Вопросы к небу

      Действующие лица:

Шоушань Хуан-ди — ушедший на покой государь. Гаосинь — правнук Хуан-ди, воспитанник и помощник ушедшего на покой государя. Жушоу — правнук Хуан-ди, сын и помощник владыки Запада. Ди-цзюнь — бывший владыка Южного предела, отец десяти духов-солнц. Сихэ — жена Ди-цзюня. Чжуаньсюй — небесный император. Шаохао — внук Хуан-ди, двоюродный дядя Чжуаньсюя, владыка Запада. Нюйчоу — дух или человек, шаманка или колдунья. Ди-тай — дух горы Сююйшань. Сюаньцзэ сяовэй И — сын Чжи-нюй и Ню-лана, стрелок, подчинённый небесного императора. Чанъэ — жена И. Ци-сяньнюй — дочь Чжи-нюй и Ню-лана (сестра И). Яо — сын Гаосиня, правитель Поднебесной.

***

             Шоушань Хуан-ди сидел на открытой террасе и пил чай, любуясь раскинувшимся внизу великолепным садом и синеющими вдали горами.       — Вы меня звали, цзэнцзуфу? — Гаосинь, войдя, поклонился.       — Гао-эр, тебе нужно отправиться на восток, посетить долину Тангу, проведать там Ди-цзюня, — Хуан-ди поставил чашечку на стол.       — Что передать ему от цзэнцзуфу?       — Передай привет и просто потолкуй с ним по душам, — улыбнулся Хуан-ди. — Расспроси, как ему живётся, чего он хочет. Узнай, не желает ли он посетить небесную столицу, передать прошение государю о помиловании.       — Если цзэнцзуфу интересуют такие мелочи, может быть, он напишет ему письмо? Так ли обязательно мне ехать? — Гаосиню не нравилось, что цзэнцзуфу не говорит прямо, чего хочет от Ди-цзюня, хотя Гаосинь и догадывался, что ничего хорошего от их союза ждать не приходится.       — Увы, обязательно, — вздохнул Хуан-ди. — Мне жаль беспокоить тебя, но дело тут серьёзное. Хотелось бы, чтобы Ди-цзюнь вышел на сцену, помешав Чжуаньсюю отправиться в Южный поход.       — Что же предлагает цзэнцзуфу? — поинтересовался Гаосинь. Ну конечно, далеко идущие планы брата не давали прадеду покоя.       — Надо подбить Ди-цзюня покинуть Тангу вместе с сыновьями.       — Но это опасно, — заметил Гаосинь. Как будто прадеда когда-то волновали последствия его планов.       — Да, опасно. Но государь должен справиться. Ди-цзюнь, в конце концов, лишь пустобрёх. Заодно Ди-цзюнь будет ослаблен и уже никогда не посмеет восстать.       — Цзэнцзуфу очень дальновиден, — Гаосинь склонился в поклоне. Чего-чего, а этого у прадеда было не отнять.       С Ди-цзюнем всё вышло просто: не пришлось искать хитрые подходы, лукавить. Он сам завёл разговор о своей жизни, выказывая крайнее недовольство настоящим положением, и Гаосиню даже пришлось сдерживать его пыл, чутко направляя его мысли в нужное русло. Ди-цзюнь с жадностью внимал советам, и, уезжая, Гаосинь был уверен, что всё пройдёт как по писаному. Это оказалось до отвращения легко, и Гаосинь испытывал потребность разделить с кем-нибудь неприятную тяжесть, лежащую на сердце.       На обратном пути Гаосинь навестил Жушоу в Западном пределе. Во дворце Чанлю никто не любил торжественных приёмов, что Гаосиню очень нравилось. Он мог запросто явиться к помощнику Белого владыки и после обычных приветствий остаться с ним наедине.       Так вышло и в этот раз.       Присев на подушки в покоях друга, Гаосинь устало опёрся о скамеечку-подлокотник и попросил:       — Налей мне вина.       — Ты чем-то расстроен? — Жушоу подал другу чарку.       Гаосинь вдохнул аромат, улыбнулся, отпил глоток:       — Померанцевое вино с Острова птиц… Почему в этом аромате всегда звучат нотки тоски и тревоги?       — Что случилось? — с беспокойством спросил Жушоу, кладя руку на колено Гаосиня.       — Я был во дворце Тангу.       — И какие дела связывают цзэнцзуфу и Ди-цзюня? — уточнил Жушоу, придвигаясь ближе к Гаосиню.       — Самые дурные, и лучше тебе было бы этого не знать. Мне не следовало приезжать сюда и жаловаться на свою судьбу, но я, как всегда, не смог справиться с искушением… — Гаосинь коснулся щеки Жушоу, поймал его тревожный взгляд. Какое счастье, что у него есть Гай! Что со своими сомнениями и бедами он всегда может пойти к нему и найти утешение и поддержку. Всё-таки он всегда был слишком слабым, чтобы тянуть в одиночку груз неприязни к цзэнцзуфу…       — И не нужно было! — воскликнул Жушоу, беря Гаосиня за руку. — Зачем томиться в своих тревогах в одиночестве, если есть я? К тому же мы ведь очень давно не виделись, А-Синь. Я скучал по тебе.       — Гай… — Гаосинь прижался к другу, желая почувствовать снова надёжность и безопасность, но замыслы Хуан-ди, нависшие над ним и над Поднебесной тяжёлой грозовой тучей, не давали покоя.       — Расскажи, что случилось, — предложил Жушоу спокойно. — Ты ничего не должен от меня скрывать, особенно если это тебя беспокоит и печалит.       — Даже если меня печалит то, что я должен совершать подлые поступки? — переспросил Гаосинь.       — Вынужден? Кто тебя вынуждает?       — Никто, Гай. Наверное, я сам соглашаюсь так поступать, потому что… — Гаосинь помолчал, подбирая слова для признания. — Потому что я его боюсь.       — Цзэнцзуфу?       Гаосинь кивнул:       — Я не знаю, чего можно от него ждать. Боюсь его и потому не могу выпустить из вида.       — Так долго жить рядом с тем, кого ты боишься и ненавидишь, должно быть, разрушительно, — мягко проговорил Жушоу. — Ты сильный, ты выдержишь всё это и выйдешь победителем. Я в тебя верю.       — Порой я сам в себя уже не верю, так глубоко затягивает меня бездна замыслов цзэнцзуфу, — вздохнул Гаосинь.       — Не отчаивайся, — сказал Жушоу. — Ты всегда можешь сбежать ко мне. Я защищу тебя.       Гаосинь тепло рассмеялся. Пусть они оба понимали, что это невозможно, но когда Гай говорил так, Гаосиню становилось хорошо и спокойно, будто и вправду существовало убежище, где он мог укрыться.       — Вот ты и смеёшься, — улыбнулся Жушоу. — Может, расскажешь, что делал во дворце Тангу?       — Цзэнцзуфу считает, что Чжуаньсюя надо сдерживать. Каждый раз как до него доходят слухи о подготовке к новому походу, он придумывает какую-нибудь уловку…       — Неужели восстание племени мяо тоже было следствием его интриг? — Жушоу вспомнил, как накануне побега духов из башни Юаньгуан Гаосинь приходил к нему, такой же загадочный и печальный.       — Ты, должно быть, испытываешь ко мне отвращение за то, что я помогаю ему, — мрачно проговорил Гаосинь.       — Нет, — отозвался Жушоу беззаботно. — Я не могу испытывать к тебе отвращение, чем бы ты ни занимался. Потому что ужасно тебя люблю.       — Гай, ты такой великодушный, — Гаосинь посмотрел на друга с благодарностью.       — Вовсе нет, — усмехнулся Жушоу. — Просто я слишком эгоистичный, чтобы ставить дела Поднебесной выше своих собственных.       — А как же хвалёная справедливость Белого тигра? — насмешливо спросил Гаосинь.       — Справедливость справедливостью, но ведь и по отношению к себе я должен быть справедлив. Разве нет? — Жушоу погладил Гаосиня по щеке. — Разве не справедливо, что каждый имеет право любить, кого хочет, и быть любимым?       Гаосинь положил голову на колени Жушоу. Если бы всегда можно было находиться под защитой этого сильного духа, безгранично преданного ему!       — К тому же, — добавил Жушоу, перебирая волосы Гаосиня. — В чём-то цзэнцзуфу прав. Если поначалу идеи государя о покорении запределья казались свежими и вдохновляющими, то в последнее время они несколько померкли и потеряли свою привлекательность. Духи устали от вечных приготовлений, от странствий и походов. Нельзя охватить весь мир. Это вряд ли под силу даже нашему великому императору.       — Так-то оно так, но пострадает прежде всего Поднебесная, — вздохнул Гаосинь. — Императору в небесной столице, в общем-то, мало дела до страданий людей.       — С каких это пор страдания людей беспокоят тебя? — удивился Жушоу.       — То, что готовят цзэнцзуфу и Ди-цзюнь, на самом деле страшно.       — Не хочешь это предотвратить? — деловито переспросил Жушоу.       — Теперь уже вряд ли возможно, — Гаосинь выпрямился. — Но Ди-цзюнь и правда опасен, как тлеющий огонь. Того и гляди пожар устроит. Нужен повод, чтобы его остановить. А государь наш слишком резов. Вот и решил цзэнцзуфу столкнуть их.       — Это отвратительно, — заметил Жушоу.       — Да, — согласился Гаосинь. — Я должен быть тебе отвратителен.       — И что с тобой сегодня такое? — рассмеялся Жушоу. — Такое самоуничижительное настроение не похоже на тебя, — он посмотрел на друга внимательно. — Ты просто хочешь, чтобы я тебя хвалил, утешал и подбадривал. И признавался тебе в любви, верно?       — Ты так проницателен, — улыбнулся Гаосинь.       — Тебя, друг мой, я вижу насквозь, — подмигнул ему Жушоу.       — Ты не хочешь доложить государю о замыслах цзэнцзуфу?       — А тебе это не повредит? — с беспокойством уточнил Жушоу.       — Нет. Теперь уже ничего нельзя изменить. На этот раз нас ждёт не война, а стихийное бедствие.       — Серьёзно? — с тревогой переспросил Жушоу.       — Годы засухи и неурожая. Это должно смирить нашего шан-ди, — задумчиво проговорил Гаосинь, допивая вино. — Так считает ушедший на покой государь.       — Звучит устрашающе, — заметил Жушоу.       — Это и в самом деле будет устрашающе, — согласился Гаосинь. — Не знаю, есть ли время подготовиться, чтобы хотя бы где-то люди могли спастись.       — Надо посоветоваться с отцом, — озабоченно пробормотал Жушоу и, глянув на Гаосиня, вдруг улыбнулся. — Ну что ты такой мрачный? Разве можно делать такое суровое лицо при встрече с лучшим другом после долгой разлуки? — он наклонился к Гаосиню и принялся целовать его лицо, шею, осторожно уложил на подушки и, поспешно развязывая пояс и раздвигая ворот, проговорил над самым ухом Гаосиня:       — Мне нет дела до Поднебесной, когда ты рядом.       — Это-то и опасно, — тихо усмехнулся Гаосинь, отвечая на его ласки.       — Я не государь-император, чтобы ставить государственные дела выше личных, — в ответ прошептал Жушоу ему в ключицу. — И ты не император. Просто не думай ни о чём.       

***

      Ди-цзюнь злился уже несколько дней: этот посланник Шоушань Хуан-ди лишь раззадорил его. Почему нельзя было выйти из затвора завтра? Сегодня? Почему нужно было ждать зиму?       Он с утра до вечера бродил по роскошному дворцу Тангу, где каждое украшение, каждая очаровательная мелочь, с любовью подобранная Сихэ, — всё это уже давно набило оскомину. Он пинал резные скамеечки-подлокотники, шёлковые подушки, циновки диковинного узорного плетения… Что бы ни подали на обед — любая еда казалась ему отвратительной на вкус. Каждый вечер, возвратившись во дворец, Сихэ находила мужа во всё более скверном настроении.              — Я не хочу ждать зимы! — раздражённо отвечал он на её расспросы. — Почему нужно ждать зиму?              — Мне вообще не нравится ваша затея, — спокойно отозвалась Сихэ, подкладывая мужу его любимые соленья. — Это слишком жестоко по отношению к людям. Несправедливо. Тебе нельзя со всеми детьми выходить из дворца: это может плохо закончиться.              — Мне надоело сидеть тут годами! — Ди-цзюнь бросил палочки на стол. — Я хочу на волю. Хочу снова править Южным пределом.              — Напиши государю прошение о помиловании. Зачем же бунтовать?              — Разве я не писал? Ему нет до меня дела. Да он вообще меня всегда терпеть не мог: постоянно придирался в мою бытность владыкой Юга. Вот и тогда своего сына не наказал, хотя он тоже проглядел измену, а меня отправил сюда.              — Но мы с детьми всю жизнь живём здесь и не считаем это наказанием. По-моему, дворец Тангу очень красив, прекрасно расположен. В саду поют птицы фэн и хуан. Говорят, даже сам Хуан-ди не видел их прекрасных танцев, а мы с тобой можем любоваться ими каждый день.       — Дурацкие птицы! — выплюнул Ди-цзюнь. — Суп из них свари. Мне надоело их назойливое щебетание, бессмысленные прыжки и хлопанье крыльями.              — Ну полно, супруг мой, — мягко улыбнулась Сихэ. — Чем мне тебя утешить?              — Ничем, — огрызнулся Ди-цзюнь. — А впрочем, одолжи мне на завтра твою колесницу. Хочу покататься по небу.              — Хорошо, — согласилась Сихэ. — Только будь осторожен: мои драконы очень своенравны. Они не привыкли к грубости, потому не вздумай их погонять или дёргать за поводья. Они прекрасно знают сами, что надо делать. Доверься им.              — Ладно, — буркнул Ди-цзюнь.              — Я отправлю с тобой Хунъяна: он тебе поможет, если что-то пойдёт не так. Он прекрасно управляет колесницей.              — Можно подумать, я никогда на колеснице не ездил.              — Это было так давно, — Сихэ погладила мужа по плечу. — К тому же ты управлял конями, а не драконами. Есть небольшая разница.              — Небольшая? Значит, я справлюсь. Не надо посылать со мной никого.              — Как скажешь, — кивнула Сихэ.              На следующее утро Ди-цзюнь в колеснице супруги, запряжённой драконами, отправился осматривать окрестности дворца Тангу. Но даже прекраснейшие виды гор и ущелий, синяя вода в реке, зелёные деревья — ничто не радовало его глаз. Он продолжал злиться. Он дёргал поводья, чем невероятно раздражал драконов, и, наконец, звери тоже разозлились и понесли колесницу по небу, кидаясь то вверх, то вниз. Ди-цзюнь проклинал всё на свете, снова дёргал поводья, надеясь остановить колесницу, но драконы раззадоривались всё сильнее.              Заметив, что колесница носится по небу туда-сюда, Сихэ отправила на помощь отцу Хунъяна, но тот не смог догнать драконов и остановить их. За ним следом, не слушая мольбы матери, на небо выскочили и все остальные восемь духов-солнц. Все они носились по небу, пытаясь остановить колесницу и успокоить драконов, но безрезультатно. Дни и ночи напролёт над землёй летали девять духов-солнц и запряжённая солнечными драконами колесница, сжигая всё на своём пути, иссушая землю, лишая людей надежды…              Второй урожай риса, проса и пшеницы сгорел на корню. Не выросли бататы, редька, капуста. Высохли яблоки, персики и сливы. Осыпались листья, превратилась в пепел трава. Реки пересыхали, озёра мелели, обнажая илистое дно, на котором едва трепыхались полумёртвые рыбы.              Так шли безнадёжные, раскалённые добела дни, тянулись месяцы.              Отчаявшиеся люди разыскивали того, кто мог бы их спасти, раз уж теперь небесный император не слышал их молитвы. Кто мог им помочь? Колдунья, шаманка, умевшая призывать дождь и заклинать попутный ветер. Отыскав Нюйчоу, они явились к ней на поклон, пришли с требованием вознести молитвы небесам, выменять свою жизнь на дождь. Нюйчоу ничего не оставалось, как согласиться, ведь если б она посмела отказаться, люди всё равно растерзали бы её в клочья. Единственное, что она успела сделать до начала совершения обряда, так это отправить свою беюй к Ди-таю, надеясь, что великий наставник сумеет спасти её от смерти и убедить людей оставить её в покое.              Едва увидев рыбу-черепаху без своей наездницы, Ди-тай понял, что случилась беда. Он поспешил следом, и всё же опоздал.              Нюйчоу, наряженную духом засухи, в паланкине, сплетённом из веток и лиан, люди несли к холму Гунцю, ударяя в колокола и гонги. Духи-солнца немилосердно жгли землю и крошечных, почерневших и иссохших от жара людей, составлявших процессию — жалкую, потерявшуюся среди выжженных полей и потрескавшейся почвы. Люди оставили Нюйчоу на вершине холма и попрятались в тени скал и деревьев, следя за тем, чтобы она не сбежала. Нюйчоу молилась. Она просила о дожде, о милости, о жизни, но духи-солнца по-прежнему не могли поймать колесницу, запряжённую драконами, а Ди-цзюнь не желал или не мог остановить её сокрушительный ход. И никто не приходил на помощь гибнущим людям и умирающей Нюйчоу.              Нюйчоу закрыла лицо рукавами, чувствуя приближающуюся смерть. В этот миг на неё повеяло прохладой, лёгкий белый шёлк коснулся обожжённого лица.              — Нюйчоу! Очнись! — позвал её кто-то из сияющей синевы.              — Ди-тай? Это ты? — прошептала Нюйчоу, приоткрывая глаза.              — Я здесь, всё будет хорошо, — он поднял девушку на руки.              — Почему Он меня не услышал? Я так хотела жить… — выдохнула Нюйчоу и перестала дышать.              Почему Он её не услышал? Ди-тай и сам хотел бы кричать Владыке: зачем Тот так поступил с ней, с этой глупой, свободолюбивой девушкой, которая ничего не понимала? «Как Ты будешь судить её? Она же ничего не поняла…» Но Ди-тай знал, что мудрость и милость Великого Владыки гораздо больше ограниченной человечности смертных. Его любовь столь велика, что даже Ди-тай, каждый день говорящий с Владыкой, мог видеть лишь небольшую её часть.              Люди повыскакивали из своих укрытий, хрипя и размахивая руками: этот пришелец нарушил ритуал, он помешал жертвоприношению, помешал молитве о дожде. Но Ди-тай лишь глянул на них, суетливых, злобных, напуганных, потерявших надежду, утративших человеческий облик от страха, — и они замолчали, попятились, расступились, пропуская его с его ношей к огромной рыбе-черепахе беюй, стоящей неподалёку, раскачиваясь из стороны в сторону.              Ди-тай похоронил Нюйчоу на островке при впадении Янцзы в Восточное море и отпустил беюй на волю. Рыба-черепаха махнула хвостом и исчезла в морских волнах, желая смыть свою тоску солёной водой Дунхая.              Сам Ди-тай отправился в Западный предел на гору Чанлю. Только Шаохао мог помочь смертным, заставив Чжуаньсюя вмешаться в происходящий ужас.              Шаохао и сам переживал за участь людей, населявших Западный предел. Невзирая на приказ не вмешиваться в жизнь смертных, он прилагал все усилия, чтобы помочь им: велел раздавать зерно и овощи, кормить бедняков кашей, по мере возможности снабжать питьевой водой. Небольшие гарнизоны Западной столицы и пограничных застав постоянно инспектировали окрестности, уничтожая и разгоняя диких зверей — обезумевших духов пересохших водоёмов и выгоревших лесов. Но усилия Шаохао были каплей в море: страдания людей не прекращались и не уменьшались, лишь длясь день ото дня — так порой казалось Западному владыке.              Ди-таю не пришлось его уговаривать: он давно был готов отправиться в небесную столицу. Фэнъянь не пускала мужа, считая, что кроме разочарования, он ничего там не найдёт.       

***

      Чжуаньсюю ежедневно докладывали о бесчинствах Ди-цзюня и его сыновей, но им овладело ледяное равнодушие. Людей Поднебесной ему было ничуть не жаль. Духи живут своей жизнью, люди — своей. Если духи не трогают людей, то и вмешиваться не стоит. Происходящее было ему безразлично. Им владела лишь огромная досада на то, что снова смешались его планы, что вновь его поход на юг откладывается из-за непредвиденных обстоятельств. Из-за сошедших с ума духов-солнц даже в небесной столице стояла нестерпимая жара, всех разморило, прохлада не наступала. Никто ничего не хотел делать: самые ответственные военачальники не справлялись со своими подчинёнными, превратившимися в инертную массу, в ленивых медуз, выброшенных на берег.       Самому Чжуаньсюю порой мечта о походе, о покорении новых земель казалась миражом, тающим в раскалённом воздухе. Возможно, следовало вмешаться в жизнь смертных и прекратить сумасшедшие пляски духов, но жара убивала всякую здравую мысль, всякое благое намерение.       Именно в это время ко двору небесного императора явился Белый владыка. Чжуаньсюй обрадовался его приезду как надежде на избавление, как выходу из тупика.       Аудиенция была назначена сразу: государь не в силах был ждать.       Владыка Запада вошёл в тронный зал и опустился на колени, приветствуя государя поклоном.       — Что привело Белого владыку в небесную столицу? — спросил император, прекрасно зная ответ.       — Умоляю Вас, Ваше Величество! — Шаохао снова поклонился до земли. — Пожалейте людей: распорядитесь унять обезумевших солнечных духов.       — Белый владыка знает, что дела людей императора не касаются, — спокойно отозвался Чжуаньсюй.       — Но императора касаются дела духов. Так почему же духи нарушают порядок, не признавая законы, установленные небесным владыкой?       — Императора не интересует, как развлекаются его подчинённые. Они лишь должны слушаться его прямых приказов. Что же касается людей, то государю тем более нет до них дела. Я собираюсь в южный поход, — высокомерно проговорил Чжуаньсюй. — А с тем, что происходит в Поднебесной, в моё отсутствие разберутся те, кому я это поручу.       Шаохао выпрямился, не вставая с колен, и посмотрел на императора от подножия лестницы, прямо вверх, и Чжуаньсюю вдруг показалось, будто между ними нет этих ступеней, этого трона, а дядя стоит рядом, и над ними колышут ветвями цветущие померанцевые деревья.       — Государь мой, вы не должны лукавить с собой, — сказал Шаохао мягко. По толпе чиновников прошёл лёгкий ропот: никто из них, ни Чжи, ни Чигоу, ни царевич Чжун не смели говорить императору такие слова. — Вам не всё равно, что происходит в Поднебесной. И в южный поход вы не сможете отправиться до тех пор, пока здесь всё не будет улажено. Что бы вы ни говорили, ваше величество, но быть честным с самим собой — не это ли самая великая власть, самая большая свобода, самая несокрушимая сила? Как бы вы ни отгораживались от происходящего за пределами небесной столицы в мире духов ли, в мире людей, вы не можете обманывать себя построением хрупких силлогизмов. Построения вашего величества легко рушатся…       По рядам чиновников пролетел едва слышный вздох: все знали об особом отношении государя с Западным владыкой, но такая откровенность напугала даже тех вельмож, которые служили ещё при Хуан-ди. Тем временем Шаохао, тепло улыбнувшись, продолжил:       — Вот послушайте, что я скажу. Государь издал указ о разделении мира духов и мира людей, а значит, приказал духам не вмешиваться в жизнь смертных. Разве не для этого царевичи Чжун и Ли разделили небо и землю? Люди подчинились новому закону: они больше не тревожат небесных духов. Зачем же духи, пользуясь своей силой, вредят людям? Разве не нарушают они прямой приказ императора?       Чжуаньсюй почти не слушал доводы Шаохао. Вокруг него кружились померанцевые лепестки, восемь ветров пели свою песню над обрывом, а синее море билось о скалы у ног. Это видение наполнило его сердце печалью о бесценном сокровище, утерянном навсегда. Безусловно, Белый владыка… шуфу был прав. Весь этот самообман, будто небесному императору нет дела до происходящего в Поднебесной и до страданий людей, до их молитв и их проклятий, был лишь пылью, лёгшей на зелёную траву после песчаной бури. Прошёл дождь, и пыль смыло, и мир стал таким, как его задумал Творец. То, что происходило сейчас в Поднебесной, нарушало гармонию мироздания. Духи, носящиеся в беспорядке по небу, были его подчинёнными.       — Что ж, пожалуй, Белый владыка прав. Следует всё же показать им их место, — Чжуаньсюй усмехнулся, подумав о том, как поставит на место зарвавшегося Ди-цзюня. — Чжун, — первый принц вышел из толпы чиновников и опустился на колени перед троном. — Отправь кого-нибудь разобраться с этим.       — Кого посоветует ваше величество?       Чжуаньсюй на мгновение задумался, перебирая в памяти своих подданных, и вдруг прикусил губу, не в силах сдержать усмешку:       — Думаю, надо отправить сюаньцзэ сяовэя И. Пишите указ.       Продиктовав распоряжение, Чжуаньсюй обратился к Шаохао:       — Белый владыка может идти. Его просьба будет удовлетворена.       Шаохао поднялся с колен, поклонился Чжуаньсюю и вышел из тронного зала.       Как ни старался после Шаохао встретиться с Чжуаньсюем, ответ был один: «Государь занят, не может принять». Огорчённый, так и не поговорив с племянником наедине, Шаохао вернулся в Западный предел. Фэнъянь, издалека увидев его печальную фигуру, бросила все дела и побежала встречать расстроенного супруга. Она налетела на него почти у самых ворот дворца Чанлю, прижалась к нему, не позволяя ступить ни шагу. Шаохао стоял, обнимая жену, и наблюдал, как широкий передний двор наполняется слугами, чиновниками, придворными… Все они тихонько переговаривались, украдкой посматривая на господина, и в этих взглядах было столько любви и сочувствия, что у Шаохао на глаза навернулись слёзы. Конечно, Фэнъянь именно это хотела ему показать. Шаохао улыбнулся:       — Спасибо, мои хорошие, за доброе отношение и за такую чудесную встречу! Государь внял моему прошению и решил вмешаться в происходящее. Скоро засуха прекратится, и Поднебесная вновь расцветёт, омытая дождями.       — Вы можете идти заниматься своими делами, — строго заявила Фэнъянь. — Господин устал с дороги и будет отдыхать. Ступайте!       Все понемногу разошлись, остался только Ди-тай. Стоя в стороне, он вопросительно смотрел на Шаохао. Тот обернулся к наставнику и кивнул:       — Было несложно убедить его. Это смог бы сделать кто угодно.       — Только никто больше не решался, — хмыкнула Фэнъянь.       — Мне не стоило ждать так долго.       — Забудь теперь о делах, — сурово сказала Фэнъянь, разворачивая мужа за плечи в сторону его покоев. — Прими ванну, поужинай и отдыхай. Эта столица каждый раз превращает тебя в призрака какого-то.       — Так тень прошлого ложится на мой светлый лик, — шутливо отозвался Шаохао.       — Ты ещё шутишь, — с ласковым упрёком проговорила Фэнъянь. — Никаких шуток: мыться, ужинать и спать.       — Но поговорить с наставником-то ты мне разрешишь? — ступая на дорожку, жалобно спросил Шаохао, настойчиво подталкиваемый под локоть супругой.       Фэнъянь серьёзно оглядела Ди-тая, потом перевела взгляд на Шаохао. За лёгкими улыбками, за шутками она видела большую печаль, бездонную тревогу и неисцелимую боль. Почему её муж лишь с наставником делил всё это? Почему не признавался ей?       — А со мной ты не хочешь поговорить? — ласково переспросила она.       — И с тобой, конечно, тоже.       — Со мной обо всяких мелочах, а о главном — с наставником?       — Зачем с тобой о чём-то говорить, когда ты и без слов всё понимаешь? — улыбнулся Шаохао. — Я приду к тебе после ужина, и мы поговорим о самом главном, хорошо?       — О чём же? — игриво повела бровью Фэнъянь.       — О любви, конечно, — Шаохао поцеловал её в лоб.       — Я всегда рада принять господина, — кивнула Фэнъянь. — Но если ты устал, лучше ложись спать пораньше. Поговорим завтра.       — Ты моя радость, — вздохнул Шаохао.       — Конечно, ты не придёшь, — кивнула она. — А за ужином позволишь тебе прислуживать?       Ди-тай шёл следом, с улыбкой слушая их болтовню, и думал, что, возможно, ради тепла человеческих отношений Владыка всё ещё хранит этот жестокий обезумевший мир и терпит злобу невыносимых людей.       После ужина Фэнъянь ушла к себе, пожелав наставнику и супругу спокойной ночи. Что поделать, если не все дела мужу хотелось обсуждать с ней? Говорить об императоре она тем более не испытывала желания.       Едва Фэнъянь вышла, Шаохао устало откинулся на подушки, Ди-тай заглянул в короб для хранения чая и, достав плитку, стал неторопливо её разворачивать. Шаохао хотел было встать, чтобы подать ему чайную утварь, но Ди-тай остановил его:       — Отдыхай, я всё приготовлю сам. Расскажи лучше, как там твой чжицзы.       — Он здоров, хотя и очень похудел, — сказал Шаохао и замолчал.       — Это от жары, — спокойно отозвался Ди-тай, прокаливая плитку над жаровней. — В такую погоду ни у кого нет аппетита.       — Он кажется уставшим и потерявшимся. Он запутался в своих силлогизмах. Он не знает, чего хотеть и к чему стремиться, — вздохнул Шаохао. — Вот, что мне показалось.       — Вполне возможно, — согласился Ди-тай. — Он с самого начала хотел слишком многого. Столько нельзя получить, рассчитывая лишь на слабые силы тварных существ.       — Мне кажется, он начал это понимать.       — Ведь это хорошо, — заметил Ди-тай, беря в руки молоточек и ударяя по плитке чая.       — Да, хорошо.       — И всё равно ты расстроен, — Ди-тай насыпал в тёрку немного чайных листьев и принялся катать колесико по желобку.       — Да, — кивнул Шаохао, не отводя взгляда от рук наставника. — Я надеялся после приёма поговорить с ним с глазу на глаз, но он не только ничем не намекнул на такую возможность, он… он заставил меня простоять на коленях до конца аудиенции. Нет, не это обидно, не унижение, нет… хотя мне ясно, что он именно хотел подчеркнуть разницу наших положений. Ди-тай, я так боюсь за него! Я хочу убедиться, что в нём ещё живо семя человечности, которое я старался взрастить в его душе. Что трава всё ещё растёт под снегом, всё ещё жива. Что эхо, ударяясь о скалы, всё ещё разносит отзвуки прекрасных мелодий.       — Не покинул ли ты дворец слишком поспешно? — Ди-тай пересыпал листья в ступку и стал толочь их, время от времени поглядывая на воду в котле. — Может быть, когда ты ушёл, он послал к тебе кого-то, приглашая прийти?       — Я провёл во дворце ещё целый день, надеясь, что так и случится. Я даже посылал просить его величество принять меня в неофициальной обстановке. Мне передали, что шан-ди занят.       — Мне кажется, это говорит о том, что семя в нём ещё живо, просто он боится, что, дав побег, оно будет причинять ему беспокойство, — Ди-тай отставил ступку в сторону и, зачерпнув воду из котла, перелил в миску-шуюй.       — Хотел бы я верить в это, наставник! Хотел бы надеяться, что настанет время, когда он даст волю эху петь и облакам лететь.       — Надейся и проси Великого Владыку. Он и мёртвое может вернуть к жизни, тем более может сохранить живое.       Ди-тай насыпал немного соли в котёл и продолжил толочь чайные листья. Шаохао молча наблюдал за ним, подперев щёку рукой.       — Я хотел приготовить ему чай. Он всегда говорил, что у него во дворце никто так не готовит чай, как я, — Шаохао улыбнулся. — И верно: у каждого мастера свой почерк. Неужели даже мой чай ему больше не нужен?       — Твой чай слишком нужен ему, — Ди-тай усмехнулся, насыпая измельчённый чайный лист в воду. — Так сильно, что государь боится даже его аромата.       — Зачем он так мучит себя? — Шаохао покачал головой.       — Ищет свой путь во мраке, натыкаясь на острые камни и колючие кусты, — пожал плечами Ди-тай. — Чай готов.       Они в молчании выпили по чашке, думая каждый о своём.       

***

      Между тем, И, приняв указ императора, отправился на землю. По правде говоря, он был счастлив покинуть Небесную столицу, жизнь в которой после принятия закона о разделении мира духов и мира людей стала пресной и блёклой. В столичных тавернах нельзя было повеселиться с друзьями так, как среди людей. Или ему так казалось? Может, став героем, обратив на себя внимание императора и получив повышение в ранге, он потерял задушевные отношения с приятелями? Он не понимал толком, что произошло, но в столице ему стало неуютно.       Чанъэ не хотела покидать дворец, боясь неудобств и неустроенности жизни на земле, но И даже не заметил её тревоги. Довольный тем, что ему поручили интересное и сложное дело и выпустили, наконец, на волю, он просто ни о чём больше думать не мог, кроме как о том, чтобы скорее отправиться в путь. Любимая жена отправлялась вместе с ним, и это не обсуждалось. Он впервые в жизни не слышал жалоб и стонов Чанъэ, не слушал увещеваний матери и уговоров сестры. Он брал жену с собой, потому что она была частью его самого: не мог же он, покидая небеса, оставить там свою руку или ногу. Так он и заявил всем этим женщинам. И рассмеялся.       — Брат, — сказала Ци-сяньнюй, отловив И среди его сборов. — Не бери Чанъэ. Вам обоим от этого будет хуже.       — Ты просто ничего не понимаешь в семейной жизни, — ответил И, увязывая свои вещи в мешок. — Мы не можем расстаться.       — Матушка очень тебя просит, — попыталась вразумить его сестра. — Хотя на самом деле, я тоже думаю, что ничего страшного в этом нет. Твоей дурацкой жене только на земле и место.       — Не говори о ней так: Чанъэ чудесная, — улыбнулся И. — А на земле совсем не плохо. Вот разберусь с этими солнцами, и жизнь там снова наладится. Рад, что император выбрал меня. Он понимает, что никому, кроме меня, не справиться.       — Что ты собираешься делать?       — Я просто перестреляю их из лука, одного за другим: довольно они людей помучили.       — Но ведь они — духи-солнца, сыновья Ди-цзюня! — ужаснулась Ци-сяньнюй.       — Плевать, — хмыкнул И. — Государь потому и поручил это дело мне, что другие стали бы сомневаться. Но только не я. Иного способа унять их я не вижу.       — Будь осторожен, брат! — попросила Ци-сяньнюй.       — Это не обязательно, — махнул рукой И. — Я ничего не боюсь.       Наверное, он был слишком возбуждён происходящим. Да и задумываться о сложных отношениях и последствиях никогда ему не нравилось.       Как он сказал, так и сделал. Спустившись на землю, явился к государю Яо доложиться: мол, прибыл по приказу небесного императора для помощи смертным. Государь Яо сразу оценил этого юношу: его прямоту, решительность, отчаянную смелость. Он выделил посланцу небес и его жене небольшой домик на горном склоне, выдал по мешку проса и батата из своих запасов и показал смотровую площадку на вершине — отличное место, где можно подкараулить обезумевших солнечных духов. Сюаньцзэ сяовэй И, недолго думая, вышел на площадку и, натянув лук, выстрелил в небо. Раз — и по небу скатился вниз один сияющий шар. Два, три, четыре, пять — они покатились один за другим в далёкое Восточное море. Шесть, семь, восемь, девять — заметались по небу, но не ушли от метких стрел И: они последовали за братьями. Вот и всё. В небе осталась лишь колесница Сихэ, которой управлял или давно уже не мог управлять Ди-цзюнь.       Оставшись на небе в одиночестве, тот вдруг пришёл в ужас. Его сыновья утонули в Восточном море, смертельно раненные меткими стрелами полудуха-получеловека. Чего же добился он своей безумной гонкой? Желая устрашить небесного императора, показав ему свою мощь, силу своих сыновей, он потерял всё, увлёкшись бессмысленным танцем, пустой злостью. Потрясённый, он позволил драконам спуститься с небес.       Сихэ плакала во дворце Тангу.       А сюанцзэ сяовэй И вернулся домой, где его ждала Чанъэ с просяной кашей и жареным бататом.       — Я закончил с солнцами, — просто сказал И, с аппетитом уплетая кашу.       — Теперь мы можем вернуться в небесный дворец? — с надеждой спросила Чанъэ, подкладывая ему батат.       — Нет, — возразил И. — Мы больше не вернёмся на небо. По крайней мере, пока я не перестреляю всех злых духов в Поднебесной.       — Как? — ужаснулась Чанъэ. — Почему ты не предупредил меня?       — Это же было очевидно, — пожал плечами И. — После того, что я сделал, нас вряд ли пустят в небесную столицу. Ох, и придётся же государю потрудиться, чтобы успокоить Ди-цзюня, — И рассмеялся.       — Но я хочу обратно! — разрыдалась Чанъэ. — Я не хочу жить в этой грязной хижине и питаться только просом и бататом!       — Ну что ты, — смутился И. — Хижина не такая уж и грязная. К тому же ты можешь её прибрать, как следует, и будет совсем чисто. Что касается еды, то… думаю, скоро всё наладится, — он поцеловал всхлипывающую жену в макушку. — Я спать, — сообщил он и улёгся на циновки в углу, поскольку кровать в доме была слишком узкой для двоих.       Чанъэ свернулась калачиком на постели и проплакала всю ночь. Она отыщет способ вернуться в небесную столицу. Она ни за что не останется жить среди людей!       Сюаньцзэ сяовэй И блуждал целыми днями в окрестностях своей горы и без конца убивал одичавших и обозлившихся духов. А прекрасная Чанъэ отчищала и отмывала выделенную им избушку, потому что заняться ей было больше нечем. Прибираясь и готовя еду, Чанъэ думала лишь о том, как бы вернуться на небеса. Но что она могла придумать сама? Она даже читать-то толком не умела… А когда И возвращался домой, она, подавая ему просяную кашу с бататом, не переставая причитала и жаловалась на судьбу, связавшую её с неудачником, из-за которого она больше никогда не увидит небес. Если И пытался её утешить и приласкать, Чанъэ раздражённо отталкивала его. Такая жизнь стала для И мучением. В конце концов, он просто ушёл из дома, бросив жену на попечение Яо.       — В Поднебесной ещё полно злобных духов, которые донимают людей, —сказал он жене напоследок. — Пойду поубиваю их. Я попросил государя Яо позаботиться о тебе. Обращайся к нему в случае чего.       — Вот! Ты теперь бросаешь меня одну! Мне страшно! Я хочу обратно в небесный дворец! — Чанъэ разрыдалась. Бедный И никак не понимал, откуда у неё столько слёз.       Вздохнув, И вышел из хижины и осторожно притворил дверь. На сердце у него было тяжело. Бродя по Поднебесной и побеждая жутких духов, он утешал себя тем, что приносит пользу людям, а Чанъэ соскучится без него, простит и примет своё изгнание. Разве они не муж и жена? Разве всегда быть рядом не счастье для супругов? И в горе, и в радости…       

***

      Тем временем дворец Тангу погрузился в траур. Сихэ была безутешна, но не переставала каждый день выезжать на колеснице, запряжённой драконами, чтобы осмотреть вверенный ей клочок земли — всё ли в порядке. Ди-цзюнь был в гневе. Всё, что угодно могло произойти, но Ди-цзюня не предупредили, что кто-то посмеет убить девятерых его сыновей. И кто посмел? Какой-то сын человека! Император насмеялся над ним, опять показав своё презрение. А ведь сыновья Ди-цзюня участвовали в походах великого государя! И что они получили в конце? Что Ди-цзюнь сам получил за свою службу?       Пусть между ним и сыновьями не было никакой душевной близости, пусть у него оставались ещё дети, но убийство без суда и следствия казалось Ди-цзюню оскорбительным. Да, он сам вытащил их на небо, зная об их простоте и непосредственности, но зачем же убивать детей? Какими-никакими, но они были его сыновьями, и их гибель ослабила и унизила его.       Если говорить о чувствах, он скорбел — глубоко, безгранично скорбел! И был готов, несмотря на немилость императора и на его откровенное пренебрежение, лично просить о наказании для дерзкого выскочки. Он отлично понимал, что никакой правитель не захочет иметь дело с таким отпетым подчинённым, как этот стрелок И.       Итак, Ди-цзюнь явился в небесную столицу, о чём незамедлительно доложили Чжуаньсюю. Жаловаться вздумал. Чжуаньсюй презрительно хмыкнул. Государь тянул с аудиенцией, сколько мог. Издевательство над Ди-цзюнем доставляло ему какое-то жестокое удовольствие. Если бы Шаохао оказался в столице, он был бы очень расстроен поведением своего племянника.       Наконец Ди-цзюня, опального правителя Юга, долгие годы не смевшего покидать дворец Тангу, а недавно вдруг выкинувшего такое устрашающее представление, вызвали во дворец.       Ди-цзюнь, опустившись на колени, приветствовал государя. Тот молча смотрел на него с высоты престола, и во взгляде императора было жуткое ледяное безразличие. Ни презрения, ни ненависти. Лишь одна холодная пустота. Это было ужаснее всего. Ди-цзюнь сжался у ступеней трона, не смея пошевелиться. А государь всё молчал, всё не давал позволения заговорить, точно позабыл о его присутствии. Чжуаньсюю было противно смотреть на этого жалкого духа, демонстративно вырядившегося в траурные одежды, даже посох прихватившего, хотя посох ему не полагался, ведь его первенец был жив. Злой лёд сковал государя до самого горла, потому он и не мог проронить ни слова. Была бы воля императора, он бы вышел из зала, а Ди-цзюня оставил стоять на коленях до утра. Но так поступить было нельзя.       Наконец, сделав над собой усилие, Чжуаньсюй вздохнул и тихо-тихо спросил:       — На суд явился?       — Государь! Я пришёл просить справедливости!       — Справедливости? — переспросил Чжуаньсюй, и холод его тона обжёг Ди-цзюня, его прошиб пот.       — Милости, государь! — прохрипел он.       — Милости, значит, — усмехнулся Чжуаньсюй. Это жалкое существо хочет милости. — Какой же милости ты хочешь? Разве не оказал тебе милость мой посланник, пощадив твою никчёмную жизнь? Какой ещё милости ты можешь от меня ждать после всего, что совершил?       — Я виноват, государь, — прошептал Ди-цзюнь в страхе. — Но мои дети не виновны. А мятежный И убил их всех. Я прошу наказать его.       — Это любопытно, — заметил Чжуаньсюй насмешливо, однако Ди-цзюнь уловил перемену в тоне его голоса, и это его обнадёжило. — Что же ты предлагаешь?       — Казнить! — выкрикнул осмелевший Ди-цзюнь, устремив на государя безумный взгляд.       — Ну и милость, — зло рассмеялся Чжуаньсюй. — Нет, казнить его никак нельзя. Всё же И действовал по указу небесного императора, он избавил людей от бедствий, которые ты навлёк на них. Поднебесная ждёт, что император наградит смельчака, а ты предлагаешь его казнить. Что подумают люди? Кто будет уважать такого государя? Кто захочет ему подчиняться?       Ди-цзюнь хотел было возразить, но Чжуаньсюй так глянул на него, что тот подавился несказанными словами.       — С другой стороны, он убил девять божественных солнечных духов, которые провинились лишь в том, что пытались остановить колесницу, на которой катался их сумасшедший отец, — задумчиво проговорил государь. — Их жаль. Это было несправедливо. Вряд ли небесные духи будут рады приветствовать его в небесной столице. Я запрещу ему возвращаться на небо. Ты доволен?       Чжуаньсюй сказал такую очевидную вещь, точно изрёк великое откровение. Ди-цзюнь поначалу и не понял, что его обвели вокруг пальца, но осознав издёвку государя, он чуть не взвыл от злости и разочарования.       — Государь! Прошу милости к пострадавшему от жестокости И! — взмолился он.       — К кому это? — Чжуаньсюй слегка приподнял бровь.       — Ко мне, ваше величество!       — К тебе? — равнодушно бросил император, глядя мимо склонённого у престола Ди-цзюня. — Тебе за сотню лет не расплатиться с Поднебесной за то, что ты сделал, а ты просишь милости. Самая великая милость для тебя — это то, что ты остался в живых. Я должен был бы тебя покарать, но я тебя милую из-за твоей великой скорби, — последние слова Чжуаньсюя прозвучали как жестокая насмешка. — А ведь изначально ты пришёл за справедливостью, разве нет?       — Милости, милости, государь! — молил Ди-цзюнь.       — Ради твоей жены и старшего сына я проявлю безграничное милосердие, — подумав, проговорил Чжуаньсюй. — Я верну тебя в Южный предел, однако оставлю там соправителем моего сына и весь штат советников.       Практически Чжуаньсюй отправлял Ди-цзюня в Южный предел под надзор, раз во дворце Тангу за ним так плохо присматривали, что он сбежал и устроил беспорядок.       — Сановник Чжи, составьте указ. Пусть господина Ди-цзюня сопроводят в Южный предел гвардейцы под командованием Гань Цзяна. Окажут честь. Юйлэй, проводи владыку Юга.       Ди-цзюня увели, а Чжуаньсюй задумался. С этим И в самом деле следовало разобраться, чтобы ни у кого больше не возникало вопросов о милости и справедливости небесного императора.       — Ли, — обратился он к внуку. — Ведь нашего сюаньцзэ сяовэя следует наградить за труды, не так ли?       — Милость государя безгранична, — ответил Ли с поклоном.       — Думаю, следует перепоручить это дело моему племяннику Яо, поскольку именно его подданным И помог. Мы посоветуем государю Яо пожаловать И какой-нибудь титул… скажем, хоу… А местность пусть выберет сам. Присмотри за этим.       — Слушаюсь, ваше величество, — Ли поклонился и вышел.       Дела были улажены, но Чжуаньсюя не покидало тошнотворное чувство отвращения из-за мерзкой лжи, пропитавшей воздух тронного зала. Нарушая все правила и приличия, Чжуаньсюй велел открыть окна и принести чай, но едва отпив глоток, поморщился и выплеснул чай на пол. Этот вкус не мог рассеять его тоску, лишь подчёркивая её остроту терпкой горечью.       Что такое власть? Право издеваться над тем, кто слабее, только потому, что у государя плохое настроение? Разве в этом правда и свобода? Власть — это рабство, она закабаляет душу, мешая обрести себя, найти свой истинный путь. Лишь власть Великого Владыки абсолютна, но потому и недостижима ни для одного из Его несчастных слабых созданий.       Чжуаньсюй глянул на толпу чиновников у престола, трепещущих, не знающих, чем прогневан государь и что выйдет из его гнева. Ему стало жалко их и себя — слабых заложников власти, зависящих друг от друга, не способных свободно мыслить и поступать по своему усмотрению.       — Закончим на сегодня, — сказал он равнодушно. — Самые срочные дела принесите в мой кабинет, я просмотрю их.       Сидя в кабинете, он снова велел приготовить чай. И снова вкус был не тот, не тот, и от этого становилось лишь хуже.       Он хотел бы передать дела Чжуну и уйти на покой. Уехать куда-нибудь далеко. На Остров птиц… Но неясная тревога держала его в столице, удерживала на престоле. Опасения, что цзэнцзуфу хочет от него чего-то ещё. Неуверенность в будущем. Беспокойство за сына.       Не желая подставить под удар кого-то другого, он оставался терпеливо ждать следующего хода ушедшего на покой государя.