Вопросы к небу

Действующие лица:

Чжуаньсюй —  небесный император. Чжун — первый принц, старший сын Чжуаньсюя и Маньюэ. Ли — сын Чжуна. Ди-тай — дух горы Сююйшань. Шаохао — владыка Запада. Чуньюй — седьмой принц, младший сын Чжуаньсюя и Шэньфэньши. Бо Гунь — внук Хуан-ди, чиновник небесной Палаты церемоний. Нюйчоу — колдунья, шаманка, весёлый дух Поднебесной, подруга Ди-тая. Лаотун — второй сын Чжуаньсюя, владыка Севера. Чанцинь — сын Гуаньчжоу, приёмного сына Лаотуна, внук Лаотуна. Ванцзы Цяо — царевич Цяо, сын Лин-вана, ученик Ди-тая. Цуй Вэньцзы — ученик Ванцзы Цяо. Воцюань — старый лекарь и травник с горы Хуайшань.

***

      Эта война, хоть и молниеносная, продлившаяся всего несколько месяцев, нанесла большой ущерб и простым смертным, и духам Поднебесной. Армия государя, уже готовая отправиться в южный поход, понесла огромные потери. Чтобы восстановить силы, требовалось время. Закон о разделении неба и земли — мира духов и мира людей — также требовал времени для воплощения в жизнь. В Поднебесной жило много смешанных семей, ведь прежде духи и люди беспрепятственно вступали в браки. Отныне такие связи запрещал закон, однако для уже существующих семей приходилось делать исключение. Материалы по смешанным семьям государю предоставлял Ли — сын Чжуна, получивший поручение заниматься происходящим на земле до тех пор, пока всё не наладится.       Очень многие духи открыто выражали недовольство, поскольку им нравились смертные девушки, нравился быт и образ жизни людей. Таким позволялось в качестве исключения продолжать жить на земле, однако путь на небо для них отныне был закрыт. Хотя по-прежнему оставалось несколько проходов между небесами и землёй (на горе Тайшань, Хуаншань, Эмэйшань и на Куньлуне), они тщательно охранялись стражами, все же прочие проходы (в том числе и Северные врата столицы на горе Бэйхэшань, Южные врата на горе Наньхэшань, вход Цзянму и другие) были перекрыты и запечатаны самыми надёжными печатями. Всем, впрочем, было очевидно, что злые духи из Юду не станут подчиняться императору по доброй воле, потому на земле оставались организованные ещё при Хуан-ди отряды духов-стражей под командованием генералов Цинь-цзюня и Ху-шуая — бессмертных, вышедших из смешанных семей, где отец был духом, а мать — человеком.       Словом, как бы ни хотелось Чжуаньсюю быстро достичь единообразия и порядка в исполнении нового закона, это никак не получалось. Живая стихия людей и духов оказывалась ему неподвластна, как засуха, наводнение или моровое поветрие. Каждый элемент, составляющий эту массу, имел сознание, чувства, собственное мнение, свои устремления и желания. Это невозможно было обуздать раз и навсегда, просто издав закон. Читая отчёты о приведении закона в действие, Чжуаньсюй ощущал бессилие, и его накрывало ледяным отчаянием. Он, небесный император, оказывался бессилен перед своими подданными.       Ему постыдно хотелось бежать, отправиться на Юг во главе армии, подчинение которой создавало хотя бы видимость порядка, видимость власти. Ловя себя на подобных мыслях, Чжуаньсюй с горечью усмехался: как низко он скатился, если теперь его удовлетворила бы лишь видимость власти. Нет, он не уступит своему малодушному желанию спрятаться от неуправляемой человеческой стихии. Он сумеет ей противостоять и установит порядок в Поднебесной.         Императору доносили также, что его собственный сын бродит по Поднебесной, не собираясь подчиняться закону и возвращаться на небеса. Казалось бы, пусть и бродит, кому какое дело, однако он же сын государя! Какой он пример подаёт прочим подданным? Дурной пример неповиновения. И Чжуаньсюй отдал приказ отыскать непослушного принца и вернуть во что бы то ни стало в небесную столицу.

***

      Уже наступил первый лунный месяц, а Чуньюй всё не приходил на гору Сююйшань.       Ди-тай в беспокойстве исходил все окрестные селения, все дороги. Его мальчика нигде не было. Тревога Ди-тая росла, и наконец он осмелился попросить Великого Владыку о помощи. Получив вскоре знак, он поспешил в близлежащий городишко и отыскал там в подворотне своего ученика. Двое небесных стражей пытались увести его с собой, но Чуньюй отчаянно сопротивлялся, потому они, получившие приказ вернуть царевича любой ценой, избили его до полусмерти и собрались отнести во дворец, но тут появился Ди-тай.       Власть, которую он показал им, превосходила власть императора.       — Можете так и сказать государю, что дух горы Сююйшань воспрепятствовал вам в исполнении приказа.       Стражники убрались, и Ди-тай привёл Чуньюя в чувства.       — Наставник… — улыбнулся Чуньюй. — Ты пришёл. Я бы уже не добрался до тебя.       — Вот сейчас отправимся ко мне, и всё будет хорошо, — сказал Ди-тай, беря на руки своего ученика.       — Нет, не надо, — прошептал Чуньюй. — Я умру.       — Что ты такое говоришь? — ужаснулся Ди-тай. — Я осмотрел тебя: ты не получил никаких серьёзных повреждений. Ты не можешь умереть.       — Великий Владыка… — Чуньюй улыбнулся наставнику. — Он позволил мне освободиться. Последнее испытание, наставник. Я выдержал.       Ди-тай поспешно положил руку ученику на грудь, делясь духовными силами, но почувствовал, что они убегают, как вода в песок.       — Нет, Великий Владыка, зачем? Почему? Чуньюй, зачем тебе умирать?       — Я спрашивал Его. Он ответил, что я готов идти к Нему, — Чуньюй снова улыбнулся.       — Но я не готов тебя отпустить! — возразил Ди-тай. — Почему ты не спросил меня?       — Великий Владыка… — Чуньюй вздохнул.       Ди-тай понимал: если на то была воля Великого Владыки, что он мог возразить?       — Мы ведь будем видеться, наставник.       — Но я уже не смогу тебя обнять, накормить супом с ушками, сыграть с тобой на цине.       — Прости, — Чуньюй уткнулся носом в складки одеяний Ди-тая и затих. Ди-тай так и сидел на холодном грязном порожке в подворотне, держа на руках тело своего ученика, и смотрел, как на соломенное небо надвигается тяжёлое серо-барвинковое облако, из-под которого всё ещё сочится ледяное золото заходящего зимнего солнца.       Великий Владыка… За тысячи лет на земле у Ди-тая не было ещё таких тяжёлых потерь. И, наверное, больше не будет. Этого ли хотел Великий Владыка, отправляя юного бестолкового духа в мир людей? Чтобы он обрёл что-то важное — и потерял. И, принимая потерю, принял бы свою неспособность её принять без помощи Великого Владыки?       Ди-тай плакал, снова плакал из-за этого ученика. Он хотел вернуться в сады Владыки, где не бывало боли и потерь. Где сейчас живёт душа его ученика. Солнечный луч, выбившийся из-под брюха медленно ползущего облачного чудовища, в котором вызревал снегопад, в последний раз скользнул по спутанным волосам Чуньюя, коснулся его щеки и пропал. Луч исчез, а Ди-тай остался. И у него ещё было много дел.       Вернувшись к себе на гору, он обмыл тело ученика, причесал его, переодел в чистую одежду и послал к Шаохао сороку рассказать о произошедшем. Шаохао явился на следующее утро, растерянный, расстроенный, он подошёл к постели, на которой лежало тело Чуньюя. Смерть не наложила на него свой жуткий отпечаток уродства, когда отсутствие жизни в любимых чертах рождает страх и неверие в то, что перед тобой лежит дорогой человек, а не подделка, не кукла. Чуньюй казался спящим, черты его оставались по-прежнему живыми.       Шаохао коснулся холодной щеки, не имея сил поверить, что его маленького воспитанника больше нет на земле.       — Наставник, — спросил он, отводя взгляд. — Ты уверен, что он мёртв?       Ди-тай горько улыбнулся:       — Я говорил с ним этой ночью. Его душа пребывает в садах Великого Владыки. Ему хорошо.       — Так странно… — вздохнул Шаохао. — Я прежде никогда не терял никого настолько дорогого и близкого. Моего Чуньюя, прекрасного, как яшма с Чжуншаньских гор, больше нет в нашем мире… — он растерянно глянул на Ди-тая. Тот молча кивнул. — Наставник, ты совсем не грустишь?       — Я? — переспросил Ди-тай, подняв глаза на Шаохао, и в его взгляде тот прочёл и смятение, и боль. — Я безмерно скорблю о том, что его больше нет рядом, и без конца жалею себя из-за этой потери. Я потерял друга, с которым мы могли часами говорить о милости Творца и о красоте Его мира, а могли целыми днями молчать об этом… Потерял того, кто дарил мне радость и любовь, и о ком я мог хоть немного заботиться, отдавая частицу своей души… В садах Великого Владыки Чуньюй будет счастлив, там всякая печаль восполняется любовью Творца, но скорбь об искажённом мире, о страдающем человеке там тоже жива. Блаженство небесных садов включает и боль, и печаль, и надежду на то, что всё в конце концов будет исправлено, ведь Великий Владыка всесилен. А я жалею о том, что обнять моего Чунь-эра смогу лишь после конца времён. Так долго ждать… — Ди-тай грустно улыбнулся.       — Может, Владыка заберёт тебя раньше? — спросил Шаохао.       — Не стоит об этом. Воля Владыки обо мне для меня закрыта.       Они помолчали немного, глядя на тело Чуньюя, потом Шаохао сказал:       — Надо отвезти его в Тяньцзин.       — Зачем? — возразил Ди-тай.       — Во-первых, он всё-таки принц, сын императора. А во-вторых, ты сам говорил, что государь хотел забрать его во дворец.       — Из-за этого всё и случилось, — покачал головой Ди-тай. — Зачем возвращать его туда, где он ни за что не хотел оставаться при жизни?       — Сейчас-то ему уже всё равно, — отозвался Шаохао, беря Ди-тая за руку. — На самом деле, я бы хотел поговорить с его величеством.       — Об этом?       — Обо всём.       — И тело Чуньюя ты хочешь использовать как повод для приезда в столицу, потому что другого найти не можешь? — иронично переспросил Ди-тай.       — А что делать? — Шаохао в отчаянии развёл руками. — Я не понимаю, что происходит с моим чжицзы. Мне нужно его видеть!       Итак, в конце первого месяца Белый владыка и Ди-тай, императорский наставник, явились в небесный дворец с телом седьмого принца. Государь навестил их в наскоро прибранных покоях принца.       — Отчего он умер? — спросил Чжуаньсюй, рассматривая всё такое же свежее и даже немного похорошевшее лицо сына.       — Полагаю, от истощения, — ответил Ди-тай. Он решил не упоминать стражников, избивших Чуньюя. В конце концов они всего лишь усердно исполняли приказ, и укорять следует не их, а того, кто приказ отдал. Пусть этим займётся Шаохао: не для того ли он и явился в Тяньцзин?       — Очень жаль… Я хотел вернуть его в столицу, — медленно проговорил император. — Вот как он вернулся…       Он помолчал в задумчивости, затем, отвечая своим мыслям, заметил:       — Что ж, это тоже неплохо.       — Неплохо? — недоумённо переспросил Ди-тай. Шаохао даже дар речи потерял от такой реплики племянника.       — Все должны понимать, что закон о разделении неба и земли — это не шутки. Что даже смерть не может помешать духу или человеку выполнять его, — Чжуаньсюй чуть усмехнулся. — Похороните его возле храма Великого Владыки у Восточных ворот. Вам ведь не будет нужна помощь?       — Хорошо бы всё же… — попытался вставить Шаохао.       — Нет, благодарим ваше величество, — сухо ответил Ди-тай. — Разрешите откланяться и приступить к выполнению поручения.       Государь милостиво кивнул. Только наставник имел право вот так выставлять императора за порог. Возразить ему не смел никто.       Когда его величество удалился, Шаохао возмутился:       — Почему ты так легко согласился? Почему даже помощи не попросил?       Ди-тай только отмахнулся.       — Но я даже не представляю, что нужно делать! — беспомощно всплеснул руками Шаохао. — А ты?       Ди-тай вздохнул:       — Я верю, что Великий Владыка пошлёт нам помощь. Ему-то не всё равно.       Шаохао закрыл лицо руками: каждое, даже скрытое, обвинение против Чжуаньсюя он принимал на свой счёт. Ему самому было нестерпимо больно за чжицзы: как, почему, зачем он стал таким? Возможно ли ему хоть чем-то помочь?       — Ладно, Шао-эр, — сказал Ди-тай мягко, кладя руку ему на спину. — Прости, я не хотел огорчать тебя. Ты ведь не виноват…       — Нет, я виноват! — сокрушённо покачал головой Шаохао. — Значит, я что-то делал неправильно, значит, не сумел выполнить свою задачу…       — Никто не всесилен, лишь Великий Владыка, — заметил Ди-тай. — Но и Он отступает перед данной Им всем живым существам свободой.       Они посидели молча, наблюдая, как на кусок неба в открытом окне наползает снеговая туча, ветер ворвался в окно, бросил на пол горсть ледяной крошки.       — Я закрою окно, — сказал Ди-тай.       — А как же?..       — Ты ещё не понял? — удивился наставник. — Это тело не подвержено тлению. Разве ты не чувствуешь?       — Что?       — Благоухание.       — Я думал, это какие-то твои благовония, чтобы скрыть…       — Это благодать Великого Владыки, наполняющая бренный сосуд тела, делает его нетленным.       Шаохао кликнул слуг: они разожгли светильники и развели огонь в жаровне.       — Как будто Чунь-эр спит, а мы с тобой беседуем, как раньше, — грустно заметил он, присаживаясь рядом с Ди-таем. — И всё же, как мы поступим? Как выполним приказ императора?       Ди-тай улыбнулся краешком губ и кивнул на дверь. В этот миг кто-то постучал к ним, и слуга ввёл незнакомца в засыпанном снегом плаще.       — Белый владыка! Великий наставник! — гость поклонился хозяевам. — Меня зовут Бо Гунь. Я внук ушедшего на покой государя, сын Ломина. Я пришёл по поводу… — он посмотрел на ширму, закрывающую постель, на которой лежало тело Чуньюя.       — Так ты, выходит, мой двоюродный брат? — изумился Шаохао. — Почему же я о тебе ничего не знал?       — На самом деле мы с Белым владыкой вместе посещали уроки в дворцовом училище, пока великий наставник не забрал Белого владыку к себе.       — Это было так давно… — вздохнул Шаохао. — Я уже никого и не помню из детей, с которыми мы вместе учились.       — Это и неважно, — улыбнулся Бо Гунь. — Я лишь хотел бы помочь вам с похоронами его высочества. Я служу в Небесной палате церемоний и как раз отвечаю за храм Великого Владыки. Государь послал меня вам в помощь, но я и сам желал… Я имел счастье быть знакомым с его высочеством. Он был удивительным. Оказать ему последнюю честь… Я бы очень хотел.        — Брат! — Шаохао приобнял Гуня за плечи и усадил на подушки. — Это поистине милость небес, что именно тебя нам послал государь!       И, обратившись к Ди-таю, он строго добавил:       — И вовсе его величество не такой, как ты говоришь.       Ди-тай лишь снисходительно улыбнулся: он ведь ничего и не говорил про императора. Что ж, этот поступок Чжуаньсюя оправдал его в глазах Шаохао. Очень хорошо. Значит, его любовь будет по-прежнему гореть, подпитываясь надеждой.       — Давайте выпьем чаю и всё обсудим, — предложил Ди-тай. — Господина Бо Гуня ведь не смутит соседство?..       — Нет-нет, — качнул головой Гунь. — Я знаю, что у Великого Владыки все живы. Что Он Бог живых, а не мёртвых.       Благодаря помощи Гуня, церемония прошла прекрасно: гроб с телом Чуньюя, разобрав пол, оставили в левом крыле храма, сверху положили красивое надгробие из белой яшмы. За время совместных трудов Ди-тай и Гунь очень сдружились, так что, покидая столицу, великий наставник пригласил Гуня к себе в гости на гору Сююйшань.       — А меня не приглашаешь, — улыбнулся Шаохао.       — Я тебя уже давно пригласил: всегда можешь меня навещать, — возразил Ди-тай. — Но предпочитаешь заниматься чем-то другим.       — Да, я всё ещё надеюсь поговорить с его величеством, — беспомощно вздохнул Белый владыка.       — Желаю тебе удачи, — Ди-тай похлопал Шаохао по плечу.       — Когда я понесу его величеству отчёт о церемонии, могу передать государю, что Белый владыка желает с ним побеседовать наедине, — предложил Гунь.       — Благодарю тебя, брат, — улыбнулся Шаохао. — Но, если он забудет обо мне, я снова влезу к нему в окно. Это тоже можешь ему передать.       Гунь смущённо усмехнулся:       — О нет, я не посмею.       Впрочем, лезть в окно Шаохао не пришлось. Государь сам вызвал его в свои покои, чтобы поговорить без посторонних. В глубине души Чжуаньсюй чувствовал себя виноватым перед шуфу, хоть он и гнал прочь покаянные мысли и сожаления. Он старался выглядеть уверенным в своей правоте, но когда Шаохао привычно опустился перед императором на колени, Чжуаньсюй слишком поспешно велел ему подняться и с трудом сдержал порыв встать навстречу дяде.       — Рад видеть тебя в добром здравии, шуфу, — нарочито спокойно проговорил государь, неторопливо указывая Белому владыке на сиденье рядом с собой. Шаохао всем сердцем ощутил растерянность своего чжицзы, которую тот пытался скрыть этой бессмысленной фразой.       — Благодарю государя за милость, — ласково отозвался он, вглядываясь в лицо племянника и стараясь ничего не значащими словами дать ему понять, как любит его, как хочет ему помочь.       — Я хотел расспросить шуфу, как прошла церемония, всем ли доволен был наставник?       — Да, благодаря заботе вашего величества и трудам моего брата, всё прошло прекрасно, и наставник был удовлетворён погребением, — мягко улыбнулся Шаохао, а взгляд его, устремлённый на Чжуаньсюя, настойчиво и тревожно вопрошал: что с тобой, что с тобой?       Чжуаньсюй поёжился от этого взгляда. Замер на миг, засмотревшись в ореховые глаза дяди, поддался своему смятению, растерянности, разочарованию, выдав себя с головой. Но сейчас же собрался и, чуть усмехнувшись, проговорил:       — Что ж, я рад.       Шаохао, разочарованный тем, что не успел ухватиться за приоткрытые створки, раскрыть, раздвинуть их и найти внутри жемчужину правды, не удержался и с горечью произнёс:       — Государь, ведь в гибели вашего младшего сына вы тоже виноваты.       — Чем же? — холодно поинтересовался Чжуаньсюй, внутренне сжимаясь от неразумного страха быть обличённым, разоблачённым, раскрытым.       — Вы разочаровали его, — грустно ответил Шаохао. — А потом… зачем вы велели ему непременно возвращаться в столицу? Он не желал здесь жить. Вы приказали доставить его любой ценой… — Шаохао прерывисто вздохнул. — Именно этот приказ и послужил истинной причиной смерти Чунь-эра. Его гибель на вашей совести, ваше величество, — закончил Шаохао и с болью посмотрел на племянника.       — Шуфу, — усмехнулся Чжуаньсюй. — Ты знаешь, гибель скольких духов и людей лежит на моей совести? Не сосчитать. Одним больше, одним меньше — не всё ли равно? — Чжуаньсюй с каким-то обречённым вызовом посмотрел на Шаохао.       — Но чжицзы! Он твой ребёнок! — в отчаянии воскликнул тот, чувствуя, что не в силах пробить брешь в этой звёздной ледяной броне безразличия, под которой скрывается жизнь, тепло, боль.       — Я ведь говорил шуфу неоднократно, что этот ребёнок меня не интересует, — отозвался Чжуаньсюй слишком торопливо, точно затыкая пробоину первым, что подвернулось под руку.       И в его словах Шаохао с удивлением и надеждой не уловил ни капли равнодушия. Нет, там было лишь отчаянное желание действительно быть равнодушным, отказавшись от всего, что нёс в себе Чуньюй: доверия, тепла, надежды, любви, радости. Было стремление выстроить стену между собой и истинной жизнью, тревожащей сердце, не дающей покоя, не позволяющей оставаться безразличным.       У Шаохао сжалось сердце, и он горячо взмолился Великому Владыке, чтобы страшное желание Чжуаньсюя никогда не осуществилось, чтобы его душу продолжала тревожить память о Чуньюе, никогда не оставляя его равнодушным, не позволяя его сердцу омертветь и окоченеть. Шаохао смотрел на племянника с тоской и любовью, и этот поток душевного тепла лился и лился, подступая уже к самому горлу Чжуаньсюя так, что ему захотелось приподнять подбородок, чтобы не захлебнуться. Он хотел бы разозлиться на дядю, уколоть его ледяным словом, прервать визит, но вместо этого сидел, рассматривая его руки, лежащие на коленях. Чжуаньсюй знал, что гибель сына на его совести, но, по правде сказать, ему и в самом деле было всё равно, было бы всё равно, если бы для шуфу это не имело такого значения. Все остальные жизни Шаохао ему… прощал, но эту… лишь потому, что чувствовал, как самому Чжуаньсюю был небезразличен этот ребёнок, дядя ни за что не хотел прощать.       Чжуаньсюй зачем-то накрыл ладонью подрагивающие пальцы Шаохао. Желая примириться? Прося прощения? Ища поддержки?       Шаохао чуть наклонился вперёд, погладил государя по тыльной стороне ладони, всем видом говоря: «Я буду любить тебя всегда, что бы ты ни сделал. Я хочу тебе помочь».       Их немой разговор становился тягостным для Чжуаньсюя, а Шаохао словно был в своей стихии: его как будто не смущало замешательство государя. Они посидели молча ещё немного, наконец, Чжуаньсюй, стряхнув оцепенение, чуть приподняв бровь, проговорил:       — Может быть, шуфу приготовит мне чай?       — Как пожелает ваше величество, — с улыбкой согласился Шаохао, принимая из рук слуги короб с чайной утварью и ароматный чайный блин.       Пока Шаохао готовил чай, они толковали о незначительных вещах: немного поговорили о Бо Гуне, обсудили слухи о Шоушань Хуан-ди, вспомнили прошлогодние засухи на севере, обговорили будущие дожди на юге, упомянули набеги кочевников на западе…       Чай они выпили молча, наслаждаясь его ароматом и тонким вкусом. Отставив чашку, Чжуаньсюй сказал:       — Белому владыке пора возвращаться на Запад, не так ли?       — Да, государь, — подтвердил Шаохао.       — Я рад, что побыл с тобой наедине, шуфу, — неожиданно мягко проговорил Чжуаньсюй. — Вряд ли скоро мы снова встретимся.       — Я могу приезжать чаще, если император пожелает, — поспешно отозвался Шаохао. «Чай тебе заваривать, чжицзы, хоть несколько раз в день…»       — Не стоит, — отрезал Чжуаньсюй.       — Государь по-прежнему собирается в дальний поход?       — Чем мне ещё успокоить томление души? — устало спросил Чжуаньсюй.       И, не дожидаясь ответа, не желая его получать и слушать, закончил:       — Что ж, ступай. Поклонись от меня госпоже Фэнъянь: я уверен, что на Западе так хорошо ведутся хозяйственные дела во многом благодаря ей.       — Непременно, ваше величество. Ваш привет госпожа сочтёт за честь, — Шаохао поднялся и склонился в поклоне.       Он вышел из покоев государя в тревоге и печали, и всё же его печаль была полна надежды. Что-то происходило с его маленьким чжицзы, душа государя по-прежнему была жива, трепетала, сожалела, искала… Великий Владыка, какой трудный и запутанный путь к Тебе избрал государь! Помоги ему в его скитаниях…       Вскоре Шаохао уехал в Западный предел и, как ни старался, не мог часто навещать своего племянника в столице.

***

      Похоронив любимого ученика, Ди-тай не смог вернуться на гору Сююйшань, где всё напоминало о Чуньюе, о днях ожидания и днях радости. С тяжёлым сердцем великий наставник отправился странствовать по Поднебесной. Он навестил Бэйфа в его уделе Минъюань, где долгое время помогал ему и его ученикам исцелять людей. Но печаль не давала ему покоя и, не в силах задержаться на одном месте дольше полугода, он оставил Минъюань и отправился на восток. Целыми днями он ходил по дорогам, по деревням и городам, помогая тем, кто нуждался.       По вечерам Чуньюй приходил к наставнику, присаживался рядом отблеском великого света, отголоском несравненной музыки, частицей предвечного тепла; и тоска по утерянному другу, по оставленным сияющим садам, по благоуханному присутствию Великого Владыки утихала. Они сидели на скале над обрывом и смотрели в звёздное небо. Внизу ничего не было видно, только где-то далеко клубился снежно-обсидиановый туман.       Чуньюй протянул Ди-таю сорванный в садах Владыки персик, и тот, откусив кусочек, улыбнулся.       — Наставник, ты уже почти год не возвращался на гору Сююйшань. Разве ты так сильно скучаешь по мне?       — И по тебе тоже, — вздохнул Ди-тай. — После того, как ты оставил меня, я перестал понимать, для чего я здесь.       — А разве Великий Владыка не говорит?       — Он просто улыбается, когда я спрашиваю Его об этом. Наверное, нужно всё понять самому. В конце концов, для Великого Владыки я такое же неразумное дитя, как любой человек. У Него свои методы воспитания. Ты оказался умнее и опередил меня.       — Наставник! — Чуньюй чуть ли не с ужасом замахал на Ди-тая руками. — Как ты можешь такое говорить? Просто у каждого своя мера познания…       — Знаю, знаю, — Ди-тай улыбнулся.       — Зачем же тогда меня дразнишь?  — с шутливым упрёком проговорил Чуньюй.       — Люблю смотреть, как ты делаешь круглые глаза и взмахиваешь рукавами.       — Наставник… — Чуньюй потянулся было положить голову Ди-таю на плечо, но соприкосновения не произошло. Он вздохнул. — Я тоже по тебе скучаю.       — Как такое возможно рядом с Великим Владыкой? — покачал головой Ди-тай.       — Наверное, я не отринул ещё все земные чувства и привязанности.       Небо на востоке светлело, тонкая убывающая луна еле-еле выползла из-за горы, хрупкая, бледная, и повисла, зацепившись острым концом за тёмную вершину. На рассвете Чуньюй ушёл в лучезарное прохладное небо, а Ди-тай поднялся на ноги и продолжил свой путь куда-нибудь в поисках ответов.       Когда он уставал идти натоптанным трактом мимо бедных селений, пыльных городов, в толпе странников, в череде торговых караванов, он сворачивал в сторону и летел над землёй, удивляя птиц. И однажды, вот так удалившись от хоженых путей, сидя на берегу реки Цинь, он увидел скользящее над водой в фонтане брызг чудище. Оно напоминало не то гигантскую черепаху, не то саламандру, не то рыбу-дракона линъюй. На его огромной, как холм, спине сидела маленькая девушка, одетая в зелёные одежды. Из-за вздымающихся во все стороны волн Ди-тай разглядел её не сразу, а она, поравнявшись с ним, прокричала:       — Эй, путник! Может, тебя подвезти? — и залилась смехом.       — Здравствуйте, госпожа! — мягко улыбнулся Ди-тай. — Кто вы и куда держите путь?       Девушка, легко соскочив со спины своего животного, в мгновение ока оказалась рядом с Ди-таем, а невиданный зверь погрузился в воду так, что на поверхности были видны лишь её круглые желтовато-зелёные глазищи.       — Меня зовут Нюйчоу. Люди считают меня шаманкой или колдуньей, а небесные заносчивые жители не признают меня и на дух не переносят. В общем-то, я и сама толком не знаю, кто же я такая, но умею призывать дождь и заклинать попутный ветер, потому от людей обычно нет отбоя. И вот приходится сбегать от них и путешествовать по Девяти пределам Поднебесной, чтобы дать моей подруге порезвиться вволю, — Нюйчоу бесцеремонно плюхнулась в траву рядом с Ди-таем, хлопнув его по ногам мокрым подолом. — А ты кто такой? Ты ведь какой-то необычный дух.       — Меня зовут Ди-тай. Я просто дух горы Сююйшань.       — А, тот, который в начале нового года всегда собирает у себя добрых духов? Я слышала о тебе от Сю.       — Сю ужасный болтун, — согласился Ди-тай.       — Он многое видел и много знает, почему бы не поделиться знаниями с тем, кому интересно? — хмыкнула девица. — Так значит, это ты недавно потерял ученика?       — Это ведь не имеет отношения к вам, госпожа.       — Имеет, — уверенно отозвалась Нюйчоу. — Во-первых, я была знакома с Чунь-гэ. Во-вторых, я ищу спутника, чтобы добраться до островов бессмертных в Восточном море. Мне кажется, ты вполне подходишь на роль спутника для одинокой девушки, — она весело рассмеялась.       — Но я вовсе не нуждаюсь ни в какой спутнице, — холодно отозвался Ди-тай, подбирая полы одежд, чтобы встать, но Нюйчоу помешала ему, схватив за запястье.       — Ты не нуждаешься, но разве ты бросишь одинокую странницу без помощи и поддержки? — бесцеремонно спросила девица, насмешливо глядя Ди-таю в лицо. — Чунь-гэ бы так ни за что не поступил.        — Почему он никогда не рассказывал о тебе? — печально проговорил Ди-тай, глядя на то, как диковинная подруга девицы пускает огромные переливчатые пузыри из-под воды.       — Он не успел. Мы познакомились в конце прошлого года. А потом он умер. Так жаль… — она горько вздохнула. — Но такие, как он, не живут долго. Незачем.       «Незачем», — Ди-тай закусил губу. Почему до сих пор он так остро ощущал свою потерю? Почему не мог принять новое состояние своего маленького Чунь-эра?       — Между прочим, путешествовать на беюй очень весело.       — Госпожа так уверена, что ей не справиться в одиночку? — обречённо переспросил Ди-тай.       — И Сю, и Чунь-гэ говорили много хорошего о тебе, — ответила Нюйчоу задумчиво. — Мне хотелось посмотреть на тебя, узнать о тебе побольше. Ты ведь служишь Самому Великому Владыке! Увидеть тебя — значит узреть отсвет славы Творца! А теперь, когда я с тобой познакомилась, мне почему-то трудно с тобой расстаться, — и она подняла на него свои каре-зелёные глаза с золотыми искорками. И Ди-тай увидел в них бездну одиночества.       — Я могу пойти с тобой, — легко согласился он. — Хотя мне и непонятно, чем я так прельстил юную госпожу.       Нюйчоу расхохоталась, откинувшись назад.       — Ты такой серьёзный! Я мечтаю однажды тебя рассмешить.       Ди-тай пожал плечом, улыбнувшись краешком губ. Эта девушка была довольно странной и своей готовностью постоянно хохотать напоминала ему царевича Цяо.       Дальнейший путь к Восточному морю они проделали вместе. Не сказать, чтобы рыба-дракон-черепаха перемещалась быстрее Ди-тая (если бы он захотел, мог бы оказаться на Пэнлае в один миг), но Нюйчоу оказалась занятной спутницей. Она много рассказывала о Чуньюе такого, чего Ди-тай не знал, ведь его мальчик, возвращаясь на гору Сююйшань, почти не говорил о себе. Все эти рассказы Нюйчоу убеждали Ди-тая в том, что Чуньюй был вполне готов к тому, чтобы отправиться в сады Великого Владыки. Впрочем, это почему-то мало его утешало.       Наконец они добрались до побережья Восточного моря. Ди-тай хотел задержаться немного на Острове птиц, раз уж оказался в этих краях: он давно не виделся с Чуном и ему хотелось потолковать с ним о разном. Нюйчоу же почему-то очень спешила к островам бессмертных, объясняя свою спешку любопытством. Возможно, так оно и было: Нюйчоу действительно была любознательной и непоседливой девушкой.       Так и не придя к согласию, они стояли на небольшом островке в Восточном море недалеко от места впадения Янцзы и смотрели, как смешиваются речная и морская вода, закручиваясь причудливыми разноцветными узорами, растворяясь друг в друге…       Вдруг Нюйчоу оторвалась от созерцания водной глади и уставилась на Ди-тая снизу вверх:       — Ну что это за постный вид? Тебе что, улыбнуться трудно?       — Нет, — Ди-тай чуть улыбнулся краешком губ. — Но чему улыбаться?       — Этому миру, бестолковый! — Нюйчоу расхохоталась. — Почему ты никогда не смеёшься?       — Я не знаю ничего, что следовало бы осмеять, — спокойно отозвался Ди-тай.       — Да не осмеять ничего! — возмутилась Нюйчоу. — Не осмеять, а обрадоваться.       — Зачем обязательно смеяться, когда радуешься? — не понял Ди-тай.       — Чтобы порадовать тех, кто рядом, — Нюйчоу пожала плечами, а потом протянула к Ди-таю руки и принялась тыкать его под рёбра. Ощущения были настолько неожиданными для Ди-тая, что он закрылся руками и попытался увернуться. Однако проворная девица, несмотря на все его старания, доставала его, продолжая тыкать под рёбра. Наконец Ди-тай, согнувшись пополам, сдержанно рассмеялся.       — Вот-вот-вот! Продолжай! — подбадривала его Нюйчоу, тыча и тыча ему подмышки и в живот.       — Хватит, хватит, прекрати! Это жестоко! — Ди-тай улыбнулся, перехватив наконец Нюйчоу за запястья.       — Ну ладно, будет с тебя, — Нюйчоу, оставив его в покое, плюхнулась на песок. — Ты понял теперь для чего смеяться?       — Видимо, для того, чтобы, когда это безобразие прекратится, вздохнуть с облегчением, — Ди-тай, оправив одежды, осторожно присел на камень.       — Разве тебе не было весело? — удивилась Нюйчоу.       — Гм, — кашлянул Ди-тай.       — Разве это было плохо? Неприятно?       — Ничего хорошего, — серьёзно сказал Ди-тай.       — Неужели в небесных садах Великого Владыки все такие зануды? Ну и уныло же там у вас! — вздохнула Нюйчоу, пересыпая песок из ладони в ладонь.       — Нет, — возразил Ди-тай спокойно и легко улыбнулся, глядя в морскую даль. — Там всё переполнено великой любовью, нетварным светом и такой красотой… — он помолчал. — Это невозможно передать словами. По сравнению со счастьем Небесных садов твоё веселье — просто пылинка на одежде.       — Вот, значит, как… — задумчиво отозвалась Нюйчоу. — Неужели там и правда настолько хорошо, что не нужно даже смеяться?       — Правда.       — Но зачем?       — Как зачем? — не понял Ди-тай.       — Зачем нужно такое совершенство, которое смертному не вынести?       — Но это сущность Великого Владыки, — недоумевал Ди-тай. — Это основа мироздания, без этого совершенства ничто не имеет смысла.       — Почему? — не унималась Нюйчоу.       — Потому что всё, что вне Божественного совершенства, не может существовать, — пояснил Ди-тай.       — А это море? И этот песок? Разве они не существуют? — Нюйчоу слепила комок из мокрого песка и бросила его в воду. Тут же из-под воды появилась недоумённая морда беюй. Беюй уставилась на Нюйчоу своими круглыми глазищами, не моргая, но та не обратила внимания на потревоженного зверя.       — И море, и песок существуют постольку, поскольку они отражают Совершенство Великого Владыки.       — Ну и ну… — пробормотала Нюйчоу.       — А разве ты сама не хотела бы прикоснуться к Божественной красоте? — спросил Ди-тай.       — А вдруг я не выдержу и лопну? — Нюйчоу прыснула, подскочила, побежала к морю, прыгнула в воду, взметнув фонтан брызг, и полетела, едва касаясь гребешков волн. За ней по волнам летела её диковинная рыба-черепаха.       — Великий Владыка! — тихо позвал Ди-тай. — Прими и вразуми её. Приоткрой для неё совершенство Твоей любви…       Что искала Нюйчоу на островах бессмертных, Ди-тай не сумел понять. Возможно, её вело лишь любопытство. Они посетили все три острова: Фанху, Инчжоу и Пэнлай, — и Нюйчоу лишь качала головой, рассматривая прекрасные деревья, любуясь сказочными пейзажами, лакомясь диковинными плодами.       — Значит, вот так и живут духи, населяющие сады Великого Владыки? — переспрашивала она.       — Почти так, — соглашался Ди-тай.       — В чём же разница?       — Там Великий Владыка совсем рядом, Его присутствие как воздух, как разлитое повсюду благоухание, — отвечал Ди-тай.       — Наверное, я слишком глупая и слишком земная, чтобы понять это, — кивала головой Нюйчоу.        Ди-тай пожимал плечами.       На обратном пути он всё же заглянул на Остров птиц, чтобы навестить Чуна. Нюйчоу пожила с ним несколько дней, с утра до вечера резвясь с птицами, а когда её беюй познакомилась с подводным змеем, покинув Птичий остров, унеслась в какие-то морские дали. Напоследок она сказала Ди-таю, что будет навещать его на горе Сююйшань.       — Но у меня негде разместить твоего зверя… — заметил Ди-тай.       — Беюй может быть очень тихой и довольствоваться небольшой лужицей. Лишь бы голову можно было окунуть.       Сам Ди-тай задержался в гостях у Чуна почти до наступления Нового года. В начале весны ему нужно было вернуться к себе и собрать добрых духов центральных равнин. Перед самым его отъездом на Острове птиц Ди-тая отыскал Лаотун. Северный владыка лично явился засвидетельствовать своё почтение наставнику.       — Хэйчжу, какая незаслуженная честь, — мягко улыбнулся Ди-тай, обнимая ученика за плечи.       — Наставник, я почти год разыскивал вас! — с лёгким упрёком проговорил Лаотун. — Зачем вы скрывались?       Ди-тай пожал плечами.       — Я… кажется, потерялся.       — Это из-за брата? Вы так огорчены? — с тревогой спросил Лаотун.       — Чуньюй был особенным для меня, — вздохнул Ди-тай. — Но не будем об этом. Что хотел мой владыка?       — Наставник, я хотел просить вас взять в ученики моего внука Чанциня. Он необычайно одарён музыкально, и мне будет жаль, если его дар пропадёт втуне.       — Простите, хэйчжу, я больше не беру учеников, — тихо сказал Ди-тай и отвёл взгляд.       Птицы в тростнике у пруда суетились и шумели, взлетая чирикающей стайкой над зелёными волнами листьев, будто на закате не могли поделить кровати. Ди-тай рассеянно наблюдал за ними из беседки.       — Наставник! — Лаотун взял Ди-тая за руку. — Я понимаю, что вы всё ещё расстроены смертью брата, но Чанцинь мой единственный внук. Он особенный для меня, и мне бы хотелось для него всего самого лучшего. Самого лучшего наставника, например, — Лаотун смущённо улыбнулся.       — Столько лет живу на свете, но эта потеря оказалась сокрушительным ударом для меня. Я не готов принять в сердце кого-то ещё, — Ди-тай посмотрел на Лаотуна серьёзно. — Простите меня, хэйчжу. Но я знаю одного чудесного человека, — Ди-тай усмехнулся. — Он будет лучшим учителем для Чанциня.       — Разве кто-то может быть лучше вас, наставник? — грустно спросил Лаотун. — Беседуя с вами, касаешься неба.       — Ах, Лаотун, если бы это было так! — сокрушённо воскликнул Ди-тай. И словно отзываясь на его слова, птицы в тростнике снова зашумели. — За долгие годы на земле я из бесстрастного и чистого небесного духа превратился в жалкое страстное существо, обременённое привязанностями, омрачённое печалями и весьма далёкое от совершенства.       — Неужели вы думаете, что стали хуже за эти годы? — удивился Лаотун.       — Не знаю, — рассеянно улыбнулся Ди-тай. — Но чувствую себя гораздо хуже, чем когда-то в садах Великого Владыки, до того, как Земля возникла из Его Промысла… — он помолчал немного, глядя на изменчивую рябь на воде. — Впрочем, я рад, что перестал быть столь заносчивым и бесчувственным, как прежде. Но до небес мне неизмеримо далеко, — Ди-тай посмотрел на бледнеющее зимнее небо.       — Наставник! В мире духов и в мире людей нет никого лучше вас! — возразил Лаотун.       — Я не сделал ничего хорошего, Лаотун, — вздохнул Ди-тай. — Мне кажется, нас, блистательных братьев, Великий Владыка отправил на Землю, чтобы мы поняли, что такое давать свободу. И как трудно, дав свободу, направить к свету. Чтобы мы больше не роптали на Владыку за то, что Он терпит и выжидает, что кормит неразумных смертных детской пищей, взращивая и готовя их сердца к принятию чего-то неизмеримо великого…       — Великий Владыка очень мудр, — согласился Лаотун. — Но кто же направит к свету моего Чанциня?       — Я уже говорил, что у меня есть на примете один человек, — Ди-тай невольно улыбнулся, подумав о царевиче Цяо.  — Он немного странный, очень своеобразный. Но невероятно талантливый. Ванцзы Цяо с горы Коушишань.       — Он человек?       — Человек, достигший просветления, ставший выше многих духов, — поправил его Ди-тай. — Попробуйте пригласить его. Если дело не заладится…       — Если наставник кого-то рекомендует, не сомневаюсь, что это будет достойный человек, — улыбнулся Лаотун.       — К манере царевича Цяо надо привыкнуть, — смущённо отозвался Ди-тай. — Он немного чудной.       — Может быть, ребёнку и нужен такой необычный учитель, — успокоил Ди-тая Лаотун. — Не волнуйтесь. У нас есть кому за ними присмотреть.

***

      Цуй Вэньцзы развешивал сушиться собранные утром травы, а царевич Цяо, сидя за маленьким столиком, пил чай из нефритовой чашечки, то и дело поглядывая на своего ученика. Разбирая травы, Цуй Вэньцзы задумался и перестал обращать внимание на происходящее, вдруг краем глаза он заметил, как от подушек, на которых сидел его учитель, отделилось что-то белое и небольшое, и неторопливо виляя, двинулось в его сторону. Цуй Вэньцзы повернул голову и уставился на огромную белую цикаду цуня в три длиной. Она деловито тащила в лапках чашечку с недопитым чаем, слишком тяжёлую, чтобы можно было идти ровно. К тому же цикады ведь не приспособлены к хождению на задних лапках. Это зрелище заворожило Цуй Вэньцзы.       — Учитель! — умилённо улыбнулся он. — Позволь тебе помочь.       Вэньцзы наклонился, чтобы взять цикаду в руки, но насекомое неожиданно проворно отскочило в сторону, не расплескав, однако, ни капли, и устремилось к выходу из кухни.       — Учитель! Стой! — Вэньцзы кинулся за цикадой.       Когда он впервые увидел это гигантское насекомое, он чуть не прибил его палкой, так перепугался. Царевич Цяо ещё месяц после страдал от болей в сломанных рёбрах, особенно когда заходился смехом, вспоминая перепуганного ученика с палкой в руке. С тех пор Цуй Вэньцзы чрезвычайно бережно относился ко всем букашкам и прочей мелкой живности. Он также очень осторожно перекладывал непарные туфли или носки, найденные в странных местах. Обычно они превращались в учителя до того, как догорала благовонная палочка. Каждый раз, находя то блюдечко, то гребень, то веер, Вэньцзы таял от умиления: его учитель снова уснул, задумавшись о чём-то непостижимом. Он относил найденные вещи на постель, а царевич, очнувшись, сокрушённо качал головой:       — Наверное, я старею. Всё время засыпаю, стоит о чём-нибудь задуматься.       — Учитель, — мягко отзывался Вэньцзы. — Ты же почти совсем не спишь. Конечно, иногда сон застаёт тебя врасплох: всё же смертное тело требует отдыха.       — Правда? Ты так считаешь? — с надеждой спрашивал Ванцзы Цяо.       Вэньцзы усердно тряс головой, не в силах вымолвить слова. Он так любил своего странного учителя…       На этот раз он всё же поймал цикаду, сделав несколько кругов вокруг домика. Бережно взяв насекомое в руки и забрав из крошечных лапок чашечку, Вэньцзы понёс учителя в дом. Тот смирно сидел у ученика в ладонях, посматривая по сторонам круглыми глазками и шевеля усиками. Вдруг цикада встревожилась, засучила лапками, требуя, чтобы её отпустили.       — Что случилось, учитель?       Цикада плюхнулась на землю и превратилась в царевича Цяо.       — Слушай, Вэньцзы… Ты не забыл набрать аира?       — Но ведь сейчас…       — Не важно, иди, пособирай какой-нибудь травы. Приходи через две благовонные палочки. Мне кажется, тут какое-то дело… Лучше мне переговорить с ним один на один. Хорошо?       — Слушаюсь, учитель, — Вэньцзы поклонился. Ему было тревожно.       — Не переживай, — Ванцзы Цяо похлопал ученика по плечу. — Это не опасно. Просто хочу сначала разобраться сам.       — Но что случилось, учитель? — обеспокоенно спросил Цуй Вэньцзы. — Успокой меня. Я не смогу думать ни о чём другом и нарву каких-нибудь сорняков.       — Какой-то небесный посланник… — рассеянно отозвался царевич. — Прячется от тебя. Духам же запрещено общаться со смертными.       — А ты?       — А я… — царевич задумался, потом расхохотался. — Никто уже не знает, принадлежу я к духам или к людям. Я и сам, по правде сказать, не знаю. Ну ступай, пособирай цветочки. Негоже задерживать небесных посланцев.       И Вэньцзы, прихватив свою заплечную корзину, отправился вниз по тропинке. Но, конечно, успокоиться и сосредоточиться на сборе трав он совершенно не мог. Тем более никто ведь не собирает травы перед закатом… Он бродил неподалёку от хижины, то и дело поглядывая вверх, где над темнеющими кронами деревьев разливался необыкновенный, неземной свет, холодный и колючий. Наконец свет погас и Цуй Вэньцзы поспешил вернуться. Он застал учителя сидящим на перевёрнутой корзине в задумчивости.       — Учитель! — взволнованно воскликнул Цуй Вэньцзы. — Что случилось?       — Да, это был посланник из Северной столицы. Хэйчжу хочет, чтобы я наставлял его внука. Ему посоветовал великий наставник, а значит, у меня нет никакой возможности отказаться. Как я ни бежал из столиц и дворцов, видно, это моя судьба. Родился же я царевичем. Должен, значит, отработать как царевич, — он рассмеялся так, что чуть не свалился с корзины.       — А как же я? — прошептал Вэньцзы.       — Да, тебя нельзя взять в Северный  предел, — вздохнул царевич. — Ты слишком человек, тебе не уподобиться духам.       — Учитель… — губы Вэньцзы задрожали и, в конце концов, не в силах сдерживаться, он расплакался, как ребёнок.       Ванцзы Цяо вскочил с корзины, обнял своего ученика, прижимая его к груди, гладя по спине и по волосам, бормотал что-то утешительно-бессмысленное о том, что они ещё увидятся непременно, что у Вэньцзы всё будет хорошо.       — Я познакомлю тебя с одним чудесным старичком, ах, да, я же не успею… Я напишу ему письмо, он примет тебя в ученики. Он замечательный лекарь, единственный в своём роде. И тоже, как ты, любит всякую траву собирать. Он будет заботиться о тебе, ты о нём: он ведь уже очень, очень старенький. Но как же его зовут? Послушай, Вэньцзы, не реви: ты мешаешь мне вспомнить имя!       Но Цуй Вэньцзы никак не мог успокоиться. Потерять любимого учителя, вот так внезапно! Вот так навсегда расстаться с ним…       — Да не навсегда, дурачок ты! — пытался утешить ученика Ванцзы Цяо. — Поучу немного этого принца и вернусь к тебе.       — Правда? — переспросил Цуй Вэньцзы, прерывисто вздыхая, уже зная, что скажет ему учитель.       — Нет, — с горечью ответил царевич. — Думаю, назад мне не будет пути. А кстати, старичка этого зовут Воцюань. Он живёт на горе Хуайшань. Мой учитель Фуцю-гун говорил, будто лекарь Воцюань — сам Шэнь-нун. Представь, как тебе повезёт, если он возьмёт тебя в ученики!       — А если не возьмёт? — Цуй Вэньцзы тихонько всхлипнул.       — Я напишу ему письмо и расскажу, какой ты хороший.       — Я не хороши-и-ий! — снова заплакал Цуй Вэньцзы.       — Послушай, А-Цзы, — умоляюще проговорил Ванцзы Цяо. — Ты же никогда не был плаксой. Я первый раз вообще вижу, как ты рыдаешь. Не надо… Я письмо для тебя напишу… На чём же написать? — царевич Цяо растерянно огляделся, а Вэньцзы вытер слёзы и уставился на него вопросительно.       — А-Цзы, у нас разве нет ни кусочка шёлка? — пробормотал царевич. — Ну конечно, откуда? Мы ведь с тобой ничего не пишем… И туши, значит, тоже нет… Что же делать?       — Учитель, давайте я соскребу сажу со стенок жаровни и разведу водой, — неожиданно воодушевившись, предложил Цуй Вэньцзы.       — Прекрасно, — кивнул Ванцзы Цяо. —  Но на чём же написать? — он снова огляделся и, по-прежнему не найдя ничего подходящего, оторвал лоскут от полы своей одежды. — Замечательно. Не найдёшь ли для меня какую-нибудь палочку?       Наконец он присел на землю, положив обрывок ткани на ступеньку, обмакнул палочку в разведённую сажу и написал несколько строк лёгкими летящими знаками, помахал лоскутком, просушивая краску, и вручил ученику. Цуй Вэньцзы прижал бесценную тряпицу к сердцу и поклонился учителю.       — Вэньцзы, — сказал царевич проникновенно. — Я был плохим, очень плохим учителем…       — Нет! Учитель! Ты самый лучший! — запротестовал Цуй Вэньцзы.       — Подожди, не перебивай. Я в кои-то веки хочу поговорить с тобой серьёзно, а ты меня с толку сбиваешь.       Ванцзы Цяо помолчал, глядя мимо ученика, и продолжил:        — Да, я был никудышным учителем: за столько лет не смог тебя ничему научить. Но ты ведь сам виноват: навязался на мою голову, — царевич рассмеялся и дёрнул Цуй Вэньцзы за рукав. А тот стоял, умилённо глядя на учителя, друга, не в силах вымолвить ни слова. —  Да ведь я и не обещал, что научу тебя чему-то. Главное, — заключил он, похлопав ученика по плечу. — Главное, что ты не испортился: был добрым и любознательным, таким же и остался. Значит, моё общество не повлияло на тебя дурно.       — Учитель! — Цуй Вэньцзы посмотрел на царевича с восхищением. — Учитель, я дурак, что не смог ничему научиться. Разве что узнал пару десятков трав и способы их применения… Но зато рядом с тобой я был по-настоящему счастлив. Я бесконечно тебе благодарен.       — Вот и славно, А-Цзы. Я рад, — кивнул Ванцзы Цяо. — Хотя я, кажется, ничего и не сделал для тебя. Ну… разве что просто очень тебя полюбил. Буду любить теперь всегда, — он развёл руками.       — А я-то, учитель! — Цуй Вэньцзы задохнулся от тоски и восторга.       — Нам надо успокоиться, — проговорил царевич жизнерадостно. — Особенно тебе. Ничто так не приводит в порядок чувства, как уборка. Займись нашим домиком, там, глядишь, совсем стемнеет, ночь придёт, спать пора будет… А я… — вдруг мимо него, прямо перед самым носом, пролетел большой тяжёлый жук. Проводив его глазами, царевич заметил паучка, плетущего паутину под стрехой, и засмотрелся. — Мир огромен и разнообразен, и я могу себе позволить выбрать любой его фрагмент для созерцания, — пробормотал он, устраиваясь на крылечке.       А Цуй Вэньцзы, как это часто с ним бывало и прежде, вместо того, чтобы браться за метлу, присел на траву и залюбовался своим учителем. В конце концов, утром им предстояло расстаться навсегда…       На следующий день за царевичем прибыл посланник Северного владыки и забрал его с собой. А Цуй Вэньцзы отправился на гору Хуайшань в поисках лекаря Воцюаня. Горечь разлуки с любимым учителем не утихала, и Вэньцзы с трудом мог радоваться красивым видам и ароматным травам. Однако лекарь Воцюань принял его ласково, как родного. Теплота приёма немного утешила Вэньцзы, и впоследствии он очень привязался к старику. Тот рассказывал Вэньцзы о травах, о лечении болезней, о ядах и противоядиях, учил заваривать чай, а иногда пускался в повествование о столь давних событиях, что они уже превратились в мифы, и говорил он о них так, словно сам был их свидетелем.       — Неужели вы, учитель, и в самом деле Шэнь-нун, как говорят? —  поражённо спрашивал Вэньцзы.       Но старый учитель лишь усмехался в ответ.       — Разве Шэнь-нун не вымышленный персонаж старинных преданий?       Что же касается царевича Цяо, он занимался с юным Чанцинем, уча его играть на гуцине и шэне, рассказывая о красоте мира, созданного Великим Владыкой — словом, учил всему, чему его некогда научил его наставник. От своих причуд, конечно, он не избавился, и ученик порой находил в саду резной лист пальмы, которые никогда не росли на севере, или перо диковинной птицы луан. Бережно подобрав находку, Чанцинь относил её в комнаты, клал на постель учителя и зажигал благовонную палочку для хорошего сна. Учитель по-прежнему почти не спал по ночам, ведь с ним разговаривал Великий Владыка. Разве можно уснуть, когда с тобой говорит Сам Великий Владыка? Чанцинь тоже подолгу не мог уснуть, наблюдая за учителем.       Палочка догорала, и царевич Цяо просыпался, а Чанцинь уже готов был подать учителю чай.       — Ты такой заботливый, будто не я должен опекать тебя, — улыбался Ванцзы Цяо, принимая чашечку чая из рук ученика.       — Ты мой учитель, я должен почитать тебя так же, как отца, — отвечал Чанцинь.       — Если бы я ещё мог тебя чему-то научить… — задумчиво отзывался Ванцзы Цяо.       — Ты меня учишь, — уверял Чанцинь. — Никто другой не смог бы меня этому научить…       — Уж это точно! — и царевич Цяо покатывался со смеху.

***

      Прошло несколько лет после восстания племени мяо: в Поднебесной воцарился мир. Закон о разделении неба и земли постепенно входил в силу, несмотря на то, что постоянно находились нарушители, особенно среди духов. Люди же, казалось, легко забыли о прежней близости небес: они и раньше больше полагались на себя, чем на помощь богов и духов. Чжуаньсюй решился снова заняться подготовкой к Южному походу. Однако, постоянно натыкаясь на сопротивление подданных, он должен был собрать все свои силы, всё воодушевление великолепной мечтой, чтобы двигаться вперёд. Советники уверяли, будто времена уже не те, молодые духи не те, старых воинов, истинно самоотверженных героев, готовых на подвиги, осталось мало. Шаохао во время визитов смотрел умоляюще, ни слова не говоря о предстоящем походе, но в его взгляде Чжуаньсюй читал и боль, и тревогу, и жалость… Кого жалел шуфу? Духов, которым предстояло сгинуть в водах Южного моря, среди множества островов, населённых дикими людьми и необузданными божествами? Или… или самого государя, запутавшегося в своих путях? Именно последнего и боялся Чжуаньсюй.       Он перестал приглашать дядю к себе сыграть на гуцине, на партию вэйци или просто выпить чаю. Если Западный владыка прибывал ко двору с отчётом, на аудиенции он не вставал с колен. И после государь словно забывал о его приезде. Видеть бездонную печаль в этих ореховых глазах Чжуаньсюй не мог. Она тревожила его. И в то же время ему недоставало музыки и чая, приготовленного дядей. Он пригласил в небесную столицу лучших мастеров чая, но лишь отпив глоток, понимал, что вкус никогда не будет тем самым. Что чай, который заваривает Шаохао, может заварить только Шаохао. И дело, возможно, не только в его мастерстве.       Чай был не тот, гуцинь пел по-иному — бесцветно, равнодушно, не задевая струн души. В вэйци стало невозможно никому проиграть. Но войска собирались под его рукой, командиры подчинялись, и нарядные воины в блестящих доспехах, выстроившись рядами, приветствовали императора, крича: «Десять тысяч лет государю! Десять тысяч раз по десять тысяч лет!»        В доках Южного предела строились корабли — великолепные большие корабли, способные довезти армию небесного императора до самых дальних стран Южного запределья.