым присматривал волшебный заяц. Вот туда-то и направилась Чанъэ. В домике было пусто и холодно. Заяц на кухне готовил ингредиенты для какого-то зелья непонятного назначения.       — А тётушка Чанси скоро приедет? — спросила Чанъэ с надеждой.       — Госпожа никогда здесь не бывает, — сухо ответил заяц, перетирая травы в ступке.       — А можно написать ей письмо?       — А кто доставит? — огрызнулся заяц. — Я летать не умею. Может, ты умеешь?       Чанъэ вздохнула. Не нужно было так спешить. Если бы они оказались здесь вместе с И, тот непременно что-нибудь придумал бы. А теперь она останется тут одна навсегда. Чанъэ разрыдалась.       — Уйди, — сказал заяц. — Ты мне мешаешь и увеличиваешь влажность. Это испортит моё зелье. Влажность воздуха не должна превышать пятьдесят процентов.       — Что? — всхлипнула Чанъэ.       — Уйди с кухни, вот что, — сварливо отозвался заяц.       Чанъэ вышла во дворик, где росло одно-единственное коричное дерево. Ароматные цветы были чудо как хороши. Чанъэ сломала веточку и украсила причёску. Пока она поживёт здесь, а потом, кто знает, может, что-нибудь и изменится?       Вернувшись с охоты и не найдя Чанъэ, И в тревоге заметался по дому, под ногой его что-то хрустнуло. Он нагнулся посмотреть: это была перламутровая коробочка от пилюль. Чанъэ съела их одна, без него. Нет, он не злился на неё за это, он понимал, как ей не терпелось вернуться на небеса. Она просто забыла обо всём, едва у неё появилась такая возможность. Даже о нём. Он всё понимал. Но боль от этого не утихала. Ему было больно за себя, обречённого на одиночество, больно за Чанъэ. Где она теперь? Хорошо ли ей? Не грустит ли она о нём? Не пожалела ли о своей поспешности? Он никогда этого не узнает, никогда не увидит её, не услышит её смех, не коснётся её волос, мягких рук, нежных щёк. Никогда больше её не будет рядом — его глупой, любимой, единственной Чанъэ… Острый приступ тоски был таким мучительным, что И бросился на кровать, ещё хранящую аромат её кожи, ещё помнящую их ласки, их восторг, — и разрыдался. Горе обессилило его, он заснул и проспал до сумерек.       Вечером к нему заглянул Яо. Он принёс вина из гаоляна, рисовую кашу и солёные овощи.       — Я знаю о твоей беде, — сказал он, зажигая светильник. — Мне очень жаль.       Хоу И сел на кровати, потёр лицо руками.       — Вот, умойся и поешь, — Яо подал ему воду и принялся расставлять на столике закуски.       — Надо же, — усмехнулся И. — Ты вроде как император, а прислуживаешь мне, простому хоу.       — А, ерунда, — махнул рукой Яо. — Не люблю всех этих церемоний. К тому же я не император, а так, правитель Поднебесной, которому никто не подчиняется.       — Никто никому не подчиняется, — мрачно отозвался И.       — Ну, некоторые делают вид хотя бы, — Яо улыбнулся. — Слушай, хотел поговорить с тобой по поводу твоего назначения. Знаешь ли, Цюнмэн — это… непростое место. Собственно, мне нужна твоя помощь, потому я тебя и назначил туда.       — Я не сомневался, — хмыкнул И. — В чём там дело?       — Сейчас Цюнмэном правит некий Куй, заносчивый и строптивый. Его сын Фэнши по материнской линии потомок какого-то дикого духа, так что и сам может превращаться в огромного вепря или что-то в этом роде и бродит в окрестностях города, нападая на путников… Сам понимаешь, нехорошо. Мои приказы унять это чудовище, естественно, остаются без внимания. Велеть казнить его я не могу: все эти мелкие правители не слишком-то меня жалуют. А тем более, кто же захочет убивать собственного сына ради народа Поднебесной? В общем, ты там разберись. Этого Куя, конечно, тоже надо убрать: ты же теперь хоу Цюнмэна. А особенно опасайся его жены. Её зовут Сюаньци. Говорят, красавица, но злющая, как тигрица.       — Ясно, — сказал И, доедая рис. — Отправлюсь утром.       — Ты хороший парень, — вздохнул Яо. — Жаль, что вся грязная работа достаётся тебе.       — А, — отмахнулся И. — Теперь мне вообще всё равно.       — Разве не может быть, что ты ещё встретишь свою любовь? — спросил Яо, собирая пустые тарелочки. — Мне показалось, у вас с Чанъэ были не самые радужные отношения.       — Всякое бывало, — вздохнул И. — Но Чанъэ… Ты знаешь, сколько лет мы прожили с ней вместе? Мы познакомились, когда мне было четырнадцать. Она — моя первая любовь. Разве может с ней кто-то сравниться?       — Похвальное постоянство, — согласился Яо. — Но кто знает… Ладно. Утром приду проводить тебя. Спокойной ночи! — он взял короб с грязной посудой и оставил И одного. Один на один с его бесконечной печалью. Только когда Яо ушёл, И заметил на столе вазочку, в которой скромно стояла веточка коричного дерева, наверное, того, что росло у них за забором. Когда это Яо успел принести ему цветочки? Цветочки… Чанъэ обожала украшать волосы цветами корицы. Даже на небесах.       Глупая, любимая Чанъэ.       Яо разбудил И на рассвете:       — Мы тебе поесть собрали в дорогу. Стрелы ещё, и вот, смотри, — он достал из рукава мешочек. — Недавно тут гора рухнула, Силушань. И там, среди обломков, нашли нефритовый перстень для натягивания тетивы. Может, тебе пригодится, — он вытряхнул из мешочка на ладонь красивый перстень из цельного нефрита. — Вроде как благословение небес, — Яо хмыкнул.       Хоу И надел на большой палец правой руки перстень — гладкий и холодный, хвойно-зелёный, почти чёрный, как сосны в пасмурный зимний день. Прежний, костяной, не был таким ледяным. Этот каменный холод станет символом его новой жизни. Совсем без Чанъэ.       — Ну, пусть небеса тебя благословят, — сказал Яо, поднимаясь. — Ты уж прости. По правде сказать, ничего хорошего тебя в этом Цюнмэне не ждёт. Надеюсь, ты со всем справишься. Ты не такой, как другие: у тебя как-то всё получается.       — Вот именно, что как-то, — мрачно отозвался И. — Так и быть, разберусь с твоим Цюнмэном.       — Если не заладится, возвращайся сюда, — предложил Яо. — Тут всегда дела найдутся.       — Не сомневаюсь, — И взвалил на спину корзину с вещами и едой. — Чего вы мне туда напихали? Камней, что ли?       — Там всё полезные вещи, тебе пригодятся, — успокоил его Яо.       — Ладно, потренируюсь — стану сильнее, — И усмехнулся и, не оглядываясь, пошёл вниз по тропе. А над ним плыл надкушенный утренний месяц, бледнея и тая в светлеющем небе. Хоу И посмотрел вверх: где-то там, высоко-высоко жила теперь его Чанъэ. Хорошо бы ей не было сейчас так зябко и одиноко, как ему. Проходя мимо коричного дерева, он мимоходом сорвал ветку, понюхал цветы и, повертев их немного в пальцах, бросил на траву. Зачем теперь ему эта корица?       Идти в проклятый Цюнмэн хоу И не очень-то и хотел. Он решил сначала навестить Фу-фэй, посоветоваться с ней насчёт Чанъэ: может, она что-нибудь придумает или хотя бы скажет что-то обнадёживающее…       Он так же встретил Фу-фэй на берегу реки Ло. Был сезон сбора чёрного гриба линчжи, и девушки из свиты бродили по отмели, отыскивая его в травяных зарослях. Фу-фэй по обыкновению сидела на камне и смотрела на реку — туда, где был вход во дворец, где гулял и кутил её беспутный любимый муж.       Хоу И подошёл и поклонился.       — Братец И! Рада тебя видеть! — улыбнулась Фу-фэй. — Почему ты не на небесах? Разве Си-ванму не дала тебе пилюли?       — Да нет, с пилюлями как раз всё хорошо, — горько вздохнув, И рассказал Фу-фэй о своей беде.       Выслушав его печальную историю, Фу-фэй только молча обняла И. Тут уж она ничем не могла помочь: став супругой Хэ-бо, она потеряла возможность бывать на небесах.       — Я попробую выяснить что-нибудь через помощника отца, господина Гоумана, — пообещала она.       — Вы так добры, госпожа!       — Если бы я знала, что приключение с пилюлями закончится так грустно, И, я бы постаралась что-то придумать заранее, — Фу-фэй сжала его ладонь. — Правда, что тут придумаешь?       — Да, прибавить ума моей глупенькой Чанъэ вы вряд ли сумели бы, госпожа, — печально улыбнулся И. — А вот мне показалось, — добавил он, внимательно глядя на неё. — Мне показалось, будто вы чем-то особенно огорчены нынче.       — Рассказанное тобой очень уж безнадёжно, — Фу-фэй украдкой промокнула слёзы. — И снова похоже на мои отношения с супругом. Он неисправим.       — В чём же дело, госпожа? — встревожился И.       — Скоро осень, и мой муж снова возьмёт себе в жёны смертную девушку, — Фу-фэй посмотрела на И глазами полными слёз. — Я-то привыкла к его изменам, но эти бедные девушки, — голос её дрогнул. — Они не могут долго прожить в его речном дворце. Они так быстро умирают! Снадобье из гриба линчжи едва ли может продлить их жизнь. И вернуться в свой мир они уже не могут: на земле их дни сочтены. Мне и девушек жалко, и мужа. Он ведь губит свою душу, а я бы хотела и после конца мира быть рядом с ним, — и Фу-фэй расплакалась — Фу-фэй, так долго терпевшая, старавшаяся казаться сильной и быть поддержкой для своих придворных дам, часто впадавших в уныние из-за жизни под водой.       — Об этом необходимо доложить государю небесному императору, — серьёзно сказал И. — Ваш муж нарушает закон о разделении мира духов и мира людей.       — Но я боюсь, что государь накажет моего непутёвого мужа, — жалобно возразила Фу-фэй.       — И всё же, госпожа, если ничего не предпринять, это безобразие так и будет продолжаться. И люди будут страдать, и вы. А если государь узнает о беззакониях вашего супруга от кого-то другого, боюсь, тому точно не избежать кары.       — Я не знаю, не знаю… — растерянно бормотала Фу-фэй. — Не хочу, чтобы мой муж считал меня предательницей, доложившей о нём императору. Я хочу… хочу, чтобы он любил меня. А разве можно любить того, кто тебя предал?       — Да, — согласился И. — Но я что-нибудь придумаю. Обещаю, вас не в чем будет упрекнуть.       — Благодарю, — улыбнулась Фу-фэй. — Тебе вообще не обязательно вмешиваться в эти дела.       — Ну вообще-то я чувствую себя ответственным перед государем за все беззакония, творящиеся на земле, — ответил И, ухмыльнувшись. — А ещё больше перед моим начальником — господином Жушоу — главой Небесной палаты наказаний. К тому же, — добавил он, немного подумав. — Я бы хотел помочь вам, госпожа. Попробовать немного вразумить вашего мужа. Глаза ему открыть на сокровище, которое у него под носом.       Фу-фэй смущённо потупилась:       — Ты очень хороший, И. Жаль, что судьба не милостива к тебе.       — Это как посмотреть, — усмехнулся И.        Потом деловито переспросил:       — Где обычно происходит церемония бракосочетания?       — Здесь неподалёку, в местности Е.       Хоу И распрощался с Фу-фэй и направился в местность Е.       В местности Е в то время полным ходом шли приготовления к свадьбе девушки и владыки рек. Шаманка ходила по домам в поисках подходящей девицы, старейшины собирали деньги на церемонию. Хоу И прямиком заявился к правителю местности по имени Симэнь Бао.       Представившись, И сразу перешёл к делу:       — Господин, вы знаете об отвратительном обычае вашей земли каждый год отдавать в жёны владыке рек девушку из народа?       — Да, — кивнул Симэнь Бао. — И я как раз думаю о том, как бы избавиться от этой дурной традиции.       — Я готов вам помочь, — просто заявил И. — Только выманите Хэ-бо из реки, и я разберусь с ним.       — А если вы не сможете справиться с ним в одиночку? — усомнился Симэнь Бао.       — Я справился с девятью солнцами и множеством злобных духов, что мне стоит победить Хэ-бо? — усмехнулся И.       — И всё же я бы не был так самоуверен, — заметил Симэнь Бао. — И у меня есть несколько мыслей по этому поводу.       Он поделился с И своими соображениями, и они приступили к осуществлению его плана. Во-первых, они отловили какого-то мелкого речного духа и отправили в небесную столицу с жалобой на бесчинства Хэ-бо, изложенную от лица речных жителей.       — Отправляйся прямиком в Небесную палату наказаний и постарайся отыскать там господина Жушоу, — наставлял беднягу И. — Скажи, что тебя прислал я — хоу И. Понял? — речной дух испуганно кивнул. — У нас с господином Жушоу были неплохие отношения, он должен тебя выслушать.       Ближайший вход на небеса был на горе Тайшань, и речному духу понадобилось несколько дней, чтобы добраться туда. В столице он действительно сразу разыскал Жушоу и передал ему послание. Жушоу и правда нравился этот И: после войны с племенем мяо он забрал его в Палату наказаний под своё начало и стал понемногу продвигать по службе. В Палате наказаний И уже дослужился до восьмого ранга, и если бы не выходка Ди-цзюня, служил бы себе и служил, но увы… Прочитав жалобу, Жушоу даже обрадовался: до него давно доходили слухи о дурном поведении Хэ-бо, но всё никак не складывалось проверить их достоверность. Теперь же сами его подчинённые прислали доклад о нарушении повелителем рек закона, столь дорогого небесному императору. Жушоу отпустил бедную креветку, и направился к государю. Ознакомившись с докладом речных жителей, Чжуаньсюй велел вызвать повелителя рек в столицу для прояснения этого дела.       Но посланец императора не застал Хэ-бо во дворце, поскольку тот отправился в местность Е, чтобы жениться на новой красавице. А девица-то была на редкость хороша: высокая, стройная, широкоплечая. Господин Симэнь Бао заявил, что всем сердцем желает для своей дочери такой великой чести — супружества с самим владыкой рек.       — Но разве у господина есть дочь? — удивился старейшина, возглавлявший подготовку к церемонии.       — Ради такого случая найдётся, — усмехнулся Симэнь Бао.       Он нарядил в свадебное платье своего младшего сына Эр-лана, дав ему указание накинуть на шею Хэ-бо верёвку, чтобы тот не удрал, поняв, что попал в ловушку. Накинуть верёвку и держать, пока хоу И не разберётся с повелителем рек так, как считает нужным.       У реки поставили нарядный шатёр, украшенный разноцветными флагами, устланный красной тканью. Там усадили невесту рядом с увитым цветами троном владыки рек. Столик, накрытый яркой скатертью, был уставлен яствами, кувшинами с дорогим вином, драгоценной утварью. Хоу И, как важный гость, стоял рядом со входом, Симэнь Бао, отец невесты, готов был встречать высокопоставленного жениха у самой воды. В руках он держал кубок вина и, низко склонившись, ожидал выхода Хэ-бо. Музыканты, собравшиеся на берегу, заиграли и забили в барабаны, распорядитель церемонии возгласил, приглашая повелителя рек выйти к своей невесте. Хэ-бо давно дожидался приглашения: ему не терпелось глянуть, насколько хороша дочка нового правителя местности Е. Он вышел из воды — статный, белокожий, ослепляющий красотой. Хоу И вздохнул: ясно теперь, почему Фу-фэй так привязана к нему. Симэнь Бао подал господину сладкое ароматное вино, и Хэ-бо с удовольствием выпил. Он величаво прошествовал по цветному шёлку, устилавшему дорогу к шатру, и ступил внутрь.       Едва Хэ-бо приблизился к Эр-лану, наряженному невестой, как юноша накинул ему на шею петлю. Испуганный и разгневанный, Хэ-бо превратился в дракона, снёс шатёр одним движением хвоста и кинулся к воде. Но юный Эр-лан держал его крепко. Хоу И не торопясь наложил стрелу на тетиву и стал натягивать лук. Хэ-бо метался, разнося всё вокруг, мотал головой, бил хвостом. Эр-лан держал его, не пуская к реке, а хоу И медленно целился ему в глаз.       — Раз ты не видишь сокровище у себя под носом, зачем тебе глаза? — выкрикнул И, пуская стрелу в голову дракону.       Боль обожгла Хэ-бо и придала ему сил. Он дёрнулся, ударил хвостом, взметнув вверх песок и камни, и наконец, оборвав верёвку, бросился в реку. Обида, злость, боль подгоняли его, кипели в его жилах, но сражаться ему совершенно не хотелось. Он знал этого И — существо беспринципное и безжалостное, стрелка, никогда не бившего мимо цели. Хэ-бо рванулся из воды вверх и понёсся на небеса: «Пожалуюсь государю! Расскажу, как смертный обижает великого духа, нарушая установленный императором закон».       Он ворвался в небесную столицу, прогремел по улицам и, у самого дворца шан-ди принимая человеческий облик, сбил хвостом стражу у ворот. Хэ-бо, прижимая ладонь к лицу, влетел в тронный зал — мокрый, растрёпанный, в крови, с торчащей из-под пальцев стрелой, — а следом вбежал привратник и рухнул на колени перед престолом императора:       — Владыка рек Хэ-бо! — доложил он, едва отдышавшись.       Хэ-бо запальчиво выступил вперёд, однако слегка растерялся, взглянув на Чжуаньсюя, едва сдвинувшего брови, но ставшего от этого таким непроницаемо-ледяным, таким устрашающе-грозным!       — Ваше величество! — поскорее выкрикнул Хэ-бо, задрав подбородок. — Этот И, которого вы отправили на землю для наведения порядка, без всякой причины напал на меня и выбил мне глаз.       — Кто-нибудь, — Чжуаньсюй обернулся к слугам. — Проводите повелителя рек к лекарю. Когда его приведут в порядок, я вызову его ко двору, чтобы судить за нарушение закона о разделении мира духов и мира людей.       Хэ-бо, оторопев, ничего не смел возразить. Слуги подхватили его под руки, и через четверть благовонной палочки повелителя рек уже осматривал придворный лекарь.       — Так-так, — бормотал он, обрабатывая рану. — Вам ведь очень повезло, господин. Если бы стрела попала хоть на десятую долю цуня ниже, вы бы глаза лишились.       — Значит этот хвалёный И всё-таки промазал, — хмыкнул Хэ-бо.       — Не думаю, — вздохнул Фэн-бо, явившийся поддержать своего приятеля. — Мне кажется, он просто не хотел лишить тебя глаза.       — Плевать, — отозвался Хэ-бо. — Я буду считать, будто он промазал.       Фэн-бо отвёл приятеля к себе, дал ему чистую сухую одежду.       — Но вообще рекомендую тебе сейчас вернуться в речной дворец и притвориться больным, — посоветовал Фэн-бо. — Государю кто-то донёс на тебя. Сам глава Палаты наказаний подал прошение. Тебе лучше пока затаиться. Знаешь ведь, как не любит государь, когда этот его закон нарушают.       — А чего такого? Я всего лишь беру в жёны этих смертных девчонок. Людям нравится ублажать меня, ведь если они не угодят мне, я могу и наводнение устроить, — Хэ-бо рассмеялся.       — Нехорошо, — покачал головой Фэн-бо. — Если государь узнает подробности, тебе несдобровать, это точно.       — Может быть, ты и прав, — задумчиво проговорил Хэ-бо. — Отправлюсь-ка я домой и посижу тихо. Авось, всё уляжется, и государь забудет про меня.       Так он и поступил.       В речном дворце Хэ-бо встретила встревоженная Фу-фэй, от водных духов узнавшая о произошедшем и напуганная визитом посланника небесного императора. Увидев супруга, одетого в чужую одежду, с повязкой на пол-лица, Фу-фэй перепугалась не на шутку. Она уложила мужа в постель и нежно и преданно ухаживала за ним: сама обрабатывала рану и делала перевязки, сама готовила для него его любимые блюда и изысканные лакомства. Хотя Хэ-бо и правда чувствовал себя неважно в эти дни, забота жены утешала его и скрашивала вынужденное бездействие, а её ласковые руки, так бережно делавшие перевязки, так красиво и проворно расставлявшие тарелочки с закусками, стали для Хэ-бо символом уюта и безопасности: Фу-фэй отсылала всех государевых посланников, заявляя, что её супруг не здоров и никак не может явиться в небесную столицу.       Раз и другой выслушав доклады своих посыльных, Чжуаньсюй махнул рукой на Хэ-бо и его дела. Вообще-то ему с самого начала была безразлична вся эта история. Ему не было дела до смертных девушек, до крестьян, которых обирали ушлые старейшины и шаманки, до самого Хэ-бо, сластолюбивого и похотливого, и даже до того, что повелитель рек нарушал установленный государем закон. Чжуаньсюй давно уже понял, что закон — лишь знаки на кусочке шёлка. Пока он не вошёл в сердца и души, он ничего не значит ни для людей, ни для духов. Сколько столетий должно пройти, прежде чем духи перестанут интересоваться людьми, а люди — стремиться стать как духи?       Отпустив посыльного, Чжуаньсюй достал гуцинь. В глубине души приняв невозможность достижения вершины власти (поскольку она принадлежала Великому Владыке, Чьи сила и совершенство были неоспоримы), он захотел хотя бы в чём-то приблизиться к идеалу. И для своего восхождения избрал музыку. Драгоценный цинь императора имел не пять, а семь струн, позволяя мелодии становиться ещё более выразительной, почти безупречной. Но что бы Чжуаньсюй ни играл, его мелодиям чего-то не хватало, они не проникали глубоко в душу, как слишком короткий дождь во время засухи лишь прибивает пыль, не питая влагой корни иссохших трав. Возможно, причина заключалась в недостаточном мастерстве музыканта. Чжуаньсюй, покинув тронный зал и разобравшись с государственными делами, всё время посвящал игре на гуцине. Порой ему казалось, будто он близок к цели, будто он почти ухватил ту самую интонацию, поймал звук, способный пройти до самых сердечных глубин и что-то там изменить, принести утешение и покой.       Так и на этот раз, играя усложнённую мелодию восьми ветров, Чжуаньсюй почти коснулся истинного звучания, но оно растаяло эхом, рассеялось облаками в жаркий день. Всё было не так. Чжуаньсюй посмотрел в окно: день стоял ветреный, резкие порывы прохладного бучжоуфэн клонили к земле деревья, врезались в заросли кустов. Ударяясь о стены павильонов и ограды, ветер гудел, как литофоны-цин.       Император пожелал музицировать в саду и вышел из покоев в поисках подходящего места. Слуги несли следом гуцинь, столик для инструмента, скамеечку для государя, а по сторонам шествовали Шеньту и Юйлэй — так уж положено выходить прогуляться его величеству… Обойдя почти весь сад, ища и не находя, Чжуаньсюй в душе уже смеялся над своей прихотью. Он решил остановиться в первом попавшемся месте, раз уж ни к какому уголку сада не лежало его сердце. Это оказалась давно не подновлявшаяся беседка в зарослях коричника — побегов от корней старого дерева корицы, наполовину засохшего.       — Интересно, — задумчиво проговорил Чжуаньсюй, срывая зелёную ветку корицы и обрывая по одному продолговатые глянцевые листья. — Очень любопытно знать, кто отвечает за эту часть сада?       По рядам свиты прокатился тихий ропот: государь в гневе или, напротив, чем-то доволен?       — Впрочем, неважно, — бросил Чжуаньсюй. — Оставьте всё здесь и уходите. Вернётесь через две благовонные палочки.       Шеньту и Юйлэй вопросительно глянули на государя.       — Да, и вы тоже.       Оставшись в беседке, Чжуаньсюй просто сидел и смотрел, как качается старое дерево от порывов ветра, слушал, как шелестят его жёсткие металлические листья, и всё глубже проваливался в своё одиночество, как в ледяную чёрную воду бездны Бэймин. Вдруг ветер задел его мягким крылом, мазнув по лицу маховыми перьями, и Чжуаньсюй неожиданно вспомнил сезон люци на Острове птиц: пёстрые куропатки и деловитые голуби, весёлый праздник урожая, фрукты, овощи, сладости, пирог из клейкого риса, много музыки, танцев и смеха… Он и сам ел засахаренные ягоды и хохотал с птицами. Неужели это с ним было?       Ветер ещё раз пробежался по зарослям коричника, точно дразня государя, приглашая его сыграть в догонялки, предлагая ему улизнуть из пустынной реальности в яркие воспоминания, населённые добрыми духами прошлого. И Чжуаньсюй, поддаваясь искушению, взял в руки цинь и заиграл новую мелодию.       Он искал, нащупывал солнечную нить, тонкий луч, ведущий к выходу из его пустынной темноты, но лёгкий конец этой ленты выскальзывал из его пальцев. Ни в тоне чжи, ни в тоне шан музыка не складывалась. Снова и снова ничего не получалось. Чжуаньсюй со вздохом отложил гуцинь в сторону и, опёршись щекой на кулак, долго смотрел, как ветер гоняет по полу беседки сломанную ветку коричного лавра.       

***

      А Фу-фэй дни и ночи не отходила от постели супруга, и Хэ-бо не мог сказать, что ему это не было приятно. Он словно увидел её впервые: трогательно-нежную, ласковую, заботливую.       Однажды Фу-фэй приготовила для Хэ-бо паровые булочки с мясом. Она разложила их на тарелочке и подала мужу. Пока Хэ-бо жевал да нахваливал, Фу-фэй, счастливо улыбаясь, смотрела на него. Тут кто-то подёргал её за полу платья. Фу-фэй обернулась: за край её юбки уцепилась речная креветка, шевеля усиками.       — Госпожа! — пропищала креветка. — Там кто-то ждёт вас на берегу.       — Что там случилось? — Хэ-бо свесился с кровати, пытаясь разглядеть креветку, спрятавшуюся в складках одежды Фу-фэй.       — Ничего особенного, господин, — улыбнулась Фу-фэй. Она сразу поняла, кто хочет её видеть. — Просто я думала, не стоит ли подать к пирожкам ещё и суп с корнем аира.       — Пускай принесут, — кивнул Хэ-бо. — Ты так вкусно готовишь! Может быть, ещё и вина подашь?       Фу-фэй заспешила выполнять его пожелания. Наевшись, Хэ-бо откинулся на подушки.       — Сыграй мне на пипе. Кажется, ты неплохо играла раньше?       — С радостью, господин, — Фу-фэй взяла из рук служанки свою лютню. — Что тебе сыграть?       — Что-нибудь красивое и простое. Не люблю эту новомодную музыку — длинную и запутанную, так что не разберёшь, где конец, где начало.       Фу-фэй настроила пипу и заиграла старинную народную песенку:       — В руки брось айву мне, дева!       Поясок бы подарил.       Не от скуки, не для смеха —       Ради счастья и любви.              В руки брось мне персик, дева!       Яшму я бы подарил.       Не от скуки, не для смеха:       Ради счастья и любви.              Сливу бросила мне дева,       Я нефрит ей подарил.       Не от скуки, не для смеха —       Ради нашей с ней любви .              Дослушав, Хэ-бо рассмеялся:       — Эту песенку должен был петь я: «В руки брось айву мне, дева!» — напел он.       Фу-фэй, включаясь в игру, взяла с тарелочки спелую айву и кинула мужу. Он откусил кусочек:       — Эта сладкая. Хочешь попробовать?       Фу-фэй пересела к нему на постель и наклонилась к его руке. Он подставил ей ароматный бочок айвы. Так, откусывая по очереди, они съели спелый плод.       — Я собиралась обработать твою рану и сделать перевязку, — сказала Фу-фэй, поднимаясь.       — Больше не заматывай меня, — улыбнулся Хэ-бо, когда она закончила накладывать мазь. — Я хочу смотреть на тебя двумя глазами, так ты хороша.       Фу-фэй, краснея, потупилась, а Хэ-бо, обхватив её талию одной рукой, утянул жену к себе под одеяло.       Нарезвившись вволю, Хэ-бо уснул, а Фу-фэй, томная и счастливая, выскользнула из его объятий и, приведя себя в порядок, отправилась на берег, где уже так долго дожидался её И. По правде сказать, она была сердита на него за выходку с мужем. Ей хотелось высказать этому головорезу всё, что она думала о нём.       Хоу И сидел на её любимом месте и бросал в воду камни и мелкие палочки. Его понурый вид совсем не подходил бесстрашному герою, без конца совершающему подвиги во благо рода человеческого. Фу-фэй стало его жаль, но всё же, подойдя к нему ближе, она принялась строго его отчитывать:       — Что это такое ты натворил? Зачем ранил моего мужа? Зачем причинил ему боль? Чуть без глаза его не оставил! Да ещё и небесному императору нажаловался… Так выглядит твоя благодарность мне за помощь и заботу?       Хоу И повернулся к ней, посмотрел на неё печально, но ничего не ответил.       — Ну в самом деле, — продолжала Фу-фэй мягко, почти умоляюще. — Зачем было так сурово обходиться с ним? Он, кончено, заслужил наказание, но…       Хоу И лишь вздохнул и опустил взгляд.       — Братец И, скажи, чем ты расстроен? — ласково спросила Фу-фэй, обнимая его за плечи. Увидев его таким, она совсем перестала сердиться.       — Да так, ничем особенно… — И махнул рукой. — Я уж испугался было, что вы и впрямь на меня злитесь.       — Нет… то есть я злилась, но сейчас вдруг подумала, что рана Хэ-бо, как ни ужасно это звучит, принесла мне столько радости, — она неловко улыбнулась. — Ты ведь не хотел попасть ему в глаз? Иначе бы не промахнулся, да?       Хоу И пожал плечами.       — Прости, что накинулась на тебя.       — Ничего страшного, — кивнул И. — Я ведь понимаю: вы любите его, беспокоитесь о нём.       — Не знаю, надолго ли, но ты сделал меня счастливой. Я бы хотела отблагодарить тебя, братец И. Ведь моя помощь оказалась не такой уж хорошей… — Фу-фэй вздохнула.       — Пустяки. Просто узнайте что-нибудь о Чанъэ, хорошо?       — Да-да, — засуетилась Фу-фэй. — Я же обещала, но в эти дни немного отвлеклась.       — Подожду ещё немного, несколько дней, — сказал И. — Пожалуйста, если вам не трудно…       — Непременно напишу господину Гоуману. Пойду сейчас и напишу, ладно? — она поспешно поднялась.       — Идите-идите, — грустно отозвался И, вставая, чтобы проводить её.       — Братец И! — Фу-фэй сжала его руку, желая хоть немного уменьшить его тоску. — Мы непременно отыщем твою Чанъэ. И ты ещё будешь счастлив!       Хоу И натянуто улыбнулся:       — Так всё и будет. Ступайте, госпожа.       Фу-фэй написала Чуну, и тот приложил все усилия, чтобы разыскать пропавшую Чанъэ. Разосланные им духи-птицы и духи — летающие змеи отыскали-таки беглянку в лунном дворике госпожи Чанси. Она без конца слонялась по дому и его окрестностям, плела венки из веток коричного дерева, круглый год усыпанных желтовато-белыми душистыми цветами, донимала деловитого зайца, а порой, вдруг вспомнив И, принималась рыдать. Тогда заяц поил её ароматным чаем с османтусовыми пирожными, после чая Чанъэ засыпала, а проснувшись, всё больше забывала о прошлом. Сокол-чжунь, первым отыскавший Чанъэ, долго отчитывал зайца за его выходки, но тот равнодушно отвечал:       — А что с ней ещё делать? Никуда она отсюда деться не может, а её нытьё слушать утомительно. Забудет всё, и будет счастлива.       — Но её супруг…       — Ему её больше не видать, — развёл лапками заяц. — Она две пилюли бессмертия проглотила! Пройдёт не меньше тысячи лет, пока они усвоятся, и она сможет хоть как-то управлять своими передвижениями. Если она сейчас покинет лунный сад, то улетит ещё выше. Словом, её мужу столько не прожить.       Сокол-чжунь лишь вздохнул и вернулся с докладом к господину.       Узнав, что Чанъэ пьёт чай забвения и уже почти не помнит о нём, И впал в уныние. У Фу-фэй совсем не было времени и возможности его утешать, но она постаралась сделать всё, что в её силах.       — Ладно, — махнул рукой И. — Пойду разбираться со своим уделом. Прощайте, госпожа!       — Не прощайся со мной так! Я всегда буду рада видеть тебя и помочь тебе, — Фу-фэй погладила его по плечу.       Хоу И поцеловал её руку:       — Я желаю вам счастья, госпожа! Что же касается меня, жизнь человека так коротка, что не стоит о ней печалиться.       — Братец И!       — Много лет в небесной столице я жил как бессмертный счастливец. Теперь настало время прожить жизнь смертного.       Хоу И отправился в Цюнмэн.       

***

      А на небесах его беспокойная сестрица, узнав о назначении брата правителем области Цюнмэн, собралась в дорогу. Чжи-нюй была в ужасе, но как она ни умоляла дочку остаться, та непреклонно отвечала:       — Матушка, я всего лишь навещу брата. Ему сейчас, должно быть, очень нелегко: потерял любимую жену, да ещё и правителем его назначили. А он ведь никогда не бывал правителем.       — Но закон о разделении неба и земли…       — Матушка, я очень внимательно его изучила: там нигде не сказано, что сестра не может навестить брата. К тому же есть духи, которым позволено спускаться на землю. Значит, это не такой уж строгий запрет. И потом, — Ци-сяньнюй ласково улыбнулась. — Наш государь очень милостив. Владыке рек Хэ-бо за его провинность не было никакого наказания. А Ди-цзюня император даже вернул на должность владыки Юга, хотя он и сильно навредил людям.       — Всё не так просто, — вздохнула Чжи-нюй, уже готовая уступить. — Возьми с собой кого-нибудь.       — Я возьму Наньсян: она моя лучшая подруга.       Чжи-нюй молча обняла дочь.       Ци-сяньнюй была счастлива тайком сбежать из небесной столицы, погулять на воле, как когда-то давно они делали с братом. Наньсян тоже в душе была той ещё отчаянной проказницей. Они вместе с Ци-сяньнюй, вместо того, чтобы направиться во дворец новоявленного хоу И, спустились в городок в тридцати ли от Цюнмэна и сначала полдня гуляли, радуясь пёстрым прилавкам и увлекательным представлениям уличных актёров. Увидев, как люди бросают монеты акробатам, Ци-сяньнюй сняла с руки браслет и кинула им. Потом она расплатилась за танхулу драгоценной шпилькой, чем так поразила продавца, что он хотел отдать девушкам весь свой товар, но те рассмеялись и убежали.       Они бродили по улицам до вечера и, наконец, почувствовали, что устали и проголодались. Они остановились на постоялом дворе, и как Наньсян ни уговаривала госпожу, та наотрез отказалась ужинать у себя в комнате, пожелав спуститься туда, где много народа, как они всегда делали с братом. Ведь это намного веселей: смотреть на разных людей, слушать их разговоры.       Ци-сяньнюй с аппетитом ела незамысловатую трактирную еду и без конца вертелась по сторонам. Всё-то ей было интересно: и разговоры об урожае, и сплетни о незнакомых ей людях, и то, как, поев, постояльцы расплачивались медными монетами и серебром. Верно, за еду и комнату нужно платить, теперь-то она точно вспомнила, как брат расплачивался с трактирными слугами.       — Наньсян, — позвала Ци-сяньнюй. — Отнеси хозяину мою золотую заколку и спроси, достаточно ли этого для оплаты комнаты и ужина. Скажи, что я забыла эти кругляшки дома.       Наньсян ушла, а Ци-сяньнюй снова принялась рассматривать посетителей и заметила сидящего в углу юношу, очень бедно одетого, но производящего впечатление благородного и образованного человека. Он расспрашивал о чём-то трактирного слугу. Ци-сяньнюй с любопытством наблюдала за ним, ожидая, что он закажет какую-нибудь еду, однако юноша лишь выпил воды и, встав из-за стола, направился к выходу. Впрочем, не успел он сделать и десяти шагов, как упал на пол, потеряв сознание. Ци-сяньнюй подскочила на месте, невольно выкрикнув:       — Братец! — она так долго рассматривала юношу, что даже немного сроднилась с ним.       Собравшиеся было вокруг юноши люди расступились, пропуская её вперёд, раз уж она его родственница. Ци-сяньнюй присела на пол рядом с ним и, оглянувшись, спросила:       — Что с ним?       — Наверное, голодный обморок, — заметил кто-то небрежно.       Люди стали расходиться, убедившись, что о бедняге есть кому позаботиться. Тут и Наньсян подоспела. Они вместе с Ци-сяньнюй привели юношу в чувства. Он медленно открыл глаза и, увидев склонённую над ним растерянную девушку, чуть улыбнувшись, спросил:       — Кажется, я вознёсся на небеса и ко мне прилетела прекрасная фея?       Ци-сяньнюй рассмеялась:       — Ну, скорее к тебе просто прилетела прекрасная фея: ты пока ещё на земле.       Они с Наньсян помогли ему подняться. Присаживаясь за их столик, юноша представился:       — Я Дун Юн, а как зовут мою очаровательную спасительницу?       — Ци-сяньнюй, — ответила девушка просто.       — Имя и в самом деле достойное небесной феи, — заметил Дун Юн.       — Да какая там фея! — махнула рукавом Ци-сяньнюй. — Мой отец был смертным. И пусть я всю жизнь провела в небесном дворце, среди людей мне нравится больше.       — Так госпожа и правда бессмертная фея, сбежавшая из небесного дворца? — улыбнулся Дун Юн.       — Ну… почти так, — смутилась Ци-сяньнюй. — На самом деле я вовсе не сбежала. Просто хочу проведать брата: ему сейчас нелегко. Я собиралась немного поддержать его, ведь быть правителем совсем непросто. А потом, конечно, сразу же вернусь на небеса.       — Понятно, — кивнул Дун Юн. — Мне и находиться рядом с госпожой не подобает.       — Да брось ты! То, что я какая-то госпожа и небесная фея, не имеет значения. А если братец Дун проводит нас до Цюнмэна, будет замечательно, и мы будем в расчёте. Так что зови меня сестрица Ци-эр.       Ци-сяньнюй обернулась к служанке:       — Наньсян, что сказал хозяин? Моей заколки достаточно, чтобы оплатить еду и ночлег?       — Сестрица Ци-эр, — тихо проговорил Дун Юн. — Одной твоей серёжки хватит, чтобы купить всё это заведение.       — Тогда скажи, братец Дун, что ты хочешь? — Ци-сяньнюй задумалась. — Если ты давно не ел, тебе лучше просто поесть каши. Наньсян, попроси каши с мясом для братца Дуна. Мы будем отмечать свободу! — Ци-сяньнюй рассмеялась. — Ты себе не представляешь, Дун-гэгэ, как же скучно сидеть в небесном дворце и целыми днями ткать, ткать, ткать почти без перерыва! Нет, я, конечно, люблю ткать. Как не любить? Если девушка любит ткать, она непременно будет счастлива. Но иногда ужасно хочется сбежать. Пока брат И не женился, он иногда брал меня с собой к людям. Это было весело. А потом он женился, а потом государь установил этот закон… — Ци-сяньнюй вздохнула. — Но, братец Юн, расскажи лучше о себе. Истории людей всегда такие занимательные!       Пока Ци-сяньнюй болтала, Дун Юн ел, стараясь не спешить, не показать, как он голоден, но поняв, что Ци-сяньнюй на это не смотрит, успокоился и, насытившись, наконец, позволил себе полюбоваться на очаровательную небесную фею со слегка растрепавшимися волосами из-за недостающей заколки и потерянной шпильки.       — Моя история совсем не интересная, сестрица Ци-эр, — сказал он, чуть улыбнувшись. — Я всего лишь бедняк, которому не на что было даже отца похоронить. Занял денег у всех соседей, продал все свои книги, домишко и небольшой участок земли, чтобы почтить память родителя, как подобает. Но чтобы вернуть долги, мне необходимо заработать. Да и чтобы жить, деньги тоже нужны. Я слышал, что в Цюнмэне человек по имени Фу набирает работников, вот и отправился наняться к нему.       — А если я отдам тебе свои серёжки, ты сможешь расплатиться с долгами? — живо спросила Ци-сяньнюй.       — Но как я верну этот долг госпоже?       — Я же твоя сестрица! Это будет просто подарок.       — Я не могу принять такую милость, сестрица Ци-эр.       — Ладно, как хочешь, — кивнула Ци-сяньнюй. — Я понимаю: ты ведь тоже имеешь чувство собственного достоинства. Мужчина должен сам справляться с трудностями.       Дун Юн умилённо улыбнулся, глядя с каким серьёзным видом она произнесла эти слова, точно повторяла за кем-то.       — Я сказала что-то смешное?       — Нет, просто ты такая красивая, что нельзя не улыбаться, любуясь тобой.       — Братец Дун… — смутилась Ци-сяньнюй. — Ты первый мужчина, который говорит мне такие слова. Это так… Ты ведь тоже очень красивый. Я сразу это заметила. Ах, да! Мужчине не обязательно быть красивым… А ты ещё очень умный и добрый. И… ты ведь очень добродетельный, почтительный сын, ты… — она растерянно посмотрела на улыбающегося всё шире Дун Юна.       — Мне приятно, что сестрица так хорошо думает обо мне, — сказал, наконец, Дун Юн. — У нас ещё будет время узнать друг друга лучше, пока мы дойдём до Цюнмэна. Возможно, мнение сестрицы изменится. А сейчас нужно отдохнуть перед долгой дорогой. Тридцать ли — довольно большое расстояние.       — О, для нас это совсем немного, — махнула рукой Ци-сяньнюй. — Мы ведь можем просто перелететь…       — Госпожа, — заметила Наньсян. — А ведь брат Дун так не может. Так что если вы хотите, чтобы он нас проводил, нам придётся идти пешком.       — Тогда и правда нужно отдохнуть, — согласилась Ци-сяньнюй. — Сегодня столько всего было!       И они с Наньсян отправились к себе в комнату, договорившись с Дун Юном встретиться утром.       Тридцать ли до Цюнмэна они шли очень долго, и не только потому, что Ци-сяньнюй и Наньсян не умели ходить пешком. Между Ци-сяньнюй и Дун Юном происходило нечто не поддающееся описанию, и потому им хотелось идти и идти, и чтобы эта дорога никогда не заканчивалась. Идти вдвоём бесконечно долго.       До Цюнмэна оставалось всего десять ли. Солнце уже клонилось к западу, заливая медовым светом всю округу. Дун Юн и Ци-сяньнюй шли, держась за руки, и с каждым шагом яснее понимали, что разжать пальцы уже невозможно. Они взошли на холм, с которого были видны стены Цюнмэна, блестящие в солнечных лучах, как апельсиновая корка, и остановились.       — Я устала, — заявила Наньсян, которой было занятно наблюдать за влюблённой госпожой. — Пойдёмте, присядем где-нибудь в тенёчке? Вон там, под той старой софорой.       Она улеглась в траве и, краем уха слушая бессмысленную болтовню этих двоих, думала о том, как удивительны пути судьбы. Теперь её госпожа станет нарушительницей закона, установленного небесным императором. Как далеко простирается его милость? Сможет ли он простить её? Или он не узнает о её провинности? Наньсян бы сделала всё, чтобы государь об этом не узнал… Она прислушалась к разговору Дун Юна и Ци-сяньнюй. Говорила госпожа:       — Войдя в город, мы должны будем разлучиться. Но я не хочу никогда расставаться с тобой, брат Юн. Я бы… я бы вышла за тебя замуж. Прямо здесь, и пусть нашей свахой станет эта софора, а божество земли Туди поженит нас. Если кончено, и ты хочешь того же, чего и я.       — Сестрица Ци-эр, — вздохнул Дун Юн. — Как мне не хотеть жениться на тебе? Но подумай сама, за кого ты хочешь выйти замуж: у меня нет ни денег, ни имущества. Я обязан вернуть долг и ради заработка потерял даже свободу. Разве могу я стать мужем небесной феи?       — Мне всё равно, — ответила Ци-сяньнюй. — Будь ты хоть бесправным рабом, я бы предпочла жизнь с тобой небесным чертогам. Стану твоей женой, и мы вместе отработаем твой долг. А потом… потом что-нибудь придумаем.       — И всё же…       — Не спорь со мной, — строго сказала Ци-сяньнюй. — Госпожа софора уже пришла к нам на свадьбу, хорошо ли прогонять столь видную особу? Вставай на колени: поклонимся господину Туди. Пусть он благословит наш союз.       Наньсян подскочила: нельзя было упустить такое зрелище!       Вот они встали и, налив воды из кожаного меха в свёрнутые чашечками листья, выпили, как на свадьбе, переплетя руки.       — Я хочу стать твоей женой прямо здесь, прямо сейчас, — прошептала Ци-сяньнюй.       Наньсян молча расстелила на траве свой плащ и ушла бродить по темнеющей дороге взад и вперёд. Затрещали сверчки, взошла луна, рассыпались звёзды, побелела от росы трава. Прохладный ветер бучжоуфэн, пролетев над землёй, спрятался в роще, а на рассвете его сменил западный ветер от ворот Чанхэ, разделяющих небо и землю.       В Цюнмэн они вошли в померанцевых лучах восходящего солнца.       Первым делом Дун Юн с женой направились к господину Фу устраиваться на работу. Наньсян же послали к хоу И оповестить его о визите сестры-небожительницы.       Господин Фу, увидев, какую супругу привёл Дун Юн, сразу смекнул, что девица она не простая, и сокрушённо вздыхая, заявил, что ему нужен только один работник, без семьи. Жену никак нельзя оставить, — разводил руками Фу. И жить ей будет негде, и делать нечего. А если нечего делать так и платить не за что, а не за что платить, на что она будет жить?       — Неужели у вас совсем не найдётся работы для женских рук? Я очень хорошо умею ткать, — заявила Ци-сяньнюй, и господин Фу понял, что он не ошибся.       — Что же ты умеешь ткать?       — Да что угодно, — пожала плечами Ци-сяньнюй.       — А соткёшь ли знаменитую небесную облачную парчу?       — Запросто, — рассмеялась Ци-сяньнюй. — Мы каждый год сдаём государыне по два жэня облачной парчи каждая. Конечно, я умею её ткать, только нужна хорошая шёлковая пряжа.       — Два жэня в год — это довольно много. И сколько же облачного шёлка ты можешь соткать за день?       — Пять или семь чи.       — А можешь соткать за ночь десять чи?       — Это очень тяжело, господин.       — Что ж, если не сможешь… — господин Фу поджал губы. — Тогда какая же ты работница? Чуть больше жэня за ночь — и не справишься? Нет, не стану брать тебя на работу.       — Господин, возьмите! — в отчаянии вскричала Ци-сяньнюй. — Я сотку вам десять чи облачной парчи за эту ночь, только пряжу дайте.       — Ещё и пряжу дать? Хм… — господин Фу потёр подбородок в задумчивости. — Вот что я тебе скажу: если сама раздобудешь пряжу и соткёшь парчу за одну ночь, отпущу твоего мужа через сто дней — не стану держать его три года, а жалованье заплачу как за три года. А если не сможешь, то вы вместе будете работать на меня шесть лет.       Дун Юн был в отчаянии, а Ци-сяньнюй сразу согласилась. Она почти ничего не теряла, даже если не успела бы соткать этот шёлк за ночь, ведь господин Фу обещал взять и её на работу вместе с Дун Юном.       Что ж, теперь перед ними стояла задача раздобыть хорошие шёлковые нити, и Ци-сяньнюй сразу подумала о брате. Раз он правитель, то должен помочь.       И она отправилась прямиком во дворец.       Однако И, поёрзав на сиденье, вздохнул и признался, что сам тут пока не имеет прочного положения, так что ему лишь остаётся глядеть в потолок и украдкой вздыхать.       Он объяснил сестре, что хотя Яо его и пожаловал этой местностью, но ситуация оказалась весьма непростая. Даже ещё хуже, чем он предполагал изначально.       Получив от небесного императора, а потом и от своего земного господина — государя Яо приказ убивать всех чудовищ, которые мешают людям жить, хоу И так и поступил. Подойдя к Цюнмэну он встретил в роще Фэнши, обернувшегося огромным вепрем, и убил его. А Фэнши ведь являлся сыном Куя — правителя Цюнмэна.       Едва И подошёл к стенам города, его уже встречал отряд вооружённых воинов во главе с Куем, но вовсе не для того, чтобы торжественно и радостно препроводить во дворец. Хоу И, едва их увидев, сразу понял, что они не обниматься с ним явились. Он натянул свой лук и убил самого нарядного из них — хоу Куя. А потом перестрелял всех, кто не успел разбежаться: зачем ему такие подданные, которые выходят встречать господина с пиками и алебардами?       Жена прежнего правителя, госпожа Сюаньци, лишившись опоры в жизни, пришла в отчаяние и бросилась на И с кинжалом, едва тот явился на порог. Но И легко справился с женщиной, отобрав кинжал и закинув его подальше. Однако убить женщину оказалось намного сложнее, чем толпу чудовищ или отряд мужчин. Так что, раздосадованный плохим приёмом, И взял её прямо там, где они стояли, не смущаясь присутствием челяди.       — Взял? — переспросила Ци-сяньнюй.       — Ну… — замялся И. — Ну неважно. Словом, я на ней женился.       — А как же Чанъэ? — робко вставила Ци-сяньнюй.       — Чанъэ? — вдруг закричал И. — Что Чанъэ? Нет больше никакой Чанъэ!       В его выкрике было столько боли и отчаяния, что Ци-сяньнюй горячо обняла брата, от всей души жалея его.       — Прости, прости меня, братик! Я не подумала…       — Может быть, ты встречала её? — беспомощно спросил он. — Говорят, она живёт в лунном садике госпожи Чанси.       — Нет, — вздохнула Ци-сяньнюй. — Я ведь всё время тку.       — Быть бы уверенным, что обретя забвение, она, наконец, счастлива… — горько вздохнул И.       — Счастлива, наверное, счастлива, должно быть, счастлива, — бормотала Ци-сяньнюй, гладя брата по голове.       — А тебе нужна шёлковая пряжа, чтобы помочь другу…       — Моему мужу, — краснея, поправила Ци-сяньнюй.       — Мужу… И я ничем не могу помочь. Я тут толком не освоился ещё… А хочешь, припугну этого господина Фа? Или Фу? Как там его?       — Не надо пугать, братик. Спасибо, — Ци-сяньнюй улыбнулась. — Что-нибудь придумаем. Расскажи лучше, как ты тут правишь? Получается?       — Получается? — И горько расхохотался. — Я правлю, завязывая узлы на верёвке. Какой из меня правитель? Я только демонов убивать и умею, больше ничего. Когда мне приносят эти кипы бамбуковых табличек с докладами и отчётами, я теряюсь, не знаю, кого слушать… Послушаешь одного, доверишься, а потом подходит другой и начинает на того наговаривать и разъяснять, в чём он ошибается и где ищет свою выгоду. Послушать его, так искренне желает послужить народу, а как на самом деле? Я не умею видеть людей насквозь. И мудрости во мне нет. Только охотой и спасаюсь. Уеду из города на несколько дней, а они тут без меня всё решают.       — Даже наш великий небесный император не умеет по-настоящему править, — примирительно сказала Ци-сяньнюй. — Он то милует вопреки разуму, то наказывает за ничтожную провинность.       — Не говори так, — возразил И. — Государь понимает, как следует поступать. Нам не понять его мудрости.       — Ну и ладно. Не грусти, братец! Слушай сердце и проси Великого Владыку, чтобы дал тебе разум.       — Угу, — мрачно отозвался И. — Прости, сестра, что не помог тебе.       — Не важно. А может, позволишь мне поговорить с твоей женой? Вдруг она захочет мне помочь?       — Она-то? — И скривился. — Ты не представляешь, какая она злющая.       — Ну вдруг? Я ей подарю свои украшения. Разве может женщина устоять против украшений?       — Попробуй, — согласился И. — Только берегись, как бы она не обманула. Провожу тебя.       Ци-сяньнюй и вправду удалось договориться с Сюаньци, и та за украшения, изготовленные небесными мастерами, отдала ей весь свой шёлк очень хорошего качества.       Хоу И отправил в дом господина Фу слуг помочь сестре донести мешки пряжи. Всю ночь Наньсян и Ци-сяньнюй ткали облачную парчу и к утру закончили. У них даже немного больше получилось, и лишний кусок Ци-сяньнюй отправила брату, чтобы тот подарил своей жене. Сюаньци не показалась ей такой уж злющей: скорее, растерянной и несчастной. Если бы им с И удалось друг друга понять, может, брату стало бы не так одиноко?       Господин Фу, осмотрев великолепный шёлк, остался доволен. Он принял на работу Ци-сяньнюй и даже Наньсян, и сто дней, которые Дун Юн отрабатывал у господина Фу по договору, небесные феи ткали и ткали. В середине весны, в начале цинмина, хозяин отпустил этих работников на свободу, дав им даже немного больше денег, чем обещал. По доброте душевной. На устройство семейного быта.       Ци-сяньнюй сразу же потащила мужа знакомиться с братом. Хоу И придирчиво осмотрел избранника сестры, но не скрыл того, что увиденным остался доволен.       — Братец! — радостно заявила Ци-сяньнюй. — Я уверена, что мой муж поможет тебе управлять твоим уделом. Назначь его секретарём, и увидишь, насколько легче станет твоя жизнь.       — Ты разве учёный? — с сомнением спросил И, глядя на обветренные руки Дун Юна.       — Да, господин. Мне посчастливилось учиться и даже сдать уездный экзамен…       — Как хорошо-то! — воскликнул И. — Станешь моим помощником, смогу поселить тебя где-нибудь в этом дворце: и сестра будет под присмотром. Ты даже не представляешь, какая она непоседа.       — Я представляю, господин хоу, — улыбнулся Дун Юн. — Только совершенно отчаянная девушка, сбежав из дома, на следующий день выйдет замуж за едва знакомого бедняка и проживёт с ним почти полгода, отрабатывая его долг.       — Сестрица Ци-эр — чудесная, — согласился И. — Я ничем не помог ей, а она мне привела тебя — моего спасителя.       — Я ведь ещё ничего не сделал, господин хоу, — возразил Дун Юн.       — Да у тебя на лице написано, какой ты трудолюбивый и честный, — рассмеялся И.       Так прошёл год. С Дун Юном и Ци-сяньнюй хоу И не чувствовал себя таким одиноким, хотя зацветающий и отцветающий коричный лавр, растущий под окном его нынешних покоев, неустанно твердил ему о Чанъэ. «Я забыл её, — отзывался И. — Я больше по ней не скучаю».       Сюаньци, кажется, подобрела, кажется, подружилась с Ци-сяньнюй, научилась ткать облачную парчу. Наверное, для И это было самое счастливое время на земле, не считая тех нескольких дней с Чанъэ…       Только скоро всё закончилось.       Как ни старалась Чжи-нюй скрыть от госпожи Лэй-цзу отсутствие дочери, полтора года работая за двоих, чтобы сдать государыне положенные четыре жэня облачной парчи, три жэня небесного узорного шёлка, шесть жэней тонкого снежного чжоучоу… Госпожа Лэй-цзу в конце концов всё узнала. Видно, кто-то из служанок донёс.       Государыня пригрозила, что пожалуется самому императору, если беглянка не явится через три дня. Чжи-нюй отыскала дочь, а та наотрез отказалась возвращаться.       — Пусть жалуется его величеству! Я верю в его милость. Он не накажет меня, — заявила строптивая Ци-сяньнюй.       Через три дня Чжи-нюй вызвал государь. Чжи-нюй давно его не видела: в последний раз, кажется, во время похожего на похоронную процессию торжественного шествия после войны с племенем мяо. Государь совсем не изменился за эти годы: такой же строгий, печальный и бледный, будто полученные на войне раны ещё не зажили.       Чжи-нюй опустилась на колени.       — Твоя дочь нарушила закон, — сказал государь спокойно. — Я бы закрыл на это глаза, но цзэнцзуму очень гневается. Придётся вернуть девочку на небо.       — Да, государь, — Чжи-нюй склонилась до пола. Он и в самом деле ничуть не злился. Он бы мог проявить милость. — А можно ли взять на небо и её мужа? — робко спросила она.       — Мне донесли, что муж твоей дочери помогает твоему сыну управлять Цюнмэном, — Чжуаньсюй посмотрел на неё устало. — Как думаешь, кому он нужен больше?       За Ци-сяньнюй отправили небесного посланника. Покидая мужа, она обещала, что передаст ему сына, когда малыш немного подрастёт.       Теперь хоу И и Дун Юна объединяла общая тоска. Часто они сиживали в тени корицы, Дун Юн читал стихи, а хоу И пил коричное вино. Ци-сяньнюй на небесах растила сыночка, во всём похожего на Дун Юна.       Шло время, снова настала осень, жара спадала, и прохладный ветер бучжоуфэн сменился ветром от ворот Чанхэ, неся печаль воспоминаний. Дун Юн в тоске бродил по окрестностям Цюнмэна и оказался под старой софорой, где несколько лет назад они с Ци-сяньнюй стали мужем и женой. Как будто и трава под ней была ещё примята, и сверчки пели ту самую торжественную песню, и звёзды рассыпались над землёй, а узкая луна, взойдя под утро, острым краем ранила сердце.       И всё же он был благодарен Великому Владыке за эту встречу, пусть счастье было таким коротким, пусть растаяло, как туман. Он опустился на колени под софорой и вознёс благодарность небесам. И вдруг мир закружился, тёмная земля стала дальше, а звёзды ближе, и в одно мгновение Дун Юн вознёсся на небеса. В растерянности он стоял посреди дворцового сада, погружённого во мрак и тишину. Тем временем Ци-сяньнюй, успокоив внезапно проснувшегося сына, подошла к окну и опустила раму. Низкая луна цеплялась за верхушки деревьев, едва освещая сад, а в этом тусклом свете вырисовывался силуэт, который Ци-сяньнюй узнала бы и в кромешной тьме. Она выскочила на улицу и бросилась к мужу.       Дун Юн обернулся на звук её шагов и, улыбнувшись, проговорил:       — Кажется, я вознёсся на небеса и ко мне прилетела прекрасная фея?       Ци-сяньнюй повисла у него на шее.       Утром они доложили в Хубу — Подворную часть Высшей палаты небесного правительства, отвечающую за учёт населения в столице. Там отмечались все прибывшие в Тяньцзин смертные, получившие бессмертие. Через несколько дней до государя дошли слухи о новом жильце небесного дворца, и вскоре он вызвал Дун Юна на аудиенцию: нечасто в последнее время кто-то возносился на небо. Муж тётушки Ци понравился государю скромностью и рассудительностью, император велел подобрать ему подходящее занятие при дворе или в каком-нибудь небесном министерстве и сразу забыл о его существовании.       Что же касается хоу И, то, покинутый и сестрой, и её образованным мужем, он совершенно растерялся. Дела местности Цюнмэн прежде вёл Дун Юн, а И лишь слушал его доклады да ставил печать, где нужно. Теперь всё это вновь обрушилось на него. И вновь, какое бы решение он ни принимал, находились недовольные.       Он сбегал от скучных обсуждений на охоту, вернувшись, пропадал у наложниц или у Сюаньци, которая после вознесения Ци-сяньнюй на небеса снова стала злой и раздражительной. Но И нравилось ощущение опасности, исходящее от неё, будто она хранила кинжал под подушкой, и, задремав в её постели, он мог уже не проснуться.       Его окружало множество людей, но ни к кому из них И не чувствовал ни доверия, ни привязанности. Они же к нему испытывали лишь неприязнь. По крайней мере, ему так казалось. Весело ему бывало лишь с толпой детей, которых нарожали его многочисленные наложницы. Хоу И учил их стрелять из лука, вместе они играли в цуцзюй, качались на качелях, плавали на лодке и ловили рыбу в огромном дворцовом пруду, рвали яблоки, айву и локвы, забравшись на деревья.       Порой И думал, что нельзя жить, совсем не имея друзей, и пытался приблизить кого-то, кто казался ему наиболее симпатичным. Так он начал учить стрельбе из лука своего слугу Фэнмэна. А потом оказалось, что тот —любовник его жены. Случайно узнав об этом, И сделал вид, будто ему ничего не ведомо. В конце концов, жизнь Сюаньци тоже не была медовой, и если ей нравился этот Фэнмэн, она имела право на капельку удовольствия, если уж счастье её покинуло.       Кто-то предупреждал И, что Сюаньци задумала его погубить. Как будто И не догадывался об этом! Да она с первой их встречи лишь о его смерти и мечтала. Но почему-то тянула с убийством. Может, ей нравилось дразнить его, не давать покоя, держать в напряжении. Так ведь и ему это нравилось. Только чувство постоянной угрозы, нависающей над ним, притупляло боль одиночества. Для И, любителя посмеяться и порезвиться в компании друзей, одиночество стало самым страшным наказанием.       С детьми было весело, но они не могли разделить с ним тяжесть воспоминаний, груз боли и ответственности, бремя отнятых жизней. Хоу И лишь ненадолго забывался, проводя время с сыновьями, наложницами или распивая коричное вино в компании вероломного Фэнмэна, а по ночам коричный лавр за окном будил его своим назойливым шелестом, словно бесконечный дождь лил и лил, смывая с его души грязь слой за слоем, и открывая её ослепительным лучам утреннего солнца, всепроникающему взгляду Великого Владыки.       Хоу И злился на окружающих его людей, кричал, топал ногами, мог и ударить. Но потом жалел о своей горячности. Даже у служанок просил прощения. В судебных делах он всегда вставал на сторону слабого, бедного, бесправного, даже если правда и не была на его стороне. Потому-то богатые жители Цюнмэна ненавидели непослушного хоу. День за днём приближал И свою гибель. Он обречённо шёл к неизбежному концу, то и дело оглядываясь назад, вспоминая счастливые дни, продолжая ловить радостные деньки, смех детей, плеск пойманной рыбы, трепет подстреленной птицы, торопливые хлопки о землю спелой айвы, упавшей с дерева, по ветвям которого, как обезьяны, прыгали его сыновья.       Однажды путь его закончился.       Хоу И проснулся от треска сломанной ветки корицы: кто-то спрыгнул с дерева, проскользнул в спальню.       В темноте И не увидел убийцу, боль обожгла горло, сразу стало горячо и мокро. А потом И поднялся над бездвижным покинутым телом, и кто-то, подхватив под руку, повлёк его вверх.       Говорят, Сюаньци была настолько жестока, что сварила из тела мужа похлёбку и накормила его детей. Говорят, они все умерли. Но это случилось так давно, что никто не скажет, где правда, где миф.       А вот народ стал почитать хоу И как своего заступника — божество Цзунбу, отгоняющее нечисть.