Бошетунмай

Если из ран моих кровь толкает пульсация, Значит, я жив, значит, отказываюсь сдаваться. Смогу себе запрещать, пешкой сношу ферзя им, Значит я не раб этого тела, но хозяин. Нейтралитет, жижа одна и мало гущи, Судьба нагибает этих умеренно живущих. На пределе себя, затем через предел, Порвал кокон, переродился, взлетел! Пасть замертво и в новой сущности проснуться — По моему личному рецепту эволюция. Немощным — пыль по обочинам. Свет из-за туч брызнет, Попробуй, угонись за нашими жизнями!

~ஜ۩۞۩ஜ~

      Всю ночь оставшуюся Алёнка ворочается, пытаясь положение удобное принять, когда тело поддаваться отказывается. Зудит неприятно роем мыслей стыдливых, из раза в раз выставляя девчонку в ситуации случившейся виноватой, а Леонидыча правильным до скрежета зубов неприятного. Признала, а принять всё равно тяжело, так что переубеждать саму себя приходится, по кровати колбаской перекатываясь, создавая скрип глухой от пружин старых. Да к чёрту! Князева на месте подскакивает, стопы на пол прохладный опуская резко, так что отрезвляет слегка импульс шоковый, подталкивая тело окончательно с постели подняться. Сначала заправляет место спальное, бельё скомкавшееся разглаживая руками, затем себя одевает удобно, чтобы не мешало лишнего ничего, а после за расчёску хватается, приводя волосы в порядок. И уже собранная из комнаты выходит, осторожно носом ведя в сторону спальни Леонидыча, где мужчина храпит забвенно ничего вокруг не замечая. Вот и замечательно, думается Князевой, пускающейся на улицу, где на траве валяются последствия её истерики ночной. Волна стыда по новой окатывает, пульсируя напоминанием ярко-красным на кончиках ушей, отчего Алёнка рукой трёт по раковине, пытаясь от ощущений неприятных избавится и только хуже делая, распространяя огонь на оставшуюся часть уха. За работу с энтузиазмом особым принимается, бубня под нос себе, что «дура ты, ну, дура» или «вот правильно тебя воспитывают, ещё бы выпороть не мешало», успевая даже поспорить сама с собой, за утверждения произносимые. Периодически, хватаясь за особо тяжёлые предметы, взгляд её на место перебинтованное падает, которое импульсом болезненным откликается, грозясь разойтись порезу глубокому, отчего проступает сквозь покрытие марлевое пятнышко красноватое. Пока едва заметное, но с увеличением частоты подъёмов тяжести разрастающееся, заставляя передышки устраивать, а после одной и вовсе до комнаты идти, по новой себя перевязывая. Не так аккуратно, как другой человек это бы сделал, но всё же. Князева, сняв марлю кровью пропитанную, бинтовать ранение не торопится, разглядывая срез уродливый. Кривой, глубокий довольно-таки. Странно, что Леонидыч зашивать не повёз в травмпункт какой, ограничиваясь перевязкой обычной. Подушечками пальцев оттягивает кожицу, шикая от дёрганья нервного в области запястья, отмечая, что кровь, как и прежде, быстро сворачивается. Из-за гемоглобина высокого, который Князевой лечили в детстве половинкой димедрола. Чтобы разжижал. Эта, можно сказать, особенность здесь для девчонки только плюсом была, повышая шанс выжить даже в особо кровопролитном столкновении в чём убедиться она могла уже после избиения Хадишевскими. Сама ведь до коробки доковыляла, не потеряв сознание на полпути, даже соображала почти отлично, ориентируясь в улицах едва знакомых. Бинтует крепко, отвлекаясь от ковыряния раны, и обратно к работе возвращается, относя доски переломанные за сарай. Что с ними дальше делать потом Анатолий скажет, а пока пусть тут полежат.       За пару часов с завалами она легко справляется, даже усталости особой не чувствует, когда с вёдрами наперевес из калитки выходит, так и не дождавшись пробуждения мужчины. Всё равно ведь отправить, чего время тянуть? И хотя идти до речки противной ей вовсе не хочется, Князева ногами траву от росы мокрую приминает, шагом широким преодолевая расстояние большое. Сегодня девчонок вчерашних не наблюдается. Может из-за времени раннего или без надобности воду таскать, но Алёнка всё равно оглядывается вокруг, не надеясь, да и не расстраиваясь отсутствием их. Так, на всякий случай. Зато назад вернувшись с Анатолием искренне удивлённым сталкивается, переливая воду речную в лейку объёмную. — Не нужно было, — резюмирует мужчина, кивая на принадлежность садовую, которую Князева, после слов услышанных, в сторону отставляет. Разозлится привычно хочется, только она отдёрнуть себя успевает в этот раз, запястье за спиной другой рукой сжимая болезненно. Плечами пожимает, улыбку ломанную из себя выдавливая. На Анатолия поглядывает изредка, стараясь взгляд стыдливый спрятать в травинках сочных. — Готова? — Леонидыч тактику тоже сменить решает, разбавляя кнут кусочком пряника медового, на что девчонка кивает уверено. — С приседаний давай, — выполняет покорно, вбивая самой себе мысль по течению плыть, сопротивляясь меньше прежнего. Он ведь всё равно не отстанет, а у неё вариантов других нет. — Десять, стоп, — на неожиданной остановке, которой посреди выполнения упражнения этого быть не должно, Князева аж стопорится в полуприседе, глазами хлопая непонимающе. — Отжимания, — положение меняет, заторможенно принимаясь от земли тело собственное поднимать, ожидая остановки очередной на цифре десять. Так и выходит. — Стоп. Выпады, — дыхание, от частой перемены позиции и способа исполнения упражнений, сбивается сильно, лишая мозг должного кислородного насыщения, так что картинка перед глазами девичьими плывёт. — Стоп. Порядок? — Леонидыч бледность подопечной сразу замечает, от которой та открещивается всеми силами. Только в этот раз тормозить её не пытается, давая возможность упёртость свою проявить как раз там, где нужно. — Отжимания с хлопком, — которые Князева всеми фибрами души ненавидит. От обычного исполнения отличается тем, что руки выпрямлять рывком надо, давая телу импульс вверх выбрасывающий, в эту же самую секунду хлопок ладонями совершая и приземляясь на них же, выпрямленные. Её обычно на три-четыре повтора хватало, с пятым на землю сваливая тело дрожащее. В этот раз к дрожи размытость картинки перед глазами добавляется, заставляя на отчёте голосом Леонидыча сосредоточится. Она даже глаза закрывает, полностью от реальности себя отрезая. Продолжает механически упражнение повторять под мерный счёт в голове звенящей. На двадцать четвёртом Алёнка так воодушевляется своей способностью к выполнению данного упражнения, что даже улыбаться начинает, с весельем несвойственным ей во время тренировок выполняя задачу поставленную. — Лёль, — кожу в районе плеча обжигает прикосновением осторожным, на которое она голову поднять пытается, правда, безуспешно. Ещё раз дёргается, в этот раз ладонью до тепла дотянутся силясь. Тщетно. — Лё-ёль, — дребезжит над ухом голос Леонидыча, а у Князевой наконец-то глаза открываются, представляя возможность лицезреть перед собой лицо мужчины обеспокоенное. — М-м? — фокусироваться приходится усиленно, перебарывая внутренний конфликт ощущений. Поднимает себя Алёнка с травы, опираясь спиной о стену дома, пока из размытого изображения собирается чёткое лицо Леонидыча. Щурится, от дыма едкого, затягиваясь сигаретой подкуренной, пока девчонка в себя приходит. — Это что было? — и она действительно не понимает реакции организма своего, давно приученного к изматывающим тренировкам. Бывали дни, когда дядя Толя гонял её похлеще, чем сейчас, и она сознание не теряла. Валилась без ног, да, но чтобы отключится — никогда. — Ну, как что, — мужчина, скурив сигарету до самого фильтра, бычок в банку консервную откидывает, поясняя. — У тебя раньше резерв эмоциональный имелся, за счёт которого получалось перевыполнить план тренировок, — злость имеет в виду, руки на груди скрещивая. — А сейчас успокоилась, вот, и пользуешься тем, что есть. Теперь понимаешь? — Алёнка бровью ведёт, не до конца понимая о чём речь. — Как быстро перегореть можно, если только на эмоции опираться, — теперь понимает, неуверенно в ответ кивает Князева, буквально чувствуя, как в голове шестерёнки заржавевшие движение начинают. — Голова всегда холодной должна оставаться. Бокс, кстати, аналитику развивает. Учит, как соображать быстро, как действовать в опасных ситуациях, — ещё раз кивает, соглашаясь с Леонидычем. Если так подумать, то всё это время, борясь со строптивостью, упрямостью и тупостью ученицы, он ни разу из себя не вышел, каждый раз степенно объясняя то или иное действие. — Поэтому, — Леонидыч её за предплечье вверх тянет, ставя перед собой и ободряюще, привычно уже, по бокам рук хлопает одним движением уверенным передавая импульс храбрости ученице. — Нужно адекватно оценивать свой предел и уже из него вырабатывать тактику боя. И не только, — взгляд кидает неопределённый, позволяя Алёнке самой решать, что в это «не только» войдёт. — Приставным шагом, раз-два, — он движение в сторону делает, во внутренний круг периметра перемещаясь, и показывает наглядно, что делать нужно, руки в боки уперев. Князевой мужчина в такой ипостаси мальчика Толясю напоминает больше, чем мужика взрослого, который на физкультуре по указке учителя упражнение выполняет. Ему только шортиков коротких, синеньких, не хватает и майки белой, чтобы окончательно в молодость вернуться. Она даже улыбнуться себе позволяет, прежде чем за мужчиной повторить, пальцами обхватывая собственную талию на большой круг выходя. Анатолий с ней только первые пару кругов проходит, предоставляя ученице право в единственном лице скакать по территории под зычные команды сменяющие друг друга каждые двадцать повторений. — Песню, — слово непривычное меж строк чеканных втискивается неожиданно, девчонку глаза распахивать удивлённо заставляя. — За-пе-вай! — Чего? — она сердцем поперхнуться боится, которое будто в горло переместилось и сейчас стучит неистово. Дышать-то едва успевает, а он про какие-то песни вещает. — Ни чего, а «Шла с учений третья ро-о-ота, — протягивает Леонидыч нараспев, вдвойне Алёнку удивляя, отчего она даже останавливается впервые подобный репертуар слыша. На мужчину смотрит, окончательно теряясь в происходящем, пока он брови к переносице сводит. — У деревни на виду.» Дальше сама. — Так я не знаю такой, — запыханная Князева ресницами только хлопает, к Леонидычу приблизившись. И действительно, она ж таких древностей, а это наверняка так и есть, не застала, довольствуясь познаниями в мире музыки и понимания по средством старых фильмов. — И петь не умею. — Пой что знаешь, в шаг главное попадай, — и по спине её хлопает, отправляя по новой в круговорот беготни, прыжков и карабканья «гуськом» на цыпочках, что в свою очередь девчонка особым видом садизма расценивала. Пока ни одно упражнение Князева не признавала как что-то полезное, предпочитая механически выполнять всё то, что скажет Леонидыч. — Приставной, десять лицом, десять спиной. И пой, чтобы я слышал. Алёнка пару прыжков выполняет, руки в замок у груди сцепив для удобства, прежде чем неуверенно выдаёт полушёпотом: — Ма-ру, — последняя часть с «ся» теряется в выдохе резком, когда сторону она меняет, поворачиваясь к Анатолию спиной, кричащему «Громче!». — Молчит и…слё-ёзы…льёт… — «Громче!» не унимается мужчина, руками в бока упираясь, пока девчонка закипать постепенно начинает, отчего голосу сил прибавляет. — От гру-сти-и болит…болит ду…душа е-ё, — установка меняется на гусиный шаг, заставляя Алёнку на корточки ухнуть, сжимая пальцами коленки начинающие трястись. В спину очередной недовольный возглас прилетает, что не слышно шептания её, мешая напряжение девичье с болью тянущей в мышцах и эмоции негативные до кучи, так что гаркает она громко, саму себя удивляя. — Кап-кап-кап! — не менее громкое «Ёб твою мать!», следующее за текстом песни, тонет в траве притоптанной, куда девчонка мордой лица приземляется в ногах запутавшись. А может от злости вновь неконтролируемой, которую подавить из-за выходок Леонидыча ни черта не выходит. А он и рад стараться, по всей видимости. Благо, судя по довольной полуулыбке, не слышит цветастого выражения, подгоняя девчонку с земли подниматься и продолжать занятия, пока день к вечеру не подошёл.       На зарево заката Алёнка смотрит сквозь пелену усталости, пока по носу катится холодная капля пота, вниз слетая на травинки колышущиеся. Упирается спиной в стену дома, распластавшись на попе прямо там где стояла недавно, запрокидывая голову и глаза закрывает, вдыхая и выдыхая через рот открытый. Уснуть хочется прям тут, потому что сил добраться до кровати совсем не осталось, да и погода стоит прекрасная, а заходящее за горизонт солнце приятно обжигает последними лучами раскрасневшуюся кожу. Тело ноет и ломает, но отчего-то усталость эта Князевой нравится, освобождая голову, забитую мыслями больными, от раздумий ненужных. — Ну, Маруся, — усмехается Леонидыч падая на ступеньки крылечка и сигарету прикуривая. Оценивает взглядом критичным оставшуюся в одиночестве папиросу в пачке, памятуя завтра же в центр съездить, до сельпо, наслаждаясь перекуром под конец дня насыщенного. — Птица певчая. — Говорила же, не умею, — бурчит усталым протестом Князева, ручейки пота с лица стирая попутно. Мужчина с ученицей не спорит, подставляет жмурящееся лицо солнцу, выдыхая клубы дыма едкого куда-то вверх, в небо. — Пение тоже для тренировки? Что тренирует? Лёгкие? — Да нет, — небрежно брошенная фраза заставляет Алёнку глаза открыть, смотря на Леонидыча взглядом заинтересованно-уставшим. — Это для души, — улыбается он, отчего девчонка только хмыкает, мотая головой обречённо из стороны в сторону. Мда, нашли же они друг друга. — С песней любое дело спорится легче. Сама смотри сколько выполнила, — с этим фактом Князева спорить не могла, молча согласившись. Сегодня впервые к окончанию занятий у неё не возникало чувства озлобленности и ненависти к окружающим. Сегодня ей впервые хочется просто-напросто поесть и лечь спать, утопая в мягкости пружинистой кровати. Что угодно, лишь бы скорей. — Ты-то явно часто поёшь, — вспоминая вполне себе мелодичный голос дяди Толи, пронизанный хрипотцой прокурено-низкой, отзывается Князева, на ноги поднимаясь не без труда. Мышцы сковывает болью тянущей, как только пару неспешных шагов она к ступенькам делает, ладонь к бедру прикладывая. Шикает чуть слышно, морщится, обходя фигуру мужчины и поднимается в дом, приземляясь на табурет кухонный без сил. — Можно я спать пойду? Иначе прям здесь свалюсь. — Ага, и чтобы завтра вообще не встала, — поучает Анатолий, холодную перловку на сковороду перекладывая, чтобы разогреть. Попутно четыре яйца туда же разбивает, смешивая с консистенцией липкой в массу начинающую пахнуть приятно. — Нет уж, поешь сначала. Так и быть без водных процедур вечерних, — перед носом самым ей тарелку ставит, втыкая в кашу ложку алюминиевую, за которую девчонка хватается, принимаясь дымящуюся массу в себя заталкивать под неодобрительный взгляд мужчины. Он ей даже не пытается что-либо сказать, ограничиваясь цыканьем единичным, пока сам наворачивает варево задавшееся неспеша, вприкуску со стеблем лука зелёного. Алёнка разве что носом не клюёт, загребая ложкой большой кашу рассыпающуюся из-за яиц добавленных. Так-то грех жаловаться, неожиданно для самой себя звучит упрёком в голове, пока крупа мягкая ей рот обжигает. Здесь, в отличии от Казани, у неё есть и комната просторная, и еда горячая. Не гоняется за ней никто изо дня в день и озираться не надо, боясь в подворотне очередной на бандита малолетнего наткнуться. Здесь и подворотен-то нет, чего уж там. Если бы была возможность она бы осталась? Отвлекается от мыслей ненужных, тарелку с ложкой намывает наскоро, проверяя сразу на чистоту, и отставляет в сторону: — Спокойной ночи, — Леонидыч ей кивает пожеланием тем же, из-за рта набитого не имея возможности произнести что-либо, и взглядом провожает фигуру сгорбленную, отмечая про себя первые успехи. Пусть крохотные, в виде податливости мнимой, которую девчонка изображает ловко, всячески эмоции свои настоящие сдерживая, но он-то знает. От того и радуется, что дело с мёртвой точки сдвигается потихоньку, вынуждая подопечную ломать устои для неё привычные. Глядишь, к следующему лету и изменится что.       Ах это утро! Князевой из кровати мягкой и тёплой выбираться совсем не хочется, да и тело, истыканное будто сотнями иголок огромных, ноет противно, на каждое движение отзываясь дрожью. Когда только привыкнет, думается ей, пока отковыривает она себя от белья постельного, выдрессировано заправляя место ночлега после сна беспокойного. Привычные процедуры утренние проделывает, удивляясь, почему Леонидыч спит до сих пор, поглядывая на циферблат часов наручных. Минутная стрелка давно очертила половину круга, располагая маленькую часовую между цифрами семь и восемь. Алёнка нос любопытный в прощелину двери суёт, вынюхать пытается, как долго ещё Леонидыч давить на массу собирается, стопорясь окончательно, замечая кровать застеленную. Дверь, убедившись что внутри нет никого, открывает, окидывает помещение пустое взглядом растерянным. Куда дядя Толя деться мог в столь ранний час она не знает, зато знает что делать ей. После завтрака плотного кашей холодной, чтобы время не тратить на разогрев, Алёнка во двор вываливается, принимаясь за разминку. Отсутствие Леонидыча от тренировок не освобождает. К тому же, это ведь ей нужно, а ни кому-то. С зарядки начинает, пока завтрак плотный переваривается ускоренно. Князева вообще замечает, что в последнее время метаболизм у неё ускорился, состояние кожи улучшилось, да и в целом она себя лучше ощущает несмотря на ситуацию. Но понимает она это только сейчас, находясь в обстановке спокойной, где стресс на минимум сведён, да и тот только от упёртости её. Под приседания обдумывает, что дальше делать будет, когда в Казань вернётся. Если Леонидыч обещание сдержит, то обучать её и в городе продолжит, давая уверенность хотя бы в защите собственной, а дальше? Князева из полуприседа выходит неспеша, брови хмуря от набежавшего роя мыслей, почему-то заинтересовавших её только сейчас.       Допустим, она драться научится. Это, конечно, несильно положение её изменит, однако однозначно поможет в решении многих конфликтов без привлечения посторонних, вроде Машки или Вахита. Эти двое пока единственные, не считая Людмилы с её беспокойством, Алёнке помогают, появляясь в последний момент словно герои комиксов. Даже если сама девчонка факт этот принимать отказывается, откупаясь от помощи какой бы то ни было либо деньгами, либо вещичками какими. Сути не меняет. Допустим, что с работой на почте она так же согласна, довольствуясь зарплатой в восемьдесят рублей, которые проживания её подвального не окупят вообще нисколько. После возвращения из деревни Кащей ведь наверняка что-нибудь придумает, чтобы жизни спокойной Князевой не дать. Затребует сумму космическую или условия новые поставит, вынуждая опять с пути честного сворачивать на дорожку скользкую. Ведь по запасам у Алёнки имеется лишь один большой, увесистый и особо ценный, кукиш, да пятак на кармане, который она прихватила перед отъездом. В любом случае идти ей некуда, поэтому на условия Кащеевы она согласна будет, заранее зная, каким способом добывать средства придётся. А дальше? Алёнке верить хочется, что так продолжаться всю оставшуюся её «новую» жизнь не будет и в дальнейшем она что-нибудь придумает. Ещё эта инспекторша, свалилась как снег на голову и без того больную. Разве в перестроечные времена силовым структурам не насрать было на беспризорников, толпами на улицах околачивающихся? Если так, то почему она к Алёнке привязалась, после инцидента пытаясь девчонку выцепить в здании больницы, так как у персонала узнала, что та здесь ошивается частенько? Как объяснила Анка Сергевна, инспекторша новая, переводом из Москвы отправлена после учёбы, к работе подходит ответственно, в отличии от местных милиционеров, положивших болт на попытки перевоспитать молодёжь. А вообще женщина уверена была, что куплены давно мусора все, оттого-то и процветает в городе у них преступность, с каждым годом только укрепляя положение своё. Знала бы она, что на самом деле на улицах происходит — поседела бы давно. — Три-четыре, закончили упражнение, — Леонидыч калитку минует, громко подопечную от отжиманий отвлекая, так что девчонка на ноги поднимается. Немного запыханная, но всё же полная сил. — Молодец, — без иронии хвалит, авоську вручая с продуктами какими-то и командует в дом отнести, пока сам из багажника коробку размера среднего достаёт, следом за ученицей проходя. В углу кухни ставит, заставляя Князеву удивляться: такого количества тушёнки советской она никогда не видела. Да что там, обычной тоже видеть не доводилось, разве что на прилавках магазинов. Учитывая ситуацию в неумолимо разваливающемся государстве достал такой дефицит дядя Толя явно не из продовольственного. Наверняка этот его друг усатый, пользуясь положением своим, подсобил, подкинув из части консервов невиданных. Те поблёскивают металлом податливым, отражая лучики солнца яркого. Призывно так, отчего рот девчонки неосознанно слюной наполняется от предвкушения обеда вкуснючего, хотя особо рьяным поклонником изделия данного она не являлась никогда. — Давно встала? — отвлекает её Леонидыч от мечтаний гастрономических, расфасовывая из авоськи крупы какие-то серые по полкам, в которых Князева перловку, в горле оскоминой вставшую, признаёт. — В половину седьмого, — на циферблат часов наручных Алёнка, после озвучивания подъёма, смотрит по привычке, замечая, что часовая стрелка давно очертила первый час дня и сейчас стремительно приближалась к двойке. — Пока сарай разгребла, — Анатолий, при упоминании постройки, на ученицу взгляд короткий кидает, подмечая как та глаза опускает, потом в сторону отводит, запястье руки левой растирая нервозно. Совестно, проскакивает мысль мужчину веселящая, так что он во двор её приглашает, махая рукой призывно. — Разогреться только успела, — звучит из-за спины, куда он разворачиваться не спешит. Смеривает результат уборки подопечной взглядом критичным, попутно подмечая, что подлатать получится, а что на выброс только годится. — Приседания там, отжимания. — Иди-ка подтянись, — Леонидыч фразу через плечо бросает небрежно, направляясь к куче хлама у стен уцелевших сложенного. — Раз десять достаточно, — конечно достаточно, бухтит себе под нос Князева. Она многие упражнения из репертуара дяди Толи не переваривает, потому что сложно. Физически, да и морально. Со своим характером «тугим» в понимании перевоспитания, тяжело ей ломать себя из раза в раз, приучая к чему-то новому, в привычной жизни давно забытому. Спорт из-за спокойствия окружающего у Князевой отсутствовал и проявлял себя только тогда, когда ей вдруг в голову ударяло в форму себя привести. Заканчивались такие порывы обычно быстро, месяц-два максимум, после чего оправдавшая саму себя девчонка фразами вроде «кость широкая, генетика такая, обмен веществ ху…» разрешала себе и дальше жрать всё подряд, вечерами вместо прогулок элементарных за компьютером отсиживаясь. В виртуале всё равно невидно кто ты, что ты. Всем плевать на твою внешность, выдумай любую, прифотошопь что надо, если невмоготу совсем, чем Князева, к счастью, не занималась. Всё же огромное влияние оказывало окружение, с детства так и оставшееся мальчишеским в основном, которому в общем-то всё равно было, как подруга выглядит. Они её за другое ценили. — Лёль! Ну ёлки-палки, куда попёрла-то? — девчонка только головой мотнуть успевает, сваливаясь с перекладины на клочок земли вытоптанный. — Десять, сказал же. Спишь ещё что ли? — на тихое «задумалась» Леонидыч головой качает, подзывая ближе к себе. — Возьми-ка, — глазами на гантельки небольшие указывает, которые Князева с земли поднимает легко, попутно примеряясь к весу. Килограмма полтора-два, не больше. Даже для неё очень и очень лёгкие, что мужчина сразу же подмечает. — Сжимаешь ладонями вниз и руки перед собой вытягиваешь, — помогает ей, за запястье на себя потянув, после чего выравнивает культяпки книзу набекрененные немного из-за тяжести непривычной. — Десять, девять, восемь… — Алёнке эти десять секунд такой ерундой кажутся, что она позволяет себе улыбнуться глядя на мужчину секунды отчитывающего. — Положила, пятнадцать секунд отдыха. Ещё девять повторений в том же темпе, — да хоть сто, хочет выпендриться девчонка, расценивая упражнение чересчур лёгким, только вот к пятому подходу руки дрожь пробивает, а к седьмому запястья так ноют, что она пальцы разжать готова, откидывая на землю снаряд неподъемный. На последних секундах уже Анатолий зубы сушит, наблюдая за раскрасневшейся от натуги девчонкой. Что сказать, веселит его всякий раз опрокидывать девчонку на землюшку грешную с облаков гордыни непомерной.       За повторами и отработками вызубренных упражнений день неминуемо к вечеру подходит, вновь Князеву без сил и раздумий оставляя. Она к рутине этой привыкает неспешно, заталкивая порывающийся высказать накипевшее крутой нрав куда подальше. — Кто такая Станиславна? — в один из вечеров невзначай озвучивается девчонка, укладывая на ломоть хлеба чёрного кусок тушёнки, со всех сторон крупой перловой облепленный. Леонидыч отвечать не торопится, вид делая, что пережёвывает особо тщательно. Думает о чём-то своём, о чём Князева спрашивать не решается. Не нужно особо проницательным быть, чтобы понять, не самая приятная тема для разговора у него: — Жена, — отзывается коротко, глядя на жующую остаток краюхи подопечную. — Татьяна Станиславовна. — Классная она у тебя, да? — Анатолий девчонку, с её вывертами словесными, не совсем понимает, отчего Алёнка исправляется тут же. — Ну, хорошая в смысле. Вон как глаза загорелись, — даже подмигнуть игриво себе позволяет, чувствуя простоту и лёгкость в общении с мужчиной. Сравнивает себя неосознанно с женщиной незнакомой, пытаясь выяснить, чем же таким она Анатолия захомутать умудрилась. Может, красота неземная, а может что другое. Интересно же узнать, что такого Станиславне сделать надо было, чтобы такого, как дядя Толя, влюбить в себя. Неосознанно Князева стороной своей женственной открывается, любопытством уязвлённость скрыть пытаясь. — Хорошая, — а он взгляд отводит, эхом слова подопечной дублируя, припоминая лицо женщины любимой. Отпускать его в деревню ей совсем не хотелось, особенно в дом родительский. Она Леонидычу так и сказала, уедешь — домой можешь не возвращаться. Это всё, конечно, эмоции. Станиславна всегда особенно живо на всё реагировала, порой даже перебором фонтанируя эмоциями бушующими. Когда он приедет она покричит обязательно, больше для выхода накопившихся мыслей, чем для поучений реальных, он её обнимет за плечи, пряча фигурку миниатюрную в руках больших, помолчат они и помирятся. Так же молча. Леонидыч ведь прекрасно осознаёт на чём страх жены строится, поэтому так податлив. Первым всегда извиняется, первым ошибки признаёт, пусть даже вины за ним нет. Это не важно. Важно, чтобы Станиславна по пустякам не нервничала. — Расскажи, — Князевой с одной стороны действительно интересно, что же дядю Толю в женщине этой зацепило, с другой убить время хочет, до отбоя скорого, — какая она? — Надёжная, — ровно, без запинки какой, отзывается Анатолий, доставая из пачки сигарету, которую тут же поджигает, втягивая дыма порцию приличную. — Спину свою ей безоговорочно доверю, — сквозит голос Леонидыча бессилием каким-то непонятным, отчего состаривается он вдруг в глазах девичьи. Князева видит любовь ту необъяснимо сильную, какую в книжках обычно так возвышать поэты пытаются, но абсолютно не понимает противоречий, печалью пропитывающей всё, что к женщине этой относится. Странно как-то. Оттого и интереснее. — Спать пора, время позднее, — отмахивается от девчонки с вопросами надоедливыми Леонидыч, туша окурок сигаретки о дно жестяное. — Да куда, ещё час до отбоя, — Алёнка же с табурета жёсткого подскакивает тут же, наперез мужчине выходя, чтобы не слинял он с кухни переговорной. — Что не договариваешь? Насильно вас поженили, да? Или что похуже? Приворожила чтоль? — держать дистанцию приличия сложно до ужаса, когда в девчонке азарт загорается до правды докопаться. Её Анатолий взглядом тяжёлым окидывает, спесь сбивая слегка. Правда не хватает этого, так что за мужчиной она по пятам следует, до мойки. — У другой увела чт… По макушке рукой мокрой прилетает, отчего удар усиливается, из девчонки взбаламученной вскрик недовольный выбивая: — То-то же, — усмехается Анатолий, мыля поверхность тарелки, пока шипит подопечная его, потирая место удара. — Трепалась бы меньше, глядишь, и заметила бы. — Да ты чё, зачем руки сразу распускать? — насупившись, Князева всё равно лисой вокруг Леонидыча ходить продолжает, носом курносым вынюхать пытаясь информацию интересующую. — Интересно просто. Станиславна то, Станиславна сё, — взгляд глаз голубых предупредительно в сторону девчонки прилетает, отчего она интонации мягкости добавляет сдавшейся. — Восхищаюсь просто. Не женщина — богиня. Она настоящая вообще? — У тебя, я смотрю, сил больно много? — всё-таки тема супружницы для Анатолия табу, складывается в голове Алёны, когда он в очередной раз угрожает ей немой расправой в виде подзатыльника звонкого. — Иди-ка, шваброй полы пройди, — ночью что ли, стонет сознание ответно, пока сама девчонка за инвентарём плетётся нехотя. За черенок деревянный хватается крепко, второй рукой ведро с тряпкой половой цепляя, чтобы в раковине воды набрать. Туда же, пока набирается нужное количество, по тёрке мелкой брусок мыла немного трёт, создавая раствор дезинфицирующий и пахнущий приятно. Удивительно, но отчего-то запах хозяйственного мыла Алёнке с течением времени всё больше нравится, вытесняя прежнюю любовь к ароматным гелям с их разнообразием палитры: сладкие, фруктовые, свежесть волн. — И плинтуса не забудь, — кидает через плечо Леонидыч, в комнате своей скрываясь и уже не видя, как Князева язык ему в спину показывает. Детский сад «Ромашка». Первый раз она полы наскоро проходит, широкими размахами тряпкой затирая половицы потёртые, как в больнице делала, только с меньшим энтузиазмом. Нормально, оглядывая результат работы своей, бурчит под нос Алёна, ехидно подмечая, что храпящий Анатолий даже не проверит, только вот упоминание мужчины на уровне подсознательном пугает девчонку, заставляя ком, поперёк горла вставший, сглотнуть, кидая тряпку обратно в ведро с пенной шапкой. Швабру она в сторону отставляет принимаясь руками от угла кухни пол дощатый натирать усиленно, так что краска слезшая местами блестеть аж начинает. Продвигается по периметру шагом ненавистным гусиным, оправдываясь перед собственной гордостью, что просто так лучше будет. Да. Мало ли что Леонидыч в качестве наказания придумает за плохо вымытый пол. Эксперимент с посудой она повторять не хочет. Так что на боковую только через часа полтора отправляется, почему-то несказанно довольная собой, засыпая моментально, как голова подушки коснётся.

— Казюлина! — на весёлый окрик Костика у Князевой зачесались кулаки, которые через несколько мгновений, стоило тому приблизиться, прошлись по плечу хохочущего парня. Он согнулся театрально, хватаясь ладонью противоположной руки за избитое место, но абсолютно не скрывая довольной улыбки. — Совсем что ли? — она огляделась вокруг надеясь, что поблизости нет посторонних, которые могли слышать такое странное обращение. Не хватало только косых взглядов. Особенно от взрослых. — Дурак. — Да ладно тебе, — тактильностью парень не страдал, но иногда мог позволить себе чуть больше вольностей. Как сейчас, обнимая подругу своей большой лапой за плечи, чему сама она никак не сопротивлялась. — Я же соскучился, а ты сразу «Дурак, дурак», — Костик лишь пару дней назад с родителями вернулись обратно, в родные пенаты, наевшись сполна жизнью в крупном мегаполисе. Это, в общем-то, было нужно лишь из-за работы Натан Петровича, которого переводом отправили в столицу родины. Семья, естественно, поехала вместе с ним. Так и отрезало Костика на долгие шесть лет от общества прежней компании. — А как? Столичная штучка? — усмехнулась девушка, обхватывая ладонь обнимающей её руки, прижимаясь ближе. Конечно скучала, как без этого? Признаться только боялась, вновь и вновь пряча истинную себя за колкостью шуток. С возрастом ей внимание друга лишь больше нравилось. Даже казалось порой, что ответное у него «это самое», к чему сама она слов правильных подобрать не могла никак. — Москвич? Дорогостоящая куртизанка? — Ого, неожиданное предположение, — парень показательно задумался, тормозя на месте, отчего и Князевой пришлось последовать его примеру. «Ну я же помню, как ты писал, что девчонки у тебя не задерживаются», комментирует выбор кликухи девчонка, задирая голову кверху, чтобы наблюдать сменяющиеся на лице парня эмоции одну за другой. — Полурослик, ревность — самое плохое чувство, — палец длинный указательный наставительно поднимает, который Князева тут же больно сгибает обратно, полностью ладошкой своей маленькой обхватив. — Да кому ты нужен, — фыркает девушка и руку его с плеч своих скидывает, спешно уходя вперёд. Вот ещё, ревновать балбеса этого. Вряд ли он вообще когда-нибудь к этой отметке приблизится. А даже если и приблизиться, то вряд ли об этом узнает. — Ну, Лид, — раздаётся позади, но девушка даже не оборачивается, предпочитая игнорировать вернувшегося друга. — Дурочка, я ж тебя только люблю, — совершенно неожиданное признание стопорит Князеву моментально, заставляя мышцу сердечную пустится в бешенную пляску. Послышалось? Она разворачивается осторожно, будто ей угрозу какую кинули, а не признание, на парня глядит взглядом недоверчивым, с бровями нахмуренными, пока тот улыбается, трусцой лёгкой к девчонке подбегая. Им только-только восемнадцать стукнуло, Костику даже девятнадцать, кровь в жилах молодая и горячая бурлит страстями безумными. — Чего? — она притворяется, что не расслышала слов ей адресованных, заставляя парня только шире губы в улыбке растянуть, пока он в ладони большие руки аккуратные прячет. Странно это, от друга детства подобное слышать, с которым по улицам шаландались, да с огородов воровали. Уже в, казалось бы, любых состояниях друг друга видели: радостными, грустными, злыми, психованными, апатичными. Со слезами, улыбками и обидными высказываниями, трогающие самую душу. Слишком обнажённые они друг для друга были, чтобы разбрасываться подобными признаниями. Слишком. — Люблю. А как иначе? — он это так спокойно говорит, что Князевой невольно ударить его хочется ещё раз, только сильней. Уши пунцовые давно пульсируют под шевелюрой густой, благо распущенной, отчего парень видеть этого никак не может. Дыхание сбивается, но девчонка настырно замечать это отказывается, пытаясь из ладоней чужих руки высвободить, что не выходит у неё как бы не старалась. Как на парня, на Костю она не смотрела никогда, как и на любого другого в их компании, чётко обозначив свою позицию в роли такого же «пацана», только в юбке. А сейчас, после слов таких громких, да случая недавнего, которое уверенность девичью подорвало сильно, она почему-то разомлела, чувствуя внутри опустошённой сердечной мышцы давно забытое тепло. Вовсе не от крови. Анализирует про себя, глядя в глаза красивые голубые, напоминающие такие родные и любимые. Чувствует тепло, по коже струящееся от касаний подушечек пальцев, признаваясь опасливо, что приятно это. Рискнуть? Дать себе шанс? Может быть… И даже в порыве ответить чем-то наверняка хорошим хочет, слыша совсем не то, что в голове уже прокрутить успела. — Такой классной подруги у меня никогда больше не будет. Ты знаешь какие в Москве девчонки глупые? — чувство тепла не единственное забытое. Второе, то, что когда-то опустошило, так же напоминает о себе, перекрывая к лёгким доступ кислорода нужного. Неправильно Князева сказала. Дура здесь только она. И ведь повелась же, невесело усмехается девушка, пропуская мимо ушей монолог Костика, пока в чувства себя приводит внутренне, попутно следуя рядом с парнем, расписывающим жизнь в столице. А заодно зарекается больше никогда, никогда в жизни, не подпускать кого бы то ни было к душе своей. Только друзья, знакомые, мимо проходящие…люди…

      Ну вот зачем вспоминает это всё, думается Алёнке, пока потолок потрескавшийся она взглядом изучает проснувшись задолго до подъёма. Внутри уже, конечно, ничем не отзывается, а тогда казалось трагедией огромной, от которой отходила она ещё пару месяцев целенаправленно парня избегая. Сначала с другой перепутали, потом место обозначили, перед этим надежду необоснованную дав. Хотя нет, нет. Князева в кровати перекатывается с боку на бок лицо хмуря, отчего бороздка на лбу чётче вырисовывается. Это она сама себе всё напридумывала, да. Какие-то влюблённости, признания. Ну какой нормальный человек на неё позарится? Ни рожи, ни кожи, как говорится. То-то же. Ступнями босыми на пол становится, поднимая тело тяжёлое, невыспавшееся, следом. Руки вверх тянет, на носочки приподнимаясь, отчего хрустит буквально каждый хрящик, улыбку непроизвольную вызывая. Вбок направо гнётся, затем влево, вперёд, назад. Разминает мышцы податливые, кистями вертит, да шеей затёкшей, только бодрости не прибавляется, заставляя девчонку во двор выходить зевая. Нужно обрубить на корню эту ностальгическую хандру, наставляет саму себя Алёнка, в который раз водой ледяной лицо окатывая. Это уже существенней, чем зарядка. Сил прибавляет будьте-нате перед днём насыщенным. Каждый раз ведь вспоминает, а потом изводится, страдает молчаливо, про себя слёзы глотая по жизни утерянной. Особенно мама, чьё лицо улыбающееся или смеющееся Князева в деталях мелких помнит, выть заставляет зверем раненым, так что в голове мутится всё порой. Туда, домой, хочется. К матери хочется, под юбку, под крылышко, как угодно. Лишь бы тепло это необъяснимое и всеобъемлющее ещё раз ощутить. — Руку, — командует строго Леонидыч ученице зевающей, даже после прогона интенсивного продолжающей рот разевать. На протянутую культяпку бинт длинный повязывать начинает техникой вызубренной, моментально пробуждая девчонку, ошарашенными глазами следящую за манипуляциям мужчины. То же с другой рукой проделывает, попутно озвучивая, что ей бы выучить не помешало, как правильно бинты накручиваются. — У них два назначения, — пока она пальцами шевелит, поясняет Леонидыч, перчатки боксёрские себе надевая. — Первое: обезопасить. Чтобы при ударе не повредить костяшки и кости в целом. От трещин, переломов. Ты по сути фиксируешь себе суставы, чтобы, не дай Боже, не выбить и не вывихнуть ничего, — вторую перчатку натягивает, по привычке пару раз ударяя их друг об друга, так что пыль забившаяся в воздух взметается. — Второе: усилить. Плотная намотка зафиксирует кулак, сделает его жёстче. От этого повысится сила удара. Если ещё правильно приложить — вообще штука страшная, — Алёнка на такое заявление усмехается, повторяя за мужчиной движения кулаки сжимающие. — А для этого нужно стоять научиться, — запал боевой потухает у Князевой. Ненадолго, правда, но всё же. Она даже руки опускает, наглядно Леонидычу разочарование в отсутствии обучению ударов всем своим видом показывая. — Что? К прыжкам вернёмся? — головой тут же из стороны в сторону мотает отрицательно, вмиг улыбку натягивая искусственную, так что усмехается уже Анатолий. — Слышала поговорку такую: «Волка ноги кормят»? — кивок утвердительный, позволяющий мужчине продолжить. — Это про тебя, ноги это твой хлеб, — наставительно вещает мужчина, показывая, как именно их расположить нужно. Поправляет неумелую позу Алёнки, сгорбливая слегка спину девичью. — В ногах вся сила. Движение, то о чём ты думать должна. Потом уже на подкорке это будет, как ходить, даже замечать перестанешь. А пока смотри и запоминай, — очередной кивок сопровождающийся поправкой положения ног несильным пинком по икрам. — Немного согни, да, вот так. И пружинно покачайся, руки-то расслабь пока, — наблюдая за тем, как девчонка кулаками к щекам прилипла, непривычно-ласково шутит Леонидыч. — Вес равномерно на обе ноги распределяем. Всегда. Это даёт устойчивость. Потеряла опору — потеряла победу, — показывает ей, как правильно, пока руками в воздухе трясёт, напряжение снимая. — Держи спину ровно, вперёд не отклоняйся. Как проверить? — задаёт вопрос риторический, вызывая на лице девичьем смятение нескрываемое. — Нос, — пальцем указательным, скрытым перчаткой боксёрской потрёпанной, в пятачок курносый тыкает легонько, линию невидимую вниз, к ногам, проводя, — не должен за колено заходить. Поняла? — удивительно, но Алёнка во все уши наставления слушает, кивает исправно и даже выполняет всё то, о чём Анатолий вещает, сразу же в подкорку отправляя знания нужные. Дорвалась называется. — На ровных стопах? — балансировать плохо у неё получается, отчего Князева по воздуху кулаками мажет, пытаясь ухватиться за невидимое нечто, в тот самый момент, когда Анатолий ей локоть подставляет. — На носки, — в этот раз удержать равновесие труднее, так что ногтями она в мышцу жилистую вцепляется коршуном. Дядя Толя мужик стойкий, на подобные выпады даже бровью не ведёт, продолжая демагогию учений разводить. — Пружинно. Легонько, расслабленно, но жёстко в опоре, поняла? — судя по выражению лица Алёнкиного нихрена она не поняла конечно, хоть и честно пыталась. — Поначалу всем трудно, — усмехается, помогая себе руками в снаряжении ноги из неправильного положения ученицы поправить. — Голову за кулаками прячь, подбородок прижат к груди, — как куклой управляет ей, выстраивая положение правильное движениями выверенными. — У тебя правый локоть печень закрывать должен, вот, правильно, — хотя в уличной драке на правильность стойки никто обращать внимание не будет, это может решить исход столкновения. — Но ты не думай, что умение боксировать панацея, — тут же отрезвляет ученицу дядь Толя, заставляя взгляд Князевой на мужчину обратить. — Большинство шпаны Казанской даже без умений каких априори сильнее тебя. Природа, — мать её, мысленно резюмирует Алёнка, губу нижнюю закусывая. Понятно дело, что «Халка» из неё даже тренировки интенсивные не вылепят, но Анатолий же обнадёжил. Или нет? — Значит, что? — Что? — вот всегда так. Любит вот дядя Толя философсвом ненужным заняться, особливо тогда, когда обстановка не располагает. — Что внезапность наше всё, — и улыбается ещё. Лукаво так, как кошак какой, отчего в Алёнке печка злости раскочегаривается постепенно. — Например, — напротив неё Анатолий встаёт, руки вскидывая к подбородку, заставляя ученицу жест зеркалить испуганно. — Пристали к тебе вечером, закурить или…да тут в общем-то повод не особо важен, — Алёнка с ним кивком головы соглашается как раз в тот момент, когда мужчина вперёд выпад делает корпусом. Удара не следует, но Князева всё равно сжимается инстинктивно, секундно зажмуривается, на что Анатолий цокает неодобрительно. — Привыкай, предупреждать о нападении никто не будет, — уже жёстче добавляет, брови к переносице сводя, отчего взгляд из порицательного в непримиримо-неодобрительный трансформируется. — Старайся ситуацию всегда под контролем держать. Почувствовала, что драка неизбежна — напала первой, — очередной кивок, только на этот раз с распахнутыми против воли глазами на летящий в лицо кулак. Ну, как распахнутыми. Слезятся, ресницы дрожат, словно бабочки порхающие, так что взгляд под испуганными веками к азиатскому приближается, но в эти крохотные щёлочки Князева потёртую кожаную поверхность перчатки всё равно видит, успевая в сторону отклонится, так что удар ей вместо переносицы в скулу приходится. Кровь в жилах тут же вскипает под напором адреналина ударившего, заставляя девчонку на месте запрыгать давясь дыханием неровным. — Неплохо, — уголок губ улыбка тут же трогает, пока Анатолий фразу не заканчивает. — Для паралитика. — Для какого ещё паралитика? — возмущается Князева искренне, получая следом удар под дых. — Кх, ты сравнил палец и… — договорить не успевает, в секунду последнюю приседая от размашистого приёма слева. — Эй, а как же рассказать? — Чего тебе рассказывать? — приставив левую руку к виску, отзывается Анатолий, ловко ноги переставляя, вспоминая, как раньше делал нечто подобное не задумываясь. — Кто у меня про джебы, да кроссы спрашивал? Сама всё знаешь, — и в очередной раз наотмашь впендюривает, так что кулак перчаткой спрятанный Князевой в ухо правое прилетает. Ту шатать моментально начинает от потрясений в прямом и переносном смысле, но девчонка на полусогнутых всё равно упорно держится. Даже взгляд злобой вспыхнуть успевает, пока по воздуху она рукой мажет на задницу приземляясь с грохотом глухим. — Вставай, рано разлёживаться. — Нацисты в сорок пятом, наверное, и то лучше с людьми обходились, — пока вверх её Анатолий тянет, бурчит Алёнка, понимая, что на правую сторону слышит только гул, да сердце своё бешено бьющееся. — Как уклоняться-то? Или поднырнуть? Ты хоть азы-то скажи, учитель хре… — от градом осыпающих её ударов Алёнка только голову прикрывать успевает, мешанину мыслей о контрнаступлении разгрести стараясь оперативно. Ответить всё равно чем-то надо, пусть даже провально, но надо. Теряется окончательно, открывая уязвимое место под руками сжатыми, так что в челюсть прилетает моментально. Это не то что неприятно, больно до ужаса. Скручивает атака внезапная девчонку пополам, так что мужчина даже с потоком ударов стопорится, замечая на бинтах грязно-серых капли алые. Пугается секундно в один шаг большой рядом с ученицей появляясь, да за подбородок ту к свету поворачивая, чтобы разглядеть участок травмированный, которым щека оказывается разбитая изнутри. Сочится кровью густой, пачкая нитевые проплешины перчаток боксёрских, так что выдыхает Анатолий, понимая, что силы не рассчитал. Уж чего-чего, а травмировать её он не планировал. Изнурить тренировками да, но вот травмы. В корение самого себя мужчина момент упускает, когда Князева ему рукой перепачканной в скулу ответно впечатывает. Да прилично так, что он проморгаться себя заставляет, наблюдая за смеющейся ученицей, красующейся зубами кровью перепачканными. — Привыкай, никто о нападении предупреждать не будет, — язвит, цитируя Анатолия фразой недавней, вставая обратно в стойку боевую. — Нормально всё, дядь. До свадьбы заживёт. Продолжаем.

Травма ни первая и ни последняя. Привыкать и не к такому придётся, коли жить охота...