Бошетунмай

Снег кружится летает летает И поземкою клубя Заметает зима заметает Все что было до тебя

~ஜ۩۞۩ஜ~

      Смотря на распластанное рядом с его ногами тело девчонки, парень проморгался, оборачиваясь на друга и ожидающе выгнул бровь. Тот меланхолично подкурил сигарету, откидывая жжёную спичку в сторону и так же спокойно выдохнул дым, продолжая молчать. Спаситель Лидкин тоже с действиями не торопился, даже не смотря на то, что губы у неё посинели. И она, кажется, в любой момент могла замёрзнуть насмерть. Кто ж знает сколько она так слоняется по улицам. — Отнесём в больничку, пусть сами с ней разбираются, — наконец-то вместе с дымом выдохнул картавый. Ему вообще с одурёнными связываться не хотелось, и чтобы это делал его друг Туркин тоже. Так что самым правильным было отнести чокнутую в приёмный покой. Там-то ей явно помогут. — Не правильно это как-то, — вспоминая жалобный скулёж девчонки, ответно бросил парень, присаживаясь на корточки. Одежда на ней была странная, на взгляд импортная. С чего бы в психушках так одевали своих пациентов? На шее пара цепочек, судя по виду золотых. Такой же металл тонкой лентой обхватывает средний палец. Рука осторожно отодвинула прядь волос с шеи, оголяя ухо. Два прокола с тоненькими серебристыми колечками, отзеркаленные на второй стороне тем же. Неформалка что ли? И если её посреди улицы раздели, почему украшения не сняли? Что-то не вязалось. — Ну к себе возьми, батёк оценит, — при упоминании отца Валера стиснул зубы, отчего контур нижней челюсти выделился сильней. — На меня не рассчитывай, мамка с ночного придёт таких пропишет, что я сам пойду на улицу жить. Помнишь же, что с котом было, — кудрявая голова друга, укрытая шапкой, утвердительно качнулась вперёд, припоминая замёрзшего котёнка, которого они нашли в сугробе лет этак в девять и которого Вахид из жалости принёс домой. Ору было… Вся улица слышала визг его матери. А потом она его ещё и отпиздила вдовесок, чтоб закрепить результат. Больше парень домой ничего и никого не приносил. Опасно это было.       Валера медлил, рассматривая пятно крови оставшееся на снегу. Зима ведь правильно говорит, девчонке ж лучше будет если они отдадут её в руки медиков. Отогреют, ногу подлатают. У парней этому заниматься некому, не благотворительная организация в конце концов. И всё равно не торопился, сам не понимая почему. Что-то останавливало его от этого, действительно правильного, поступка. Жалость? Тоже мне, сочувствующий нашёлся, огрызнулся самому себе Туркин, не без труда поднимая девчачье тело с земли. На вид вроде маленькая, а такая тяжёлая: — В подвале пусть отогреется, — на громкую фразу Вахита, «Кащей нас всех оттуда вышвырнет», парень буркнул что-то вроде «А это уже ему решать», скидывая с себя ответственность за коматозницу. У него остаток так называемой совести не позволит оставить девчонку замерзать на улице. Точка. А если Кащей решит прописать за своеволие — не беда. На нём так и так всё как на собаке заживает.       Зима докуривал уже четвёртую по счёту сигарету, дёргано отбрасывая обугленный окурок в банку, отчего крохотное пространство комнатушки было заполнено никотиновым дымом. Нервничает, невесело усмехается Туркин, остановив взгляд на собственной ноге, которой он то и дело топтал бетон, и тут же откидывается на спинку кресла. Отмороженная была уложена на продавленный, старый, диван и укрыта курткой Турбо, который отсиживался в стороне, когда входная дверь натужно захрипела, пропуская внутрь высокую фигуру. Парни, как по команде, подскочили со своих мест выпрямляясь по стойке смирно, будто в казарму зашёл старший. Это и был старший, только отношения к армии не имел никакого.       Кащей медленно прошёлся вперёд, вальяжно так, останавливаясь напротив пацанов. У него как будто нюх был заточен на косяки. Ещё ничего не произошло, а только предвещало невообразимую северную лису, как он чудеснейшим образом появлялся. В самое неудобное время, в самом неудобном месте. Удивительно, но к сегодняшнему вечеру Кащей всё ещё был трезв, окидывая лица присутствующих взглядом прищуренных глаз. Такое спокойствие пугало больше пьяного угара, к которому у парней уже сложился своеобразный иммунитет: — А вы не опухли, мальчуки? — в своей смеющейся манере вопрошает старший, в той, которая обычно не сулила ничего хорошего, кивая на девчонку. — Правила забыли? Нельзя таскать сюда своих баб или… — карий взгляд резко переместился на стопу с сочащейся кровью раной. — Чё это? — присматривается, навскидку давая девчонке лет четырнадцать, может пятнадцать. Не больше, отчего хмурость на его лице выделяется заходившими под кожей желваками. Не то чтобы он являлся приверженцем общественных правил и табу, но притащить ребёнка… К таким даже на зоне отношение, скажем, специфичное. Место у «параши» зарезервировано и ложка дырявая ждёт не дождётся. — Ну? Долго ждать? — На улице нашли, — Кащей аж хмыкнул нервно на такое объяснение, переводя взгляд на говорившего Турбо. Тот глаза не опускал, выдерживая испытующие гляделки, после которых мужчина обычно расслаблялся и отворачивался. Не сегодня. Вскинув брови, старший обернулся ко второму, будто желал убедиться, что ему послышалось. Однако вид Зимы говорил обратное — нет, со слухом у старшего Универсамовских было всё в порядке.       Поняв, что дельных объяснений от двух товарищей ему не дождаться, мужчина приблизился к дивану, присаживаясь на корточки, чтобы быть на одном уровне с лицом девчушки. Та посапывала, будто во сне, и совершенно игнорировала его присутствие, отчего он легонько похлопал её по щеке. Ноль реакции. На повторный шлепок лицо её скуксилось, а ладошка хлопнула по руке мужчины, отмахиваясь от помехи сну. Куда там. Кащея это только позабавило, усиливая удар ладони, на который девчонка, дёрнувшись, резко распахнула глаза, подскакивая на месте. — Тихо-тихо, — успокаивающе зашептал старший, вытянув вперёд раскрытые ладони, покрытые застарелыми царапинами и выцвевшими синяками, попутно выпрямляясь. Князева же, видя перед собой всё те же лица, что и до погружение в обморок, задышала часто, со стоном. Боясь в следующую секунду задохнуться или захлебнуться хлынувшими из глаз слезами. Дурацкий сон будто въелся в подкорку и не собирался покидать, пока не сведёт Лидку с ума. Ей до категоричности не хотелось верить в то, что это мог быть и не сон вовсе. — Ну ты чего, красота? Обидел кто? — почти правдоподобно ласково обратился к ней предводитель шайки малолетних преступников, отчего Князева взвыла с удвоенной силой. Потому что человек перед ней на сонный морок был мало похож. А вот на настоящего человека вполне. Так что когда он с плохо скрываемым гневом кинул пацанам вопрос о том, на кой хрен они вообще её сюда притащили, преодолевая послеморозное икание, ответила за них. — Я Вову знаю, — и пофиг, что по сериалу, икнула самой себе Лида, ловя в ответ непонимающий взгляд карих глаз. — Суворова Вову, — зачем-то снова повторила она, чувствуя непреодолимое желание вернуться в забытье. Дышать становилось тяжелей, а тело охватил такой жар, что она скинула с себя укрывающую её куртку, оттягивая ворот отчего-то жмущей футболки в сторону. Замутило и образы людей перед ней приятно поплыли, кружа голову. — Суворов… — продолжала пыхтеть Князева, пытаясь раскрытым ртом поймать как можно больше недостающего кислорода, когда широкая костлявая ладонь накрыла ей лоб не встретив сопротивления, а над макушкой прозвучало еле слышное «Блядь».       Дальше для Лидки всё происходило как в тумане: голос Кащея, вперемешку с руганью и грохотом каких-то ни то посудин, ни то бутылок, эхом доносился до ушей, пока сама она руками блуждала по собственному телу, то и дело задирая надоедливую футболку. Вместе с ней хотелось содрать и кожу. Видимо заметив это, чья-то рука резко отдёрнула ткань вниз, а саму её как куклу усадили, запрокидывая голову назад. Сопротивляться сил не было, да и надо ли? Она ничего не понимала, выхватывая глазами размытые пятна на, кажется, потолке. Сознание путалось быстро, весёлыми разноцветными вихрями мелькая где-то на периферии. Губы обожгло холодом приложенного стекла и Князева почувствовала как в пересушенный рот вдруг хлынула живительная влага. Правда радость её была недолгой: это была вовсе не вода, а ледяная водка, от которой Лиду тут же затошнило, заставляя закашляться, выплёвывая ненавистный этил. Совсем близко послышалось вкрадчивое «Пей» и та же ладонь, что мгновение ранее не дала ей раздеться, заткнула рот, стоило всей жидкости заполнить глотку. Давясь, отчего тошнотворная бурда пошла носом, Лида всё же проглотила влитую порцию, после чего её уложили, заворачивая в уже привычную куртку. А потом ещё в одну, стянутую с лысого бедолаги. И хотя она отчаянно пыталась выбраться из прожигающей кожу пламенной ловушки, ей этого сделать не позволяли. Пока она не выдохлась и не забылась беспокойным сном.       Кащей был зол как чёрт, хотя отлично это скрывал. Лишь усмехался дергано, крутя между пальцев неподкуренную сигарету, пока раздавал чёткие указания следить за девчонкой. Весь этот детский сад вдруг образовавшийся в его подвале совершенно мужчину не радовал. Он так-то планировал насладиться прекрасным вечером в компании только что просранной «пшеничной». А главное зачем? Неужто на него так подействовало упоминание недавно ушедшего в армию Адидаса? И сопля эта откуда знать его может? Да и знает ли вообще? Может так, для красного словца упомянула, а он, как дурак, взял и повёлся? Вот же ж… — Будет раздеваться — кутайте обратно. Не хватало ещё, чтобы ноги протянула здесь, — непривычно серьёзно произнёс Кащей, прежде чем покинуть подвал, оставляя парней в компании друг друга и недоумения. Туркин кивнул товарищу, молчаливо озвучивая единственный вопрос, на что Вахит только пожал плечами. Он, как и Валера, нихрена не понял, но вид предпочитал держать как и всегда серьёзный.       Дежурить решили по очереди, чтобы по одному покемарить хоть немного. Завтра строить шелуху, а для этого силы нужны. Зима вызвался на удивление первым, отправляя Турбо на боковую в тренажёрку. Там стоял ещё один диванчик, поменьше в размерах и удобствах, но всё же. Как и сказал Кащей, девчонка пару раз пыталась вылезти из-под громоздких вещей, цепляясь обжигающими пальцами за костлявые запястья Зимы, однако парень без особых усилий смог запаковать её обратно. Поехавшая, как про себя окрестил её Вахид, то стонала, то хныкала. И шептала что-то несвязное, сжимая челюсть так сильно, что зубы издавали противный скрежет, заставляющий парня кривится. Отвлечься решил по-своему: сходил за импровизированной аптечкой, доставая оттуда кусок бинта и кидая беглый взгляд на бутылку с остатками водки на дне. Смачивая кусок оторванного материала, Зима думал, что таская побитых животных, чтобы их подлечить, он не докатиться до такого. Чокнутая эта вот, его порывов не оценила и на приложенный бинт зашипела громче, стараясь вырвать ногу из цепких клешней парня. Куда там. Он ведь, будучи у бабки в деревне на каникулах ещё в средних классах, умудрился удержать соседского алабая, пока дед обрабатывал шестидесяти килограммовой Дашеньке рану. Дашенька, хмыкнул своим воспоминаниям парень, принимаясь за обматывание стопы затихшей девчонке. Когда закончил, критично оглядел и, довольно кивнув результату, поставил аптечку на прежнее место, принимаясь мерить комнату шагами. — Мама… — резануло по уху такое тёплое для любого человека слово, прерывая неспешные метания парня из угла в угол. Он сглотнул прерывисто, будто вспомнив о чём-то своём, и остановился у потрёпанного дивана, глядя как по раскрасневшимся щекам совершенно незнакомой ему девчонки стекают слёзы. Вахид знает, что они ей не помогут. Ни перед Кащеем, ни перед улицей. И то, что выкрикнула имя Адидаса не даёт гарантий, что на утро старший не выставит на мороз в том же виде, в котором они с Турбо нашли её. — …Аа…а… — надо было в больничку вести, обречённо выдыхает самому себе Вахид, запрокидывая ставшую слишком тяжёлой голову назад, когда девчонка скулит в очередной раз. Здесь ей совсем не место. И, чтобы не забивать мысли ненужными переживаниями, направляется к глубоко спящему другу, небрежно пиная того в бок. Валера вскакивает моментально, жмуря один глаз и как будто даже не понимает первые секунды где оказался. Однако стоит Зиме плюхнуться рядом, задницей выталкивая полусонного Турбо с нагретого места, поднимается, почёсывая кудрявую голову и на автомате направляется в отдельную комнатушку со спящей внутри странной девицей.       На громкий хлопок по маленькому столику реагируют все: и спящий Вахид, и залипнувший в пустоту Валера, и даже бредившая всю ночь девушка, отчего Кащей улыбается, довольный результатом. — Как самочувствие, красота? — спрашивает участливо, кивая на неумело перевязанную кем-то из надзирателей стопу и плюхается в кресло напротив. Чтобы видеть всех участников случившегося. Лида едва выдавливает из себя короткое «нормально», прежде чем мужчина громко хлопнет себя по коленям. — Ну так замечательно! — Князева, почему-то, радости старшего не разделяет, ощущая под кожей змеящееся чувство подступающего страха. — Самое время познакомиться, правда? — она осторожно кивает, притягивая чужую куртку, скатившуюся на босые ступни, ближе. — Откуда Володю знаешь? Сама кто будешь? — Помогла ему как-то, — бессовестно врёт Лидка, не отводя взгляда, чтобы и самой поверить в произнесённые слова. Интересно только чем? Она ответа на этот вопрос, который вполне логично может прозвучать со стороны старшего, конечно же не знает. Даже придумать впопыхах не может, надеясь, что уточнять подробности не станут. — А он пообещал, что я тоже могу рассчитывать на помощь Универсамовских, — Князева продолжает закапывать себя всё глубже в задницу с особым рвением, игнорируя напрягшиеся лица парней после упоминания названия банды. Её внимание приковано к единственному человеку в этой комнате, сохраняющему абсолютное спокойствие, ответно буравя взглядом незваную гостью подвала. — С чего решила, что это мы? — и правда, одними глазами накидывается с вопросом на сумасшедшую Зима, когда старший наклоняется к ней ближе. — У нас тут клуб по интересам, да, пацаны? — и обводит ребят взглядом, вытягивающим утвердительные кивки. — За спорт вот, за здоровый образ жизни. О каких Универсамовских речь? — Разговоры ваши слышала, когда в себя приходила, — опять врёт, только в этот раз уверенней, отчего усмешка мужчины надламывается, но не слетает, а сам он оборачивается на парней, желая лично убедиться в том, что это неправда. Только Зима взгляд виновато отводит, явственно припоминая их ночные шептания с Турбо по пути к подвалу, заставляя Кащея хмыкнуть, пока пальцы привычно не подцепят в помятой пачке сигарету. — Он сказал, что здесь будет, — продолжает выкручиваться Лида, стараясь выстроить ложь в логичную цепочку. — В Казани. — Так он пару недель назад как ушёл. Забрали, — неужто в Афган, тут же перебивает Князева, хватаясь за любую возможность отвести от себя ненужные подозрения, а сама еле дышит, начиная складывать в голове картинку воедино. Две недели? Не два года? Какой же сейчас год? Глаза против воли щиплет, заставляя солёные дорожки прочертить знакомый путь вниз по щекам. — Тебе лет-то сколько? — Кащей всё ещё сомневается в правдивости знакомства данной особы с Суворовым. Как-то несуразно всё это выглядело, чтобы какая-то сопля знала Адидаса. Где они успели познакомиться? Помогла Адидасу? Грозе уличных драк? Что ж такого могло случиться, что ему потребовалось помощь этой… Мужчина задумался, наклоняя курчавую голову вбок, следя за тем, как махонькая ладонь размазывает по болезненно раскрасневшимся щекам слёзы. Ну точно — сопля. Не скажу же, что тридцать почти, не поверят, судорожно шепчет про себя Князева, пытаясь высчитать оптимальный возраст. Во сколько там в армию забирают? Восемнадцать. Вряд ли прокатит: — Шестнадцать, — и куртку к груди сильней прижимает, отвлекаясь от трения солёных дорожек, будто только сейчас поняла, что находится в окружении парней в одной пижаме, которая по всем эталонам советов могла влёгкую сойти за какой-нибудь зарубежный прогулочный костюм. Врёт ведь, опять усмехается своим мыслям старший, больше доверяя собственным умозаключениям. С уткой этой дуратской на одёжке и глазами наивными. «Имя» непримиримо чеканит повтором мужчина, закуривая, отчего Лида сглатывает вставший поперёк горла глоток дыма: — Алёна, — выпаливает первое пришедшее на ум имя, прекрасно помня, что называться настоящим не стоит. Мало ли. — А чего же ты, Алёнушка, раздетая по морозу ночью гулять вздумала? — как Кащей имя выдуманное обласкивает девушке совсем не нравится. Она подсознательно чувствует в этом спокойном тоне неприкрытую угрозу, отчего всё внутри сжимается. — Или от предвкушения встречи разгорячилась? — Я так очнулась уже, — в этот раз слова звучат правдиво, совсем иначе, отчего старший Универсама прищуривается, пока губы из усмешки выравниваются в прямую, тонкую, линию. — Рядом с остановкой, ограбили наверное, — это вряд ли, заключает про себя мужчина, давно заметив обилие ювелирки. Если б грабили, то цацки сняли бы в первую очередь. Вместе с ушами и пальцами. Да и одежда, явно не совпоршив. Ободрали бы как липку, а она, вон, как кукла заграничная выглядит. Нет, её и не трогал-то никто. — Значит, Алёна, смотри как получается, — наконец-то без прежних улыбок обращается к ней Кащей, глядя пристально холодными глазами. — Мы тебе помогли? — кивок. — Помогли. Пацаны тебя от холодной смерти спасли? — снова кивок. — Спасли. Это, — костлявые пальцы, с зажатой между ними сигаретой, указали на тёмный свёрток. — Одежда. Одевайся и в добрый путь, — теми же пальцами он указывает на дверь, добавляя к речи механическую усмешку, прячущую за собой нарастающее раздражение. Уйти? Князеву как будто окатило ледяной водой, вызывая по телу волну неприятных мурашей, стоит ему произнести безапелляционный приговор. Куда же она пойдёт? В милицию? На вокзал? Как в добрых сказках и в мультфильмах из далёких советов, руку помощи тянуть ей никто не собирался. И приютить у себя не предлагал. Вот тебе и добрый-понимающий советский люд, который так любят расхваливать бабульки на лавочках у подъездов. — Можно я здесь останусь, пока Вова не вернётся? — надеяться на чудо ей никто не запрещает, поэтому она выпаливает первое, что приходит в голову. Бездумно, с отчаяньем. Если подумать, что грёбанный сон не закончиться на этом, ей надо где-то находиться. Где-то переждать весь этот пиздец, если в кротчайшие сроки она не сможет проснуться. Верить в то, что до конца своих дней она останется в разваливающимся на части СССР, в абсолютно незнакомой Казани, в месте, где у неё даже одного знакомого, ни то что друга, нет, совсем не хотелось. — Да ты что, красота, нет конечно, — довольно усмехается Кащей, наконец-то разглядев в стеклянных глазах плещущуюся безнадёгу. — Долг за Адидаса мы отдали, всё по чесноку, — и разводит руками так насмешливо, как будто обыграть девчонку-подростка было целью его жизни, поднимаясь на ноги и выходя из комнатушки, забирая с собой Зиму и Турбо. Князева дышит тяжело, будто снова лихорадит, напрягая мозг на максимум. На улицах она пропадёт. И доблестные «дяди Стёпы милиционеры» не помогут. Это только в книжках и фильмах они участливые. По собственному опыту знает, какие люди работают в структурах, где «нормальный кадр» составляет ноль целых хрен десятых. На очередном вздохе взгляд падает на грудь, где мерно покоятся цепочки, подаренные крёстной. Решение приходит моментально и вместо того, чтобы продолжать сидеть и плакать, она вдруг подскакивает на ноги, зашипев от острой боли, тут же резанувшей стопу, и кидается следом, оказываясь перед толпой абсолютно незнакомых ей персонажей, успевших сгрудиться в помещении качалки. — Я заплатить могу, — цепочки с шеи слетают быстро, даже заедающий временами замочек не подводит, когда она протягивает дорогой металл вперёд, стараясь не обращать внимание на несколько десятков пар глаз впившихся в неё. — Золото. Дорого стоит, — наверное, поздно добавляет про себя Князева, замечая зарождающуюся в протянутой руке дрожь, когда старший разворачивается, с алчной искоркой окидывая вещь в руке девчонки взглядом.       Конечно дорого, проводя языком по нёбу, молчаливо усмехается Кащей, делая шаг к девчонке: — Так с этого и начинать надо было, — и хитро так, как уж, приобнимает её, сжимая худой ладонью девичье плечо, заводя обратно в комнатушку. Подальше от любопытных глаз. Дверь предупредительно за собой закрывает, разворачивая Князеву к себе лицом. Она лбом ему в подбородок еле упирается, а сколько гонору. — Хм, — вещицы добротные, звенья в одной цепочке крупные, блестящие. Будто только с прилавка. У второй плетение скромнее, однако тянут её вниз украшения. Круглая пластинка Богородицы и тоненький крестик, заметив который старший незаметно сглатывает. Подушечки пальцев трогают заострённые очертания с особым трепетом, будто глубоко внутри в Кащее ещё осталось что-то. Что-то светлое, откликающееся блеску металла тянущей горестью. Что-то святое. — Веришь, что вернётся? — голос его звучит на два тона тише, а взгляд даже не перемещается на девчонку, отчего кажется, словно он задаёт вопрос не ей. Себе. — Верю, — непонятно зачем отвечает Князева, с отчаянной уверенностью в голосе, отчего взгляд карих глаз перемещается с драгоценного металла на неё. Долго так, испытующе, смотрит. Без прищура, без ухмылки и словно бы не моргая. Лидка, которая теперь Алёна, такие взгляды знала. Раньше, по детству. Когда во дворе Колька из соседнего подъезда брал с неё слово матери не говорить, что они на заброшенной стройке лазали. Что оттуда коленки в синяках и губа разбитая. И Лида молчала. Молчала, даже когда сам Коля её сдал, отчего она от матери мочёным прутом получила. Плакала, но молчала. Во взрослой жизни она глаз таких больше не встречала.       Кащей каким-то своим мыслям кивает, пряча цацку в карман брюк, и уходит, бросив через плечо, чтобы она сильно не обустраивалась. А Князева и не собирается. У неё в голове только одна мысль — скорее заснуть. Чтобы проснуться дома, отчего она оглядывается на диван, затем на непонятный куль, который должен быть одеждой. Прихрамывая подходит ближе, разворачивая увесистый свёрток и ахает в голос. То ли от отвращения, то ли от ужаса. В руках у неё большая, больше самой девушки в полтора раза, ни то куртка, ни то дублёнка, чёрного цвета. Заношенная, из жёсткого материала, напоминавшего войлок. Или что похуже. С высоким воротом, но главное счастье, если это вообще можно назвать «счастьем», было в том, что от одежды не пахло ничем инородным. Кроме, разве что, сигарет. Но так пахло везде и Князева, в какой-то мере, потихоньку с этим смирялась.       Ещё были спортивные штаны, с оттянутыми коленками и, опять же, большего размера, чем девушка. Чёрный вязанный свитер, с высоким горлом, из материала, который при носке колол кожу, даже если под низ было что-то надето. Шапка, самая обычная и будто не зимняя вовсе. А ещё носки. Тоже колючие. Но самой несуразной вещью, во всём этом изобилии шмоток, были кеды. Лёгкие, точно летние, и кажется абсолютно новые. Желая убедиться Алёна, присев на диван, подцепила правый кед, почувствовав тяжесть, которая у современных моделей отсутствовала, и быстро, дёрнув курносым носом, понюхала. Точно новые. Резиной пахло так сильно, что в голове запульсировало, отчего она поспешила отложить обувь в сторону, устраиваясь калачиком на жёсткой поверхности дивана. Под голову — сложенный рулетом свитер, на плечи — подобие куртки. Не обращая внимание на шум переговоров за дверью, Князева прошептала какую-то простенькую молитву, всплывшую в голове, и постаралась заснуть.       Снился дом. Не её маленькая квартирка, наполненная свободным одиночеством, а комнатушка, где они счастливо ютились с матерью. Она, как это всегда бывало, что-то стряпала, творя настоящее волшебство из воздуха. Потому что продуктов огромный дефицит, но мама умудрялась из одного куриного окорочка, гордо именуемого «ножкой Буша», наварить большую кастрюлю супа и такую же посудину макарон по-флотски. И плевать, что в бульоне плавала лишь пара картофелин, а красочные ошмётки натёртой морковки едва зачёрпывались алюминиевой ложкой. Князева была безмерно счастлива каждый раз прибегать с улицы на обед, получая за столом вместе с тарелкой супа порцию поучений строгим материнским голосом. Который у Василины Михайловны долго таковым оставаться не мог, разбиваясь о мягкую улыбку. А как иначе, когда шестилетняя дочурка, болтая короткими ножками в воздухе, пыталась рассказать ей что-то о недалёких умственных способностях девчонок, то и дело набивая рот. И пыхтела так смешно, не осиливая пережёвывания, отчего щёки девочки оттопыривались, а содержимое рта грозилось выпасть обратно в тарелку.       Князева проснулась в поту, под затихающий смех матери в голове и сразу же огляделась, обречённо выдыхая. Она всё так же находилась в комнатушке. В подвале, который давно опустел. В доме, которого даже не видела. В городе, который абсолютно не знала. И в стране, в которой никогда не жила.       Да спи же ты, сквозь зубы цедит девчонка, уже битый час пытаясь внушить себе надобность непредвиденной дрёмы. В слезах захлёбывается и губы распухшие кусать продолжает, завывая от бессилия. Большую куртку, как пару часов назад упавшую на пол, она стопой перебинтованной пинает, но ожидаемой боли не чувствует. Вся она сосредоточенна под сложенными крестом руками, колко бьющейся об рёбра изнутри. Будто специально, чтобы не забывала что вот она — живая. Здесь. И никак иначе. И нет больше того мира, оставшегося во сне.       Сколько времени прошло и ночь сейчас или день Алёна не знает. Зато чётко слышит скрип двери, той что на входе, запускающий внутрь несколько человек. Тяжёлый топот ног вой Князевой сводит на нет. Только слёзы, катящиеся и будто не имеющие конца, не стирает. Она даже не поднимается, надеясь, что старожилам этого места не будет до неё никакого дела. Им и нет, о чём явно сообщают звуки ударов, приходящиеся в смятую обивку матраца, заменяющего грушу. Алёнка этого не видит, конечно, но хорошо помнит картинку своего выхода с цепочками к Кащею, в помещение являвшееся местной качалкой. Там, в рваных воспоминаниях, отпечатался неумело смастерённый ринг, с натянутыми канатами, которые наверняка украли в какой-нибудь спортшколе или секции. Пустой гриф, сваренный из куска арматуры или чего-то похожего, ждал своего часа в углу. Были ещё какие-то тренажёры, которые в силу обстоятельств она не рассмотрела. Да и желания не было, всматриваться в эту реальность. Под звук мерного избиения некогда добротного предмета спальни и перечисления в голове ненужных предметов обстановки, Князева даже успела закемарить, когда дверь в комнатушку приоткрыли, любопытно заглянув с той стороны и заставляя напрячься.       Организм по команде, конечно, слёзы лить не перестал, но дыхание замедлил. Из-за темноты в комнатушке она не могла разглядеть того, кто стоял в освещённом проёме, отчего тошнотворный страх в селезёнке лишь нарастал, заставляя ладошки, сложенные под головой, сжаться в кулаки. — Уверен? — незваный гость зашептал слишком громко, выдавая в своём обладателе кого-то помладше того же Марата и обращаясь к кому-то в помещении качалки, однако нервозности от этого меньше не стало. Алёнка лениво перевернулась на другой бок, симулируя беспокойный сон, в этот короткий миг пытаясь разглядеть незнакомца из-под опущенных ресниц. Четно. Мальчишку движение на диване не спугнуло, а будто даже наоборот, отчего он шагнул в темноту комнаты, приблизившись к спинке мебели. К той, к которой повернулась девчонка, уткнувшись курносым носом в старую обивку. И уже потянулся к ней раскрытой пятернёй, когда щёлкнул выключатель. — Вон пошёл, — пухлая ручонка резко, стоило яркому свету лампочки расплескаться по комнате, отпрянула, а её обладатель вихрем вылетел из помещения, прихватывая по пути парочку притаившихся на тренажёрах друзей. Ночного, если конечно сейчас была ночь, визитёра Алёна не разглядела, но вот голос говорившего узнала сразу. Она не совсем понимала, зачем мужчина пришёл. Судя по характерному звуку скребущихся ножек кресла по бетону, он опять устроился в привычном месте. И уходить явно не собирался. Стоило журчащему звуку долететь до уха, как к горлу подкатил неприятный ком, напоминая этиловым шлейфом недавнюю экзекуцию. Он наверняка выпил, опуская гранёный стакан на поверхность столика как-то уж слишком осторожно, выдыхая лишние градусы. Закурил, чиркнув хрупкой головкой спички по надорванной тёрке, вновь вытесняя кислород в комнатушке всякого рода запрещёнкой. Хочется сглотнуть тяжёлый осадок, образовавшийся в глотке, но вместо этого Алёна вдруг закашливается. С надрывом, в голос, резко принимая сидячее положение, отчего голова, ведомая идиотским интересом, поворачивается в сторону визитёра. Кащей сидит расслабленно, подперев захмелевшую голову, наклонённую набок рукой, щурясь всякий раз, как сигаретный дым касается ресниц. — Ох, Алёнушка, — от хрипоты голоса старшего, Князева почти вздрагивает, вовремя ухватившись за остаток отмороженного разума. Горькой кофейной гущей глаз его давится, разворачиваясь заплаканным лицом к креслу и стопы на холодный пол спускает. — Не выходишь ты у меня из головы, как ни крути, — забытая сигарета меж пальцев тлеет, щекочет никотиновым дымом уголок усталых глаз, оседая терпкой угрозой на потрескавшиеся губы. — Почему? — сипит в ответ Князева, не узнавая собственный голос. Видимо ночные прогулки по морозу всё-таки дали результат, выливаясь раздирающим глотку кашлем и колючей болью, на которые она старается не обращать внимание. В отличии от мерно пульсирующей венки на шее, выглядывающей из-под оттопыренного ворота чёрной рубашки, под которой чернильными иглами выжжена метка. Особенный символ ничтожной власти, пока ещё возвышающий его над остальными. — Понять не могу, откуда такая взялась, — пальцами в кудри зарывается, прищуриваясь, когда девчонка сглатывает подкатывающую к горлу тревогу. — А ты и не рассказываешь, — да она бы и рада. Вывалить всё что есть, вот так просто, не скрывая ничего. Рассказать в красках, как оказалась здесь по какой-то идиотской случайности. Да это даже случайностью не назовёшь! Сплошная мистика. После рассказа они, конечно, вместе посмеются, обнимутся и мир вокруг превратиться в сказку… Как же. А если получиться? Вдруг он поможет? Вдруг поверит? Вдруг… — А ты и не поймёшь, — впервые Князева обращается грубо, панибратски, воспринимая сидящего напротив с высоты собственного возраста равным, и не потому что нагрубить хочет. Знает, отчего-то, что правильно слова её расценит. А Кащей одними глазами улыбается, будто только этого и ждал, скидывая окурок так и невыкуренной сигареты в пустую бутылку из-под водки. — Нехорошо выходит, — резкая смена настроения настораживает, но она пугаться не торопиться, предпочитая дослушать. — За цацки денег немного дали, на всех не хватило, — старший врёт так натурально, что Алёнка только сейчас осознаёт, почему ему доверили такую важную должность. Только сейчас понимает, что за фасадом запивающегося сидельца скрывается совершенно иной, слишком опасный, противник. Даже не зная расценок, она понимает, что увесистые цепочки будут оценены недёшево. На их, ещё пока разрастающуюся группировку, в которую входит с десяток, может чуть больше, пацанят с района этого бы хватило с лихвой, но потрескавшиеся губы напротив шелестят иное. — А у нас не принято своих пацанов обижать, — к чему клонит и чего хочет от неё Князева не до конца понимает, инстинктивно дотрагиваясь большим пальцем до кольца на среднем, как делает всякий раз, когда нервничает. Накинутая сверху куртка обзор на это действо мужчине перекрывает и он нагло выдаёт. — Доплатить бы, — она задыхается вставшим поперёк горла кашлем, сводя брови к переносице, на что мужчина улыбается. — Скажем, рублей сто, — эта сумма девушке ни о чём не говорит. Разве что заставляет вспомнить рассказы матери о том, какой у неё была зарплата на ферме. Двести сорок рублей. Ни много и ни мало для того времени. Только было одно «но». Этих денег они никогда не видели. Если что-то и выплачивали так частями, по пятьдесят рублей или того меньше. Остальное выдавали «продукцией», если что-то оставалось после конторских. Вроде подгнивших фруктов или формового шоколада с червями. Справедливости ради, с уже мёртвыми. Особенно яркое воспоминание у Князевой было о человеке, который, как говорила мама, жалел их, отдавая раз в три месяца парочку кролей, честно украденных у совхоза. Она даже имени его не знала, но мама говорила «скажи спасибо» и она послушно благодарила, улыбаясь. А как-то раз, ожидая прихода родительницы, увидела как он с этих кроликов шкуру сдирает. Тушёную с крольчатиной картошку в этот вечер девочка есть наотрез отказалась. В общем, сто рублей, видимо, являлись суммой серьёзной, но кто сказал, что у неё есть выбор? — Через неделю буду ждать, — Кащей как будто даже веселее становится, когда Князева ему кивает, ещё не осознав весь пиздец складывающейся ситуации.

Ну подумаешь сто рублей. Уж за неделю-то явно наскребётся. Так?..