Бошетунмай

Расскажи мне историю этого мира, Удивись количеству прожитых лет, Расскажи, каково быть мишенью в тире. У меня есть вопрос, на который Ты не дашь мне ответ. И так странно проходят часы, И так странно не хочется спать, И так странно, когда За окном проезжает машина,

И я не знаю, точны ли весы, Но мне не хочется их проверять. Мне слишком нравится эта картина.

~ஜ۩۞۩ஜ~

      В голове информация плохо укладывается, комком растаявшего, грязного, снега оседает, пачкая суматошные мысли. Шериф? Тот парень, что супером числится? За что? Почему? Да и…и вообще какая разница? Алёнка будто в мороке головой мотает из стороны в сторону, сбрасывая с себя наваждение ненужное, к Суворову разворачивается, пересекаясь вновь с взглядом потерянным. Ей мальчишку, может быть, и жаль, да только ничего общего с мёртвым супером незнакомым это не имеет. Может, лучше даже, если меньше их станет. — Близки были? — отгонять от себя мысли тёмные получается быстро, стоит шагнуть ближе к Марату, но оставаясь при этом на достаточном расстоянии. Физической близостью с мальчишкой делиться ей не очень-то хочется, так что ладони непослушные она в карманы штанов прячет поспешно, под затянувшееся молчание. — Ты сам видел? — Нет, — и не ясно, на какой именно вопрос Суворов отвечает, понуро голову вперёд склонив. Между ними стыд осязаемый кожей. Каждой клеткой. У неё — оттого, что невольным свидетелем слабости мальчишеской стала. У него — что не ведут себя так «нормальные» пацаны. Князевой здесь быть в это время не должно. — Он же… — Марат не плачет давно, давясь воздухом подвальным, когда заговорить хочет, так что девчонке терпеливо ожидать приходится, пока он в руки себя возьмёт. — Скорей бы Вова вернулся. С этим утверждением Алёнка не может не согласиться. В конце концов, от Суворова-старшего такой опасности, как от того же Кащея, не ожидалось и, если уж судить по сериалу, в нём ещё теплилась надежда на возвращение в привычную страну. Только вернулся он уже не в СССР, а в перестроечный труп некогда сильного государства, на костях которого уже вовсю танцевали стремительно развивающиеся группировки. Этим нужно воспользоваться. Втемяшить в голову Суворова, что есть другие пути, без того ошибочного… Князева, в который раз за этот короткий и странный разговор, мотает головой. О чём она вообще думает? Уже задумываться начала, как разбираться с «улицей», в то время как сама завязает всё глубже в дерьмовом положении, ухудшающимся с каждым днём. Алёнка только воздуха в лёгкие набрать успевает, когда со стороны входа ребят приближающихся слышит, отчего пугано, выработанным рефлексом, в коморке прячется, зазор небольшой между дверью и проёмом оставляя. Любопытство штука плохая, как правило до добра не доводит.       — А, Маратка, — мужчина, заходящий вперёд остальных, мимо пропускает, как мальчишка в рукаве кофты тонкой прячет остатки своей слабости, предпочитая потратить время на прикуривание сигареты. Терпкий аромат самого поганого табака лёгкие заполняет моментально, остатки которого он через ноздри раздутые выдыхает, откидывая голову назад и глаза прикрывает. На языке не дым, жжёное желание заменить никотин чем-то покрепче. Сейчас хотя бы водкой, но и её нет. — Как ведь бывает, а? — слова выплёвывает достаточно громко, чтобы плетущиеся позади пацаны так же расслышали сказанное. — Был человек и нет, — Суворов вместо Кащея на Вахита смотрит, отмечая, что Турбо рядом почему-то нет. Вместо него по правую сторону от парня трётся Сутулый, выдавая беззвучные фразы, предназначенные исключительно лысому, с каждой секундой хмурящемуся всё больше и больше. — Расслабились вы, избаловал вас Ванька, — Марат нехотя переключает внимание на старшего, развернувшегося к остальным. — Ну, ничего, — Кащей сплёвывает горечь, прожигая каждого едким взглядом чернеющих глаз. В голове щёлкает, сменяя прищур злой хитрой усмешкой. И пока младшие благоговейно в речь странную вслушиваются, те, кто постарше, явственно понимают — с этого момента наступает пиздец. — Как схороним братишку, возьмусь за ваше воспитание, — в коморку отправляется, где, подглядывающая и подслушивающая всё это время Князева, ланью прыгает в сторону самой дальней стены, забиваясь в угол. Руками себя обхватывает, изображая глубокую стадию сна, пока мужчина на привычное место проходит. Не до девчонки ему, это её и спасает от допроса сиюминутного.       Шерифа хоронят на третий день, как принято. Многогранная Казань религий различных не отвергает, давая прибежище любому, будь то православный или мусульманин. Только сейчас, в осыпающимся кусками суверенитета государстве, всё это выглядит так странно, словно кто-то пытается подставить неправильный кусок пазла в картинку. Такой светлый, яркий, напитанный красками. Он совершенно не вяжется с грязными разводами выцветшего картона, то и дело облезающего по краям. Алёнку на похороны, конечно же, не приглашали, однако она всё равно суёт свой любопытный нос, перед этим расправившись наскоро с поручением начальницы. Тенью следует за процессией, внутри которой переплетаются слабый шёпот молитв, тяжёлое дыхание и плачь. Так странно. Вроде бы шпана уличная, а сколько людей пришло. Мать парня, невысокая женщина с осунувшимся лицом, выделяющимся даже слишком чётко из-за плотно прилегающего к голове чёрного платка, закутанная в длинное драповое пальто, не пытается смахивать безостановочно катящиеся по щекам солёные капли. Смотрит безжизненно перед собой, туда, где не так давно ещё стоял гроб на табуретках, позволяя супругу вести её куда-то вперёд и даже не сопротивляется. Отец Ивана мужчина сдержанный. Влажными глазами раскрасневшимися смотрит перед собой, будто наверняка знает, кто повинен в смерти сына. Взглядом выискивает старшего, который, несмотря на речи громкие, на мероприятии не появляется. Позже наверняка оправдается чем-то. Любое проявление эмоций контролирует и Князевой в моменте кажется, будто этот человек вовсе горя не испытывает. Будто всё равно, что через пару мгновений, стоит только крышке опуститься сверху под механический стук забивания гвоздей, его ребёнка опустят в вниз, в глубокую яму, навсегда засыпав землёй. Толпа передвигается медленно, тишине нет места в траурно затянутой песне глухого плача и причитаний старшего поколения. Те, очевидно, на пацанят малолетних косятся, следующих по пятам за своим мёртвым собратом. Кто с презрением, кто с жалостью, кто с нескрываемым обвинением. Пару раз перепадает и затерявшейся в хвосте Князевой. Приходится стоически выслушивать в свой адрес язвительные комментарии, что не будь таких, как она, и мир стал бы чище. Хорошо что бабка, транслирующая данную мысль, выражается достаточно тихо, чтобы на девчонку не перепало лишнего внимания, хотя Алёнка и уверена, что её давно заметили и без доклада Кащею это не останется. Слишком часто «непришитая», абсолютно чужая «улице», лезет в дела совершенно её не касающиеся. Уже на кладбище нервы женщины не выдерживают, стоит мужчинам поставить открытый гроб для прощания. Она буквально повисает на сильной руке супруга, второй ладонью цепляясь за обитый деревянный бортик. Короткими ногтями впивается в белую ткань, сминая до хруста, задыхаясь в собственных рыданиях, когда видит бледное лицо ребёнка, скованного синюшной безжизненностью. Князевой тяжелее смотреть на женщину, нежели на покойника, которому уже всё равно на происходящее вокруг. Она не чувствует жалости к «Универсамовскому» пацану, потому что не от чего ей там взяться, но смотреть на мать, разрываемую горем невосполнимой потери, выше даже её сил. Холодный осенний ветер, побитый жизнью дворняга, ласково слизывает с раскрасневшихся девичьих щёк солёные слёзы, ощущение которых удивляют и саму девчонку. Она наскоро смахивает ненужную влагу, отводя взгляд от сгорбившейся над сыном матерью, и по сторонам глядит опасливо. Будто совершает что-то постыдное, за что позже спросят по всей строгости, а заодно решает покинуть данное мероприятие, теряясь в рядах таких же уходящих, пришедших отдать дань уважения родителям мертвеца.       Дядя Толя, раз в четвёртый за сегодняшний вечер, оборачивается на ученицу, обдумывая, с чем связанна такая самоотдача в отработке ударов. Девчонка молотит грушу так, будто вытрясти из неё всё содержимое её главная задача. Сгорбившись, Князева даже внимания не обращает на усиливающуюся в костяшках боль, увязнув в дурно пахнущих мыслях прошедшего дня. Раньше, поставив перед собой цель выжить до того момента, пока не найдёт «выход», она особо не задумывалась о серьёзности происходящего. Что говорить, каждое долбанное утро до сих пор кажется девчонке чем-то сюрреалистичным, придуманным. Нужно только глаза потереть, до белёсых мошек, танцующих в темноте, и мир вернётся в привычное русло. Только трение из раза в раз нисколько не помогает и она оправдывает это с улыбкой натянутой, что сработает завтра. Сталкиваться с серой реальностью — вот что самое жуткое. Осознавать запоздало, как отчётливы и исполнимы угрозы, исходящие от этого мира, где гибнут даже такие, как Шериф. От размашистого свинга в зазевавшуюся девчонку слева прилетает тяжеленая набитая туша, обжигая кожзамом покрытое мурашками плечо, так что Князева глаза широко распахивает, глядя ошалевшим взглядом куда-то сквозь пространство гаража. Зажмуривается, в который раз сталкиваясь с бледным, заплаканным, лицом женщины, пытаясь ладонью помочь себе избавится от морока надоедливого, смахивая пот. — Нормально? — от Анатолия, за время прихода в себя Алёны подошедшего ближе, она отшатывается, как от огня, запоздало мотая головой в знак согласия. Эта его проницательность, сейчас, ей абсолютно не нужна. Пусть уж лучше эмоции и мысли внутри перегорят, из пепла которых она позже выложит то, что нужно. — Алён, — глаза смурного неба Казани вновь впиваются в неё, как при первой встрече. — Про парня… — мужчина выжидает, вглядывается в реакцию лица и тела ученицы, считывая одному ему понятные сигналы, после чего позволяет себе мысленно выдохнуть, но лишь на мгновение. — Ты с «ними» близко общаешься? — кашель, то ли от неприятного вопроса, то ли от стажа курения, горло разрывает дядь Толе так некстати, отчего в, и без того перегруженную мыслями голову Князевой закрадывается догадка, заводящая девчонку. — На что намекаешь? — брови, всё же требующие «девчачьего» ухода, на лице Алёнки надламывает подступающая злость, пока она ладони с раскрасневшимися, пульсирующими, костяшками сжимает в кулаки. — Что я на девку по вызову похожа? — тухнущие мысли о произошедших событиях сметает моментально, когда она руками разводит одним резким, дёрганным, движением, продолжая сжимать кулаки. Это окружение втемяшивает мысли такие, в месте, где женщину и за человека не часто считают. — Ну-ка, осади! — вскрик, вспыхнувший и потухший в пределах гаража, Князеву на шаг назад заставляет отступить, всё ещё держа взгляд озлобленный на глазах наставника. — Что придумала вообще? — а девчонка уже, кажется, и слышать его перестаёт, просверливая дыру между глаз распирающей изнутри злобой. Даже доводов не слышит, выдыхая через ноздри раздутые воздух тёплый. — Я тебе конкретный вопрос задал, отвечай. — Никак не общаюсь. Ни близко, ни далеко. Если хочешь знать, … — в последний момент язык себе прикусывает, в порыве гнева чуть не выдав всех своих злоключений, что от внимания мужчины не ускользает, когда она палец указательный, нацеленный на него, отдёргивает, будто ошпарившись. Он взгляд её ошарашенно-растрянный считывает моментально, осекая следующую свою колкость в адрес ученицы. — Мне никак по-другому, — размыто, чтобы душу не изливать, потому что не нужно это дяде Толе, выдыхает Князева, подбородок нервно вздёргивая. Даже из такой ситуации победителем выйти должна во что бы то ни стало. Анатолию эти выигрыши эфемерные глубоко побоку. Его другое интересует и не из праздного любопытства: — Про наркоту ничего не знаешь значит? — взгляд непроницаем, но девчонку выдают губы, которые она едва заметно поджимает, припоминая Кащея под дозой. А говорит не общаюсь. — Выкладывай. — С крыс хуже, чем с порченых, спрашивают, — фразу, прямую и холодную, настолько спокойно выдаёт, что мужчина даже растеряться успевает. Этого следовало ожидать. — Не скажу. Что хочешь делай. — Так печёшься о них? — не о них, хочется тут же возразить ему, однако Алёнка себя сдерживает, искусывая кровоточащие изнутри щёки. Разве что взгляд отводит, не выдерживая пытки зрительной. Всё-таки не всё ещё внутри атрофировалось, именуемое «совестью», отчего стыд закрадывается куда-то в область печёнки. — Я и без тебя о Кащее знаю, мне не это интересно, — эти слова Князеву шокируют настолько, что она теряется в том, действительно ли перед ней тот самый добрый дядя Толя, весёлый водитель автобуса кряхтящего, по доброте душевной подвозящий отмутужённых группировщиков за бесплатно. — «Универсам» на сбыт перешёл? Настолько осмелели? — перед ней однозначно, абсолютно точно, сейчас не Анатолий стоит, а мужик какой-то, чувствующий себя в среде криминального мира как рыба в воде. У него даже взгляд меняется, наполняясь чернотой до этого отсутствующей. — Что? — будто героиня фильма сопливого, которые она так ненавидит, только и может шептать Князева, отказываясь верить в происходящее. Это словно очередной кошмар её, отчего-то наполняемый новыми ужасами, принимающие самобытные формы с которыми она, видимо подсознательно, боится столкнуться в реальности. — Сбыт? Какой ещё сбыт? — в её голове совершенно не укладываются полярные понятия: зелёные пацанята, у которых пубертат в голове разносит здравый смысл в пух и прах, и обороты наркоты, накрывающие город чумной пеленой. К тому же, об этом и слова не было в оригинальной истории, на которую Князева, временами, всё ещё пытается опираться, не до конца потеряв себя прежнюю в советской реальности. «Универсам» же по сути своей даже не ОПГ, так, дворовая банда пацанов, верящих в то, что они-то правильно живут, по «закону». Сшакалить по максимуму с прохожего — вершина мечтаний. Квартирные кражи или что покрупнее, об этом Алёна не слышит, периодически довольствуясь ошмётками слухов про происшествия в городе, но и там, в милицейских сводках, парни из «Универсама» мелькают лишь по мелкому хулиганству. Слишком молодые, слишком наивные, чтобы на большое дело идти. Куда им с барыгами связываться? Разве что Кащей, но одному это занятие бесполезное. Здесь сеть большая нужна. Анатолий ошибку свою признаёт быстро, пальцами сжимает переносицу занывшую и к столу с инструментами отходит, облокачиваясь кулаками о край. Лишнего сболтнул. И, судя по лицу девчонки, на котором вырисовывается активная работа мозга, без дальнейших расспросов из ситуации не выйти: — Торговля. Так привычней? — руки жилистые на груди скрещивает, устремляя взор задумчивый на действительно растерянную ученицу. Знать-то знает, да видимо, поверхностно. Поэтому Анатолий в подробности вдаваться не собирается, закрывая опасную тему. Не хватало ещё девчонку во всё это втягивать. Эта ж дурная, потом хрен его знает, что вытворит. — Ладно. Не думай. — Его поэтому убили? Парня этого, — соединить два события не так-то сложно. Сложнее детали раздобыть, которыми никто за просто так делиться не собирается, включая того же дядю Толю. Цепляется зачем-то за мысль эту, желая докопаться до истины. — Улица же запрещает… — Улица, — дразнит её мужчина, сплёвывая усмешку горькую. — Запрещают люди, которым это выгодно. До поры до времени, а потом сами же и подсаживают, — как и раньше бывало, ученица предупреждения Анатолия игнорирует. Сама же к вопросам переходит, так что он тоже ситуацию отпускает и аккуратно дорожку себе протаптывает, развивая разговор в нужное русло. — Ещё стращают, небось, молодняк, чтобы даже сигареты в рот брать боялись, — Алёнку удивляет резкая перемена в настроении мужчины. Вернее то, чем веет от него. Угрозой. Самой настоящей, аурой которой обычно окружён Кащей и тип тот странный, Ренат. В сознании волей-неволей всплывают слова старшего «Универсама», зарождающие зерно сомнений пугающих. — Такое сейчас воспитание у «улицы», — тоже пришитым был, задаётся вопросом к самой себе девчонка, однако осознание этого факта нисколько её не пугает. Напротив, будто уверенности прибавляет, что теперь, возможно, у неё человек рядом есть, кто подскажет в случает чего. — Если знаешь что-то… — видно, что Анатолию слова подбирать сложно, словно он с внутренним «Я» сейчас борется. — Это не в магазине расчёски воровать, там Светкиным лещам обрадуешься, если поймают. — Я только про Кащея знаю, правда, — нервы Князевой не выдерживают под давлением любопытства распирающего, когда она порывистый шаг навстречу мужчине делает, с силой впиваясь отрастающими ногтями в ладонь. Ей кажется, что он знает куда больше, чем известно всему «Универсаму» вместе взятому, что помочь может в дальнейшем. Информация порой играет роль куда более страшную, чем угроза расправы. — Они же не бандиты, только строят из себя карателей, а сами мальчишки ещё, — от неё нынешней, шестнадцати-семнадцатилетней или около того девчонки, это звучит смешно, но Князева говорит так с высоты «своих» прожитых лет, где в тридцать они действительно кажутся ей детьми. Рано повзрослевшими, но всё же детьми. — Он бы, Шериф, он бы не стал. Не мог, — она словам своим сама не верит, делая выводы только из знаний прежнего мира, да поведения младшего Суворова, который даже на отъявленного гопника не тянет. — Он не наркоманил. Это бы заметили, — Князевой не выгородить покойника хочется, ей понять нужно. Куда ввязывается против собственной воли и за что в будущем спросить могут. — Это да, — Анатолий не спорит. Слухов о старшем «Универсама», постепенно подсаживающего на иглу, ходит множество. И только. Даже если бы другие пытались не отсвечивать, всеми возможными способами прячась от вездесущих глаз, кого-нибудь бы спалили. Рано или поздно. — Только чтобы дрянь эту распространять употреблять не обязательно, — и таких примеров он ей привести может тысячу. Далеко идти даже не придётся. — Лучше бы ты завязывала с такими знакомствами. Второй раз повторять сказанное, вызывая внутри очередную волну чувств неприятных, Алёнка не собирается, предпочитая отмолчатся хмурым взглядом, пока мужчина озвучивает, что в ближайшие пару дней занятия приостанавливаются. В детали не вдаётся, да девчонке это и не нужно. Она уже мысленно составляет себе план самозанятий, перемешанный с визитом в больницу. К тому же, в эту субботу в ДК местном очередной дискач намечается, куда Князева хочет непременно попасть. Душа требует музыки, пусть и прошедшей эпохи, чтобы хотя бы морально не похоронить себя раньше времени. Единственная отдушина в задыхающемся промежутке времени, дающая возможность помечтать.       Вечерний визит к Анне Сергеевне в неизменной компании Люды, расслабляет Князеву окончательно, хотя изначально она настроена категорично. Женщины затрагивают тему недавних похорон, искренне поражаясь жестоким порядкам, воцаряющимся на улицах некогда спокойной Казани и Алёнке это не нравится. Она всячески открещивается от участия в данной дискуссии, либо же забивает рот сушками, сухарями или ароматными пряниками, которые женщина добывает какими-то невероятными путями. В общем, отмалчивается до последнего, пока обсуждение не перетекает к выпуску «Крестьянки», в котором модница Людмила уже успела усмотреть интересную выкройку. А к кому, как не к Анке Сергевне обращаться за воплощением мечты в реальность? Руки у женщины всамделишнее золотые и порой медсестричка молоденькая упрекает её разговорами, что мол, вместо скучной работы в больнице она могла бы рукоделить на дому. Очередь бы выстроилась уже через день, настолько хороши работы выполняемые. И то замечательное платье из ситца двух видов, с короткой юбкой пышной, от которого Борису и большинству мужчин голову сносило капитально. И костюм кримпленовый, осенний, вызывающий зависть у большинства коллег. И пальто шерстяное, сидящее по фигуре. Всё это работами Анны Сергеевны являлось. А как она вяжет! Для себя только не любительница стараться, перешьёт любимые юбки, да платья, и дальше носит. Пока окончательно ткань в пыль не сотрётся. Алёнка третью кружку чая допивает под хихиканье девчачье, с которым Люда сообщает, что уже как десять минут назад должна быть на дежурстве, из-за стола встаёт тут же, скидывая чашку в раковину. Под причитания Анны Сергеевны обувается, сверху получая ещё и за то, что одета так легко для погоды изменчивой и, попрощавшись, за девушкой следует. Темнеет пока ещё не так рано, но Князева всё равно долгом своим считает провести медсестричку до работы, чтоб без происшествий. Даже если идти не больше десяти минут и по освещённым улицам. Ей так спокойней. Всю дорогу до больницы Людка не умолкает, расписывая в красках свой предыдущий поход на дискотеку, по нескольку раз переспросив Князеву не хочет ли та составить ей компанию в следующий раз, получая непреклонный отказ. Она ведь понимает, что ей делать нечего на танцплощадке, где такие как Борис приглашают на медленный танец, а до этого стерегут, как зеницу ока, чтобы не дай Боже кто лишний раз посмотреть посмел. Максимум — на ступенях, в нише плохо просматриваемой, отсиживаться, барабаня ладонями по холодной кладке в приступе безудержного желания танцевать, когда музыка с головой накрывает.       Она, в общем-то, так и планирует поступить, подходя к дому культуры. Уже издалека слышит приевшиеся «…She's crazy like a fool», само собой начиная мурлыкать корявым английским понравившейся песне, предвкушая отличный вечер. Но куда там. — Говорила же, заявится, — о, эту персону Князева узнает из тысячи. По словам, по глазам, по го-ло-су, смешливым голосом пропевает про себя девчонка, пока навстречу выходит толпа. Человек четверо, вместе с Валерией. Разодетые, накрашенные. Одним словом красотки. Только без кавалеров. — Сегодня заступаться за тебя некому. — И тебе привет, Лерок, — одну руку в кармане оставляет, второй, раскрытой ладонью, перед хмурым лицом девчонки машет, прикидывая в голове, как бы выбраться сухой из подобной ситуации. — Соскучилась чтоль? — Лер, — обладателя тихого голоска Алёна разглядеть не может, из-за преградивших спин, но он кажется таким до боли знакомым, что она справедливо предполагает: эта та, что подружка Зимы. От осознания этой мысли внутри распаляется недавняя обида на парня, неприятно прожигая поджелудочную. — Может не… — Не лезь, Оль, — ах, так вот как тебя звать, невесело усмехается Князева, однако зачинщица спора, стоящая напротив, воспринимает дёрганье губ на свой счёт.— Не надоело ещё? Крутую из себя кривляешь тут, а сама обоссалась уже, — теперь, слыша постановку речи девчонки с кривым хвостом на башке, Князева нисколько не сомневается в правдивости отношений между ней и Турбо. Этот товарищ выражается подобным образом, чему, по всей видимости, учится и его пассия. — Закрыта для тебя дискотека. — Судя по стаду за твоей спиной мокрые штаны далеко не у меня, — и всё же, надо признать, держать хладнокровие с каждой следующей секундой у Алёнки получается хуже и хуже. Она сглатывает, что, к счастью, остаётся незамеченным стаей гиен, окружающих её по бокам, у корней волос тёмных испарина проступает, едва отблескивающая от фонарей уличных. В лицах незнакомых замечает наконец знакомое выражение напряжённое, с вытаращенными глазами большими и без этого действия, отчего усмешка невесёлая сама по себе на губах вырисовывается. — Что хотели-то, девочки? — на подружку Зимы исключительно смотрит, желая углядеть в перемене эмоций причину нападения. — Танцуют внутри. — Мы ща на тебе потанцуем, если рот не закроешь, — какая-то незнакомая, очень высокая, метр семьдесят пять, не меньше, девчонка с копной кудряшек смешных, в перевес настроению ситуации, угрожающе на Князеву наступает, приближаясь так близко, что она дыхание сладкое почувствовать может. Куда ж без модной жвачки. Алёнка на это только глупо улыбается, отступая на шаг назад, чтобы пространства себе выиграть, однако сзади, в лопатку, грубо толкают, так что она вперёд качается, удерживаясь на ногах. — По-хорошему не понимаешь? — Что именно? — изучающие глаза напротив блестят опасно, дёргая и без того кривую усмешку. — Что бляди к нам в ДК не ходят, — внутри что-то съёживается от обвинения необоснованного, однако Князева стоически держит гримасу идиотки, только теперь целиком и полностью переводя своё внимание на говорящую. — Подстилка. — Громкое заявление, — еле удерживает на лице улыбку нервами расшатывающимися, кивая болванчиком. — А уверена? За слова свои ответишь? — по плечу девчонку успевает хлопнуть пару раз, прежде чем увернуться от нацеленных в волосы когтей, отпрыгивая в сторону, перед этим извернувшись так, что заводиле прилетает смачный шлепок в лоб потной ладошкой. Пользуясь замешательством секундным в пару прыжков из оцепления освобождается, скидывая с себя повиснувшую на талии худосочную подружку Вахита. Та ногтями лакированными в вязь кофты зарывается, отчаянно стараясь затормозить побег Князевой от разборок ненормальных второй попыткой, на что Алёнка запястье ей со всей силой имеющейся сжимает, срывая вскрик высокий с губ не накрашенных. — Отцепись! — ревёт зверем, стискивая зубы так сильно, что в ушах слышится скрежет эмали. Она осознанно хочет подружку Зимы травмировать, по-тупому отрываясь на той за обиду на пацана, однако умом вовремя понимает, что от одного удара эта доходяга корвалольная сляжет тут же, поэтому останавливает себя, пока со спины, в районе плеч, кто-то не дёргает её назад, сваливая на асфальт ледяной. — Сука! — наученная прошлым избиением, закончившийся сотрясом, Алёна, приземлившись, сжатым кулаком напряжённым тут же в лодыжку бьёт, неприкрытую короткими стенками обувки осенней, отчего повалившая её девчонка падает туда же, вниз, хватаясь за пульсирующее болью место. От следующего удара увернуться не получилось бы, поэтому она руки в локтях сгибает, прикрывая голову, пока, на очередной пинок, выпад резкий не делает, подскакивая вслед за улетающей на асфальт Лерой, чтобы уже сверху получить в челюсть. Удары слабые, с мальчишками и впрямь ни в какое сравнение не идут, однако их так много, что выматывается Князева уже через десяток минут, щерясь зубами окровавленными толпе покоцанных подружек группировщиков. — Я убью тебя, если ещё раз сюда заявишься, — сообщает всё та же высокая, заинтересованная в избиении незнакомки, кажется, даже больше самой Леры. И это действительно выглядит странно. У неё единственной удар ощутимый, наверняка натаскивает кто-то, проскальзывает в голове мысль, когда со ступеней ДК к ним стремительно начинает приближаться женщина-милиционер крупных габаритов. — А я заявлюсь! Да! Давай! — ёрничает Алёнка, кровь сплёвывая на асфальт, так как толстая женщина нерасторопная ещё нескоро доберётся до места драки, способная лишь в свисток долбанный дуть. Заведённая, с глазами блестящими не то от слёз, не то от азарта захлестнувшего. Напоследок, перед тем как все врассыпную разбегутся, даже успевает средний палец заводиле показать, давясь смешком болючим, на что та только под ноги сплёвывает ненавистью желчной. Отлично! Теперь к ненавидящим её группировщикам прибавились ещё и их подружки. Конечно, она не уверенна на сто процентов, что все они с кем-то ходят. На девяносто девять. Вряд ли обычным комсомолкам вдруг понадобилось доказывать «какой-то бляди», что в ДК ей вход закрыт. — Повёрнутые. Да ебись оно конём, — когда здание дома культуры скрывается окончательно из поля зрения, а сигнал милицейских мигалок сливается с вечерним стрёкотом насекомых, взрывается истеричным смехом Князева. Голову привычно ломит, костяшки хруст хрящей издают жалобный, на попытку сжать кулак. Всё там понятно: ебобнутая Лера отчего-то решила, что раз Князева ошивается в подвале, значит пользуются там ей все кому не лень. В другом русле, а это, на минуточку, СССР, она отчего-то думать не может, хотя должна. Впрочем, если уж на чистоту говорить, проживание Алёнкино на базе «Универсама» и впрямь странно. Удивительно, что до этого таких предъяв не поступало. — Они тут все с кукухой не в ладах. Конченые! — пиная попадающиеся под подошву кед камушки, вкладывая при этом всю злость скопившуюся после драки, продолжает шептать Алёнка, придавая голосу громкости всё больше и больше. — Да кому нужны эти ваши мамкины гопники, Господи Иисусе? Боже, ответь, что не так с этими людьми?! Что не так-то?! — Ну-ка вон пошли, алкаши малолетние! Я сейчас милицию вызову! — громкий окрик, донёсшийся с верхних этажей многоэтажки, окатывает Князеву ушатом ледяной воды, заставляя поджав хвост, кинуться бежать до родной конуры уже без остановок на религиозные размышления этой вселенной. На сегодня пополнения списка врагов достаточно, чтобы вписывать туда ещё и милицию советскую.       После разговора у ДК, просыпаясь с привычной ноющей болью на которую она уже внимание не обращает, девчонка в голове мысли мусолит. Анатолий говорил, что «Универсам» не на том уровне влияния, чтобы в торговлю наркоты ввязываться, но откуда-то же эти слухи взялись. Значит, нужно найти источник. И единственным возможным для себя выходом Алёнка видит сближение с кем-то из банды, а там уже дело не хитрое: раскрутить на инфу, вызывая минимум подозрений. Большинство, а если уж быть совсем честной, пацанов отпадали сразу. Кащей, по понятным причинам в виде колоссальной разницы во владении психологией человека, так же на роль эту не годился. Остаётся только Суворов-младший. С ним только одна проблема — мальчишка пришился недавно, может не знать ничего путного. Но Князева на ушлость Маратки надеется всеми фибрами души, чувствуя, что он мог ненароком узнать что-то не для его ушей или же стать свидетелем чего-то. Влипать в истории этот пацанёнок могёт. — Что с лицом? — Марат аж вздрагивает, давясь дымом сигаретным, когда Князева к нему обращается неожиданно на улице. Долго ждать не пришлось. Алёнка расписание мальчишки выучила быстрее, чем маршрут почтовый, в свободное время карауля того на определённых точках города. Вот и сейчас она смотрит на хмурого пацанёнка, нервно откинувшего хабарик в сторону. Хитрит, потому как знает, откуда тот смурной такой идёт, не хватает немного подробностей происходящего, а так, в целом, о ситуации ей известно. — Тебе-то что? — ему даже рот открывать не надо, чтобы девчонку выбесить. Суворов вдох только делает, а у Князевой уже триггерит, но она сдерживается. Взаимная неприязнь это, конечно, хорошо, но сближению не способствует. — Поржать охота? — Почему сразу поржать? — выдавливая из себя мину заинтересованно-озадаченую, парирует Алёнка, пряча руки в карманы. От греха подальше. — Может, помогу чем. — Ты? — карие глаза мальчишки изгибаются по-лисьи, наполняя взгляд хитростью насмешливой, к чему добавляется короткий, едкий, смешок. — Ага, — и отмахивается от девчонки, как от мухи назойливой, мимо проходя. — На деньги или на вкладыши? — окрик девчачий парнишку вздрогнуть заставляет, разворачивая резко к объекту звука, пока Алёнка улыбается по-глупому, покачиваясь. Ясно как Божий день, что мелкота недалеко от школы, преимущественно после уроков, в карты рубится. Чтоб как старшие. А если как старшие, то и ставки… — Пять копеек с человека, — вернувшись к девчонке, заставляющей кулаки чесаться всякий раз, как лицом к лицу с ней сталкивается, почти шепчет Суворов. — Только тебя туда не пустят. — Почему? У меня деньги есть, — и для достоверности выуживает из кармана горсть монет разных размеров и номиналов, показывая хмурящемуся мальчишке. — Или опять скажешь, что девчонкам не место. — Девчонкам не место, — перебивает Марат, усмехаясь победно. — Ты в школу не ходишь, с чужими они не играют. — И только? — вот проблема-то. Придумывать и врать, как оказалось, не так уж сложно, учитывая, сколько раз она уже навык этот отточила. — Лучше скажи, во что играют? — в очко. Князева едва сдерживает себя, чтобы зубами не светить каждому встречному-поперечному. Самая плёвая игра в плане шулерства. Её хитростям этим ещё Костик научил, когда хвастал умением выигрывать кого угодно. Даже в ужратом состоянии. — Погнали. Вернём копейки твои, — такое заявление сначала стопорит Суворова-младшего, однако отдаляющаяся всё дальше девчачья фигурка и то, с какой уверенностью она сказала это, заставляют мальчишку рвануть следом. — Они быстро бегают, — предупреждает Марат, опалив ухо Князевой шёпотом горячим, когда к месту сбора они подходят, отчего она в сторону от пацанёнка дёргается, нервно растирая раковину ушную, неожиданно раскрасневшуюся словно ёлочная гирлянда. — Должен мне будешь, — что, резонно интересуется Суворов, но Алёна отмахивается, уверяя, что не попросит чего-то сложного. Всего-то рассказать моменты определённые, заканчивает про себя она, приближаясь к месту назначения. — Привет, — в сопровождении Марата к трём играющим пацанам подходит, быстро оценивая обстановку. Лет по пятнадцать-шестнадцать, с острыми взглядами и нервными движениями. На Князеву они реагируют ровно так, как и говорил Марат — насторожено. — Это кто? — обращаясь к Суворову, стоящему рядом с гостьей, самый «авторитетный» из-за импровизированного стола в виде ящика перевёрнутого сколоченного, поднимается, кивая на девчонку. «Алёна» только успевает произнести пацанёнок, как Князева в разговор встревает: — Перевелась вчера к вам. Я из деревни, Ильинка, слыхал? — игрок на Алёнку косится не без подозрения, однако вид у него расслаблений становится. Обратно за стол плюхается, отмахиваясь так же, как минутами ранее Марат делал. — С девками не играем, — веко дёрнувшееся, нижнее, у Князевой удержать не получается, когда приевшееся «девка» слышит в который раз. Приходится проглотить обращение обидчивое, чтобы ударить парня в больное место. — Ссыте что ли? — Марат предупредительно на ногу Алёнке наступает, всем своим видом показывая, что за такой базар с неё спросят и не посмотрят, что девочка, только она переть до конца планирует. Ей позарез это нужно. — Ну раз ссыте, то конечно. Лучше не играть. — Деточка, ты ничего не путаешь? — сам ты деточка, так и вертится на языке, однако вместо этого Князева лишь улыбается в ответ, взгляд не отводит, пытаясь задавить самоуверенность раздутую у какого-то пиздюка. Правда, видимо, что тут уже с пелёнок бандитские понимания в жизнь граждан просачиваются. — Мы ж за проигрыш не только деньгами спросим, — чувство, будто в подвале Кащеевском, вместе с толпой дружков зэковских сейчас сидит, а не с малолетками в подворотне. Так что планку держать надо. — Договор, — кивает, садясь напротив пацана, выдавливая из себя улыбку наигранную. — Раздавай?       Суворов от волнения, которого не должно было быть и в помине, губы тонкие изжёвывает до посинения, следя за игрой. Она проигрывает. Уже четвёртую игру, отчего сидящие пацаны гогочут не скрывая радости от предвкушения лёгкой победы. Про себя Марат десять раз успевает пожалеть, что повёлся на самоуверенность поехавшей. Поехавшая, вот кто она. И сейчас, мало того, что он проиграл десять копеек выделенные матерью утром для других целей, так ещё и девчонку приволок, над которой полноправно издеваться, а может что и похуже, смогут старшеклассники. Алёнка же, пропустив пару партий, теперь чётко знает слабости противников, на которых подловить их можно. Ей даже колоды в руках держать не нужно, чтобы в следующей партии обзавестись тузом и десяткой. Списывая на мимолётное везение, парень следующую партию раскидывает, чтобы через пару минут зубами скрежетать от злобы на выложенные перед ними карты с нужной суммой. Слишком медленные они, позволяет себе нос задрать Князева, выигрывая последние пятнадцать копеек у школьников зарвавшихся. До Костика, как до китайской стены по-пластунски. — Благодарю, — пряча по карманам выигрыш, довольно улыбается девчонка нахмуренному пацану, что не так давно уверял её в неспособности женского пола обыграть их. Вроде бы и выпендриться хочется перед уходом, но Алёна понимает какими последствиями чревато опускать и без того униженное мужское эго, поэтому за Суворовым семенит. Они на расстояние достаточное отходят, когда Князева ему двадцать копеек протягивает. — Забирай. — Без подачек. У меня десятка была, — однако на все сопротивления две десятки копеечные всё же в ладони Суворова-младшего оказываются, под раздражённое бурчание пацанёнка. — Говори уже, что хотела. Рассказать об «Универсаме». О чём-то странном, что ему могло показаться несвязным с группировкой или может то, что сам счёл чужеродным. Может прямые разговоры о наркоте, может так же Кащея видел за ширянием очередным. При этом Алёнка осознаёт, что в случае чего первое же подозрение, если информация выйдет за пределы группировки, падёт именно на Суворова. Что с него спрашивать будут, а методы у старшего весьма изощрённые. Глаза тёмно-карие напротив, наполняющиеся янтарём заходящего солнца, следят за ней неотрывно, ещё не зная, что ждут своего приговора. В этом мире зверья, взращиваемого улично-тюремными понятиями, у неё не должно быть жалости к подобным. Не должны останавливать колебания внутренние, разрывающие между смыслом здравым и эмоциями. Если изжить группировки зарождающиеся на корню, может и изменится что?

— Научишь свистеть? — промозглый ветер осени срывает эти слова с девичьих губ так легко, что Алёнка не может не улыбнуться собственной глупости. А может это ответ на то, как впервые, без издёвки и раздражения, в мягкой улыбке расплываются тонкие губы Марата?