Вопросы к небу

Действующие лица:

Чжуаньсюй — небесный император. Таоу — третий сын Чжуаньсюя. Сянван — помощник и советник Таоу. Шаохао — владыка Западного предела. Бо-и — один из сыновей Шаохао. Гаосинь (Ди-ку) — император Поднебесной, младший брат Чжуаньсюя. Жушоу (Гай) — второй сын Шаохао, помощник владыки Западного предела. Чуньюй — седьмой принц, младший сын Чжуаньсюя и Шэньфэньши. Ди-тай — небесный дух, обитатель горы Сююйшань, наставник Чуньюя. Ванцзы Цяо — царевич, сын Лин-вана, ученик Ди-тая. Цуй Вэньцзы — бродячий лекарь, ученик Ванцзы Цяо. Сю — сын Гунгуна, божество путешествий, приятель Ди-тая.

***

      Покидая острова, Чжуаньсюй находился в приподнятом состоянии духа. Ему казалось, будто он стал ещё сильнее, получив власть над островами, доказав диким обитателям этих запредельных земель, что небесный император действительно могуществен и велик. Когда же император прибыл в Тяньчжоу и увидел, во что превратился полуостров в его отсутствие, его охватило чувство, похожее на бессилие. Нет, этот клочок земли, покорённый государем малой кровью, не был ему полностью подвластен.       Стоило государю явиться в Тяньчжоу, ему принесли ворох жалоб на его высочество принца Таоу. Тот по-прежнему был слишком горяч, слишком скор на расправу, слишком жесток. Пусть легкомысленный Сянван и умел отвести гнев от его жертвы, однако не всегда ему хотелось лезть под горячую руку наместника. Единственное, чего Сянван сумел добиться, так это того, что Таоу не рубил сходу головы мечом, а пользовался плетью. Те, кто помнил прежнюю привычку принца, конечно, были довольны, но те, кто не знал о ней, не умели оценить нововведение наместника по достоинству. При дворе не было, пожалуй, ни одного слуги, ни одного евнуха, ни одного придворного чиновника, кто за эти семь лет избежал бы удара плетью.       Люди, духи, божества — все просили унять или сместить его высочество.       Чжуаньсюй вызвал сына к себе и долго толковал с ним.       — Если тебе не нравится быть наместником небесного императора на полуострове, я легко подыщу замену. Даже твой четвёртый брат, и тот подойдёт лучше на эту должность. Да, владыка должен быть суров и вызывать трепет, но не потому что кричит, топает ногами и бьёт подданных плетью. Не в этом сила владыки. Гнев должен быть ледяным.       — Простите, государь! — Таоу поклонился в пол. — Но я огненный дух, как я могу быть ледяным?       Чжуаньсюй молча посмотрел на сына, и Таоу словно сковало льдом.       — Простите, государь! Простите! Подданный не прав!       — Простить? — тихо спросил Чжуаньсюй. — А твои подданные могут ли простить твоё поведение? Если так будет продолжаться, в один прекрасный день они избавятся от тебя. Разве я могу полагаться на наместника, положение которого столь шатко?       — Но ваше величество! Я не могу сдерживать свой нрав! — в отчаянии воскликнул Таоу. — Простите! Простите! Простите! — повторял он, стуча лбом в пол.       — Прекрати это представление, — холодно бросил Чжуаньсюй. — Последние мозги вышибешь.       Он помолчал немного, выдерживая паузу, и едко проговорил:       — Не можешь сдерживаться? Я помогу тебе. Когда вернёмся в Поднебесную, отправлю тебя в ледяные пещеры моря Бэймин. Безусловно, это охладит твой пыл.       — Смилуйтесь, государь!       — Суд без милости не сотворившему милости, — безразлично отозвался император.       — Я исправлюсь, фу-хоу!       — Что ж, проверю, насколько тверды твои намерения. Я пробуду здесь до весны. Если на тебя поступит хоть одна жалоба, ты вернёшься со мной и отправишься в Северный предел. Но, даже сумев продержаться несколько месяцев, ты не должен расслабляться после моего отъезда. Мне регулярно будут поступать доклады из Восточного запределья, и я в любое время смогу вызвать тебя в Небесную столицу и покарать.       Наблюдать за Таоу Чжуаньсюй приставил целый отряд слуг, не говоря уж о Сянване — постоянном спутнике третьего принца в последнее время. Безусловно, Чжуаньсюй знал, что, даже воздерживаясь от проявления гнева в течение нескольких месяцев до нового года, Таоу вряд ли сумеет исправиться, а значит, оставлять сына на должности наместника будет лицемерием. И всё же государь не стал менять своего решения, просто потому что не захотел до конца вникать в это дело. Соблюсти видимость справедливости — на большее у него неожиданно недостало сил.       Впрочем, Таоу только в общении был тяжёл, а дела в своём наместничестве вёл исправно. Чжуаньсюй просмотрел отчёты за последние полтора года и, в общем, остался доволен успехами сына.       Пробыв в Тяньчжоу до третьего месяца, император наконец отдал приказ возвращаться в Поднебесную. Возбуждение и восторг победы схлынули волной, снова оставив голые камни и песок в душе государя. Чжуаньсюй с унылой скукой думал о неизбежных празднествах, пирах, шествиях, которые будут устроены в столице, о поздравлениях, восхвалениях и величаниях, в которых он не нуждался и в которые не верил. Он проходил свой путь не ради славы и почитания подданных. Может быть, в этом было слишком много самолюбия, слишком мало заботы о вверенных ему землях и людях, но иначе он не мог.       Оттягивая время возвращения в столицу, император провёл в Дунцзин почти два месяца под предлогом введения владыки Тайхао в дела Восточного запределья. Государь вернулся в столицу лишь в начале шестого месяца.       Въезд императора в Тяньцзин был великолепен.       Открывали торжественное шествие величавые пульгасари, идущие парами. За ними следовали отряды вышколенной и закалённой в боях Северной гвардии государя. Они били в свои поясные барабаны-яогу и хором выкрикивали хвалы небесному императору.       Дальше на роскошной колеснице, запряжённой привезённым с полуострова драконом-петухом керён, ехал сам владыка Центра.       Следом шествовали воины и ехали на колесницах военачальники, возглавляющие свои войска, брели пленные духи островов: карлики цорпок-куру, отважные духи-звёзды — сыновья Чуф-камуя — божества светил, прекрасные духи-ивы — дочери божеств растений Тоикурупуникуру и Тоикурупунимат. Лесные яйян-камуй вели на золочёных цепях духов-медведей.       Птицы-бифаны перекидывали друг другу разноцветный чудесный огонь: это зрелище было завораживающим. Было и многое другое, что нет смысла перечислять, если нет возможности увидеть.       Великолепные пиршества и торжественные приёмы следовали один за другим, будто государь не хотел давать себе передышку, чтобы остановиться и задуматься. Шаохао, прибывший из Западного предела повидаться с племянником, боялся, что это именно так. Ему никак не удавалось встретиться с Чжуаньсюем наедине. Когда бы он ни приходил к императору, прося об аудиенции, евнух с поклоном отвечал: «Государь занят, не может принять Белого владыку».       Шаохао понимал, конечно, что забот у Чжуаньсюя за семь лет накопилось немало: разобраться во всех делах, вникнуть во все проблемы — это требовало времени. Однако он всё же с горечью признавал, что государь просто избегает встречи с ним.       И всё же Шаохао не мог с этим смириться, а потому задумал безумный поступок. Он решился вечером, когда государь отпустит слуг и ляжет спать, забраться к нему в окно спальни. Ему самому было так смешно и страшно от этой идеи, что он решился поделиться своими планами только с Бо-и. Они посмеялись вместе, представляя, как уважаемый владыка Запада будет караулить в кустах жасмина под окнами государя, как дождётся, когда в императорских покоях погаснет свет, как отодвинет решётку на окне и заберётся внутрь… После этого смешное заканчивалось, и они решили не обсуждать дальнейшее. Бо-и просто должен был прогуливаться неподалёку и в случае чего немного задержать и отвлечь стражу, сделав вид, будто с непривычки заблудился в дворцовых переходах.       В тот вечер на небо выплыла едва народившаяся луна седьмого месяца. В душном вечернем воздухе уже веяло осенью, прохладный ветерок, пробегая по саду, торопливо касался веток, скользил по траве, задевая цветущие патринии и колокольчики. Шаохао притаился у самого окна спальни государя и слушал тишину и шорохи в его покоях, пока служанки раздевали императора, снимали тяжёлые заколки, распускали и причёсывали ему волосы. Никто из находящихся внутри не проронил ни звука. Это было так похоже на Чжуаньсюя! Сам Шаохао никогда не мог удержаться от разговоров со слугами, расспрашивая их о том, как прошёл день, что интересного и необычного они заметили, что с ними произошло забавное или неприятное. Часто к нему заходила Фэнъянь и рассказывала о новостях женской половины, о проказах внука, о том, какой умница Чуньюй — приветливый, покладистый, внимательный…       Задумавшись об этом, Шаохао чуть не пропустил миг, когда светильники в комнатах императора погасили, и слуги вышли вон. Как раз на дорожке, где прогуливался Бо-и, послышались шаги и голоса. Вечерний обход стражи! Шаохао поспешно отодвинул решётку, и пролез в спальню племянника.       — Добрый вечер, мой отчаянный шуфу, — проговорил Чжуаньсюй из темноты. Шаохао пригляделся: государь сидел на ложе, откинув полог, и, кажется, улыбался.       — Ваше величество! — Шаохао упал на колени.       — Шуфу, милый шуфу, встань, — Чжуаньсюй, поднявшись с постели, взял дядю под руки и поставил на ноги. — Давай зажжём свет и поговорим, раз ты так этого хочешь, что готов совершить преступление против придворного этикета.       — Ваше величество, простите…       — Как я могу не простить моего драгоценного шуфу? — насмешливо спросил Чжуаньсюй. — Сегодня вечером в награду за твою безумную смелость тебе позволяется звать меня чжицзы.        — Чжицзы… — ласково повторил Шаохао, и голос его предательски дрогнул. — Чжицзы…       Чжуаньсюй зажёг светильник у ложа, присел на край постели.       — Садись, шуфу, — пригласил он. — Чем порадуешь меня?        Шаохао хотел было начать рассказывать о Чуньюе, но вспомнил, как был равнодушен к речам о сыне Чжуаньсюй после северного похода, и решил промолчать.       — Что? — переспросил Чжуаньсюй. — Ни одной хорошей новости?       — Нет, отчего же, — вздохнул Шаохао. — Хороших новостей много, только ты ведь сказал, что надо тебя порадовать, а чем порадовать моего государя, я не знаю.       — Неужели всё настолько печально у твоего государя? — тихо проговорил Чжуаньсюй.       — Мне страшно даже думать об этом. Если десять лет назад я ещё знал, что государя порадует музыка, то теперь не уверен ни в чём.       — Есть что-то новое в музыке? — спросил Чжуаньсюй, стараясь казаться по-настоящему заинтересованным, и хотя Шаохао всё же уловил фальшивую нотку в его оживлении, однако решил не обращать на это внимания.       — Да, появилась песня шаньжило — закат в горах.       — Прекрасно, — спокойно отозвался Чжуаньсюй. — Может быть, шуфу сыграет мне эту мелодию?       Шаохао молча взял цинь и заиграл. Это был рассеянный спокойный закат, будто горы окутала дымка, а небо всё сплошь забрызгали мягкие полупрозрачные облака. Не было торжественной яркости красок, но в мелодии сквозила лёгкая печаль уходящего дня, чистый восторг и тонкая тоска о его неповторимости.       — Шуфу, эта мелодия не похожа на созданную тобой, — заметил Чжуаньсюй.       — А её и не я сочинил, — ответил Шаохао. — Её написал Чуньюй.       — Чуньюй? Он уже может сочинять музыку? Сколько же ему лет?       — Минуло десять, чжицзы.       — Однако я не поверю, что ты не приложил руку к этой песне.       — Немного, совсем чуть-чуть. Не больше, чем к твоим мелодиям, написанным в те же годы.       — Хочешь сказать, он так же талантлив, как я? — шутливо отозвался Чжуаньсюй.       — О нет, чжицзы, — покачал головой Шаохао. — Он талантлив совсем иначе.       — Хм, — Чжуаньсюй прищурился. — То есть, ты считаешь, он лучше меня?       — Для меня нет никого лучше тебя, чжицзы, — просто сказал Шаохао.       — Жаль, что в том, чтобы быть для тебя лучше всех, нет ни капли моей заслуги, — неожиданно серьёзно ответил Чжуаньсюй.       — Чжицзы, в наших достоинствах вообще нет нашей заслуги. Ни у кого. И мы не заслужили ничего: ни прекрасных закатов, ни величественных горных пейзажей, ни аромата цветов, ни сладости фруктов, ни пения птиц… Ни на любовь, ни на понимание — ни на что мы не имеем права. Это милость Великого Владыки, Его щедрый дар.       Шаохао ожидал, что Чжуаньсюй начнёт спорить с ним, как раньше, когда он рассуждал о милости Владыки, но небесный император — великий покоритель Северного и Восточного запределья — вдруг просто склонил голову на плечо дяде и закрыл глаза. У Шаохао перехватило дыхание, защипало в носу. Он не смел пошевелиться, точно рядом с ним находился не могущественный дух, а хрупкая льдинка, вот-вот готовая расколоться, растаять. Наконец Чжуаньсюй отстранился и тихо проговорил:       — Шуфу, спасибо тебе. Прости. Я устал сегодня.       — Ах, да… чжицзы… Уже ухожу. Только… — Шаохао с надеждой посмотрел на Чжуаньсюя.       — Мы ведь сможем ещё повидаться? На днях?       — Шуфу, возвращайся к себе: обитателям Западного предела, и в особенности дворца Чанлю, ты нужен гораздо больше.       Шаохао покачал головой, но не сказал, что на самом-то деле, больше всего он нужен именно своему великому племяннику.       На следующее утро он, действительно, собрался и, доложив императору об отъезде, покинул Тяньцзин. Ведь во дворце Чанлю и правда было много дел.

***

      Вернувшись в Западный предел, Шаохао застал у себя в гостях Ди-тая. В последние годы тот зачастил на гору Чанлю и вовсе не потому, что скучал по Шаохао. Наставник целыми днями занимался с Чуньюем, рассказывая о свойствах растений, о музыке, о звёздах, о безграничной милости Великого Владыки. По вечерам Чуньюй, приходя проведать цзуфу, захлёбываясь от восторга, пересказывал ему поучения наставника, и Шаохао понимал, что скоро придётся отпустить своего внучатого племянника.       Каждый день видя вместе Ди-тая и Чуньюя, он вспоминал о чудесных и беззаботных днях на Острове птиц, когда он точно так же всё свободное время посвящал своему племяннику. Воспоминания, хоть и светлые, тревожили его. Он боялся, что упустил нечто важное, такое, без чего его чжицзы потеряется в темноте, не найдёт выхода из душевного мрака, в который его погружает неверно выбранный путь.       Хотя уже наступила осень, до начала сезона Чушу ещё было дней десять. Даже в горах днём стояла невозможная духота, и Шаохао часто вместо кабинета занимался в беседке, разложив доклады и отчёты по всему полу. Слабый ветерок, едва шевеля листья, приносил тихие отзвуки журчащей рядом воды, тонкий аромат мокрого мха, по которому струился ручей, падая с высоты трёх чи, отдалённые голоса. Шаохао прислушался: по дорожке вдоль ручья к беседке шли Ди-тай и Чуньюй, оживлённо обсуждая что-то интересное. Голос наставника сливался с пением ручья и время от времени в него, как щебет птицы в тишину леса, врывался оживлённый голосок Чуньюя. Шаохао показалось, будто наставник упомянул императора, он насторожился, напряг слух.       — Но разве достижения отца не великие? Разве узнать, что за пределами Поднебесной существует огромный прекрасный мир не полезно?       — Всё верно, познание мира — один из способов познания величия Творца, — согласился Ди-тай.       — Почему же ты осуждаешь государя?       — Я осуждаю не его, а его способ познания, Чунь-эр. Его способ неверен. Познание должно приносить радость и удовлетворение. Оно никому не должно вредить, хотя искажённая природа созданий всё равно, познавая, будет искажать и всё остальное творение. Мне просто не нравится всё это, — Ди-тай вздохнул. — Я лишь высказал свои чувства. Есть иной путь познания: через Творца. Обращаясь к Создателю мира, ты в своё время получишь ответ на любой вопрос. И тогда знание не принесёт вреда ни тебе, ни окружающим.       — О, наставник! Я знаю! Я задавал Ему множество вопросов и постепенно получал ответы. Именно тогда, когда был готов их получить. А на другие вопросы я ответа не получал, но постепенно понимал, что мне эти ответы и не нужны.       — Ты не по годам рассудителен, — в голосе Ди-тая звучала улыбка.       — Просто я очень люблю Великого Владыку и верю Ему всей душой.       — В этом твоё счастье, Чунь-эр. Не многие осознают величие Владыки, не многие видят Его милость и щедрость. Для многих Он непонятен, многих пугает Своим совершенством. Так искренне признаваться в любви к Нему могут лишь истинно чистые сердцем. Оставайся таким всегда.       — Конечно! — Чуньюй рассмеялся. — А как же ещё?       Шаохао вздохнул. Этот подслушанный разговор снова растревожил его боль. Чуньюй, конечно, останется таким — солнечный луч в этом грозном мире. Но солнечные лучи скользят и исчезают, тонут в тени набежавшего облака. Мелькнёт и исчезнет — солнечный зайчик на ладони Великого Владыки. Здесь, на земле, ему не место. Лишь в Небесных садах этот свет может жить вечно.       Почему же идущие неверным путём могут зайти так далеко, почему Великий Владыка не останавливает их? Ждёт, когда они сами повернут назад? Чжицзы, что заставит тебя обернуться? Сможешь ли ты одолеть обратный путь?       — Кажется, твой дедушка нас подслушивает, — заметил Ди-тай, заглядывая в беседку.       — Не затыкать же мне уши, — улыбнулся Шаохао. — В собственном саду!       — Цзуфу! — Чуньюй обнял Шаохао. — У нас от тебя нет никаких секретов. Никогда!       Шаохао прижал мальчика крепче и поцеловал в макушку. Особенно больно было оттого, что его собственная любовь почти без остатка принадлежала другому… ребёнку.       — Шао-эр, — сказал Ди-тай, присаживаясь рядом. — Ты ведь отпустишь Чуньюя со мной на гору Сююйшань?       — Но ты же тогда совсем перестанешь меня навещать, — отозвался Шаохао с шутливым упрёком.       — Цзуфу, я соскучусь, — уверил его Чуньюй. — И мы часто будем приходить в гости.       — Ну раз ты обещаешь, — улыбнулся Шаохао. — Тогда, конечно, отпущу. Тем более, его величество хотел, чтобы ты учился у наставника, как и твой брат.       — Это так чудесно-чудесно! — Чуньюй снова обнял Шаохао. Потом прижался к Ди-таю, обхватив его руку. — Я очень счастлив.       — Что у нас чудесно, так это ты,  — рассмеялся Шаохао.       Ди-тай тоже улыбнулся, провёл рукой по волосам мальчика. В беседку влетел дрозд и, присев на плечо Шаохао, что-то застрекотал ему на ухо.       — Что-то случилось? — спросил Ди-тай.       — Да, Фэнъянь зовёт ужинать, — Шаохао вздохнул. — Лучше бы она прислала пару слуг, чтобы помогли убрать всё это. Её чувство юмора иногда совершенно не поддаётся моему разумению.       — Я помогу тебе, цзуфу, — Чуньюй быстро поднялся и принялся аккуратно складывать бамбуковые дощечки.

***

      Годы шли, Поднебесная менялась: люди, духи рождались, взрослели, умирали. Лишь небо над Поднебесной казалось неизменным — голубой, растянутой бесконечно сетью, объявшей весь мир. И в Поднебесье, где правил небесный император, и за пределами зримого мира — в садах Великого Владыки — текла жизнь, подобная воде, незаметно меняясь каждое мгновение, и лишь милость Владыки и Его любовь к миру оставалась единственным вечным основанием всего сущего.       Чжуаньсюй на советах чувствовал немое сопротивление небесных чиновников его желанию двигаться дальше, идти к Южному запределью. Он мог бы сломить это сопротивление одним взглядом, одной фразой, но отчего-то не находил в себе сил, уверенности в том, что это так уж необходимо. Да, голод познания мира по-прежнему терзал его душу, и в это пламя Чжуаньсюй готов был бросить и людей, и корабли, и земли, и моря. Но теперь он не был уверен в том, что это ему поможет. Что это насытит его голод хотя бы ненадолго.       Возможно, шуфу был прав, и искать пищу для души нужно было где-то в другом месте. В садах Великого Владыки? Лишь пытаясь окинуть их внутренним взором, Чжуаньсюй трепетал, ощущая безграничное могущество Творца, Его силу и власть, превышающую все мыслимые границы. Эта власть распространялась не только на материальный мир. Великий Владыка был и Владыкой каждой души, знал все её слабости, все нужды, жалел, сочувствовал, хотел помочь и исцелить. Это всезнание, лишающее Чжуаньсюя личного пространства, пугало его. Перед Великим Владыкой он был слаб, беспомощен. Он был ничуть не лучше самого последнего нищего в Поднебесной. Он не хотел это признавать.       Почувствовав себя на миг обнажённым перед всевидящим взором Великого Владыки, он поспешил облачиться в непробиваемую броню опасливого ледяного безразличия, загнав свой страх как можно дальше. Но он не мог не трепетать, смутно понимая, что это не выход. Именно эта борьба лишала его сил. Пока он не готов был окончательно отринуть власть Великого Владыки (но как это было возможно, если Чжуаньсюй видел её во всем?), пока император всё ещё оставался подданным Творца, он не мог двигаться дальше. Не имел сил преодолевать сопротивление равнодушных прохладных подданных, казавшихся государю бесформенной массой, склизкими медузами, которым хорошо качаться в волнах, не прилагая усилий, без труда получая свою пищу. Их, прибитых к берегу, можно было лишь раздвинуть и выйти на глубину, где холод и чистота. Пройти мимо, но не увлечь за собой…       Остаться в одиночестве перед всесильным Творцом. Один на один. Бросить вызов Великому Владыке он всё ещё был не готов. И в глубине души понимал, что никогда не будет готов. Как бы горд и заносчив он ни был, он вовсе не был сумасбродом, не видящим границу своих возможностей, предел своей силы. Тогда как величие и мощь Творца пределов не имели.

***

      В конце года Шоушань Хуан-ди, ушедший на покой государь, прислал правителю Поднебесной государю Ди-ку послание, в котором велел назначить наследником старшего из четверых сыновей по имени Чжи, самому же оставить Инцю и прибыть во дворец Куньлунь. Шоушань Хуан-ди собирался отправиться в странствие по Поднебесной и непременно желал, чтобы любимый правнук сопровождал его. Гаосиню это очень не нравилось. По правде сказать, его это по-настоящему пугало. Пребывая в душевном смятении, поддавшись слабости, он вызвал в Инцю Жушоу.       Император Ди-ку уже составил и подписал указ о престолонаследии. Он готовился обнародовать его в конце двенадцатого месяца десятого года эры правления Тяньчжи — Небесная мудрость. С тяжёлым сердцем Гаосинь достал из шкатулки Наследственную печать царств, Чуаньгоси, сжал в холодных ладонях ледяной нефрит и замер над развёрнутым шёлком, прогоняя дурные мысли. Он не хотел думать о том, что это значило, о том, чего снова хотел от него цзэнцзуфу. Был ли его путь подобен пути старшего брата, что ждало его после земного престола Поднебесной? Он помотал головой, не в силах вырваться из тисков тревоги.       И как раз в это время евнух доложил о прибытии господина Жушоу.       — Пусть войдёт, — излишне поспешно отозвался Гаосинь, с трудом пытаясь сохранять лицо.       Жушоу не был подданным императора Поднебесной, потому, лишь лёгким поклоном поприветствовав Гаосиня, поспешно прошёл по залу и, поднявшись по ступенькам, с тревогой спросил:       — Что случилось, А-Синь? Что это ты пишешь?       Гаосинь, вздохнув, поставил наконец печать под своим указом. Присутствие Жушоу немного приободрило его.       — Новогодний привет от цзэнцзуфу, — Гаосинь криво усмехнулся. Жушоу бегло глянул на кусок шёлка на столике.       — Ты уходишь на покой?       — Так велел цзэнцзуфу. Он собирается путешествовать и желает, чтобы я отправился с ним.       Жушоу, отодвинув письменные принадлежности и благоговейно отложив императорский указ в сторону, присел на краешек стола и, взяв в ладони лицо Гаосиня, внимательно посмотрел ему в глаза:       — Ты напуган. Почему не отказался?       — Я не могу.       — Почему?       — Между нами существует какая-то связь. Я не в силах её нарушить. Это меня пугает больше всего.       — Ну-ну-ну… — Жушоу поднялся, поднял за локти Гаосиня с его сиденья, прижал к себе, ласково похлопал по спине. — Ты со всем справишься. Всегда справлялся. Всё будет хорошо. Я готов помогать тебе. Только позови, я буду рядом. Ну-ка, посмотри на меня…       Но Гаосинь стоял, уткнувшись носом в его плечо, и молчал.       — Эй, государь-император, что это ты сопишь у меня под ухом?       — Гай… — Гаосинь наконец поднял лицо и посмотрел на Жушоу.       — Э-э, нельзя на меня так смотреть, — ласково проговорил Жушоу, целуя его в глаза. — Только не в тронном зале.       Гаосинь улыбнулся.       — Вот, это уже хорошая улыбка, — кивнул Жушоу, касаясь большими пальцами ямочек на его щеках. — Не падай духом. Как ты противостоишь цзэнцзуфу в унылом настроении?        — Пойдём ко мне, велю подать обед.       — Я больше хочу сейчас кое-что другое, — вкрадчиво проговорил Жушоу.       Гаосинь аккуратно убрал печать, неторопливо свернул указ и сложил его в драгоценную шкатулку. Благодаря Жушоу, к нему вернулось присутствие духа. Как бы ни был силён цзэнцзуфу, у него не может не быть уязвимых мест. Путешествие по Поднебесной должно сблизить их, а значит, приоткрыть Гаосиню слабости ушедшего на покой государя. Тогда Гаосинь станет сильнее и отыщет способ разорвать связь с цзэнцзуфу, неотступно держащую его. Он сумеет. Он должен суметь.       — Что больше всего огорчает, — заметил он, пряча шкатулку с указом. — Так это невозможность видеться с тобой регулярно. Годы моего правления Поднебесной избаловали меня.       — Если ты придумаешь, как передавать мне вести о себе, — Жушоу с умилением и даже некоторым самодовольством смотрел на Гаосиня, снова ставшего спокойным и деловитым. — Я смогу в любое время тебя отыскать. Ты ведь придумаешь: ты такой умный.       — Твоё мнение о моём уме очень лестно, — ласково улыбнулся Гаосинь. — У меня даже появилась кое-какая идея.        — Что за идея? — оживился Жушоу.       — Светлячки.       — Светлячки? — недоумённо протянул Жушоу. — Очень романтично, конечно. Но они ведь живут так мало. И к тому же бывают лишь в пятом месяце.           — Если особым образом изменить их природу, — задумчиво проговорил Гаосинь. — Они станут и сильнее, и долговечней. Я ещё потренируюсь, и они всегда смогут найти тебя и сообщить новости обо мне.       — Светлячки-то? — рассмеялся Жушоу. — Они же крошечные. И говорить не умеют.       — Что-нибудь придумаю, — пообещал Гаосинь. — Я же такой умный, — он подмигнул Жушоу.       — Обожаю тебя, — Жушоу схватил его в охапку и тесно прижал к себе. — А-Синь…       — И я тебя, Гай, — Гаосинь, высвободив руку, коснулся щеки Жушоу.       Новый год нёс перемены, лишь сеть голубого неба по-прежнему тянулась в бесконечность.

***

      Чуньюю исполнилось пятнадцать. Простая отшельническая жизнь на горе Сююйшань вдвоём с наставником пришлась ему по душе. В покое и тишине мир раскрывался перед ним ещё яснее и ярче. Он видел милость Творца во всём творении, и это наполняло его душу восторгом.       Впрочем, их отшельническая жизнь не была такой уж уединённой. К Ди-таю часто приходили в гости его прежние ученики из людей и духов, предпочитающих суете мира тишину и покой, а также в начале нового года собирались все окрестные добрые духи, чтобы почтить наставника и помолиться с ним Великому Владыке о благоденствии Поднебесной.       Сейчас, в середине первого месяца, они начали потихоньку разбредаться по своим местам обитания. В крошечном домике Ди-тая остались только Сю — дух странствий и покровитель путешественников и царевич Цяо — ученик Ди-тая, которого Ди-тай сам подобрал однажды в сотне ли от Лояна. Это была любимая история царевича, он готов был рассказывать её бесконечно. А Чуньюй любил слушать.       Дело в том, что царевич Цяо с младенчества был непоседливым, любознательным и самостоятельным существом. Он умудрялся сбежать от десятка нянюшек по десять раз в день и каждый раз оказывался в разных уголках сада или дворца. Как бы за ним ни следили, ему всегда удавалось обвести своих соглядатаев вокруг пальца.       И однажды он даже за ворота дворца вышел, прогулялся по городу, устал, заснул где-то в подворотне, проснулся на закате, совершенно позабыв, с какой стороны шёл. Но, будучи человечком очень независимым, он не стал спрашивать дорогу, а просто пошёл куда глаза глядят и так оказался за стенами города. Открывшийся взору простор привёл мальчика в такой восторг, что он и вовсе позабыл о доме и побежал вприпрыжку по дороге. Впереди маячили горы, покрытые кудрявым лесом всех оттенков зелёного, солнце садилось, в небе покоились облака, золотые и красные с белыми краями, как вино из гаоляна, которое любил пить его отец, налитое в чарки из тончайшего фарфора, — такие же яркие, праздничные…        Он и прежде знал, что летать совсем не трудно: стоит лишь захотеть по-настоящему. Теперь он очень захотел и, поднявшись почти к самым облакам, увидел примерно в сотне ли прекраснейшее место, где среди поросших лесом гор обронённым переливчатым шёлком лежала река. Это было ущелье Лунтан. Он ахнул и устремился туда, ничуть не заботясь о расстоянии.       Солнце село, сгустились сумерки, земля потемнела, и малыш Цяо растерялся: куда лететь? Вот тогда-то Ди-тай и поймал его. Он как раз направлялся в Лоян, и о необычном летающем мальчике ему рассказали птицы. Юный царевич, хоть и растерялся, но ничуть не испугался, и, встретив слушателя, обрушил на него поток своих впечатлений, сбивчивых и косноязычных. В конце концов, Ди-таю удалось выяснить, откуда взялся этот удивительный ребёнок, и ближе к полуночи он прибыл во дворец со спящим царевичем на руках.       Хотя Цяо и был не единственным сыном Лин-вана, к тому же младшим и самым, кажется, бестолковым, о нём очень волновались родители. Весь дворец ходуном ходил, по саду бегали служанки с фонарями, слуги прощупывали и проверяли все пруды в парке…       Царевича уложили в постель, а его спасителя накормили и напоили, расспрашивая, где и как тот отыскал их непоседливого сына. Ди-тай не стал рассказывать, что малыш Цяо летал по небу в сотне ли от дворца, чтобы совсем уж не пугать встревоженную матушку. Он просто предложил взять ребёнка в ученики. Этому необычному мальчику, безусловно, и наставник нужен был под стать.       — Вот так шицзунь и стал меня воспитывать, — и царевич, давным-давно покинувший свой дворец, залился смехом.       — Но так и не смог воспитать, — заметил Ди-тай шутливо, покачав головой.       — Ну не скажите, наставник! — горячо возразил Цяо, отчаянно замахав руками, так что чуть не сбил чашки с чаем. — Вы научили меня, наблюдая, часами сидеть на одном месте.       — Ты и в этом никогда не знал меры, Ванцзы, — заметил Ди-тай. — Наблюдая за насекомыми, ты стал в них превращаться.       Царевич рассмеялся, запрокинув голову:       — Что же в этом такого плохого?       — В общем-то, ничего. Однако помнишь, как тебя чуть ящерица не съела?       — Наставник! — взмолился Цяо, закрывая раскрасневшееся лицо рукавами, смахнув при этом со стола блюдечко сушёных абрикосов. — Не смешите меня. Это было очень щекотно.       — Ванцзы… — Ди-тай слабо улыбнулся, собирая рассыпавшиеся фрукты. — Посидел бы ты спокойно.       — Я не могу, вы же знаете, — покаянно проговорил царевич, неожиданно посерьёзнев.       — Помните, как вы велели мне посидеть спокойно, представив, будто я туфля, которой хочется бежать, но пока её не надели на ногу, она неподвижна?       — О, небо! — Ди-тай закатил глаза. — Не напоминай мне об этом. Я чуть с ума не сошёл, пока искал тебя повсюду.       Ванцзы Цяо спрятал в ладонях лицо и затрясся от смеха. Чуньюй недоумённо смотрел на него, пока тот не отсмеялся, но всё же решился спросить:       — Что же тогда произошло?       — Я знаю, — вставил Сю. — Я как раз гостил тогда у наставника и тоже, можно сказать, опрокинул корзины и перевернул сундуки в поисках этого находчивого царевича. И когда я обнаружил под лестницей одинокую туфлю, я заподозрил кое-что…       — Мой впечатлительный ученик превратился в туфлю и уснул, — вздохнул Ди-тай.       — Простите, наставник, — умоляюще протянул Ванцзы Цяо.       — Простил я тебя уже давно, — Ди-тай погладил ученика по спине. — Не понимаю, как ты живёшь один? Кто за тобой присматривает? Тебе непременно нужно найти ученика.       — Наставник! — с укором проговорил Ванцзы Цяо. — Имейте человеколюбие. Пожалейте того беднягу, которого вы обречёте на жизнь со мной. Кто же такое выдержит? Я ведь не просто так ушёл из дворца. Тяжко им там со мной было. Только учитель Фуцю-гун ещё кое-как меня терпел, пока не умер.       — Хорошо, поговорим об этом позже, — согласился Ди-тай и шутливо добавил. — Мне надо приготовить поесть. От общения с вами почему-то просыпается аппетит.       — Я помогу! — Чуньюй вскочил на ноги.       — Собери пока со стола, Чунь-эр, и позаботься о чайной утвари. Потом приходи на кухню.        Однако оказалось, что мука закончилась и риса больше нет. Сю вызвался сходить в селение у подножия горы, прихватив Чуньюя для компании.       — Шушу! Вы ведь расскажете что-нибудь о своих путешествиях?       — Конечно, расскажет, — вставил Ванцзы Цяо. — Он тебя для того и берёт. Как благодарного слушателя.       Ди-тай предостерегающе глянул на Сю, который в ответ многозначительно приподнял брови. Ди-тай посмотрел вопросительно: что хотел выразить Сю этим жестом? Но тот сделал вид, будто не заметил немого вопроса наставника.       — Э-э! — расхохотался Ванцзы Цяо. — Что это за немые разговоры? Что за тайны у взрослых от детей?       — Ванцзы, — строго заметил Ди-тай. — Тайны на то и тайны, чтобы о них помалкивали.       — Не похоже, что господин Сю так считает…       — Цыц! — шикнул на царевича Сю. — Как женщина с длинным языком: губы шевелятся, язык болтается.       — Наставник! Он обзывается.       — Ванцзы, пожалуйста, угомонись ненадолго, — Ди-тай погладил царевича по голове. — Пойдём лучше сыграем что-нибудь вместе.       — Песню восьми ветров, — Ванцзы Цяо достал из рукава свой шэн.       — Но я тоже хочу послушать, — заметил Чуньюй.       — Мы потренируемся и сыграем тебе, когда вернёшься, — сказал Ди-тай. — Ступайте уже, а то мы так без ужина останемся.       — Это говоришь ты, — улыбнулся Сю. — Тот, кто вообще не нуждается в пище.       — Послушайте, с вами очень хорошо и весело, но нет ни капли покоя, — вздохнул Ди-тай. — Мы с А-Цяо хотели посидеть в тишине, помузицировать вдвоём… И что же?       — Уходим-уходим, — рассмеялся Сю. — Идём, Чунь-эр. Нам тоже есть чем заняться и о чём поболтать.       Сю рассказывал о своих путешествиях по Восточному запределью, о диковинных животных, которых видел на полуострове, об удивительных духах островов. И не смог удержаться и не сообщить, как отзываются о наместнике императора в Тяньчжоу, как трепещут перед ним, как ненавидят. Чуньюй был опечален и глубоко задумался над тем, как следует поступить.       В селении они встретили юношу с корзиной за плечами. Он расспрашивал местных жителей о горе Сююйшань, искал проводника. Они разговорились, и выяснилось, что юноша по имени Цуй Вэньцзы разыскивает царевича Цяо, желая поступить к нему в ученики.       — Как тебе только это могло прийти в голову? — недоумевал Сю.       — Я слышал, он достиг таких высот духа, что ничто земное его не держит. К тому же он разбирается в травах. А это особенно меня интересует.       — Если тебя интересуют лекарственные травы и их применение, разве не лучше обратиться к Бэйфа из местечка Миньюань? — спросил Сю.       — Но господин Бэйфа — дух, сын самого Белого владыки! Разве станет он брать в ученики простолюдина вроде меня?       — Он бы взял, — заметил Чуньюй.       — Но раз уж царевич Цяо сейчас на горе Сююйшань, и вы как раз к нему идёте, то почему бы мне не спросить для начала его? Может быть, мы понравимся друг другу… — предположил Цуй Вэньцзы.       — О-о, в этом я не сомневаюсь, — улыбнулся Сю.       Так они привели на гору ещё одного гостя.       Когда Цуй Вэньцзы сообщил царевичу, что мечтает поступить к нему в ученики, тот стал ненадолго задумчив и даже серьёзен. Пока Ди-тай готовил ужин, Ванцзы Цяо тихо сидел и внимательно слушал рассказы Цуй Вэньцзы. Сю даже предположил, что царевич, погрузившись в созерцание жизни своего будущего ученика, превратится в его матушку или, скорее, в любимую собаку.       — Ему пора становиться серьёзнее, — заметил Ди-тай. — Учиться брать на себя ответственность. Нельзя всю жизнь вот так перелетать с ветки на ветку и хохотать до упаду.       — Почему? — спросил Чуньюй. — Ты же сам говорил, что у каждого свой путь. Может, быть таким беспечным — это и есть путь царевича Цяо?       — Вот и увидим.       Сам Чуньюй тоже весь вечер был погружен в свои мысли. Когда после ужина обитатели горы Сююйшань и их гости сидели на крылечке, любуясь закатом, Ди-тай наконец спросил Чуньюя, о чём он так сосредоточенно размышляет.       — Господин Сю рассказал мне…       — Всё-таки ты ему рассказал, — с упрёком сказал Ди-тай, строго глянув на Сю.       — Почему я должен был от него скрывать? Он уже большой и вполне имеет право знать о том, что происходит в мире.       — Поведение его братьев не имеет к нему отношения, — оборвал Ди-тай.       — А я считаю, что имеет, — заспорил Сю. — Кто, кроме него, может сказать правду императору?       — Мне нужно как можно скорее отправиться в Тяньцзин! — горячо заявил Чуньюй.       — И что же ты скажешь, что ты будешь делать, Чунь-эр? — мягко спросил Ди-тай.       — Всё расскажу государю.       — Во-первых, думаю, ему ежегодно доносят о делах в Восточном запределье. Слухи о поведении третьего принца не могут не достигать его ушей. К тому же он и сам прекрасно знает, каков характер его третьего сына. Вряд ли твои жалобы что-то изменят, — возразил Ди-тай. — И он легко сможет придраться к тому, что ты не имеешь доказательств.       — Ну тогда надо просто самим отправиться туда, посмотреть, что там происходит, и доложить государю, — упрямо заявил Чуньюй.       — Ты же понимаешь, что отсутствие доказательств стало бы лишь отговоркой, — вздохнул Ди-тай. — Всё гораздо сложнее, Чунь-эр, — Ди-тай ласково погладил юношу по щеке. — Думаю, в общем, государя устраивает такой наместник, как Таоу. То, что он обижает отдельных духов и людей, — мелочь по сравнению с тем, что он справляется с управлением государством.       — Но как это можно совмещать? — возмутился Чуньюй. — Разве доброта и справедливость не главные достоинства правителя?       — Только не доброта, — рассмеялся Сю. — Где ты встречал доброго правителя?       — Дедушка! Владыка Тайхао! Дядя Чун, наконец! — воскликнул Чуньюй.       — Вот и всё, — подвёл итог Сю.       — Лучше просто держаться подальше от этого всего, — улыбнулся Ванцзы Цяо. — Что я и сделал.       — Да… Но что же делать с братом? — с тревогой спросил Чуньюй. — Неужели оставить всё так?       — Отправиться в путешествие мы можем, — мягко отозвался Ди-тай. — Ты хочешь?       Чуньюй кивнул.       — Ну и я с вами, — сказал Сю. — А ты, брат Вэньцзы?       — Я… — Цуй Вэньцзы робко глянул на царевича.       — А мы с Вэньцзы отправимся ко мне на гору Коушишань. Так ведь, ученик?       — Учитель! — Цуй Вэньцзы поклонился.       — Вот и хорошо, что вы так быстро договорились, — улыбнулся Ди-тай. — Теперь будет кому о тебе позаботиться. Братец Цуй, береги его.       — О, наставник! Как драгоценную жемчужину в ладони! — отозвался Цуй Вэньцзы серьёзно.       Царевич так и покатился со смеху:       — Смотри! Ловлю тебя на слове!       — О нет, — простонал Сю, хватаясь за голову. — Теперь он превратится в жемчужину…       — Брат Цуй, — тихо сказал Чуньюй. — Будь очень внимателен. Царевич ужасный проказник.       — Всё про меня рассказали! — шутливо возмутился Ванцзы Цяо. — Никаких больше нет секретов у меня от ученика.       — Учитель, — виновато улыбнулся Цуй Вэньцзы. — Я ничего не понял.       — Вот и хорошо. Значит, я буду устраивать тебе сюрпризы каждый день, — царевич даже потёр ладони, предвкушая. — Ну и весёлая жизнь у меня начнётся!       — Мне тебя даже жаль, — заметил Сю, вставая. Он похлопал Цуй Вэньцзы по плечу и ушёл в дом.       — Я ничего не понял, — повторил тот, беспомощно глядя на Чуньюя.       — Да ты всё поймёшь со временем, — бодро отозвался Ванцзы Цяо. — Идём лучше спать. Идём, я тебе на кухне постелю.       Когда они ушли, Ди-тай сжал в ладонях холодные пальцы Чуньюя, подышал на них:       — Только сейчас заметил, как легко ты одет. Плохой из меня учитель.       — Нет, наставник! Я и сам это заметил только сейчас. До сих пор мне было жарко.        — Ты слишком взволнован. Сегодня многое произошло. Ступай спать.       — Наставник, — Чуньюй прижался к Ди-таю, и тот укрыл его краем своего плаща. — Я хочу посмотреть, как ты говоришь с Великим Владыкой.       — Тогда ступай в дом, возьми грелку для рук и оденься потеплее. И не сиди до утра: как начнёшь дремать, ложись в постель. Договорились?       — Хорошо, наставник! — Чуньюй вскочил и нырнул в сонную темноту дома. Но, тут же выглянув, вдруг спросил:       — Наставник, а правда, что у тебя есть крылья, или это только кажется?       — Это часть моей духовной сущности, которая принимает такую видимость здесь, на земле, когда я стою перед Великим Владыкой, — улыбнулся Ди-тай. — Ты ради крыльев хочешь посмотреть на то, как я говорю с Ним?       — Нет, не только. Но это очень красиво, — Чуньюй шагнул за порог. — Подожди меня, я быстро!       Ди-тай посмотрел на ледяную луну, мерцающую сквозь прозрачные бегущие облака, и спустился с крыльца к столетнему камфорному дереву, в плотных листьях которого запутался  мягкий холодный ветерок, уже несущий дуновение весны. Новый год сулил странствия и тревоги. Но в руках Великого Владыки даже страшные бедствия обретали иной, тайный, глубокий смысл и любое горе обращалось несказанной радостью.