Оз: Наследие Двух Миров

      Ночь медленно окутывала улицы Чикаго, превращая их в лабиринт теней и тихого шёпота. Тени словно оживали, следя за каждым её шагом, но Мейра больше не боялась их. Она шла по улице, измученная, вся в грязи и с царапинами на руках, словно следы её невидимой битвы. Битвы не за жизнь, а за остатки человеческого достоинства. Хотя трудно было назвать её действия «человеческими», скорее уж животными, на грани инстинкта самосохранения.       Чикаго, с его серыми стенами и холодным ветром, давно перестал быть её домом. Он стал полем боя, где каждый день приносил новые раны — не всегда видимые, но всегда болезненные. В последнее время жизнь превратилась в череду мелких краж и потасовок, где каждый удар был ответом на вопрос: "Зачем ты ещё здесь?". Она отбивалась от этого вопроса так же, как и от кулаков, порой с трудом удерживаясь на ногах.       Мейра чувствовала, что её судьба давно сорвалась с привычных рельсов и катится в пропасть. Но смысл ли пытаться его остановить, когда скорость уже набрала необратимые обороты? Смерть отца словно вырвала последний кусок устойчивой почвы из-под её ног, оставив её балансировать над бездной. Но теперь, казалось, ей больше нечего терять.       Каждый её шаг отзывался в голове пустым эхом, как и мысли о будущем. Что ждёт её дальше? Каждый раз этот вопрос накатывал, как волна, но в ответ она лишь пожимала плечами. Всё стало таким далёким и недосягаемым, что уже и не пытаешься прыгнуть выше, чем ты можешь. Страх перед завтрашним днём давно исчез, уступив место апатии. Что ещё может случиться, когда ты уже потерял всё?       Ветер пробежался по её растрёпанным влажным и грязным волосам, словно издеваясь, трогая её ледяными пальцами, но она не обращала на это внимания. Замерзать было привычным делом. Замерзать и терпеть. Ведь всё это не ново для неё — город, который раньше казался живым, теперь превратился в холодную каменную клетку. Каждый его угол был пропитан чужими жизнями, чужими историями, но не её. У неё не было больше истории. Остались лишь мелкие выживания, как бессмысленные линии на ладонях.       Она шла к своей квартире, но уже знала, что там её ждёт. Одиночество — её постоянный спутник в этой бесконечной гонке за выживание. Неоднократно она думала: "Зачем всё это?" Зачем она продолжает бороться, когда всё рушится вокруг неё, когда жизнь больше не имеет смысла?              В спальне, в дальнем ящике комода лежал потёртый отцовский револьвер, с одной пулей в барабане. Сколько раз Мейра брала его в свои руки, желая сделать контрольный выстрел в висок, дабы прекратить эти мечения и обрести вечный покой. Сколько раз ей приходилось стискивать зубы, и дрожащими пальцами держать этот холодный металл, но затем с тяжелым вскриком и измученным вздохом ронять его на пол, не в силах сделать этот смертельный шаг. Что это было?              Страх?       Неуверенность?       Надежда на что-то лучшее?       Возможно.              Ведь в сердце всё ещё теплилась та самая глухая, но упрямая искра: возможно, где-то там впереди есть хоть малейший луч света. Возможно, где-то там, появится радуга?       "Всё ещё впереди" — она не раз повторяла себе эти слова, даже не веря в них. Но эта мысль держала её на плаву. Она знала, что не может просто сдаться, что отец никогда бы этого не позволил. Он всегда говорил, что даже в самые мрачные времена всегда есть что-то, за что стоит держаться.       Но сейчас, возвращаясь к небольшой многоэтажке дома, поднимаясь вверх по ступеням лестничного проёма, приближаясь к выцветшим дверям своей маленькой квартирки, она чувствовала, что этот "свет" может оказаться просто иллюзией, пустым обещанием. Как и всё остальное в её жизни. Её вымученный взгляд долго впивался в потёртую дверную ручку, до тех пор, пока она не заметила что-то на двери. Листовка, приклеенная прямо на обшарпанную дверь, безмолвно напоминала о её безысходности.       "Уведомление о выселении"…       Это было последним ударом. Её дом — последнее, что связывало её с тем, кем она была, — теперь был на грани исчезновения.       "Это конец", — подумала она, чувствуя, как от усталости сжимается грудь. Мейра с раздражением сорвала бумагу и, облокотившись плечом на дверь, медленно развернула её, читая каждую строчку, которая, казалось, отдавала горечью в груди. Слова казались пустыми, как и её жизнь. "Ты не принадлежишь больше этому месту", — казалось, шептал ей город, его ветры и стены, словно насмехаясь над её попытками цепляться за остатки прошлого.       Было ли это наказанием? Или это просто ещё одно испытание, которое, как всегда, придётся пройти? В её душе не осталось злости или сожаления — лишь усталость, которая проникала в каждую клеточку её существа.              И в который раз она убеждалась, что теперь ей больше нечего терять.              Она всё уже потеряла.       На какое-то мгновение её глаза наполнились слезами, но она ожесточенно вытерла их рукавом грязной кофты, как только услышала позади скрип соседней двери, а за ним старческий, но тёплый женский голос: — Бумажку повесили сегодня утром, сразу после того, как ты ушла.       Миссис Анна Ридли, её соседка, уже немолодая женщина с глубокими морщинами, впалыми серыми глазами и седыми волосами, смотрела на неё с нескрываемой теплотой и беспокойством в глазах.       Мейра с трудом проглотила ком в горле, её голос прозвучал сухо и хрипло: — Ясно.       Она попыталась выпрямить спину, скрыть своё состояние, ведь гордость не позволяла ей проявить слабость. Но спина не поддавалась её чрезмерной усталости. Костяшки саднили от царапин и ударов, пальцы стали огрубевшими. Мейра поджала сухие, потрескавшиеся губы.              Анна заметила, как измученная девушка сжала листовку в дрожащей руке. За годы, проведённые бок о бок, она наблюдала, как Мейра и её отец жили здесь, как строили свою жизнь. Но после смерти Калеба, словно тень покрыла её дом. — Заходи ко мне. Когда ты в последний раз принимала душ? Ела хоть что-то свежее? Пойдём, у меня всё это есть.       Мейра раздражённо помотала головой, едва скрывая своё недовольство. — Спасибо, миссис Ридли, но я справлюсь. Мне не нужна помощь. — Она продолжала стоять к ней спиной, не желая демонстрировать ей свои слёзы горечи и боли.       Старушка не собиралась сдаваться. Её глаза, полные мудрости прожитых лет, изучали ссутуленную фигуру девушки. Она видела за её внешней решимостью глубокую и необъятную боль, которую не могла залечить никакая гордость. Наконец Мейра медленно обернулась, снимая мокрый капюшон с головы. Миссис Ридли замерла.       Глаза, когда-то полные жизни и надежд, теперь лишь отражали боль и бессилие. Даже этот здоровый яркий блеск таких её необычных зелёных глаз потускнел и стал теперь болотным: таким же, кой и была её теперь нынешняя жизнь. Миссис Ридли видела это каждый раз, когда пересекалась с ней у порога: то, как Мейра пыталась оставаться стойкой, цепляясь за иллюзию контроля, тогда как внутри неё разгоралось отчаяние.       И, возможно, гордость помогала ей выстоять раньше, но сейчас она становилась её главным врагом. — Мейра, я знаю, ты давно не ела. И точно знаю, что у тебя нет ни воды, ни отопления, ни света. Ты не должна всё это проходить одна. Прошу тебя, просто зайди ко мне. Иногда нужно просто принять помощь, — настаивала она, сжимая свои костлявые дряблые пальцы.       Каждое слово старушки проникало в её сознание, как холодный ветер, добиваясь своей цели. Внутренний диалог разрывал Мейру изнутри. С одной стороны, она прекрасно понимала, что больше не может выдерживать этот груз в одиночку. Но каждый день она напоминала себе, что справится.              Но справится ли?              Всё внутри неё кричало о помощи, о том, чтобы хотя бы на миг ослабить бремя, скинуть с плеч хотя бы часть этой тяжести. Но гордость... Она всегда была рядом, нашёптывая, что помощь — это слабость.       Мейра молчала, её плечи слегка дрожали от усталости и внутреннего давления. Ей казалось, что ещё немного — и она просто рухнет под тяжестью собственных эмоций. Усталая душа рвалась на части от постоянной борьбы. Мир стал для неё чёрно-белым, словно плёнка кино, лишённым красок, лишённым надежды. Даже свет ламп на улицах Чикаго казался ей слишком холодным.       Её разум, как и всегда, пытался сопротивляться: "Ты сильная, ты справишься, ты не нуждаешься ни в ком". Это было как мантра, которую она повторяла снова и снова перед зеркалом, даже когда её тело отказывалось двигаться, даже когда голод и холод становились её постоянными спутниками.       И всё же, несмотря на это, маленькая часть её души шептала другое: "Ты больше не должна делать это одна. Ты заслуживаешь тепла. Ты заслуживаешь того, чтобы тебе помогли." Эти мысли были новыми и, возможно, даже пугающими. Слишком долго она жила в изоляции, добровольно отгораживаясь от окружающих.       Мейра понимала, что упрямство сейчас только усугубляет ситуацию, что ещё одно "нет" может стать началом её конца. Но как же сложно было признаться в своей слабости... Признать, что ты больше не можешь сама.       Тишина между ними тянулась, как невидимая нить, соединяющая две судьбы — одну, полную пережитого опыта и мудрости, и другую, только начинающую искать свой путь, но уже потерявшую слишком многое. Наконец, её сопротивление начало слабеть. У неё больше не было сил держаться за свою гордость, за этот якорь, который тянул её ко дну.       Мейра медленно кивнула, словно признавая своё поражение перед самой собой. Этот жест, такой маленький и едва заметный, был настоящим подвигом для неё. Гордость наконец уступила место тому, что она так долго отвергала. Это было нечто большее, чем просто просьба о помощи. Это был момент, когда она впервые за долгое время позволила кому-то войти в её мир.       Она тихо, слабо пошла за миссис Ридли, чувствуя, как её ноги едва переставляют шаги. Внутри всё кричало — от усталости, от внутреннего хаоса. Но жалость к себе – последнее, что она хочет увидеть.

***

      Первым делом миссис Ридли отправила Мейру в душ, не оставив ей выбора. Тело Мейры едва двигалось, но стоило горячей воде коснуться её кожи, как усталость начала сходить с неё вместе с грязью. Она вдруг неосознанно задумалась о том, когда она так могла спокойно принять душ, не думая о том, во сколько ей завтра влетит это в копейку.       Пар поднимался, заволакивая комнату, а капли стекали с её бледной кожи, будто стирая следы всего, что накопилось за этот день. Вода бежала по её телу, смывая внешнюю усталость, но не затрагивая ту, что скрывалась глубоко внутри. Мышцы понемногу расслабились, и девушка позволила себе блаженно прикрыть глаза.       Мысли, словно волны, неслись в её сознании, не давая ни секунды покоя. Казалось бы, этот душ должен был принести облегчение, но всё осталось таким же. Что дальше? Невозможность оплатить учебу, оплатить квартиру, продукты – жизнь - а затем: ордер о выселении. Последний удар молотка в гвоздь её гроба.       Нет.       Ничего не изменилось...       Она слишком резко раскрыла кабинку душевой, и пар тут же окутал всё остальное пространство ванны. Тяжелые капли воды стекали с её волос, приземляясь на холодный кафель. Мейра взглянула на своё отражение в запотевшем зеркале.              На неё смотрели усталые глаза, в которых читалась неуверенность, страх и скрытая ненависть к несправедливости этого мира. Её кожа, хоть и очищенная от грязи, всё ещё казалась серой и слишком тонкой. За последнее время тело слишком исхудало, и Мейра была похожа на какой-то несуразный угловатый треугольник с выпирающими рёбрами, как у голодной помойной крысы, чем на ту светлую и уверенную студентку, кой она была ранее.       Она тяжело вздохнула, пытаясь аккуратно промочить приторно розовым полотенцем, что так любезно выдала ей Анна Ридли, свои волосы, мягко впитывая всю влагу и тяжесть в него.       После кратких процедур и махинаций с волосами, Мейра медленно оделась и прошла на кухню, где стол был уже накрыт. Простая еда — суп, хлеб, и чайник, источающий мягкий, согревающий аромат трав, наполнили комнату уютом. — Прости, дорогая. Ко мне не так часто наведываются гости, поэтому разогрела то, что было. — Миссис Ридли сидела за столом и улыбалась, выглядя слегка смущённой, словно этого было недостаточно.       Мейра позволила себе лёгкую кривую усмешку, а затем покачала головой: — Вы позволили мне принять душ, и я уже за это Вам премного благодарна.       Старушка щедро одарила её благодарной морщинистой улыбкой, явно довольная тем, что голос девушки уже теперь не казался таким сиплым и скрипучим, каким был тогда в коридоре. Она лёгким взмахом руки подозвала девушку к столу, и Мейра медленно, слегка неуверенно, прошла вперёд и села за стол. Её движения были размеренными и почти механическими. Она взяла ложку и начала есть, но еда не приносила ей вкуса — только необходимость. Молча, она поглощала пищу, как будто это был ритуал, который она должна была выполнить, чтобы в край уже не одичать.       Между ними повисла тишина, прерываемая лишь стуком ложки о керамическую тарелку с супом. Но это не была неловкая тишина. Это была необходимость для Мейры насытиться этими краткими минутами спокойствия, прежде чем снова начать думать о том, что ей делать дальше.              Однако миссис Ридли прекрасно понимала — им нужно было поговорить. Мейра могла съесть суп, но этим она не насытит свою душу, которую терзали страхи и сомнения. Поэтому она начала разговор осторожно, как врач, который аккуратно вскрывает старую рану, понимая, что без этого невозможно начать заживление. — Я не говорила, что на самом деле я родом из Канзаса? Переехала в Чикаго из-за мужа, ещё много лет назад. Он был большим человеком на газовом заводе.       Мейра, едва касаясь ложкой супа, оторвала взгляд от тарелки и посмотрела на неё. — Вот как… — незаинтересованно пожала она плечами, не собираясь углубляться в подробности личной жизни этой женщины, но Анна лишь мило усмехнулась. — Да… Казалось бы, прошла целая вечность с того момента, как его не стало, но… мне его не хватает. — Рука с ложкой замерла, и теперь взгляд Мейры сменился с безразличия на лёгкий интерес, а тень понимания проскользнула на её лице. Миссис Ридли вздохнула: — Время не лечит нас, Мейра. Оно лишь учит нас жить с этими ранами. Но оно также даёт тебе выбор. Ты можешь либо цепляться за эту боль, позволить ей захватить тебя, или же научиться принимать её, как часть своей истории. В конце концов, каждый из нас – это не только наши победы, но и наши раны. Они делают нас теми, кто мы есть. — Она мягко накрыла своей тёплой ладонью прохладную руку Мейры, аккуратно её сжав. — Тебе только восемнадцать, милая. Понимаю, слишком многое навалилось на тебя; на твой юный возраст. Но не стоит отрекаться от себя. Не стоит забывать о том, что ты любила и что любишь. О, милая, ты же так любила ботанику!       Мейра нахмурилась и заметно поморщилась, почувствовав, как зябкий холодок прошёлся по её коже, заставляя съёжиться. Её сердце бешено заколотилось, а плечи сжались, как будто она пыталась защитить себя от чего-то болезненного. Эти слова вызвали в ней волну воспоминаний, которые она так старательно подавляла. Воспоминания о том, как она часами бродила среди деревьев и рек, изучая каждое растение, как будто это были её друзья. Природа была её убежищем, её радостью. Но теперь всё это казалось таким далёким и недостижимым, словно прошла целая вечность, а не каких-то пять месяцев. — Это всё в прошлом. Я уже не та, что была раньше.       В её голосе слышалось безразличие, словно она пыталась отгородиться от всего, что больше не имело значения. Но женщина знала, что это было не так. Знала, а потому спокойно продолжила: — Понимаю. Но прошлое никогда не исчезает полностью. Мы всегда возвращаемся к нему, даже если не хотим, но это не означает, что это же прошлое должно тянуть нас на дно.       Мейра только сильнее нахмурилась, а пальцы на столе сжались в кулак, вонзая ногти себе в ладонь, но она не проронила ни слова. Этот разговор начинал её утомлять, но старушка оставалась непреклонной. Теперь она смотрела на неё серьёзно, выражая свою истинную горечь и опасения: — Мейра... Мне больно видеть, как ты угасаешь на глазах. Ты занялась тем, что не одобрил бы твой отец. — Для Мейры она сейчас больше походила на недовольную учительницу, что отчитывала ученика за невыполненное домашнее задание. — Воровство… взломы… угоны. Калеб гордился тобой, твоими знаниями и мечтами. Он хотел, чтобы ты достигла большего, а не скатилась на дно. Но ты делаешь всё, чтобы не оправдать его надежд. И, дорогая, это неправильно, — её вязкий голос выражал тоску и грусть, а также нескрываемую жалость к ней, что только сильнее взбесило Мейру.       Это было слишком. Её слова как нож, резали по голой коже девушки, всё глубже и глубже проталкивая его к сердцу. Она не имеет права! Что она о себе возомнила? В конце концов, она не выдержала и, отбросив ложку со звякающим звуком на стол, отодвинулась на стуле назад и поднялась с места, бешено срываясь на истеричный крик: — Да что Вы понимаете?! Кто Вы такая, чтобы говорить мне как я должна жить? — она нервно дышала, а глаза охватил словно невидимый пожар, окрашивая их в ярый зелёный оттенок, который будто испускал невидимый яд. Ей не хотелось слов поддержки, утешения и что хуже всего – жалости к себе. Сама идея прийти сюда была глупой, ведь она знала чем это всё в итоге кончится: пустыми заумными лекциями и глупыми фразами наподобие: «Будь сильной и живи дальше!». Сколько можно пытаться склеивать то, что и так уже разбито? — Вы ничего не знаете! Вы ничего не видели! Вы понятие не имеете, через что мне… — Мейра… сядь.       Мейра тут же замерла, теряя свой буйный пыл. Её голос был резкий как порыв ветра, которому невозможно было воспротивиться. Весь её гнев, вся ярость вмиг куда-то испарились перед этим спокойным и властным тоном. Взгляд Мейры упал на пожилую женщину, чьи глаза, несмотря на всё, что произошло, оставались такими же меланхоличными, но полными сил. Она всё ещё продолжала сидеть на своём месте, скрестив ладони в замок над столом.       Девушка тяжело выдохнула, её плечи расслабились, и, почувствовав неожиданную слабость в ногах, а также явное ощущения стыда за своё агрессивное поведение, она медленно вернулась на своё место. Её дыхание было глубоким и прерывистым, но она уже не кричала. Её эмоции были обнажены, как свежая рана, и перед миссис Ридли она не могла больше притворяться, а потому она нервно склонилась над столом, закрывая голову руками, и начав шептать себе под нос какие-то тихие проклятия на саму себя.              Анна молчала. Наблюдала, ждала… надеялась.       В конце концов, так и не подняв головы, Мейра дрожащим голосом прошептала: — Я... я просто не знаю, как выбраться из этого. Всё рухнуло, и теперь я не вижу выхода. Я… я устала, миссис Ридли, — она резко подняла взгляд на неё, демонстрируя ей пелену накатывающих слёз, которые сдерживать становилось всё сложнее. Её губы дрожали от напряжения, зубы были стиснуты так сильно, что их скрежет отзывался болезненной пульсацией в висках.       Старушка внимательно посмотрела на неё, а её прозвучавший голос был наполнен мудростью и терпением: — Ты можешь выбраться, если захочешь. Как я уже говорила: порой мы действительно тянемся к прошлому, однако мы не позволяем ему затянуть нас на дно.       Анна немного смягчила голос, словно не хотела ранить, но знала, что каждая сказанная истина — это тонкий скальпель, вскрывающий затянувшиеся раны. — Канзас... он тянет к себе, если однажды полюбил его природу. Эти леса, степи, бескрайняя живопись и умиротворение. А ты ведь всегда тянулась к природе, к свободе. Ты любила ботанику и геологию, как никто другой. Так почему бы не попробовать начать сначала? Почему бы не найти себя там, где природа зовёт?       Мейра с недоумением посмотрела на неё. — Что вы имеете в виду? Почему Вы снова заговорили о Канзасе? — с осторожностью поинтересовалась она, чувствуя в этом всём скрытый подвох с самого начала всего их разговора.       Миссис Ридли слегка улыбнулась её проницательности, а затем решительно сказала: — Переезжай в Канзас. У меня там остался дом, после переезда в Чикаго мы с мужем порой приезжали туда, чтобы навести порядок, но после его смерти он окончательно пустует. Я уже слишком стара, чтобы ехать туда-сюда, а свою смерть я хочу встретить именно здесь, сидя в кресле, и листая свадебный альбом. Да, он требует ремонта, нужно отопление, окна нужно укрепить, но это лучше, чем ничего. Ты сможешь найти там подработки, а потом… Кто знает, может, ты снова обретёшь смысл жизни.       Мейра резко отреагировала на такое внезапное предложение миссис Ридли, словно каждое слово старушки било в самые больные места. — Уехать в Канзас? Это что шутка? Вы просто издеваетесь надо мной, да?! Променять этот город, где я родилась и выросла, на какой-то ветхий домик в степях? Что за черт! — её голос прозвучал резко, возмущенно, почти агрессивно, как удар по невидимой защите.       Слова вылетали из её уст с яростью, но эта ярость была на самом деле лишь отражением её страха. Страх перед неизвестностью, перед выбором, который, возможно, окончательно вытрет всё то, что она так долгое время пыталась собрать. А что если не получится? Что если снова станет только хуже? Старушка назидательно глянула на юную собеседницу, слегка опустив брови. — Мейра, у тебя нет выбора. Ты не сможешь остаться здесь. У тебя нет денег, а с квартиры тебя скоро выселят. Что тогда? Ты хочешь оказаться на улице? Думаешь, это лучше, чем ветхий домик в Канзасе? — её голос звучал мягко, но твёрдо, выкладывая все правдивые факты на стол, без розовых надежд и конфетных обещаний.       Мейра поднялась с места, замерев, а её разум метался между паникой и гневом. Каждый её инстинкт кричал сопротивляться, но в глубине души она знала, что слова миссис Ридли были правдой. И эта правда была невыносима. Канзас? Покинуть всё, что она знала? Её ноги дрожали, руки сжались в кулаки. Её мысли метались хаотично, как пойманная птица в клетку. Паника настолько охватила её, что она просто вцепилась руками во влажные волосы и с силой сжала их, дабы хоть как-то прийти в себя.       Старушка продолжила плавно, теперь уже чуть мягче, но и с прежней уверенностью: — Твой отец этого не хотел бы, Мейра. Он бы хотел, чтобы ты нашла себя. Чтобы ты снова начала жить, а не пыталась выживать в этом городе, который вытягивает из тебя последние силы. Не позволяй его памяти стать якорем, который тянет тебя ко дну. Твой отец знал, что значит двигаться вперёд, несмотря на боль. Он верил в тебя, а ты? Ты ведь тоже верила в себя когда-то.       Эти слова ударили по ней сильнее, чем любая правда. Мейра крепко зажмурилась, сжав руки в кулаки. Перед глазами на мгновение всплыл образ отца — его мягкая улыбка, его тихие, но сильные слова. Калеб всегда был для неё примером, и мысль о том, что она могла подвести его, была невыносимой. Но что она могла сделать? Что ей делать? Мейра помотала головой, а затем по-детски прошептала: — Миссис Ридли… я боюсь.       Так по-детски и наивно. Её голос был полон отчаяния, как будто она впервые позволила себе признать эту правду. Слёзы текли без остановки, и в этот момент она почувствовала себя маленькой девочкой, потерянной в огромном мире, который был слишком жестоким и несправедливым.       Анна просто встала, и подошла к Мейре, положив руку ей на плечо — теплую, добрую руку, наполненную заботой. Этот жест был молчаливым, но полным понимания и поддержки. Она не говорила о том, что всё будет хорошо, потому что знала — сейчас Мейре это не нужно. Всё, что было ей сейчас нужно – маленькая протянутая рука помощи. — Ты не должна проходить через это одна. Я помогу тебе. Я куплю тебе билет на поезд, и ты сможешь уехать. Я поговорю со своим юристом, и он перепишет дом на тебя, а нотариус это заверит в письменной форме. И если есть хоть одна возможность начать заново, разве не стоит её попробовать? Канзас может быть твоим началом, а не концом.       Мейра слушала её слова, и сердце сжималось всё сильнее. Её слёзы становились всё более отчаянными, потому что она понимала — это правда. Она не могла больше справляться одна. На этот раз женщина сделала небольшой шаг вперёд и обняла её с материнской заботой, прижав к себе. — У нас с мужем никогда не было детей, Мейра. Но для меня ты всегда была как дочь. И я хочу, чтобы у тебя было будущее. Ты заслуживаешь этого, — мягко прошептала она, сильнее прижимая девушку к себе.       Девушка, дрожа от слёз, тут же обняла её в ответ, чувствуя, как её душу заполняет тепло и забота, которые она так давно не ощущала. — Спасибо… — прерывисто прошептала она в плечо старушки, ощущая как ноги становятся всё более ватными, и она вот-вот провалится в сон.       И всё же, несмотря на холод и боль, в её сердце жила некая тень надежды. Слабая, но упрямая. Может быть, Канзас станет её спасением? Или ещё одним тупиком на этом бесконечном пути?              Может, всё же… где-то там… появится эта дурацкая радуга?              Мейра не знала, но у неё не было выбора.