Бошетунмай

Я ж на длинной на дистанции помру — не охну. Пробегу, быть может, только первый круг — и сдохну! Но сурово эдак тренер мне — мол, надо, Федя! Главное дело, чтоб воля, говорит, была к победе.

~ஜ۩۞۩ஜ~

      До нужной остановки, являющейся стартом в этом сюрном забеге, Алёна добирается нескоро. Всё ж с конечной путь неблизкий, а смена у дяди Толи и впрямь закончилась. Отвезти обратно он уже не мог. Бежать не пробует, голова начинает пульсировать больно, так что решает она пока повременить, в сгущающихся сумерках передвигаясь исключительно спешным шагом. Но, однако, молодец. Саму себя не похвалить не может, как всё-таки чётко точки отчёта выбрала в состоянии нестабильном. Хоть и звучит саркастично. По маршруту пятнадцатому, который в большинстве своём был прямым, это место было единственным с резким поворотом. Затормозится, скорость сбросит, на большой поток машин рассчитывать не стоит, но уже преимущество. Не зря всё-таки бродила по округам, высматривая и запоминая локации чудные. И останавливался аккурат напротив осточертевшей коробки, вернее тем местом, где она находилась, так что примерный план своих тренировок Князева уже видела. Сейчас же ей спать хочется, так что, после пары прогонов маршрута спринтерского, к подвалу родному идёт неспеша, обдумывая разговор с мужчиной странным, дыхание выравнивая. Это, значит, и есть старший какой-то, из Хадишевских. Ренат. Зачем в больницу приходил, да ещё персонально так? Его Алик этот, страх на скорлупу нагоняющий именем одним, прислал? Откуда доброта такая резкая, если пятью днями ранее её забить до смерти не считали зазорным? Только из-за того, что девочкой оказалась? Глупо как-то. Ещё это «Скажешь, Ренат разрешил». Князева аж останавливается, переваривая события произошедшие и только больше укрепляясь на мысли, что обучиться ей надо. Как можно быстрее, желательно. Чтобы у таких, как этот мужик, не возникало желания контролировать. Князевская сущность вольная, взращенная раскрепощённостью современного мира без жёстких рамок, а теперь ещё и напитываемая воспоминаниями детскими, не могла не сопротивляться. Ей не нужно было показать всем, что вот она «Я», классная какая. Ей не нужно авторитета среди мусора уличного или стражей порядков прогнивающих. Ей бы только жизни спокойной, хотя бы отдалённо напоминавшей бы прежнюю, в которой хозяйкой она сама будет. На возвращение не надеется, осознавая, что застряла здесь навечно. И почему-то безнадёга эта обречённая, вместо истерик слёзных, злостью нутро наполняла, которую Князева скрывать пробовала.       В помещении подвальном тихо. Только свет горит и из коморки, спальным местом для Алёны являющимся, копошение какое-то сдавленное слышно, со стонами хриплыми. И она даже, грешным делом, успевает в мыслях пошлых искупаться, когда видит Кащея, на диване распластанного. Он как-то выгибается неестественно, глаз не открывая и улыбается дёргано. Головой крутит, отчего кудри по спинке диванной размётываются, замирая. Князева останавливается резко, ощущая волну холода, окатывающую всю её страхом ледяным, от поясницы до черепушки разбитой, к стенке отшатывается. Понимает уже, чем занят лидер Универсама, чей сгиб руки точка крохотная украшает рубином уродливым. Дверь спасительная совсем близко находится, руку только протяни, по ступеням немногочисленным поднявшись, да только тело будто задеревенело. Не поддаётся командам простым, так и оставляя девчонку в тени реальности, для парня, сейчас, недоступной. Она по стене оседает бесшумно, голову больную ладонями обхватив, сдавливая слегка. Пульсирует внутри мысль навязчивая, рот сушит воспоминаниями неприятными, которые забыть никак не получается.

Ей сегодня шестнадцать исполнилось. Невеста, самая настоящая, говорили взрослые. Сама Князева так не считала, выжидая на лавочке у подъезда возвращение Артёма. Он ей обещал дать поиграть на компьютере в нашумевший хит про охотника на демонов. Графика там, конечно, так себе. Это всё же лучше, чем к новому учебному году готовиться, в ожидании матери, которая в город уехала. Как она сама выразилась, лукаво глянув на дочь, за подарком. — О, Кнопка, — высокий и худой. За год довольно сильно скинул, вызывая волнение, от которого он отмахивался. Красивые глаза голубые серостью подёрнулись, скулы высокие острее стали и волосы пшеничные, будто солнцем сожженные, беспорядочно растрепались, но эта неряшливость лишь добавляла парню шарма. Тёмка рядом с девчонкой плюхнулся, отчего деревяшки старой скамьи задребезжали, закидывая руку той на плечи. Приобнял, вызывая улыбку неосознанную. Слукавила, если бы сказала, что старший ей не нравился. Когда маленькая была, то восхищалась «крутостью», как защищал и вступался. Ситуаций таких, правда, по пальцам пересчитать можно было, но они были такие яркие, что на всю жизнь в сознание девичье впечатались. Постарше став спорить с ним очень любила, по любой мелочи. Он и подсадил Князеву на видеоигры, позвав как-то поиграть вечером в, тогда ещё недостижимую мечту многих, дендик. А прошлым летом она, кажется, влюбилась. Главное поняла это по до тупого простому способу: к Алине, девушке старшего, она молча ревновала. Физически больно было смотреть, как она обнимает его, как целует в щёку, смеясь. Князева, в такие моменты, старалась ускользнуть куда-нибудь подальше, отвернутся, отвлечься. Всё что угодно, лишь бы не видеть. Алина и в кругу друзей вопросов не вызывала, к ней даже относились по-особенному. И рада была Князева несказанно, когда расстались они полгода назад. Да, рада. Рада. Не подходит она Тёме. — Чё со всеми не гуляешь? — и он мотнул головой в сторону компании одногодок именинницы, что гудела у соседнего дома, распивая пиво. — Тебя жду, — взглядом по фигурке девчонки проходится, улыбаясь мягко. Зря она от платьев отказывается, которые идут ей ещё с малолетства. Сразу какая-то аккуратненькая становиться, маленькая что ли, беззащитная. Ну, подумаешь, пухленькая. Так ведь ей идёт. И личико круглое, и животик выпирающий из-под пояса широкого на талии. Хорошенькая девчушка. Пока хабалисто вести себя не начнёт, пацанам с района подражать пытаясь. — Тём, поиграть обещал же, — из мыслей она его быстро вылавливает, заставляя в глаза большие заглянуть. Яркие и блестящие. Счастьем светящиеся, даже в самые плохие дни. Артём знал, как Князевой от матери порой доставалось. Всё же интернат хорошего на психику детскую не оказывал, отчего Василина Михайловна, порой, напоминала человека с раздвоением личности. Одна — добрая и ласковая женщина, со взглядом мягким, да голосом сладким. Всегда накормит, выслушает, отогреет. Вторая — злая и холодная, обиженная на весь свет из-за судьбы нелёгкой. Истеричная, дёрганная, агрессивная. Отхлестать тапком или ремнём, нет, это были лишь цветочки. Она дочь на горох ставила, отчего на коленках синяки мелкие оставались после. Секла шнуром от магнитофона, так что крик дикий у Артёма ещё с неделю в ушах стоял, шлангом от машинки стиральной. Один раз, сдуру конечно, в голову ей связку ключей увесистую кинула, да так сильно, что у Князевой кровь проступила, что парень самолично заметить успел, прежде чем женщина в объятиях дрожащих дочь не скрыла. От глаз любопытных. Об остальном он узнавал случайно, от шушукающихся бабулек или слишком болтливых коллег матери девчонки. Его-то мать не трогала, отец тоже в наказаниях демократичен был. Лишаешься карманных, на неделю, и точка. А так, всё равно им было, что сын вытворяет. — Тё-ём, — захныкала Князева, за футболку его дёргая. — Пойдём, игроманка ты моя, — девчонка со скамьи тут же подскочила, чуть ли не в ладоши хлопая и вприпрыжку за парнем поскакала. В комнате, достаточно большой и просторной, их трое — он, она и неуёмный интерес. Князева на стуле ёрзает от нетерпения, когда парень её ближе к столу пододвигает вместе с предметом интерьера, сверху нависая. Клацает по кнопкам клавиатуры быстро, пароль вбивая заковыристый. Его Артём сразу же поставил, как ему технику купили. Чтобы у чересчур любопытной матери возможности не было залезть, как в карманы, например. Мышкой щёлкает по иконке пиксельной, отчего картинка на мониторе чёрным квадратом сменяется. На голове девичьей наушники массивные устраивает, отчего она оборачивается, улыбку довольную не пряча. Сам отходит, падая в кресло большое, что позади стоит, в мысли свои погружаясь под восхищённый шёпот девчушки. На едва различимый стук в дверь Князева внимания не обращает, поглощенная процессом игровым и звуками в наушниках, после которого в комнате ещё один человек оказывается. Он с Артёмом рукопожатием обменивается, колкий взгляд на макушку девичью кидая. — Всё таскается? — Вадик челюсть даже стискивает, неприязнь свою скрыть не пытаясь, на что Тёма ближе подходит, закрывая собой играющую девчонку и заставляя парня поумерить пыл. Он взгляд в сторону отводит на секунду, возвращая его на друга тут же. Руку во внутренний карман джинсовки суёт быстро, показывая кусок шприца и колбочки с жидкостью понятной. — Ты ебанулся? — Артём друга за кисть хватает, сжимая сильно от злости накатывающей, так что тот только глазами распахнутыми глядеть на него может не моргая. — Тебе русским языком сказано было сюда не приносить, — шипит шёпотом, внимание девчонки соседской не привлекая, а у самого взгляд так и падает на полиэтилен торчащий. Ноет в сознании мысль приятная, губы желанием сушит, отчего парень на автомате их облизывает. Дыхание, за сердцем обрадовавшимся, поспеть пытается, учащается до вздохов коротких. Вадик перемену настроения друга замечает сразу, усмехается нервно, снова на спину девчонки взгляд кинув беглый, пока его к двери не толкают грубо. — В ванну иди, ща подойду, — Вадик кивает согласно, радостно, словно собачонка, комнату покидая. Добился всё-таки своего. Хотя, Артём и без его бы помощи к наркоте вернулся. Не сейчас, так позже, но вернулся бы. Ладонь большая, с лицо Князевой размером, на макушку ей опускается, заставляя дёрнуться и голову поднять кверху, ухо одно от наушника освобождая: — Я уже первого босса убила, — на щеках румянец от волнения, глаза, казалось, ещё больше заблестели. Делится восхищённо достижением своим, в ответ улыбку скомканную получая. — Со вторым тяжелее будет. Как дойду, поможешь? — Конечно, — он волосы мягкие ворошит легонько, пальцами перебирая локоны податливые. — Покурю только, ага? — Ага, — в тон ему кивает Князева, обратно к битве с монстрами возвращаясь. У него сомнений не остаётся, когда дверь, на петлях старых расшатанных, за спиной захлопывается, оставляя парней в помещении ванной комнаты. В жар бросает от одной только мысли, когда Вадик ему шприц заполненный протягивает и жгут, который Тёма затягивает уверенно. Пальцы помнят ещё, как делается это. От холода металлической иглы, проходящей сквозь кожу тонкую, ноздрями воздух спёртый втягивает, глаза прикрывая не до конца. Следит, как жидкость тёмная из пластмаски в вены перекочевывает, разливая в теле волнение приятное. Горло сдавливает секундно, сглотнуть заставляя, пока друг те же манипуляции проделывает, не брезгуя одной иглой ширяться. Это вон Тёма, сука, с кровью голубой походу. Только «чистые» шприцы жалует, не помня, что на отходах жёстких какой только хернёй в себя не тыкал, лишь бы дозу организм получил. Предложение отправиться куда-то, куда он не расслышал, Артём воодушевлённо принимает, забывая о наличии девчонки в комнате. Не до неё. Всё сознание, все мысли только эйфорией заполнены, сил придают, неся тело податливое на новые приключения. Только на улице, встретившись с ещё парой пацанов и обсудив действия, он понимает, что хату они идут обносить. Не тревожит внутри ничего и не откликается совестью выброшенной. В крови адреналин лишь играет, дыбит вены, разнося по клеткам искусственное счастье. Умело всё делают, хоть и прыскают то и дело от смеха идиотского, быстро дверь вскрывая, вынося всё, что под руку попадётся. Грузят в машину одного из приятелей, который, в отличии от большинства, ни под чем не находится. Хозяева в отъезде, бабки, у подъезда обычно прописанные, на концерте каком-то, что местным ДК организован, да и рабочий день в разгаре, так что никто им не препятствует. В комнату он уже без Вадика возвращается, запыханный, но довольный. На то, сколько времени прошло, даже внимания не обращает. Да и солнца, за горизонтом скрывающегося, не замечает. На привычное место падает, от мягкости по телу разливающейся глаза закатывает, проваливаясь в пустоту под клацанье пластика. Снова спокойно, снова мысли дурные не преследуют, давая такое необходимое умиротворение, отчего он даже позволяет себе улыбнуться, когда рука маленькая на щёку мокрую опускается. Артём дёргается пугливо, глаза распахивает, с глазами родными взглядом сталкиваясь. Увиденному не верит, вперёд поддаваясь порывисто. — Ты чего? — не отвечает, к ладони её лоснится, словно кот уличный, жмурится от тепла приятного, выше градусом чем его собственное тело. Поверить не может, что вот, вернулась она и сейчас так ласково по щеке гладит, будоража сокровенные воспоминания. — Тём, — взгляд девчонки на сгиб локтя падает, где отметина свежая всё ещё виднеется, заставляя в сознание, весёлостью отравленное, закрасться мысли мгновенно задушенной. Хочется скрыть от глаз этих светлых поступок свой низкий, только рукав футболки короткий. Не дотянется. Это открытие почему-то веселит парня, улыбаться заставляет. Каждый раз, каждую встречу оправдываться перед ней пытается. Сейчас даже, когда очевидно всё. — Плохо? — хрипит ей неслышное «очень», талию мягкую обхватив и ближе притягивая, отчего девчонка руками в грудь его упираться пытается, глазища и без того большие распахивая смешно. Для него, по крайней мере. Силком на колени к себе усаживает, борясь с сопротивлением бесполезным. Не понимает, чего это девчонка его так отбрыкивается яростно. Будто чужие они друг другу. Специально руку, в которую кололся, за спиной её прячет, пальцами больно кожу сдавливая. Чтоб не вырвалась. — Плохо, — дразнит повтором, второй рукой за подбородок её ловит, оставляя миллиметры несчастные между лицами. Первый раз едва касается губ пульсирующих, горячих, отвлекаясь, чтобы взглядом бегающим оценить реакцию девичью. Алинка его, замирает секундно почему-то, заставляя сердце забиться в ритме бешенном от близости желанной, и за вторым поцелуем тянется уже сама. Неумело так рот открывает, дрожит вся, отчего он в губы ей улыбается, по спине, выгнувшейся навстречу, ладонью поглаживая. Как будто после расставания у неё никого не было, что она разучилась. Только волосы отросли больше, запуская пальцы в косу плетёную, чтобы резинку стянуть, думает Артём, в россыпи мягких локонов утопая. Пахнет по-другому, молочным чем-то, как ириска. И снова, от догадок своих бредовых, смешок выпускает, на щеке касание невесомое оставляя. Ниже спускается, на шею бледную, взглядом цепляя венку пульсирующую и на ней поцелуй смятый оставляет, рваный вдох краем уха улавливая. Почему раньше она не приходила? Он ведь десять раз пожалеть успел, что отпустил тогда. Признаться себе, что за привычку пагубную девушка из жизни его исчезла, Артём не мог. Вернее, сознание каждый раз выставляло всё так, как будто нет у него никакой зависимости. Он ситуацию под контролем держит, вон, даже побочек никаких нет. Только Алинку такие доводы почему-то не успокаивали, всякий раз до слёз доводя одним только видом своим, от «друзей» когда он возвращался. — Я так соскучился, Алин. В комнате вдруг воздуха будто не остаётся, только для неё одной, так что девчонка выдохнуть боится. Чувствует себя фигуркой керамической, дешёвой самой, которую с полки уронили, случайно локтём задев. Так же легко вдребезги разбивая. Заплакать хочется, а лучше зарыдать в голос, крича, что никакая она не Алина, что не предательница какая-то сбежавшая, только слов нет. Да и слёз, вроде как, тоже. Ей вообще плакать не положено, зря с пацанами, что ли, вошкалась всё детство, которые эту «ерунду бабскую» на корню обрубали. Она даже прикосновений горячих к коже открытой губами влажными, не чувствует. Кончики ушей только, к которым вся кровь в теле будто приливает моментом, алым мигать начинают. От стыда накатывающего. Провалиться бы сквозь землю, прямо здесь, вот в этой вот комнате. — Не надо, — влюблённость наивная, что так идеализировала образ старшего, вмиг испаряется, когда осознание приходит, что за другую её принял. Не плачет стойко, отпихивая от себя парня разгорячённого, чьи прикосновения желанные, сейчас хуже железа колённого становятся. Выжигают на теле клейма противные, от воспоминаний которых не отмыться будет. — Тём… — то, как имя его она выдыхает сдавленно, в голове ассоциации странные вызывает, на два голоса расщепляясь. Артём голову поднимает, улыбается лицу любимому, что дребезжать начинает, как картинка некачественная. Ломает уголок губ парня, смывая морок ядовитый, от улыбки и следа не оставляя, вместо этого хмуриться заставляя. Видит перед собой черты лица до боли знакомые, родные, с последними пластами краски засохшей открывающиеся сознанию отравленному человеком, которого он меньше всего ожидал увидеть. — Очнись, пожалуйста, — упускает тот момент, когда ближе она становится, добровольно лицо своё к нему склоняя. По спине холод проходится, в чувство приводя моментально. Словно ведром воды ледяной облили. — Чёрт… — голос хрипит неестественно низко, когда на щеке влажность инородная чувствуется, скрывая в себе смесь слов и эмоций невысказанных. Ну конечно. С чего бы Алине возвращаться, усмехается самому себе парень, стараясь сердце заходящееся истерикой успокоится. Противно от себя становится, от ситуации. Жалеет, что вообще вернулся. Он вперёд наклоняется слегка, пряча жалкость свою, солёностью вылившуюся. Рукой второй, что на талии, девчонку с себя стянуть пытается, когда запястье она обхватывает, заставляя голову опущенную поднять. Князева слёз старшего никогда не видела и так удивительно это было, что в сердце чем-то ноющим отзывалось, неправильным. Будто не должен он так делать, будто страшное это что-то, с чем один он справиться не сможет. Может, поэтому убежала Алинка? Испугалась, что не справится с «таким»? С запястья руки на лицо его перемещает, утирает слёзы непрошенные, обнимает зачем-то, только больше вины ему добавляя, так что злость закипает. — Уходи, — Князева вздрагивает всем телом, продолжая прижиматься. Головой мотает из стороны в сторону, мыча отрицанием в шею крепкую, что поможет ему, всё-всё сделает, что он скажет, а Тёмке от жалости её так тошно становится, что он рывком руки с себя девичьи скидывает, как куклу, по бокам схватив поднимает, на пол отпуская и встряхивает. Чтобы в себя наконец пришла. — Дура малолетняя. Не надо тебе это, не понимаешь что ли? Вали! — стакан какой-то, что на столике кофейном стоял уже хрен его знает сколько дней, в сторону прижавшейся к стене Князевой кидает, так что разлетается тот россыпью осколков переливчатых. Раздражает и лицо это, с отпечатком беспокойства, и сама она, и он. Контролировать ничего не может, отчего рассыпается всё вокруг, стоит только прикоснуться. Князева дёргается в его сторону, с фразой какой-то идиотской, которая мимо ушей пролетает. — Да уйди ты уже! — шаг угрожающий в сторону её делает и только тогда она за дверь юркает, оставляя его наедине с собственным безумием. А чтобы точно не смогла вернуться, дверь на замок запирает, лбом упираясь в поверхность древесную. От стука барабанящего по ту сторону смеяться начинает, совсем в реальности теряясь. Ну что за девчонка непонятливая…

      У Князевой веки тяжелые, команде подняться не поддаются, вырывая из царства Морфея в грязную и ужасную реальность. Видать настолько устала, что её прямо у входа сморило, на полу холодном оставляя сидеть. Носом запах странный подмечает, хмурится, глаза открывая. — Бу, — от испуга, да спросонья вдобавок, в стенку за спиной вжаться пытается, от Кащея улыбающегося отползая хоть куда. Сейчас он, сидящий на корточках напротив, как труп вчерашний счастьем наркотическим накачанный, выглядит свежо. Наверное, даже лучше самой Алёнки. — Отморозить себе всё решила? — глаза кофейные девчонку бодростью одаривают благосклонно, пока она поднимается с пола холодного, попутно штаны от сора отряхивая и за мужчиной плетётся неспешно. В знакомую коморку. На диван косится, вспоминая картинку недавнюю, отчего передёргивает незаметно её, так что на край Алёна присаживается опасливо. От внимательного взгляда это не ускользает, но Кащей молчать предпочитает, в кружке алюминиевой бурду, под названием «чай», заваривая неспешно. На столик ставит, придвигая к девчонке ближе и за тем, как к губам она металл приближает, наблюдает, сам глоток большой делая из такой же посудины. Не торопится Алёна, греет пальцы озябшие, носом над паром водит. Смотрит не на мужчину, а словно сквозь него, дуя мимо кружки дымящейся, а сглотнув, обратно на стол ставит, так и не притронувшись. Голова больная вспомнить не может, передаются заболевания наркозависимых через предметы бытовые или нет, поэтому она перестраховаться решает, заодно заметку себе делает диван проверить позже. Мало ли. — Что такое, величество? — ёрничает Кащей, ногу на ногу закинув. Понимает, примерно, что свидетелем возможным девчонка стала выходки его необдуманной. Оттого дёрганная такая. Только вместо злости веселит его реакция. — Брезгуете-с с отбросами уличными хлеб делить?       Князева агрессию весёлую, завуалированную, чувствует, которую мужчина скрыть не особо-то и пытается. Внимание не заостряет, в кошмаре ночном вариться продолжая. До сих пор забыть не может. В первое время она себя ругала сильно, злилась на характер слабый. Верила, что если бы настойчивей немного была, то смогла бы Тёме помочь, вместо того, чтобы голову в песок спрятать испуганно. Отвернуться, как все, было легче. А потом, года два даже не прошло, как Князева узнала, что посадили Артёма. За убийство. И если бы это от самообороны было или между пацанами потасовка какая-то, она бы поняла. Со скрипом, с убеждениями себя самой, но поняла бы. А тут… Забавы ради. Они с Вадиком на мопеде под кайфом катались, горланя на всю улицу песни голосами срывающимися. Кто не согласен был с репертуаром ночным избивали, в какой-то момент биту где-то раздобыв. Ею и убил мужика какого-то, с работы возвращающегося, когда мимо проезжали они на полной скорости. Даже не остановились, да они даже не подумали, что смертельным удар оказался, оставляя остывающее тело в канаве какой-то. После этого на уход Алины она другими глазами посмотрела. Только сейчас поняла, что девушка всё правильно сделала. Злилась, но понимала, а всё равно… Скажи ей сейчас, спустя пятнадцать лет, что нужна она ему, что есть способ излечить зависимость убивающую, не задумываясь бы бросилась помогать. Не могла из сердца образ родной вырвать, готовая с любыми трудностями мириться. Ей не привыкать. — Даже не ответите, сударыня? — голос Кащеев вновь в реальность возвращает, от стены взгляд отрывать заставляя. Она на лицо это улыбающееся смотрит, неосознанно параллели проводя между этими двумя, очевидную схожесть подмечая. Только в зависимости. Во всём остальном Кащей на Артёма вообще непохож был: отвратительный, грубый, злой, жадный, хитрый, эгоист. В нём, казалось, всё плохое, что на свете белом есть, собралось, скомковалось, формируя личность уродливую, к которой жалости не испытываешь. Лишь отвращение. Лучше бы его на улице забили, чем мальчишку Ералаша в недалёком будущем. Он только и может, что жизнь свою пропивать, а мальчишке жить да жить, бабушку, вон, радовать покупками, например. Урод, самый натуральный. У него на всё и на всех ценник имеется, сволочь продажная. В лицо она бы вряд ли сказала подобное, храбрости бы не хватило, зная что уголовник перед тобой, самый натуральный. И причина для этого у Князевой была веская, не с пустого места мужчину она ненавидела всем своим существом. Злилась на него сильно, что в положение безвыходное уже дважды поставил, из-за которого в опасности смертельной она оказывалась не раз, будто ничего человеческого в Кащее не осталось, оттого и желала ему, мысленно, всего самого «наилучшего». — Не люблю крепкий чай, — и грязь. Вроде тебя. Имей Алёна авторитета больше или хотя бы навыки какие, она бы, наверное, так и закончила предложение. Однако сейчас Князева своё шаткое положение осознавала, как и зависимость от благосклонности Универсама, поэтому не лезла на рожон. Сказать-то что угодно можно, только потом отвечать придётся. Мужчина ей хмыкает, допивая содержимое своей кружки и ставит ту на столик, на ноги поднимаясь, так что девчонка повторяет действие. Ей тоже уходить пора, она перед больницей побегать ещё хотела. — Где пропадала? Поди, с неделю тебя здесь не наблюдали, — пальцами длинными, костлявыми, ворот плаща поправляет, взгляды короткие на Алёнку кидая, которая на месте топчется. — А что? Соскучились? — она в лицо мужское прямо смотрит, хоть и боится, глаз не отводя. А он, как и сейчас, усмехается только, рукой второй по карману шаря в поисках сигарет. Отвечать не торопится, если спрашивает значит знает что-то. — Очень, — спичками по коробку чиркает, не стесняясь в помещении закуривая и дым специально едкий в лицо маленькое выдыхает. — Заступники, слышал, появились у тебя, — в тоне ровном Кащея раздражение едва заметное проскакивает, которое Алёнка не замечает даже, из подвала следом за ним выходя. — Под Хадишевским теперь ходишь? Переклинивает внутри что-то, дёргает губы усмешкой истеричной, стоит слова знакомые услышать, от которых противно становится. Вновь мусором себя ощущает, вещью какой-то, из рук в руки передаваемой: — Ходить только под себя можно, когда организм отказывает, — с карими глазами взглядом сталкивается, стойко выдерживая пытку безмолвную, пока щурится он, сигарету докуривая. Князева, в силу эмоций, не замечает, как плечи Кащеевы опускаются, расслабляясь, ответ неожиданный, но приятный, услышав. — Мне пока только голову пробили, в силах до отхожего места дойти. — Вот именно, что «пока», — ей кажется это или снисходительным взгляд ненавистный становится у стоящего напротив. Вздыхает картинно, словно роль на сцене театра отыгрывает. — Не появилось желания пожаловаться? — мотает головой отрицанием, на которое улыбаются ей глаза карие. Ослица упёртая. Не высказывает ей, что спрашивали с него уже люди серьёзные, от этого Кащей ситуацию изнутри знает. Так же, как и Князева, интереса Алика к персоне девчонки не понимая. Предположения только делать может, руководствуясь информацией, которую на руках имел до этого. К тому же, ему ссоры с лидером Хадишевских ни к чему были, так что он быстро согласился с обвинением в лицо прилетевшим, но упомянул, что их скорлупа границы перепутала, девчонку на территории Универсама загасив. Тут уже косяк Хади Такташ был, от которого Алик даже не подумал отпираться, отдавая мальчишек на растерзание враждующей группировке, а Кащея такой расклад очень даже устраивал. Ведь теперь у него вариант был не только доход пассивный с девчонки иметь, но и что поинтересней в отношении лидера Хадишевских. Кащей такие темы быстро замечал, ещё в зачатке, будто чувство шестое у него имелось, выявляя слабости противников. Поэтому Универсам продолжал на плаву держаться, пока мужчина в трипах наркотических забывался, включаясь только в крайне опасных ситуациях.       Бегать у Алёнки плохо выходит. В голове то и дело пульсирует, картинку перед глазами смазывая. Упёртости девичьей это не умаляет. Она круги наворачивает один за другим, не замечая вокруг ничего и никого. — Эй, — в каких-то своих мыслях утонув, Князева вскрика со тороны не замечает даже, продолжая ногами снег топтать. То ускоряясь, то сбавляя темп. — К тебе обращаюсь, ты! — слышит реальность, но оборачиваться не торопится, позади себя шаги лёгкие спиной ощущая. — Слышь, девка! — этот кто-то назад Алёнку дёргает, заставляя головой перебинтованной мотнуть. — Слышь! — от болезненных ощущений морщится, повторяя слова преследователя и только сейчас замечает лицо с подсохшими следами царапин. — Девку в борделе увидишь. — Где? — на непонимание на лице парня Князева и сама глазами хлопает, молчание между ними удерживая. Недолго, правда, так как Суворов та ещё «болтушка». — Я это, ну, — мнётся мальчонка, ладонью по затылку бритому водя нервозно. — По тебе ж не видно, что ты девчонка, — второй ладонью на Алёнку указывает, линию в воздухе от головы до ног проводя, как бы говоря за весь образ в целом, отчего она фыркает. Заправляет пальцами кусок бинта, из-под шапки выбившийся, куртку дёргает, на плечи надвигая и подбородок вздёргивает гордо. В отличии от старших или тех, кто возрастом с ней наравне был, она с малышнёй уверенней себя чувствовала. Оттого могла наглости добавить, дерзнуть, где в обычной ситуации промолчала бы. — Короче, — мальчишка в сторону отворачивается, видимо, с силами собираясь. — Без обид? — и руку ей протягивает, на что Князева глазам своим не верит, но ладонь жмёт, силы вкладывая на максимум. Чтоб не думал, что она слабачка какая. — Конечно без обид, Машка, — по плечу его свободной рукой бьёт слегонца, злость неприкрытую на лице Суворова замечая сразу же. Как и кулак сжатый, в воздух взметнувшийся. — Нельзя! Контуженных не бьют! — руку свою из рукопожатия вырывает быстро, на шаг назад отпрыгивая ловко, словно кошка. В сторону Марата щерится зло, ответно кулаки сжав, но мальчишка под ноги только сплёвывает и махнув на сумасшедшую рукой, разворачивается, с площадки уходя. — Правильно! А то ходят тут всякие, заниматься мешают порядочным гражданам! — Князева грудь вперёд выпячивает, на носочки приподнимаясь, чтобы выше казаться, в спину врага «поверженного» угрозу необоснованную кидая. Бахвалится, до того момента, пока Суворов назад не оборачивается, грозный взгляд ответно кидает, который Алёнку шею в плечи втянуть заставляет. Она на пятках разворачивается, как гвардеец, возвращаясь к бегу размеренному, пока на спине, в районе лопаток, печёт неприятно. От взгляда тяжёлого, подаренного Суворовым-младшим.       До больницы под вечер только добирается, весь день пустив на тренировки. Сегодня ей даже псина не помешала, отчего Алёнка, с перерывами недолгими, вокруг коробки дорожку спрессованную вытоптать успела. Падала несколько раз, от головокружения, так что теперь колени синяки пятнистые украшали. Под штанами всё равно незаметно. Её это не расстраивало. Расстраивало состояние, которое улучшаться не хотело. На посту Анна Сергеевна, пока ещё бодрая, с дедом каким-то спорит, пытаясь доказать что-то. Девчонку подошедшую не замечает, в бумажку желтоватую пальцем тычет, на что дед ей кряхтит недовольством. Не понимает, почему домой его не отпускаю, уже второй месяц в больнице держа. Князевой интересно со стороны наблюдать, как дочкой медсестру дедок кличет ласково, все аргументы ей приводит, чтобы стены медицинского учреждения покинуть. Только непреклонна она. Инсульт, даже незначительный, который старик ещё и на ногах перенёс, смену отработав сторожем, без последствий для организма не проходит. Так что лежать ему, как минимум, до завтра, когда врач лечащий придёт. — Саттар Тахирович, драгоценную вашу верну после выписки, — строго наставляет женщина насупившемуся дедку, пряча в ящик стола, с замком надёжным, бутылку полупустую, наполненную жидкостью вполне понятной, на что девчонка смешком давится. — О, Лёнчик, — улыбается медсестричка ей, обратно к деду обращаясь. — Идите в палату. Не скажу ничего врачу вашему, если вести себя хорошо будете, — старик женщине кивает нехотя, разворачиваясь и шаркающим шагом в сторону палаты идёт. — Пойдём, перевяжу тебя. В процедурке неприятно прохладно, пахнет хлором и озоном. Второй запах от страшного на вид агрегата исходит, который для профилактики заболеваний служит. Вроде кварцевания, когда вокруг большой лампы ставили кругом детей, на глаза надевали очки специальные и так загорали. Восполняли недостаток витамина «Д». Анка Сергевна что-то хлопочет, подготавливает поднос железный, с бинтами и марлевыми салфеточками. Там же растворы разные, мази какие-то, пахнущие странно. — Как себя чувствуешь? — стоит Князевой шапку с головы стянуть, как женщина развязывать растрепавшуюся перевязку прошлую начинает, попутно закидывая девчонку вопросами. — Соблюдаешь лечение? Отдых, питание, — на слове «питание» девчонка только смешком давится, припоминая свой последний приём пищи в виде дольки апельсина. Как-то не получилось ещё поесть нормально. Последний слой бинта спадает с головы Князевой, оставляя на ране только кусочек марлевого квадратика, пропитанный кровью запёкшейся. Женщина первый раз снять пытается его, слыша шипение сдавленное и тактику меняет, поливая марлю перекисью, пениться которая начинает нещадно, по виску ошмётками желтоватыми капая. — Это ж с какой ненавистью бить надо, чтобы так… — Алёнка глаз один прищуривает, чувствуя влагу пахучую по лицу спускающуюся. Уже не больно, даже не неприятно. Отходит марля легко, открывая рану неглубокую, которую медсестра обрабатывает быстро и чётко. Стирает всю грязь вокруг скопившуюся, кровь проступающую неспешно. Промакивает, мазь на салфетке марлевой прикладывая, холодок от которой Князеву дёрнуться заставляет. — Больно? — девчонка мычит отрицательно, ждёт послушно, когда закончит медсестра с процедурами нужными. На голову шапку тут же натягивает, пряча ранение позорное. — Быстро вы, — вместо благодарности улыбается Алёнка, с кушетки скрипучей поднимаясь. Тяжело, почему-то, «спасибо» элементарное из себя выдавить. — Давай хоть чаем тебя напою, — на такое предложение девчонка соглашается с большим удовольствием, следуя за женщиной в комнатку небольшую, специально для персонала обустроенную. Небольшой столик, парочка стульев, раскладушка собранная, подле которой матрас скрученный лежит со всем нужным внутри. Сама женщина отходит куда-то, возвращаясь минут через десять с чайником горячим. По кружкам кипяток разливает, из маленького керамического чайничка заварки добавляя. Другое дело, не то, что Кащей с утра предлагал. Тут кружечки аккуратные, чистые. Из сервиза какого-то в горошек смешной. В вазочке простенькой печенье пахучее, от аромата которого у Князевой желудок вой надрывный издаёт, заставляя женщину сначала встрепенуться испуганно, а после рассмеяться мягко, ближе к девчонке сдобу пододвигая. Она первую печенюху хватает воровато, целиком в рот засовывая, так что щёки растягиваются и чаем горяченным запивает, даже не обжёгшись. Привыкла кипяток хлебать наскоро, из-за перерыва обеденного в жизни прошлой. — Горе луковое, — медсестричка, щёку рукой подперев, на девчонку смотрит сочувственно, то и дело воды подливая в кружку стремительно пустеющую. Не жалко ей, как и печенья, которое из кондитерской пару дней назад принесла она. — Анна Сергевна, — проглатывая скомкавшуюся в кусок большой сдобу ароматную, Алёнка на женщину смотрит, сытость наконец-то ощущая явственно. — А что за друг-то? — та девчонку поначалу не понимает, брови хмуря, но потом вспоминает о посетителе странном, который совсем ей не понравился. — Мне-то откуда знать, — себе кипяточку подостывшего наливает, капнув заварки для цвету. — Неприятный и возраста не твоего. Лет на десять старше, — взгляд на окно переводит за спиной девичьей, пытаясь деталей больше вспомнить. — Так и не скажу ничего. Он на плечи халат накинул, но я бы его с врачом никогда не спутала. Глаза у него колючие, такие только о себе думают, — старший, со взглядом колючим, друг брата вымышленного. — Сказал, как услышал о происшествии страшном, так сразу в больницу приехал. Ой, точно, — медсестра встрепенулась вдруг, отхлёбывая чаю глоток, горло смочить. — На машине же он был. И добавил ещё, почти в окошко ко мне влез, что если деньги какие на лечение требуются, он хоть сейчас отсчитает. Пачку во-от такую достал, еле отмахалась от окаянного, — женщина, для демонстрации, пальцами показала плотность пачки денежной, руку на сердце кладя. — Лёнчик, неужели ты с бандитами как-то связана? — Алёнка ей, на такое заявление, только улыбнуться может скомкано, губы скрывая чашкой с чаем остывшим.

Старше лет на десять, друг какой-то мутный, машина есть и деньги водятся. Что за зверь? И почему не объявился до сих пор, как выписали её?