Бошетунмай

Пока я ходить умею, Пока глядеть я умею, Пока я дышать умею, Я буду идти вперед.

~ஜ۩۞۩ஜ~

      Рассматривая растянутые коленки на штанах, что она держала перед собой, Князева размышляла. Если так подумать, то без документов её вряд ли куда-либо возьмут. На тот же завод или в магазин. Хотя ей вообще было всё ещё истерически смешно с ощущения безнадёжного существования в этой вселенной, но как человек взрослый и, как-никак состоявшийся в жизни, она старалась держать себя в руках. Первые, особо стрессовые дни, Алёна вроде как выплакала, разгрузив паникующий мозг и сейчас более-менее трезво могла выстроить план действий.       Пока что единственной проблемой было полное отсутствие знаний местности, натягивая штаны прямо поверх пижамы, думала девушка. Длинные, сухо констатировало сознание, стоило ей выпрямиться, так что она поспешила пару раз подвернуть штанины вовнутрь. Держалось неплохо, даже когда Князева попрыгала на месте пару раз, чтобы точно удостовериться в крепости сооружённой конструкции. Резинка, вшитая в пояс, не давала спортивкам свалиться даже при активных действиях, так что следом девушка натянула свитер, рукава которого оказались так же длиннее её рук, отчего пришлось закатывать и их. Волосы из плетения окончательно разметались и, за неимением элементарной расчёски, Алёна быстро, насколько могла себе позволить, расчесала их руками, стискивая помятые пряди тугой косой. Которую, болтающуюся кончиком у нижней границы ягодиц, так же заправила в штаны, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. А заодно надвинула шапку пониже, к самым мочкам ушей. Следом на босую ногу были натянуты противные колючие носки, как в детстве, в котором Князева терпеть не могла эти вездесущие иголки, всякий раз проверяя грубую шерсть на наличие застрявших внутри опилок или чего похуже. Тяжёлые кеды, тридцать девятого размера, легко уместили в себе стопы тридцать шестого с хвостиком, как обычно говорила мама, с боем выискивая крохотную обувку на местом рынке, отчего пришлось придавливать грубую ткань ближе с помощью шнурков.       Кинув взгляд на часы, которые как нельзя кстати в подвальной «резиденции» Универсама имелись, навскидку определив утреннее время, Алёнка юркнула в большую куртку, выходя на улицу. Привыкнувшее к теплу лицо тут же обдало крутым морозом, заставляя рвано выдохнуть.       Пейзаж перед глазами был, скажем так, удручающим. Ни тебе привычных супермаркетов, ни детских площадок в их современном понимании, ни какой-либо другой инфраструктуры, пестрящей обилием неона или хотя бы яркими лампочками. Зазывно так, играючи. А ещё ведь здесь отсутствовал интернет. Да и вообще любое понятие, касаемое индустрии развлекательной продукции. Компьютер, телефон, ЖК-телевизор. Прогрессировать этому обществу ещё как минимум лет тридцать, задумавшись о цифрах которых Князева вновь начинала впадать в депрессию. Ей абсолютно точно не хотелось переживать всё это, будучи приученной к комфортной жизни, напичканной умными гаджетами, похуистичным к проблемам других обществом и раскованном в вопросах личности взглядов. Из рассказов мамы, родившейся в семьдесят первом, она знала только то, что жилось неплохо, несмотря на вихрем сменяющуюся обстановку в стране. Да, хулиганы водились, но там, где росла она, их было не особое изобилие. К тому же, мать с детства была приучена стоять за себя, потому что родители отправляли её жить в доме-интернате. А там законы волчьи, о которых Василина Михайловна предпочитала умалчивать, иногда раскрывая обрывки своего детства. А вот о своей молодости она всегда отзывалась с теплом, вспоминая летние вечера в компании хохочущих подруг, танцы, институтские курьёзы и первую любовь.       Князева обилием подруг похвастаться не могла даже в детстве. Ей больше нравилось носиться по дворам с мальчишками, которые первое время наотрез отказывались принимать в свой круг девчонку. Всё изменилось после заступничества Артёма, соседа, который был старше самой Князевой лет на девять или десять, в распределении команд для игры в футбол. Полевой игрок из неё выходил так себе, но вот вратарь был замечательный. Девчушка с особым азартом воспринимала позицию главного защитника ворот, стоически принимая в тогда ещё маленькое тельце свистящие в воздухе мячи. И даже когда тот прилетел ей в лицо, разбивая курносый нос в кровь, не убежала в слезах, а продолжала стоять, высматривая в дребезжащей солёной картинке движения соперников. Мать, увидев алеющие пятна на футболке стоило Алёнке забежать на обед, кричала не своим голосом, попутно раздавая шлепки тонким тапком по жопе, слыша в ответ слёзные извинения. Потому что достать вещи и так было непросто, а уж вывести со светлой ткани кровавые разводы и того сложней. Но вся обида Князевой на мир испарилась, стоило Кольке зайти за ней после и позвать отправиться на песочный карьер, протягивая поцарапанную ладошку. Она ярко помнила себя, шмыгающую носом потёкшую соплю, но улыбающуюся в ответ на действие мальчонки. Её приняли, постепенно одаривая гордым званием «свой пацан», привязавшееся на долгие годы. Потом были походы на огороды, конечно же чужие, откуда они воровали бобы, огурцы и подсолнухи, семечки которых были противно-мягкими, пока кто-нибудь не додумывался найти железную пластину, зажаривая зёрнышки на костре. Купания на речке, куда нужно было пилить почти три километра, с самого раннего утра, днём и непременно вечером. Как раз перед тем, как многим прилетит от местных бабулек, что их уже обыскались дома. Лазанье по крышам сараев, деревьям. Зимой — царь горы, снежки, копание туннелей, спуск с горы на санках, где обычно разбивались не только носы, но и губы, лбы, лица. Сколько было переломов, ушибов и ссадин можно было даже не считать. А потом пришла эра консолей. Не вообще, а конкретно в их местность. О-о-о, Князева свой первый «дендик» помнила, лелеяла и ревела в три ручья, когда мать отдавала его детям из многодетной семьи, мотивируемая нравоучениями какой-то церковной секты. Им же нужнее. Помнила, как обменивались картриджами, большинство из которых давно лишились пластика и выглядели одной сплошной платой. Восторг от игры от этого ничуть не портился. А ещё в доме напротив, как могла слышать девчонка, жил мальчик, который был способен играть, внимание…отвёрткой! Каким-то чудом на плате джойстика он тыкал крестовиной и персонаж покорно двигался, исполняя такие форселя, какие и с обычным-то геймпадом выполнить было проблематично. Не стоит говорить, что повзрослев Егор стал профессиональным задротом.       Плавая в собственных воспоминаниях, Алёнка даже не заметила, как дошла до магазина с лаконичным названием «Дары Природы». И уже хотела было войти в здание, как остановилась, глядя в отражение стёкол витрин.

Господи Боже, вот это вид…

      В бесформенной субстанции трудно было разобрать не то что девочка это или мальчик, а вообще человек ли. Огромная одежда смазывала абсолютно все черты различий между полами, ужасая даже неприхотливую в выборе тряпок Князеву. Всё было настолько плохо, что она даже развернулась, делая пару шагов в сторону от магазина, но вовремя себя отдёрнула. Деньги сами себя не заработают. Так что выдохнув пару раз, набираясь храбрости, она зашла в здание.       От переливчатого звона колокольчиков на входе плотная женщина за прилавком подняла голову на ожидаемого покупателя, растягивая перемазанные яркой помадой губы в приветливой улыбке. Однако всё её радушие сдулось проскочившим в щель морозом, стоило ей рассмотреть человека напротив. — Здравствуйте, — хрипота никуда не делась, но Алёнка всё равно попыталась придать голосу ласковой дружелюбности, попутно улыбаясь. Немного скованно, но всё же. Продавщица порывов вежливости не оценила, надувая щёки недовольством и сложив руки под пышной грудью. Даже не ответила, отчего неуверенности у девчонки прибавилось на десять пунктов. — Подскажите, пожалуйста, вам не нужны помощники? — в своей жизни Князева успела сменить множество мест работы, прежде чем нашла занятие по душе, перепробовав довольно большой спектр профессий. И продавец-кассир в этом списке имелся. Она, конечно, не планировала озвучивать, что сведуща в программах 1С или Аксапта, с учётом, что компьютеров в местных реалиях не будет ещё очень долго. Но вот блеснуть таблицей умножения или как облапошить с обвесом — всегда пожалуйста. — Помощник? — зачем-то уточнила женщина и, получив утвердительный кивок, разразилась громким хохотом, отчего тонкие стёкла витрины, кажется, задребезжали. — Помощник, — давилась остроумием женщина, продолжая хохотать, отчего всю дружелюбность с лица Князевой переехало несуществующим катком. — Заняться мне больше нечем, оборванцев всяких в помощники брать, — и даже если девчонка была с ней полностью согласна, относительно своего внешнего вида, то пренебрежения не разделяла. Кончики ушей под шапкой запульсировали, наверняка покраснев от стыда, а губы обидчиво поджались, когда весёлый голос продавщицы сменился холодностью. — В школу иди, прогуливать здесь вздумал. Развелось по дворам, ну-ка, пшёл! — По-подождите, но я же… — она даже не стала дослушивать, взмахивая крупными руками в воздухе, словно крыльями. — Иди отсюда, кому сказала! Сейчас милицию вызову, быстро к матери отправят. Хоть бы постыдился! — да кого, вытаращив на гусыню глаза, истерично бросила ей в ответ Князева, вообще не понимая реакции продавщицы. — Иди говорю! — женщина даже не поленилась выйти из-за прилавка, грозно наступая на пятящуюся к выходу девчонку, взмахивая вафельным полотенцем до этого покоящимся на её широком плече.       Предпочтя тактическое отступление лучшим решением, Князева пулей вылетела из магазина, слыша в след ещё что-то о позоре на головы родителей и отсутствие стремления к светлому будущему страны. Под куртку на распашку забирался холодный ветер, но девушка этого не ощущала. Её грел внутренний стыд, мигая алыми губами и налившимися кровью щеками. А ещё злость. Больше всего на свете Алёна боялась прилюдных унижений, дорожа выстроенным фасадом крутости. Её вообще любая мелочь, относительно авторитета в глазах незнакомцев, могла выбить из колеи. Как и обсуждения со стороны. Так что вся эта ситуация только усугубила и без того шаткий оптимизм Князевой, вбивая в голову мысль тут же поджать хвост и вернуться в подвал. Если она забьётся куда-нибудь в угол, может Кащей её и не заметит? А ведь раньше она такой не была: бегая по дворам в ношенных вещах и не имея денег на руках, как у большинства её одноклассников, Князева не стыдилась ничего. Ни бедственного семейного положения, ни полноты, ни дразнилок, кидаемых в её адрес. Почему же став взрослой, мнение окружающих вдруг возымело для неё смысл?

— Лидк, а Лидк, — весёлый голос Костика, передразнивающий манеру говора Надежды Кузякиной, долетел до уха как раз тогда, когда они допивали уже третью бутылку пива. — Чего ты загрузилась? — Не знаю, — неопределенно пожав плечами, девушка отхлебнула пенного напитка, перекатывая на языке завязавшуюся горечь. Тёмное пиво ей никогда не нравилось, но сегодня угощали. Так что выпендриваться не приходилось. — Я знаю, — усмехнулся вареник, сверкая осоловелыми глазками Косте. Внутри Князевой зародилось неприятное чувство тошноты от голоса девушки, обоснованно опасаясь услышать что-либо в свой адрес. — Она сегодня женщине нагрубила, та её хамкой невоспитанной обозвала. Лида ка-а-ак забурчит: бу-бу-бу, — звуки из вареника лились, словно пытались завести старый жигуль, отчего компания громко рассмеялась, не замечая изменяющееся лицо Князевой. — А потом как шлёпнулась на попу, как заорала на несчастную тётку матом. Я думала от смеха помру. Смеялся даже Костик, раскатисто и ярко, отчего краснеющие щёки девушки запульсировали пятнами: — Лучше уж упасть на жопу, чем подставлять её всем и каждому, — выплюнула Князева, улыбаясь плотно сжатыми зубами, заставляя внезапное веселье поутихнуть. Полинка нервно дёрнула ответной улыбкой, сконфужено поёрзав на беседочной скамейке, парни переглянулись, быстро переключаясь на другую тему. На фразу Костика «Мы покурим» особо внимания не обратили. Как и на вышедших из беседки двоих людей. Только Макс, жаривший шашлык неподалёку, повернулся, они с Костей перекинулись парой фраз и тот вернулся к своему занятию. — Зачем ты так? — дымно выдохнул парень, глядя на подругу детства и слыша в ответ привычное «Сама виновата». Хмыкнул, сплёвывая образовавшуюся во рту слюну, показывая всем своим видом недовольство ситуацией. Юмор у Князевой, конечно, был хорош. Она залихватски могла послать по всенародно известному адресу, а с Гришей, носившем титул самого отбитого в вопросах спора с нецензурными оборотами, была почти на равных. Они, парни, естественно не обижались на подобные выходки, но с приходом в компанию Оли, а вместе с ней и её подруг, отношение изменилось. Теперь все старались вести себя адекватнее (хотя бы в присутствии дам) и лексику ненормативную использовали исключительно для выражения крайнего недовольства. Или наоборот. — Она же просто пошутила. — Я тоже, — Князеву подобные отчитывания, заводившиеся всё чаще, раздражали. Она, почти искренне, не понимала, почему девчонки обижаются, строя из себя дурочку и пропуская мимо ушей кислые лица Олиных подруг, а порой и самой Ольги. — Или мне молчать? — А ты сможешь? — вопросом на вопрос выдал Костя, махнув зазывающему на зажаренный ароматный шашлык Максу рукой. — Ну правда, Лид, — приблизился, одной рукой, свободной от сигареты, обнимая девушку и устраиваясь подбородком на её макушке. От парня приятно пахло едва заметным ароматом парфюма с мятой, а мерные покачивания успокаивали бурлящую внутри злость. — Обижаешь её ни за что. Всё спокойствие как рукой сняло, заставляя девушку буквально оттолкнуться от ничего не понимающего друга: — А ты иди, дальше защищай, — и развернувшись, уйти в беседку, наполненную опьяненным весельем хохотом.

      Старательно запомненный маршрут от подвала очень кстати проходил через какую-то обувную мастерскую, куда Алёнка сунула свой нос, несмотря на клокочущую от первой неудачи обиду. Озвучила мужчине-мастеру тот же вопрос, что и ранее истеричной продавщице, ожидая подобной реакции. Однако тот отреагировал куда спокойнее. Его даже не смутил внешний вид девчонки, которую он так же принял за пацанёнка, хмыкая каким-то своим размышлениям в густые усы. И всё равно отказал. Заказов было мало, да и с каждым днём число их не увеличивалось, а чем он тогда будет расплачиваться? Нет, здесь помощники не требовались.       Когда она подходила к знакомому подвалу уже начало смеркаться, напоминая недавние ночные приключения. Стопа заныла, будто вторя ощущениям своей хозяйки, отчего девушка поджала пальцы ног. Мороз к вечеру усилился, щёлкая по носу зазевавшихся прохожих, а воздух будто наполнился непривычной свежестью. Дома так не пахло. Там дышать приходилось выхлопами и выбросами крупных производств, со временем привыкая к заполоняющей организм отраве. И не сказать, чтобы это было плохо. Обычно, а здесь. Дышалось по-другому. Тяжело. И, прежде чем спуститься в уже знакомый подвал, девчонка пару раз вздохнула, очищая голову от ненужных размышлений холодом.        — … чтоб вот так, — длинный палец указал в сторону ступеней, с которых только что ступила Князева. Застыла настороженно, окидывая выстроенных в шеренгу пацанят из-под шапки, переводя взгляд на вещающего что-то, наверняка важное, лидера. Мужчина приосанился, поведя шеей, будто ожидал увидеть не её, а кого-то из отсутствующих в строю и, проигнорировав нарушительницу, вернулся к нотациям.       Князева, чтобы не мельтешить на виду и без того взвинченного Кащея, быстро пересекла помещение качалки, прячась за стройной деревянной дверцей. Стало спокойней, позволяя прикрыть глаза, прежде чем она подошла к уже знакомому дивану, бесшумно плюхаясь на протёртую поверхность. Завтра, с самого раннего утра, она пойдёт дальше. Город большой, у кого-нибудь наверняка найдётся работа. Неважно какая. Алёнка сейчас была согласна на любой, даже самый тяжёлый, труд, лишь бы достать несчастные сто рублей. С губ сорвался нервный смешок, растягивая на лице какую-то безумную улыбку. Сотка, етит твою мать! Ну кто бы мог подумать, что сраная сотка так поперёк глотки встать может?       Не вслушиваясь в происходящее за стеной, Алёна уснула, но сон был беспокойный. Она вздрагивала от любого шороха, от шага или ветра, загудевшего по трубам, которыми подвал был испещрён насквозь. Подскакивала, пытаясь мутным ото сна взглядом охватит всю комнатушку целиком, чтобы сразу видеть неприятеля в лицо. И хотя никто из группировки, по факту, ничего плохого ей не сделал, Алёна справедливо опасалась. Сделали-не сделали, а лояльность может пройти так же быстро, как и появилась, противопоставляя девчонку целой ораве обученных, а главное организованных, хулиганов. И изнасилование, во всяком случае для понимания самой Князевой, было не самым худшим исходом. Как бы цинично ни звучало, но девочкой, в том нежном понимании в коем принято считать, она уже давно не была. Так что близость с мужчиной, насильная и отвратительная, казалась меньшим злом. В отличии от убийства. Её могли попросту забить, а потом выкинуть где-нибудь на пустыре, даже не потрудившись закопать столь приметную улику. И вообще, чего это она думает о таком будучи во сне? Князевой всё ещё нравилось настойчиво убеждать себя в этом, всякий раз натыкаясь на дулю, выставленную этой реальностью.       На очередном подрыве с дивана, отчего сердце заходиться бешенным стуком, Алёнка кидает взгляд на часы, припоминая технику распознавания нужной, часовой, стрелки. Бабушка за это называла её «пропащим поколением», по нескольку раз на дню объясняя принцип работы обычных часов. Кажется, давно перевалило за пятый час и, вроде как, утра, заставляя девушку подниматься на ноги. Чем раньше выйдет тем выше шанс прочесать большую территорию. И меньше вероятности столкнуться с другими хулиганами. Они ведь активизируются в основном в вечернее время. Школота же, усмехнулась своим мыслям Алёнка, выходя на улицу и видимо забыв, что снаружи зима. Темень стоит такая, что шестью утра и не пахнет, но отступать поздно.       Свет фонарей тусклый, транспорта редкие ряды, за исключением единичных ранних водителей, проскакивающих мимо Князевой почти бесшумно. Идти по тротуару, вот так открыто, конечно опасно, но втягиваться во дворы Алёна не торопиться, прекрасно памятуя, как легко попасть там в ловушку. Так, поглядывает, делая засечки в памяти о той или иной отличительной детали. Вот к примеру: если идти по улице Баумана, в сторону магазина, где работает истеричная гусыня, то можно завернуть, недоходя до светофора, направо, срезая приличный участок пути. Его она подметила, увязавшись за каким-то мужичком, повторяющим о совершенно неудобном временном промежутке для подачи автобуса. А на пересечении улицы Дзержинского и Лобачевского, прямо за зданием какого-то сувенирного магазинчика, куда Алёну так же отказались брать, есть сооружение из ящиков, с которых легко можно перелезть через высоченный забор. Даже несмотря на экстравагантные названия местности, Князева зазубривала их беззвучным шёпотом, бредя мимо, чтобы хотя бы минимально ориентироваться.       Ещё не успело посветлеть, когда девчушка дошла до огромного здания, формой своей напоминавшее огромный, несуразный, короб. Зато на входе красовалась большая табличка, с которой гордо кричали слова «Городская Клиническая Больница № 18». Аленка глаза сразу на адрес косит, повторяя: — Восемнадцатая, на Абжалилова, — и уверенно заходит внутрь, стряхивая с себя уличный холод.       Медицина у Советов, может, и была лучше, но вот с видом внешним и его комплектацией явные пробелы. Отталкивающий желтоватый кафель на стенах, коричневый, стелющийся по полу и меловая побелка, пятнистыми отметинами на потолке. Больше смахивало на психушку, в которую Князеву, видимо, тянуло по наитию, отчего она даже позволила себе улыбнуться, сталкиваясь взглядом с дежурной медсестрой. — Здравствуйте, — оптимистично-вежливо начинает диалог девушка, слыша в ответ усталое приветствие. Женщина здесь, судя по виду, была после ночной смены, отчего моргала медленней и подпирала тяжёлую голову рукой. — Вам работники не нужны? — слова Князевой на женщин, по всей видимости, производят неизгладимый эффект, отчего недавно спавшая медсестра выпрямляется и чуть наклоняется вперёд. Глаза у неё добрые очень, подмечает девушка, дёргая уголком губ. — А учиться тебе не надо? — усмехается, но тоже по-доброму. Аж от сердца отлегло, думает Алёнка, отрицательно мотая головой, заодно сообщая об окончании ПТУ. — И что ж ты умеешь? — Да всё, — лихо охватывает всю медицину девушка, чувствуя нарастающее воодушевление, отчего женщина за стойкой хохочет глухо, прерывая себя коротким зевком. — Уколы ставить, банки. Перевязки умею делать, шину ставить. За лежачими ухаживать, — список такой внушительный, потому что Князева, за свои недолгие двадцать девять, успела побывать и медсестрой, и сиделкой, и санитаркой. Уколы научилась делать на матери, продолжила с ухаживаниями за бабушкой. Там и готовить приходилось, и убираться. Памперсы менять, пелёнки стелить. Князева зазорным это не считала, переживая всякий раз лишь о том, что ба в один из вечеров её не наберёт. — Даже полы мыть. И туалеты, если надо. — Вот разошёлся-то, — окружающие в упор отказывались замечать в ней девочку, награждая таким нелицеприятным ярлыком как «шалопай», но сейчас ей было всё равно. Лишь бы согласилась, а уж как и кем называть будет так фиолетово. — Лет тебе сколько? — шестнадцать, гордо выдаёт Князева, целенаправленно выпячивая грудь вперёд, однако бездонно-чёрная вязь свитера топит в себе любые проявления гендерного различия. — А так и не скажешь… Из неформалов что ли? — для наглядности вопроса женщина кивает на Алёну, заставляя коснуться пальцами мочку уха и только сейчас вспомнить, что на ней всё это время были серёжки. У Князевой на оба уха четыре симметричных прокола, по два на мочке, в каждом по колечку среднего размера без камней и прочих висюлек, просто гладкий металл. Для местных самый натуральный пример сатаниста. В юбке, при её отсутствии. Так что она тут же мотает головой, ловко снимая украшения и закидывая в карман штанов. Благо не дырявый, но позже надо сменить место схрона. — Ну, — медлит с ответом, глядя на часы. — Сейчас вот смена моя заканчивается, полы на отделении надо намыть, — Алёнка ушам не верит, дышит часто, сверкая зубами засыпающей женщине, пока она объясняет где взять инвентарь для уборки. — Тише ты! — шикает в удаляющуюся стремительно спину медсестра, укоризненно улыбаясь. Чего-чего, а такую шпану она в стенах родной больницы первый раз наблюдает.       Князева за дело принимается с уверенностью и опытом, намотав на швабру длинную половую тряпку. Даже куртки не снимает, про себя решив закончить с таким плёвым делом за короткий промежуток времени. Только рукава от этого слегка мочит, когда тряпку выжимает. Размашистыми движениями, от углов к центру, вымывает уличную слякотную грязь, наполняя жестяное ведро чернеющей жижей. Медсестра с поста наблюдает довольно, то подсказывая куда слить использованную воду, то указывая недомытый участок плитки. Так что спустя минут тридцать-сорок, совместными усилиями, пол в отделении стационара чистый. Приятно-коричневый. Ведро и швабру Алёнка возвращает на место, перед этим аккуратно растянув мокрую тряпку на ободке бадьи. Руки ополаскивает, бросая взгляд на вентиля раковины. Пластмаска, незаинтересованно констатирует сознание и, вытерев мокроту об одежду, она возвращается на пост. — Шустрый какой, — восхищённо улыбается женщина, протягивая небольшую монетку, номиналом в пять копеек. Князева глазами деньгу рассматривает, ужасаясь от математических расчётов проведённых в голове. Даже если она каждый день будет мыть полы у этой доброй женщины, ей потребуется… Дохрена потребуется. Можно было не продолжать, такой вариант заработка отпадал, потому что у девушки имелась лишь неделя. Вернее, уже шесть дней. Шестью днями «на полах» вообще не пахло. — А нитки с иголкой у вас не найдётся? — медсестра удивляется, но кивает, протягивая моточек чёрных ниток с втиснутой вовнутрь иголкой. — Я в туалет отойду, вы не против? Плавки заштопать, — Князева даже успевает ахнуть, конечно же про себя, с какой лёгкостью ей удаётся врать. С каждым разом всё лучше и лучше. Медсестра, вновь приятно хохотнув, утвердительно кивает, разрешая девчонке скрыться в уборной.       Добрая женщина, дай тебе Бог здоровья, покрываясь испариной, нервно стягивает с себя верхнюю одежду девушка, закрывшись в кабинке туалета. И как только можно было забыть, застёжка на бюстгальтере бесшумно клацает, оставляя Князеву сидеть на крышке унитаза раздетой по пояс. Пальцами рвёт небольшую дырочку с внутренней стороны лифчика, доставая из кармана штанов серьги и засыпает их вовнутрь, оперативно штопая разорванную материю. Намертво. Потом на второй чашечке делает похожую дыру, засовывая вовнутрь уже колечко, так же зашивая украшение в нижнее бельё. Сцепляет за спиной замок на ощупь, быстро и ловко, сверху накидывая футболку, а за ней свитер. И для пущей убедительности несколько раз прыгает на месте, проверяя, не бренчит ли ничего в районе груди. Вроде бы нет. Следом, вспомнив о «подворотах», стягивает с себя штаны, размашистыми стежками укрепляя ткань. Если потребуется бежать — в портках не запутается. Отчего-то казалось, что когда-нибудь это «потребуется» случится.       В животе неприятно сводит, донося до уха урчащий звук умирающего кашалота, когда она подходит к уже знакомой раковине. В отражение заглядывает, различая на бледной коже тёмные круги под глазами. Кажется, последний приём пищи был… Князева раздосадованно выдыхает, проклиная саму себя за то, что вместо хорошего ужина напилась энергетика и кофе. Просто восхитительное сочетание. Кран открывает уверенно, зачёрпывая ладонями ледяную воду, от которой сводит зубы. Всегда ли она была такой вкусной, невовремя думает девушка, пытаясь забить пустой желудок жидкостью. Всё лучше, чем ничего.        — А скажите, — на протянутый остаток мотка ниток и вопрос, уставшая женщина уже не улыбается. Сил нет. — Здесь же почта где-то недалеко находится? Сменщица её, видимо, задерживается, отчего взгляд медсестры чаще обращается к часам: — Так… — зевок против воли вырывается наружу. — Через два дома от нас. — Большое вам спасибо, — улыбается искренне, на что женщина медленно кивает, покидая больницу и направляясь по озвученному маршруту. Пять копеек есть. Осталось всего-то девять тысяч девятьсот девяносто пять…       Ноги её несут уверенно, заставляя лавировать в толпе спешащих людей. Кто куда: на работу, на учёбу, на свидания. Алёнка невольно хмыкает, краем уха уловив восторженный разговор двух молоденьких девчонок, о потенциальном кандидате в мужья для одной из них. Люди в союзе и впрямь другие. Они иллюзорных планов не строят, не думают, что надо для себя пожить, в удовольствие. Не отодвигают замужество или женитьбу в долгий ящик, не избегают ответственности. Всё просто, всё решается здесь и сейчас. И никаких «позже».        — Нет для тебя работы, — старушка на Князеву даже не смотрит, игнорируя короткие возгласы по ту сторону окошка. Начальница почтового отделения женщина строгая, порой даже слишком, но для её почтенного возраста это простительно. Дави-недави на жалость, всё одно. — Ни пенсии не доверить, ни письма, — отвлекается на какого-то старика, кидая колкий взгляд в сторону девушки. — А корреспонденцию? — Алёнка сама себе удивляется, выуживая из памяти столь замысловатые слова, когда во второй раз ловит на себе строгий взгляд из-за стёкол очков. Смешных таких, толстых-толстых. Только повода смеяться нет. — Газеты или может извещения? Я умею, — вообще ни разу. А ещё не ориентируюсь в вашем городе, но разве это не пустяк, иронизирует про себя Князева, улыбаясь мыслям в голове. Но женщина напротив, видимо, улыбку эту воспринимает на свой счёт. — От Шмидта до Лесгафта, — и стопку газет кидает на стойку, бечевкой перевязанных, в довесок к ним пачка желтоватой бумаги с заголовком жирными буквами «Извещение» — В двадцать восьмом, по Чехова, к Клавдии Ивановне в седьмую зайдёшь. — двадцать восемь, Чехов, семь. А кто сказал что будет просто? Двадцать восемь, Чехов, семь. — Отдашь лично.       У Алёнки от разнообразия наименований голова пухнет так, что забывается ноющая боль в животе, но из здания почты она буквально выпархивает. Радостная до жути, отчего проходящие мимо люди награждаются широкой девчачьей улыбкой. Времени вагон, об этом ей весьма позитивно сообщили настенные часы, отсчитавшие пока только немного за одиннадцать утра. А за оставшиеся плюс-минус шесть часов, она обязательно найдёт и Шмидта, и Лесгафта, и Чехова. А там и до Клавдии… Клавдии… В общем, Клавдии. Если попытаться сейчас вспомнить отчество получательницы, из девичьей памяти точно кто-нибудь да вытеснится.       По ступеням здания она слетает быстро, а вот в какую сторону отправляться понимает слабо. Здесь, на небольших табличках, красуется совсем другая фамилия кого-то наверняка известного, но совершенно Князевой ненужного. Так что глазами она быстро выцепляет стоящего немного в стороне от толпы незнакомца, который и протянет ей руку помощи: — Молодой человек, — хрипотца немного подтачивается от большого количества бесед за сегодняшний день, отчего голос приобретает некую мелодичность. Далёкую от нормального тона, однако прохожий внимание на неё всё равно обращает, отвлекаясь от рассматривания чего-то на горизонте. — Подскажите, улица Шмидта ведь в той стороне? — смотрит на неё сверху вниз и от этого взгляда дыхание Алёнкино перехватывает окончательно. Он отвечать не торопиться, позволяя рассмотреть лицо лучше. У незнакомца внешность приятная, она бы без зазрения совести сказала что очень даже красивая. Полярная, которая Князеву всегда поражала. Из-за шапки плохо заметно, но волос у него тёмный, а глаза светло-голубого оттенка. И вовсе не холодного. Такой же, перехватывающей дыхание, внешностью обладала Полинка, из-за чего Князева только больше не переваривала девушку. Светло-пшеничные волосы и яркие зелёные глаза. В купе с хорошими физическими данными это было слишком большим читерством по жизни. — В той, — а голос какой, Князева неосознанно лыбу давит, кивая зачем-то. Не от того, что понравился. Чисто с художественной точки зрения восхищается. — Как за здание общежития зайдёшь, нужно дорогу перейти, — рукой указывает куда-то вперёд, наглядно показывая направление. — Там твоя улица. — Большое вам спасибо, — налюбовалась прекрасным и хватит, отдёргивает себя Алёнка, кидая прощальную улыбку красивому незнакомцу. О задании забывать не стоит. — Хорошего вам дня, — и уходит в указанном направлении, включая на патефоне памяти нужную пластинку с адресатами.       Поглощённая уличными лабиринтами с названиями великих людей, Князева даже внимания не обращает, что эти красивые голубые глаза из поля зрения её не выпускают. Провожают до угла дома, за который девушка юркает, продолжая рассматривать кирпичную кладку. В голове темноволосой мысли роятся, пока пальцы к губам сигарету подожженную подносят, наполняя лёгкие успокаивающим никотином. Так открыто к нему мало кто подходит. В Казани и не найдётся никого, кто бы имени незнакомца не слышал, а уж обращаться… Затяжку тягучую делает, выпуская едкий дым через ноздри прямого крупного носа, прищуривается. — Далат, — не оборачиваясь, кидает через плечо крупному мужчине, который кличку свою получил за особую любовь к братьям из Вьетнама. Вернее, к их табачной продукции. Тот шаг вперёд делает, останавливаясь позади лидера, внимательно вслушиваясь в последующую информацию. — Что за шпана по району бегает? Заработок наш крадёт, а? — спокойным упрёком бьёт незнакомец, докуривая сигарету. В руках газеты он сразу приметил, вспоминая, менялся ли у них почтальон. — Или не объясняете гостям, как дела ведутся? — бычок на заснеженный асфальт кидает, свержу тяжёлой подошвой придавливая. — Так надо объяснить.

А вот как это «объяснить» никому рассказывать не надо. Итак ясно, что со шпаной посторонней делать…