Вопросы к небу

Действующие лица:

Хуан-ди — небесный император. Чжуаньсюй — правнук Хуан-ди, владыка Северного предела, наследник небесного престола. Гаосинь — брат Чжуаньсюя, воспитанник и помощник Хуан-ди. Шаохао — внук Хуан-ди, владыка Западного предела. Ди-тай — дух горы Сююйшань. Чун (Гоуман) — сын Шаохао, правитель Острова птиц. Чию — владыка Южного предела, правнук Янь-ди, друг Ханьлю. Ханьлю — внук Хуан-ди, отец Чжуаньсюя. Чанъи — сын Хуан-ди, отец Ханьлю. Чжаоюй — жена Чанъи. Куафу — предводитель великанов, союзник армии Чию. Фэн-бо — повелитель ветра, друг Чию. Хэ-бо — повелитель рек, друг Фэн-бо. Юйцян — внук Хуан-ди, помощник владыки Северного предела. Чжулун — дух с горы Чжуншань, союзник Хуан-ди.

***

      Армия Чию и Ханьлю потерпела сокрушительное поражение. Несколько дней они собирали рассеянные отряды, подсчитывали потери. Вернее всего было идти на юг: столицу удалось удержать — и готовиться к осаде. Сдаваться они не собирались. По счастью, с Киноварной реки, вернулись владыка рек и владыка ветров. Хэ-бо призвал на помощь речных духов и драконов, и те заставляли выходить из берегов все реки на пути армии императора. Пусть и ненадолго, но Хуан-ди будет задержан. И всё же древесные духи — разведчики, докладывали, что передовые отряды вражеской армии следуют по пятам, потому Чию и Ханьлю вынуждены были спешно искать подходящее для битвы место: бой пришлось бы принять. Едва выйдя в удобную долину, они поторопились соорудить укрепления и приготовились к сражению.       Долго ждать не пришлось: наутро армия Хуан-ди уже стояла строем на другой стороне долины. Знамёна трепетали на ветру, били барабаны. Чтобы уберечься от воздействия грозного барабана из кожи Куя, мятежникам пришлось заткнуть уши, а для передачи приказов использовать сигналы флагов. Не так удобно, но, по крайней мере, есть надежда остаться в живых.       На этот раз, вопреки обыкновению, Хуан-ди пригласил Чжуаньсюя наблюдать за сражением с холма, не пустив его к войскам. Поняв, что гром барабана на этот раз не поможет, Хуан-ди не стал беспокоиться: после решающего сражения исход войны был предопределён.       Чжуаньсюй впервые смотрел со стороны на битву, кипящую у его ног. Фигурки воинов с высоты холма казались игрушечными, и всё происходящее походило на партию вэйци, в которой игроки делали ходы очень быстро, мгновенно выставляя и снимая шашки с доски. Теперь, когда все динши были разыграны, настало время серьёзной и отчаянной борьбы.       И вот неожиданный ход — атака гвардии Чжулуна: он напал на великанов Куафу. Шестая стратагема: «Подняв шум на Востоке, напасть на Западе» — основной удар готовился с другой стороны. Впрочем, это слишком просто, да и Куафу не дурак. За несколько ходов он не только спасся, но, соединившись с отрядом Хэ-бо, поставил под угрозу Чжулуна, а Чию тем временем, разгадав намерения противника, врезался в строй северных войск Юйцяна. Поначалу он хорошо продвигался, однако… «Да-чи», — улыбнулся про себя Чжуаньсюй. Ещё немного, и отряд Чию будет окружён. Им нужно удлиниться. Где же отец? Чжуаньсюй нашёл его глазами: да, спешит на выручку другу. Они уйдут, если никто не поторопится на помощь Юйцяну. Разрезать, ну? Жушоу. Конечно, он. Что же Чанъи? Каждый раз находя среди мятежников Чанъи, глядя в его лицо, Чжуаньсюй не мог поверить, что это его дед. Белолицый, совсем юный, словно воды Жошуй смыли прошедшие сотни лет, унесли их в черноту бездны Юду, он и в разгар боя выглядел отрешённым и умиротворённым, будто просто радовался свету солнца и возможности дышать воздухом, пусть и пропитанным запахом крови и пота.       Сверху, с холма, задачка казалась совсем простым упражнением для начинающих: да-чи позволит соединиться и захватить часть отряда северян. Да, Чанъи успевает… Неожиданно Чжуаньсюй поймал себя на том, что беспокоится о противниках. Он не успел толком обдумать причину, как Хуан-ди окликнул его. Чжуаньсюй повернул голову и, краем глаза заметив стрелу, летящую прямо в Хуан-ди, непроизвольно подставил плечо, закрывая его собой. Откуда она прилетела? Кто-то отчаянный подобрался к ставке шан-ди…       Довести до конца эту мысль он не успел. Стрела ударила под ключицу, и почти сразу онемела вся правая сторона: яд. Чжуаньсюй потерял равновесие. Чигоу метнулся к кустам, и там произошло что-то, но перед глазами Чжуаньсюя распускались бесконечные чёрные цветы с тысячами лепестков. Чун, стоявший рядом с императором, кинулся к Чжуаньсюю, мгновенно определил по пульсу тип яда, влил ему в рот противоядие и принялся колдовать над раной. Чжуаньсюй почти ничего не понимал, осыпаемый чёрными жгучими лепестками.       Он очнулся под вечер в своём шатре. Слуга, дежуривший у постели, подал лекарство. Явился Чун, осмотрел его ещё раз, что-то говорил без перерыва, но Чжуаньсюй плохо понимал. Ворох чёрных камелий продолжал укрывать Чжуаньсюя, их становилось то больше, то меньше, и к середине ночи они, кажется, осыпались все, оставив лишь боль и онемение: Чжуаньсюй едва мог пошевелить правой рукой. И так он лежал до рассвета среди тягучих, скучных, тоскливых мыслей, между которыми изредка чудом протискивались светлые воспоминания о жизни на Острове птиц. Чжуаньсюю вдруг по-детски малодушно захотелось, чтобы к нему пришёл Шаохао, и сердце сжалось от печали. «Это всё потому, что ночь и бессонница», — усмехнулся Чжуаньсюй. Хотеть увидеть дядю, жалеть себя можно только в темноте и в полубреду.       Узнав от птиц о ране Чжуаньсюя, Шаохао сейчас же передал все дела Фэнъянь, а сам отправился в лагерь племянника. В пути он провёл всю ночь, а на утро уже стоял у входа в шатёр Чжуаньсюя, и стражник с сомнением оглядывал растрёпанного Шаохао, явившегося без свиты и одетого очень просто (он даже не переодел своё домашнее ханьфу, так торопился).       — О ком доложить прикажете? — небрежно спросил стражник.       — Я Шаохао, владыка Западного предела.       — М? — недоверчиво переспросил воин.       — Доложи о Белом владыке! — строго повторил Шаохао.       Стражник всё ещё сомневался, когда из шатра выглянул слуга Чжуаньсюя:       — Что тут?       — Да вот… — пожал плечами стражник. — Господин называет себя Белым владыкой…       — Вы Белый владыка? — неуверенно переспросил слуга.       — Доложи обо мне господину, — попросил Шаохао в отчаянии. Слуга исчез и, мгновенно вернувшись, любезно кланяясь, провёл Шаохао внутрь.       Чжуаньсюй, небрежно одетый и едва причёсанный, сидел у низкого столика и читал какой-то свиток. Он казался очень уставшим. Шаохао поспешно подошёл к племяннику:       — Чжицзы, я слышал, ты был ранен.       — Птицы напели? — тускло улыбнулся Чжуаньсюй, подняв глаза от свитка. — Ничего страшного, шуфу. Тебе не следовало мчаться сюда, как звёзды несутся, как молния летит: без достойной свиты, одет кое-как.       Шаохао пропустил его замечания мимо ушей:       — Ты выглядишь больным, измученным…       — Шуфу, на самом деле всё это, — он лукаво прищурился и продолжил, понизив голос:       — Это всё для Хуан-ди. Мне надоела его дурная война. Сейчас они добивают остатки… Не хочу. Противно.       Шаохао взял его за запястья, проверяя пульс:       — Позволишь, чжицзы?       — Убедись, что всё в порядке, — кивнул Чжуаньсюй.       — Нет, — покачал головой Шаохао, с тревогой вслушиваясь в биение крови. — Нет, не всё.       — Ах, шуфу, не придирайся, — Чжуаньсюй махнул рукой. — Зачем ты вообще явился?       — Соскучился, — улыбнулся Шаохао. — Тебе лучше прилечь. Я велю приготовить лекарство.       — Шуфу, ты залечишь меня до смерти. Лучше просто свари чай, и, если ты так соскучился, поговорим о чём-нибудь.       — Я сделаю чай, но, чжицзы, всё же ложись в постель, — и шёпотом добавил, подмигнув:       — Ведь это всё для Хуан-ди. М?       — Хорошо, — согласился Чжуаньсюй, не желая признавать, что забота шуфу была ему приятна.       — А твои слуги станут меня слушаться? — вдруг спросил Шаохао с тревогой. — Надо же, чтобы они мне тут всё показали… Где у вас жаровня? Где все принадлежности для чая? Где чай?       Чжуаньсюй рассмеялся:       — Они покажут, покажут. Только, готовя чай, ничего мне туда не подмешивай, а то больше не пущу тебя.       — Разве я посмею, — отозвался Шаохао с улыбкой, разводя огонь и, захватывая щипцами чайный блин для прокаливания.       Пока Шаохао дробил прожаренный чайный блин, пока перетирал и просеивал чайный лист, пока закипала вода, Чжуаньсюй молча наблюдал за ним. Движения дяди были такими спокойными и размеренными, исполненными изящества, плавными, как в танце «Волны на озере Цинхай». У Чжуаньсюя начали слипаться глаза, ведь он почти не спал ночью, а едва задремав под утро, был разбужен посланником Хуан-ди. Чжуаньсюю пришлось диктовать приказ о выступлении войска под командованием Юйцяна. А потом уже было поздно спать, и он принялся за чтение военного трактата.       — Чжицзы, ты спишь? — шёпотом спросил Шаохао, наклоняясь к Чжуаньсюю с чашечкой чая.       — Нет, просто задумался, любуясь тобой, — Чжуаньсюй подмигнул дяде.       — О чём же ты задумался? — улыбнулся Шаохао.       — Я видел отца и Чию и много думал о них. Полагаю, они выбрали неверный путь.       — Возможно, у них не было иного выбора. Или не было времени ждать, пока он появится.       — Я бы никогда не решился пойти против Хуан-ди.       — Почему?       — Он настоящий владыка: безжалостный и лукавый. Ничего не пожалеет для победы.       — Разве не каждый готов отдать ради победы всё?       — Есть вещи, которые ни мой отец, ни я не сможем сделать, но Хуан-ди не остановится ни перед чем. Я бы не смог быть таким.       — Безжалостным?       — Лукавым. К тому же он умеет скрывать свою жестокость, его считают милостивым и справедливым. Но ведь справедливость не бывает милостивой, а милость справедливой. Совмещать эти понятия — чистой воды лукавство. Я не сумею постоянно расхваливать яшму, а продавать камни, и тогда перед всеми обнажатся мои безразличие и жестокость.       — Ты не жестокий, чжицзы! — возразил Шаохао.       — Много ты знаешь обо мне, шуфу, — хмыкнул Чжуаньсюй.       — Я знаю, что в тебе, правда, нет лукавства. Что, пусть ты и безразличный, но не жестокий. Жду не дождусь, когда ты сменишь наконец на престоле Хуан-ди. Тогда всем станет лучше.       — Брось говорить ерунду, шуфу. Никому лучше не станет.       — Разве ты не стремишься облегчить страдания жителей Поднебесной? Зачем же тогда нужна власть?       — Это лишь средство подняться выше всех и воссиять ярче всех земных и поднебесных владык. Потому, что это мой путь. Просто моё место выше всех.       Шаохао глянул на Чжуаньсюя, стремясь уловить в его чертах тень насмешки, но Чжуаньсюй сказал всё это с непроницаемым выражением лица, так что Шаохао остался в недоумении, потому решил возразить, прощупывая почву:       — Но власть не украшение, а большая ответственность. Мы ведь столько раз говорили об этом, и ты всегда соглашался со мной, чжицзы.       — Конечно, я соглашался. Но сам посуди, разве возможно владыке, сидящему на небесном престоле, сделать счастливыми всех до последнего раба? Он может лишь в общих чертах наметить пути Поднебесной, а остальное остаётся на совести каждого духа или человека.       — Но пресекать злоупотребления…       — Возможно ли за всем уследить? Даже ты у себя под носом не видел, как куропатки воруют, а орлы и соколы притесняют простых подданных. Впрочем, согласен, у тебя это были единичные случаи, и, в конце концов, сами провинившиеся в слезах приходили к тебе и каялись в своих проступках. Чтобы такое было возможно, нужно обладать огромной любовью. У кого же хватит любви на всю Поднебесную? Только не у меня.       — Любовь — это, конечно, прекрасно, — рассмеялся Шаохао, решив наконец, что Чжуаньсюй шутит. — Но есть и другие средства. Я уверен: ты-то наведёшь порядок в Поднебесной.       — Да уж конечно, — согласился Чжуаньсюй. — Только вот не знаю, понравится ли шуфу такой порядок.       — Мне понравится всё, что будет делать мой чжизцы, — улыбнулся Шаохао.       — Эх, шуфу! Ты такой взрослый, а до сих пор ещё не разучился идеализировать людей.       Шаохао только развёл руками.       Весь день Чжуаньсюю пришлось провести в постели, потому что Шаохао не позволял ему вставать. Шуфу окружил его заботой даже чрезмерной, а Чжуаньсюй капризничал и ворчал, как когда-то в детстве на Острове птиц, и обоим было почему-то очень весело. Чжуаньсюй требовал развлечений, а Шаохао велел ему спать. Рассказывать интересные истории дядя, как всегда, отказывался, утверждая, будто говорить умеет только о музыке. На просьбу поговорить о музыке, возражал, что чжицзы и так уже всё знает, на требование хотя бы сыграть в вэйци, вздыхал и обещал при условии, что Чжуаньсюй выпьет лекарство и поест суп.       — Если тебе пока трудно держать ложку, могу покормить.       — Это уже чересчур! — возмутился Чжуаньсюй, едва не опрокинув суп на одеяло. Шаохао рассыпался в извинениях, Чжуаньсюй отмахнулся: «Разве на тебя можно вообще сердиться?» — И они рассмеялись. После чашки супа Чжуаньсюя разморило.       — Ты усыпил мою бдительность и всё-таки что-то подсыпал в еду?       — Душа и уста как одно! Ничего подобного не делал, — воскликнул Шаохао, прижимая ладони к груди.       — Да у тебя, конечно, свежий ветер в обоих рукавах, — улыбнулся Чжуаньсюй. — Но в вэйци мы сыграем позже.       Ближе к вечеру Чжуаньсюя навестил Чун и был удивлён и обрадован, увидев отца. Шаохао немного смутился, ведь он и не подумал разыскать сына, но Чун, кажется, не обратил на это внимания. Он сразу кинулся обниматься, засыпал расспросами о матушке, о жене (уже месяц Шаньшэнь гостила у свёкров).       — Тише, тише, — замахал на него Шаохао. — Чжицзы только что уснул.       — Как он?       — В целом, всё неплохо, только пульс немного неровный и онемение до конца не прошло.       — Это был сложный яд: мне пришлось воспользоваться универсальным противоядием, поскольку я не совсем понял его природу. Из-за этого тоже возможны осложнения. Южане — мастера ядов. Говорят ведь, что Хуан-ди был отравлен во время войны с Янь-ди.       — Говорят… Кажется, ему удалось исцелиться.       — С кем ты беседуешь, шуфу? — Чжуаньсюй присел, опираясь на локоть.       — Чжицзы! Мы разбудили тебя, прости, — виновато отозвался Шаохао.       — Проспи я дольше, опять бы ночью не уснул, — возразил Чжуаньсюй. — Чун-гэ, это ты? Какие вести от Хуан-ди?       — Они разбили остатки мятежной армии, многих захватили в плен. Его величество вернётся к ночи, остальные — завтра к вечеру. Так сказали птицы, — Чун улыбнулся.       Они вместе поужинали, потом Чун вернулся к раненым, а Шаохао остался в шатре Чжуаньсюя: решил пока не возвращаться на гору Чанлю. Увидев племянника, он понял, как сильно скучал по нему. Они играли в вэйци до ночи.       — Как давно у меня не было достойного соперника! — радовался Чжуаньсюй после подсчёта, видя, что с таким трудом выиграл лишь один пункт.       — С тобой увлекательно играть: ты меняешься от игры к игре, каждый раз по-разному. Фэнъянь отлично играет, но я так хорошо знаю её манеру, что немного скучно.       Утром в шатёр без доклада вошёл Ди-тай. Шаохао даже чуть-чуть позавидовал: Ди-тая никто не остановил при входе.       — Войско возвращается. Они ведут множество пленных. Хуан-ди назначит суд на ближайшие дни.       — Наверняка он проявит милость и всю мелочь распустит. Зато главных потащит в столицу, и там устроит настоящее представление, — предположил Чжуаньсюй.       — Я так переживаю за Чанъи, — вздохнул Ди-тай. — Хотел бы я избавить его от казни.       — Вряд ли возможно, — заметил Чжуаньсюй.       — Если ты попросишь, наставник, Хуан-ди может уступить. Он не имеет права не считаться с тобой, — добавил Шаохао.       — Чанъи замучили до полусмерти, — Ди-тай покачал головой. — Зачем? Мятежники повержены, зачем же издеваться?       — Показать силу небесного императора. Наказать одного, устрашить сотню, — пожал плечом Чжуаньсюй.       — Откуда ты всё знаешь, наставник? — спросил Шаохао.       — Видел… Мой бедный мальчик! Как бы вырвать его из рук приспешников Хуан-ди, — Ди-тай стиснул ладони.       — Наставник, — заметил Чжуаньсюй. — Я тоже его приспешник.       — Нет, ты всё-таки другой, — возразил Ди-тай.       — Я-то?       — Ты бы не стал пытать своего деда или отца… — сказал Шаохао.       — Вот если бы шан-ди велел… — протянул Чжуаньсюй.       — Прекрати! — возмутился Шаохао, с отчаянием глянув на племянника. — Ты ведь потому и остался.       — Но не стал же спорить, противостоять Хуан-ди открыто. Разве это не малодушие? — усмехнулся Чжуаньсюй.       — Ты — сын главаря мятежников, — вздохнул Шаохао.       — Хуан-ди, кажется, уважает Чжуаньсюя. Он мог бы прислушаться к нему? — вставил Ди-тай.       — Если что-то будет зависеть от меня, — подумав, сказал Чжуаньсюй. — Я попробую вступиться за Чанъи. Мне жаль их всех. Конечно, мир несовершенен, но стоит ли его исправление стольких жертв?       Шаохао выразительно посмотрел на Ди-тая: видишь, как мы хорошо его научили? И Ди-тай, перехватив его взгляд, чуть заметно улыбнулся этой трогательной гордости за воспитанника.       Утром в шатёр влетел расстроенный растрёпанный Чун:       — Ночью привели пленных! — выдохнул он, отдышавшись. — Меня не пускают осмотреть, хотя я видел мельком, что некоторые в ужасном состоянии. Цунтанди, поговори с императором, умоляю! Хотя бы оказать первую помощь…       Чжуаньсюй не ответил сразу, и Чун стоял, молча оглядываясь, привыкая к полумраку шатра, и наконец заметил Шаохао и Ди-тая:       — Отец! Наставник, и ты здесь! Ты ведь тоже можешь попросить его величество…       — Тебе надо успокоиться, Чун-эр, — сказал Шаохао, подавая сыну воды. Тот выпил одним глотком и снова посмотрел на Чжуаньсюя.       — Чжуаньсюй, пожалуйста, придумай что-нибудь! Они не должны зря страдать.       — Пойдёмте, — отозвался наконец Чжуаньсюй. — Я проведу вас к пленным.       — Без позволения императора? — переспросил Ди-тай.       — Оно не понадобится.       — А если… — заговорил Шаохао, но Чжуаньсюй жестом прервал его.       — Хуан-ди не настолько мелочный, чтобы не простить вам такую слабость.       — Идёмте же! — торопил Чун.       И тут в шатёр вошёл Гаосинь в сопровождении двоих воинов. Он приветливо кивнул и улыбнулся, обведя собеседников взглядом, затем поднял руку с верительной биркой и пропел своим мелодичным голосом:       — Указ императора!       Все находившиеся в шатре опустились на колени.       — Его величество небесный император, шан-ди, тянь-ди, Жёлтый владыка, владыка Центра, Хуан-ди — его высочеству наследному принцу, Чёрному владыке, владыке Северного передела Чжуаньсюю! Явиться в Яшмовый шатёр собраний для суда над мятежниками.       — Подданный принимает указ, — Чжуаньсюй поклонился в пол.       — Вставай, брат, — мягко сказал Гаосинь. — Хуан-ди, зная, что ты не здоров, всё же просил тебя не задерживаться: ему понадобится твоя помощь. Суд назначен на начало часа змеи, так что у тебя есть время привести себя в порядок. Белый владыка, — Гаосинь поклонился Шаохао. — И наставник с горы Сююйшань! Как удачно сложилось, что и вы здесь. Император приглашает вас тоже прийти наблюдать за судом. Гуйдэ цзянцзюнь, — Гаосинь обратился к Чуну. — И вы пожалуйте.       — Господин чаоилан! — Чун умоляюще сложил ладони. — Позвольте мне осмотреть пленных и оказать им помощь.       — Рад бы помочь, но не имею таких полномочий, — любезно отозвался Гаосинь и, поклонившись, вышел из шатра.       — Час змеи уже скоро, — сокрушённо вздохнул Чун. — Мы не успеем заглянуть к раненым…       — Сейчас ты их увидишь, цунтангэ, — сказал Чжуаньсюй, присаживаясь. — Мне надо переодеться и причесаться.       В Яшмовом шатре уже собрался народ: командующие, чиновники — все, кто удостоился чести быть приглашённым. Шаохао заметил в толпе Жушоу, но смог лишь кивнуть ему: подойти было слишком сложно. На возвышении в центре шатра стоял трон шан-ди, рядом, на нижней ступени, установили сиденье для Чжуаньсюя.       — Не понимаю, — тихо сказал Шаохао. — Зачем ему устраивать такое столпотворение?       — Чтобы всем показать свою силу, справедливость и милость, вероятно, — небрежно заметил Чжуаньсюй.       — Ты не должен говорить о тянь-ди в таком тоне, Чжуаньсюй, — заметил Ди-тай строго.       — Простите, наставник, — Чжуаньсюй поклонился, улыбнувшись краешком губ. Наставник боялся за него: здесь было столько народа, и каждый себе на уме.       Чун постоянно оглядывался на вход, беспокойно теребя край одежды.       Наконец пожаловал Хуан-ди. Его прибытие объявил глашатай, затем проследовали несколько воинов с золочёными алебардами, следом за ними вошёл барабанщик, оглушивший всех присутствующих грохотом, затем уже показался сам небесный император в сопровождении Гаосиня и нескольких телохранителей.       Устроившись в своём кресле, Хуан-ди кивнул Чжуаньсюю, позволив присесть, и тихонько проговорил:       — Прости, что явился с такой помпой. Это всё для них, — он обвёл снисходительным взором собравшихся духов и людей. — Станешь императором, поймёшь.       Чжуаньсюй заставил себя кивнуть и любезно улыбнуться, хотя эта вкрадчивая доверительная манера была ему противна.       — Что ж, Гаосинь, вели вести мятежников.       И их ввели, вернее, втащили: сами они были не в состоянии держаться на ногах, — и довольно осторожно поставили на колени, чтобы они не упали перед императором в неподобающей позе. Чию всё же завалился на бок, и Ханьлю, дёрнувшись, с трудом поддержал его. Чанъи, казалось, пострадал меньше других: никто не посмел коснуться его лица — оно было чистым, юным, отрешённо спокойным, — но его светлая одежда вся была запачкана кровью.       Даже для Чжуаньсюя это зрелище было неприятно. Он глянул на Шаохао: тот стоял белее своего ханьфу, стиснув пальцы, губы его дрожали. Ди-тай лучше владел собой: о его беспокойстве говорила лишь складка между бровей. Чун же как будто немного успокоился, увидев пленников, и, заметив состояние Шаохао, переключился на заботы о нём.       Хуан-ди молча разглядывал своих врагов, словно наслаждаясь их унижением или же, напротив, сокрушаясь об их падении. Выражение его лица не говорило ничего.       Ханьлю кое-как поддерживал Чию плечом, хотя сам чуть не падал. Он не сводил взгляд с пропитанных кровью одежд друга и, изловчившись, с трудом нащупав связанными руками за спиной его запястье, делился с ним духовными силами. Чию приоткрыл глаза, показывая Ханьлю, что всё ещё в сознании.       Чанъи, смотревший на пол перед собой, вдруг поднял голову и обвёл взглядом Хуан-ди, Чжуаньсюя, стоящих рядом Шаохао и Ди-тая. Заметив последнего, он едва шевельнул губами, пытаясь улыбнуться. Из уголка рта просочилась красная струйка и побежала по подбородку. Чанъи вытер лицо о плечо, размазав кровь по щеке. Шаохао закрыл глаза не в силах наблюдать за этим.       — Очень хорошо, — негромко произнёс Хуан-ди, наконец разрушая напряжённую тишину. Все присутствующие обратили на него взоры. — Полагаю, вина этих духов не требует дополнительных доказательств. Они пошли против установившегося порядка, повергли Поднебесную в хаос. Они заслуживают лишь смерти.       Чжуаньсюй бросил взгляд на Шаохао. Его бледность приобрела сероватый оттенок, он едва мог стоять, Чун придерживал его. Ди-тай тоже заметил это и подхватил своего чувствительного ученика с другой стороны. Несмотря на бессмысленный ужас происходящего, больнее всего Чжуаньсюю было видеть своего шуфу в таком состоянии. И ради него он решился рискнуть.       Он опустился на колени перед престолом тянь-ди, отвесил земной поклон и, глянув прямо на прадеда, проговорил:       — Прошу милости для мятежников.       — Чжуаньсюй? — с интересом спросил Хуан-ди, пронзая его взглядом.       — Прошу даровать мятежникам жизнь, — повторил Чжуаньсюй, не отводя глаз.       — Хм… Ты уверен, что поступить следует именно так? — растягивая слова, проронил Хуан-ди.       — Да, ваше величество. Даруйте им жизнь, — Чжуаньсюй не дрогнул в этом противостоянии и понял наконец, что даже самому Хуан-ди он может теперь приказывать. Эта мысль пронзила его сознание острой сладостью, ледяным жаром: великолепно было чувствовать свою смертельно опасную силу. Опасную отныне в первую очередь для него самого. Сможет ли Хуан-ди простить такое своему правнуку?       — Хорошо, — кивнул Хуан-ди. — Я избавлю их от казни. Чёрный владыка может вернуться на своё место.       Пленники никак не отреагировали на известие о помиловании, лишь Чанъи удивлённо глянул на Ди-тая, будто спрашивая, что произошло. Зато присутствующие в шатре чиновники завертели головами, недоумённо переглядываясь. Никто не смел издать ни звука, но не разделить хоть с кем-то своё потрясение они не могли.       — Если мы не казним преступников, то как же мы их накажем? — медленно спросил Хуан-ди, обращаясь к Чжуаньсюю. — Что скажет милостивый Чёрный владыка? Может быть, отправим в Юду?       — Не думаю, что это хорошее решение, — ответил Чжуаньсюй, усаживаясь на своё сиденье и пытаясь устроиться так, чтобы перенести вес на левую сторону (плечо всё ещё болело), но при этом выглядеть достаточно величественно и небрежно. — Следить за тем, что происходит в бездне Юду, мы почти не имеем возможности. В конце концов, они смогут оттуда выбраться, и нас снова ждут неприятности.       — Что же ты предлагаешь, цзэнсунь?       — Можно заточить их в Пагоде Юаньгуан: там они будут под присмотром небесного императора. Или же заключить их в ледяных пещерах Северного предела: там они будут на виду у меня.       — Неплохое решение, а главное, очень милостивое, — согласился Хуан-ди. — Тогда Чанъи ждёт Пагода Вечного сияния, а за отцом и Чию ты присмотришь сам. Уведите их, — приказал он стражникам, и те проворно выволокли осуждённых из шатра.       — Чжуаньсюй, — мягко сказал Хуан-ди, повернувшись к правнуку. — Раз уж ты так хорошо и милостиво судишь, я поручаю тебе самостоятельно разобраться с мятежниками. В самом деле, я уже стар для долгих заседаний, внимание рассеивается: вдруг упущу что-нибудь… важное. Да и устал в погонях и сражениях последних дней. Ты суди, чуцзунь, а я пойду к себе отдыхать.       — Гаосинь, идём, — позвал он, вставая. Гаосинь недоумённо поднял брови, показывая дощечки, на которых он вёл записи. — Брось их: кому они нужны? Этот милостивый суд станет легендой, — он обернулся к Чжуаньсюю. Похлопав ладонью по своему сиденью, добавил:       — Кажется, ты ещё не оправился от раны? Можешь сесть в моё кресло: здесь удобней.       Чжуаньсюй не шевельнулся. Отвратительное представление. В воздухе искры сверкали, и Чжуаньсюй чувствовал, как у всей толпы чиновников волосы встают дыбом, а по спинам бегают ледяные мурашки. Не сказать, что он сам ничего не боялся. Но он уже переступил через страх, упрямо глядя в глаза императору. Теперь уже нечего было терять: лодки утоплены, а котлы разбиты. Он лишь вежливо улыбнулся, встал и поклонился Хуан-ди:       — Благодарю ваше величество за доверие в таком ответственном деле, как суд над мятежниками.       — Не сомневаюсь, Чжуань-эр, что ты прекрасно справишься, — ответил любезностью Хуан-ди и не спеша удалился.       Едва он вышел из шатра, ряды чиновников загудели: «Что это было сейчас?» — «Что нам делать?» — «Лучше скорее уйти». — «Уйдём подобру-поздорову». — «Да-да, надо скорее выйти из быстрого потока…»       Чжуаньсюй с усмешкой обвёл трепещущую толпу взглядом:       — Почему вы, господа, как говорится, втянули головы в плечи и нетвёрдо стоите на ногах? И куда вы собрались, господин Чжи? Разве его величество небесный император велел всем расходиться? Нет. Вернитесь на свои места: нам предстоит ещё много работы.       Чиновники слегка успокоились и затихли. Только тайвэй Чигоу спросил:       — Почему преступники были помилованы?       — Потому что такова была воля небесного императора, — холодно ответил Чжуаньсюй и посмотрел на Шаохао. Тот от тревоги и страха почти терял сознание, Чун нажимал на акупунктурные точки, пытаясь привести его в чувства. Чжуаньсюй велел принести сиденье для Белого владыки.       — Что ж, продолжим.       Он обратился к страже:       — Ведите пленных.       Ввели Чимэя, Шэнь Хуэя и Куафу. Бегло глянув на них, он изрёк приговор:       — Помощников Ханьлю отправим в Пагоду вечного сияния: подальше от их господина. Куафу, — позвал он. Великан злобно глянул на Чжуаньсюя. Этот разнесёт и ледяные пещеры, и Пагоду Юаньгуан, и всю Небесную столицу. Грозен. Но раз уж главари помилованы, казнить его нельзя. Тем более, племя Куафу — подчинённые Чжуаньсюя, обитатели Северного предела. — Куафу, — Чжуаньсюй улыбнулся. — Я отпускаю тебя: беги за солнцем.       И Куафу, поклонившись, вышел из шатра. Чиновники в недоумении переглянулись: такого странного суда никто из них ещё не видел.       А Куафу, покинув Яшмовый шатёр, взглянул на небо и побежал, следуя за солнцем на запад. Он бежал и бежал, пока не упал в предгорьях Яньцзышань, и по преданию, сам обратился в гору, а палка, которую он держал в руке, стала персиковой рощей…       В Яшмовый шатёр привели Хэ-бо, Фэн-бо и Юйши.       — Ну что прикажете с вами делать? — вздохнул Чжуаньсюй. — Без повелителя дождя и повелителя ветра как быть? Пока не найдём достойную замену, будут сидеть в своих дворцах в столице. А Хэ-бо… Хэ-бо никогда не покинет своих земных владений.       Так Чжуаньсюй и судил весь день: тех, кто сознательно выбрал служить мятежникам, велел заключить в Пагоду Юаньгуан или в ледяные пещеры Северного предела — в зависимости от того вызывали они у него симпатию или нет. Часть рядовых и слуг распределили по четырём пределам, остальных же сослали на вечное поселение в местность Юбэй на северо-западе владений Хуан-ди. Когда со всеми делами было покончено, Чжуаньсюй распустил собравшихся чиновников и подозвал Чуна:       — Ты можешь идти в шатёр к пленникам.       — Я тоже пойду, — сказал Ди-тай.       — А нас пропустят? — уточнил Чун.       Чжуаньсюй протянул ему бирку Чёрного владыки.       — Должны пустить. Если что, пришли кого-нибудь ко мне.       Чжуаньсюй и Шаохао вернулись в шатёр.       — Наконец-то этот ужас закончился, — вздохнул Шаохао. — Чжицзы, хочешь, я объясню Хуан-ди, что ты требовал милости мятежникам по моей просьбе?       — В этом нет смысла. По чьей бы просьбе я это ни сделал, сама возможность противостояния небесного императора и его наследника опасна. Он впервые назвал меня «чуцзунь». Что-то хотел этим сказать? Всё это не важно, шуфу.       — Из-за нашей прихоти ты подверг себя смертельной опасности…       — Пока ничего не случилось. Просто Хуан-ди любезно предоставил мне возможность проявить себя в качестве судьи. Я очень устал и не хочу больше думать об этом.       Слуги принесли ужин, и за едой Шаохао снова говорил о музыке, как в счастливые годы на Острове птиц.       — Когда музыка распространится повсюду, прекращаются войны, насилие и грабёж, духи и люди повинуются небесному императору, оружие откладывается и наказания больше не нужны, а у народа нет причин жаловаться. Если правителю удаётся установить родственную любовь между отцом и сыном, ясный порядок среди старших и младших, так что взаимное уважение царит между четырьмя морями, — это значит, что соблюдаются ритуалы. Источник музыки на небе, правила ритуала возникают на земле. Когда правила нарушаются, всё приходит в беспорядок, когда искажается музыка, возникает смута. Лишь ясное понимание того, что относится к небу и земле, может привести к процветанию ритуала и музыки.       — Шуфу, так приятно слушать тебя, — Чжуаньсюй прилёг на постель. — Только у меня глаза слипаются. Если бы не моя немощная природа, слушал бы тебя дни и ночи напролёт.       Шаохао рассмеялся:       — Правда, тебе надо отдохнуть, чжицзы. Прости, что снова утомил тебя.       — Шуфу, сколько тебе повторять, что ты меня не утомляешь? Это всё Хуан-ди со своим поспешным судом…       — Я зажгу благовония от насекомых?       — М-м… Погаси светильник, шуфу. Я сплю.       На следующее утро Хуан-ди вызвал к себе Чжуаньсюя и долго его расхваливал за остроумие и милосердие. Чжуаньсюй устал держать на лице благодарную улыбку, Гаосинь стоял рядом с наилюбезнейшим видом, сам Хуан-ди выглядел невероятно довольным. Чжуаньсюй, преданно глядя на Хуан-ди, уныло ждал, когда императору надоест издеваться над ним. Наконец, удовлетворившись созерцанием унижения Чжуаньсюя, Хуан-ди торжественно произнёс:       — Ты заслужил награду. Прадед подобрал для тебя невесту.       — Благодарю, ваше величество. Я не достоин такой милости.       — Вернёмся в столицу, сыграем свадьбу, а?       — Но, ваше величество…       — У тебя уже кто-то есть? Ничего, можно ведь иметь и двух жён. А я сосватал за тебя дочку Ди-цзюня, не абы кого, а одну из двенадцати лунных духов. Девушку зовут Маньюэ. Мне как раз доложили, что она уже прибыла в столицу к отцу. Цзэнсунь, знаешь, помимо всего прочего сейчас союз с Ди-цзюнем очень выгоден.       — Да, — кивнул Чжуаньсюй. — Но вы, государь, в милости превосходите даже меня, — он улыбнулся. — Ди-цзюнь был в союзе с мятежниками, а Вы не только не наказали его, но и пожаловали ему Южный предел, как говорят. А его дочку выдаёте замуж за вашего наследника.       — С чего ты взял, что Ди-цзюнь сговорился с мятежниками? — Хуан-ди изумлённо поднял бровь.       — Значит, нет? — Чжуаньсюй пожал плечами. — Никому нельзя верить в наше время.       — Достаточно того, что ты можешь верить мне, цзэнсунь.       Чжуаньсюй благоразумно промолчал, решив не напоминать императору, что именно он и сообщил Чжуаньсюю полгода назад весть о союзе Ди-цзюня и Ханьлю.       — Благодарю государя за милость и наставления, — Чжуаньсюй поклонился.       — Уже хочешь идти?       — Как прикажете, ваше величество.       — Что ж, ступай. Насчёт свадьбы договорились, верно?       — Да, ваше величество, — Чжуаньсюй поклонился в пол и вышел.       Если женитьба на дочери Ди-цзюня — наказание, то это наименьшее из зол. Нужно ли ждать ещё чего-то от шан-ди?       Шаохао следовало вернуться в Западный предел, но он чувствовал, что не может сейчас расстаться с племянником, оставив его одного в таком неоднозначном, шатком положении. Решив проводить его в Небесную столицу, он отправил сороку предупредить Фэнъянь о задержке.       В начале сезона белых рос войско Хуан-ди вернулось в Небесную столицу. Триумфальное шествие организовали на славу: в армии трудились тайвэй Чигоу и Гаосинь, повышенный в ранге и имеющий теперь титул чаои дафу. Столицу к принятию шествия готовил Хоу-ту, исполнявший в отсутствие двора обязанности и церемониймейстера-сяньма, и главы Палаты пиршеств.       По улицам Тяньцзин двигались колесницы, вышагивали пешие воины, пленные плелись следом, а троих главарей везли на повозке, запряжённой волами. Телега тряслась по камням мостовой, и Ханьлю, придерживая голову лежащего на соломе Чию, смотрел только на друга: накануне тому стало хуже, но из-за суеты с подготовкой шествия Чун не смог добраться до пленных. Чанъи сидел на краю повозки, поджав ноги, и бездумно смотрел вперёд. Вдруг из толпы кто-то позвал его по имени. Чанъи не сразу понял, что обращаются к нему, но, поняв, повернулся на голос. Его звала молодая женщина, не красавица, но исполненная грации и внутреннего благородства. Она продиралась сквозь толпу следом за телегой, без конца повторяя его имя, и все расступались перед ней. Чанъи всматривался в это лицо, казавшееся ему смутно знакомым. И чем дольше он смотрел, тем больше родных черт в нём узнавал. Наконец-то он вспомнил… Он бы хотел спрыгнуть с повозки и бежать ей навстречу. Он не забыл, не забыл её:       — Чжаоюй!       — Чанъи! — она наконец выбралась из толпы и, всё ещё не решаясь приблизиться, не сводя глаз с мужа, шла вровень с повозкой вдоль рядов глазеющих на шествие людей и духов. Никто из стражников не останавливал её, и она подошла вплотную, коснулась скованных рук Чанъи.       — Чжаоюй, — Чанъи улыбнулся. — Теперь я навсегда останусь в столице.       Она кивнула и улыбнулась в ответ.       Стражники переглядывались, по толпе проходили волны изумления, а эти двое видели только друг друга и не слышали ничего. Один из воинов, сопровождавших пленников, подошёл к Чжаоюй и сказал:       — Госпожа, гхм… Вы лучше отойдите. Не положено так близко к осуждённым подходить.       Чжаоюй изумлённо посмотрела на него, потом на Чанъи и заметила Ханьлю.       — Хань-эр, ты тоже здесь…       Ханьлю глянул на неё мрачно и тихо проговорил:       — Матушка, возвращайся к себе, не нужно нас провожать.       Стражник осторожно взял её за плечи и отодвинул в сторону. Повозка ехала дальше, расплываясь, превращаясь в пятна, а то вдруг опять приобретая форму — Чжаоюй заплакала только сейчас.       После торжественного пира Юйцян засобирался домой: он брал с собой войско и пленных. Чжуаньсюй же был вынужден остаться из-за свадьбы: счастливый день выпал на двадцатый день девятого месяца — конец сезона выпадения инея. Перед отправкой Юйцяна на север Чун, посетив пленных, снабдил их ворохом трав и кучей пилюль, а также позаботился о тёплой одежде и одеялах, ведь в Северном пределе холодно: Чжуаньсюй просил его об этом. И просил также не выдавать его.       Пришло время и Чуну покинуть столицу: он не скрывал того, как соскучился по жене и как спешил вернуться с ней вместе на Остров птиц. Шаохао не поехал с ним, оправдываясь свадьбой Чжуаньсюя: должен же хоть кто-то близкий присутствовать на церемонии. Жушоу они почти не видели: днём он помогал тайвэю Чигоу разбираться с делами войска, вечера обычно проводил с Гаосинем. Им тоже предстояло расстаться, и никто не упрекнул бы их в том, что они хотят больше времени проводить в компании друг друга.       После свадьбы ни Чжуаньсюя, ни Шаохао в Тяньцзин ничто не удерживало, однако ни тот, ни другой не спешили покидать столицу, несмотря на свою нелюбовь к ней.       Теперь, когда у Чжуаньсюя появилась жена, возвращаясь в свои покои, он чувствовал неловкость: нужно было, наверное, навещать её, но она его смущала. Он не понимал, что с ней делать, о чём говорить. Ночью, в темноте, всё было ясно без слов, но при свете солнца Чжуаньсюй терялся и старался избегать жены. Нужно было заняться делом, возвращаться к своим обязанностям, отправляться в Северную столицу, однако что-то держало Чжуаньсюя в Тяньцзин. Неужели это был шуфу?       Как-то вечером Чжуаньсюй и Шаохао пили чай во внутреннем дворике в покоях Шаохао. Заходящее солнце рисовало на белых плитках квадрат цвета померанцевой шкурки. Он медленно перетекал с западной стороны дворика к восточной, уменьшаясь, меняя очертания, постепенно выцветая.       — Мы в этом году даже не отпраздновали, как следует, новый урожай мандаринов, — сказал Шаохао с сожалением, разделяя мандарин на дольки. — Дома, на Острове птиц, никогда бы не пропустили такое событие.       — Здесь не до того, — Чжуаньсюй бесцеремонно взял несколько долек из рук шуфу и отправил в рот сразу все.       — Когда ты собираешься покинуть столицу? — спросил Шаохао, протягивая племяннику остатки мандарина.       — Сразу после твоего отъезда.       — М-м, значит, от меня зависит… — пробормотал Шаохао, беря в руки целый мандарин. Всё оказалось сложнее, чем он предполагал. Ехать было нужно, и он ждал, когда Чжуаньсюй отправится к Северному пределу: тогда бы его ничто уже не удержало в столице. Но чжицзы, кажется, ждал того же. Им обоим было непросто, но Шаохао всё же старше: он должен помочь племяннику. — Тогда завтра я, пожалуй, отправлюсь в Западный предел, — Шаохао вздохнул: как ни тяжко давалось это решение, тянуть с отъездом и дальше было уже нельзя.       — Хорошо. Я тоже велю собираться. Мы поедем послезавтра утром.       — Вот и славно, — Шаохао принялся чистить мандарин. — Мне-то волноваться не о чем: без меня в Сицзин порядка больше, чем со мной. А вот как идут дела в Северном пределе без его владыки… Юйцян ведь опять отправляется в путь: скоро зима.       — Немного волнуюсь, как бы он не обидел моих драгоценных пленников. Вряд ли он испытывает к ним тёплые чувства.       — Ты так беспокоишься из-за отца?       — Как ни странно, меня больше интересует Чию… — Чжуаньсюй снова забрал очищенный мандарин из рук Шаохао и, разделив его на дольки, стал есть по одной. Покончив с мандарином, он сказал: — Шуфу, уже поздно, я пойду. Завтра хочу проводить тебя. Ты позволишь?       — Мне будет очень приятно, — Шаохао взялся чистить новый мандарин. — Поеду после полудня: заходи в любое время, буду тебе рад.       — Приду с утра, помогу собираться.       — Чжицзы… — он не знал, как сказать, что сидеть здесь, в темнеющем и стынущем внутреннем дворике, и бесконечно чистить мандарины для Чжуаньсюя было таким пронзительным счастьем… Он протянул мандарин племяннику. — Спасибо тебе.       — Шуфу, — улыбнулся в ответ Чжуаньсюй, принимая фрукт из его рук и разломив на две части, подал половинку дяде. — Нет в человеческом языке слов, чтобы выразить мою благодарность тебе.       — Рассыпались в любезностях, — рассмеялся Шаохао. Чжуаньсюй поймал себя на мысли, что слышать смех шуфу, видеть, как превращаются в озорные щелки его прозрачные ореховые глаза, так… хорошо.       Утром Чжуаньсюй пришёл ещё до рассвета (Шаохао едва успел подняться) и принялся распоряжаться. В начале седьмого часа Чжуаньсюй усадил суетившегося Шаохао завтракать.       — Шуфу, тебе не нужно беспокоиться: я уже обо всём позаботился. Давай поедим спокойно, и ты сможешь отравляться к себе.       — К себе… — вздохнул Шаохао печально. — Мне кажется, Западный предел никогда не станет мне домом. Красиво, но всё чужое. Мы обустроили покои на горе Чанлю: там почти так, как на Острове птиц, и помогают мне мои птицы — те, кто захотел поехать со мной. Приезжай как-нибудь в гости. С горы Чанлю видны удивительные, несравненной красоты закаты. Таких не увидишь больше ни в одном уголке Поднебесной.       — Ешь, шуфу, не отвлекайся. Если получится, как-нибудь навещу тебя.       — Непременно навести: я ведь буду смертельно скучать по тебе. Или же мне самому придётся являться незваным в Северную столицу.       — Почему же незваным? Конечно, приезжай. У севера своя красота. И я буду рад тебе её показать.       Так, в незначительных разговорах о том, что море широко, а небо необъятно, они провели время за трапезой. Они ещё не встали из-за стола, а слуга доложил, что повозка готова.       — Я прокачусь с тобой немного, хорошо, шуфу? — уточнил Чжуаньсюй.       — Мне это в радость, чжицзы. Только ведь тебе потом пешком возвращаться.       Чжуаньсюй, хмыкнув, махнул рукой и запрыгнул в повозку следом за Шаохао.       Прощание длилось и длилось. Почему теперь Чжуаньсюй не находил в себе сил разрубить этот спутанный узел чувств? Шаохао говорил о музыке, просил племянника не забывать её. Чжуаньсюй согласно кивал, не сводя с него глаз: больше никогда не сидеть вот так, не толковать о тепле и холоде. Что-то непременно изменится, всё постоянно меняется.       Вдруг повозка остановилась, и в окошко заглянул возница:       — Господа владыки, — сообщил он. — Мы выехали за ворота. Можно отправляться.       — «Господа владыки», — усмехнувшись, передразнил Чжуаньсюй. Шаохао ласково улыбнулся. — Езжай пока прямо по дороге в сторону горы Ситайшань. Я скажу, когда остановиться.       — Что ты задумал, чжицзы? — спросил Шаохао, когда повозка снова тронулась.       — Там, кажется, был какой-то храм? Или нет? Помолимся о добром пути для тебя.       — Чжицзы, — рассмеялся Шаохао. — Вот уж в ком, действительно, нет лукавства. Зачем ты выдумываешь какой-то храм, совместную молитву? В чём дело? Тебя что-то тревожит?       Как было признаться, что тревожит его разлука и что будущее впервые представляется ему дорогой, затерявшейся в тёмных скалах?       Чжуаньсюй покачал головой.       — Понимаю, — согласился Шаохао. — Об этом не рассказать.       Какое-то время они ехали молча, наконец возница снова заглянул внутрь:       — Господа владыки! Гора Ситайшань перед нами. Отправляться пора, а то всю ночь придётся лететь. Дракон мой уже устал по дороге трусить, не привык он по земле бегать.       — Что ж, шуфу, — вздохнул Чжуаньсюй. — Прощай! Встретимся ещё.       — Дай обниму тебя на прощанье, чжицзы! — и, не дожидаясь позволения, Шаохао прижался к Чжуаньсюю, а тот в ответ слегка похлопал дядю по спине. — Ещё увидимся. Непременно увидимся! — повторял Шаохао, пока Чжуаньсюй выбирался из повозки.       Драконья упряжка взмыла ввысь, и Шаохао, отодвинув шторку, видел в окошко, как внизу, всё уменьшаясь, сливаясь со скалами, стоит его одинокий чжицзы, а извилистая дорога перед ним теряется среди сумрачных гор.