Вопросы к небу

Действующие лица:

Чжуаньсюй — владыка Северного предела, правнук Хуан-ди, наследник небесного престола. Ханьлю — внук Хуан-ди, отец Чжуаньсюя. Чию — правнук Янь-ди, друг Ханьлю. Маньюэ — дочь Ди-цзюня и Чанси, одна из двенадцати духов-лун, первая жена Чжуаньсюя. Шэньфэнь-ши — девушка из страны Чжунбэй, вторая жена Чжуаньсюя, мать Лаотуна. Фаньинь — жена Юйцяна, внучка Янь-ди, тётя Чию. Шаохао — внук Хуан-ди, двоюродный дядя Чжуаньсюя. Гаосинь — брат Чжуаньсюя, воспитанник и помощник Хуан-ди.

***

      Задержавшись в столице из-за своей нелепой свадьбы, Чжуаньсюй, действительно, запустил дела в Северном пределе. По возвращении заботы поглотили его целиком, Чжуаньсюю даже некогда было подумать о пленниках. К тому же мысль об этом лице — о той девушке, Шэньфэнь-ши — занозой сидела в его сердце. Ему не давало покоя то, что воспоминание о ней так беспокоит его, но возможность посетить Чжунбэй пока не предвиделась. Прежде всего, следовало разобраться с вопросами, накопившимися за время его отсутствия. Зима была на носу, а запасов зерна в столице недоставало, тем более, учитывая, что этой зимой требовалось кормить поселённых в Северном пределе мятежников, а весной выдать им просо и ячмень для посевов.       Чжуаньсюй устроил разнос своим чиновникам. Военное время? Но восток и юг — самые благодатные земли Поднебесной — война не затронула. Почему житницы почти пусты? Слишком много средств потрачено на войско? Нечем оплатить зерно? Чжуаньсюй был уверен, что большая часть риса, проса, ячменя и пшеницы, поставленных в государственные хранилища, осела в амбарах его чиновников. Он устроил проверки, и его юйши обнаружили множество нарушений. На провинившихся посыпались штрафы и наказания. Цвет Северной столицы трепетал, вельможи были недовольны, оскорблены, однако пойти против своего владыки не смели: всё войско было на стороне Чжуаньсюя.       Чёрный владыка отправил инспекцию в Цзинъюань — область, где поселили военнопленных: ему не хотелось, чтобы зимой все они погибли. Он имел твёрдое намерение заселять Северный предел и развивать в нём сельское хозяйство.       Лишь немного разобравшись с насущными вопросами, накануне Нового года Чжуаньсюй собрался навестить отца и Чию. И тогда владыке доложили, что заключённые содержатся вовсе не в Пагоде ледяного блеска Бинсюань, как тот приказывал, а в ледяных пещерах. Чжуаньсюй был так разгневан своеволием Юйцяна, что попадись дядя ему на глаза, он, пожалуй, заточил бы его в ледяных пещерах, причём Юйцян сам с радостью туда побежал бы, выбирая меньшее и зол. Но Юйцян был хитрее: он покинул Северный предел ещё до возвращения племянника, так что гнев свой излить Чжуаньсюю было не на кого. Справившись с раздражением, владыка приказал немедленно перевести пленных в пагоду Бинсюань и взялся сам за этим проследить.       Впрочем, увидев издалека отца и Чию, он понял, что встречаться с ними слишком рано. Пришлось дать им время прийти в себя, привести себя в порядок. Ледяные пещеры Северного предела и для Юйцяна оказались суровым испытанием, а для отца, ненавидевшего холод, и для южанина Чию они стали почти убийственными. Здоровье Чию и без того было подорвано раной и пытками, и теперь Чжуаньсюю было неловко смотреть на него. Вернувшись к себе, Чжуаньсюй послал пленникам лекаря, велел приготовить горячую воду для мытья, выдать одежду и всё необходимое, а также нормально их накормить.       Посещение узников пришлось отложить, зато Чжуаньсюй мог отправиться в Чжунбэй за своей невестой. Он собрал небольшой отряд и отбыл, поручив все дела доверенным чиновникам: тайшоу — начальнику столичного военного округа, и шаншулину, ведавшему канцелярией. Чжуаньсюй мог бы и один отправиться в Чжунбэй: так было бы и быстрее, и проще, — но не подобало владыке бродить по своим владениям в одиночку. Помимо свиты, он захватил с собой и кое-какие подарки, а также одежду для девушки, которую ему помогла подготовить его жена Маньюэ.

***

             В столице Шаохао неоднократно повторял Чжуаньсюю, что тот теперь несёт ответственность за свою жену и должен заботиться о ней, разговаривать с ней… О чём же с ней говорить? Чжуаньсюй не понимал. Шаохао советовал найти темы, близкие и понятные любой женщине: рукоделие, одежда, окраска тканей, музыка, наконец. Чжуаньсюй, кроме музыки, ни в чём из перечисленного не разбирался, а Маньюэ музыкой интересовалась мало. Шаохао пытался рассказать ему о видах переплетения нитей, красящих веществах, сочетании цветов и оттенков в узорах, но Чжуаньсюй отмахивался от дяди: «Так иди и поговори с ней об этом сам!»       А приехав на Север, закрутившись в делах и заботах, он вообще забыл о жене: даже по вечерам перестал навещать её. И однажды столкнулся с ней в саду, когда, завершив утренние слушания, позволил себе немного прогуляться. Увидев Маньюэ, Чжуаньсюй смутился и хотел было пройти мимо, сделав вид, будто не заметил жену, но она подошла сама и, встав на дорожке — невысокая, крепенькая — решительно преградила мужу путь. От такого напора Чжуаньсюй даже немного растерялся, хотя, с другой стороны, его разбирал смех: что эта малявка задумала?       — Что вам угодно, госпожа моя? — любезно поинтересовался он.       — Мне угодно, мой господин, — дерзко глянув на мужа, отчеканила Маньюэ, — чтобы дорогой супруг навещал меня, как прежде. Не смею требовать большего, однако мне бы хотелось, чтобы владыка не пренебрегал обществом этой жалкой старушки и захаживал к ней также иногда поужинать или пообедать.       — О, госпожа моя, — улыбнулся Чжуаньсюй. — Требования ваши весьма разумны. Я постараюсь выполнить первую часть, вас же попрошу саму посещать меня в обеденное или вечернее время и прислуживать во время трапезы в моих покоях, ибо у владыки каждое мгновенье на счету, и он у себя-то поесть не всегда успевает, а уж идти в ваши отдалённые покои для владыки слишком обременительно.       — Что ж, договорились, — строго сказала Маньюэ. — Где вы будете сегодня в конце часа коня, чтобы мне не бегать с коробом еды по всему Северному пределу?       — Буду у себя в кабинете, госпожа моя: разбирать отчёты и ставить печати. Пожалуйте, будьте любезны.       И она стала ежедневно являться к мужу, хотя Чжуаньсюй ел, продолжая заниматься делами, и никогда не заговаривал с женой. Но однажды еда, которую Маньюэ принесла, вся оказалась подгоревшей. Чжуаньсюй посмотрел на супругу: та стояла напряжённая, готовая к нападению. Она сделала это специально, что ж, Чжуаньсюй усмехнулся и, отложив палочки, сухо сказал:       — Благодарю благородную супругу за заботу. Больше не приносите мне ни обед, ни ужин.       Маньюэ нахмурила брови и хотела возразить, но Чжуаньсюй, опередив её, резко бросил:       — Поди прочь.       Жена собрала плошки и вышла, не сказав ни слова. А на следующее утро принесла Чжуаньсюю завтрак: про завтрак-то он ничего не говорил. Её находчивость развеселила Чжуаньсюя, но он всё же решил немного припугнуть её. Нахмурившись, он проговорил:       — Прежде мы договаривались, что ты будешь носить мне обед или ужин. О завтраке речи не было.       — Вы запретили мне приносить еду днём и вечером, — невозмутимо отозвалась Маньюэ.       — А ты знаешь почему? — спросил он строго.       — Простите, господин! — она опустилась на колени. — Я виновата. Больше это не повторится. Приму любое наказание, только позвольте по-прежнему прислуживать вам во время трапезы.       — Хорошо, вставай. Приходи, как и раньше, в обед. Впрочем, скоро я отлучусь до новой луны: поеду за своей невестой. Ты приготовишь одежду для неё.

***

      Чжуаньсюй нашёл Шэньфэнь-ши у того же источника, что и в первый раз. Он просто подошёл к ней и сказал:       — Ну, собирайся. Я пришёл за тобой.       Девушка не удивилась и не обрадовалась. Она неторопливо встала и ответила:       — Я готова.       Чжуаньсюй подал ей одежду, но она в недоумении смотрела на разноцветные платья, не зная, что с ними делать. Чжуаньсюй покачал головой, вздохнул и, откинув её волосы за спину, собрался помочь. Когда он коснулся обнажённого девичьего тела, стройного, тёплого, белого, его плоть отозвалась жаром. И так, прямо на берегу прозрачного потока Шэньфэнь девушка из народа Чжунбэй стала женой Северного владыки.

***

      Вернувшись в Северную столицу, Чжуаньсюй наконец решился навестить своих пленников.       В пагоде Бинсюань Ханьлю и Чию отвели две смежные комнаты, в каждой из которых был кан, небольшой столик, полки с письменными принадлежностями, переносная жаровня, чайная утварь, сундук с одеждой и другие необходимые вещи. Окна обеих комнат выходили на юг, и низкое северное солнце, уже начавшее понемногу подниматься над землёй, всё отведённое ему время освещало комнаты. Ханьлю закрывал окно, а Чию наоборот полюбил сидеть у окна, подставляя лицо слабым, едва теплеющим лучам. Ханьлю, прежде всегда беспокойный и торопливый, теперь как будто стал усидчивым и медлительным. Он мог подолгу причёсывать Чию, ни о чём больше не думая, лишь перебирая текучие пряди — причудливое переплетение белых и чёрных нитей. Чию, опёршись на локоть, смотрел на блёклое весеннее небо, на пустынные каменные сады: серо-лиловые, желтоватые, бледно-зелёные пятна на тающем шёлке снега.       Когда Чжуаньсюй вошёл, Ханьлю как раз закалывал волосы Чию шпилькой.       — А-а, — небрежно заметил он. — Владыка пожаловали. Почему вдруг хэйчжу изменил решение и раздумал уморить нас в ледяных пещерах?       — Такова моя владычная воля, — спокойно ответил Чжуаньсюй. — Я никогда не желал вам смерти.       — О да, благодарю благородного и гуманного владыку Северного предела. Не понимаю только, чем обязан такой милости, — Ханьлю нарочито развязно сел на кан, не пригласив присесть Чжуаньсюя.       Тот сделал вид, что не обратил внимания на непочтительное поведение пленного, лишь холодно сказал:       — Ты мой отец.       Ханьлю хмыкнул.       — В самом деле, Ханьлю, — неожиданно заговорил Чию. — Почему ты пытаешься высмотреть какой-то подвох в поведении сына? Прося за нас небесного императора, он наступил на хвост тигра…       — Он прыгнул в колодец, чтобы спасти человека, — скривился Ханьлю. — Только зачем?       — Может быть, просто чтобы дать вам возможность ещё пожить? — равнодушно бросил Чжуаньсюй.       — Пожить? — Ханьлю расхохотался и закашлялся. — Пожить?!       — Что в этом смешного? — ледяным тоном переспросил Чжуаньсюй.       — И правда, братец Ханьлю, разве плохо просто жить? — улыбнулся Чию и поёжился от холодного ветра, влетевшего в открытое окно. Ханьлю поспешно укрыл его плечи накидкой.       — Как говорится, — добавил Чию, благодарно кивнув другу. — Надо жить — значит, живём.       И посмотрев на Чжуаньсюя, всё ещё стоящего у входа, он мягко заметил:       — Брат Ханьлю, пригласи владыку Севера присесть: невежливо держать гостей на пороге.       — Сесть? — Ханьлю криво усмехнулся, небрежно махнув рукой. — Пусть садится. Разве не он тут хозяин?       Чжуаньсюй присел на подушки у столика, Ханьлю, намеренно подчёркивая своё пренебрежение, улёгся на кане, но Чжуаньсюй пренебрёг и этим его показательным поведением, и обратился к Чию:       — Как вы себя чувствуете?       — Намного лучше, чем мог бы, — Чию улыбнулся. — Но лучше всего то, что я вообще себя чувствую. И очень благодарен хэйчжу, что позволил моему старому слуге помогать мне. Я всегда ценил его за преданность. К тому же он неплохо разбирается в травах.       — А, это тот, которого привезли из Цзинъюаня? Говорят, он слёзно просил взять его: даже командира отряда разжалобил.       — Он признался, что уповал только на безграничную милость Северного владыки.       Чжуаньсюй рассмеялся:       — Вот, значит, как? Теперь меня считают чрезвычайно милостивым.       — Но то, что вы сделали, хэйчжу, действительно невероятно. Такого прежде никогда не бывало, чтобы мятежников щадили, — Чию встал. — Может быть, Северный владыка хочет чаю? Я, конечно не лучший мастер чая, однако в бытность мою сяньма его величество предпочитал пить чай, заваренный именно мной.       — Мне будет очень приятно выпить чаю с господином Чию, — Чжуаньсюй бросил беглый взгляд на отца, который во всё время разговора продолжал лежать в постели. Какое ребячество! Чжуаньсюй усмехнулся. Ему нравилось дразнить Ханьлю. — Вам ведь, надеюсь, принесли свежий чай?       — Да-да, благодарю! — Чию взял с полочки чайный блин. — Прекрасный чай.       — Мне прислал его Белый владыка — урожай нового года.       — Изысканный свежий аромат, — отозвался Чию, разбивая прогретую плитку чая.       Чжуаньсюй склонился к жаровне, раздувая огонь. Ему нравился Чию. Его плавные размеренные движения, когда он перетирал чайные листья, просеивал их, помешивал воду, добавив соль, — всё это напоминало Чжуаньсюю… неважно кого. Просто на Чию приятно было смотреть, и приятно было говорить с ним ни о чём. Солнце склонилось к горизонту, в комнате стало темно, и Чжуаньсюй перед уходом зажёг светильник. Несмотря на то, что отец так и не проронил ни слова, Чжуаньсюй был доволен своим визитом. Этот вечер стал каплей тепла в ледяном воздухе Северного предела.

***

      Первый год мира перевалил за середину. Хозяйственные дела поглощали всё время Чжуаньсюя, но удовлетворение от того, что труды приносят плод, было утешительным. Посеянные в Цзинъюане просо и ячмень принесли неплохой урожай: поселенцы не только смогут прокормить себя, но и оставят на посевы. Лето было тёплым, незасушливым, тучнеющие стада овец и коз бродили по пастбищам: овечья шерсть, выделанные шкуры, наряду с драгоценным рыбьим зубом и пушниной с самых дальних окраин Северного предела были основным источником дохода на севере.       Жизнь шла своим чередом, и в недрах блаженного спокойствия зарождалась неудовлетворённость. В оковах покоя душа начинала томиться. Успокоенность пугала как отсутствие воздуха. Но почему тогда на Острове птиц тишина не тревожила, а оберегала, давала пищу, а не отнимала воздух? Почему постоянно подвижная и изменчивая война не приносила удовлетворения? Почему, получив власть, к которой стремился, он казался себе обделённым? Не потому ли, что власть — это только хозяйственные заботы, военные смотры, постройка и благоустройство городов, обязательные пиры в честь праздников, традиционная осенняя охота — регламентированная ритуалами и правилами жизнь? Если это действительно так, тогда Северного предела Чжуаньсюю мало, тогда и всей Поднебесной ему будет мало. Такой власти ему будет мало. Нужно что-то ещё, наверняка существует нечто большее — то, что являет собой подлинную власть, в чём выражается настоящее величие, истинное совершенство.       Жёны Чжуаньсюя неожиданно поладили. Деловитая Маньюэ взяла под покровительство независимую Шэньфэнь-ши, которая до смешного ничего не умела: ни одеваться, ни палочки держать. Маньюэ учила свою подопечную всему: разбираться в нарядах, причёсываться, подбирать украшения, вышивать, готовить еду, служить мужу. Приготовление пищи чрезвычайно заинтересовало Шэньфэнь-ши, и в этом искусстве она даже превзошла свою наставницу. Но вот со служением мужу дела обстояли из рук вон плохо. Она была неловкой, неприветливой, молчаливой настолько, что порой не отвечала даже на обращённые к ней слова. Возможно, потому что и наставница её не отличалась любезностью. Зато они полюбили заниматься музыкой вместе: Маньюэ играла на сэ, а у Шэньфэнь-ши был удивительный чистый голос. Чжуаньсюй с удовольствием слушал их. Иногда даже присоединялся к ним, подыгрывая на цине. Порой он приглашал отца и Чию послушать пение второй жены. Ханьлю всегда отказывался, зато Чию, взяв флейту-сяо, с радостью навещал их.       В начале осени Маньюэ родила сына, а Шэньфэнь-ши, заметно располневшая, попросилась на время вернуться в Чжунбэй: все женщины её племени рожали детей, сидя в заводи источника Шэньфэнь, и роды неизменно проходили благополучно. Чжуаньсюй распорядился о сопровождении, но сам не собирался покидать столицу.       — Если весной не вернёшься, — сказал он строго. — Приду за тобой.       Маньюэ, провожая подругу, сокрушалась:       — Как же ты через горы-то пойдёшь? Родила бы дома! Разве не страшно так далеко отправляться?       Шэньфэнь-ши лишь плечами пожимала. Она как раз возвращалась домой: чего ей было опасаться?       Ближе к зиме забот стало чуть меньше, и Чжуаньсюй смог чаще навещать своих пленников: его всё ещё веселило поведение отца — дразнить Ханьлю было забавно. А с Чию просто было приятно общаться. Они даже немного сблизились, и Чию предложил Чжуаньсюю называть себя «шỳшу». Не важно, пусть бы его любезность была лицемерной, но он высказывал интересные соображения и свежие мысли. Это вдохновляло Чжуаньсюя. Ему даже хотелось подружиться с Чию. Он обещал, что, став владыкой Центра, возвратит Чию Южный предел, а отцу передаст Западный, раз Север ему так ненавистен.       — Уверен, шуфу только рад будет вернуться на свой Остров птиц.       — Скажи наконец честно, Чжуаньсюй, зачем ты хочешь склонить меня на свою сторону? — спросил Ханьлю однажды. — Зачем на самом деле ты сохранил мне жизнь? Зачем приходишь сюда чуть ли не каждый день и издеваешься надо мной? Зачем?       — Сказать честно зачем? — Чжуаньсюй холодно глянул на отца. — Затем, что ты и шушу умны и проницательны, вы талантливы и сильны, а я, взойдя на небесный престол, не хотел бы ограничиваться пределами Поднебесной.       — Что? — Чию повернулся к Чжуаньсюю. — Это любопытно.       — Я хочу подчинить себе весь мир, — просто сказал он. Чжуаньсюй впервые озвучил эту мысль, в некотором роде это была провокация: ему хотелось знать, как отец и особенно Чию воспримут его заявление.       Ханьлю зло расхохотался, Чию тихо хмыкнул.       — Не думал, что ты настолько глуп, — покачал головой Ханьлю, встал и ушёл в другую комнату.       — Ты слишком наивен, Чжуаньсюй, — ласково проговорил Чию. — Невозможно завоевать весь мир. Да и незачем. Власть над бóльшим или меньшим, в сущности, одно и то же. Это не имеет смысла, пока она не полная, пока есть вещи, которые от тебя не зависят и с которыми ты не властен справиться. А такие вещи будут всегда.       — Нет таких вещей, — спокойно ответил Чжуаньсюй.       — Допустим, ты так думаешь, — улыбнулся Чию. — Но наводнения и засухи, холод и жара, саранча, моровое поветрие — всё это не подчиняется тебе. Чем большей территорией ты владеешь, тем сложнее с мелкими неприятностями. Они и самого сильного раздавят в таком количестве.       Чжуаньсюй внимательно слушал Чию: ему нравилось, как тот говорит. В его манере было что-то лисье, тёплое, в мягкую речь хотелось зарыться пальцами, как в шелковистую шерсть. Чию продолжал:       — Вот Хуан-ди правил Поднебесной столько лет, но война разорила и выжгла землю. Время идёт, но почва, иссушенная госпожой Ба, не принесёт плодов, и зелень, стёртая духами реки Жошуй, нескоро ещё прорастёт. И ни ты, ни Хуан-ди с этим ничего не можете сделать. Только власть Великого Владыки абсолютна. Знаешь, почему?       — Почему же?       — Потому что всё, что есть в этом мире, сотворено Им и в некотором роде является Его частью. Как ты владеешь своими руками и ногами, так Он владеет жизнью и смертью.       — Почему же не установит в мире порядок?       — Из-за свободы, которую нам даровал. Свободы творить. Вот мы и творим, что хотим — Он не вмешивается. Потому что любит и ждёт, когда мы сами позовём Его. Каждый из нас.       — Хаос и безобразия Он любит! — подал голос Ханьлю из соседней комнаты.       — Нет, — строго сказал Чжуаньсюй. — Пусть я тоже не понимаю, но… — объяснения Чию были так похожи на то, чему его учил шуфу.       — Благодарю за наставление, шушу. Отец, — Чжуаньсюй поклонился. — Нет, пока я не оставляю мысли о том, чтобы выйти за пределы Поднебесной.       — Тебе и престола тянь-ди будет многовато, — сказал Ханьлю, заглянув в комнату. — Ты не такой, как я. И подавно не такой, как Хуан-ди.       — Не справлюсь? — Чжуаньсюй глянул на отца с едкой усмешкой.       — Не захочешь тащить это бремя, — просто ответил тот.       — Почему ты так думаешь?       — Я увидел это, когда ты заступился за нас, — отозвался Ханьлю, присаживаясь рядом с Чжуаньсюем на подушки.       Он насмешливо продолжил:       — Ни один владыка, готовый нести бремя власти, не помилует своих врагов только потому, что ему так захотелось. Ради чего ты это сделал? Ради собственных принципов? Нет. Ты просил за нас ради любимого шуфу.       Чжуаньсюй прикусил губу: прозорливость отца иногда его пугала. Он молча отстранился от Ханьлю, а тот, покачав головой, добавил:       — Оставить врага в живых, потому что ты милосерден, — это ещё можно понять. Но сделать это лишь для того, чтобы не огорчать какого-то человека… Это так… — он замолчал, подбирая слово.       — Это мило, — улыбнулся Чию. — Чжуаньсюй, не слушай отца. Что бы он ни говорил, он благодарен тебе. И я тебе благодарен: мне нравится жить.

***

             Зимой в северный предел приехал Гаосинь. Видно, раз не доглядев за владыками пределов, Хуан-ди решил отныне не ослаблять бдительность и, как говорится, обжёгшись на горячей мясной похлёбке, дуть на холодные солёные овощи. Гаосинь, повышенный по такому случаю до четвёртого ранга и ставший тунъи дафу — великим мужем исчерпывающих увещеваний, — был отправлен увещевать и проверять все четыре предела.       Начав с Западной столицы, которую он посетил, как и полагалось, осенью, и задержавшись там почти до сезона высоких снегов, потому что Жушоу никак не мог его отпустить, Гаосинь прибыл на север в середине двенадцатого месяца: в первые дни сезона больших холодов. Шаохао прислал Чжуаньсюю чай и померанцевое вино с Острова птиц, какие-то диковинные плоды, орехи, сушёные фрукты и приложил ко всему этому длинное-длинное послание. Чжуаньсюй даже не стал его сразу просматривать, отложил на вечер, чтобы прочесть спокойно.       Он был даже рад приезду брата: полезно иногда посмотреть на дом, где ты живёшь и уже ко всему привык, немного со стороны. Он лично сопровождал Гаосиня, показывая ему столицу и окрестности. Белые снега тянулись до горизонта, сливаясь с белёсым небом, так ненадолго просветлевшим.       — Если хочешь увидеть истинный облик Северного предела, приезжай летом, — сказал Чжуаньсюй. — Если же хочешь узнать о нём правду, приезжай зимой.       — Разве есть разница между правдой и истиной? — улыбнулся Гаосинь.       Чжуаньсюй пожал плечом:       — А ты как думаешь?       Гаосинь неопределённо качнул головой и заметил:       — Наверное, природа Северного предела способствует размышлениям на такие темы, и мысль, не встречая препятствий, подобно морю Бэймин, поднимает льдины силлогизмов на волнах парадоксов. В Небесной столице на такое нет времени. Суета!       — За чем бы ты ни приехал, я всё готов тебе показать, брат, — любезно отозвался Чжуаньсюй.       — Я налюбовался на пейзажи, осмотрел хранилища, казармы и всё, что ты хотел, чтобы я увидел. Но вообще-то я прибыл, чтобы узнать правду, и мне нужны отчёты, счётные книги и прочие скучные вещи, которые, конечно, не так красивы, как море Бэймин, и могут соврать, в отличие от белоснежных пустынь Севера… Но только не мне.       — А мне нечего скрывать от императора, — и Чжуаньсюй повёл Гаосиня в архив. — С твоего позволения, я тебя покину.       — Конечно, брат. У владыки много дел, ты и так уже полдня развлекаешь меня, — Гаосинь поклонился. — И вели, пожалуйста, обед принести мне сюда.       Чжуаньсюй вернулся к себе и сразу заметил лежащее на столике письмо: тёплый золотисто-чайный кусочек шёлка светился в полумраке кабинета и весенним солнцем растапливал снега Северного предела. Чжуаньсюй протянул к нему руку: шуфу впервые писал к нему. Это было трогательно. Собственно, в письме не было ничего особенного: рассказы о шалостях птиц, новости с Острова, размышления о музыке, просьбы не забывать цинь. Дочитав, Чжуаньсюй сидел некоторое время неподвижно, всё ещё слыша голос шуфу, чувствуя его тепло, его свет. Он хотел было что-то написать в ответ, но, подумав немного, отложил кисть. То, что лежало у него на сердце, он не мог доверить ни бамбуковым дощечкам, ни шёлку, ни самому шуфу без посредников. Он не мог это доверить даже самому себе.       Гаосинь пробыл в Северном пределе ещё пять дней, в течение которых они с Чжуаньсюем виделись всего раза три. Под конец Гаосинь выразил желание посетить заключённых в Северном пределе мятежников. Чжуаньсюй повёз брата смотреть ледяные пещеры. Сезон больших холодов не лучшее время для плаванья к бездне Бэймин: тому, кто всю жизнь провёл в благодатной Небесной столице, невозможно вынести пронзительные ветра ледяного моря. Как Гаосинь ни кутался, как ни прятался в лодке у жаровни, он промёрз до костей, так что, едва заглянув в пещеры, мечтал лишь о том, как поскорее вернуться.       — А главари мятежников? — спросил Гаосинь, выйдя из камеры какого-то прежде свирепого, а нынче замёрзшего до полного смирения духа. У него зуб на зуб не попадал. — Они содержатся в ещё более ужасных условиях?       — На самом деле, ледяные пещеры не так и ужасны, — возразил Чжуаньсюй, накидывая свой плащ ему на плечи: не хватало ему уморить посланца императора. Гаосинь благодарно закутался в мех. — Тут даже тепло.       — Т-тепло? — переспросил Гаосинь, выглядывая из мохнатого воротника.       — Здесь даже сейчас, зимой, вода не замерзает…       — Тут же кругом лёд! Как не замерзает?       — Долго объяснять. Но ты уж поверь, наши северные духи заботятся о заключённых: им раз в день дают тёплую пищу и три раза в день горячую воду. Зимой они не моются, но когда на материке сходит снег, им устраивают баню каждую луну до первого снега. Кормим мы их хорошо. Кашей с мясом и овощами: хочешь проверить?       — Нет уж, благодарю. Вообще сам я бы ни за что не стал проверять твоих пленников, но Хуан-ди просил. Боится, что ты будешь слишком снисходителен к отцу и возникнут неприятности. Но теперь я своими глазами увидел, какие жуткие эти ледяные пещеры. Посчастливилось тем, кого ты отправил в Пагоду Юаньгуан. Хотя, конечно, тоже радости мало.       Вернувшись во дворец, Гаосинь забрался в бочку с горячей водой и чуть не опоздал на прощальный ужин.       — Ты доволен, брат? Узнал правду? — поинтересовался Чжуаньсюй.       — Всё прекрасно. Ты отлично тут всё устроил. Думаю, Хуан-ди понравится. Но, кажется, я всё же простыл в твоих ледяных пещерах. Наконец-то поеду туда, где тепло. Встречу новый год в Восточном пределе.       — Не забудь прихватить с собой одеяло, перину и подголовник: у Фуси все постели стоят со времён потопа и везде сквозняки. Как бы ты не разболелся ещё сильнее.       — Благодарю за заботу, брат.       Он и в самом деле, по настоянию Чжуаньсюя, взял с собой постель и с облегчением покинул Северный предел. С его отъездом улеглось и оживление, царившее в эти дни в Северной столице, взволнованная суета потревоженного муравейника сменилась глухой тишиной. Эти предпраздничные дни стали для Чжуаньсюя, пожалуй, самыми тягостными и унылыми за последние годы.       Наверное, он скучал в Северном пределе, чего никогда не случалось с ним прежде. Хозяйственные дела, судебные разбирательства… Нет, не они так тяготили его. Обустройство Северного предела занимало и увлекало молодого владыку. Ему нравилось преодолевать сопротивление, утверждать свою волю и особенно нравилось, когда те, кто сопротивлялся ему, понимал, что владыка был прав. К сожалению, подобное случалось редко: по-настоящему умных и преданных делу чиновников, пожалуй, в мире не существовало — или они были глупы, или себе на уме. Заботиться об укреплении и процветании Северного предела, пренебрегая порой своими интересами, они не стремились.       Если бы ленивые и жадные чиновники были единственной бедой Чжуаньсюя… Неожиданно оказалось, что за десять лет — почти полжизни, — проведённых на Острове птиц, Чжуаньсюй привык к тому, что рядом всегда находится близкий человек, и готовый его поддержать, и сам нуждающийся в его поддержке. Здесь такого не было. Не было близкого человека. Им мог бы стать Чию, только они оба этого опасались. Сближаться с Чию — ходить по весеннему льду… И в конце концов, они — тюремщик и заключённый, наследник престола и враг императора.       И всё же Чжуаньсюй вопреки разуму тянулся к Чию. Это общение было интересным и полезным для молодого владыки.       В начале нового года он впервые пригласил Чию прогуляться до оранжереи тётушки Фаньин.       — Она ведь какая-то моя родственница? — уточнил Чию.       — Тётушка, — подтвердил Чжуаньсюй, подавая руку. — Отец, — ехидно поинтересовался он у Ханьлю. — Не хочешь прогуляться с нами?       Ханьлю только презрительно скривился. Чжуаньсюй подавил усмешку.       — Идёмте, шушу. Обопритесь на меня.       Они с Чию вышли из башни.       — Здесь по-своему красиво, — проговорил Чию, рассматривая оранжевый лишайник на сером валуне. — Здесь камни как солнце в небе, и небо как камни.       — Вы скучаете по югу? — сочувственно спросил Чжуаньсюй.       — Сложно сказать. Я вырос в Небесной столице, там должен быть мой дом. Но его там нет, и я не люблю её. Когда я покидал Юг впервые, был слишком мал, чтобы помнить, а когда вернулся туда снова, был слишком занят и не успел полюбить. Мне кажется, по-настоящему можно тосковать лишь о доме, а если его нет, то всё равно, где находиться.       — Но север вам не нравится.       Чию не ответил.       — Хотите, я заберу вас в столицу, когда стану Небесным императором? Будете моим первым советником. Правда, всё будет ещё так не скоро…       — Я бы поехал с тобой, хэйчжу, но не могу оставить твоего отца. Ему будет тяжело тут одному.       — Возьмём его с собой? Так и быть, я готов его терпеть…       — Ты готов, а он нет. Он ни за что не согласится стоять ниже тебя. Вот кто у нас настоящий владыка. Он прав: ты слишком снисходителен для владыки. И слишком безразличен к власти.       — Я не безразличен! — не согласился Чжуаньсюй.       — Видимо, ты пока не понял, — вздохнул Чию. — Но признайся, ведь власть над Северным пределом не даёт тебе удовлетворения?       — Нет, это же всего лишь Северный предел, а не весь мир.       — В сущности, Северный предел или весь мир — тут нет разницы. Те же хозяйственные дела, те же тяжбы и мелкие заботы.       — Вам-то откуда знать, шушу? — Чжуаньсюй снисходительно глянул на собеседника.       — Прежде чем стать сяньма, я был секретарём и помощником Хуан-ди. Уж поверь мне, я знаю не понаслышке, что такое власть над Поднебесной, — улыбнулся Чию.       — Вы не переубедите меня, шушу, — Чжуаньсюй покачал головой и, подумав немного, спросил:       — Но если вы так хорошо знаете, что такое власть, зачем же поддержали отца и пошли против Хуан-ди, имея возможность десять тысяч раз умереть и лишь один — остаться жить?       — У нас была возможность победить, — заметил Чию. — Но прежде всего, хэйчжу, мы хотели справедливости.       — Как вы, шушу, такой разумный, можете толковать о справедливости? — с шутливым упрёком проговорил Чжуаньсюй, приоткрывая дверь оранжереи и жестом приглашая Чию войти.       Чию рассмеялся:       — Есть вещи, которые не вытравить из души, — войдя, он осмотрелся.       — Тут столько магии… Похоже, тётушка тратит на эти растения очень много сил.       — Зато она получает радость, — заметил Чжуаньсюй. — Но вы мне так и не ответили, зачем вы пошли против Хуан-ди. Не пытайтесь ускользнуть от ответа, шушу.       — Ах, да разве я пытаюсь… — Чию улыбнулся.       — Эй, кто там? — окликнули их из зарослей павлоний и восковницы, и в одно мгновение перед ними возникла рослая женщина, одетая по-крестьянски просто: широкие штаны подвёрнуты, волосы убраны под платок, рукава подвязаны выше локтя.       — Тётушка! — воскликнули в один голос Чжуаньсюй и Чию и почтительно склонились. В ней чувствовалась невероятная мощь, и у Чжуаньсюя в который раз мелькнула мысль о том, какое счастье, что эта мощь направлена на цветы и плоды.       — Кого притащил опять, Чжуань-эр? Тоже мне, нашёл чудо света: вечно сюда тащишь, кого ни попадя.       — Простите, тётушка, — Чжуаньсюй снова склонился перед ней. — Я привёл вашего племянника Чию. Он скучает в Северном пределе по привычной ему южной растительности. Вы уж простите, что я без вашего позволения решился его порадовать…       — Чию? Сын братца… — она внимательно посмотрела на Чию. — Видела его в колыбели. Да, много времени прошло. Ладно, гуляйте. Только ничего не трогайте, ясно? Ни к чему не прикасайтесь! А то… — она посмотрела так сурово, что Чию и Чжуаньсюй невольно переглянулись, но Чию всё же решился спросить:       — Тётушка, может быть, вы расскажете немного о вашей оранжерее? Как вам удаётся…       — Некогда мне, — перебила его Фаньинь. — Пойду. Это вам, мужчинам, вечно заняться нечем, а у меня полно дел, — она снова скрылась в зелёной гуще листвы.       — Серьёзная женщина, — покачал головой Чию.       — На моей памяти она только с одним существом разговаривала любезно.       — Со своим котом?       — Нет у неё кота, шушу, — с укором отозвался Чжуаньсюй. — С моим наставником Ди-таем. Но вы опять уходите от разговора.       — Послушай, хэйчжу, зачем тебе нужно всё знать? Чего ты хочешь от меня добиться? Какого признания?       — Чистосердечного. Не понимаю, чем вы, именно вы, шушу, были недовольны. У вас был Южный предел, чего вы хотели? Мести?       — Хэйчжу, — вздохнул Чию, прикрывая глаза. — Я устал. Давай поговорим об этом в другой раз. Прошу тебя.       Чжуаньсюй с тревогой глянул на собеседника: он и в самом деле был бледен.       — Может быть, здесь слишком душно? Идёмте на свежий воздух, шушу.       Они покинули оранжерею, и по дороге к Пагоде Бинсюань не проронили больше ни слова.       Чжуаньсюй усадил Чию на постель.       — Отдыхайте, шушу. Но помните, вы должны мне этот разговор.       — Ты неугомонный, — слабо улыбнулся Чию, ложась на подушки.       — Что ты с ним сделал? — зло спросил Ханьлю Чжуаньсюя.       — Отец, прошу прощения, мне надо идти, — Чжуаньсюй поклонился и вышел.       В этом разговоре он почти нащупал что-то важное. Ему так казалось. Но Чию не хотел раскрыть правду. Что это за жажда власти, ради которой можно вот так пренебречь разумными расчётами? Какой власти они хотели? Власть — это лишь слава и богатство? Возможность утвердить порядок и свою волю? Независимость? Свобода? Но это самое нелепое предположение: во власти нет свободы. Тогда что же, что же он сам в ней ищет? И найдёт ли? Там ли он ищет, если задаёт столько вопросов, если испытывает столько сомнений? Всё же власть — это путь познания. Охватить весь мир — познать его и присвоить, и таким образом насытить голод души. Да, возможность насытить голод души — вот, чем для Чжуаньсюя была вожделенная власть над Поднебесной, надо всем миром. Зная свой ответ на вопрос, он с нетерпением ждал возможности узнать ответ Чию.       Однако начало нового года влекло за собой новые заботы: подготовка к весне, к посевной в южных областях, подсчёты зимних потерь и расходов… В конце второго месяца вернулась Шэньфэнь-ши с двухмесячным сыном. Нужно и для него было устраивать церемонию наречения. Но самой главной и, пожалуй, самой радостной заботой стал для Чжуаньсюя неожиданный приезд Шаохао в Северной предел.       После всех положенных приветствий и церемоний, оставшись наконец наедине с дядей, Чжуаньсюй спросил, почему тот приехал.       — Я просто очень соскучился, чжицзы. Очень! Гай, хоть и посещает регулярно Небесную столицу, ведь он так и служит в Палате наказаний, всё же постоянно со мной. Чун часто навещает нас. Младшие пока всё ещё при мне. Но ты… Гай и Фэнъянь отпустили меня. В конце концов, без меня даже больше порядка… — он улыбнулся. — А я как раз успел к церемонии наречения твоего второго сына. Жаль, на церемонии первенца не был.       — Ещё бы ты каждого моего ребёнка решил почтить своим присутствием. Мало ли сколько их будет? — Чжуаньсюй рассмеялся. — Может, ты и придумаешь имя?       — Хочу на него посмотреть.       — Идём. Я тоже его пока не видел: всё было недосуг.       Увидев малыша, Шаохао сразу сказал:       — Он такой красивый! Давай назовём его просто: Прекрасный ребёнок — Лаотун.       — Шуфу, но он же вырастет! Не будет же он вечно зваться ребёнком.       — Когда он вырастет, наставник даст ему взрослое имя.       На этом и сошлись. Церемония прошла в меру торжественно, не затмив собой церемонию наречения первенца. А после, выпив несколько чаш на праздничном пиру, Чжуаньсюй покинул зал и, вернувшись в свои покои, послал слугу за Шаохао. Тот вошёл встревоженный:       — Чжицзы, ты так поспешно скрылся, вызвал меня… Что-то случилось?       — Нет, шуфу. Просто не хочу тратить время на бесполезные торжества, когда ты рядом. Хочу больше времени провести с тобой.       — Мне это приятно, — смущённо потупился Шаохао. — Но приличия…       — Шуфу, забудь об этих формальностях ненадолго. Давай лучше сыграем что-нибудь вместе.       И правда, на время пребывания дяди Чжуаньсюй позволил себе отложить прочие дела, тревожные разговоры и беспокойные мысли. Их занимала лишь музыка, и Чжуаньсюй словно вздохнул полной грудью.       Шаохао гостил в Северном пределе до начала четвёртого месяца. Может, он задержался бы и дольше, да Фэнъянь прислала за ним, требуя его возвращения. Прощаясь, Шаохао никак не мог сесть в повозку, всё смотрел на Чжуаньсюя, беспокойно теребя веер.       — Что такое, шуфу? — мягко спросил Чжуаньсюй. — Ты что-то забыл?       — Чжицзы, позволь мне… позволь обнять тебя на прощание? — он посмотрел на племянника снизу вверх и улыбнулся.       — Только сейчас заметил, как ты вырос, пока мы не виделись. Кажется, ты теперь выше Гая. Может, всё же позволишь себя обнять?       Чжуаньсюй, стараясь скрыть смущение, чуть наклонился к дяде, и тот обхватил его руками. Чжуаньсюй, отстранившись, усмехнулся:       — Теперь всё? Можешь отправляться?       Шаохао сел в повозку, и драконы помчали его к Западу. Он не мог не оглянуться и не посмотреть на племянника, стоящего внизу и следящего за исчезающей в синеве повозкой. Почему так болело сердце за него? Почему он, имеющий, кажется, всё, о чём можно мечтать, не казался Шаохао счастливым?       В тот год весна задержалась с приходом на север, снег сошёл позже, зато разом, и реки сильно разлились. Чжуаньсюй несколько месяцев разбирался с последствиями наводнений. В Северном пределе обитает не так много людей и духов, однако вышедшая из берегов вода затопила несколько городов и селений. Нельзя было пренебречь пострадавшими. И так одно за другим — многие дела отвлекали Чжуаньсюя, и он всё никак не мог продолжить разговор с Чию, который так его волновал.       Иногда Чию неважно себя чувствовал, и не хотелось тревожить его, порой Чжуаньсюй сам так уставал, что было не до серьёзных разговоров, и они просто пили чай или играли в вэйци. Так прошёл почти год, однако в начале весны Чию сам напомнил Чжуаньсюю об их давнишнем разговоре, попросив хэйчжу снова сводить его в оранжерею.       — Год назад, хэйчжу, мы шли по этой дорожке и вели увлекательную беседу. Не забыл? Ты хотел вернуться к поднятому тогда вопросу.       — Верно, шушу… Я не то что забыл, просто отвлёкся. Но я бы с интересом выслушал ваши объяснения.       — Тебе любопытно, почему я, всё понимая, не отказался поддержать твоего отца? Если хочешь, я желал отомстить: мне было жаль моего добрейшего прадеда, растоптанного императором. То, что с ним стало… На него больно было смотреть. Такое существо, как Хуан-ди, не должно находиться на вершине власти. Это оскорбительно для Поднебесной, — Чию, остановившись, опёрся спиной на огромный пёстрый от цветного лишайника камень.       — Однако он много сделал для смертных. Существует множество преданий о его изобретениях: когда я был маленький, заучивал их на уроках. М-м… Кажется, помню до сих пор, как мы гуляли по этому саду с наставником, и я отвечал ему вызубренный урок: Он изобрёл и повозку, и лодку, Выплавил дюжину медных зеркал, Дома, что скрывают от непогоды, Немощным людям он даровал, Котёл и горшок для еды изготовил, Придумал цуцзюй, изобрёл самострел, Он создал мелодии славословий, И письмена он придумать велел, Текучее время стал циклами мерить, Врачебные книги велел написать…       — Хватит-хватит! — Чию, рассмеявшись, махнул на него рукавом. — Я верю, что у хэйчжу прекрасная память. Но не стоит хранить в ней всякую чепуху, пусть это даже дорогие воспоминания детства. Мы тоже учили эти стихи в школе Небесного дворца. Только это всё ложь. Он лишь присвоил чужие заслуги. Многое из перечисленного было изобретено до него. Трактаты по медицине и описание лекарственных трав — заслуга исключительно Янь-ди и его приближённых. Лодку и дома люди придумали сами. Ну и многое другое.       — А как же пять злаков? Разве не он повелел людям сеять пшеницу, просо, бобы, гаолян и рис?       — И это придумали люди.       — Отлично. А как насчёт обрядов и музыки?       — Музыку сочиняли многие. Фуси, как ты помнишь, создал пятидесятиструнную сэ и придумал мелодию цзябянь. Что же касается обрядов, то Хуан-ди исказил истину, всё переиначив. Он обманул людей и духов, поставив себя выше всех, присвоив то, что никогда ему не принадлежало и что никогда не будет ему подвластно. Люди поклоняются ему, как своему прародителю и первопредку, но кто создал его? Об этом они и не задумываются. Они забыли Великого Владыку, сотворившего мир, духов, людей, животных…       — И ради того, чтобы разоблачить Хуан-ди, богомол преградил путь колеснице? — хмыкнул Чжуаньсюй. — Пойдя против императора, вы лишь укрепили его славу непобедимого владыки.       — Мы хотя бы попытались восстановить справедливость, — Чию, опустив взгляд, поскрёб пальцем лишайник цвета цинци. — Другие же приняли этот искажённый мир и продолжают жить в нём, не возражая.       — Вы попытались поспорить, да, — согласился Чжуаньсюй. — Но какой ценой! Может, стоило найти иной способ прославить Великого Владыку?       — Любая цена мала по сравнению с величием Небесного Владыки, хэйчжу.       — А нужно ли Ему, чтобы Его прославляли, заливая землю кровью? Наставник рассказывал мне о Нём совсем по-другому.       Чию вдруг рассмеялся:       — Это говорит мне Чжуаньсюй, который мечтает покорить весь мир?       Чжуаньсюй снисходительно улыбнулся и, взяв Чию за руку, чтобы тот перестал ковырять лишайник, просто сказал:       — Я ведь не собираюсь прославлять Великого Владыку. Я хочу сравняться с Ним. Направить силы за пределы Поднебесной, собрать в руках мощь всего тварного мира, и получить власть, подобную могуществу Великого Владыки. Он будет Владыкой Небес, я — Владыкой Земли. Так я это вижу.       — Ты, верно, не понимаешь, — тихо вздохнул Чию. — Власть Великого Владыки не ограничивается Небесами: вся вселенная подвластна Ему. Всё — от маленькой букашки до величайших звёзд — повинуется Ему. Поверь мне, даже твоё сердце в Его руках.       — Вы, шушу, говорите, как Шаохао.       — Из твоих уст это настоящая похвала. Я польщён, — улыбнулся Чию, отходя от камня и продолжая путь по дорожке.       — Хоть вы с шуфу одинаково судите об этом, я не могу согласиться. Вы не переубедите меня. Моё сердце принадлежит мне, никто больше не имеет над ним власти, — Чжуаньсюй приоткрыл дверь в оранжерею, пропуская Чию вперёд.       — В этом-то и беда, — согласно кивнул Чию, входя.       — Но, послушайте, если не власть над миром, что тогда — самое высшее, самое великое и прекрасное? Где же то, к чему стоит стремиться, чем необходимо овладеть, чтобы стать наконец собой?       — Ты задаёшь нерешаемые вопросы… — Чию задумался. — Ответ на них знает лишь Великий Владыка. Возможно, со временем ты и сам сможешь понять, однако это удаётся не каждому, — он задумчиво потрогал блестящий лист лиристоны. — Что же касается твоего желания выйти за пределы четырёх морей, то, как говорят, ветер силён, а трава крепка. Не попробуешь, не узнаешь.