Бошетунмай

Наматываю мили на кардан

И еду вертикально к проводам.

Завинчивают гайки… Побыстрее! -

Не то поднимут трос, как раз где шея.

И плавится асфальт, протекторы кипят,

Под ложечкой сосёт от близости развязки.

Я голой грудью рву натянутый канат.

Я жив! Снимите черные повязки!

Кто вынудил меня на жёсткое пари -

Нечистоплотны в споре и расчетах.

Азарт меня пьянит, но, как ни говори,

Я торможу на скользких поворотах.

~ஜ۩۞۩ஜ~

      Нотки табака, зацепившиеся за волоски в носу, неприятно щекочут нёбо, заставляя девчонку сглатывать слюну которой нет во рту пересохшем. Это что сейчас было? Предупреждение? Хах, слышать подобное от уголовника и верить этому — дело последнее. Он ведь её, как и раньше, на понт элементарно взять пытается. Кидается фразами недоговорёнными, чтобы сама она додумывала невесть что. И вообще, произойди ситуация, в которой выбирать придётся Кащей или Анатолий, Алёнка не задумываясь выберет второго. Шарахаться по Казани вечерней после длительной поездки девчонке совсем не хочется. Ей бы прилечь, да хоть бы на тот же диван страшный, забываясь сном беспокойным, только компания шумная возможности не даёт. Князева по схеме привычной уже лыжи навостряет отправится на прогулку долгую куда-нибудь подальше от места злачного, однако на углу дома останавливается разворачиваясь. Да хрена лысого! Эти ублюдки все пожитки её забрали и, а это наверняка так и есть, уже прошарили и вытрясли все тайники с заначками. Так что место «ночлежки» своё она оплатила с лихвой.       Второй раз появляться перед толпой пацанов, занятых упражнениями или переговорами редкими, уже не так страшно. Только в этот раз девчонка не в коморку направляется, откуда вместо песен доносятся рьяные споры, а на лавку со штангой самодельной в самом дальнем углу. — Свали, — Князева едва ноги согнуть успевает, даже задницей до лавчонки не дотягивается, когда перед лицом вырисовывается парень. Худощавый, выше среднего, с глазами тёмными и лбом прыщами обсыпанным. Голос подозрительно знакомый, так что девчонка щурится ответно, в полный рост выпрямляясь. Тормозит, от снаряда отходить не торопится, рассматривая мальчишку. Ему ведь штанга эта нахрен не упёрлась. Он специально подошёл, думает она, улавливая продолжение фразы. — Мешаешь. Ответить хочется, аж зудит всё внутри, но Алёнка сдерживается. В сторону шаг делает, пропуская паренька к тренажёру, на котором тот устраивается уверенно и, несмотря на вид хилый, поднимает, казалось бы, неподъёмную железку. Взгляда от смотрящей на него девчонки не отводит, резко воздух из лёгких выпуская, так что она первая взгляд тупит, разворачивается и к другой стороне помещения отходит, к одному из углов ринга импровизированного, только и оттуда отфутболивают словами ехидными. Не трогают, хватает пары фраз, чтобы девчонка в сторону ушла, в итоге пристраиваясь у двери коморки ненавистной, куда уже пацаны не подходят, будто дальше не их территория. Алёнка это чувствует. Волком, в угол загнанным, на зелёных участников группировки зыркает, пряча за спиной кулаки плотно сжатые. Даже Зима, тот, кто добр к ней был как никто другой, и тот помочь не спешит. Наблюдает только со стороны, возвращаясь периодически к избиению груши самодельной. — Суки… — едва шёпотом различимым цедит девчонка, давясь усмешкой горькой. Вот свезло так свезло, оказаться между зеками падкими до лёгкого заработка и прикрывающимися понятиями тюремными, и бандюками малолетними, для которых законы улицы превыше всего. Ни с той, ни с другой стороны человеческого отношения ждать не приходится. Человеческого. Алёнка хмыкает в голос, внимание ближайших к ней пацанов привлекая, и на корточки приземляется, одними глазами сощуренными бросая разглядывающим ёмкое «Чё?»       Через час, может больше, ноги затекают настолько, что она чувствовать их перестаёт. Лишь упрямо коленки обхватывать продолжает, спиной сгорбленной о стену опираясь. Несмотря на ощущения противные в сон клонит нещадно. Всё же тело, привыкшее за три месяца прошедших к режиму определённому, рассчитывало на отдых причитающийся, а не на нервозное сидение на полу холодном в окружении компании сомнительной. Князева щурится себя заставляет, чтобы окончательно глаза не сомкнуть, брови хмурит от картинки расплывающейся, когда в подвал Суворов вваливается. Ветровка серая спереди кровью перепачкана, рукой нос зажимает, пока пацаны к нему не кидаются. Кто с расспросами, а кто с помощью. Каков контраст. Алёнка сама не замечает, как на ноги задеревеневшие подскакивает, шаг в сторону Марата делая, однако там же на пол и приземляется от судороги схватившей. По бедру себя кулаком бьёт слегка, пытаясь мышцы расшевелить скованные, под взгляды косые, пока мимо неё, словно и нет здесь никого, парень какой-то проходит, перед которым расступаются все. — Это кто тебя так? — за подбородок Суворова совсем неласково хватает, поворачивает из стороны в сторону, рассматривая нос раскуроченный, и кивает кому-то за спиной мальчишки, чтоб обработали. — Не понял, их четверо было, — пока другой пацан ему бинт к месту ранения прикладывает, выдыхает Марат, стойко выдерживая боль пульсирующую. — Давно? — судя по тому, как держится он, это кто-то из старших или суперов, думает Алёнка, отползая на место своё у стены. — Да только что, у Джалиля, — «А чё ты там делал-то?» резонно замечает Турбо, глядя на то, как Шериф и ещё несколько парней покрепче к выходу уже направляются. Он к ним прибиться пытается, после нескольких попыток неудачных всё же примыкая к карательному отряду. Туркина ведь хлебом не корми — дай только кулаками помахать. Князева же спину супера разглядывает, пока тот из поля зрения не исчезает, после чего на Маратика глаза переводит. Мальчишка-то её уже давно заметил, вглядываясь в профиль взглядом нахмуренным, пока к носу кровоточащему бинт выпачканный прижимал. В карей хитринке насупившейся отражается всё негодование мальчишеское, целиком и полностью Алёнке адресованное и она на секунду даже позволяет себе трусливо взгляд потупить, однако тут же на Суворова его возвращает, ответно брови к переносице сводя. Понимает, конечно, причину злости пацанёнка, только за виноватую себя не считает. Подумаешь, в ответ не махнула и усвистала на машине, оставляя Марата в клубах дыма бензинового, так что с того? Бычит молча на мальчишку, дёргая подбородком в его сторону, так что Маратик аж приспособление медицинское от лица убирает, собираясь рыпнуться в сторону девчонки зарвавшейся. Да только Зима тут как тут нарисовывается, буквально собственноручно в нос Суворова бинт засовывая под недовольное шиканье пацанёнка. Шёпотом низким что-то быстро кидает, отчего Маратка щенком побитым выглядеть начинает, отворачивается от старшего и взглядом исподлобья на Князеву лишь глядя.       Пацаны, во главе с супером, возвращаются быстро довольно. Может спустя полчаса, максимум час. Копна волос кудрявых у Турбо взъерошена смешно, на скуле стир кровавый, подсохший, красуется. Ветровка спортивная помятая, если она вообще может выглядеть иначе, с рукавами засученными до локтя, отчего хорошо заметно руки парня. Жилы натянутые переплетаются с синевой венозной, что плохо скрывает кожа загорелая, чётче выделяясь, когда он кулаки сжимает, вещая рассказ о разборке недавней. Алёнкино же внимание целиком на старшего, супера, направленно. Шериф парень невысокий, с внешностью обычной самой. Причёска короткая, почти под ноль, делающая из него бандюгана девяностых, о которых никому пока неизвестно. И глазами бездонно чёрными, цепляющие любого, кто заглянет в них. Удивительно, но такого холода отстранённого от него не чувствуется, как от того же Кащея. Может поэтому пацанята местные так к нему тянутся? Это заметно было ещё до её отъезда в деревню, когда на пробежках приходилось с универсамом пересекаться. Кащей ведь на сборах не появляется, так что рулят здесь другие «старшие». Князева даже как-то краем уха подслушала, что Шерифа во главе универсама поставить хотят, до возвращения Вовы, естественно, однако за такие предложения парень выстроил все возраста, проходясь по недовольным катком наставительных речей о вреде «переворотов», а потом и наказанием в виде отжиманий «Раз-два-полтора». Жуткая штука. Однако, даже она, не входящая в состав «Универсама», согласна была с этим утверждением. Этот парень стал бы куда более лучшим старшим, нежели Кащей разлагающийся. Внутренне и, пока ещё не столько заметно, внешне. За размышлениями своими, да громкими переговорами парней, где доминирующую роль рассказчика занимал Турбо, Князева не заметила, как в сон провалилась.       Просыпаться на полу холодном с затёкшими конечностями не самое приятное. Алёнка взглядом сонным в плитку грязную утыкается, отчего моментально на месте подскакивает, стараясь движениями истеричными с щеки стереть остатки грязи налипшей. Уснула, как бродяга какая, прямо на полу. И ведь ни одна скотина универсамовская не растолкала, чтобы та элементарно на диван перебралась после закончившейся попойки или хотя бы куда-нибудь. Да тот же Зима… Алёнка осекается, мысленно возвращая себя к событиями вечера недавнего, когда «заступник» её даже бровью не повёл относительно обращения надменного с девчонкой. С пола в полный рост поднимается, отряхивая одежду и на выход плетётся неспеша, даже не заглянув в коморку пропитую. Оттуда такое амбре доносится, что девчонка элементарно брезгует, да и с непротрезвевшими дружками Кащеевыми сталкиваться не хочет, предпочитая ближе к вечеру порядки свои навести в месте ночёвки. Ей сейчас важней до почты, да больницы добраться, ставя в известность персонал о своём возвращении.       Зарима, видя на пороге почты девчонку в бессменной одёжке растянутой, от удивления очки большие на носу поправляет, руки перед собой на стойке складывая и вперёд наклоняется, к окошечку ближе. Особой радости на лице женщины в возрасте не наблюдается, но Князевой всё равно. Ей сказано либо позвонить, если задержится, либо самолично явится, как вернётся. Вот, явилась. Чтобы тут же получить рабочий график, учитывающий её отсутствие трёхмесячное с расписанным маршрутом новым, изучать который придётся быстро и осторожно. Правда, приятности тоже есть. Зарплату выдали, всего тридцать рублей, но Алёнка с таким счастьем на лице с крыльца почты выпорхнула, что прохожие с лёгкой руки могли счесть её за сумасшедшую. В больницу Алёнка идти долго сомневается. Всё-таки день, а Анна Сергеевна с Людой, насколько она помнит, в ночные смены выходят. Или вечерние, не суть. С другой стороны, до назначенного Анатолием времени занятий ещё слишком далеко, а мотаться по районам чужим себе дороже. Так что отсидеться в больнице казалось не такой уж плохой мыслью. Только перед этим она в продовольственный заскакивает, бездумно предполагая, что повезёт наткнуться на тортик какой, застревая в очереди стихийной на ближайшие пару-тройку часов. Всё же человек советский существо во всех смыслах интересное, даже при повальном дефиците, растущим в какой-то невероятной прогрессии с каждым днём, присутствия духа не теряет, умудряясь радоваться любой выброшенной в продажу мелочи. Князева, только когда до неё очередь доходит, понимает, что стоят здесь за майонезом, в маленьких таких баночках стеклянных, навевающих ностальгию странную. Даже растеряться успевает, пока бодрый окрик продавщицы краснощёкой до ушей не доносится, злящейся от одного вида небрежного девчонки. Как и всегда за оборванку уличную принимают, старательно из очереди выпнуть девчонку пытаясь, чему женщина за прилавком только рада, не тут-то было. Алёнка в быте советском, за практически год прошедший, уже освоилась достаточно, чтобы на наглость прикрытую ответно щерится, так что локтем какого-то мужика влезающего назад отпихивает, зыркая добавочно взглядом нахмуренным. Нашёлся, ушлый больно. Прокручивая в руках коробочку торта небольшого в виде поленца с волшебным названием «Сказка» и неспешно к больнице подходя, Алёнка диву даётся, как за подобное можно отстегнуть невообразимых пять деревянных. Наверняка ведь толстуха надурила, там ведь даже ценников нормальных не имеется. Крем у изделия масляный, такой что только видом своим оскомину в горле тошнотворную создаёт. И главное много его так, со всякими грибочками, да вывертами в виде травки какой-то, что кажется, будто торт целиком и полностью из куска масла цельного вытесан.       На месте дежурного дневного Алёнка застаёт какую-то девушку молодую, весёлую и улыбчивую, разговаривающую с пациентом к окошечку склонённому, так что ей лишь терпеливо ожидать остаётся, пока тот узнаёт всё интересующее у работника медицинского. Продолжает поленце запакованное вертеть на нитках бичевых, сама по сторонам озирается, примечая, что плитка напольная к привычному грязно-коричневому окрасу вернулась давно, явно из-за отсутствия ухода должного, который Князева добросовестно предоставляла в надежде копейку какую-никакую выручить. — Говорите, — озорной окрик она не сразу слышит, увязая в мыслях каких-то своих, поэтому медсестричка, для эффекта пущего, по стеклу окошка стучит пару раз, вздрагивать девчонку заставляя. — Что у вас? — А, — торт мешающий Князева на стойку кладёт, нагибаясь к вырезу внизу окна. Чтобы точно расслышали. — Подскажите, Анна Сергеевна, она когда на смене будет? — А тебе зачем? — вот ведь невероятный советский люд, закипает Князева, каждый раз удивляясь, насколько же подозрительны, и вместе с тем ужасно беспечны, люди совка разваливающегося. Глаза голубые девчонку прожигают настойчиво, подкрепляя вопрос взглядом. — Уточнить хотела, насчёт работы, — отчитываться, а ничем иным Князева это назвать по-другому не могла, перед незнакомой девушкой ей совсем не нравится, так что спокойствие на лице недавнее сползать начинает, вырисовывая в чертах острых хмурость, на которую медсестричка отвечает подбородком вздёрнутым. — Так вы скажите? — раздражение в голове девичьей накатывает с такой силой, что сопротивляться ему Князева наотрез отказывается, чувству разрушительному отдаваясь в полной мере. Ей кажется, что если медсестра ещё пару минут выёживаться продолжит, она в это окошко треклятое самолично просунется, выволакивая несговорчивую девушку наружу методом силы. А там уже разговор короткий будет, Князева и на зевак не посмотрит, которые в этот момент, наверняка, вокруг соберутся. Не каждый день в больницах ведь подобное наблюдают. Впрочем, ни ответа, ни выбивания информации силой, не следует, так как сбоку, заставляя повернутся на звук громкий, девчонку окрикивает голос знакомый, от которого по спине мурашки, почему-то, проходятся. — Алёна! — руки мягкие Князеву ошарашенную к себе прижимают моментально, стоит медсестричке от дальней лестницы буквально добежать до пункта регистрации, так что она лицом в ключицу выпирающую утыкается. Из-за ощутимой разницы в росте. Ресницами хлопает растерянно, руки безвольно по швам висят, боясь обнять девушку ответно. Совершенно радости её детской не понимает, теряясь в запахе духов цветочных. Странным это кажется, ненастоящим, если с приёмом в качалке сравнивать. Так что, вместо ответных объятий, она предплечья Людмилы обхватывает, отодвигаясь от эмоциональной медсестры на расстояние для себя безопасное, пока та улыбается широко и искренне. — Долго же тебя не было. — Да, — только и может из себя в ответ выдавить, стараясь взглядом с глазами блестящими не пересекаться лишний раз. Уж чего-чего, а такого приёма Князева явно не ожидала. — Долго, — за дежурную взглядом цепляется, которая рассматривает картину разворачивающую с интересом особым, видимо вопросом задаваясь, откуда бы Людок их знает подобную особу. Хмурится, буквально глазами одними угрожая молча, так что она взгляд тупит в бланки больничные. — Ты не знаешь, когда Анна Сергеевна будет? — Знаю, нескоро, — Алёнка непонимающе на Людмилу оборачивается, отвлекаясь от переглядок с противной особой, бровь выгибает вопрошающе, пока та продолжает. — Как раз к ней собиралась, пойдёшь со мной? — Князеву дважды спрашивать не нужно. Она за медсестрой, кинувшей прощание короткое коллеге, следует, не забыв прихватить торт, пока та ей рассказывает о событиях прошедших. О поступающих каждый день избитых парнях, о беспорядках на заводе где зарплату задерживают уж какой месяц, о участившихся случаях самоубийств среди девчонок малолетних и пацанятах, и не только. Люда с таким искренним негодованием говорит это, будто это что-то сверхъестественное. Будто в жизни её нет парня мотальщика, будто далека она от всего этого криминального, коим в последние лет пять Казань захлёбывается. — Тётя Аня ногу сломала, — на выходе из больницы сообщает девушка, отчего Князева повторно удивлением ей отвечает нескрываемым. — Ума не приложу как так вышло, — разводит она руками, петляя между людьми. Время почти обеденное, их поэтому так много на улицах, отчего город большой оживает мгновенно, стирая недавний мрак опасности.       Алёнка ничего не отвечает. Ближе к себе только коробочку хлипкую с тортом жмёт, чтобы какой-нибудь зазевавшийся прохожий, бегущий вперёд не глядя ни на что, случайно не смял драгоценность, которую ей отчего-то хотелось в целости до Анны Сергеевны донести. После слов Людмилы она только и может думать, что о самом плохом. Вдруг перелом женщины не случайность. Вдруг пристал к ней кто по темну, хотя и светло всё ещё было в то время, когда она на смену заступала. Вдруг угрожали или того хуже. Почему-то списать на несчастный случай у Князевой не выходит, так что в задумчивости своей она даже не замечает, как в девушку врезается остановившуюся напротив пятиэтажки типовой. Хрущёвка самая обыкновенная, с оконцами, завешанными цветастыми шторами и тюлями с рисунком немудрённым. Где-то, ближе к первым нижним этажам, виднеются балконы, захламлённые всем чем только возможно, включая тонны стеклотары с закрутками, удочками или старой мебелью, которую и выбросить жалко, и оставлять в квартире незачем. Поднимаются они неспешно под непрекращающуюся болтовню медсестрички, от которой у Князевой уже голова раскалываться надвое начинает. Всё же общество молчаливых пацанов или того же Анатолия, ведущего разговор только в том случае, если нужно что-то объяснить, напрочь отрубает потребность в трепании языком налево и направо без перерыва. Впрочем, Людмилу это, похоже, ничуть не расстраивает. Ей даже не требуется ответов от Алёнки слышать, чтобы рассказывать о хрен знает каком по счёту происшествии в больнице, с которыми девушка сталкивается чуть ли не каждое дежурство. — Тёть Ань! — с порога восклицает Люда, заставляя плетущуюся в хвосте Князеву собраться, выпрямляя спину сгорбленную, так что голосок её звонкий по подъезду разносится. — Смотри кого привела тебе, — квартиру девушка дубликатом ключей открывает, которые ей женщина под напором безвозмездной помощи нехотя отдала, мотивируя тем, что случись чего она будет первой, кто прибежит. Алёнка же, слыша в комнате отдалённой копошение, пока Люда по-хозяйски на кухню упархивает, осторожно оглядывается, подмечая интерьер прихожей совсем простенький. Выцветшие местами обои, по которым веточки цветов заботливо подвязанных нитками шерстяными стелются завитками. Стенка с вешалками хлипко держащимися и обувницей, скрипящей всякий раз, когда кто-нибудь пытался достать оттуда тапочки. — Лёнчик, — Алёнка голову на звук поднимает, отрываясь от разглядывания обувки немногочисленной, руки, тортом занятые, впереди в замок сжимает, напрягается. Непривычно так Анку Сергевну видеть с костылями, да ногой загипсованной. А может боится, впервые после кражи первой в чужой квартире оказаться. — Ты когда приехала? — Вчера, — хрипит Князева, однако тут же горло прочищает, повторяя громче, увереннее. — Вчера. Как время появилось, сразу в больницу пришла. — Ага, работу, говорит, мне дайте, — Людка из-за угла кухни выглядывает, улыбается, вытирая руки мокрые о полотенце вафельное. Алёнка на такое заявление возразить хочет, что о Анне Сергеевне спрашивала, а только потом про работу упомянула, но весёлая медсестричка и слова вставить не даёт, подскакивает ближе, из рук девчонки тортик забирая, и обратно на кухню отправляется, по пути к столу всех приглашая. — Сначала руки, — Князевой, на табурет твёрдый приземлившийся, она на раковину указывает, брови тонкие хмурит. И почему-то так органично она на кухне Анны Сергеевны смотрится, в переднике с рюшками забавными, и с полотенцем через плечо перекинутым, что даже тон её наставительный девчонку не раздражает, погружая в детство ностальгическое. Хлопочет, выставляя на стол пиалу с вареньем покрытым плёночкой ледяной из-за стояния в холодильнике в виде открытом, кружки расставляет, рядом кладя блюдце и ложку чайную. Анне Сергеевне даже говорить ничего не надо, где что лежит или что можно взять, а что нет. Женщина только обессиленно на стул плюхается между холодильником и столом обеденным, опираясь спиной о стену прохладную. Принудительный больничный, образовавшийся так некстати, порядком женщину раздражает. Как и то, что ограничена она теперь на месяц ближайший в действиях. С другой стороны, хохотушка и болтушка Людмила, появляющаяся теперь в её квартире чуть ли не каждый день так женщину радует, что она о неудобствах забывает вмиг. Отмахивается от помощи предлагаемой, конечно, но в душе-то отрадно. — Рассказывай, — Люда, залив кипятком заварку в кружках, к Князевой поворачивается с интересом неприкрытым в глазах карих. — Где была? Чем занималась? Уж не к ухажёру ль ездила? А? — Люд, — Анна Сергеевна девушку любопытную отдёргивает, добавляя взгляда нахмуренного словам. — Чего насела? Дай хоть поесть. Голодная, Лёнчик? — в ответ неуверенное отрицание получает, пока сама Князева блюдце с куском торта взглядом гипнотизирует. Поесть это, конечно, хорошо, но маслянистая сладость поперёк горла встаёт, пока девчонка придумать пытается правдивую легенду своего отъезда. Не стоит всем вокруг сообщать о «занятиях». Мало ли. — Так в процессе, — подмигивает медсестричка, с наслаждением ложку торта в рот отправляя. Мычит довольно, жмурится, так как при всём изобилии нечасто себя сладостью подобной порадовать может. Родители, с которыми девушка до сих пор проживает, хоть и зарабатывают достаточно, всё же предпочитают жить прижимисто, без растрат лишних. Отец так вообще всякий удобный раз не забывает напоминать, что в скором времени они переедут, как накопят само собой, и не будет дочь их с уголовниками всякими шататься, а возьмётся за голову и пойдёт на нормальную работу: в гастроном, например. Времена такие, что лучше иметь в семье своего работника торговли, чем профессора или врача. — Свежий такой, м-м-м, вкуснота невообразимая. И как у тебя выцепить-то такое получилось, — восторгается, пока уминает за обе щёки сладость приторную. — Так там за майонезом все стояли, — несвойственно тихо выдаёт Князева, отчего на секунду в кухне тишина образовывается, после которой женщины, переглянувшись, не сговариваясь смеяться начинают. Девчонка только таращится на них может глазами широко распахнутыми, пока те дыхание перевести пытаются, успокаивая веселье внезапное. — Ой, ну смешная, — утирает слезинки Людмила, чаем запивая смех икающий. — Алён, ты как скажешь, — Анна Сергеевна кивает согласно, хохоча совушкой ухающей, и ладонь к груди прикладывает, сердце от смеха внезапного стучащее успокоить пытаясь. — А на Татьяну она знаете как смотрела? Брови свела, челюсть сжала, аж скулы выступили, кулаки белые-белые. Я уж подумала дыру в ней пробуравит или поколотит. Сами знаете, она ж противная такая, нормально только врачам отвечает, — фыркает девушка, носом длинным и прямым вздёргивая, отмахиваясь от визуализации образа коллеги в голове всплывшем. Это о дежурной она, наверное, думает про себя Князева, щёку изнутри закусывая. Вот, значит, как со стороны это выглядит. — А вы только гляньте, тёть Ань, — на девчонку ладонью указывает раскрытой, отчего та сглатывает. — Она ж, если ответит, Алёну зашибёт, — вряд ли, хочет поспорить Князева, уголком губ дёрнув непроизвольно, но вовремя себя останавливает. Пусть лучше дальше думают, что доходяга она немощная. — Ешь торт, тебе же понравилось, — указывая на кусок, рулетом свёрнутый, отрезанный, выдыхает Князева. Болтливость Людкина нервирует немного, страх вызывает, что сболтнуть может лишнего чего. Всё-таки знакома с той частью Казани, что планомерно город отравляет, не понаслышке. В кругах группировочных вертится, среди «Кварталов», вроде как. Ухажёр у неё оттуда, это Князева давно знает. Не знает только, из каких именно «Кварталов». А их там, о-о-о… — Ты сама-то ешь, — женщина же к Князевой ближе пиалу пододвигает с вареньем пахучим. — Это вот, смородина перетёртая, — поясняет зачем-то, поправляя кружку свою сдвинувшуюся в сторону, пытаясь взгляд девчонки поймать ускользающий. Видит Анка, как та жмётся. К блюдцу с тортом даже не притрагивается, шаря взглядом по поверхности стола в поисках чего-то. — Ты чего, Лёнчик? — стесняется, небось. То, что девочка неприкаянная, она давно замечает. Беспризорная, либо родителями оставленная на самоличное воспитание, как и многие подростки Казани. Скромная в моменте, когда добиться чего-то нужно, говорит сразу — словно соловей заливается. Умно так, размеренно, с улыбкой широкой, да словами мудрёными, так что хочешь не хочешь, а согласишься. В остальном же — оторви и выброси. Шапкой фингалы лиловые только успевает прикрывать, ворот до макушки растянувшийся тянет всякий раз, как Анка с вопросами к ней лезет и рукава таким же способом к запястьям выворачивает. По теплу, правда, это уже не так легко даётся, жарко всё-таки. — А хлеба можно? — наконец выдавливает из себя Алёнка, глаза поднимая на женщину удивлённую, однако та собирается быстро, Людмиле показывает откуда достать кусочки нарезанные. И, как только хлеб перед ней оказывается, без слов лишних кусок берёт, ложкой чайной по поверхности крем маслянистый размазывая, следом варенья щедро, за чем, не без любопытства, женщины наблюдают. Так-то лучше, думается Князевой, принимающейся с аппетитом поглощать очень даже вкусные бутерброды один за другим, пока за разговором Людмилы с Анной Сергеевной следит, периодически чая подливая в кружку. Атмосфера спокойная размаривает постепенно, располагая к разговору присоединится, в чём девчонка себе не отказывает. — Вы как так? — глазами одними на гипс указывает, внимание женщины перехватывая. — Аж вспоминать стыдно, — отмахивается женщина, отпивая чая остывшего. — Лестницу мыла, да ко мне со спины мальчишка подбежал. Как гаркнет «Где у вас тут ребята, что по скорой привезли?», я и раскорячилась на всех этих ступеньках, — она уже улыбается вовсю, в красках вспоминая историю получения травмы, пока Людмила смехом заходится, в то время как Князева стойко улыбку пытается зажевать губами непослушными. Получается плохо, отчего Анна Сергеевна выдаёт обречённо: — Смейтесь-смейтесь. Вот будете в моём возрасте… — Ой, вот скажите тоже, — Люда женщину по плечу хлопает легонько, хохоча звонко и заразительно, так что Алёнка удержаться не может. — Как будто вам восемьдесят лет. — Восемьдесят не восемьдесят, а за пятый десяток уже перевалило давненько, — она улыбается девчонкам веселящимся, во взгляд вкладывая не недовольство от реакции открытой, а теплоту. Ветренная молодость, открывающаяся взору, вызывает в женщине лишь желание улыбаться и вспоминать некогда былые деньки, когда сама она так же беззаботно смеялась, совершала дурости и совершенно не заботилась о завтрашнем дне. — Мне бы ваши проблемы, — внимание чаёвничающих переключаются на Людмилу, которая с тяжёлым вздохом картинным голову рукой подпирает, устремляя взгляд на обои перед собой, отчего женщина её в бок несильно пихает, негромко спрашивая «Что там у тебя опять стряслось?». — Борис, — Анна Сергеевна глаза закатывает, сокрушенно головой мотая. Уж об этом парне она не впервой слушает, не впервой утешает или советы даёт. — Кто это? — только Князева о человеке этом не знает, справедливо предполагая, что это и есть тот самый из «Кварталов», что кавалером медсестрички является. — Это — эгоист, — дуется Людка смешно так, губы выпячивает и руки на груди в замок скрещивает, всем своим видом показывая отношение к вышеупомянутому. — Только обещать горазд, а как до дела доходит так сразу ветром сдувает, — Анка Сергеевна, по большому счёту, этому самому Борису мысленно сочувствует, справедливо считая наибольшее число истерик Людмилы надуманными. Не так посмотрел, не то сказал, опоздал, забыл, не позвонил. У девушки на все эти оправдания вывод один: баба у него другая, вот и разрывается. — Кобелина, — будто подтверждая мысли женщины, шипит медсестричка, ложку торта в рот запихивая. — Что ты сразу, — на непонимающий взгляд Князевой Анна Сергеевна губы поджимает, пока рукой напарницу обнимает, по плечу ладонью поглаживая. — Работает он. Задержали, небось. Борька у тебя вон какой молодец, старается парень, а ты, — Люда глазками карими, плёнкой слезливой покрытыми, на женщину смотрит, хмурится, дожёвывая сладость. Умом понимает, а поделать с собой ничего не может. — Костеришь почём зря. Странно. Если ухажёр Люды из группировки, с чего бы ему работать? У них это, вроде как, непринято. Алёнка в мыслях собственных завязает, отвлекаясь от разговора совершенно неинтересного, возвращаясь в переулки Казанские. Завтра поутру ей от Чехова до самой площади Свободы чесать, не считая своего маршрута, но там всего пара адресов. Их и по пути забросить можно. Вопрос в том, как её на той стороне встретят. Если память девичья не подводит, начиная с пятьдесят девятого дома владения «Хади Такташа» заканчиваются и начинаются… А вот хер его знает. В тех степях нога Алёнкина не ступала никогда, так что она понятия не имеет, чего ожидать вообще. Ещё расположение гаража Анатолия. Вот ближе-то пристроить не мог? Алёнка взгляд на часы настенные кидает быстрый, так что практически подскакивает на месте. Шесть сорок три, непримиримо чеканит бездушная штука, заставляющая девчонку вмиг в голове прокрутить самый короткий маршрут до места требуемого. — Ты куда? — вслед за Князевой со своего места Людмила поднимается, следуя в прихожую, пока девчонка ей короткое «Опаздываю» кидает. — Занятая мадама, — хохочет, пока с насупившимся взглядом девичьим не сталкивается, отчего руки на уровне груди капитулирующе приподнимает. — Молчу-молчу. Завтра приходи! — вслед убегающей Князевой только и успевает крикнуть, за порог квартиры переступая. — В больницу!       Обязательно. Если только Анатолий её сейчас за опоздание не пришибёт чем-нибудь тяжёлым. В том, что опоздает, Князева даже не сомневается. Со всеми срезами и укорочением маршрута, меньше чем за двадцать минут, она такое расстояние не осилит. Факт. Чаще ногами перебирает, вдыхая носом напитанный приближающимися заморозками воздух, отчего в уголках глаз жидкость скапливается. Мимо сооружений низеньких вихрем проносится, скачущие цифры ненужные перед глазами отметая, пока нужная не вырисовывается. — Десять подтягиваний за опоздание, — скрючившейся и тяжело дышащей перед ним девчонке сообщает мужчина, ковыряясь в детали какой-то. Пальцы мазутом перепачканы, по виску пот каплей крупной стекает, пока с губ, зажимающих сигарету, дым плотный срывается. Князева не спорит. Себе дороже. Покорно вглубь, куда Анатолий рукой указывает, проходит, обнаруживая на месте мастерской ещё и спортивный уголок. Лавка тонкая, со штангой небольшой, но сделанной добротно. Перекладина, за которую девчонка руками цепляется ловко, принимаясь отрабатывать штрафные упражнения. Тут же рядом груша, смастерённая из мешка или чего ещё, непонятно, закреплённая цепью с крупными звеньями, от одного взгляда на которую у Князевой кулаки чесаться начинают и улыбка глупая на лице вырисовывается неосознанная. Так что она наскоро с надоедливыми подтягиваниями расправляется, переходя сначала к ненавистной растяжке, где Анатолий даже поучаствовать успевает, наступая ногой на покатую спину ученицы, чтоб выпрямилась как надо, совершенно от детали не отвлекаясь и лишь слушая её пыхтящие ругательства. После зарядкой мышцы разогревает, стягивает с себя кофту толстую, что мешать только будет, окончательно готовая к уроку. — Давай сегодня один-два отработай, — кивает послушно, помня значение связки. На месте груши противника представляет, от удара которого закрывается с левого боку, через секунду атакуя прямым ударом справа. Так же следующую атаку проводит, только в этот раз закрывая голову. И таких повторов, доводящих Князеву до седьмого пота, приходится так много, что она со счёта сбивается, забываясь мантрой «раз-два, раз-два». Анатолий же, виду не подавая, за двором следит, пока со стороны смотрится, будто его только ремонт детали интересует. Он школоту сопливую, что за ученицей его следовала, давненько заприметил, прекрасно понимая от кого данный товарищ послан. «Дом Быта» группировка хоть и маленькая, а уже зубы скатит всякому, кто на территорию их покушаться пробует. Да и вообще чужаков не жалуют, так что пацанят таких, неприметных казалось бы, на районе его частенько заметить можно. Недоросль этот пронырливый до того наглости набирается к исходу дня, что рискует ближе подойти, видимо, желая собственными глазами удостовериться о происходящим внутри гаража, да не тут-то было. — Да блин! Я откуда знаю? — взгляд мальчишеский, устремлённый в щель едва заметную на возмущённую девчонку тяжело дышащую, от злости наверное, старается деталей не упустить. — Где? — Поблинкай мне тут, — поучительно-грозный голос дяди Толи мальчика сгорбливает инстинктивно, заставляя к ледяному металлу прильнуть почти вплотную. — Ключ на двенадцать. Куда ты культю свою суёшь? Выше! — глаз и ухо одновременно к прорехе подсунуть у него физически не выходит, но мальчонка всё равно вслушиваться пытается безрезультатно, когда мужчина голос до шёпота едва различимого понижает. — Делай, что говорено, — сквозь зубы цедит, ловя в ответ непонимающий взгляд девичий, залитый потом холодеющим. — Вот здесь подтяни, что непонятного?! — нарочито громко рявкает Анатолий, отчего Князева руками непослушными тут же гайку прикрутить пытается, решая позже расспросить о поведении странном наставника своего. — Так? — голосом осипшим интересуется, вообще переставая понимать, как тренировка с грушей и отработка ударов, вдруг успела плавно перетечь в это. Пока мужчина работу критично осматривает, будто кроме гайки она там ещё хоть что-то делала, Алёнка глаза трёт, смахивая едкие капли пота, что обзору мешают. Пальцами к носу перемещается, чешущемуся от капель стекающих, и процедуру повторяет, выдыхая с шумом воздух из лёгких. — Чего вздыхаешь? Трудно? — к мальчонке подглядывающему Князева спиной стоит, поэтому не видит он непонимания и вопроса неприкрытого, тут же отражающегося на лице девичьем гримасой смешной. — Как же ты тогда собралась на помощника механика учиться, а? — взметнувшиеся брови и беззвучное «Я?!», оставшееся на потрескавшихся губах, мужчину веселят, так что он себе усмехнуться позволяет. Всё-таки с быстрой соображалкой у Князевой действительно туго, надо бы будет над этим поработать, делает про себя заметку, продолжая спектакль. — Это мы только компрессор разбираем, дальше сложнее. Ты, это, давай. Соберись, — в дальней угол Князевой кивает, куда даже в прорехе гаражной не заглянуть, а сам на ноги поднимается. — Отойду. По нужде, — глаз подглядывающий расширяется, мальчишку напуганного заставляя стартануть в ближайшие подворотни, как раз вовремя, чтобы от шагнувшего на улицу мужчины спрятаться. Анатолий, глядя в спину исчезнувшего за поворотом мальчугана, щетину привычно чешет, прикуривая сигарету очередную, после осуществляя то, что в помещении озвучил и обратно возвращается как ни в чём не бывало. — Говорить можно? — шёпотом еле слышным интересуется Князева, в угол указанный спиной припав. Хоть и дура, а сообразила, о подвохе образовавшемся. После кивка одобрительно и то, как мужчина расслабленно на табурет свой плюхнулся, уже громче добавляет. — Это что сейчас было? — Поняла, небось, уже. Чего спрашиваешь? — она не то, чтобы поняла, только догадывается. Опять ведь с «улицей» связанное, по-другому и быть не может. Так что мотает головой из стороны в сторону, позволяя Анатолию версию правильную озвучить. — Человек ты на районе новый, не хаживала же здесь? — так, пару раз забредала, отмахивается Князева, расслабляясь. — Пусть думают, что механикой интересуешься в учебных целях. Меньше вопросов будет, — кивает согласно, в порыве решаясь поблагодарить даже ловкой выдумке мужчины, только отдёргивает себя. Потом как-нибудь. — Чего встала? Солнце ещё высоко, — от усмешки вся благодарность, мимолётная и без того, улетучивается окончательно, оставляя после себя брови нахмуренные и выдох вымученный. — Без вздохов. Раз-два.

***

      — Вань, чё как неродной? Сядь хоть, — трезвый и дёрганный. Значит уже ширнуться успел. Шериф такого Кащея видит чаще остальных, потому как считается приближённым к старшим. Его пацаном малолетним к себе в компанию ещё Адидас-старший взял, так, по дружбе. Считал его ровным, без косяков и нареканий. Всегда на помощь придёт, всегда чётко рассудит, всегда в драку впишется, даже проигрышную. Своим Ванька в доску числился у Суворова и авторитет равноправный имел. Кащей же в хмуром пареньке, появившимся в их компании одним погожим днём, сразу же угрозу почувствовал. Соперничество. И не то, что между ним и Вовой всегда было. Этот малец обещал в недалёком будущем превзойти их обоих вместе взятых. Или преподнести немало головной боли, что так же ничего хорошего для мужчины не сулило. Раздражает. Кащей мыслям своим усмехается, адресуя взгляд блестящий суперу. — Дело есть. Парень лишь кивает, руки в карманы штанов спортивных пряча. Взгляд от старшего по интерьеру подсобки проходится, подмечая одиноко висящую на болте торчащем куртку, отчего перед глазами всплывает воспоминание сидящей на корточках девчонке. Он, как и большинство пацанов, не разделяет дозволения находится здесь кому-то, кто к группировке отношения никакого не имеет. На все вопросы Шериф либо отмалчивается, либо ёмко отвечает у Кащея поинтересоваться, чем же эта девушка старшего их зацепила, да и сам предпочитает не лезть. Не совать свой нос в дела старших он умеет, всецело доверяя концепции «уличного братства», построенном на безоговорочном доверии. Как Вова учил. — Встречу нам назначили, — лишние мысли из головы улетучиваются так же быстро, как и образовались там, концентрируя внимание парня на словах мужчины. — Сивуха с тобой пойдёт. — А ты? — Шериф челюсть плотнее стискивает, осекаясь в момент от брошенного в него колючего взгляда карих глаз. И ведь не то, чтобы предъява. Всего лишь привык, что старший его на серьёзные разговоры сам идёт, потому как у Кащея, если и имеются плюсы, так в ораторском искусстве. С этим хрен поспоришь. Правда, от секундной ярости старшего и следа не остаётся, когда он смехом хриплым заходится, разваливаясь в кресле и закидывая одну ногу на другую. — А зачем? — из-под прищуренных глаз, скрытых ресницами густыми, всё равно блеск хитрый пробивается, скрываемый, разве что, клубами дыма плотного от лениво тлеющей сигареты. — Тебе. Подарок, — и пальцами длинными, едва сжимающими никотиновую палочку, в супера указывает, расплываясь улыбкой кошачьей. — Пройдёшь проверку — до старшего тебя подниму, — от непонимания Иван брови к переносице так сводит, что, кажется, ещё секунда, и они надломятся. Прельщает, конечно, перспектива в должность повыше выбиться, только странно всё это. У них ведь в «Универсаме» итак два «старшака» имеется, куда ещё один? Неожиданная догадка вопросом необдуманным с губ срывается. — С Вовой что? — на удивлённый взгляд Кащея, а после улыбку непринуждённую и покачивание головой отрицательное, по спине парня пот холодный скатывается и выдох облегчённый. Суворов-старший ушёл как год назад, от него в последнее время ни весточки, ни строчки. Молодняку всё равно, они Володю знают не так близко. А Ваня переживает. Оттого и за Мараткой следит по возможности, чтобы к возвращению брата старшего жив и, желательно, невредим остался. — Жив твой Вовка, — усмехается, борясь с желанием глаза закатить. — Наш. Жив наш Вовка. Ест казённые харчи, загорает и в ус не дует. Курорт считай, — вестей о смерти до Кащея не доходило, значит дружище Суворов остаётся наплаву. В остальном мужчине до него дела нет. Все эти ахи и охи о том, «бедный, бедный Вовочка, попал в Афган, ой-ой-ой» больше раздражают, нежели что-то сжаться в груди заставляют. — Я уже сказал кто от нас пойдёт, — перед фактом супера ставит, выдыхая через нос остатки никотиновой затяжки. — Не тронут, — до фильтра скуренный окурок в банку консервную летит, после чего мужчина к Шерифу ближе подходит, руку на плечи закидывает и наклоняется, чтобы глазами с зрачками бегающими, вгрызться в лицо пацана. — Ты ведь парень умный, я прав? — бездонная чернота, кажущаяся в подвальном полумраке ещё черней, ответно щерится на неприкрытый вызов со стороны старшего. — Разговариваешь вон как ладно, — ладонью по груди его проводит свободной, похлопывая, будто псину, в глаза заглядывает, реакцию увидеть ожидая желаемую. Пазл в голове у парня сам собой складывается, ударяясь воспоминанием болезненным о черепушку, когда мелочь его во главе «Универсама» видеть захотела, отчего он взгляд непроизвольно под ресницами короткими спрятать тут же пытается. А Кащею только за радость наблюдать. — Договоришься на наших условиях, по красоте чтоб, понял? — шёпот этот хриплый, надламывающийся, до самых костей супера пробирает, хотя лето ещё способно отдавать крохи тепла готовящимся к холодам людям, когда выпускает его старший из захвата приятельского. — Ну, скачите, Шериф. Не задерживаю, — и, интерес всякий потеряв окончательно, разворачивается, махнув напоследок ладонью в воздухе, наглядно показывая окончание разговора. — Сивуху у дома перехватишь! — уже вслед уходящему суперу бросает Кащей, опускаясь в кресло привычное, где дёргано шей ведёт, сведённой судорогой короткой. В голове пульсирует неприятно, отдаваясь в подушечки пальцев, говоря о палёном качестве расхваленного товара, за которой он ещё успеет с Дёмы спросить. Сегодня день такой, день сечи. Значит, у всех головы летят.

***

      Князева в занятиях интенсивных, да переработке с дополнительной нагрузкой на мозг, внимания на волнения в группировке не обращает. Так-то ей вообще положить на уродов этих малолетних, пока одним вечером, вернувшись измотанной в подвал родимый, с Суворовым-младшим не сталкивается нос к носу. Взгляд потерянный, будто огрели чем тяжёлым по голове, глаза красные, бледный. Девчонку аж бодрит моментально, сил прибавляя невесть откуда, когда она мальчонку силком к лавке тянет, да он и не сопротивляется особо. На вопросы о количестве пальцев и чёткости изображения, лишь отмахивается, взгляд отводит, психовать начиная. — Ой да пошёл ты! — всплеснув руками, взрывается Князева, поднимаясь с корточек, на которых сидела перед пацанёнком. — Делать больше нечего, истеричек всяких тормошить, — в сторону коморки разворачивается, намереваясь отгородить себя от психующего чёрт знает от чего Суворова дверью хлипкой, когда стопориться резко, улавливая едва различимый всхлип за спиной. Глухой, сдерживаемый, так что на душе скребёт непонятно почему, заставляя голову опуститься виновато. С терпением, за последнее время уж точно, у Алёнки совсем плохо делается. Ни нервяк, ни изнурения сверхнужного, накоплению нужного ресурса не способствует, так что она способность сопереживать теряет, кажется, окончательно, пока с всхлипывающим мальчишкой, изо всех сил пытающийся рыдания свои сдержать, в одном помещении не остаётся. Вдыхает глубоко, выдыхая с шумом через ноздри раздувающиеся, в последнюю секунду давясь воздухом резко потяжелевшим. От слов Марата.

— Шерифа вчера менты застрелили, — в голове мутится неприятно, образовывая во рту сухость ненужную. — Синего повязали, — про второго девчонка уже не слышит ничего, прошибаемая волной пота холодного по спине костлявой от одного только воспоминания о чернеющей бездне.