Вопросы к небу

Действующие лица:

Чжун — старший сын Чжуаньсюя и Маньюэ. Чжи — советник императора. Таоу — третий принц, второй сын Чжуаньсюя и Маньюэ. Четвёртый принц — третий сын Чжуаньсюя и Маньюэ. Ванлян — пятый принц, четвёртый сын Чжуаньсюя и Маньюэ. Сяоэргуй — шестой принц, пятый сын Чжуаньсюя и Маньюэ. Жушоу (Гай) — помощник владыки Западного предела. Гаосинь (Ди-ку) — второй император Поднебесной. И — сын Чжинюй и Нюлана. Чанъэ — жена И. Чанъи — сын Хуан-ди, дед Чжуаньсюя. Паньгу — пёс Гаосиня. Янчунь — дочь Гаосиня. Фан-ван (Шургуу-хан) — предводитель цюань-жунов. Цан Цзе — придворный историограф. Шоушань Хуан-ди — ушедший на покой император. Цзян Юань, Цзяньди, Цинду, Цзюйцзы (Чанси) — жёны Гаосиня. Яньбо, Шичэнь, Хоуцзи, Се, Чжи, Яо — сыновья Гаосиня.

***

      В отсутствие императора всеми делами Поднебесной занимался его старший сын Чжун. Чжун был умным и спокойным, он и во времена земного правления Чжуаньсюя помогал отцу с делами, а оказавшись в Небесной столице, взял на себя повседневные заботы, поскольку император занимался подготовкой к походу. При Чжуне всё шло хорошо. Он со всем справлялся, не мог совладать лишь со своими бестолковыми младшими братьями. Третий, четвёртый, пятый и шестой принцы отличались отвратительным нравом: своевольные, жестокие, упрямые. Они постоянно донимали и духов — обитателей столицы, и людей. Чжун частенько получал жалобы на братьев, но никакие увещевания и запреты на них не действовали.       Таоу — третий принц — славился беспримерной жестокостью. В «Книге о чудесном и необычном» о нём впоследствии написали: «Он бесчинствует по всей пустыне, зовут же его Таоу — упрямый, Аохэнь — свирепый или Наньсюнь — непокорный». На самом-то деле, это люди потом уже придумали о нём разные небылицы и наградили невероятной внешностью гигантского тигра с человеческим лицом и клыками в чжан длиной. Выглядел он как человек, но был чрезвычайно вспыльчив и, обладая невероятной даже для небожителя силой, поддавшись порыву бешенства, мог разорвать на части человека или духа. Потому-то и говорят, будто он жил в пустыне, ведь едва он где-то появлялся, народ бежал прочь со всех ног. Лишь Чжуаньсюй мог заставить его образумиться, и то надолго этих вразумлений не хватало: проходило время, и Таоу снова принимался за своё.       Четвёртый, пятый и шестой принцы, хоть и были ещё совсем юны, в своеволии и упрямстве не уступали старшему брату. На них люди жаловались постоянно. Они не могли усидеть в Небесной столице, их так и тянуло к смертным.       Четвёртый принц поселился в окрестностях реки Цзяншуй и постоянно третировал местное население, насылая лихорадку. Духи, поставленные Гаосинем следить за порядком среди блуждающих по земле демонов, регулярно отлавливали его и возвращали в небесный дворец. Впрочем, недолго он там оставался и снова отправлялся мучить людей.       Пятый принц, Ванлян, поселился в реке Жошуй, но не той, что течёт в предгорьях Куньлуня, а той, что орошает далёкие степи Западного предела. Он подражал человеческому голосу и завлекал, запутывал людей, а потом хохотал над тем, как они блуждают и не могут найти дорогу к стойбищу. Жушоу постоянно приходилось иметь дело с этим племянником, и только его Ванлян слушался и уважал. Впрочем, это совершенно не мешало ему вредить людям, потому Жушоу его ловил и возвращал на небеса.       Что касается шестого принца, то за гадкие проделки и пристрастие к жизни по углам человеческих домов, его прозвали Сяоэргуй — «бес маленьких детей». Он обожал пугать малышей до онемения, до икоты, и насылать болезни на тех, в чьём жилище поселился. Он блуждал по четырём пределам Поднебесной, и поймать его было сложнее всего.       Когда в очередной раз четверых непутёвых принцев водворили в столицу, советник Чжи порекомендовал Чжуну запереть их в Пагоде Юаньгуан хотя бы до возвращения его величества. Терпеть их выходки не мог уже никто: ни люди, ни духи, ни боги. Так Чжун и поступил, и через некоторое время узники Пагоды Вечного сияния взмолились, прося управы на четверых принцев. Даже стражники, охранявшие Пагоду Юаньгуан, страдали от этих заключённых.       Сяо И, вернувшись с дежурства, жаловался жене:       — Это какое-то проклятие, а не работа! Попрошу, чтобы государь взял меня в следующий поход. Лучше умереть на поле брани от вражеского меча, чем у дверей тюрьмы от отвращения.       — Что случилось, И-лан? — ласково спросила Чанъэ. — Тебя обидел кто-то из пленников?       — Представляешь, один из принцев проковырял дыру в запирающем заклятии и просунул в эту щель язык. Длиннющий такой красный язык — фу! И как раз этот язык оказался на уровне моего лица. Он облизал меня, — Сяо И передёрнуло от этого воспоминания.       — В самом деле, ужасно гадко, — согласилась Чанъэ. — Ты хоть умылся после этого?       — Пришёл домой и сразу умылся, ещё бы!       — Тогда я могу тебя поцеловать! — Чанъэ обняла мужа за плечи. — Может быть, это тебя немного утешит? Только, пожалуйста, не уходи с государем в следующий поход. Не бросай меня!       — Ладно, — улыбнулся И, целуя её. — Ради тебя я готов проходить в стражниках всю жизнь. Но разве ты не хотела бы, чтобы меня повысили в должности? На войне отличиться гораздо проще, чем торча тут, в столице, возле Пагоды Юаньгуан.       — Мне неважно, — отозвалась Чанъэ. — По мне так лучше быть женой простого стражника, чем вдовой генерала.       И она добавила, игриво прижимаясь к нему:       — Тем более, если этот стражник — мой любимый И-лан.       Так, все мечты И о подвигах разбивались о ласки Чанъэ.

***

      Все пленники пагоды Юаньгуан страдали от несносных принцев — все, кроме одного.       Чанъи вся эта суета как будто не касалась: он сидел у окна в своей крошечной камере и смотрел на плывущие по небу облака. Когда к нему заглянул бешеный Таоу, Чанъи лишь обернулся и улыбнулся ему. Его комнатка была настолько мала, что Таоу в ней просто бы не поместился. Третий принц захлопнул дверь и, грозно ругаясь, пошёл дальше.       Ни Ванлян, ни его старший брат не смогли вывести Чанъи из равновесия, сколько ни скакали вокруг него, что ни вытворяли. Он только улыбался, глядя на них, как на резвящихся малышей, слегка отмахивался от назойливых прикосновений, и в его движениях принцы чувствовали великую силу, которая их пугала. Вскоре они оба отстали от Чанъи.       Последним к прадедушке явился шестой принц, который, несмотря на свою зловредность, опасался встречаться со старшими братьями. Он прокрался в комнатушку Чанъи, прошёл мимо её обитателя, будто того и не было, и принялся ковыряться с внешней запирающей печатью. Чанъи наблюдал за ним какое-то время, потом спросил:       — Ваше высочество, что это вы делаете? Неужели выбраться хотите?       — Нет, куда там, — резко отозвался Сяоэргуй. — Мне такую печать не сломать. Просто хочу напугать этого дурака-стражника, который там сейчас дежурит. Он меня больше всех злит.       — Почему же? — поинтересовался Чанъи.       — Рожа больно тупая.              И он расплылся в ядовитой улыбке:       — Хочу подразнить его и глянуть, как он запоёт.       — Ну что ж, — согласился Чанъи. — Если это не опасно для его жизни, то, пожалуй, вы можете себе позволить такую шалость. Юному непоседливому существу находиться в заточении очень трудно.       — Ещё как трудно, — отозвался Сяоэргуй. Чанъи вызвал у него любопытство: он был единственным, кто говорил с ним нормально, без брани, без злобы, а даже с некоторым сочувствием. — Тухлятина! — выругался он, когда печать ударила его по пальцам разрядом колючей энергии. — Ненавижу это всё.       — Что вы хотите, ваше высочество? Может, я помогу вам?       — Ты что, хочешь мне помочь сломать печать?       — Могу попробовать её немного приоткрыть, если вас это утешит, — с улыбкой сказал Чанъи. — И если это не причинит вреда никому.       — Ну сделай, — с вызовом откликнулся Сяоэргуй.       Чанъи подошёл к печати и осторожно убрал несколько линий, в результате чего образовалась щель шириной в указательный палец. Сяоэргуй приник к щели глазом, потом хмыкнул и просунул в неё язык. Снаружи до них донеслись проклятья и брань.       К сожалению, Сяоэргуй не имел чувства меры и слишком долго сидел с высунутым в щель языком. Он ещё не успел засунуть язык обратно, как печать стала восстанавливаться и закрываться, прищемив беднягу. Сяоэргуй взвыл, и Чанъи поспешил ему на помощь, снова приоткрыв печать и вызволив принца. Сяоэргуй плевался кровью и ругался на чём свет стоит, Чанъи подал ему воды. Наконец принц успокоился и, возвращая чашку Чанъи, неуверенно проговорил:       — Спасибо.       — О, не стоит благодарности, ваше высочество. Всё вышло из-за меня, —всплеснул руками Чанъи. — Я как взрослый должен был удержать вас от столь опасного предприятия.       — Предприятия? — Сяоэргуй расхохотался. — Предприятия! Ну ты и сказал!       Он смеялся ещё долго, наконец, отсмеявшись, спросил:       — А ты кто?       — Меня зовут Чанъи. Я ваш прадедушка, ваше высочество.       — Ты — прадедушка? — присвистнул принц. — Да ты моложе отца выглядишь. Моложе старшего брата.       — Заботы о судьбах Поднебесной наложили отпечаток на их лица. Я же беззаботен, потому и выгляжу юным, — Чанъи мягко улыбнулся.       — А-а, — протянул Сяоэргуй. — Я к тебе ещё приду, цзэнцуфу.       — Приходи, — радостно кивнул Чанъи. — Вместе веселее. Верно?

      ***

      В Поднебесной было неспокойно, словно отведённые миру годы благоденствия закончились с правлением государя Гаояна, а птицы фэн и хуан покинули её пределы — распри и раздоры терзали землю. Весной случилось наводнение на севере, а летом — засуха на юге; восток был более-менее спокоен, но на западе восстали племена цюань-жунов, си-жунов и шань-жунов под предводительством Фан-вана.       Эти племена, кажется, не так давно сидели в полуземлянках и промышляли охотой и собирательством. Но вот прошли годы, и они стали дикими кочевниками, у которых нет городов и сёл, они стремительны и смертоносны, и за ними следует беззаконие. Как впоследствии сказано было о жунах в «Чуньцю»: они «живут на траве, ценят богатства и с пренебрежением относятся к земле». Их вождь Шургуу-хан, прозванный народом Поднебесной Фан-ваном — стойким князем, повёл свои орды, подобные полчищам саранчи, к центральной равнине, сметая и разоряя всё на своём пути.       Гаосинь, понимая, что сам не справится с этой напастью, вызвал на помощь Жушоу. На утро был назначен военный совет, и сейчас они сидели, рассматривая карту и тихо беседуя о том, что будут обсуждать на завтрашнем совете. Рядом с Гаосинем лежал Паньгу, которому хозяин небрежно почёсывал шею.       — Мои военачальники уже сталкивались с передовыми отрядами Фан-вана. Говорят, они прирождённые воины. Они непобедимы, — заметил Гаосинь.       — Непобедимых не бывает, — возразил Жушоу.       — Их воины ездят верхом на лошадях, потому они быстрее пехоты и проворнее колесниц. К тому же они идут лавиной и имеют подвижные укрепления из повозок, за которые прячутся в случае опасности и, раздвинув которые, могут неожиданно напасть.       — Не может быть, чтобы их тактика не имела изъяна.       — Как же ты думаешь действовать?       — Посмотрим по обстоятельствам.       — Нужно иметь какой-то план, — сказал Гаосинь. — Хотя бы для того, чтобы предъявить его завтра на совете.       — Ты можешь сказать, что план держишь пока в секрете, — усмехнулся Жушоу.       — Ты шутишь, — нахмурился Гаосинь. — А между тем положение отчаянное. Я почти готов высказать какую-нибудь безумную идею, вроде такой: кто принесёт мне голову Фан-вана, тому отдам в жёны дочь.       — Не говори глупостей, — ласково улыбнулся Жушоу. — Мы что-нибудь придумаем.       — Ты же понимаешь, я не очень разбираюсь в военном искусстве, — вздохнул Гаосинь. — Выскажи хоть какие-то предположения.       — Например, обойти укрепления и напасть с тыла? Тут как раз хороша пехота. Пусть часть колесниц идёт напролом, когда они попытаются отступить, возникнет сумятица, конные воины врага замедлятся и замешкаются, а часть пеших воинов тем временем зайдёт сзади и ударит в тыл.       — А если что-то пойдёт не так? — спросил Гаосинь.       — На войне постоянно что-то идёт не так. Это касается не только нас, но и наших врагов, — хмыкнул Жушоу.       — Ох, я всё же склоняюсь к идее головы Фан-вана в обмен на дочь, — улыбнулся Гаосинь. — Это примерно настолько же безумно как то, что предлагаешь ты.       — Давай используем и то, и другое. Может, что и сработает, а? — Жушоу подмигнул ему. — Ну же, не волнуйся. Всё наладится.       — Послушай, а куда сбежал Паньгу? — удивился Гаосинь. — Только что же был здесь.       — Мало ли, какие у него собачьи дела, — махнул рукой Жушоу. — Что ты забеспокоился?       — А вдруг он решил, будто если принесёт мне голову Фан-вана, сможет жениться на моей дочери? — с шутливой тревогой спросил Гаосинь.       Жушоу рассмеялся:       — Похоже, ты переутомился и переволновался, если тебя посещают такие сумасшедшие идеи. Успокойся, не переживай. Иди ко мне…       …Открыв глаза на рассвете, Гаосинь встретился взглядом с остановившимся взором мёртвой головы Фан-вана; чуть поодаль, навострив уши, лежал довольный Паньгу и, преданно глядя на хозяина, слегка повиливал хвостом.       — Ну что? — сонно пробормотал Гаосинь, потрепав собаку за ухом. — Сбываются мои самые безумные предположения? Ты хочешь жениться на Янчунь?       Пёс согласно рыкнул.       — А что она об этом думает, ты поинтересовался?       Паньгу захлопал хвостом по полу и, поскуливая, облизал руку Гаосиня.       — Я знаю, что она к тебе не равнодушна, однако брак — серьёзное дело. Тебе придётся каким-то образом хотя бы частично стать человеком, — сказал Гаосинь, присаживаясь в постели. — Ты знаешь, как?       Паньгу вскочил, заплясал на месте, всем своим видом давая понять, что у него есть идеи по этому поводу. Потом ткнулся носом в живот Гаосиню, прихватил зубами рукав нижнего ханьфу, потянул, яростно размахивая хвостом, торопя подняться.       — Иду, иду, к чему такая спешка? — рассмеялся Гаосинь.       Паньгу вывел хозяина из шатра и, обернувшись на запад, залаял.       — Ты считаешь, будто кто-то на западе знает, как тебе помочь? На горе Куньлунь?       Паньгу радостно подпрыгнул и встал лапами на плечи Гаосиню.       — Хорошо, Паньгу, — вздохнул Гаосинь. — Если гибель Фан-вана поможет мне победить, я сделаю всё, чтобы ты мог жениться на Янчунь.        Паньгу облизал лицо хозяина, тот усмехнулся, отталкивая собаку.       — Принесёшь эту голову на военный совет, чтобы все видели, кто у нас герой.       Паньгу взволнованно гавкнул, пробежал в восторге несколько кругов по лагерю и вернулся в шатёр господина.       Гибель предводителя отрицательно сказалась на организации жунов, в лагере которых не было единства. Лишь главенство Шургуу-хана, объединившего под своей рукой несколько племён, удерживало их вместе, заставляло действовать сообща. Вожди племён перед битвой перессорились, выясняя, кто из них самый главный, на четыре разделились, на пять разорвались. О слаженности действий речи не шло: все действовали вразнобой. Их атака захлебнулась, оборона развалилась, а зашедшие в тыл воины осыпали стрелами скрывшихся за телегами противников. Войско жунов было разбито и обращено в бегство.       Вернувшись в столицу и отпраздновав победу, Гаосинь был вынужден вновь задуматься о требовании Паньгу. Если бы Янчунь отказалась, вопросов бы не возникло, но принцесса была рада вести о предстоящем замужестве, так что пришлось Гаосиню размышлять над тем, кого из сыновей и придворных отправить на Куньлунь просить совета у мудрого Цан Цзе и учёной Сюань-нюй.       Когда Гаосиню было семнадцать, Хуан-ди благословил его брак с девой из рода Ютай по имени Цзян Юань. Она родила ему мальчиков-близнецов, которые постоянно ссорились и дрались; находясь рядом, они не могли спокойно разговаривать и принимались браниться на чём свет стоит, а когда их разводили по разным комнатам, благовонная палочка не успевала сгореть, как они неизменно оказывались рядом и снова принимались за своё. Этих юношей по имени Яньбо и Шичэнь ещё Хуан-ди отправил из Небесной столицы, завещав одному управление небесным городом Саньсин над Восточным пределом, а второго отправив на запад в Дася, где он жил во дворце Шэньсин. Больше братья не встречались: приставленные к принцам придворные и гвардия присматривали за ними очень внимательно, к тому же занявшись делом, юноши так увлеклись управлением вверенными им территориями, что забыли друг о друге и о своей непримиримой вражде.       И всё же возвращать в столицу хоть одного из них было опасно: второй мог позавидовать, разгневаться, и тогда отношения между ними пришлось бы улаживать снова.       Но поскольку у Цзян Юань больше не было детей, Хуан-ди настоял на том, чтобы Гаосинь подыскал себе вторую жену. Инспектируя Четыре предела, в области Цзоуту Гаосинь встретил удивительную девушку. У неё была такая лёгкая походка, что казалось, будто она ходит, не касаясь земли, когда она смотрела на собеседника, ему мерещилось дуновение прохладного ветра, развеивающего окутавшие девушку нежные облака. Словом, эта дева из рода Юсун, названная Цзяньди, оказалась необыкновенной и вполне достойной жить при дворе Хуан-ди в Небесной столице. Однако и она не родила Гаосиню сына. Янчунь как раз и была их дочерью.       Ещё двух жён Хуан-ди подобрал Гаосиню сам. Это была Цинду из рода Чаньфэн и Чанси, названная Цзюйцзы по своему роду (чтобы её не путали с женой Ди-цзюня).       Интересно, что после того, как в дом Гаосиня вошли две младшие жены, все четыре его жены понесли примерно в одно время, и каждая в свой срок родила сына. Цзян Юань родила Хоуцзи, Цзянди — Се, Цинду — Чжи и Цзюйцзы — Яо. Все четверо мальчиков отличались благоразумием и талантами, их связывала самая преданная братская любовь, и объединяло чрезвычайное почтение к отцу и прапрадеду.       Потому, узнав о затруднениях Ди-ку, юноши вызвались отправиться на Куньлунь вчетвером и разузнать всё о разрешении щекотливой ситуации с замужеством сестры.       Хуан-ди очень обрадовался юношам, расспрашивал их о делах отца, а узнав об истории с Паньгу, задумчиво проговорил:       — Недавно Цан Цзе гадал мне на панцире черепахи, и вот оказывается, что предвещали трещины на пластроне. Как он говорил? Не припомню. Пойдите спросите у него: он всё вам растолкует.       Цан Цзе сидел в полумраке библиотеки и при слабом свете светильника изучал какие-то записи. Царевичи, войдя, поклонились наставнику, и он приветствовал их. Не успели они и слово молвить, как Цан Цзе заговорил:       — Накройте пса золотым колоколом и подождите семь дней. Велите сестре не суетиться и не беспокоиться: если она заглянет туда раньше, собака не сможет превратиться в человека.       Вернувшись, братья всё рассказали отцу. Тот велел отлить большой золотой колокол и накрыть им Паньгу.       Однако как братья ни присматривали за сестрой, нетерпеливая, обеспокоенная тем, что её жених не ел уже несколько дней, она всё же улучила случай приподнять тяжёлый колокол (что говорит о недюжинной силе этой прекрасной девицы). Паньгу уже почти совершенно сделался человеком, лишь голова его оставалась собачьей. Превращение остановилось, и царевна должна была выйти замуж за псоглавца. Впрочем, девушку это ничуть не расстроило: она любила Паньгу и в виде пса, а уж когда он стал почти человеком, любовь её лишь умножилась. В конце концов, преданность, верность, доброта, ум, сила и ловкость — всё это осталось при нём. А уж какая у мужа голова — не так важно.       Паньгу забрал свою молодую жену в Южные горы, и там они жили в мире и согласии. Говорят, от них пошёл народ шэ, почитающий Паньгу как первопредка, который ещё долгие столетия воспевал Паньгу в своих песнях:       …Золотого червяка длиной в три цуня       В золотое блюдо положили,       Положили в золотое блюдо,       По три раза в день смотреть ходили,       Как червяк на драгоценном блюде вырос.       Превратился он в дракона-пса длиной в три чжана,       В золотого пса-дракона превратился,       На его блестящей яркой шкуре       Пятна в три ряда переливались,       Так красивы были эти пятна,       Разноцветные по золоту узоры,       Пса велел великий император       Звать прекрасным Золотым драконом…