Когда зажигается Искра

      Их вызывают на допрос отдельно и даже в разные дни. Хотя толку от такого разделения никакого, учитывая их совместное проживание в номере в частности и совместную жизнь в целом. Арсений не перестаёт бухтеть об этом Антону, когда тот собирается на свой допрос, вслух повторяя тезисы из позиции, составленной адвокатом.       — Арсений предупредил меня о планирующемся покушении, Арсений был со мной всё время, и Арсений… — Шаст смотрит ему в глаза, будто пытается найти в тех продолжение мысли, и на выдохе заканчивает. — Вызывает у меня сугубо тёплые чувства.       — Ты же знаешь, что тебе не обязательно цитировать позицию Романа слово в слово? — фыркает Арсений, откидываясь на подушках.       Шаст только закатывает глаза, продолжая молча застёгивать пуговицы на рубашке. Одна за одной они скрывают всё больше шастового тела, и Арсений фантазирует, что это не просто кусок ткани, а настоящая броня, которая может защитить от нападок следователя.       — Нас с Арсением Сергеевичем связывают отношения глубокой привязанности и взаимного уважения, — Антон подсаживается к нему на кровать и толкает в коленку. — Так лучше?       — Сугубо целомудренные отношения, исключающие дрочку, где бы то ни было, — соглашается Арсений.       Внутри становится тепло от воспоминания о касаниях шастовых пальцев. Сейчас бы вернуться в их пустой офис, сжимать шастовы бёдра ступнями и откидывать голову назад. А в той пусто-пусто и очень хорошо. Но вместо этого Арсений перекидывается с Антоном шутками, пытаясь проглотить ком волнения, застрявший в горле.       — Исключающие дрочку и любые другие действия сексуального характера, — соглашается Антон, поднимаясь с кровати.       Шаст критично осматривает себя с ног до головы. Будто от его внешнего вида что-то зависит. Хотя они оба прекрасно понимают, что всё зависит совсем не от выглаженности рубашки, её цвета или количества застёгнутых пуговиц. Зависит всё только от степени заёбанности следователя на момент проведения допроса.       — Может всё-таки надо было ему в подарок пару пачек белой бумаги купить? — тянет Антон, уже стоя на пороге.       — Ты думаешь, в Столице тоже проблемы с бумагой в отделах?       — Не знаю я, — качает головой Шаст и вздыхает.       — Вот так печально и выгляди, — наказывает Арсений, коротко сжимая шастовы пальцы. — Ты ведь чуть не умер в пожаре.       — И чуть не потерял тебя, — серьёзно напоминает ему Антон.       Он наклоняется к арсовым губам, запечатлевая на них эту мимолётную печаль, а потом сразу же светлеет. Шаст шагает за порог и предлагает:       — Если допрос пройдёт плохо, куплю нам суши! Умрём счастливыми.       — Дурак, — фыркает Арсений, закрывая за ним дверь.       Как только они с Мышей остаются одни, та притаскивает из комнаты какой-то журнал. Арсений пролистывает его, прицениваясь. Что ему важнее: сохранить какой-то рекламный буклет или своё душевное спокойствие? Представив, что может сжечь Мыша вместо журнала, Арсений в итоге сдаётся.       — И чтобы дыма по минимуму, — предупреждает Арсений, кидая журнал в сторону балкона.       Мыша, радостно фыркнув, заряжает в свою жертву искрой, перекидывая журнал через порог. Ветер перебрасывает листы на ветру, и Арсению кажется, что те молят о пощаде. Но он к этим мольбам остаётся равнодушным. Вместо этого Арсений начинает собираться: над ним своей неизбежностью и близостью нависает встреча с отцом.       Арсений назначил её абсолютно по-дурацки. Поддался мимолётному желанию быть с кем угодно, только бы не ждать окончание шастового допроса в одиночестве. Но, если честно, когда он писал отцу небрежное: «Не хочешь встретиться перед моим допросом?», он совсем не рассчитывал на положительный ответ.       А когда именно такой ответ и получил, спасовать уже не решился. Тем более, им действительно нужно поговорить. Допрос им, конечно, обсуждать нечего — Роман уже дал всевозможные наставления — но порядок действий на случай признания подозреваемым вполне возможная тема для разговора. Дальше в выборе возможных тем Арсений не заходит. Ему почему-то кажется, что то, что связывает их неразрывной ниточкой — смерть его матери — отец обсуждать не станет.       Отец, конечно, назначил ему встречу на набережной. Что ещё ожидать от человека, который своему проживанию в Столице придаёт едва ли не большее значение, чем своим научным открытиям. Поэтому, следя за тонкими струйками дыма, которые поднимаются от страниц догорающего журнала, Арсений натягивает свитер поверх худи. Столичные ветра пробирают не хуже острых челюстей сущностей. Оскала которых Арсений, по правде, не видел уже больше месяца. А в последнюю неделю, когда сущностей осталось всего две, он не то, что оскала, он и их самих-то особо не видит.       Одна сущность всё время вьётся хвостиком за Мышей, будто пытается с ней поиграть. Эта сущность и сейчас сидит около балконной двери на четвереньках, наблюдая за тем, как Объект терзает то, что осталось от журнала.       Другая сущность всё время ластится к Антону. И теперь, когда тот ушёл на допрос, видимо, тоже незаметно юркнула за дверь вслед за ним.       Кажется, сущностей, которым интересен сам Арсений, у него не осталось. И хрен бы его знал — хорошо это или плохо.       В такси Арсений жалеет о количестве слоёв одежды, которые он нацепил на себя. Лёгкое подташнивание от езды на машине очень скоро превращается в изнуряющее тянущее ощущение на дне желудка. Арсений пытается бороться с ним, закусив кончик языка, но то, подхлёстываемое теплом, вальяжно гуляет по его телу. И, к моменту, когда Арсений выбирается на улицу, становится совершенно ясно, что своим конечным пунктом это чувство избрало голову.       Тротуар плывёт перед глазами, и Арсений отходит в сторону, цепляясь за перила. Он смотрит, как волны разбиваются об основание моста и пытается успокоиться. Желудок качается в такт волнам, но с каждой минутой всё с меньшей амплитудой. И Арсений не торопит себя, обдуваемый холодным ветром.       — Ночью тут особенно красиво.       Голос отца выдержанный и спокойный, такой, каким Арсений привык слышать его всегда. Он не отрывает взгляда от волн, но за этот голос неожиданно цепляется, как за ориентир, хоть и стыдит себя за эту слабость.       — Ну, если меня не заключат под стражу, может, приду сюда ночью.       Когда Арсений поднимает голову, прядки падают на лоб и к тому сразу же липнут. Даже на таком промозглом ветру выступившая в такси испарина всё ещё не высохла.       — Роман меня уверил, что всё будет по высшему классу, — понижает голос отец, воровато оглядываясь по сторонам.       Будто простое упоминание имени Романа раскроет прохожим их все самые страшные тайны. Хотя какая цена их тайнам? Те уже наверняка лежат в кабинете на столе у следователя, ожидая, когда туда придёт свидетель-тире-подозреваемый. Но пока там сидит только Антон. Наверняка нервничает и постукивает носком об пол. Арсений качает головой, отгоняя мысли о идущем сейчас допросе.       — А если у следователя есть доказательства, о которых мы не знаем?       — Роман сказал…       — Да с чего мне вообще Роману верить? — Арсений массирует переносицу пальцами и прикрывает глаза. Темнота под веками продолжает кружиться.       Они с отцом замолкают, будто ниточка разговора обрывается насовсем и прячется в клубке. Арсений снова смотрит на разбивающиеся внизу волны, и на то, как чайки пикируют к воде с противными криками.       — Давай зайдём в кафе, — кивает его отец головой куда-то в сторону. — Там людей меньше.       И хотя Арсений не сказал бы, что вокруг них и сейчас много людей — может, всего парочка человек — он только пожимает плечами, соглашаясь. В конце концов, там хотя бы нет пробирающего до костей ветра.       Внутри пусто. Не просто мало посетителей, а прямо нет никого, кроме персонала. Между столиками только то и дело снуют официанты, протирая тряпками и без того идеально чистые столешницы. А когда они входят, оказываясь единственными посетителями, те не торопятся подходить. Наоборот, уходят за стойку и в подсобку.       — Ты серьёзно арендовал всю кофейню, чтобы поговорить?       — Просто мало посетителей, — качает головой отец, пока один из официантов меняет на двери табличку на «закрыто».       — Понятно, — пожимает плечами Арсений, опускаясь на стул.       В конце концов, любая странность отца — это ничто, по сравнению с тем, что тот долгие годы стирал Арсению память, руководствуясь одной лишь запиской.       Ещё некоторое время персонал возится за стойкой. Арсений наблюдает за тем, как они делают кофе переговариваясь и косясь на них. Ему почему-то хочется надеяться, что они считают их какими-нибудь спецагентами, а не заворовавшимися чиновниками.       Когда официант опускает перед ними две кружки, отец еле заметно качает головой. Официант только поджимает губы и коротко кивает. Вместе с ним в соседнее помещение уходит весь персонал. Арсений произошедшее даже не комментирует, только спрашивает:       — И о чём настолько секретном ты хотел мне рассказать?       Но отец только подцепляет кружку за ручку и подносит ту к губам. Дует на поверхность, и по напитку идёт мелкая рябь.       — Лучше ты мне скажи, что узнал из архивных документов.       Наверное, ещё пару месяцев назад Арсений бы вышел из себя от такого заявления. Получается, его отец знал, что он будет искать информацию в архивах. Знал, что Арсений найдёт старые газетные вырезки и часть документов. И всё равно решил не говорить ему ничего прямо, а подождать, пока кто-то вроде Серёжи поможет ему эти документы найти. Эта ситуация откликается внутри давно забытыми фразами из детства, которые кидал ему отец: «Посмотри сам в энциклопедии». Хотя энциклопедия стояла и от отца, и от Арсения на равном расстоянии.       Но сегодня у Арсения нет сил отцу что-то предъявлять. Может потому, что он слишком вымотан переживаниями за допрос Антона. А может потому, что он наконец-то смирился с тем, что предъявлять что-то отцу равносильно разговору с пустой комнатой. И то, в той хотя бы слышно эхо.       — Вы работали вместе, — начинает Арсений, вспоминая важные факты. — В газетах есть статьи про ваши научные открытия, про попытки вывести разбавитель крови для взаимодействия с Объектами.       Отец молчит, только покачивает головой, и Арсений продолжает. Продолжает разговаривать с пустой комнатой без эха.       — Ничего шокирующего или из ряда вон. Просто… человек.       Отец ещё раз кивает, и Арсений отводит взгляд. Смотрит, как дверь в соседнее помещение качается на ветру. Интересно, подслушивает ли их персонал? А если и да, разве можно подслушать разговор ещё более бессмысленный? Если отец в их разговоре намерен занимать позицию качающего головой тушканчика, зачем он арендовал целое кафе? Но выразить своё непонимание Арсений не успевает.       — Я так же её запомнил, — коротко выдыхает отец.       У Арсения от этого предложения перехватывает дыхание. Вроде простая констатация, но она так смущает, что Арсений отводит взгляд в сторону. Через панорамные окна смотрит на набережную и качающиеся волны. Внутри него тоже из стороны в сторону качается какое-то чувство. Он пока не может дать ему названия, но оно приятно согревает солнечное сплетение и растекается по телу.       — Она много шутила, была увлечённой и… — отец качает головой и быстрее заканчивает, — и любила тебя.       Арсений возвращает взгляд на отца и видит, как сложно тому даётся это признание. Оно и в арсовой груди колет горячим и обжигающим. И только сейчас Арсений понимает, о чём оно. Отец первый раз говорит с ним о матери. Первый раз рассказывает о том, чего Арсений был лишён долгие годы. Пусть даже по своему желанию.       — Поэтому, когда она умерла, я не мог поверить, что это… Что она…       Отец скребёт по столу ногтями. Те не оставляют на столешнице узор, но Арсению он всё равно чудится — неровный и зигзагообразный. Поддавшись порыву, и подстёгиваемый теплом, Арсений протягивает к отцу руку. Накрывает его ладонь. Костяшки его пальцев ощущаются такими иссохшимися. А его выдох кажется усталым и облегчённым одновременно.       Они сидят так некоторое время. Арсений смотрит на то, как у отца ходит кадык. И на то, как он не отводит взгляда от их сцепленных рук.       — Я не мог поверить, что это было самоубийство, — наконец заканчивает отец.       Арсений часто моргает, пытаясь сложить пазлы. В найденной ими информации не было намёков на такую причину смерти. В смысле, конечно, он и не ждал увидеть новостных газет с заголовками «Депрессия довела сотрудника до самоубийства», но… Даже отец сейчас говорит, что «не мог поверить». Так, может, это просто очередной висяк, который предпочли закрыть по формальной причине «самоубийство»?       — Она точно сделала это сама?       — Так сказал свидетель.       — Любого свидетеля можно купить, — упрямо настаивает Арсений. — Кто это был?       Отец коротко сжимает его пальцы и поджимает губы. Он смотрит на набережную, на качающуюся на петлях дверь, а потом возвращает взгляд на Арсения.       — Это был ты, — и, пока Арсений отчаянно пытается понять услышанное, отец продолжает, — она покончила с собой на твоих глазах.       Арсений ждёт, что осознание болезненно ударит его в живот. Ждёт, что оно будет настолько сильным, что единомоментно сведёт его с ума. Но вместо этого он удивлённо констатирует в себе узнавание. Будто этот факт он слышал очень много раз и в самых разных вариациях. Он так и говорит отцу:       — Почему это кажется таким очевидным?       Это узнавание схоже с моментом, когда Антон констатировал: «Твоя мама умерла». Арсений тогда уцепился за эту фразу и подумал: «Ну, конечно, она умерла, разве могло быть по-другому?». Тогда он объяснил себе такое принятие тем, что сделал этот вывод на основе рациональных фактов. Они уже знали, что о его матери много лет нет никакой информации, что её нет в современных базах. До этого вывода может дойти даже самый недалёкий стажёр из тех, кого обычно в Хаосе посылали убирать клетки с Объектами.       Но сейчас?.. Арсений не мог знать, что был свидетелем самоубийства матери. У него не было никаких подсказок в виде найденной информации, ему не с чем было соединять причинно-следственные связи. И единственная причина, по которой он мог так легко принять этот факт — он уже его помнил. Просто не мог так быстро отыскать его среди других воспоминаний.       — Потому что ты помнишь этот момент, — подтверждает его мысли отец.       Арсений чувствует, что ответ крутится на языке. Чувствует, что тот виден в радужках отцовских глаз. И, когда отводит взгляд, натыкается на него на поверхности волн. Ответ качается туда-сюда и дразнит Арсения своей близостью. Хочется из этого кафе выйти и пойти на набережную. Перегнуться через перила моста, тянуть пальцы к воде и пытаться до этого ответа добраться.       Арсений замирает.       В голове становится очень тихо, и ему только чудится совсем тихий звон. Он смотрит на набережную, на мост, на волны — и всё это почему-то имеет значение. Не просто в метафорическом смысле, а в самом, что ни на есть прямом. Арсений цепляется за это наблюдение, как за самый краешек ниточки. И уже с этого места он точно знает, что именно окажется в центре клубка. Но позволяет себе отдышаться, останавливаясь в самом начале, и озвучивая догадку отцу.       — Мост?       — Мост, — выдыхает отец, но смотрит не ему в глаза, а в столешницу.       Сколько вариаций этой истории Арсений слышал?       Он представлял, что с моста прыгает его партнёр. Тот самый партнёр, с которым они рука об руку работали в Хаосе многие годы. Тот самый партнёр, в которого Арсений был безответно влюблён и которого никогда не существовало.       Арсений представлял, что прыгает с моста сам. Что в руках у него пробирка с кровью, и он пытается всем вокруг объяснить, что его травят. Что его кровь совсем не такая, как у других людей. И с этой кровью он жить не может.       А на самом деле всё это время с моста прыгал только один человек. Много лет назад на глазах Арсения. С моста прыгнула его мама.       — Она прыгнула на моих глазах?       Отец кивает и размыкает их ладони. Он опускает руки вниз, и Арсений готов поспорить, что он сжимает ими сидушку стула.       — Ты хватался за её волосы, пытался удержать.       Ужас рождается в сердце и расползается по венам. Он за мгновения сжигает тепло, которое там только что было и парализует конечности. Арсений смотрит на мост, и ему кажется, он видит там себя.       Несуразного и нескладного. Уже не ребёнка, но ещё и не подростка. Ветер кидает его пряди из стороны в сторону, когда он тянется рукой к матери. Он видит, как шевелятся её губы, но не слышит, что она говорит. Только чувствует, как её слова разгоняют ужас, разливающийся по венам. А потом она отталкивает его от перил и шагает назад. Арсений цепляется за её волосы, и у него в ладони остаётся только клок чёрных волос.       И тогда всё кончается. Его нормальная жизнь кончается на много-много лет.       Арсений выныривает из воспоминаний и возвращается в кафе. То под ним качается, будто они вдвоём на лодке, и та вот-вот пойдёт ко дну.       — Я хотел забыть этот момент?       — Да, — кивает отец. — Но я не знаю, что именно тогда случилось. И много лет уже не надеюсь понять.       Сейчас Арсений тоже не понимает, хотя, в отличие от отца, помнит случившееся почти покадрово. Он видит картинку, чувствует свой ужас, но его главного источника найти не может. Он не просто боится того, что мать может шагнуть назад. Его ужасает то, что она произносит. Но что такого она могла сказать?       — Все эти годы я перебираю этот день минута за минутой, но… в нём нет ничего необычного, — отец делает паузу. — В этот день вы пошли гулять на набережную. Вы часто так делали.       — А если дело не в этом дне? — спрашивает Арсений, и его голос неожиданно оказывается севшим. — Если что-то не так было последние недели или месяцы?       Но отец только качает головой, и Арсению кажется, что его морщины становятся глубже.       — Мы занимались поиском разбавителя, у нас только начали получаться первые устойчивые вариации Адентриментила.       — А ваше… — Арсений спотыкается, — общение?..       Но отец только усмехается — добро и устало.       — Рядом с ней я как будто всё время был дома. В тепле и защите, — он делает паузу. — Я надеюсь, что и она чувствовала то же самое.       Арсению трудно представить их семью до смерти матери. Он никогда не видел отца не только счастливым, но даже радостным. Скорбь как будто навсегда отпечаталась на его лице. И даже мимолётная улыбка, которую он ловит сейчас, быстро затихает, уступая место сведённым к переносице бровям.       Раньше Арсений бы сказал, что таких резких превращений не бывает. Не может угрюмый и холодный человек вдруг расцвести и расслабиться. И не может единомоментно закрыться. Но теперь у Арсения есть Антон. И это именно то, как он себя ощущает рядом с ним. Так, будто он долгие годы был в одиночном заключении, а потом вдруг оказался дома.       В сознании проскальзывает паническая мысль: «А как там Антон?», и он кидает взгляд на смартфон. На том — уведомление о сообщении. Арсений, виновато поджимая губы, тянется к телефону и в шторке читает: «через часик буду в отеле».       — Мне жаль, что меня тогда не было рядом, — продолжает отец, — и жаль, что я… когда-то согласился стереть тебе память.       Арсений хочет что-то сказать, но слов не находит. Те застревают в горле, будто натыкаются на невидимое препятствие и не могут его преодолеть.       — Ты тогда пришёл ко мне и сказал, что у тебя два варианта. Прыгнуть с моста или… и протянул мне записку. Твоё завещание на исполнение, — поясняет отец. — Просьба стереть тебе память.       Записка вспыхивает у Арсения перед глазами и тут же потухает: «сделай так, чтобы я не помнил».       В отцовские глаза он смотрит украдкой и сразу же взгляд отводит. В тех горечь, боль и сожаление, которых Арсений боится касаться. Он только что вынырнул из ужаса момента, когда его мать спрыгнула с моста. И просто не может выдержать ещё и отцовскую боль. Но сам факт того, что отец готов разделить её с ним, разбивает сердце.       Арсений поднимается с места и на мгновение застывает в нерешительности. Порыв, которому почти поддался, он вдруг начинает анализировать. Это точно не странно? Это точно приемлемо? Но взгляд снова цепляется за набережную, за мост и за волны, и он отбрасывает рациональное.       Арсений наклоняется к отцу и смыкает руки на его плечах. Отец поднимает свои ладони к его и сжимает их в ответ.       Это длится всего несколько мгновений. Всего несколько мгновений Арсений чувствует, как на самом деле они близки с отцом. И какое общее горе разделяли все эти годы. Но за это мгновение он как будто становится с отцом ближе на несколько световых лет.       Когда Арсений едет домой на такси, в голове звенит пустота. Он набирает Антону только короткое сообщение: «выходил прогуляться, скоро буду». Потому что не знает, как вообще облачить в слова их сегодняшний разговор с отцом.       Во время поездки Арсений генерирует сотни сценариев того, что с Антоном было в отделе. От сверхпессимистичного варианта, что всё это была ловушка Чернецовой до сверхоптимистичного, что Шаст проникся духом столичного отдела Структуры и решил устроиться туда на службу. Но все эти варианты, хоть и крутятся в голове, но и на четверть не занимают её настолько, насколько обстоятельства смерти его матери. И мелькающая за окном набережная увеличению этой четверти никак не способствует.       Когда Арсений входит в номер, Шаст встречает его позёвывая. Выходит из комнаты весь взлохмаченный и сонный.       — Как прошло? — спрашивает Арсений, скидывая пальто и обувь.       — Да вроде нормально. Только следак даже не спрашивал ничего особо.       — Наверное, бережёт силы для того, чтобы меня допросить.       Хотя довод, конечно, совсем не убедительный. Показания Антона имеют важное значение хотя бы в той части, которая касается Арсения.       — Мне показалось, что он хитрит, — рассуждает Антон. — Но как поймёшь, если он смотрит своими глазами масляными и только кивает? Не прервал ни разу и не переспросил, собака.       «Зато у меня был разговор — закачаешься», — думает Арсений и вслух выдыхает:       — Завтра уже узнаем. Но отец считает, что проблем не будет.       — Ты с ним встречался? — удивляется Антон.       — Да, но… мы не о допросе говорили.       Арсений топчется в прихожей, не решаясь пройти вперёд. Из комнаты на него с любопытством смотрят две сущности, которых он в кои-то веки заинтересовал. Он не знает, что Антон видит в его нерешительности, но тот шагает вперёд и сжимает его в объятиях. Шаст медленно поглаживает его по волосам, судя по всему, всё ещё просыпаясь.       Антон утягивает его в сторону комнаты: они медленно шагают вместе, получается, будто они одно огромное существо с четырьмя ногами и двумя головами, которое передвигается нелепо и неумело.       Арсений фыркает в шастово плечо от того, насколько это по-детски. И одно это прилагательное неожиданно колет в сердце так сильно, что на глаза наворачиваются слёзы. Веселость исчезает за секунду, будто волна накатывает и уносит её с собой прочь. А Арсений остаётся на берегу один — потерянный и весь промокший. К моменту, когда они опускаются на кровать, он уже закусывает дрожащую губу.       — Хочешь рассказать? — спрашивает Антон.       Арсений очень хочет. Но он знает, что стоит ему разомкнуть губы, и из тех вырвется не связный рассказ, а то ли вздохи, то ли стоны. Поэтому он только качает головой, утыкаясь в шастово плечо и смачивая его слезами. О причине которых Шаст ничего не спрашивает, только прижимает его к себе.       Антон — это его дом. И в этом доме так тепло и безопасно, что скоро он, убаюканный им, проваливается в дрёму.       Но вечер, перетекающий в ночь, дарит лишь небольшую передышку. Потому что уже на следующей день, подскочив с самого утра, Арсений ходит по номеру из стороны в сторону. Он пытается не наткнуться на предметы мебели и мельтешащую Мышу, но это выходит чертовски плохо.       — Если тебя сделают подозреваемым, — размышляет Антон, наблюдая за ним с кровати, — то мы купим дом в лесу и уйдём туда жить.       — А если меня превентивно кинут под стражу?       — Не существует такой процессуальной нормы.       — Так же как Хаоса не существует? Или двойных агентов, да?       Арсений уже в десятый раз перечитывает лист со своей позицией, в страхе что-то упустить. И именно это упущенное «что-то» пошатнёт его позицию, удобно ляжет на имеющиеся у следователя доказательства и разрушит всю его жизнь. Или даже всю их жизнь.       — Ну хочешь, возьми с собой Мышу, — предлагает Антон. — Она в случае чего устроит взрыв — и сбежите.       Арсений только смеривает его усталым взглядом и смотрит на часы. Больше ждать нельзя. Опоздание — так себе способ расположить к себе следователя.       Переодеваясь, Арсений проходит все стадии принятия по несколько раз. То он кидает взгляд на Антона, и ему кажется, что больше они не увидятся. То рассматривает его прядки и сам себе усмехается: ведь совсем скоро всё закончится и обязательно «хэппи эндом».       На пороге Арсений тянется за объятиями, но не соизмеряет сил, врезаясь в шастовы ключицы. А губами мажет где-то в районе щеки, хотя целился в губы.       — Если следак будет такой же аморфный, как вчера, то быстро закончишь, — успокаивает его Антон, поглаживая по спине.       И Арсений, и правда, немного выдыхает, несмотря на то что точно знает, что так не будет.       Уже в такси он снова повторяет свою и без того заученную речь. Прикидывает, как бы не спалиться на каких-нибудь терминах, присущих агентам Хаоса. И в тысячный раз представляет, как сиганёт в окно, если ему вручат постановление о признании подозреваемым.       Столичный филиал Структуры, хоть и выглядит величественнее их регионального, всё равно вопит о своей старости. Вопит осыпающимися карнизами и разваливающейся лепниной. Вопит тем, как на фасаде отколупывается краска, и тем, как часть окон затянута защитной сеткой. Заходя внутрь и прикрывая голову, Арсений прикидывает: обтянули здание сеткой уже после того, как кусок фасада кого-то убил или всё-таки до?       Внутренний интерьер здания только подтверждает его первые впечатления. В невысоких полутёмных коридорах кажется, будто никуда Арсений и не уезжал. Сейчас свернёт за угол и столкнётся нос к носу с Лясей, которая вышла из своего кабинета и в результате какой-то аномалии оказалась здесь, в абсолютно аналогичных коридорах столичной Структуры. Хотя Арсений бы не удивился, управляй она такой аномалией. После причудливых теорий Чернецовой (а особенно после того, как часть из них оказалось правдой) он уже ничему не удивится.       Перед нужным кабинетом Арсений замирает. Возможно, его судьба сейчас зависит даже от того, будет он стучать или молча откроет дверь.       По правилам элементарной вежливости, конечно, нужно постучать. Но что если его дерзкое появление без стука застанет следователя врасплох и даст Арсению возможность увидеть его настоящее лицо. А не ту маску, которую следователь, очевидно, демонстрировал Антону на вчерашнем допросе.       «Нет», — обрывает свои размышления Арсений: — «Это никуда не годится».       Роман сказал быть ему предельно тихим и вежливым. А он, даже не успев войти в кабинет, уже отнекивается от его указаний. Продолжи он такое поведение, нечего будет удивляться, что в конце он окажется в дураках во-первых и подозреваемым во-вторых.       Арсений коротко стучит. Сначала за дверью слышно какую-то возню, а потом приглушённое «войдите».       В кабинете Арсений сталкивается взглядом с парнем и сразу констатирует — следователь. В помещении ещё несколько человек, но те даже не отвлекаются от бумаг. И только следователь смотрит на него прямо и не скрываясь. И улыбается самыми кончиками губ, будто спрашивает: «Готов поиграть в кошки-мышки?».       Следователь кивает коллегам и просит их ненадолго выйти. Арсений понятия не имеет, как здесь принято проводить допросы, но о такой тактике он никогда не слышал. И, тем не менее, служащие выходят из кабинета, тихо переговариваясь о чём-то своём и Арсения игнорируя.       Следователь кивает на стул и стучит пальцем по одной из папок. Сначала Арсений не понимает зачем, но, подойдя поближе, читает: «старший следователь майор юстиции Стахович Алексей».       — Ну, если вы вдруг не заметили таблички на кабинете, — уточняет парень, пожимая плечами.       А Арсений, и правда, не заметил. И то, как легко следователь это считал, неприятно зудит в груди.       Но Алексей не продолжает бросаться в него колкими репликами. Он вообще остаётся равнодушным к тому, как Арсений садится на стул и ёрзает, устраиваясь. Вместо этого следователь привстаёт на цыпочках, пытаясь открыть форточку. «Шаст бы открыл, просто потянувшись», — ловит Арсений себя на дурацкой мысли.       Но между Антоном и следователем, и правда, есть что-то схожее. Не цвет волос или телосложение, но вот эта напускная небрежность и расслабленность. Арсений никогда не видел, как Шаст общался с подозреваемыми, но, когда он наблюдает за Алексеем, констатирует: «Наверняка прям точно же так».       Арсений смотрит, как следователь выдыхает дым в форточку, и видит в нём Шаста, который так же курил в форточку их кабинета. Холодный воздух тогда слизывал дым, унося его вверх к окнам многоэтажных домов. Тех самых, которые Антон любил рассматривать, выискивая розовое.       — Что делать с вами будем, Арсений?       Алексей спрашивает почти по-дружески, но в этом тоне отчётливо читается: «я всё про тебя знаю». Арсений поджимает губы, напоминая себе: «спокойно и последовательно изложить историю, отвечая на вопросы». И то, что следователю, кажется, нестерпимо хочется с ним поиграть, он предпочитает игнорировать.       — Могу рассказать сам о произошедшем или ответить на Ваши вопросы.       Алексей качает головой и хмыкает. Будто Арсений озвучил уже приевшуюся, но всё ещё смешную шутку. Он снова выдыхает дым в форточку и кивает на стол.       — Видите блокнотик?       Арсений переводит взгляд на стол и кивает. Небольшая красная книжка с золотой окантовкой.       — Там есть много полезного. Например, я выписал туда приёмы допроса лиц, которые осведомлены о порядке проведения следственных действий. А вы же осведомлены?       Арсению кажется, что глаза у следователя блестят не хуже искорок на кончике сигареты. На самом деле, конечно, это просто блики. И это совсем не вопрос, а очевидный крючок, на который Арсений не клюнет.       — Я работал в Структуре. Поэтому, конечно, я осведомлён о процедурах. Но я не собираюсь юлить, обманывать или… — но договорить он не успевает.       — А я осведомлён о вашем карьерном пути, — отмахивается от него Алексей, прерывая.       Он затягивается в последний раз и кидает окурок в банку из-под кофе. Точно такую же, какая стояла в их кабинете. И куда окурки кидал Шаст.       — Просто я слышал, что есть организации, где побольше знают о допросах. И ещё побольше о взаимодействиях с Объектами.       Алексей практически в лоб говорит ему, что в курсе его причастности к Хаосу. Арсений с трудом удерживает сердце на месте, не позволяя ему рухнуть вниз. Он только часто моргает, надеясь изобразить непонимание, и качает головой:       — Я не верю в сказки о существовании таких организаций.       Следователь усмехается и тянется закрыть форточку. Но, несмотря на напускную весёлость, его взгляд тяжелеет. Тяжелеет настолько, что Арсению кажется, он слышит, как тот, касаясь прутьев решётки на окнах, отскакивает от них со звоном.       — Ладно, Арсений, — будто смиряется Алексей. — У меня не так много времени, чтобы с вами забавляться. И Антон ваш, наверное, уже на очко присел в ожидании, да?       Переход от канцеляризмов к разговорной лексике шарахает по голове не слабее удара. И, пока Арсений отчаянно пытается сообразить, что на такой выпад ответить, Стахович фыркает. Уверенно и победоносно.       Алексей опускается в кресло и откидывается на спинку. Его взгляд не хищный, а скорее утомлённый. Взгляд кошки, которой эта охота нахер не сдалась, потому что у неё стоит полная миска корма. Но, тем не менее, что-то же ему от Арсения нужно?       — Я понятия не имею, с кем вы там консультировались перед приходом. И с кем вырабатывали тактику поведения на допросе, — Алексей тянется к одной из папок на столе, выуживая оттуда бумаги. — Но могу констатировать, что человек этот из времён, как минимум, доисторических. Раз не знает о существовании камер наблюдения.       На столе перед Арсением несколько распечаток. Изображение на них серое и пиксельное, и он прищуривается, пытаясь к нему привыкнуть. Но, как только глаза приспосабливаются, в горле застывает комок. А в животе оседает такая тяжесть, будто он завтракал несколькими внушительными булыжниками.       На одном из снимков Арсений прямо у входа в кафе, где замаскирован вход в Хаос. Арсений сдвигает стопку листов, и находит там аналогичные снимки с разными датами.       Но это, конечно, ничего не доказывает. Если он ходил каждый день в одно и то же кафе, осудить его можно только за излишнюю привязанность к этому месту. Но такой статьи в уголовном кодексе нет. Или, по крайней мере, не было сегодня с утра.       Арсений поднимает глаза на Алексея, а тот только кивает, мол — смотри дальше.       На ещё одном снимке они с Антоном в парке. Арсений даже не помнит, когда точно это было, и сперва не понимает, в чём значение снимка в качестве улики. А потом он видит Мышу. Та, очевидно, развлекается под скамейкой, поджигая сухую траву.       Это вообще мог быть случайный Объект. Кроме того, стоит же в одном из таких парков бесконечное множество фонарей-Объектов? Всё не так плохо?       Но, пролистывая распечатки, Арсений констатирует: «плохо». Он устаёт листать снимки примерно на пятидесятом. И на каждом он, Антон и Мыша. В самых разных местах, но неизменно втроём. И, только глядя на вариации фотографий на столе у следователя, Арсений понимает: «Они, и правда, уже стали семьёй». Не самое удачное время для такого озарения, и Арсений спешно откидывает его, пытаясь мыслить рационально.       Всех этих фотографий всё ещё недостаточно, чтобы доказать его причастность к Хаосу, и Арсений встречает смешливый взгляд следователя с достоинством. А тот только крутит в руках ещё какую-то папку.       — Знаю. Это просто фотографии, да? Мало ли, что ты делал в кафе. Или что вы делали с Объектом в парке. Или что вы делаете ночью в постели, да?       Арсений сжимает кулаки, а зубы стискивает так сильно, что кровь сразу ударяет в виски. Он заставляет себя считать до десяти, но цифры путаются, и всё, что ему остаётся — шумно выдыхать через нос. И смотреть на папку в руках следователя.       — Важнее то, что написано тут.       Когда папка опускается на стол, Арсению требуется всего несколько секунд. Потрёпанная, кое-где чернила не пропечатались — копия, а не оригинал. Но он безошибочно узнаёт, что это за папка — это его личное дело из Хаоса.       — Полковник Утяшева заботливо поделилась. Сказала, почти год хранила.       Арсений прикрывает глаза, пытаясь вспомнить, откуда оно у Ляйсан. Антон говорил, что Утяшева показывала дело Арсения в больнице. И что личное дело Арсения нашли в кабинете после взрыва. Но кто туда его подкинул?       От очевидности ответа хочется дать себе затрещину. Арсений сам и подкинул. После взрыва попросил отца сделать копию своего личного дела и подкинуть. Чтобы у Структуры были документальные свидетельства того, что Арсений агент Хаоса, а Антон здесь не при чём. Ну, если бы вдруг им показалось мало шрама, рассекающего лицо Шаста.       Всё сработало, как надо. Арсению стёрли память и не признали подозреваемым, позволив дальше работать в Хаосе. А Антона посчитали жертвой вербовки, выписали ему звание и отстали от него.       Всё шло хорошо или хотя бы приемлемо. Шло ровно до того момента, когда Шаст не решил снова сблизиться с Арсением. Несмотря на арсово предупреждение в записке: «Не пытайся вернуть мне память, это убьёт нас обоих».       И теперь он сидит у следователя в кабинете. Ещё не убитый, но уже истекающий кровью. И даже сбежать он никуда не может. На окне решётки, а в коридоре не поймают на раз-два. Конечности сковывает ужасом уже второй раз за несколько дней. Он даже думает: «значит вот так она себя чувствовала, когда шагала с моста?».       — Я могу объявить вас подозреваемым прямо сейчас.       Арсений кивает и ничего не говорит. Каждое слово Алексея отдаётся в сознании многократным эхом. И только поэтому он вдруг цепляется за спасительную формулировку.       — Можете, но не объявляете? — уточняет без всякой бравады, просто устало выдыхает в стол.       — Но не объявляю, — соглашается следователь.       Он не торопится продолжать, поэтому Арсений поднимает на него глаза. Взгляд у Стаховича внимательный и изучающий. Будто просчитывает, сможет ли Арсений сам угадать, почему момент объявления подозреваемым оттягивается.       — Я вам чем-то полезен, — удовлетворяет его неозвученную просьбу Арсений, и следователь довольно кивает.       И от этого простого кивка внутри Арсения разгорается такая искра, что он едва удерживается от того, чтобы облегчённо выдохнуть.       — Наконец-то мы заговорили по-человечески, — масляно улыбается Алексей. — И теперь чисто по-человечески Вам признаюсь, — следователь наклоняется вперёд и понижает голос до шёпота, — мне насрать на Ваше дело, Арсений. На вашего друга-тире-любовника, на сгоревший сарай и вашего домашнего питомца, который его взорвал.       В своём разговоре они даже не успели дойти до происшествия с Чернецовой, и Арсению требуется несколько долгих секунд, чтобы понять, о чём вообще речь. А когда он понимает, по спине бегут мурашки: получается, Алексей знает, что сарай взорвал Объект. Понял по остаточным следам от взрыва? Наверняка, да. Не зря же Арсению почудилось в нём сходство с Антоном. А тот бы точно считал все объективные признаки.       — Но мне не насрать на организацию, которую вы назвали «сказочной и выдуманной», — продолжает Алексей. — И, если вы согласитесь содействовать в её выявлении в качестве реальной, моё «насрать» будет оформлено в виде благодарности. И вручено лично в руки вам и Антону, как подтверждение вашей невиновности.       Стахович откидывается в кресле и зажигает ещё одну сигарету. В этот раз к форточке не отходит. Курит прямо в кабинете, и дым поднимается вверх, заполняя помещение едким запахом.       — Ваше личное дело из Хаоса мне притащила руководитель регионального отделения Структуры. Даже глазом не моргнула, отдала лично в руки, чтобы я Вас закрыл. Она даже пояснять не стала, какого хера у неё документ из Хаоса. Чувствует градус безнаказанности?       Арсений не чувствует. Не только потому, что он сам лично это дело подложил на место взрыва, но и потому что Стахович выстреливает в него информацией, как из пулемёта. Бах — доказательства твоей вины, бах — давай сотрудничать, бах — доказательство вины Ляси.       — И Утяшева всего лишь частный случай, понимаете? В верхах Структуры уже давно лица, которые не чураются работать с Хаосом. Поэтому, помогите мне накрыть всю эту ебучую схему. Свидетельствуйте против них — и будете свободны.       Арсений слышит все слова, складывает в предложения, выцепляет смысл, а потом ещё раз повторяет про себя. Но что-то не так. Что-то ведь точно не так? Арсению плевать на верхушку Структуры и на верхушку Хаоса тоже. Для него это сотрудничество выгодно со всех сторон.       Но Стахович ведь не предложил сотрудничество сразу? Сначала он припугнул его доказательством арсовой виновности. Припугнул, чтобы Арсений не вздумал отказаться, несмотря на какой-то подвох. Так в чём он? В чём подвох, который Арсений не может увидеть? Подвох, который искру надежды в его груди не просто затушит, но зальёт весь хворост водой, чтобы она больше никогда там не зажглась.       — В чём подвох? — так и спрашивает он Алексея.       Следователь выпускает дым под потолок и пожимает плечами:       — Подвоха нет. Есть небольшая деталь.       Деталь, элемент, нюанс — Арсению плевать, как оно называется. По венам уже расходятся электрические заряды, а мышцы вздрагивают от напряжения. Интересно, если Алексею врезать, будет предложение о сотрудничестве всё ещё в силе?       — В Хаос кто-то поставляет Адентриментил.       Паззлы складываются мучительно медленно. И Арсению хочется, чтобы в итоге они так и не подошли друг к другу. Чтобы оказались разного размера и даже из разных наборов. Но все они, как назло, цепляются друг за друга ещё до того, как Алексей продолжает.       — Кто-то настолько же уважаемый, насколько и погрязший в системе Структуры, — подсказывает следователь. — Кто-то, кто заинтересован в том, чтобы иметь доступ к оборудованию Хаоса, потому что там работает его близкий человек. Кто-то, чьё единственное достижение — изобретение Адентриментила.       Его отец. Речь о его отце, как об одном из подозреваемых в связях с Хаосом из верхушки Структуры.       Кровь в висках стучит, а в горле пересыхает. Руки чешутся что-то разнести. Наверное, так себя чувствует Мыша, когда долго не выпускает пар?       — Через две недели выходит срок следствия по делу, — спокойно констатирует Алексей. — К этому моменту мне нужно иметь основания для продления. Ими могут стать Ваше свидетельские показания. Или бумаги, которые свидетельствуют о связи вашего отца с Хаосом. Если оснований для продления не будет, я сам назначу подозреваемого, — и следователь недвусмысленно стучит кончиками пальцев по личному делу Арса.       Арсений смотрит на столешницу. На той под стеклом всякие обрывки с номерами телефонов, какие-то инструкции и другая чушь. Он ни одной буквы разобрать не может, потому что в голове у него только набатом бьётся: «две недели».       — Сечёте? — по-свойски уточняет следователь, и Арсений кивает.       Он, правда, всё сечёт. Просто пока не может понять, как с этим жить. Ещё вчера ему казалось, что они с отцом близки, как никогда, а теперь их снова разносит на разные концы Вселенной.       — Я буду ждать вашего звонка, — протягивает следователь визитку. — А если не позвоните, я сам нажму на ваш дверной звонок и обрадую новым статусом.       Ноги ватные, в груди ужас, но Арсений всё равно встаёт и выходит из кабинета. Ему кажется, что все стены в коридоре исписаны выбором, который перед ним стоит: «отец или Антон». Хотя на самом деле, нет тут никакого выбора — он знает ответ, который даст.       И это ещё больнее.