Вопросы к небу

Действующие лица:

Баоцзян — дух гор Куньлунь. Яюй — друг Баоцзяна. Шестеро наставников — У-пань, У-ди, У-се, У-ло, У-фань, У-сянь — шестеро шаманов с горы Куньлунь, учителя Яюя и Баоцзяна. Чисун-цзы — бессмертный с гор Куньлунь, наставник Шао-нюй. Шао-нюй — дочь Янь-ди, ученица Чисун-цзы. Цзинвэй (Нюй-ва) — младшая дочь Янь-ди. Яо-цзи, госпожа Юньхуа — дочь Янь-ди, фея горы Ушань (Горы шаманов). Хуан-ди — небесный император. Гаосинь — воспитанник и помощник Хуан-ди. Жушоу (Гай) — сын Шаохао, друг Гаосиня. Чун (Гоуман) — сын Шаохао, помощник владыки Восточного предела, правитель Острова птиц. Шаньшэнь — воспитанница Фуси, жена Чуна. Чжулун — дух горы Чжуншань, дракон. Гу — сын Чжулуна, придворный Дунхай Лунвана. Циньпэй — приятель Гу. Эрфу — приятель Гу и Циньпэя. Чжи-нюй — дочь Хуан-ди. Ню-лан — муж Чжи-нюй, сын князька приграничного племени на Северо-западе Поднебесной. И — сын Чжи-нюй и Ню-лана. Ци-сяньнюй — дочь Чжи-нюй и Ню-лана. Чанъэ — девушка из свиты Чжи-нюй, жена И.

***

      Когда закончилась война, Баоцзян и Яюй вернулись на Куньлунь к наставникам. Баоцзяну не терпелось разыскать Цзинвэй, но бессмертный Чисун-цзы погрузился в медитацию в одной из пещер Куньлуня, и Шао-нюй, оберегая его покой, занималась самосовершенствованием. Цзинвэй она отправила к сестре на гору Ушань, чтобы не путалась под ногами.       Шестеро наставников требовали от Баоцзяна и Яюя возобновления тренировок, прерванных войной. Возможность повидаться с Цзинвэй откладывалась и откладывалась, и Баоцзян временами терял свою жизнерадостность. Он без конца жаловался Яюю на разлуку с милой, и Яюя это тревожило и волновало так сильно, что ни днём, ни ночью он не имел покоя. Он мог бы рассказать обо всём учителям, но эта девушка, забравшая все помыслы друга, беспокоила его, казалась ему источником опасности и боли для Баоцзяна. От гибельной горечи так хотелось уберечь своего шиди…       Яюй пытался растормошить Баоцзяна, таская его по чудеснейшим местам Куньлуня и окрестностей. Все свои любимые места они обошли. Недалеко от садов Сюань-пу текла прекрасная Хуайцзян — Река акаций, как раз пышно цветущих сейчас по берегам и сладким ароматом наполняющих воздух.       Белые цветы устилали землю, опадали в воду и дрожали на волнах, приткнувшись к зарослям тростника, отражённые облака смешивались с цветами, и Баоцзяну хотелось делить эту красоту не только с другом, но и с Цзинвэй.       Они сидели в густой тени деревьев у озера Цзицзэ, светящегося тусклым серебром. Дальний берег его соприкасался и сливался с небом. Над озером кружили и тревожно кричали синие птицы одинокой богини Нюйва, давным-давно поселившейся на Куньлуне. Временами одноглазые трёхногие рыбы цзао, касаясь поверхности воды, рисовали прозрачные круги. Причудливый мир, поглощённый тишиной, оставался прежним, но больше не мог даровать радости и утешения.       Баоцзяна не так волновала необходимость ждать: он мог бы ждать хоть вечность, если бы она у него была. Страшнее всего было ощущение невозвратности времени: оно утекало, его уносил оборванными лепестками ветер — с каждым вздохом его становилось всё меньше. Всё меньше мгновений, которые он хотел бы провести с Цзинвэй.       Яюй с тоской понимал, что чувствует Баоцзян, и сокрушался, что девушка, лишь раз накормившая друга водяными каштанами, стала для него содержанием жизни. Яюй ничем не мог ответить на это. В окрестностях Куньлуня не росли водяные каштаны. Берега пустынных мифических рек покрывали диковинные травы, из которых можно было приготовить зелье забвения, но исцеления они не давали.       Тренировки шли очень плохо: Баоцзян и Яюй, каждый в своих мыслях и заботах, почти не могли сосредоточиться на самосовершенствовании.       Наставники недоумевали: им-то казалось, что после тревог войны тренировки должны были вернуть юношам спокойствие и умиротворение. Наконец учитель У-пань не выдержал и пригласил учеников выпить чаю на берегу озера Яочи, прекрасного, как отшлифованный нефрит. Такие чаепития прежде всегда действовали на юношей благотворно.       Не торопясь У-пань разложил и расставил чайную утварь, Яюй привычно растопил жаровню, Баоцзян принёс воду и процедил её. Наставник медленно прокалил чайный блин, остудил и подал Яюю, чтобы тот разбил его молотком. Затем Баоцзян стал перетирать в тёрке кусочки спрессованных листьев, учитель уже подготовил ступку, чтобы растолочь чайную крошку ещё мельче. Тем временем Яюй следил за водой в котле, и как только начали всплывать первые жемчужные пузырьки, отлил воду в чашу и добавил немного соли. У-пань насыпал измельчённые до размера зёрнышек риса чайные листья и сидел, помешивая отвар щипцами и подливая время от времени воду, предотвращая бурное кипение.       Всё это было так привычно, что учителю и ученикам не нужны были слова. Наконец, разлив чай по чашкам, наставник У-пань посмотрел на своих учеников. Яюй с тревогой глядел на Баоцзяна, обычно тяготившегося долгим молчанием и даже во время чайной церемонии умудрявшегося что-то рассказывать или расспрашивать наставника.       Сегодня Баоцзян не проронил ни слова, лишь время от времени вздыхал, рассеянно обводя глазами заросли ланганя и нефритовую гладь озера.       — Вот уже не первая луна пошла на убыль, дети, с тех пор как вы вернулись, а печали не оставляют вас, — покачал головой У-пань. — Окунувшись в суету мира, вы отравились ею, не в силах отыскать противоядие.       — Учитель, — сказал Баоцзян. — Я хочу покинуть Куньлунь.       — Так въелась в твою кожу красная пыль?       — Просто я… я полюбил девушку, — виновато вздохнул юноша. И сердце Яюя пронзил раскалённый страх. — Я бы хотел привести её сюда, жить с ней тут.       У-пань внимательно посмотрел на приятелей и сокрушённо покачал головой.       — Не стоит это делать. Мне видится горе. Я опасаюсь последствий.       — Но что может произойти? — нетерпеливо спросил Баоцзян.       — Небеса лишь знают. Погружение в чувства всегда влечёт за собой беду.       — Отпустите его, учитель, — Яюй справился наконец с собой. — Я о них позабочусь.       — Ступайте, конечно, — улыбнулся У-пань. — Нельзя сойти с пути своего сердца: рано или поздно, твоя дорога найдёт тебя.       — Учитель! Шисюн! — просиял Баоцзян, и Яюй был рад снова увидеть друга таким. — Спасибо! Мы непременно вернёмся! — Баоцзян бросился на шею Яюю, и тот, сжав его плечи, мягко похлопал своего шиди по спине. — Яюй-гэ, ты ведь отправишься со мной? Правда?       — Куда он денется от тебя, Бао-эр? — улыбнулся У-пань печально. — Сердце связано — сердце невольник. Кто, кроме Великого Владыки, может освободить нас?       Эти слова заставили Яюя вздрогнуть, но Баоцзян ничего уже не слышал.

***

      Чжулун, великий дракон с горы Чжуншань, помогавший Хуан-ди справиться с мятежными войсками, хотел получить награду. Он высказал своё желание ещё в столице во время празднеств в честь победы на войне, дав понять Хуан-ди, что в качестве поощрения ждёт высокородную невесту для своего сына Гу.       Хуан-ди задумался: Чжулун, как любой дракон, существо ненадёжное, взбалмошное. Если дать ему в жёны какую-нибудь девицу из дворца госпожи Лэй-цзу, он может оскорбиться. Если женить Гу на дочери Ди-цзюня, тоже выйдет нехорошо: Ди-цзюнь дух весьма хитрый и своенравный — ни прижать, ни ослабить хватку нельзя. Женив сына на дочери Ди-цзюня, Чжулун станет союзником последнего, и от этих двоих можно ждать всего самого нехорошего. Ему нужна высокородная девушка без поддержки родственников. Дочка Янь-ди! О двух старших речи быть не могло: одна давно стала духом горы Ушань, вторая же стремится к совершенству и повсюду следует за своим наставником. Одна не может стать женой, ибо перешла уже в другую стадию существования. За другой стоят не менее великие силы, чем сам Хуан-ди. Остаётся третья.       Хуан-ди прекрасно был знаком с семьями своих врагов и союзников, потому быстро понял, где искать Цзинвэй, и, объявив о своём решении Чжулуну, отправил за ней Гаосиня.       Гаосинь прибыл на гору Ушань в конце весны и, не откладывая дела, переговорил с госпожой Юньхуа о сестре прямо, без обиняков. Хуан-ди казалось, будто женить какую-то девицу всегда легко: прежде никогда он не встречал сопротивления. Но госпожа Юньхуа сообщила Гаосиню, что её сестра сама будет выбирать свою судьбу и выдавать девушку замуж насильно она не станет. Позвали Цзинвэй, и та заявила, что пока не собирается замуж, а если и выйдет, то у неё есть на примете человек, который ей нравится. Гаосинь попробовал пригрозить им, но Яо-цзи лишь рассмеялась:       — Стыдно его величеству шан-ди торговать девицами и воевать с девицами, не имеющими поддержки. Что он за император, если опустится так низко и покарает нас с сестрой лишь за то, что мы отказались заключать помолвку с тем, кому он покровительствует?       Замечание было разумным, и Гаосинь, сдавшись, вернулся ни с чем. Хуан-ди вынужден был сообщить Чжулуну, что помолвка с дочерью Янь-ди отменяется и спешно подыскал для Гу более сговорчивую девушку. Но тот не простил обиды.

***

      Баоцзян и Яюй добрались до горы Ушань в начале лета. Переправившись через Янцзыцзян и отдохнув немного у подножья, они отправились искать дворец госпожи Юньхуа и после захода солнца наконец достигли цели. Несмотря на то, что солнце уже зашло, ворота дворца ещё были открыты, будто во дворце кого-то ждали. И верно, пока друзья пытались объяснить привратникам, кто они и зачем пришли, откуда-то с золотисто-померанцевых небес спустилась Цзинвэй. Едва заметив Баоцзяна, она кинулась к нему на шею.       — Это же братец Баоцзян! — крикнула она привратникам. — И брат Яюй. Как это вы их не пускаете? — она схватила Баоцзяна за руку и потянула за собой. Яюй побрёл следом. Она отняла у него Баоцзяна, но можно же просто быть рядом.       Цзинвэй, приплясывая, привела их к Яо-цзи.       — Это он, так я понимаю? — улыбнулась госпожа Юньхуа.       — Со своим другом! Наконец-то явились меня навестить, — она рассмеялась от радости. — Скорее-скорее мойтесь, скорее давайте ужинать!       Цзинвэй порхала, как птичка, а Баоцзян не видел ничего, кроме неё. Яюй молча ел, сосредоточенно глядя в свою тарелку. Госпожа Юньхуа подливала ему вино, подавала блюда одно за другим. Яюю не хотелось есть, но он всё ел и ел, пил и пил, пока наконец не уснул прямо за столом.       Очнулся он ночью в постели. В окно смотрела молодая луна, лёгкий аромат благовоний витал в воздухе. Стоило ему пошевелиться, в лунный луч вошла Яо-цзи, подала чашку с отваром.       — Вам не нужно было столько пить, — сказала она.       — Так зачем же вы мне всё время наливали? — мрачно спросил Яюй.       — Я всё ждала, когда вы сами остановитесь.       — Зачем вы сидите у меня в комнате?       — Я хотела вам помочь.       — Спасибо, — процедил он. — Мне больше не нужна помощь.       — Спокойной ночи, — мягко отозвалась Яо-цзи. — Спокойной ночи.       И вышла за дверь.       Яюй так больше и не смог уснуть: тревожные мысли, набегая волнами, несли его сквозь ночь к зыбкому рассвету. Небо светлело, беспокойно кричали птицы в зарослях жасмина, сирени и османтуса, свежий ветерок коснулся лица холодным рукавом — мурашки побежали по коже. Дольше валяться было невозможно — Яюй встал, оделся и вышел в сад.       Он бесцельно бродил по дорожкам, движением пытаясь убаюкать зябкое беспокойство, присосавшееся к душе. И вдруг услышал голоса, смех, торопливый шелест веток, треск. Он замер, прислушался, но, узнав голоса Баоцзяна и Цзинвэй, чуть не бегом пустился прочь.       Время летело, Баоцзян и Цзинвэй ждали счастливый день для бракосочетания, а чего ждал Яюй, он и сам не знал. Наверное, он не мог вот так уйти накануне свадьбы друга, потому и бродил с утра до вечера, как призрак, по саду, по горам в окрестностях дворца.       Как-то раз за обедом Баоцзян спросил его:       — Почему ты такой грустный в последнее время? Ты не заболел?       Яюй пожал плечами, чуть усмехнулся. Кто знает, может быть, это и в самом деле какая-то болезнь.       — Я заметил, — продолжил Баоцзян, внимательно глядя на друга, — что у тебя в последнее время совсем пропал аппетит, да и выглядишь ты не очень бодро.       — И что? — Яюй приподнял бровь.       — Может быть, тебе скучно? — предположил Баоцзян.       — Возможно, — согласился Яюй. — Что ты предлагаешь?       — Давай сыграем в вэйци? Хочешь?       Яюй улыбнулся. Он видел эту партию наперёд: каждый возможный ход противника. Он согласился.       — А можно я посмотрю? — спросила Цзинвэй, пристраиваясь рядом с Баоцзяном на подушки. Кто бы сумел ей запретить?       Яюй неопределённо качнул головой. Всё равно вопрос не требовал ответа.       Они разыграли цвет и начали игру. Цзинвэй внимательно смотрела на доску, положив голову на плечо Баоцзяна. Яюю казалось, что это мешает его другу: тот постоянно отвлекался и делал глупые ошибки. Какой смысл так играть? Он хотел было уже сказать об этом, но Цзинвэй вдруг подала голос:       — Тебе нужно спасти эту группу. Если ты всё так оставишь, она умрёт, и ты потеряешь угол. Сходи сюда, — она показала пальцем.       «И верно, хороший ход», — отметил Яюй.       — Сестрица, подсказывать нехорошо, — заметила Яо-цзи, до сих пор сидевшая поодаль. После слов сестры она встала и подошла к играющим.       — Мне не мешает, — холодно бросил Яюй.       В конце концов Яюй всё же выиграл, но как шумели эти двое, игравшие вместе! Как дети малые спорили, кто будет камень с доски снимать… И подобные глупости. Яо-цзи смотрела на них с умилением, не сдерживая улыбку. Яюю было почти по-настоящему плохо — до тошноты, до рези в животе.       Но видя, как Баоцзян смеётся, он прощал им свою боль. Что поделать? С Цзинвэй его шиди был счастлив. Яюя так поглотило происходящее вокруг, что он по-дурацки отсидел ногу. Поднявшись, даже пошатнулся. Баоцзян вскочил и поддержал его:       — Шисюн! Что с тобой? Ты правда заболел?       — Да нет же, ногу отсидел. Пойду разомнусь.       — А… ладно, — Баоцзян смотрел ему вслед с недоумением. Он ничего не понимал. Не понимал, как здесь, в садах госпожи Юньхуа, кому-то может быть плохо. — Меня очень беспокоит брат Яюй, — Баоцзян вздохнул. — Но он всегда такой молчаливый, никогда не говорит о своих печалях: только догадываться можно. А как я догадаюсь, если никогда не бываю грустным?       — Тебе стоит поговорить с ним самому. Наедине, — посоветовала Яо-цзи.       Яюй отправился тренироваться на скале. Гуляя неподалёку, он заметил удобное место: ровный широкий выступ над пропастью три чжана в ширину, четыре в длину. Вид на горы и текущую внизу Янцзы захватывал дух. Знакомые движения, бегущая по телу энергия-ци, слияние с мечом и с окружающим великолепием ненадолго отвлекали, успокаивали. Сейчас было уже слишком жарко для умиротворяющей тренировки, но, усмехнувшись про себя, Яюй подумал, что неизвестный враг, который так тревожит его, не выбирает для нападения прохладное утро. Яюй запыхался и вспотел.       Вернувшись в дворцовый сад, он просто нырнул в первый попавшийся пруд прямо в одежде: всё равно она была насквозь мокрой от пота. Поплескавшись немного, Яюй лёг в траву — голова в тени, сам на солнце — и неожиданно быстро уснул.       Смутный дневной сон соскользнул вместе с тенью. И, проснувшись, Яюй снова не понимал, куда себя деть. Он бесцельно бродил по садовым дорожкам и без дорожек, блуждая в мире, пронизанном солнцем, вибрирующем от стрекота цикад, а притихшая было тоска не унималась, не укачивалась, не убаюкивалась. Так он вышел в абрикосовую рощу. Фрукты уже поспели, и на земле валялись упавшие с дерева плоды. Яюй шёл осторожно, глядя под ноги и сосредоточившись на том, чтобы ничего не раздавить, потому не сразу понял, что оказался рядом с деревом, на которое взобрались Баоцзян и Цзинвэй. Сидя на ветках, они щебетали, как птицы — яркие диковинные птицы бииняо, неспособные жить порознь, только вдвоём составляющие целое и взлетающие в небо. Они его не заметили, и Яюй торопливо скрылся за деревьями, не желая смущать их, но их смех и голоса преследовали его ещё долго:       — Ты зачем этот сорвал? Не знаешь, как спелый плод выглядит?       — Оранжевый. Они здесь все оранжевые.       — Сравни свой и мой. Ну, погляди!       — Оранжевые оба, — рассмеялся Баоцзян.       — Что, не видишь? — строго спросила Цзинвэй. — Тогда попробуй. Вот, кусай!       — Сладко.       — Теперь пробуй свой, — не унималась девушка.       — Сладко, — отозвался Баоцзян.       — Что, никакой разницы? — с сомнением переспросила она.       Баоцзян снова рассмеялся. А Цзинвэй, помолчав, видимо, пробовала абрикосы, с упрёком сказала:       — Сладко, сладко! Разница огромная!       — У нас на Куньлуне не растут абрикосы, — озорно откликнулся Баоцзян. — Где уж мне в спелых плодах разбираться? Может, госпожа научит меня?       — Нет, нет, только не на дереве, — засмеялась Цзинвэй. — Свалимся ещё!       Порыв ветра унёс их голоса, и между Яюем и этими двумя стеной встал шелест листвы и стрекот цикад. Наконец-то он ушёл достаточно далеко. Он стоял, прислонившись спиной к старому дереву и наблюдал, как дрозд с независимым и благородным видом клюёт упавший абрикос.       Яо-цзи подошла почти неслышно, но птицу спугнула. Яюй обернулся. Яо-цзи молчала, читая знаки смятения на его лице, как цзягувэнь на панцире черепахи: сегодня, в день У-чэнь спокойно будет или непогода будет? И в день У-чэнь, и в день Цзи-сы, и в день Гэн-у гром, гроза и молния, град поломает цветы, ураган повалит деревья.       Яо-цзи вздохнула:       — Смотрю на них и не перестаю удивляться. В их мире столько света и тепла, будто они живут в стране бессмертных. И времени там не существует.       Яюй ничего не ответил: что он мог сказать? Они и сам это видел. Только вот радоваться не мог. Хотел бы, да не выходило. Яо-цзи подставила ладонь и с ветки ей в руку упали два спелых абрикоса. Она протянула один Яюю, тот молча взял и откусил половину.       — Я никогда никого не любила, — призналась она. — Но однажды, очень давно, мы были ещё совсем юными девчонками с сестрой Шан-нюй и гадали на стеблях тысячелистника. Ей стебли предсказали снег, нефрит, небо и бесконечность. А мне — ветры цинмина, дожди и грозы, и любовь, что впитается в землю, как вода. Это будет любовь к смертному князю, и длиться она будет вечность. А близость и тепло — всего лишь дневной сон. Об этой любви сложат легенды и песни. Он построит мне храм, и в каждом дожде будет видеть меня. Но я — бестелесный дух: я уже умерла однажды. Мне невозможно покинуть гору, и даже притвориться человеком я не сумею. И всё-таки жду встречи с ним. С трепетом и надеждой.       Яюй замахнулся и бросил косточку в дальние заросли кизила. Яо-цзи предложила ему второй абрикос, но он мотнул головой. Ему бы хотелось уйти куда-нибудь, уйти совсем, раствориться в полуденном мареве, горячем ветре, прохладной зелени леса. Оставить глупые тревоги и ненужные заботы. Забыть про боль. Но сердце только туже стягивала удушливая привязанность. Яо-цзи смотрела на него с сочувствием. Жалела. Она взяла его руку и вложила в ладонь абрикос. Яюй повертел его в пальцах, вздохнул и откусил.       — А ты кого-нибудь любил?       Яюй чуть не поперхнулся. У него почему-то подкосились ноги, он сел в траву, прислонился к дереву. Яо-цзи присела рядом, погладила его по плечу.       — Наверное, это очень тяжело. Не знаю… Но всё-таки… Они словно остров Пэнлай в бурных волнах Восточного моря. Должно же быть в мире счастье, иначе его ничто не оправдает. Я рада, что отказалась выдать сестру за этого Гу. Кем бы он ни был, с братцем Бао ей лучше всего.       Яюй с трудом проглотил остатки абрикоса и собрался встать.       — Не уходи, пожалуйста, — попросила Яо-цзи, поймав его запястье. — Я знаю, хоть ты всегда рядом с другом, ты очень одинок. Ты можешь меня понять.       Яюй накрыл её руку ладонью и позволил чужой печали войти в своё сердце. Ему даже стало как будто немного легче дышать, словно в душной комнате приоткрыли окно, и холодный ветер качнул огонёк светильника.       — Хочешь рассказать, как умерла? — спросил он мягко, погладив её по волосам. Ему это казалось подходящей темой: рядом с Баоцзяном он всегда чувствовал себя призраком, мертвецом.       — В другой раз, — тихо отозвалась она и поцеловала его в губы.

***

      Время до счастливого дня тянулось и тянулось. Близость с Яо-цзи напоминала чесночную повязку на руке при головной боли. Это было даже смешно: лёжа в одной постели, они оставались пронзительно одинокими.       После первых дней самозабвенного восторга Баоцзян и Цзинвэй понемногу начали приходить в себя. Теперь по утрам сёстры занимались приданым, а Баоцзян тренировался с Яюем.       — Почему ты всегда такой мрачный? — спросил как-то Баоцзян, когда они возвращались с тренировки. — Я слышал, вы сблизились с госпожой Юньхуа. Я так рад за тебя! Она невероятная. Но ты её стоишь. Вы должны быть счастливы.       Яюй проглотил комок в горле и как можно более беззаботно сказал:       — Это от безделья. Мы оба понимаем, что не подходим друг другу. Просто когда всё вокруг пропитано любовью… можно иногда себе позволить, — он улыбнулся, но вышло как-то криво.       Впрочем, Баоцзян не обратил на это внимания — его встревожило другое:       — Как ты можешь вступать в такие отношения с женщиной, если не собираешься на ней жениться?       — Подумай сам, как госпожа Юньхуа может выйти замуж за меня — неприкаянного духа без рода, без племени?       — Но вы же уже…       — И что? К тому же мы не любим друг друга.       — Тогда зачем же? И вообще — как? — Баоцзян даже остановился и, широко раскрыв глаза, с ужасом и гневом уставился на Яюя.       — Ты разочарован во мне? Или в госпоже Юньхуа? — едко усмехнулся Яюй.       Баоцзян тяжело вздохнул, опустил голову и пробормотал:       — Наверное, я разочарован в жизни, — пошёл дальше, на ходу обрывая верхушки трав, попавшие под руку.       — Глупости, — хмыкнул Яюй. — Тебе ещё рано разочаровываться.       — Нет, я разочарован! — горячо возразил Баоцзян и снова остановился. — Ведь любовь — это…       — Это не всем дано, — отрезал Яюй, разворачивая его за плечи и подталкивая вперёд. — Идём быстрее, а то к обеду опоздаем.       Баоцзян вывернулся и ударил Яюя в плечо:       — Нет, скажи мне! Почему?       — Почему — что? — спокойно переспросил Яюй.       — Да почему ты так себя ведёшь? Почему ты говоришь такие… такие вещи?       — А-Цзян, послушай, — Яюй улыбнулся, глянув на сердитого шиди. — Не все люди такие, как ты. Разве не понимаешь? Ты не должен из-за этого переживать.       — Но госпожа Юньхуа, ты… разве вы не должны быть счастливы?       «Никто не должен быть счастлив. Счастье — это случайность», — мог бы ответить Яюй. Но он сказал:       — У каждого своё счастье. Иногда со стороны может казаться, будто это не так. Но это так. Поверь мне.       — На самом деле? — с сомнением переспросил Баоцзян. — И ты тоже счастлив?       — А по мне не видно? — усмехнулся Яюй.       — Ну… ты всегда такой… серьёзный.       — Ты хочешь, чтобы я, как ты, хохотал без передышки и, не переставая, скакал по всей округе? Хочешь?       — Хм, я бы не отказался. Хотя бы иногда, — неуверенно улыбнулся Баоцзян.       — А не думал, что я хотел бы, чтобы ты иногда переставал прыгать и резвиться?       — А ты хотел бы? — удивился Баоцзян.       — Нет.       — Гм, — Баоцзян смутился. — Не то что я хочу, чтобы ты всегда веселился… Просто хочу, чтобы у тебя всё было хорошо.       — У меня всё хорошо.       — Правда?       Яюй улыбнулся:       — Мы действительно задержались. Гляди, Цзинвэй вышла тебя встречать.       После свадьбы Баоцзяна и Цзинвэй Яюй наконец собрался возвращаться, обещал всё подготовить для них в домике, где жил с Баоцзяном раньше. Сам он решил вернуться к наставникам. С Яо-цзи он простился как-то невыразительно, она сказала, что он всегда может заглядывать к ней, если будет проходить мимо. Они посмеялись вместе и расстались.       Вернувшись на Куньлунь, Яюй едва успел прибраться в доме и перенести свои вещи в крошечный флигель усадьбы шестерых наставников, как явились Баоцзян и Цзинвэй.       — Оказывается, — сообщил Баоцзян за ужином, даже не успев толком прожевать рис, — оказывается, я совершенно не привык жить без тебя, шисюн. Как только ты ушёл, я понял, что скучаю ужасно!       — Да, — подтвердила Цзинвэй, подкладывая мужу овощи. — Он бродил как потерянный. Пришлось сразу собираться. А! Совсем забыла! — она проворно вскочила из-за стола и побежала разбирать принесённые вещи. — Сестра передала тебе сушёных абрикосов. Целых три цзиня!       Яюй принял свёрток, пахнущий деревом, нагретым на солнце, сухими листьями и травой.       — Очень приятно её внимание, — сказал он. — Вы тут справитесь без меня? А-Цзян, ты же знаешь где что, покажешь своей жене?       — Да, но неужели ты вот так прямо сейчас уйдёшь? — разочарованно протянул Баоцзян. — А как же выпить вместе вина с османтусом? Между прочим, госпожа Юньхуа его тоже для тебя передала. Наверное, вспомнила, сколько ты выдул в первый вечер, и подумала, что ты его любишь.       — Неужели ты тоже помнишь, сколько я выпил в первый вечер? — с сомнением спросил Яюй.       — Ещё бы мне не помнить: я же тебя тащил, — Баоцзян рассмеялся.       — Какой ужас, — хмыкнул Яюй. — О том вечере, кажется, я один ничего не помню.       — Но сегодня ты запомнишь вкус чудесного вина, выпитого в компании друга и его прекрасной жены. Садись!       Они пили вино, ели сушёные абрикосы, Яюй снисходительно слушал, какую чушь несут эти двое — и смешно, и невыносимо. Он несколько раз порывался уйти, но Баоцзян удерживал его, и Яюй сидел, слушал, улыбался и говорил — пересохший, вымороженный до дна.       На следующий день Баоцзян и Цзинвэй пришли прямо с утра, принесли короб с завтраком. Развлекали его беседой, потчевали вкусной едой, приглашали на обед, после обеда на ужин, после ужина играли в вэйци двое против одного, спорили и хохотали. И обещали, что так будет каждый день…       — Так будет каждый день! — смеялся счастливый Баоцзян, обнимая друга за плечи и нежно прижимая к себе довольную Цзинвэй: на этот раз они выиграли.       Каждый день он будет слушать их смех и бестолковые разговоры, пытаться быть радостным и весёлым. И каждую ночь не сможет спокойно спать, боясь за них, наивных и беспечных, и чувствуя в груди тупую боль неразделённой тоски о чём-то своём, недостижимом.       Прошла осень, прошла зима, и Яюй понял, что больше не может терпеть. Неловко было сообщать другу о том, что собирается пуститься в странствия, ещё труднее было объяснить, почему не хочет брать их с собой. Пришлось врать так много, сколько он за всю жизнь не врал. А как расскажешь правду? Цзинвэй наготовила ему еды в дорогу, передала какие-то травы и коренья для сестры, взяла с него клятву, что он непременно посетит гору Ушань.       Наконец они его отпустили.       Грустно и тревожно было их покидать, но оставаться с ними было нестерпимо. Яо-цзи была рада его приходу и вестям от сестры, но задерживать его не стала: он ушёл от неё почти сразу, и четыре предела распахнулись перед ним.

***

      Ци-сяньнюй была девочкой любознательной и непоседливой, и каждый раз, когда она куда-нибудь забиралась в поисках неизведанного — снимая её с дерева, отыскивая в самом дальнем уголке сада, вытаскивая из пруда — матушка повторяла:       — Чтобы быть счастливой, тебе всего лишь нужно любить ткать.       — И больше ничего? — удивлялась Ци-сяньнюй.       — Больше ничего, — уверяла матушка.       — Совсем ничего? — не верила Ци-сяньнюй.       — Поверь мне, Ци-эр, — Чжи-нюй улыбалась невесело. — Если в любви к ткачеству ты найдёшь себя, ты всегда будешь счастлива.       И девочка старалась изо всех сил. Вообще-то она любила ткать и могла даже целый день просидеть за станком.       Но порой ничего не могла с собой поделать, если вдруг после грозы ей нужно было забраться на цветущую павлонию и оказаться в сиреневых душистых облаках, сохранивших дождь, трясти ветки и смотреть, как искрящиеся капли сыплются на землю.       — Госпожа! Слезайте! — звала снизу Наньсян — служанка и лучшая подруга Ци-сяньнюй.       — Нань-эр, смотри! — смеялась девочка. — Я повелитель дождя!       — Тише, госпожа! Лучше не говорите о нём, — предостерегала Наньсян: повелитель дождя был в немилости у императора.       Вечером матушка, причёсывая длинные непослушные волосы дочки, терпеливо выговаривала ей:       — Сегодня ты опять устроила переполох. Зачем ты полезла в пруд прямо перед самим императором, когда он пожаловал на женскую половину?       — Я не заметила его, матушка! Я просто хотела поймать черепашку и показать её маленьким сестрицам, а то они ничего интересного не видят: нянюшки только водят их за ручку туда-сюда…       — Пожалуйста, будь внимательнее. Госпожа Лэй-цзу была недовольна. Хорошо ещё, у его величества было хорошее настроение, и он лишь посмеялся над твоей выходкой.       — Ну он же не глупый, чтобы из-за всякой чепухи сердиться. Вот госпожа Лэй-цзу…       — Молчи, — перебила Чжи-нюй. — Нельзя говорить об их величествах в таком тоне.       — Я ведь ничего плохого…       — Лучше ничего не говорить вообще, тогда ни хорошее, ни плохое никто не перетолкует по-своему, — матушка вздохнула. — Что я тебе всегда говорю?       — Надо любить ткать, чтобы быть счастливой?       — Ткать и молчать.       — А петь можно?       — Петь можно, — Чжи-нюй задумчиво улыбнулась. Она помолчала, глядя на птиц, перелетавших с ветки на ветку, устраивавшихся на ночлег, и тихонько запела: Лазурное небо, Синеет река, ах! Зелёные степи — Это мой дом, ах! Небо как полог Над горой Иньшань, ах! Небо, как полог, Укрыло степь, ах! Лазурное небо, Степь без конца, ах! Ветер подует, Склонит траву, ах! Бродят волы, Овечьи стада, ах! Ты, мой любимый! Это мой дом, ах! Лазурное небо, Синеет река, ах! Зелёные степи — Любимый мой дом, ах!       Ци-сяньнюй знала эту песню и подпевала матери. Когда они допели, Чжи-нюй улыбнулась и проговорила:       — Только эту песню петь нельзя.       — Почему?       — Она о твоей родине, о моём любимом доме, о твоём отце и брате. Поэтому её не надо петь, Ци-эр, — Чжи-нюй погладила дочку по голове. — Завтра седьмой день седьмого месяца, я смогу увидеться с твоим отцом.       — А я?       — Ты, как обычно, должна вести себя хорошо в эти дни. Лучше всего проведи их в мастерской под присмотром госпожи Лэй-цзу. Если опять что-нибудь натворишь, некому будет заступиться.       — Хорошо, матушка. Я буду ткать. Я знаю, что я сотку!       — Что же?       — Хочу соткать эту песню, раз спеть её нельзя.       Чжи-нюй обняла дочку и поцеловала в лоб.       Обычно матушка покидала небесный дворец ненадолго — дня на три, но на этот она не возвращалась больше десяти дней, а вернувшись, привела с собой мальчика — своего сына И. Она умоляла госпожу Лэй-цзу и самого шан-ди позволить ему остаться в Небесной столице. Отец мальчика погиб в стычке с кочевниками, перебившими и угнавшими в плен жителей их селения; с трудом разыскав И, Чжи-нюй смогла выкупить сына. Сяо И уже исполнилось четырнадцать лет, и, по велению шан-ди, его направили в казармы, определив в стражу Пагоды Юаньгуан.       Брат так понравился Ци-сяньнюй, что она только о нём и говорила, хотя поначалу было непонятно, что в нём вообще могло нравиться. Молчаливый, дикий — он не сразу привык к небесному дворцу. Он до оцепенения робел из-за множества красивых нарядных девушек в женских покоях, которые ему позволено было посещать как сыну Чжи-нюй. Больше всего его смущала девочка из свиты Чжи-нюй по имени Чанъэ. Видел её и таким дураком становился, что Ци-сяньнюй до слёз хохотала над ним. Чанъэ же не прочь была подразнить И, очень уж он забавно выглядел, когда она его теребила и подзадоривала. Зато с сестрой сяо И быстро подружился, и оказался весёлым, жизнерадостным, любителем пошутить и посмеяться.       Несение караула у Пагоды Юаньгуан было формальностью: у места содержания заключённых полагалось находиться охране, но на самом деле Пагода была так хорошо запечатана множеством заклятий, что выбраться из неё не представлялось возможности.       Отстояв в карауле положенное время, И мог свободно перемещаться по Небесной столице и даже спускаться на землю. Он быстро завёл приятелей, и они, не стесняясь, частенько посещали харчевни и кабаки в окрестных городах.       Ци-сяньнюй любила расспрашивать братца о жизни людей, а тот всегда рад был рассказать ей о своих земных похождениях. Они частенько хохотали и шумели, устраивали возню и беспорядок в покоях матушки, а вечером причёсывая дочь, Чжи-нюй повторяла и повторяла:       — Чтобы быть счастливой в Небесной столице, ты должна только любить ткать. Больше всего на свете любить ткать, Ци-эр. Ты понимаешь?       Сама она, проводя дни за ткацким станком, счастливой вовсе не казалась.       — А ты, матушка, разве не любишь ткать?       — Люблю.       — Но не больше всего на свете?       — Больше всего на свете я любила твоего отца и наш дом на земле.       А теперь ей не к кому и некуда стало возвращаться.       — А как же мы с братцем?       — Вас я тоже люблю больше всего на свете. Но не могу не грустить о том, что навсегда потеряла. Если ты будешь любить ткать больше всего на свете, ты ничего не потеряешь и не будешь тосковать об утраченном.       Сяо И оказался таким повесой, гулякой, сорвиголовой, что его похождения в мире людей и духов стали притчей во языцех. Дошло до того, что даже небесный император был вынужден вмешаться.       Впрочем, он всего лишь велел И выбрать себе жену. Какова же была досада Ци-сяньнюй, когда он выбрал Чанъэ! С тех пор дружба сестры с братом немного поостыла, потому что на все предложения Ци-сяньнюй братец И отвечал: «Надо у Чанъэ спросить… Как жена скажет…» Ци-сяньнюй хотелось за это побить обоих молодых супругов. Когда она жаловалась на брата матушке, та лишь вздыхала.       — Думаю, скоро И-эр станет прежним, но надеюсь, Чанъэ сможет держать его в узде.       — Да зачем же его держать, матушка? Он гораздо лучше был до женитьбы! — горячо возражала Ци-сяньнюй.       — Тебе, чтобы быть счастливой, нужно ткать. Сяо И должен верно служить императору и не выходить за рамки приличий.       — Что же, он должен теперь двигаться по циркулю, шагать по угломеру? — возмутилась Ци-сяньнюй.       — Нет, но нужны какие-то границы…       Сам И, кажется, ничего особенного за собой не замечал, и когда сестра с негодованием обрушивалась на него, он лишь виновато пожимал плечами.       — Да что она такое делает, что ты так слушаешься её? — не понимала девочка.       Братец И ни разу не ответил на этот вопрос: только краснел и смущёно отворачивался.

***

      За несколько лет обойдя Поднебесную, сражаясь с мелкими злыми духами и выбравшимися из Юду демонами, Яюй, ведомый утомительным беспокойством и тоской по брату, повернул назад. На обратном пути он снова навестил госпожу Юньхуа: всё-таки её печаль стала и его печалью — они разделили и понесли бремена друг друга. Однако долго у неё он не задержался: безотчётная тревога гнала его прочь, торопила вернуться.       Как Яюй ни спешил, он всё-таки опоздал. В маленькой уютной долине, где стояла хижина с соломенной крышей, в роще ланганей и шатанов поломанными ветками болталась на ветру беда.       — Помогите! — кричала откуда-то из зарослей Цзинвэй. — Помогите! А-а-а! Не трогай меня!       Яюй кинулся на голос. Огромный, мощный, мускулистый загорелый, как дикарь, со спины не понять кто — демон или человек — подмял Цзинвэй под себя, рвал на ней одежду. Яюй ударил его мечом, но по толстой и гладкой коже меч неожиданно скользнул, как по броне, и лишь немного ранил это существо. К счастью, этого было довольно, чтобы остановить его. Он оставил Цзинвэй и бросился на Яюя. Это был дракон в человеческом обличье, и Яюй сразу узнал его: они встречались во время войны — Гу сражался в гвардии под командованием своего отца. Гу принял истинный облик, рассчитывая, вероятно, легко победить Яюя, но Яюй не просто так тренировался и странствовал, сражаясь с демонами. Поняв, что противника так просто не одолеть, Гу взвился в воздух и улетел.       — Что с Баоцзяном? Где он? — крикнул Яюй.       Цзинвэй, не в силах вымолвить ни слова, махнула рукой в сторону дома. Яюй устремился туда. Около хижины все кусты были поломаны, трава вытоптана. Баоцзян сражался с ещё одним драконом, и этот дракон уже повалил юношу на землю. Яюй метнулся на помощь, примерился, рассчитал удар так, чтобы наверняка отрубить чудовищу голову. Меч вошёл под твёрдые чешуйки наискосок, увяз в упругой плоти, но всё же перерезал артерию. Ещё удар, и голова покатилась по земле, то становясь человеческой, то снова принимая вид драконьей. Яюй, мельком глянув на неё, узнал Циньпэя — приятеля Гу. Думать об этом не было времени.       Яюй откинул в сторону тяжёлое тело и задохнулся от ужаса. Баоцзян лежал в луже крови с разодранным драконьими зубами животом. Он был ещё жив. Яюй поднял друга на руки и полетел в обитель шести наставников.       — Прости… — прошептал Баоцзян.       — Молчи! — резко остановил его Яюй.       — Что огорчил тебя, — упрямо продолжил Баоцзян.       — Не говори ни слова, — взмолился Яюй.       — Позаботься о Цзинвэй…       — Дурак! Да замолчи ты! — выкрикнул Яюй и вдруг увидел, как взгляд Баоцзяна остановился, остекленел. — Нет, нет, нет!       Он вбежал во двор наставников.       У-сянь, сидевший на крыльце и шелушивший фасоль, первым поспешил к Яюю. Тут же подошли и остальные. Яюй сидел на земле, прижимая тело Баоцзяна, и не отводил взгляда от его застывшего лица. Наставник У-пань закрыл Баоцзяну глаза.       — Яюй, — сказал он тихо. — Ничего нельзя сделать. Мы способны вернуть жизнь, но с такой раной нам не справиться. Отпусти его.       Яюй не шевелился, и наставники разошлись, чтобы он в одиночестве мог привыкнуть к своему горю.       Яюй сидел в оцепенении, не зная, сколько прошло времени, когда к нему приблизилась Цзинвэй — растрёпанная, в порванной одежде. Она опустилась на колени и погладила Баоцзяна по щеке. Яюй, не глядя на неё, зло выплюнул:       — Убирайся.       Цзинвэй, недоумённо посмотрев на Яюя, хотела было возразить, но Яюй, резко обернувшись, выкрикнул:       — Это ты во всём виновата! Уходи отсюда! Убирайся!       Цзинвэй с ужасом отшатнулась от него:       — Почему?       — Это ведь Гу был с тобой? Твой женишок? Его друг убил Баоцзяна.       Цзинвэй протестующе вскинула руки, но Яюй жёстко бросил:       — Просто уходи. Живи своей жизнью. Делай, что хочешь. Отправляйся к своей сестре, и больше никогда мне не встречайся.       Цзинвэй побежала, оттолкнулась от земли, взлетела и понеслась высоко над горами, там, где почти нет воздуха, ныряя в облака и выныривая — мокрая от воды и слёз, ничего не понимая, охваченная отчаянием и страхом. Гибель Баоцзяна обрушила мир, несправедливые упрёки Яюя выбили последнюю опору из-под ног. Больше не было ничего — никакой надежды, никакого смысла. Она летела сквозь день и ночь, сквозь дождь и горячий ветер, и наконец оказалась перед бескрайней водой, за которой медленно вставало солнце.       Восточное море. Здесь и живёт Гу — приближённый Дунхай Лунвана. Вызвать его из-под воды — отомстить или погибнуть.       Она бросала в воду камни, палки, ветки, кричала, пока не охрипла… Так её и нашли Чун и Шаньшэнь, которым птицы доложили о странной девушке на берегу моря. Бедняжка совсем выбилась из сил, и они забрали её к себе на остров.

***

      Яюй тем временем, похоронив друга, хотел отправиться на поиски Гу, чтобы отомстить ему. Но наставник У-пань уговорил его обратиться за справедливостью к Хуан-ди. Ведь Циньпэй — убийца Баоцзяна — погиб. Жизнь за жизнь. Но если Яюй хотел большего, не стоило пытаться всё исправить самому, чтобы не увязнуть в ненависти и мести. Скрепя сердце Яюй признал разумность доводов наставника.       В Небесной столице Яюя вымотали и замучили бесконечными формальностями, и если бы не Жушоу, которого он случайно встретил на улице, ему бы никогда не добиться продвижения своего дела. Жушоу, конечно, не сразу узнал Яюя, но когда тот упомянул Баоцзяна, господин чжунъу цзянцзюнь поморщился, как от кислого, и спросил:       — И во что он опять влип?       Яюю казалось, будто он уже привык к этим словам, написав столько прошений, где повторял и повторял: «Баоцзян был убит драконом Циньпэем по наущению дракона Гу…» Но почему-то сказать это оказалось невыносимо трудно. Жушоу сочувственно посмотрел на Яюя:       — Совсем всё плохо? Идём ко мне, выпьем вина, и ты всё расскажешь по порядку.       После этой затянувшейся до вечера беседы пьяный, как перезрелая тыква, Яюй уснул в постели Жушоу, а сам Жушоу пошёл к Гаосиню.       — Он подавал прошение в Палату наказаний? — ехидно спросил Гаосинь. — Беспорядок у тебя там.       — Я там завтра наведу порядок, — заверил его Жушоу. — Возьму его прошение и сам разберусь с этим Гу.       — Нет-нет-нет, — помотал головой Гаосинь. — Тут всё не так просто. Принеси прошение мне, я займусь им. Этот Гу — сын Чжулуна, и там такая история… Нужен указ императора, иначе будет куча неприятностей у всех.       — Как скажешь, — улыбнулся Жушоу. — Тебе видней.       Вскоре прошение Яюя было удовлетворено. Хуан-ди был недоволен тем, что сын Чжулуна не принял его волю и встрял не в своё дело. Из-за него пострадала дочь Янь-ди, который по-прежнему оставался почитаемым среди смертных божеством, его уважали, чтили, и притеснять его дочерей было опасно: это могло не понравиться людям и подорвать репутацию Хуан-ди — самого милосердного и справедливого правителя. Он отправил Жушоу, приказав убить Гу. Жушоу разыскал его в местности Яояй на горе Чжуншань, где тот прятался у отца. Казнив Гу, Жушоу вернулся, однако Чжулун не пожелал мириться с гибелью сына и превратил его в страшную птицу цзюнь, похожую на сову с огромным твёрдым клювом и алыми когтями. Она умела насылать засуху. Говорят, Циньпэй после смерти тоже стал жуткой птицей-рыболовом с красным клювом и когтями тигра. В тех местах, где птица пролетала над землёй, начиналась жестокая война.       Яюй снова пустился в странствия, желая разыскать Цзинвэй и попросить у неё прощения. Может быть, даже позаботиться о ней, как просил Баоцзян. Но когда он наконец нашёл её на берегу Восточного моря, ей уже не нужны были ни его извинения, ни его забота. Она только и делала, что носила и бросала в воду камни и палки, желая засыпать море, из которого вырвалось её несчастье. О ней неплохо заботилась Шаньшэнь.       Шаньшэнь чуть ли не за шкирку притащила Яюя на Остров птиц и молча поставила перед Чуном.       — Я виноват, — сказал Яюй. — Я не должен был грубо обращаться с Цзинвэй, когда ей было тяжело.       — Тебе тоже было нелегко, — отозвался Чун. — Тут нет твоей вины.       — Но А-Цзян просил меня позаботиться о ней, а я… Мне нет прощения.       — Прощение даётся всем, — вздохнул Чун. — Только гордец не принимает его, считая, будто вправе сам себя наказывать. Будто тащить на себе неподъёмный груз вины — достойное дело.       — Но как искупить свою вину?       — Предоставь это Великому Владыке: Он Сам возьмёт с тебя посильную плату.       — Великий Владыка, Великий Владыка… что Он может сделать?       — Он держит в руках твоё сердце. Доверься Ему. Не мучь себя. Идём, — взяв Яюя за плечи, Чун отвёл его в покои для гостей.       Но жизнь на Острове птиц тяготила Яюя. Он каждый день видел Цзиньвэй, спешащую на берег моря. И каждый вечер Шаньшэнь приводила её обратно. Чун пытался его чем-нибудь занять, но Яюя ничто не увлекало, не отвлекало от тяжёлых мыслей. Наконец он решил уйти.       Он вернулся на Куньлунь и, поселившись в усадьбе шести наставников, попытался начать жить заново, но выходило плохо. Он тренировался с мечом и столько отчаяния вкладывал в свои удары, что роща ланганя перед хижиной с соломенной крышей сильно поредела.       — Тебе лучше заняться самосовершенствованием и медитацией, — заметил как-то наставник У-пань. — А то ты тут все горы в округе разнесёшь.       Яюй ничего не ответил, просто посмотрел на наставника так, как смотрел теперь на весь мир: будто это была непроглядная ночь, которой нет предела. Наставник У-пань покачал головой и обнял своего непутёвого ученика.       — Что ж ты себя так мучишь? Отпусти наконец себя на волю…       Яюй не стал говорить, что он и рад бы, да не знает как. Встал, поклонился и вышел во двор. С этих пор он и впрямь отложил меч и стал больше медитировать. Но крошечный флигель, где всё говорило ему о первых годах на горе Куньлунь, когда они с Баоцзяном только поступили в ученики к шестерым отшельникам, — это место не подходило для самосовершенствования. Яюй стал искать в окрестностях такой пятачок земли, который не напоминал бы ему о прошлом, и отыскал небольшой уступ, плоский камень, нависший над пропастью, в три чи шириной и пять чи длиной. Он усаживался на камень и погружался в глубины своего духа, пытаясь отыскать там выход и опору. Но эти глубины походили на болото: затягивали всё глубже…       На этом шатком уступе его и отыскал Эрфу, жаждущий мести за Гу и Циньпэя. Он всего лишь вонзил меч в трещину в скале, и камень, отколовшись, полетел вниз, увлекая за собой не вышедшего из медитации Яюя. Никто не узнал бы об этом преступлении, если бы мимо не проходил бессмертный Чисун-цзы, искавший себе новое живописное место для уединения.       Издалека он увидел Эрфу, подходящего к Яюю, и камень, отколовшийся от скалы, и Яюя, летящего в пропасть, ударявшегося о скальные выступы… Он удержал его от падения своей ци, вытащил из пропасти, отнёс к шестерым наставникам.       День и ночь они колдовали над бестолковым учеником, сращивая кости, исцеляя повреждённые внутренние органы. И наконец Яюй пришёл в чувства. Он открыл глаза и увидел шестерых старцев, склонившихся над ним, тесную комнатку, пойманную сетью солнечных лучей, множество кружащихся в воздухе, сияющих крошечных светлячков-пылинок…       — Я видел бездну Юду, — тихо сказал он. — Она ничем не отличается от моей жизни. Нет смысла жить, нет смысла умирать. Здесь нет покоя, там нет избавления от страданий.       — Неужели ты не видел Великого Владыку и Его блаженнейшие сады? — спросил наставник У-сянь.       — Очень далеко. Там был Баоцзян.       — Ты ведь можешь пойти к нему, — заметил наставник У-пань.       — Я не смогу.       — Так и будешь взбираться по горе Вансянтай, чтобы заглянуть в прошлое? — покачал головой наставник У-ди.       — Если ты позволишь себе идти к брату и к Великому Владыке, если отпустишь себя, тебе станет легче, — сочувственно сказал наставник У-ло.       — Но как я отпущу себя? Как от себя освобожусь? — с отчаянием простонал Яюй.       — Проси Великого Владыку, — хором отозвались все шестеро наставников.       — У меня нет сил.       — Чтобы просить о помощи не нужны силы, — заметил наставник У-се.       — Братья, — мягко заметил У-пань. — Яюй устал. Дадим ему отдохнуть, а после станем наставлять.       И шестеро наставников разошлись по своим делам.       Тогда Яюй с трудом сел в постели. Он устал, да, это правда. Он всего лишь хотел уснуть и спать без снов. И не чувствовать боли. Но даже после смерти это было невозможно. Яюй встал с кровати, огляделся, не нашёл ни обуви своей, ни одежды и вышел во дворик в нижней рубахе, штанах и босиком.       Оттолкнулся от земли, взлетел в воздух. Это был его лучший цингун: в сто шагов он домчался до подножия горы, ещё за сотню оказался на берегу Жошуй и бросился в её бесцветную воду.       Говорят, он стал злым духом реки Жошуй. Но кому в тех пустынных местах можно причинить зло, кроме себя самого?       Когда Хуан-ди донесли о жестоком поступке Эрфу, он был весьма раздосадован неповиновением духов: даже в такой мелочи они смели перечить ему, спорить с его решением. Разобраться с Эрфу шан-ди отправил Жушоу, Гаосиня послал на Куньлунь справиться о здоровье Яюя. Гаосинь привёз неутешительные вести о печальной участи последнего. Хуан-ди покачал головой:       — Вот видишь, цзэнсунь, как опасны любые привязанности? — он вздохнул. — Будь осторожен с этим.       Гаосинь любезно улыбнулся и, благодаря за наставление, согнулся в поклоне, зло глянув на Хуан-ди из-под ресниц.       Этот старик много знал о нём, но Гаосинь был готов драться за свои сокровища до конца, до полной победы.