Множество шагов

Рома чувствовал себя настоящим дураком и истеричкой, когда на утро перед школой бинтовал свою руку. Все это теперь казалось жутко бессмысленным и глупым, кожа немного горела от повреждений, а мысли так никуда и не делись. Петров был слишком живучим тараканом в Ромкиной голове, и ему даже казалось, что он может надышаться дихлофоса, а образ Антона все равно будет маячить перед глазами. Пятифан вздохнул и все-таки пошел в школу, и даже успел к первому уроку. Он лениво поздоровался с Семой и Бяшей, проигнорировав их взгляды на перебинтованную руку, и сел на свое место. Он краем глаза посмотрел на Антона, который уже сидел и что-то рисовал. Он очень часто стал рисовать в последнее время из-за того, что Рома с ним не разговаривал, только вот в этот раз он демонстративно прикрыл рисунок ладонью, когда Пятифан подсел. Рома тихо хмыкнул, положив голову на руку. Как же Тоха обиделся… — Обязательно было Кудре меня скармливать? У меня и так с ней проблемы, — вырвалось у Ромы само собой, но он тут же прикусил язык. Антон, однако, все прекрасно услышал и поднял на соседа нахмуренный взгляд. Пятифан заметил, как тот стал гипнотизировать его бинт на левой руке, так что натянул рукав олимпийки до пальцев. Но Петров даже слова об этом не сказал, после чего снова сгорбился над тетрадью, резко чиркая карандашом. — Не буду я больше к тебе лезть, не переживай, — сказал он тихо и наигранно резко. Роме от этого тона стало горько, отчего он криво ухмыльнулся. В целом, сам виноват, чего жаловаться. Пятифан прикрыл глаза, услышав неприятную трель звонка, и просканировал класс. Он наткнулся на взгляд Полины, но она тут же отвернулась. Ромка подумал, что можно было бы спросить про Кудрю и у нее, немного пристыдить, но… с обидой Антона он будто потерял последние силы, и все его чувства: стыд, отвращение к себе и агрессия смешались и превратились в глубокую печаль. Ничего не хотелось, даже ворчать и злиться. Он положил голову на стол и прикрыл глаза с мыслью о том, что неделя будет тяжелая. И она была тяжелой. Оказывается, когда обижаешься не ты, а на тебя; когда игнорируешь не ты, а игнорируют тебя — это очень даже неприятно. Не было больше ни взглядов Антона искоса, ни попыток заговорить, ни даже просто беспокойных вздохов, которые Ромка слышал, когда только-только начал сторониться Петрова. По-настоящему Антонову обиду Пятифан прочувствовал только к середине недели, когда выходил из школы и увидел возле ворот Ольку вместе с братом. Заметив Ромку, малышка солнечно улыбнулась и помахала рукой, на что парень приподнял уголки губ в слабой улыбке. Оля хотела было шагнуть в сторону Пятифана, но Антон сверкнул на Рому глазами, сгреб сестру за капюшон и повел в сторону проселочной дороги, что-то недовольно высказывая ей почти в лицо. Пятифан помрачнел, поняв, что Антон и сестру подговаривает держаться подальше. Он проводил взглядом Петровых, пока те не скрылись за поворотом, и злобно пнул ледышку. Со временем Рома понял, что все познается в сравнении. И «до» ему нравилось значительно больше, чем нынешнее «после». Уж лучше бы он и дальше чувствовал себя поломанным и неправильным, но хотя бы находился рядом с Антоном и ловил его взгляды. А теперь нет ни того, ни другого. Есть только давящая рутина. И ее он прочувствовал настолько остро, что даже усмехался сам над собой, вспоминая, что раньше считал свою жизнь скучной и ныл. Ну да, в прошлые года он просто ходил в школу, просто общался с друзьями, просто пытался не спалиться на прогулах и тянул свои оценки, и это казалось ему невыносимым. На самом же деле, тоска смертная навалилась сейчас — он по-настоящему понял, что такое «жизнь на автомате». С потерей настоящей радости в лице Антона, Рома попытался вернуться в свой прежний образ жизни — больше времени проводил с Бяшей и Семой, снова стал кошмарить малолеток, вести себя как гопник и слоняться по поселку без дела, время от времени конкретно забивая на учебу, которая только-только стала улучшаться. Ему же все-таки нужно было занять хоть какую-то нишу в этом обществе, чтобы окончательно не сгнить в сентиментальности, ему совсем не свойственной? А умел он, всю свою жизнь, только строить местного бандита и жить «по-мужски». Но ничего больше не доставляло ему удовольствия. Испуганные глаза мелких, которые были готовы под прессом отдать мелочь, чтобы Ромка с пацанами купил булку в столовой, не вызывали восторга. Прогулки на морозе и прозябание на холодных турниках больше не казались таким уж прикольным занятием, да и нормально ползать по ним не давала прожженная и забинтованная ладонь. Выслушивание Семкиных тупых шуток, Бяшкиных харчков через щель в зубах и нескончаемый дым с одной сигареты на троих — слишком скучно и приземленно. Не хватало тепла, уюта и чувства спокойствия. Осталась только пустота и парочка друзей, которые не могли дать Ромке того, что давал ему Антон, его компания, его дом. Роме было до жути тоскливо. Еще и Катя активизировалась в преддверии Дня всех влюбленных, и Пятифан часто видел, как она крутится вокруг Антона на переменах. Только ревности ему и не хватало для ухудшения состояния, которое и так было хуже некуда. Каждый раз, когда он шел с Семой и Бяшей на перекур и видел, как эта вертихвостка строит глазки и качает юбкой перед фигурой незаинтересованного Петрова, в груди поднималась уже знакомая буря. Хотелось наплевать на все — на ссору, на друзей, на предрассудки — да и утащить Антона куда подальше. Но Рома терпел, сильнее сжимая кулак с ожогом, чтобы вернуть себя в реальность с помощью боли. И, казалось бы, все так, как он и хотел — они с Антоном отдалились, перед Петровым маячит перспектива встречаться с девушкой, эмоция омерзения к себе и своим чувствам притупляется. Бери и забывай о своей неправильной любви и оставляй ее в прошлом, списывая на подростковый всплеск гормонов. Но нет. Он просто не мог не пялиться в столовой на то, как Катька льнет к Антоновой спине в очереди, что-то щебеча на ухо. И уж тем более он не мог не хотеть оказаться на ее месте. — И че она только нашла в этом очкастом говнаре? — сказал однажды Семен, заметив хищный взгляд Ромки на «сладкую парочку». — Внатуре, — выплюнул Пятифан обиженно, — Ни рожи в нем, ни мужественности, еще и хер наверняка маленький, — продолжил Ромка, и тут же почувствовал горечь от своих слов. — И как ты вообще с ним сидишь за одной партой, я бы уже давно свихнулся, — подхватил Сема, явно пребывая в наслаждении от перемывки косточек Петрова. — Я и свихнулся, — Рома говорил злобно и почти на автомате, — Знаешь, как заебывает постоянно слушать его нытье, видеть, блять, как он там копошится в своих тетрадках? Глаза мозолит, да и только, пидарас, — выкатил Пятифан быстрее, чем успел подумать хоть немного. Предложения сами лезли из глотки, тут же царапая ее неприязнью к самому себе. Конечно, он так не считал, но словесный понос заставил его это произнести, а Бабурин аж расцвел. — Давай, может… — начал он, потирая руки, но Рома тут же сверкнул глазами, поняв, что сам перегнул палку и чуть не спустил Семена с цепи. — Да похуй, даже время тратить на этого урода не хочется. И тебе не советую, — бросил он и тут же зашагал вон из столовой, в последний раз кинув взгляд на то, как Катя вьется вокруг Антона. Бабурин остался стоять с открытым ртом, заметно разочарованный, а Бяша все это время молча смотрел на Рому, все время хмурясь. Весь оставшийся день у Пятифана в голове звенели сказанные им же слова. Он не мог выбросить их из мыслей, даже когда вернулся домой. Устало сел на кровать и вздохнул, тщательно натирая лицо руками. Он шикнул, когда материал бинта на левой руке проехался по его щеке и немного царапнул. Ромка отвел руку, посмотрел на ладонь и размотал бинт, обнажая лунку от ожога. Спустя неделю все выглядело еще страшнее, чем сразу после сигареты. Красное пятнышко с корочкой из засохшей сукровицы. Рома просто не знал, как все это лечить, так что только мазал йодом, который будто бы не делал ничего, кроме как красил кожу в коричневый и смывался под бинтом. Пятифан вздохнул и чуть не захныкал от собственной тупости. И зачем он только это сделал? Казалось, что это должно помочь, но, наоборот, натолкнуло на мысль, что он безвольное плаксивое существо. Бинт соскользнул с руки на пол, и Рома, кряхтя, наклонился за ним. Словно указкой край бинта лег в паре сантиметров от зажигалки, что торчала из-под тумбочки. Той самой зажигалки, которую Антон подарил Роме на Новый год. Пятифан замер. Из-за всех переживаний, выпавших на его долю, он совсем забыл про подарок, который, видимо, упал под тумбочку уже больше недели назад и покрылся тонким слоем пыли. Рома поджал губы и поднял зажигалку с пола, бережно оглаживая ее пальцем и счищая грязь. Он медленно, будто в первый раз, скользил глазами по рисунку роз и колючей проволоки. Акрил в некоторых местах откололся, оттого что Рома по началу носил и трогал зажигалку слишком часто, но это даже придавало шарма; показывало, что вещью пользуются, что ее любят. Тут же нахлынули воспоминания о том, как все раньше было хорошо. Казалось бы, дружба с Тошей была совсем-совсем недавно, — около месяца назад до того, как Рома понял свой «дефект», — но по ощущениям прошло уже больше года. Ромке стало до жути злостно, что он не ценил свою возможность просто быть рядом с Антоном, просто разговаривать, просто смотреть на него без грусти. И теперь ничего нет и, скорее всего, больше и не будет. Пятифан прикрыл глаза, сжимая в руках зажигалку, и решил снова носить ее с собой, а после снова замотал ладонь, встал и направился на кухню. Уже в коридоре он почувствовал тонкий запах спиртного и услышал слегка развязный голос отца. Он встал в дверном проеме и посмотрел на его профиль, оценивая ситуацию. За многие годы отцовского пьянства Рома научился отличать, когда и в какой «кондиции» он находится, когда нужно бежать из дома на пару часов, пока предок не протрезвеет, а когда можно даже подсесть и поболтать. Отец перевел взгляд на Ромку, и по его выражению лица последний понял, что сейчас именно последний вариант его опьянения. — Сынка. Садись, — отец сказал это мягко и негромко, кивнув в сторону пустой табуретки на углу стола. Пятифан спокойно подошел, сел и окинул взглядом стол. Было немного захламлено, в центре стояла тарелка с недоеденной заливной рыбой, чуть ближе к подоконнику баклаха домашнего темного пива, которым барыжил местный сосед-алкаш. «Ну не водка или самогонка, и то хорошо», — подумал Рома и снова посмотрел на отца, который в целом выглядел безобидно, хотя глаза его уже немного плыли от выпитого. — Хочешь? — он глазами указал на пустой стакан из которого, видимо, недавно пила мать, что сейчас бренчала посудой возле раковины. — Не пью, бать. — Да хватит заливать, я что, твоего возраста не был? Знаю ведь, что балуешься, — отец по-доброму усмехнулся и наполнил стакан из бутылки наполовину, — Пей давай. Ромка услышал за спиной бурчание матери о том, что отец «спаивает ребенка», но, как и батя, не обратил на это внимания. Он подцепил пальцами стакан и глотнул, даже не поморщившись. — Ну что? — Что? — Как дела хоть у тебя, сын? — отец откинулся на спинку стула и устало потянул шейную мышцу, прикрыв глаза. Такой батя Ромке нравился, пусть и видел его таким Пятифан крайне редко — спокойным, соображающим и не пересекающим границы адекватности. С таким Пятифаном старшим и правда можно было поговорить, так что Рома слабо улыбнулся уголком губ и расслабился на табуретке, подпирая спиной край промерзлого подоконника. — Потихоньку, — кашлянув, ответил Рома и положил локоть на стол, начиная вертеть в руках зажигалку Антона. — Подружка твоя подарила? — спросил отец, рассматривая предмет в руках сына. Вопрос резанул по сердцу, и Пятифан тихо фыркнул. — Подружка… В комиссионке купил, — буркнул он в ответ и достал из спортивок сигареты. Из открытой форточки дунуло кусачим февральским ветром, а на краю стола покоилась наполненная окурками пепельница. Рома почувствовал себя так смело, взросло и вместе с тем расстроенно, что закурил прямо при отце без разрешения. Мужчина лишь крякнул и тоже потянулся за пачкой «Донского табака» без фильтра. — А что смеешься?.. Мы с матерью уже ждем не дождемся, когда невестку в гости приведешь, — ответил отец, запивая сигаретный дым пивом. Рома устремил взгляд в темноту кухонной арки и смотрел бездумно, из-за слов отца все больше погружаясь в переживания. — Не рано ли? — спросил он, пытаясь увести разговор в другое русло, — Школу бы закончить. — Не рано. Мы с твоей мамой как раз в школе и познакомились, — отец улыбнулся и глянул на спину жены, что теперь нарезала что-то возле кухонной тумбы, — Чего тянуть-то? Хоп-хоп, и вот после выпускного уже тебя заделали. — Батя, фу… — Рома притворно скривился и тихо рассмеялся, а отец, наоборот, расхохотался во весь голос, наполняя комнату басистым смехом. Кажется, его забавляло смущение сына. — А что с рукой-то у тебя? Рома машинально натянул на костяшки край олимпийки и покусал сигаретный фильтр. — Да так. Ножом случайно резанул. — Ты бы завязывал с ножами. Помню вот, я в тюрьме… — начал рассказывать отец, устремив взгляд в окно на занесенную снегом дорогу. Рома всегда любил слушать истории про отсидку бати, пускай они и были зачастую наполнены мраком и жестокостью, но сейчас у него будто отключился слух. В ушах шумело так, словно он погрузился под воду, а взгляд снова вернулся к темноте арки, которая будто отражала его внутреннее состояние. Ромка зацепился за слова отца про невестку и начал усиленно думать, чувствуя в висках пульсацию от тяжести мыслей. В голове рисовались тревожные картинки: а вдруг его семья узнает о его любви? Его же осмеют, скорее всего выгонят из дома, может быть изобьют. А вдруг поползут слухи о том, что первый гопник поселка опидорел из-за городского мальчика? Тогда позор ляжет не только на него, но и на его родителей. А как мама расстроится, когда узнает, что у нее может не быть внуков… Рома до этого не думал настолько наперед, не представлял, что он может остаться таким навсегда — влюбленным в парня. Но вдруг это действительно так? Вдруг это и правда неизлечимая болезнь, как всегда утверждал отец, что он больше никогда не посмотрит ни на одну девушку вокруг себя? Пятифану стало тошно от собственного урагана в голове, и он запил его пивом, осушив стакан залпом.

* * *

То, с каким лицом Рома смотрел на плакат «Дискотека влюбленных», украшенный бантиками и блестками, сложно было описать. Казалось, что ему мерзко и смешно одновременно. Но в основном было безразлично. Катька таки добилась организации дискотеки, которая должна была пройти завтра, в пятницу, сразу после семи уроков. Рома думал, что никто туда не пойдет, — после семи уроков оставаться в школе это же бред! — но, видимо, молодняку в поселке было так скучно, что подростки были готовы перед выходными трястись в душном зале под хиты нулевых и девяностых. Организация всего этого безумия поглотила Смирнову с головой и Полину в роли ее новой лучшей подружки, кстати, тоже. Пятифан тут и там видел, как эти двое слоняются, вывешивая украшения в виде сердечек по школе и раздавая листовки с приглашением. Рома же был уверен, что точно не пойдет. Вся эта любовная тема, возведенная в абсолют, только больше напоминала ему о том, что у него есть проблема, которую он не в состоянии решить самостоятельно и что этот «День всех влюбленных» для всех, но не для него. Две девчонки за сегодня уже успели всунуть ему валентинки в руки и убежать, хихикая и краснея, но он сразу выкинул бесполезные бумажки, даже не прочитав послание, написанное внутри. Сейчас же он с лицом, абсолютно не обремененным интеллектом, смотрел на этот злосчастный плакат и лениво моргал глазами. Буквально в паре метров от него возле расписания стояла и создательница этого шедевра, повернувшись спиной к Ромке. Катя чему-то активно возмущалась, всплескивая руками, а напротив нее стояла Полина и вжимала голову в плечи, будто ругались на нее саму. Пятифан поддался, как он считал, девичьему интересу к сплетням, сделал шаг вбок и навострил уши. — Я не понимаю, просто не понимаю! — цедила Катька через зубы, нервно переплетая косу руками уже в третий раз, — Может, я делаю что-то не так?.. — С чего ты взяла? — ответила Полина тихонько, будто боялась, что громкость голоса взвинтит Смирнову еще больше. — Ну с тобой-то он сразу подружился, а от меня нос воротит! — из этого маленького кусочка Пятифан понял, что речь идет об Антоне, и тут же прислушался внимательнее, кажется, даже забывая дышать, — Я его позвала на дискотеку, а он сказал, что у него, видите ли, дела… — дальше было неловкое минутное молчание, а после Катя произнесла чуть тише: — Может, ты его позовешь, а? Поль? Пускай хотя бы просто придет, а дальше я сама разберусь. — Не-е-ет, я не могу, что ты… Ты же знаешь… — ответила Полина смущенно и прижала что-то руками к груди. Рома увидел это краем глаза, но не разглядел, что именно. Катя вздохнула и скрестила руки, после чего фыркнула и выдала то, отчего у Ромы чуть сердце не остановилось: — Может, это не во мне проблема? Может, он голубой? — Что? — усмехнулась Полинка, подняв брови. — А что? Я девочка красивая, милая, подержаться есть за что. Да любой нормальный парень уже давно накинулся бы! — протянула Катя своим фирменным змеиным голосом. Тут Рома понял, что от обиды ее понесло, и его самого тоже вслед за Смирновой, — А Тошке, может, девочки и вовсе не нравятся! — продолжала Катя голосом, наполненным презрением. В ее небрежной речи Пятифан услышал себя, но тут же переметнулся чувствами на сторону гнева. Да как она смеет утверждать об Антоне такое? Как она вообще смеет так его оскорблять и очернять? Не то что бы Рома не очернял себя по той же причине, что и Катя Антона в данную минуту, но Пятифана-то оскорблять можно, особенно, когда это делает он сам в своей голове, а вот Тошу… Рома сжал кулаки и поддался своей импульсивности, после чего уверенно шагнул в сторону Катьки. — А может, Смирнова, Тохе не девочки не нравятся… — Ромка привалился к Смирновой сбоку и закинул руку на ее плечо, и делал он это так уверенно, будто с самого начала присутствовал во время разговора, — …а конкретно ты? — Пятифан посмотрел на Катю сверху и даже чуть злорадно улыбнулся, когда увидел, как та давится воздухом и как ее уши и щеки краснеют. — Подслушивать нехорошо, Пятифанов! — вскрикнула она, встрепенувшись и чуть ли не топая ногой. — За спиной пиздеть — это тоже нехорошо, — Рома говорил это чуть насмешливо, но твердо, и сильнее притянул Катю к себе, зная, что она почувствует запах сигарет от его одежды, и упиваясь тем, как ей это не понравится, — Ты, Катюха, только попробуй слух об этом пустить. Не посмотрю на то, что ты телка, — его глаза по-Пятифановски сверкнули опасностью, хотя губы все еще были растянуты в улыбке. Катя нахмурилась, отпихнула парня от себя довольно грубым тычком в живот и зашагала прочь, напоследок бросив: «От паразит!» Рома проводил ее взглядом, пока светлая коса не скрылась в толпе, а после немного удивленно посмотрел на Полину. Та стояла, как немой свидетель короткой грызни двух зверюшек, и хлопала глазами. Если честно, Пятифан думал, что она побежит за Смирновой, но Морозова твердо стояла на своем месте возле расписания, сжимая в руках, как Ромка разглядел, валентинку. Ему вдруг стало немного неловко и стыдно оттого, что они остались наедине. Пятифан понял, что не может вспомнить, когда они в последний раз нормально разговаривали. Полина же смотрела на Рому с интересом и проницательностью, будто пыталась понять, о чем он думает. Молчание давило, так что Пятифан неловко кашлянул, потер затылок рукой и произнес: — Это тому… Как его там… Славке? — он кивнул на валентинку в ее руке. — А?.. Ну, да… — осторожно ответила Морозова, будто чего-то опасалась. Рома даже подозревал чего — его реакции и мгновенного желания отпиздить нового кавалера девушки. Но Пятифан лишь хмыкнул и приподнял уголок губ. — Пошли, провожу тебя. Полина удивленно помолчала, но потом все-таки развернулась на каблуках и неспешно пошла в сторону крыла, в котором сейчас должны быть уроки у девятых классов. — Ты… не злишься? — С чего бы мне злиться? — спросил Рома, прекрасно понимая ответ на свой вопрос. Морозова усмехнулась, понимая, что Пятифан просто выделывается. — Знаешь, я думала, что ты перестал со мной разговаривать, потому что обиделся… Ну… Из-за того что мне другой нравится… — к концу предложения Полина перешла на шепот и слегка склонила голову, отчего волосы прикрыли ее лицо. Голос девушки звучал виновато и немного стыдливо, отчего Пятифан даже впал в недолгий ступор. — Н-нет, я не поэтому… — он пожевал губами, думая, что бы такого ответить. Он не хотел оставлять Полину в неприятных догадках, ведь все еще считал ее хорошей подругой, но и правду, очевидно, сказать не мог. Интересно, а как бы она отреагировала?.. — Я, просто, понимаешь… — начал выдавливать Рома спустя пару шагов, — …просто пересматриваю жизненные ценности. Пятифан и сам не понял, что сказал, но Полине этого, кажется, хватило, потому что она облегченно вздохнула и подняла голову, обнажая улыбку. Рома тоже немного натянуто улыбнулся, но ему будто стало легче. Он решил-таки съязвить: — Но воспиталку на меня натравливать это, конечно, вы умно придумали, ничего не скажешь… — протянул Пятифан скорее по-доброму, чем с претензией. Полина рассмеялась, окончательно убирая с лица волосы, и виновато пожала плечами. — Просто уже непонятно было, что делать. Антон тогда сказал, что тебе совсем плохо, но ты не колешься, что случилось… — Рома от упоминания Петрова сглотнул и снова превратился в слух, — Он так сильно переживал, вот я и предложила попробовать. — Что, прям сильно?.. — тихо спросил Пятифан, округляя глаза. — Ага. Да на нем лица не было, — Полина встала возле кабинета, куда ей нужно было зайти, чтобы вручить валентинку, — Вы с ним сейчас общаетесь? Пятифан грустно и медленно помотал головой, на что Морозова жалобно поджала губы. — А почему? — Да так… — Рома повел плечом, усиленно пряча взгляд и комкая ткань карманов в спортивках, — повздорили чуток… по мелочи. — Так если по мелочи — почему не помиритесь? — Так все просто у тебя, Полька, — фыркнул Рома немного небрежно и прикусил губу. — А как по мне — и правда просто. Или?.. — она пронзила Пятифановское лицо своим синим ярким взглядом, будто пытаясь вытащить из него что-то еще. Рома нервно сглотнул и медленно покачал головой в отрицательном жесте, — Ну вот видишь. Приходи завтра на дискотеку, я позову Антона. Повеселимся, отдохнем. — Ты же сказала Кате, что не можешь его позвать, — хитро протянул Рома и прищурился, а Полина нахмурилась и ткнула его пальцем в грудь. — Я сейчас с тобой говорю, а не с Катей. Приходи, — сказала она и кинула взгляд в дверной проем кабинета, возле которого они все это время стояли. Рома понял, что Морозова торопится вручить валентинку, и больше не хотел ее задерживать. Он кинул ей короткое «удачи» и развернулся, направляясь к кабинету литературы. По пути он все думал и думал о словах Полины о том, что Антон переживал. Конечно, Рома и сам понимал, что Петров переживал, но то, как преподнесла это Морозова, вызвало волну приятного тепла. Антон за него переживает… Он о нем думает. С легкой улыбкой на лице Рома вошел в класс за секунду до звонка и медленно прошел к своей парте, опускаясь рядом с Антоном на стул. Он кинул взгляд на соседа, который все еще игнорировал присутствие хулигана и смотрел куда угодно, но не на него. В очередной раз Рома мысленно выругался на самого себя за то, что по собственной глупости потерял, вероятно, последнюю надежду стать с Антоном ближе. Может быть, своим поведением он отбил у Петрова желание как-либо за него волноваться и вообще иметь общие дела. Из-за этих мыслей Рома снова помрачнел и уронил взгляд на парту. Под его тетрадью виднелось что-то красное. Он приподнял листы и увидел еще три валентинки, которые, скорее всего, ему подсунули, пока он был на перемене. Под слова учительницы о том, что сегодня будет проверка домашнего задания, Рома стал разглядывать бумажки. На первой было имя какой-то незнакомой девочки из восьмого класса, — ничего интересного, — а вот на второй каллиграфическим подчерком было выведено «Надежда Агафонова». Рома хмыкнул, развернул валентинку и прикусил губу, чтобы не рассмеяться. «Пятифанов — ты козел, подавись. Целую» — и отпечаток помады в форме губ. Не почувствовав от такого укола досады, — Рома все-таки понимал, что обидел Надю своими ложными надеждами и действиями. Пятифан отложил валентинку в сторону и потянулся к третьей, но его прервала учительница. — Пятифанов? Ставить два? — безучастно спросила учительница. На сегодня было задано выучить стих, а Рома класса с пятого перестал это делать, так что женщина успела смириться. Он кивнул и подпер подбородок рукой, наблюдая за тем, как учительница чиркает в журнале, — Петров, давай тогда ты. Краем глаза Пятифан наблюдал за тем, как Антон встает и идет между партами и стеной к доске. Смотреть на него прямо было трудно, но очень хотелось, а в голове так и роились мысли о предложении Полины. Может, и правда помириться? Что Рома теряет — он и так уже поломанный на корню, а так хотя бы будет рядом с Антоном, с которым ему легче. И не с холодным и обиженным Антоном, а с тем, что был раньше… с таким, в которого Рома и влюбился. Эта мысль вспышкой пронеслась в голове Пятифана, и он опустил хмурый взгляд вниз, сжимая левую руку в кулак. Не заживший ожог немного саднил от давления пальцев, и Пятифан пытался вернуть себя в реальность, старался не думать. Ему казалось, что если он окончательно примет для себя тот факт, что и правда втюрился в Антона, как в девчонку, то пути назад уже точно не будет. Голова заболела от перегрузки противоречиями, и Рома уже смутно слышал, как Антон у доски вещает название и автора стихотворения. Какой-то незнакомый Роме поэт. Нужно было отвлечься, так что Пятифан рвано выдохнул и взял в руку третью валентинку, которая оказалась без подписи и без каких-либо следов отправителя вообще. Просто красное сердце, вырезанное из куска цветной бумаги. Рома уже хотел было смять ее в ладони, чтобы хоть как-то выплеснуть свои чувства, но его палец проехался по поверхности бумаги. Бархатная. Прямо как у Оли. Рома прикрыл глаза, и в его голове всплыли такие четкие воспоминания о том дне, будто он переживал их снова. Его маленькая слабость на пути к своему «исправлению», комната Оли, разбросанные по полу бумажные обрывки, ножницы в руках и выглядывающие из-под ворота футболки Антоновы белые ключицы. Его близость при просмотре фото, непринужденное поведение, будто до этого Рома его не избегал, будто бы все хорошо. Пятифан тихо простонал, желая снова оказаться в том дне и исправить все, снова прийти в гости в дом Петровых и сохранить тепло в жизни и отношениях с Антоном. Собственное издевательство над своей же душой заставило Рому открыть глаза и начать сканировать класс глазами. Валентинку, однако, он так и не выпустил из рук и стал поглаживать мягкую поверхность бархатной бумаги большим пальцем. Рома слышал голос Антона, что сейчас рассказывал стих у доски, как-то отдаленно. Он смотрел на затылки своих одноклассников — Бяши, Семена, других ребят — и думал о том, как он им завидует. Все они, все до единого воспринимают Петрова как обычного мальчика, все еще немного непривычного для сельской среды после города, все еще не слишком знакомого, но все-таки обычного. Они не задумываются о нем дольше секунды, не помнят, какой формы у него очки, не знают, какая на ощупь кожа на его ладонях и не пытаются подавить в себе желание снова ее коснуться. Они живут спокойной жизнью, и им Антон не нужен. В отличие от Ромки. Пятифан вел суровый и усталый взгляд по классу и наткнулся на блондинистую косу Катьки, что сидела, подперев подбородок обеими руками, и смотрела на Антона у доски в упор, даже немного навалилась на парту, будто пытаясь быть к нему ближе. Рома тихо усмехнулся носом и подумал, что сейчас он понимает Смирнову как никогда. Взгляд сам собой поднялся на Петрова. Тот стоял прямо, даже казался выше из-за выправленных плеч. Руки были заведены за спину и, вероятно, сцеплены в замок. Губы шевелились, произнося рифмованные строчки, неторопливо и размеренно. Взгляд из-под очков устремлялся в потолок, чтобы, видимо, не забыть текст стихотворения. Которое Рома, кстати, пропускал мимо ушей, потому что сердце билось где-то в горле и заглушало звуки вокруг. Пятифан просто смотрел на лицо Антона, слегка прикрыв веки, и сжимал валентинку в руке все сильнее и сильнее. Ромка совсем забыл, каково это — просто смотреть прямо на него, на Тошу. Смотреть за его мимикой и выражением лица, рассматривать пряди челки, нависающие на лоб, очерчивать взглядом тень от очков. Антон уже заканчивал читать стихотворение и чуть более сбито дышал из-за непрерывной речи, а потом… перевел взгляд на Рому. Пятифановские уши тут же вспыхнули, а по затылку пробежался холодок, будто его поймали на чем-то неприличном. Он порывался отвести взгляд, но почему-то, наоборот, замер и даже задержал дыхание. Антон просто смотрел ему в глаза, не мигая, и Рома делал то же самое. Расстояние от последней парты до доски не позволяло разглядеть эмоции в глазах, но Пятифан четко видел, что Антон смотрел на него. Именно на него. Прямо в глаза. Рома медленно выдохнул, опуская плечи. Он почувствовал волну спокойствия, наконец поймав взгляд Антона, который тот так усердно прятал из-за обиды в последние дни. Пятифан даже почувствовал, что его кулак разжался. Но счастье продлилось недолго, потому что Петров закончил читать стихотворение и тряхнул головой, скрывая глаза под челкой. — Интересно… — ответила учительница, сняв очки, — А почему именно Бродский? — Мне просто нравится его лирика, — чуть хрипло ответил Антон, кашлянул в кулак и, получив заслуженную пятерку, направился обратно на свое место. Рома пялился на доску, когда Петров опускался на свой стул. После такого долгого и прямого взгляда он пытался быть тише воды, ниже травы из-за нахлынувшего смущения. Он медленно перевел косой взгляд в сторону и снова наткнулся на глаза Антона, которые тот сразу после уронил в тетрадь и начал делать вид, что рассматривает конспекты. Пятифан тихонько набрал в легкие воздух, порываясь что-то сказать, но не решился. Зерно мысли о примирении взрастало в его душе все больше и больше.

* * *

Уже темнело, когда Рома, словно шпион, возвращался в школу. Всю пятницу он сидел, как на иголках, и все думал — идти на дискотеку или не идти. В итоге отказался от этой идеи и пошел с парнями после уроков слоняться по поселку, но держался особняком, почти не участвуя в разговоре. Ему было досадно из-за собственной трусости, ведь он всегда считал себя достаточно храбрым и уверенным. Антон менял его, пусть и неосознанно. Показывал, что за слова и поступки могут быть последствия, которые сделают плохо самому Пятифану. Снова заарканив себя мыслями, Рома быстро слинял с прогулки, выдумав какой-то предлог, и уже шел между домов к зданию школы, подрагивая всем телом от волнения. Сумерки опускались на поселок все еще очень рано, так что когда Пятифан подошел к школе, то увидел на снегу тусклое свечение светомузыки, что пробивалось из окон столовой. Актового зала в школе не было, так что действо происходило именно в столовой. Рома вздохнул, закурил и стал смотреть на школу издалека, подперев плечом промерзшие ворота школы. Сомнения войти оставалось все меньше, зато волнение так и душило. Сигарета в руке подрагивала, губы неумолимо сохли, отчего Рома все время их облизывал, а по спине стекала капля пота, хотя на улице был крепкий февральский мороз. А что, если Антон не пришел на дискотеку? Тогда Пятифан будет чувствовать себя дураком. Или кто-то проболтается, что он здесь был? Пацанам-то он сказал, что пошел домой… — К черту… — шикнул Рома сквозь зубы, выкинул сигарету в сугроб и пошел в сторону школы. Ему казалось, что снег под ногами скрипит слишком громко, пар валил изо рта клубами от сбитого дыхания, а пластырь на ладони, который Пятифан стал носить вместо бинта, постоянно отклеивался из-за вспотевших рук. Рома наконец вошел в школу и осмотрелся. На входе сидела задремывающая вахтерша, свет в коридорах был приглушен, а со стороны столовой уже доносилось довольно громкое «Зима-холода, одинокие дома. Моря, города — всё как будто изо льда». Ромка прошмыгнул к гардеробу, сунул шапку в карман и кинул куртку на скамейку. Он взъерошил волосы, поправил олимпийку и пошел на звуки музыки. Возле колонн в рекреации стояли компашки девчонок и мальчишек, все румяные и помятые от танцев — дискотека шла уже около часа — и болтали. У одной из колонн Рома разглядел Полину и поймал ее взгляд. Он коротко кивнул на ее улыбку и заметил, что рядом с ней стоит тот самый кучерявый скрипач. Морозова поняла, что Пятифан смотрит на ее кавалера, и смущенно заправила прядь волос за ухо. Рома только улыбнулся, порадовавшись, что хоть у кого-то все удачно на любовном фронте, и шагнул наконец в столовую. Лицо, привыкшее к холоду улицы, тут же обдало неприятным жаром душного помещения, набитого школьниками. Из освещения был только импровизированный диско-шар, мерцающий розовым, голубым, желтым и белым, из колонок бил голос вокалистки группы «Мираж», а толпа людей была больше похожа на хаотичный копошащийся комок теней. Рома начал пробираться среди школьников, пытаясь сильно не толкаться, и стал высматривать белую макушку. «Безумный мир сделал всё не так, но я верю в то, что сегодня я увижу тебя опять, хотя бы на миг», — проорало Роме прямо на ухо, когда он проходил рядом с колонкой. Пятифан поморщился и продолжил поиски. Он остановился среди танцующих старшеклассников, когда устремил взгляд к стене и увидел его. Антон стоял, сложив руки на груди, и кивал в такт музыке, рассматривая блики на противоположной стене. Рядом стояла Катька и хлестала воду из бутылки. Выглядела она недовольно. Видать, не получилось уломать Петрова потанцевать. Эта злорадная мысль развеселила Пятифана, но он стер с лица улыбку, когда Антон нашел его глазами и приподнял брови. Рома весь вытянулся по струнке и сглотнул. Он не решился подойти, но и просто так стоять и пялиться друг на друга не было никакого смысла, так что он машинально кивнул в сторону выхода из столовой. Не дав себе увидеть реакции Антона на этот жест, Рома развернулся и пошел к дверям, уже более грубо пробираясь через толпу. Он вылетел в прохладный коридор, пару раз глубоко вздохнул и оглянулся. Ноги сами понесли в туалет-курилку. Света в нем не было, когда Рома вошел. Только слабый придорожный фонарь пробивался через темные сумерки и окно. Пятифан встал напротив зеркала, снова поправил волосы и расстегнул олимпийку, не в силах больше бороться с внутренним жаром. Он стал ходить туда-сюда, попинывая дверцы поломанных кабинок, и нервно кусал губы. Так продолжалось три минуты, прежде чем Рома начал впадать в отчаянье. — Не придет, сука… Не придет… — бормотал Пятифан, наполняя туалет звуком своих беспокойных шагов. Он уже подумывал уйти, но тут дверь скрипнула, и Рома резко обернулся. Антон стоял в проеме, почти в тени, так что Пятифан плохо видел его выражение лица. В то же время он наверняка выглядел, как испуганный и загнанный в угол хорек — весь сжался, волосы на затылке встали дыбом, а голова сама собой втянулась в плечи. Он постарался выпрямиться и кашлянул, поворачиваясь к Антону полностью лицом, и деланно спокойно оперся поясницей о раковину. Петров же прошел чуть вглубь туалета и встал напротив, наваливаясь спиной на дверцу кабинки. Он смотрел настороженно и слегка холодно, сложил руки на груди и грубовато бросил: — Че надо? У Ромы вся уверенность, которой и так было не то что бы много, улетучилась мгновенно. Он попытался собраться с мыслями и втянул воздух через зубы. — Тоха, — хрипло произнес он, прокашлялся и провел рукой по волосам, — Ты это… Звиняй. Антон усмехнулся и перевел взгляд на окно, и тихо спросил: «За что?». Рома скривил губы, понимая, что Петров держит свои позиции. «И правильно делает», — подумал он, кидая камень в свой же огород. — За то, что… орал на тебя и все такое… — Пятифан смотрел на слегка повернутое к свету фонаря лицо Антона и пристально изучал его эмоции. Антон не реагировал. Еще бы, такого хилого извинения ему недостаточно, — Что вел себя, как мудак, — продолжил Рома, пряча руки в карманах, — За то, что… Пятифан не выдержал и достал сигареты, сунув одну в рот. Он чиркнул Антоновой зажигалкой, а когда поднял взгляд, заметил, как Петров следит за своим подарком в хулиганских руках. Рома аккуратно положил ее обратно в карман и выдохнул облако дыма в сторону, чтобы не попало на Антона. По выражению его лица он видел, что стена изо льда между ними мало того что не начала таять, так даже не треснула. Мысленно Рома пару раз уже проклял Полину за то, что та убедила его, что все вот так просто. Пятифан никогда в жизни искренне и нормально не извинялся, и сейчас ему это казалось пыткой, особенно в условиях того, что Антон вообще никак не реагирует. Петров молчал целую минуту, а Рома больше не решался ничего говорить, лишь курил, постоянно сглатывая вязкую слюну. — Почему ты меня игнорировал? — спросил наконец Петров, чуть откинув голову назад в слегка презрительном жесте. — Я… э-э-э… — протянул Рома и схватился левой рукой за край раковины позади себя. На секунду показалось, что он сейчас упадет. И что отвечать? Правду или снова выдумать что-нибудь? — Да там… так… ничего особенного. — Ничего особенного? — Антон искривил губы в улыбке, которая походила на нервную, — Это ты так решил? Рома поджал губы и медленно выдохнул дым через нос. От сложившейся ситуации он натурально начал паниковать, понимая, что ничего хорошего по итогу не выйдет. Пятифан чаще задышал, бегая глазами по лицу Антона, и будто пытался найти в его мимике хоть какой-то намек на милосердие. Он просто надеялся, что Петров поймет все, спустит на тормозах и не будет ничего выпытывать — просто простит Рому, и все снова станет как раньше по щелчку пальца. Но на лице Антона четко читалось, что просто так он не отступит, и Пятифан всецело мог его понять. Он вслепую кинул сигарету в раковину и опустил глаза в пол. — Слушай… зря я это… — прошептал он дрогнувшим голосом и стал выпрямляться. Он отвел левую руку от раковины и вздохнул, когда пластырь зацепился за кафельную поверхность и оторвался от ладони, к тому же утянув за собой успевшую образоваться корочку. Кожа немного заныла от легкой боли, и Рома зашипел, подняв ладонь. Как произошло следующее, — Пятифан понять не успел. Он просто вдруг осознал, что Петров мимолетно сделал пару шагов в его сторону и уже схватил его запястье своей рукой. Рома только и мог, что хлопать глазами и смотреть на хмурое лицо Антона, которое медленно смягчалось. Тот опустил взгляд вниз и посмотрел на ожог, а Пятифану сразу же стало стыдно. Петров первый, кто видел повреждение в его истинном виде — Бяше с Семой Рома наплел, как и отцу, про порез от ножа, когда те все-таки пристали с расспросами. Пятифан потянул руку на себя, но Антон схватил крепче, не позволяя это сделать. Рома молчал и смотрел, как пальцы Петрова обвивают его запястье. Спустя пару мгновений Антон поднял вторую руку к его ладони и медленно провел большим пальцем вокруг ожога, стараясь его не касаться. Здесь Рома окончательно поплыл и тихо рвано выдохнул носом. Он будто потерял связь с реальностью, ощутив на коже холодные касания Антона. Больших усилий ему стоило не сорваться и не притянуть руки Петрова к губам, чтобы начать покрывать их поцелуями. Рома ссилился и не сделал этого, продолжая просто смотреть на такого близкого Антона. Он почти чувствовал его запах и видел, как очки медленно сползают по его носу немного вниз. Впервые за все время внутренний голос не кричал о том, что надо убежать или отодвинуться, так что Пятифан просто плавал в пространстве, наслаждаясь моментом. — Чем лечишь? — без лишних расспросов произнес Петров и посмотрел Роме в глаза исподлобья. — Йодом, — едва слышимо ответил Пятифан, немного пододвигая руку к Антону. — Непутевый… — фыркнул тот и снова опустил взгляд вниз. Он поджал губы, провел большим пальцем по ладони в последний раз, а потом добавил: — У меня дома мазь есть заживляющая… Того, каким голосом Антон произнес эти слова, Роме хватило, чтобы понять, что Петров его простил. Пятифан шумно выдохнул, чувствуя, как тревога отступает, а тело перестает мелко подрагивать. Он качнулся и едва ли не свалился на Антона, почти поддавшись порыву просто начать хвататься за его одежду и крепко-крепко обнимать. — И че… прям заживляет? — выдал Рома голосом самого тупого человека на земле, на что Антон тихо усмехнулся носом и приподнял уголки губ. — Руку-то заживит, а мозги твои не исправит, — чуть язвительно протянул Петров и отпустил Ромкино запястье, отчего последний немного разочарованно поджал губы. — Гад… — только и смог произнести Пятифан тихонько, а после и сам расплылся в улыбке, чувствуя неимоверное облегчение.