Бошетунмай

Нужно строить планы и верить в надежду. Смотри у одного камень, второй держит нож под одеждой. Ты здесь всегда крайний и некогда между, Не видно очертаний в океане безбрежном. Нет берегов кисельных и рек с молоком, Ванильных нет людей здесь с конфетным ртом. Ты на удар под дых ответить должен кулаком, Или же быть вечно весёлым восторженным дураком.

~ஜ۩۞۩ஜ~

      Странно выходило всё, думает девчонка, незнамо какой круг наворачивая ногами заплетающимися. Грудь неприятно сжимает широкими линиями эластичного бинта, в количестве аж двух штук, которые она украсть успела, пока медсестры отвлеклись на других пациентов. В свободном свитере, скрывающим любые проявления гендера, вложенные в лифчик мотки бинта ничуть не замечались. Уже потом, дойдя до подвала и заперев дверь, перекрыв выход тяжеленьким креслом, Князева скинула с себя верх, прикидывая, как лучше использовать материал. Её, пока ещё не сдувшийся третий, но уверено идущий к этому из-за таянья лишних килограммов зверской нагрузкой, так-то мешал бегу. Бюстгальтер помогал немного, только и этого было недостаточно. Ловким движением Алёнка вещицу диковинную с себя стягивает, давно приметив отличное место для схрона, складывает компактно, чтобы не деформировать чашечки с эффектом пуш-ап и в стенку прячет, прикрывая куском бетона. Со стороны вообще незаметно, если не знать, что там что-то есть.       Перед зеркалом заляпанным обнажённая по пояс остаётся, неосознанно стопорясь. Вглядывается в отражение, будто и не её вовсе, пальцами по рёбрам начинающим проступать проводит невесомо, останавливаясь на животе. «Ушки» кожные ещё свисают, заставляя Князеву смешком прыснуть, попутно пальцами сжимая отложения жировые. Ну, красотка, улыбается лицу своему юному совсем, словно и впрямь шестнадцать ей, начиная обматывать грудь оголённую. Так, чтобы не сдавливало сильно, кислород перекрывая и кровь к коже, но и держало всё. Как нужно. В итоге, промучавшись с полчаса, примеряя то одну технику, то другую, Алёнка выбор свой на «маечке» останавливает, крестообразным способом бинт закрепив. На циферблат взгляд кидает, сразу отсчитывая интервал в восемь часов, на крайний случай десять, если случится что, чтобы бинт перетягивающий снять. Травмировать саму себя не хотелось.       Так и бегает, в сгущающихся сумерках, под светом зажигающихся фонарей. Сборов у Универсама сегодня не намечалось по-видимому, так как мальчишек за весь день на коробке она не увидела. Зато неприятно удивилась, когда невысокая фигура в полушубке знакомом, по внутренней стороне «дорожки беговой», Князеву опередила, хрюкая насмешкой гадкой. Внутри тут же дёрнулась злость всклоченная, но Алёна, остановившись якобы дыхание перевести, медленно выдохнула, порыв эмоциональный сдерживая. Марат трусцой бодрой в деревьях впереди стоящих теряется, давая несколько секунд спокойствия девушке, через озвученный отрезок времени с противоположной стороны коробки появляясь. Весь такой спортсмен, етишкина жизнь, даже не запыхался, хотя она точно не видела, когда мальчишка вообще к тренировке её присоединиться успел. И без этих познаний бесит. Будто специально на нервах играет и, если бы Князева мысли читать умела, то стопроцентно в этом убедилась бы. Наблюдая с пацанами за девчонкой странной, Суворов, зачем-то, целью себе поставил во что бы то ни стало вывести её из себя. Вернее, как это «зачем-то». Чтобы так же пацаны над ней смеялись, как над лицом его исцарапанным. Она, когда падала мордой в снег таящий, и находившиеся на сборах мальчишки видели это, злость на дорожке вымещала неумело, Универсамовцев до колик в животе от смеха доводя. Марат видел, как от веселья их она бордовой становится и радовался откровенно неудаче девчонки противной. Пусть, вот, тоже на шкуре своей почувствует, каково это, когда позорят тебя прилюдно. На вопросы, со стороны мальчишки, звучащие моментами, Алёнка лишь годро подбородок вскидывала, всем своим видом говоря, что на общение не настроена. Пару раз срывалась, конечно, ввязываясь в драку. Ладно, не пару. Её почти все монологи Суворова-младшего до каления белого доводили, заставляя незаживающими костяшками в морду бить. Но, справедливости ради, Машка тоже целым с коробки не уходил. У них ранения «по-брацки» поделенными были, либо по фингалу, либо по рассечению, перевес имея в сторону Суворова. В конце концов, он мальчик, явно сильней, да и опытней, будет. Иногда старшие, заметив копошение на опустевшей коробке поздними вечерами, разнимали увлёкшихся дракой подростков, сверху добавляя тумаков. Князевой в такой ситуации только от Вахита прилетало. И то, первое время, в связи с травмой, он её не трогал, потом только подзатыльники вручая, когда бинт с головы девчачьей исчез совсем. А Валера девчонку не трогал, он, падла, умнее делал. Зиме передавал. В исключительно поучительных целях. В таком случае подзатыльников или щелканов вдвойне прилетало. И Князева долгое время в душе не чаяла, почему так происходит. Она вообще плохо понимала, в какой отрезок времени дрессировка Универсамовских и на неё распространилась вдруг, но спорить не решалась. Не было ни сил, ни времени, ни навыков. Отпор достойный дать. Иногда их разнимали взрослые, грозясь жалобой родителям или приводом в ментовку. Тогда приходилось, без сговора, разбегаться в разные стороны. Тут уже каждый сам за себя был — коли поймают, отмазываться придётся в одиночку. Пока не ловили. Вот так и коротала Алёнка недели и месяцы, отвлекаясь на мальчишку говнистого, искренне надеясь, что в скором времени ему это надоест. Ну, в самом деле, не будет же он носится с ней всё время?

***

      Сука. Суворов-младший. Вот нравится ему вразрез здравому смыслу идти, провожая взглядом прищуренных глаз мальчишку энергичного, сплёвывает усталостью Князева, пока согнувшись стоит, руками в колени упираясь и дыша тяжело. Уже четвёртый месяц пошёл, как она землю тут топчет, к забегу всей своей жизни готовясь, а этот ащеул, как однажды обозвал Алёнку дед, и не думал сдаваться. Расписание её выучил, в одно и то же время с девчонкой на коробку заявляясь, если конечно в этот день сборов не было, и рядом бежал, отвешивая шутки тупые, как сам он. Взрослую Князеву внутри каждый раз удивляло, как ещё иммунитет не выработался на Машкины шутейки незатейливые и почему она продолжает срываться, держась первые пару часов относительно стойко. Стекло часов наручных девчонку из состояния зубного скрежета выводит не сразу, пару раз перед этим моргнуть заставив, смахивая влажность застоявшуюся. Разгибается неспеша, за стрелкой длинной и тонкой глазами следя, как та к цифре четыре приближается стремительно. Князевой бы тоже не мешало в таком же темпе по адресу вызубренному нестись. Так что Машку, останавливающегося ровно в тот момент, как удаляющуюся с коробки девчонку он заметил, она покидает без сожаления, давно на корень огородный прилипалу послав. По связи ментальной. Пышная женщина Катерина, которую на рынке все без исключения Катюшкой кликают, не успевает Князева дойти до неё, уже бутылку стеклянную вперёд на столике выставляет, куда девчонка сумму оговоренную кладёт, товар забирая без лишних разговоров. Тара ещё тёплая, руки горящие после тренировки долгой жжёт неприятно, морщится девчонку заставляя. Козье молоко она никогда не любила, пахнет оно странно и на вкус ужасное, но зато полезное. Старикам особенно. Поэтому Алёнка, исправно неделю каждую, к дому в подкорку въевшемуся приходит, оставляя гостинец. Сама не понимает зачем, всё равно дед противный опять выкинет или отдаст кому, а несёт, после случая того жжение неприятное в груди ощущая всякий раз, как глаза старушечьи вспоминает. В первый такой раз, повезло ж Князевой именно на хрыча старого попасть, он бутылку прямо на дорогу выбросил, отчего белоснежное пятно разметалось почти по всей ширине асфальта, пугливо Алёнку обернуться заставив. Зло смотрел, в спине дыру прожечь желая, на что она, пересиливая всё существо своё гордое, улыбку выдавила, кивнув на прощание. Дед только голову ниже опустил, так что глаза его почернели пуще прежнего, вбирая недостающей злобы из окружающего пространства, по всей видимости. Взглядами они обменялись ругательствами безмолвными, пока старик в хате не скрылся, а Алёнка в деревьях не затерялась, чтобы пар на площадке выпустить. Ничего, ещё посмотрим, у кого упёртости больше, подумала она тогда, в сторону почты направляясь.       На районе Хади Такташа Князеву и впрямь не трогали. Как Ренат пообещал когда-то. Это она выяснила, когда на рабочее место попыталась вернуться, на почту. Попыталась, потому что на очередной «загул» начальница участка высказала ей всё, что думает о поведении работника нерадивого, успокоившись только тогда, когда Алёнка ей бинт на голове продемонстрировала, удивляясь вдвойне. За ранение, и что девочка на посылках у неё была, а никакой не пацан. Шанс дала всё-таки, перед этим с десяток раз спросив, не пропадёт ли Князева через пару дней, потому что перекладывать её участки на других оборачивалось ворчанием жутким, получая заверение не переживать. Работа ей нужна эта крайне. Истиной причиной у Алёнки за должность недопочтальона держаться была стара как мир — корыстная. И нет, не из-за «высокой» зарплаты. Она долго и въедливо информацию собирала, выстраивая перед людьми фасад красивый, доверительный. Чтобы в случае чего на Алёнку в последнюю очередь подумали. В первую кражу так, кстати, и вышло.

— Ой, Алёнушка, проходи-проходи, — несмотря на вид подранного кошака уличного, спустя каких-то пару месяцев, большинство жильцов постарше в девчонке, почту разносящую, души не чаяли. Чистенькая, хорошенькая, улыбается всегда открыто так, что на душе тепло становится. Каждый десятый девчонку накормить пытался, отчего Князева редко отказывалась. Если только время поджимало. Всё же молодой организм, вкупе с разогнанным метаболизмом, требовал в топку кидать всё, что не приколочено, заряжая энергией на долгие мотания сначала по чужому району, а потом по кругу коробки Универсамовской. Туда же плавно отжимания в помещении подвальном перекочевали, подтягивания на брусьях, где от собаки она спасалась, прыжки. В общем, любая съестная «взятка» Алёнкой воспринималась на ура. И поглощалась прямо там, не отходя от кассы как говорится, пока получатели бланки заполняли. — А я вот, как раз пироги пеку, проходи, чаю попьём. Куртка, с шапкой в рукав затолканной, быстро на крючок перекочевала, оставляя девчонку в свитере мешковатом. Следом кеды, стройно у тумбочки вставшие, сняв которые у Князевой щёки пятнами бардовыми покрылись. Из носка чёрного, заношенного и застиранного, торчал большой палец, с ногтём куцым. Она одним движением ловким ткань подогнула, между большим и средним бугорок зажимая, и в гостинную прошла, на край дивана присаживаясь. — Кушай, не стесняйся, — придвигая к девчонке корзинку с пирожками ароматными, продолжает хлопотать женщина, от кухни до комнаты метаясь. Домочадцы Тамары Ильиничны ещё не объявились: дочери в школе, а муж на работе в третью смену. Вот-вот вернуться должен был. Это Алёна знала из рассказов женщины, высчитывая время так, чтобы не пересекаться с ними. — На дорогу налепить решила, пока не уехали, — улыбаясь сообщила Тамара, кивок благодарный от девчонки получая. — Пока до моря доберёмся, мои ведь умрут с голоду, — она смеётся, всё больше и больше сознание оголодавшее уверенностью кормя. Промолчи женщина в тот день об отъезде, возможно и мысли бы у Князевой не появилось подобной. А так, сама виновата. Алёнка, захомячив парочку пирожков с яблоками, больно приторными как ей показалось, на выход засобиралась, не забыв хозяйку радушную поблагодарить. В прихожей вороватым взглядом быстро нашла связку ключей запасную, под полочкой небольшой на гвоздике висящую. План созрел моментально. — А можно…? — сглотнула картинно, поджимая пальцы в носке дырявом так, чтобы женщина наверняка заметила, на жалость давя. Вряд ли у той не дрогнет ничего от картины подобной. И расчёт Алёнкин верным оказывается, когда рука мягкая на плечо ей опускается, а из поджимающихся губ срывается короткое «Конечно», отправляющее Тамару на кухню, пирожков собрать. Связка ключей небольшая, с четырьмя ключами, наверняка от квартиры, гаража и ещё чего-то. В руку ложатся уверенно, прячет которые девчонка в кармане внутреннем, чтоб не шуметь лишний раз. Страшно, сердце в груди наставительно грохочет, стараясь ударами дурь из головы Князевой выбить. Есть ещё время, пока женщина на кухне копошится, обратно ключи повесить. Она пальцами сквозь ткань железки сжимает, грузом тяжелым которые не карман оттягивают, а совестью её, метаясь между решениями противоречивыми. Готова уже поддаться уговорам внутренним, когда Тамара из кухни с кульком бумажным выпархивает, радостно девчонке вручая, руку от кармана внутреннего отдёрнувшей. И клубочек небольшой, носками постиранными являющийся. — Мы через две недели вернёмся, ты заходи, привезу тебе чего-нибудь, — женщина, даже не догадывающаяся о случившимся, улыбается гостье, отчего у Князевой сознание мутится окончательно. Семья полная, счастливая. Едят вдоволь и на отдых на море ездят. Ещё и на подарки оборванцам всяким средства находятся. Всё верно, она сама виновата. К подготовке к краже своей первой, крупной, Алёна серьёзно подошла, стараясь учесть каждую мелочь незначительную. На руку было, что в подъезде плафонов на лампочках не было, только решётки, меж прутьев которых маленькие пальцы Князевой просовывались влёгкую. И дотягивалась она аккурат до цоколя, если на носочки встать. В произвольном порядке выкрутила на этажах лампы, чтобы не акцентировать на том, где обворовывать квартиру будет, предварительно «одолжив» в больнице пару перчаток, которые надлежало вернуть после дела. Потому как посчитанные они были, многоразовые, как говорится, залатанные в нескольких местах, о которых Алёна старалась не думать, если что не так пойдёт и её отпечатки останутся в злополучной квартире. В темноте подъездной дверь входную легко открывает, максимально бесшумно ключ проворачивая. Сразу же разувается, на выступе порога кеды оставляя, следуя в помещение гостинной. Самое очевидное место схрона — сервант, но туда Алёна не лезет, обшаривая неспеша собрания сочинений Ленина, стройными рядами выставленные для гостей. Приподнимает так, чтобы корешки пыль не задевали, наклёвывающуюся на третий день отсутствия хозяев. В двадцать первом и сорок девятом томах по несколько купюр находит, номиналом десять рублей, пряча в кармане внутреннем. Украшения и приметное что-то, вроде техники или вещей, целенаправленно игнорирует. Слишком палевно, да и избавится без шума от этого всего не получится. Пойдёт в ломбард, так на него менты выйдут, а там уже своими путями до воришки дойдут. То же торгашей рыночных касалось, которым бы пришлось тряпки сбывать. Там ещё хуже перспектива — Самсоныч хотя бы язык за зубами держал, стойко отбиваясь от нападок мусоров, а эти чужие, выгораживать оборванку не будут. За картины заглядывает, где-то подцепляя ещё рублей двадцать. Слишком очевидные советские граждане. Свято верят, что если не под матрац сбережения прятать, а куда-нибудь ещё, то воры не найдут. В баночках из-под круп девчонка не решается копаться, больно долго, да и марко. Заденет что-нибудь, разобьёт ещё, не дай Бог, а этого ей совсем не нужно. Вместо этого в ванную заходит, шаря сначала под умывальником, где очевидно не находится ничего, после под саму ванну заглядывая. За сифоном ещё сорок рублей, аккуратно в полиэтилен завёрнутые, находит, вместе с обёрткой забирая. Перед выходом в глазок смотрит, к двери лицом не припадая, и, убедившись, что темнота подъездная не изменилась, выскальзывает наружу, обуваясь уже на лестничной площадке. Только когда от дома отходит на приличное расстояние, выдохнуть себе позволяет, ощущая как больно в груди сердце бьётся. От страха, что поймают или заметил кто. До подвала путями окольными пробирается, специально самые неосвещенные участки выбирая, чтоб свидетелей лишних не нашлось ненароком. Уже там окончательно расслабляется, на диване распластываясь и пот выступающий на лбу рукавом стирая. С полчаса, может больше, тупо в потолок пялится, переваривая, что натворила. Её вторая волна ужаса окатывает, хуже предыдущей, трястись заставляя. В голове мыслей ворох, неприятно о череп бьющихся, так что та отзываться начинает импульсами болевыми. Чувство противности к себе самой Князеву злиться заставляет. Она злобой этой оправдать себя пытается перед совестью, что ситуация вынудила, что выхода по-другому заработать нет, что для семьи этой потеря незначительная. Всё перебрала, не находя покоя даже, в казалось бы, железных аргументах, в слезах захлёбываться начиная. Лихорадит её, разгоняя по венам черноту отравляющую, от которой организм девичий не очистится уже никогда. Понимает, что переступила черту сознательности, что обратно к образу примерной Алёнушки, которую любят жильцы доверчивые, не вернётся. От этого так тошно становится, что Князева завыть хочет, но с губ только скуление едва слышное слетает, утопая в шуме воды, по трубам подвальным гоняемой. Под утро только, успокоив истерику переламывающую сущность, из кармана деньги ворованные достаёт, пересчитывая ловко. Сумма солидная вышла — двести десять рублей. Ей этого с головой хватит. Ключи возвращает сразу по возвращению хозяев, воспользовавшись предложением Тамары Ильиничны за гостинцем зайти. В суматохе и усталости никто не обратил внимание на отсутствие запасной связки и как она обратно появилась под небольшой полочкой тоже. Пребывающие в эйфории отдыха граждане были больше заинтересованы в разборе чемоданов и делёжке привезённых сувениров. Женщина Князевой часики наручные, самые дешёвенькие как потом девчонка узнала, вручила гордо, обещая позже рассказать о море. А сейчас, как только Алёна ей ответно кивнула, выставила девчонку за дверь, присоединяясь к домочадцам в их преинтереснейшем занятии. Девчонка же, видя лица, радостью перекошенные, спустя две недели агонии долгой, оправдательный вердикт себе выносит, громкость голоса совести снижая. Задумывается пока, насколько далёко зайти сможет, прежде чем эта самая «совесть» окончательно замолкнет. Зарекается — первый и последний раз поступает так. В будущем красть не будет, приумножая полученные деньги легальным способом.

       — Здравствуйте, — голосок тоненький со стороны так пугает Князеву, что она дёргается непроизвольно, не ожидав вообще кого бы то ни было услышать во дворе пустующем. Глазами звука источник ищет, за спиной девчушку лет восьми-девяти замечая. С Алёнкой ростом одинаковым, тощая, как тростинка, и косичками на короткое каре заплетёнными. Молчит, гостью взглядом изучая. — Здравствуйте, — Князева приветствие на автомате повторяет в той же манере, как к ней обратились, в сторону от двери отходя, так что девчонка по ступеням подняться может. Родственница, наверное, стариков этих, думается Алёнке, когда та к ней обращается повторно. — Так это вы молоко приносите? — девчушка не спрашивает, утверждает больше, бутыль поднимая, на что Князева кивает. Напрягается вся, виду не показывая, ожидая, что сейчас кинет тару если не на землю, так в харю ей, разделив позицию родственника старшего. — Деда говорит, вы его крадёте, наверняка, — слова о воровстве Алёну челюсть сжать сильнее нужного заставляют, вырисовывая на лице контур острый. По факту ведь прав он был, молоко ж на краденые деньги покупалось, которые с Алёнкиными заработками смешались давно. — Спасибо, — у девчушки выражения лица не изменяется, оставаясь как будто равнодушным ко всему и только сейчас, подостыв от благодарности неожиданной, Князева на ключице собеседницы, которая едва виднелась за слоем тоненького платьица, синяк замечает. Чёрно-бордовый, сотканный омертвевшими капиллярами, взгляд притягивает неосознанно, так что девчонка косичку на место то сдвигает умело, тоже заметив внимание ненужное. — Даже если ворованное… — Не ворованное, — нагло заявляет Князева, не собираясь терпеть обвинений необоснованных в свой адрес. Пусть и от малолетки какой-то. — Это старик тебя так? — видно, что девчонке тема синяка багровеющего так же некомфортна, как Алёнке о краденом говорить. Она поэтому акцент смещает, наблюдая, как та нервозно пальцами горлышко стеклянное обхватывает. — С подружками играли, — хорошо врёт, даже взгляд не отводит. С другой стороны Князевой дела нет на отношение внутри семьи этой. Она кивает как-то неопределённо мыслям своим, разворачиваясь и заканчивая разговор ненужный, за калитку выходя не прощаясь, когда у другого дома её окликивает старушка сгорбленная. — Ну вот, поймала тебя, — запыхается бабуля, на обочине дороги запястье девичье клешнёй намертво сдавливая, так что у Алёнки мурашки по спине пробегаются. От мыслей страшных. — Это ж ты у Лильки дрова по зиме колола? — она себе даже выдохнуть не позволяет, старушке кивая согласием безмолвным. — У меня перед домом огород немного зарос, прополоть бы, — пальцы костлявые всё ещё запястье девчонки удерживают, пока бабуля в глаза заглянуть пытается взглядом мутным. Сама маленькая, из-за горба ниже кажется, чем на самом деле есть. Худая болезненно, с кожей стянутой и желтоватой. — Тридцать копеек, — почему-то все эти причины, в голове Князевой звучащие, жалости к старушке не добавляет. В этот раз за «просто так» она уже помогать не собирается, перед фактом расценочным пенсионерку ставя. Беглым взглядом площадь работы в соток пять, не меньше, оценивает, не соглашаясь, что «немного» огородик-то немаленький зарос. Такой бурелом из-за соседнего забора виднелся, что в первые секунды Алёна даже пожалеть успела, продешевив наверняка. — Тридцать так тридцать, — пальцы старушечьи наконец-то запястье Князевой выпускают, сжимая ладонь слегка, с договором на работу соглашаясь. — Ты только в яму компостную, вон там, скидывай всё, что соберёшь, — указывает Алёнке, как дальше по улице идти той придётся, до упора, где сор все в котлован глубокий сбрасывают. — До вечера сегодняшнего дня-то управишься? — Князева ей только кивает молча, рукава засучив и в сторону участка уходит. До вечера она тут возиться точно не собирается, думается Алёнке, сразу на входе сухостой, хрен знает с какого года стоящий, выдёргивая и в сторону кидает, пока старушка инвентарь ей в количестве двух вёдер литров по десять-двенадцать, не больше, выдаёт. Тут бы тачку лучше, чем малолитражки какие-то, выдыхает досадой Алёнка, понимая, что беготня от огорода до котлована и обратно, спокойно ей тренировку вечернюю заменит. Сама бабка в дом уходит, уже оттуда, у окна удобнее устроившись, наблюдает за работницей шустрой, под нос себе комментарии один хуже другого кидая. Старушка, искренне не замечая объёма работы, ценник завышенным считает, поэтому от слежки не отвлекается, чтобы в случае чего носом девчонку ткнуть, переделать заставляя.       С час Князева только с большими, высокими и процентов на восемьдесят прогнившими сорняками возится, выпачкавшись по самую макушку травой пахучей. Плевать. На автомате в подмышках сор выносит, трусцой бодрой туда-обратно мельтеша по тротуару. Дальше сложнее становится. Мало того, что перед тем, как мелочь собрать, ей лопатой пройтись приходится, спину и руки напрягая, так там ещё и земля какая-то деревянная оказывается. Будто целиком и полностью из глины участок старушечий состоит. С Алёнки пот не просто градом, водопадом сплошным, течёт, от солнца палящего, да работы тяжёлой. Она на это внимания старается не обращать, моргая чаще, моментами свитером с лица влагу душащую стирая. С десяток раз уже пожалеть успела, что вообще согласилась. За плату такую грошовую спину гнуть. А гнуть много приходится: по земле в единственных штанах ползать на коленках не очень-то хочется, так что она попой кверху все пять соток проходит, мелочь всю подчистую выковыривая, в завершении граблями проходясь, рыхля участок перекопанный. Оглядывает критично, не замечая даже намёка, что где-то прополоть забыла, и на окошко через плечо смотрит, кивая старушке. Мол, принимай работу. — Я-то думала ты до вечера не справишься, а сейчас ещё обеду нет. Ну, неплохо-неплохо, — конечно неплохо, усмехается мысленно Князева, оценивая свою работу всё же выше, чем «неплохо». Она слова прабабушки на всю жизнь запомнила, что работы боятся, даже самой черновой, не нужно. И как учила она, щепетильно к задачам подходить, тоже. Боятся стоило белоручкой прослыть, которая за счёт других только существовать способна. — Отработала свои деньги, — на этом моменте Князева не совсем со старухой согласна была, но спорить не стала, сил не осталось. — Соседям про тебя расскажу, у нас тут в основном старики одни живут. Одиноких много, — Алёнке, затянувшийся разговор, перетекающий плавно в какое-то жалостливое русло, абсолютно не нравился, поэтому она поспешила попрощаться, покидая участок перекопанный, взгляд беглый на часы наручные кинув. Минут через тридцать, если расписание не изменилось, автобус пятнадцатый пройти должен по отрезку нужному. Это первый раз будет, как Алёнка силы свои опробывать выйдет. От предвкушения момента сил будто больше появляется, воодушевляющих девчонку запала боевого не терять.       Она на противоположной стороне останавливается, кидая взгляды рваные направо и налево, чтобы дорогу перебежать, хотя и немного машин ездит. На остановке пара человек стоит, паренёк какой-то, да женщина лет средних. Им до Князевой, как и девчонке до них, дела нет, так что она спокойно сбоку остановки останавливается. Разминает тело, так что на приседе колено левое щёлкает смешно. К нему хруст в локте добавляется, из-за воздуха скопившегося, такой же спина издаёт, стоит девчонке на носочках вытянуться, отчего она под нос себе смешок короткий выдыхает. Одна большая, сплошная, хрустелка, не иначе.       За четыре месяца Князева похудела сильно. Настолько, что теперь штаны выданные подвязывать приходилось шнурком, чтобы не свалились те с тела усохшего, на талии тонкой. Грудь ожидаемо, сдулась до второго с натяжкой, зато бинтоваться легче стало, на рёбрах эластичную материю закрепляя так, что только складки кожи незначительные выпирали, вырисовывая на месте груди бугорок небольшой. Слишком плотно бинтовать было бы опасно для здоровья. На постройневших ногах, как когда-то она могла только мечтать, чтобы зазор между ляшек просматривался, рельеф мышц проклёвывался, отражая результат тренировок непрерывных. Спина, и до этого от спорта лыжного проработанная, контуром приятным обзавелась, лишившись жира лишнего. В какой-то из вечеров Алёнка даже на попе изменения заметила, удивившись, как подтянулась та, округлившись правильно. Полинка бы оценила. И, так как силовых нагрузок у Князевой всё же в меньшинстве присутствовало, она терминатора перекачанного не напоминала. Только меньше как будто стала, потонув в свитере большемерящем и штанах мужских. Лицо осунулось, лишаясь щек по-детски округлых, глаза впали немного, красочно круги тёмные вырисовывая. Зато губы теперь её тонкие очень даже гармонично на фоне остального выглядели, как будто больше став. На взгляд самой девушки. Звук дверей, со скрипом открывшиеся, Князеву из омута мыслей вырывает быстро, заставляя взгляд метнуть на сиденье водительское. Фигура Леонидыча успокаивает немного, пока Алёнка на старт своеобразный встаёт, к земле сгибаясь. Как бегуны профессиональные. Знает, что без колодки под ступнями это ей несильно-то поможет. Разве что наклон вперёд потенциала разогнаться добавит, не больше. Ждёт напряженно, когда до уха доносятся первые ноты зажигания, буквально толкающие девчонку в спину, бежать заставляя. Из головы вмиг улетучивается всё, что так упорно разучивала она, тупо на быстроту и выносливость ставку делая. И даже порадоваться успевает, до поворота с фонарём уличным у края пары метров не добежав, когда автобус оттормаживающий, мимо проезжает с тарахтением размеренным. По инерции ещё бежит какое-то расстояние, взглядом растерянным провожая транспорт отдаляющийся. Она даже половины пути преодолеть не успела, отдавая победу. И это её подготовка за больший срок из отмеренного. Тогда, есть ли смысл вообще пытаться за оставшиеся два месяца ситуацию перевернуть?        — Чё не бежишь? — время вечерней тренировки давно шло, отражаясь в циферблате лучами солнца заходящего. Князева, после пробного забега, задумалась, есть ли способ улучшить показатели. Вряд ли увеличение нагрузки поможет существенно, следовательно, нужно было найти обходные тропки. Или хотя бы лазейку какую, если таковые вообще имелись. Так что на Суворова-младшего, в последнее время шумом белым слышащимся, она внимание не обращает, продолжая пальцами волосы перебирать, на голове вперёд опущенной. Мальчонка, ответа не услышав, рядом с ней плюхается на скамейку с краской облезлой, тоже вперёд наклоняется и руки в замок складывает, между разведенных ног свешивая. — Случилось чего? — для Марата, привыкшего изо дня в день видеть упорно тренирующуюся на коробке девчонку, было непривычно наблюдать совершенно иную картину. Её ведь ничего не останавливало: мороз, снег, дождь, гроза, собака соседская и докучливый Суворов. Она словно танк, пёрла вперёд, вразрез любому адекватному пониманию. А сейчас сидит поникшая какая-то, перед собой глядя. Кеды в земле выпачканные, в волосах травинки какие-то непонятные, та же история в складках рукавов засученных застряла. Марат руку осторожно в сторону тянет, цепляя пальцами обрубок некогда одуванчика, в вязке свитера застрявший и в сторону откидывает, на что девчонка даже бровью не ведёт. — Эй, — он её толкает легонько, только этим заставив Князеву встрепенуться, на пацанёнка взгляд переводя. — А? — прерываясь на разложении плана, как повредить что-нибудь в движке автобуса, Алёна на прилипалу смотрит непонимающе, первые секунды даже не узнавая, кто перед ней. — Чего? — правда, собирается быстро, брови нахмуривая автоматически, когда черты Маратовские чётче прорисовываются. Этого здесь только не хватало, чтоб окончательно день нынешний пошёл по адресу каждому понятному. — Ничего, — он за Князевой повторяет, как всегда это делал, чтоб позлить максимально, брови к переносице сводя. Дружелюбность всю на корню срубает, желваки под кожей злостью перекатывая. — Чё сидишь? Реветь будешь? — вообще-то Марат не видел ни разу, как странная девчонка плачет. Даже намёка на слёзы. Просто искренне не понимал, что ещё могут делать девчонки, кроме как плакать, смеяться и надоедать. Особенно в школе. Позавчера Регина, с параллельного класса, весь мозг ему выклевала. То портфель ей до школы помоги донести, то стопку учебников до этажа поднять. Печенье своё, сухое до невозможности, чуть ли не в рот насильно запихивала в знак благодарности, пока Лёшка стряпню девчонки нахваливал, это самое печенье перехватив. Суворов по этой причине сбежать и смог, потому что Регина на одноклассника своего отвлеклась, рукоприкладывательным способом донося до того, что пекла она печенье для другого человека. В общем все девчонки, в понимании Марата, были противными. Эта тоже, с отличием, что странная. И от этого интересная. — Ты откуда мысли такие гениальные выковыриваешь? — план по спасению собственной задницы отходит у Князевой на второй план, выдвигая в лидирующие позиции назревающую перепалку. Которая, возможно, как и большинство других закончится дракой. — В недрах запылившихся извилин? — А ты? В переулках, по кучам мусорным? — они со скамьи вскакивают одновременно, будто близнецы, действия друг друга отзеркаливающие, мышцы в теле напрягая. Больно. У Алёнки всё тело, после перекопки земли деревянной, ноет и тянет неприятно. К вечеру это особенно заметно становится, отчего она почти кривится, вовремя себя сдерживая перед пацаном надоедливым. Суворову тоже больно. От драки вчерашней, когда они с Разъездом сначала схлестнулись, не поделив что он уже не помнил, а потом ещё и от старших своих получил, поверх ран незаживших. Так что в голове звенело нещадно до утра сегодняшнего дня. Сверлят друг друга взглядами суровыми, грудь у обоих вздымается часто, кислород из лёгких по крови горячей гоняя. И, будто договорившись без слов, обратно на скамейку усаживаются. Только в этот раз по краям рассаживаясь, отделяя себя расстоянием максимальным, на которое способна лавочка дворовая: — Чё ты трёшься здесь? — первой молчание Князева нарушает, исподлобья на мальчонку глядя. Как-то обречённо и вымученно вопрос её звучит, чего Суворов-младший не сразу замечает. — Вообще-то это Универсама территория, так что трёшься здесь только ты, — справедливое замечание Алёнка мимо ушей предпочитает пропустить, потому что согласиться с правдивостью гордость не позволяет. — Тебя не гонят, потому что девчонка, а ты наглеешь уже, — от слов мальчишки губы Князевой усмешкой кривятся, припоминая, как «добрый и отзывчивый» глава Универсама деньги с неё стрясывал. Что-то не посмотрел он, что «девчонка» перед ним, поблажек и скидок не давая. — Я спросил, что у тебя произошло, а ты… — Тебе не всё ли равно? — не может удержаться, чтобы не перебить говорливого надоеду. Когда он чушь какую-то несусветную нёс, рядом круги наворачивая, проще было, нежели разговоры карикатурно-задушевные вести. — Иди, охраняй территорию «свою», Машка, — специально ёрничает, на эмоции мальчишку податливого выводя, так что в этот раз Марат с цепи первым срывается, кулаком мимо челюсти выпад делая. Смазанный удар в плечо Алёнкино приходится, со скамьи скидывает на землю прогретую, где клубком они катятся в сторону куда-то, желая ухватить лидерство в драке.       Князевой тяжелее, как ей кажется, она и работала, и с автобусом гоняла, и против мужика к тому же. Хотя Марата мужиком назвать с натяжкой можно было, сущности природной это никак не отменяло. Об очевидном преимуществе, в виде ребра сломанного, случайно узнаёт, когда кулаком проходится по диафрагме мальчишеской, стон звонкий с губ Суворова-младшего срывая. Инициативу перехватывает, сверху усаживаясь, на ноги брыкающиеся. Замахивается, глазами злобой кровавой окутанными глядя на мальчишку корчащегося, и останавливается в момент последний. Серьёзное у него что-то, раз он даже отбиваться не пытается, думает Князева, с пацанёнка слезая и за руку на себя с земли поднять пытается, так что тот пнуть её пытается, от боли резкой. Алёнка что-то про больницу говорит, про врачей, которых вызвать пойдёт, только Суворов её отдёргивает, держась за бок и сам поднимается не с первого раза. Меж обзывательств слышатся объяснения, что домой он пойдёт и помощь от оборванки ему не нужна, на что Князева ответно Машке в спину ругательств накидывает, выдыхая облегчённо. Уж дома-то ему точно помогут. У Марата родители хорошие, просто он, в силу возраста, не понимает этого. Пока. Пацанёнок площадку покидает, оставляя Алёнке мысль интересную обдумать основательно.

По переулкам, говоришь, она бегает?