Когда зажигается Искра

      Арсений открывает дверь, держа несколько пар носков в руках, а между зубов сжимая зубную щётку. Серёжа на такой вид только качает головой и проходит внутрь. Мыша встречает гостя радостным треском, выскакивая в коридор и не особо заботясь о конфиденциальности. Над Арсением тут же залпами взрываются грозовые разряды, и он трясёт головой, чтобы от наваждения избавиться.       Ему бы такую радость при виде Серёжи испытывать, но внутри только волнительно ёкает. Серёжа бы не пришёл просто так за пару часов до самолёта.       Арсений выпускает носки из рук, и те бесшумно падают на ковёр. Одну из пар Мыша сразу же обвивает хвостом, подкидывая в воздух. Серёжа пару ловит, и Объект радостно фыркает, подпрыгивая.       — Чем ты ей так нравишься? — фыркает Арсений, вынимая щётку изо рта.       — Опера своей тактики не раскрывают, — ухмыляется Серёжа. — Я решил занести, что нарыл в фондах.       Матвиенко протягивает ему папку, которую Арсений не спешит принимать. Хотя руки у него свободны, абсолютно чистые, и даже Мыша не пытается перехватить бумаги и опалить. Никаких причин для того, чтобы вот так замирать, но Арсений замирает, поджимая губы.       Её даже касаться не хочется.       — Что-то интересное есть?       Серёжа пожимает плечами и опускает папку на тумбочку. Та ложится с тихим шорохом, и обложка чуть поднимается вверх. Под ней белые листы с буквами, которые Арсений видеть не хочет.       — Сам посмотришь, — пожимает плечами Серёжа.       Его уклончивый ответ говорит намного больше, чем Арсению хотелось бы сейчас знать. Матвиенко так и продолжает стоять на пороге, переминаясь с ноги на ногу. Арсений не знает, что он в этой ситуации должен делать. Настаивать на кратком пересказе содержимого? Позвать Серёжу на чай? Однозначно, стоит его хотя бы поблагодарить.       Но сделать это Арсений не успевает. Его прерывает раздражённый крик Шаста:       — Ёб твою мать!       Антон появляется в коридоре секундой позже — взлохмаченный и злой. И вместо приветствия Серёжи, он трясёт над головой губкой для тела.       — Сожгла, — объясняет он, впиваясь взглядом в Мышу. — Она губку сожгла, прикиньте!       Серёжа посмеивается, принимаясь Мышу выгораживать.       И этот контраст шутливых перебранок и волнения, которое внутри поднимается, вдруг утаскивает Арсения от реальности. Та смыкается над ним небом, а Арсений к ней не может добраться. Он смотрит на голубизну сквозь толщу воды, и не может выплыть на поверхность.       Арсений тонет, когда Антон смотрит на него своими этими вздёрнутыми в удивлении бровями. Тонет, когда Серёжа пересказывает Шасту информацию про папку. И тонет, когда Антон закрывает дверь за Матвиенко, рассказывая что-то о несобранных чемоданах, времени вылета и стоимости такси.       Там, в реальности, на самой поверхности воды, плавает папка, которую принёс Серёжа. Кажется — она почти невесомая. Кажется — дотронься до неё, даже загляни внутрь — и ничего не изменится. Но Арсений только хватает ртом воздух и не может к ней и руки протянуть.       Арсений вздрагивает, когда Мыша бьёт его током по щиколотке. В воде разряды бы разошлись вокруг его тела, оставшись на том ожогами и опалив ему сердце. Но разряды не расходятся. Они так и остаются на коже, и только один тоненький лучик протягивается к сердцу. Но этот лучик — всего лишь касание сущности. И от её когтя Арсений пытается отмахнуться, но сущность не отстаёт. Вокруг коготка пузырьками расходится вода и поднимается до носа. И тогда у Арсения получается коротко вдохнуть.       Когда Шаст спрашивает его, осталось ли ему что-то собрать, Арсений качает головой. Движения получаются медленными, пузырьками взвиваются ввысь к поверхности, но Антон на это внимания не обращает. Только смыкает ладонь вокруг его запястья, утаскивая того за дверь.       В подъезде все ступени тоже в воде. Арсений в неё наступает, чавкая ботинком, и пугается этого звука. Но за одну руку его держит Антон, сердца касается сущность, а сзади по ступеням прыгает Мыша. Поэтому, даже будучи в полном раздрае, даже потонув в своих чувствах, он поднимает голову над поверхностью воды.       — Я кинул папку в чемодан, уже в Столице посмотрим, ладно?       Антон тоже немножко не такой. Волнуется, мельтешит, жмёт на кнопку вызова лифта несколько раз. Но он хотя бы не тонет.       Антон совершенно точно не тонет. Арсений иногда думает, может есть такие люди, которые рождаются в нарукавниках? И что бы с ними в жизни не случилось, они не могут пойти ко дну. В таком случае Арсений, должно быть, родился с привязанным к шее камнем.       Писк приехавшего лифта заглушённый. Такой же, как голос Антона.       Шаст продолжает говорить о планах: рассказывает про самолёты, про отель, про встречу с адвокатом. Арсений ему доверяет. Даже если Антон купил билеты на моторный самолёт вместо боинга, снял им всратый БДСМ-отель или назначил встречу на шесть утра. И это доверие позволяет ему снова спрятать голову под воду.       Лампочки над головой в лифте — как маяки на поверхности. Но Арсений к ним не тянется, только крепче сжимает шастову руку и прикрывает глаза. Облокачивается о стену, надеясь, что никто не приклеил туда жвачку. Но сущность по вороту его пальто скребётся когтём, напоминая.       

Я всё ещё здесь.

      Как будто Арсений может забыть.       Чемодан выкатывается из лифта, колёсики стукаются о металлический порожек. Но Шаст уверенно тащит его вперёд, игнорируя шум. Воздух в подъезде спёртый, и голова от него кружится. Арсений скорее сбегает по ступенькам вслед за стучащим чемоданом.       Но, когда подъездная дверь распахивается, воздух не приносит облегчения. Арсений стискивает зубы и сглатывает. В горле комок таких размеров, будто он то ли на самолёте никогда не летал, то ли с адвокатами никогда не разговаривал.       Хотя он, конечно, знает, о чём этот комок. О грёбанной папке.       Но мысли отскакивают в сторону. Ботинки напитываются водой, когда он наступает в лужу, и эта влажность вокруг него расползается, утягивая за собой. Пригревающее солнце только дразнит мгновенно промокшие ноги.       Арсений садится в такси, недовольно ворча, и жмётся к окну. Между ним и Антоном влезает сущность. Принимается к Шасту ластиться, кладёт голову к нему на колени, выпрашивая внимание. И, хотя Шаст её видеть не может, у Арсения внутри всё равно жжётся обида.       Он старается следить за скользящим за окном пейзажем, но от мелькающих одинаковых домов, начинает тошнить. А, стоит прикрыть глаза, тошнота только усиливается. Арсений дышит глубоко — вдыхает и выдыхает, как учат во всяких практиках. Но его только утягивает глубже под воду.       И к моменту, когда они оказываются в аэропорту, он даже барахтаться перестаёт. Только вдыхает коротко и отрывисто, хватаясь за пузырьки воздуха. И позволяет сущности аккуратно вспарывать ему горло когтём, чтобы он мог хотя бы так делать вдохи поглубже.       Антон упорно тащит его вперёд. Арсений ему то ли благодарен за то, что тот берёт всё в свои руки, то ли хочет заорать и по башке его стукнуть: «Ты не видишь, что ли, я утонул?».       Арсений на автомате протягивает паспорт, на автомате улыбается и на автомате скидывает обувь перед проходом контроля. Наблюдает за тем, как Мыша пробирается, минуя рентген-стойки и работников, но не может этим восхититься. Он может только прилагать маломальские усилия для того, чтобы прямо сейчас не перестать дышать.       Но папка остаётся в чемодане, и сущность будто остаётся вместе с ней. Арсений рассматривает огромные колонны, не иссякающие толпы людей и слепящие огни и даже находит успокоение. Как бы глубоко он ни утонул, — он всё равно видит поверхность. И Антон остаётся рядом с ним.       Поэтому у него получается поднять голову над поверхностью. Сначала совсем немножко — чтобы увидеть взлетающие самолёты в зале прилёта. Потом — чуть больше — когда Шаст притаскивает какой-то супердорогой кофе, пачкая в пенке губы. А потом ещё больше, когда он притягивает Арсения к себе и обнимает.       Металлическое кресло врезается в бок, но Арсений не отстраняется. Только предупреждающе выдыхает:       — Я волнуюсь.       Потому что мало ли, кто на них смотрит. И мало ли, что этот кто-то подумает.       — Волнуйся в моих объятиях, — оглаживает его спину ладонями Антон. — Я взял тебе в самолёт маску, а вместо подушки поспишь на мне.       Комок в горле никуда не девается. И ощущение влаги, касающейся его кожи через пальто, через рубашку и через ботинки. Арсению кажется, стоит самолёту взмыть ввысь, и он сам превратится в огромную лужу, растекшуюся по салону.       — Я не усну.       — Значит, будем в слова играть, — не сдаётся Антон.       — Я же тебя всегда обыгрываю, — фыркает Арсений.       — В этом и план.       В самолёте Антон пропускает его к окну. Заслоняет собой проход, запихивая рюкзак на багажную полку. Мыша из подола пальто пробирается на колени и принимается мурчать.       Когда Шаст опускается рядом и протягивает ему маску для сна, Арсений скептически фыркает. Но всё-таки натягивает её на глаза, пока Шаст доверительно сжимает его руку в своей.       И, то ли дело в руке, то ли в мурчании Мыши, но Арсений отрубается ещё до взлёта. Как будто все его чувства пытаются сбежать из реальности, отключаясь разом. И, оставшись в полной изоляции, он вдруг открывает глаза в полумраке коридора.       Над ним лампочка качается из стороны в сторону. Вспышки света освещают деревянные стены. Когда Арсений их касается, те скрипят от старости — громко и протяжно.       А потом из темноты доносятся шаги.       Медленные и степенные. Каждый впечатывается в половицы и в арсовы перепонки.       — Не подходи, у меня оружие! — кричит Арсений в темноту, а та отвечает ему эхом. Фраза ударяется о стены коридора и тонет в его глубине. Обратно возвращается только: «оружие, оружие, оружие».       Но шаги не останавливаются. Приближаются неумолимо, не желая отступать. И Арсений пятится назад, выставляя вперёд пистолет.       Сначала в островке света он видит тапочки. Те — в цветочек. Изношенные и розовые. То, насколько сильно они диссонируют с этим местом, отзывается в горле ужасом.       Арсений поднимает взгляд выше: над аккуратными коленками белая юбка. На ткани то ли маленькие красные цветочки, то ли капли крови. Но разглядеть он не успевает, к нему уже тянутся руки.       На кончиках пальцев длинные когти, которые хотят вцепиться ему в горло. Арсений делает шаг назад, но спотыкается. Падает вниз с грохотом, который вокруг по коридору разлетается эхом.       А потом он видит шею этого существа. На месте, где была голова ровный срез. Тот уже затянулся слоем кожи. Будто головы никогда тут и не было.       Арсений хватает ртом воздух, пытаясь закричать. Но у него не получается. Существо тянет к когти и касается щеки. А потом отстраняется и отводит кисть назад. Замахивается, чтобы полоснуть его по горлу.       — Арс.       Арсений моргает, но перед глазами всё так же темнота. Она принимается шарить руками по лицу и касается ткани. Стаскивает её вниз, пытаясь отдышаться.       Прямо перед ним растерянный Антон, а в его руках маска для сна. За спиной Шаста люди поднимаются со своих мест, доставая чемоданы с багажных полок.       — Я весь полёт проспал?       Хотя ответ, конечно, Арсений знает. Либо так, либо сейчас на борту проходит максимально неспешная экстренная эвакуация.       — Ты меня… напугал.       Арсений ловит испуганный взгляд Шаста и только качает головой. Видимо, он дёргался во сне. Или стонал. Или всё сразу.       — Кошмар снился.       Арсений откидывается на кресло, прикрывая глаза. Мыша всё ещё мурчит на его коленях, и он оглаживает её корпус, чтобы успокоиться. Но ком в горле неумолимо набирает силу, как и ощущение давления толщи воды на тело.       — Сейчас заселимся в отель, — оглаживает Антон его костяшки пальцев. — Закажем что-то вкусное, заляжем перед телевизором — и выдохнешь.       Голос Антона и его прикосновения делают легче. Он знает, что это ненадолго. Стоит им забрать чемодан, а сущности показаться в зоне выдачи, размахивая перед ним папкой, Арсений снова начнёт тонуть. Но пока Шаст рядом, он не уйдёт на дно.       Столица встречает их грозовым небом. Тучи висят над ними, угрожающе покачиваясь и обещая пролиться ливнем. Но Арсений их обещаниям не верит. Над ним эти тучи всю жизнь висят и никогда не проливаются.       Всё оказывается так, как Антон обещал.       Шаст заказывает им еду в номер и переплетает свои ступни с арсовыми на кровати. Сущность коротко постукивает ноготком по изголовью, но Арсений не поворачивает к ней головы. Он утыкается в шастово предплечье, и фырчит, когда тот роняет на него картошку фри. Мыша носится по номеру, фыркая и изредка переругиваясь с Шастом. И даже сквозь толщи воды Арсений чувствует, какая в нём огромная нежность к этому моменту.       Утром следующего дня не становится легче. Болезненное ощущение внутри так и тянет. Оно начинается внизу живота и протягивается щупальцами во все стороны. Достаёт до горла, смыкаясь на нём. Скребёт по рёбрам, что-то наигрывая. И изнутри грудной клетки касается сердца, сталкиваясь щупальцем с когтём сущности.       Арсений смотрит на себя в зеркало и в очередной раз плещет воду в лицо. Свежее он от этого не выглядит. Поэтому прекращает попытки, промокая щёки полотенцем, и всё-таки натягивает рубашку. Застёгивает её под самое горлышко, будто адвокату есть дело до того, как он одет.       В комнате Шаст возится в чемодане, пытаясь найти штаны. Арсений представляет, как вместо этого Антон вытаскивает оттуда папку и замирает с ней в руке. Но вместо этого Шаст только раздражённо выкидывает своё запасное худи на кровать и снова принимается неистово рыться в одежде.       Арсений знает, что ему всё равно придётся открыть эту папку. Но пока та, будто предвестник конца, качается на поверхности, а он смотрит на неё из глубины. И, даже вынырни Арсений на мгновение на поверхность, каждая вещь в реальном мире его с этой глубиной связывает.       До адвокатского кабинета они идут тёмными коридорами. Петляют в полутёмных коридорах, когда-то бывших коммуналкой. Ассоциации с коридором из сна лезут сами собой, но ни из-за одной двери безголовый силуэт не показывается.       А адвокат и вовсе встречает их широкой улыбкой и радушным взмахом ладони:       — Заждался, дорогие!       Арсений думает, что он бы тоже «заждался», плати ему такие деньги. Но только вежливо улыбается и проходит внутрь. Мужчина продолжает что-то говорить, но его голос в голове зудит. Поэтому Арсений прикрывает веки и сжимает зубы, чтобы не выплюнуть что-то не к месту резкое.       Арсений садится на стул и утыкается взглядом в табличку, сосредотачивая на ней всё своё внимание. Та стоит на столе прямо поверх папок с документами, накренившись набок. От этого кажется, что золотые буквы стекают вниз, и фамилия адвоката вот-вот окажется на столешнице. Но и через тридцать секунд, и через минуту буквы никуда не деваются, и на той всё ещё значится «Косицын Р.А».       — Для вас просто Роман, — говорит адвокат, поймав его взгляд. — И сейчас мы будем с вами прояснять детали вашей позиции.       «Или «косиции», — зачем-то про себя передразнивает Арсений. Не закатить глаза на дурацкий вброс своего мозга получается только сильнейшим усилием воли.       — Просто, чтобы уточнить. Вы, — кивает он на Антона, — потерпевший. А вы, — переводит взгляд на Арсения, — свидетель.       Хотя Роман, наверняка, имеет на руках портфолио по несколько сотен страниц на каждого из них. И знает особенность их ситуации до мельчайших деталей, которые посчитал нужными уточнить отец. А, зная отца, уточнил он всё, вплоть до угла наклона шастового шрама.        — А вы — человек, который скажет нам, что говорить у следователя, — кивает Антон, лишая Арса возможности встрять.       — Ну, давайте так, — прочищает горло Роман. — Пока у меня нет никакого официального статуса в деле. Поэтому не скажу, а просто посоветую, в каких формулировках донести вашу позицию.       Арсений пропускает эти увиливания мимо ушей. От этих формальностей ком в горле поднимается выше, и он поджимает губы, надеясь, что его не вырвет прямо на столешницу. Подумать только, когда-то он думал, что тоже сможет стать адвокатом.       — Но, прежде чем я смогу вам помочь, мне нужно услышать вас. Как вы запомнили тот вечер? На что обратили внимание? И, даже, что чувствовали.       Последний вопрос заставляет Арсения поёжиться. Он видит этого мужчину первый раз в жизни. И что, должен вываливать ему всё, что чувствует? С другой стороны, его уже чуть не стошнило прямо на стол. Это тоже вполне себе можно считать выражением чувств.       Он кидает короткий взгляд на Шаста, ища поддержку, но тот вдруг прокашливается.       — Я в тот день вышел из парикмахерской, — начинает Антон. — И вдруг из переулка, типа, — пауза, — я услышал голос Арса. Он меня звал.       Это высказывание так удивляет Арсения, что он отодвигает все свои возмущения на задний план.       — Я тебя звал?       — Нет, — спешит пояснить Антон. — Не ты, конечно, а Объект, который был у Чернецовой с собой. Он твой голос имитировал.       — Введение в заблуждение, интересно, — бормочет Роман, печатая в ноутбуке. — Я буду кое-что фиксировать, а Вы говорите, пожалуйста.       Арсений кидает недовольный взгляд на адвоката, но тот только машет рукой, мол «продолжай». И Антон продолжает.       — Я зашёл в переулок, воняло, жесть, как. И там Чернецова стояла. С шокером.       — Она что-то Вам сказала?       — Нет… Вроде. Она сразу шокером ёбнула. В смысле, — поправляется Антон, — ударила.       Арсений втягивает воздух, закусывая щёку. Он не питал иллюзий, что Шаст пошёл с Чернецовой добровольно. Но то, как она, даже не вступая в разговор, причинила боль, проходится по его грудной клетке резью. Интересно, она думала о моменте, когда Арсений об этом узнает? Она представляла, как тот бессильно сожмёт в ладонь в кулак, потому что не сможет до неё добраться?       — Антон, пожалуйста, не фильтруйте речь, — замечает Роман, не отрываясь от клавиатуры. — Мне важно услышать всё, что вспоминается. Так что было дальше?       Шаст не отвечает. Носком кроссовка нервно стучит по линолеуму. С подошвы на пол падают грязные комья снега и тут же тают.       — Потом я проснулся, — говорит Антон и снова замолкает.       Роман перестаёт печатать, но не настаивает. И в первый раз за время разговора Арсений с ним солидарен. Антон покусывает губу, и в глаза не смотрит. Его хочется взять за руку и увести отсюда. Но Арсений не может этого сделать, поэтому находит другой способ дать Шасту передышку.       — Я могу рассказать, что делал, когда понял, что Антон пропал.       Адвокат коротко мечется взглядом к Шасту, а потом задерживается на Арсении. Когда Роман кивает, в его глазах мерещится сочувствие.       Арсений начинает с момента, когда вышел из дома после ссоры с отцом. Уделяет особое внимание времени, обстановке и своим предположениям. Рассказывает о том, как начал поиски, а сам косится на Антона. Сначала тот перестаёт стучать носком по полу. Потом поднимает на него глаза, ловя реплики. И, когда Арсений заканчивает на том, как остановился у покосившегося дома, Шаст вдруг вступает.       — Я не слышал, как ты пришёл.       Арсений к нему поворачивается, встречаясь с Антоном взглядом. Первый прямой контакт с момента, как они зашли в комнату.       — Чернецова мне включала эту херню с криками, — объясняет Шаст. — И я малость… оглох.       Сердце у Арсения удар пропускает, но Роман не даёт ему ничего спросить, опережая:       — Антон, можете пояснить, херня — это?..       — Это Объекты, — объясняет Шаст, разрывая зрительный контакт с Арсом, — там моток проводов, и в них наушники, микрофоны. С виду не скажешь, что за вид.       — Ничего-ничего, хорошее описание, — сопровождает Роман своим бормотанием стук клавиш. — Продолжайте. Вы упомянули крики, что за крики?       — Крики Арса. Ну, в смысле, — мнётся Антон. — Его голосом из Объектов.       — Чтобы что?.. — останавливается Роман. — Она что-то говорила?       — Говорила, что хочет, чтобы я пробудился, — фырчит Антон.       — Пробудился? — тянет адвокат. — Звучит как что-то ритуальное. Хотя сложно будет увести в эту сторону, — а потом замолкает, снова печатая.       Шаст кидает на Арсения осторожный взгляд, будто подтверждая. Они же не собираются рассказывать о его способностях, о том, что узнала Чернецова об Адентриментиле? Ответ, очевидно, нет. Арсений качает головой, и в этот момент у них с Чернецовой неожиданно рождается общая тайна.       — Итак, — кивает Роман, и Антон снова возвращает на него взгляд, — вы сказали, что не слышали, как Арсений зашёл. Но в какой-то момент вы поняли, что в здании кто-то ещё, так?       — Я услышал крики, — кивает Антон, — из соседней комнаты.       Арсений сжимает губы, отводя взгляд. Перед глазами вспыхивают завешанные газетными вывесками стены и спускающие с потолка провода. А потом перед глазами всё плывёт, когда барабанные перепонки разрывает крик любимого голоса.       — Арсений, — обращается к нему Роман. — Вы были в той комнате, так? Что это был за крик?       Крик эхом пробирается по его грудной клетке, её сковывает. Внутри всё холодеет, и, когда Арсений выдыхает ответ, ему кажется, вместе с ним вырывается облачко пара.       — Это были крики Антона. Провода опустились вниз. Звук включился. Мне повредило барабанные перепонки и…       — Ты… уверен? — неожиданно переспрашивает Шаст.       Арсений поднимает голову, сталкиваясь с виноватым взглядом. Антон, впрочем, также быстро его прячет, натягивая дежурную улыбку.       — Простите, я… — объясняет тот. — Не то имел в виду. Я просто немного… волнуюсь.       Роман кидает короткий взгляд на Шаста. Потом переводит его на Арсения. По глазам видно, что объяснению Шаста он не верит. Не верит ему и Арсений.       — Антон, кхм, — он делает паузу, будто собирается с мыслями, — сейчас я просто хочу услышать вашу версию событий. И нет ничего страшного в том, если у вас с Арсением они немного различаются. Вы это понимаете?       — Конечно, — кивает Антон. — Понимаю.       — В таком случае, вы скажете нам, если какая-то деталь в рассказе Арсения будет вызывать у вас сомнение? Пусть даже самое маленькое.       Шаст не смотрит перед собой. Он снова утыкается взглядом в линолеум, будто ещё не успел выучить узор на том. Утыкается и абсолютно уверенно говорит:       — Конечно, я скажу. Но сейчас сомнений нет.       Роман не настаивает. Снова возвращается к клавиатуре, в сторону Арсения кивая, чтобы тот продолжал рассказ. И он продолжает. Рассказывает о том, как понял, что за зеркалом другая комната. Рассказывает, как разбил стекло ногой. И как использовал «карманный взрыватель» (на этом названии настоял Антон), чтобы снести одну из стен, а сам чуть не погиб. Словом, рассказывает всё то, что они с Шастом придумали, чтобы убрать из этой истории переменную в виде Мыши.       Вот только всё то время, что он выдаёт складную историю, из головы не идёт вопрос: «в чём Шаст засомневался?». И почему не обсудил это с Арсением до того, как они пришли в кабинет к адвокату.       Арсений заканчивает рассказ, а Роман продолжает печатать. Стуку клавиш вторит носок шастового кроссовка, который скоро проделает в полу дырку. Арсений ёрзает и отводит взгляд. Хочется встать и уйти, но он вдыхает глубоко, заставляя себя потерпеть ещё немного.       — Итак, — резюмирует Роман, — мне нужно время обработать информацию. Я вышлю вам позицию вечером. Вы прочитаете, и через пару дней мы снова встретимся здесь. Договор?       Этот адвокат напоминает Диму. То ли тем, как сухо и дозированно он выдаёт информацию. То ли тем, как бесяче уточняет очевидные моменты. Арсений уверен, что, поставь их рядом, получится своеобразный душный тандем. Но Роману он этого не говорит. Во-первых, потому что не хочет добавлять причин сомневаться в своей адекватности. А во-вторых, потому что тот уже переключил внимание на Шаста.       Роман жмёт Антону руку и делится местами, которые можно посмотреть в городе. Арсений переводит взгляд за окно, и там нависают тяжёлые грозовые тучи, которые так и не пролились дождём.       В полумраке коридора они идут молча. Шаги отражаются от стен эхом. Арсений думает: «может, этот момент ему и снился»? Может, существо без головы было метафорой на то, что Антон что-то от него утаил? Но завести об этом разговор он не решается.       Не решается, пока они ждут такси под козырьком здания.       Не решается, когда они садятся в машину, и каждый пялятся в своё окно.       И не решается, когда они заходят в отель через стеклянные двери.       — Еду в номер закажем? — вдруг прерывает молчание Антон.       И этот вопрос чудится Арсению признанием: Шасту тоже страшно этой темы коснуться. О какой части того вечера он так и не сказал? И какого чёрта он и сейчас обходит её стороной?       Пока подошвы утопают в мягком ворсе ковра, Арсений накидывает варианты один ужаснее другого. Может Чернецова всё-таки пытала Шаста? Насколько Арсений был внимателен, когда видел его тело? Что если на том есть шрамы, которые он не заметил? И что, если пока он восстанавливался в больнице, Антон раз за разом вспоминал ту жуткую ночь, не решаясь Арсению рассказать?       Как Арсений мог этого не заметить?       Размышления о той ночи выходят из-под контроля. Они живут собственными жизнями, подстёгиваемые лёгкими движениями когтей сущности. Прыгают за Арсением, отскакивая от одинаковых отельных дверей, и, стоит открыть номер, шмыгают туда первее него.        Поэтому, когда Антон вдруг произносит в тишину номера: «Проблема в голосе», Арсений только непонимающе моргает. При чём здесь какой-то голос, если Антона пытали?       — Что?       Мыша ластится об их щиколотки, согревая кожу. Но это тепло проходится по арсовой коже мурашками, поэтому он отступает в сторону. Объект, не раздумывая, льнёт к ногам Антона.       — Когда Чернецова спустила на тебя Объекты в соседней комнате. Я слышал крики. И ты тоже слышал.       Арсений кивает, стягивая пальто. Пока никаких расхождений с его версией.       Он надевает тапки и проходит в гостиную. Сущность так и вертится вокруг раскрытого чемодана. В том лежит папка, к которой Арсений так и не смог прикоснуться. Арсений садится на кровать и возвращает взгляд на Антона. Тот застыл на пороге.       — Это не были мои крики. Голос был не мой, Арс.       — Не твой?       Арсений в удивлении вскидывает брови. На покрывало запрыгивает Мыша, наблюдая за тем, как он отчаянно пытается понять, что Шаст имел в виду.       — Голос был женский.       — Не может такого быть, — качает головой Арсений. — Я помню…       А что он, собственно, помнит?       Голос, который рассказывал ему смешные истории, шептал нежности или успокаивал из-за пустяка. Голос, который заполнил всё его сердце, и крик, который это самое сердце разорвал.       В той маленькой комнате, наполненной ужасом и болью, этих доводов было достаточно, чтобы понять, чей это голос. Только к Антону он может такую нежность чувствовать. И только Антона он так терял.       Или не только Антона?..       Теперь, когда он вспоминает тот крик, все эти доводы не исчезают. Но сквозь них он видит кусочек объективной реальности. И в ней в этом голосе нет ни тональности, ни интонаций Антона. И тот, и правда, больше похож на женский.       — Ты не сказал об этом, — встречается он взглядом с Антоном.       Не сказал, хотя времени было предостаточно. Он мог бы подождать, пока Арса выписали из больницы, если не хотел волновать его сразу. Но Антон почему-то предпочёл умолчать о том, что голос был женский.       — Я понял, что это как-то связано с твоим прошлым, — переминается Антон с ноги на ногу. — Но не знал, как к этому… подобраться.       Арсений слушает и сжимает покрывало между пальцев. То идёт волнами, а потом снова разглаживается.       — А потом пришёл твой папа и дал подсказку, и я решил, — Антон сглатывает. — Что он лучше знает, как тебе… помочь.       — Ты серьёзно?       Голос Арсения тихий и холодный. И, будто считав угрозу, Мыша спрыгивает с кровати и льнёт к Антону.       Антон что, реально сказал, что человек, который стирал ему память столько лет подряд, знает лучше, как ему помочь?       — Да, я серьёзно, — раздражается Антон. — Какой смысл от моих предположений, основанных только на том факте, что я слышал женский голос? У твоего отца есть контекст, а у нас с тобой его нет. Вернее, не было тогда.       — Теперь ты на его стороне, да? — фыркает Арсений.       — Я на стороне здравого смысла, ясно? Что я должен был делать? Похитить его и пытать, чтобы выяснить, что за женский голос это был?       — Ты мог бы хотя бы не скрывать от меня информацию, — чеканит Арсений, поднимаясь с кровати.       Он отходит к окну, наблюдая за тем, как тучи опускаются ниже, насаживаясь на небоскрёбы. Вот бы сейчас забраться на такой и полететь вниз головой вместо того, чтобы с Шастом спорить. Этот спор по грудной клетке проходится ножом. Вспарывает и заставляет кровь из раны капать на ковёр. И Шаста нет рядом, чтобы её зажать.       — Арс, я хотел защитить тебя от…       Ложь. Арсений чувствует, как та сквозит между ними.       — Ты, может, уже определишься? — цедит Арсений. — Ты хотел меня защитить или думал, что это не важно без других фактов? Потому что если первое, то это один в один поведение моего отца. А если второе, значит, ты полный кретин.       Какого чёрта Антон приплетает к их разговору все чувства в мире, прыгая с одного на другое? Какого чёрта его Антон вдруг превратился в того самого подозреваемого, который всеми возможными способами от ответа увиливает. В прошлой жизни Арсений умел с такими типами работать. Умел находить болевые точки, умело на них надавливая и выводя на правду. Умел подключать обаяние, заигрывая и делая вид, что он на стороне подозреваемого.       Но с Антоном всё это не работает. С Антоном он не может притворяться и увиливать. И то, что Шаст этим пользуется, проходится по сердцу ножом.       Глаза жжёт, и Арсений часто-часто моргает, сдерживая слёзы.       Арсений слышит тихие шастовы шаги по ковру. Но эти звуки где-то далеко за пределами слышимости. А тут он отчаянно пытается вдохнуть воздух, но тот свистит в дырке его живота, проходя насквозь. И вокруг него вверх к поверхности взвиваются пузырьки воды, за которые он ухватится не может.       Арсений поворачивается к Шасту, почти сталкиваясь с ним носом. Антон смотрит на него нежно и трепетно, ладони подняты, будто он сдаётся перед его напором.       — Послушай меня, хорошо? — начинает тише Антон. — Я ступил, когда не сказал сразу. Но я не собирался вечно это скрывать от тебя.       Шаст касается самыми кончиками пальцев его плеча и ведёт сверху вниз. Будто спрашивает: «можно или нет»? И Арсению очень хочется на это прикосновение рыкнуть и от него отшатнуться, но, кажется, только это касание его удерживает от того, чтобы в окно выйти.       — Я собирался сказать сразу, — Антон медлит, — но потом начал сопоставлять факты.       Голос, пожар, его клиническая смерть. Или какие факты Шаст сопоставлял между собой? Перед Арсением всё происходящее расстилается полотном, и из того куски вырваны, обожжены и приклеены обратно верх ногами. Арсений упускает какую-то деталь, это точно. Вот только объективную или субъективную?       — Этот голос мог принадлежать твоей девушке. И пока я пытался вспомнить, упоминал ли кого-то такого Дима, Серёжа или твой отец, я вдруг понял, — он делает паузу, — а ведь твою маму они тоже не упоминали. И её никогда не упоминал ты.       Арсений кивает. За проживанием случившегося с Чернецовой он совсем выпустил из внимания объективную сторону. Сторону, которую Шаст, по всей видимости, никогда не упускает.       — И если моё предположение верно, то…       Антон выдыхает, упираясь лбом в его лоб. Завитки на макушке от его дыхания вздрагивают. Арсений не понимает, почему Антону вдруг становится так тяжело говорить. Только чувствует, что тому нужно поддержка, поэтому находит его ладонь и сжимает в своей.       — Если это был голос твоей мамы. И ты, правда, её забыл, — продолжает Шаст, — то где она была все эти годы?       Арсений сглатывает. Он думал об этом. Рассматривал, как наиболее очевидную версию, хотя у них и не было подтверждений. И теперь, когда Антон делится цепочкой своих размышлений, эта версия внутри отзывается, как правдивая.       — Она умерла, — произносит за него Арсений.       Он не может до конца в это осознание погрузиться, потому что он её не помнит. Но почему может Шаст? Что происходит с ним, когда он рассказывает о смерти арсовой матери?       Контекст будет на три, два…       — Я не хотел рассказывать тебе о смерти и… причинять тебе эту боль, — шепчет Антон около его щеки. — Потому что я знаю, насколько это больно.       — Знаешь?       Это похоже на вспышку. Арсений видит строчку из Портфолио, которое собирал на Шаста перед вербовкой.       

Близких родственников нет. Мертвы.

      Ладонь Антона в его собственной мелко подрагивает. Если бы не близость Шаста, он бы и не заметил. Хотя он и так не замечал столько месяцев подряд. Столько времени игнорировал существование не только своей мамы, но и зацепил шастову травму, сам того не зная.       Арсений отступает от окна и тянет Антона за собой. Тот позволяет себя тянуть, и опускается на диван рядом с Арсом. Как только Шаст оказывается рядом, Арсений прижимается грудью к его спине, обнимая. Антон подтягивает колени к груди, и те нелепо торчат в стороны, и Арсений коротко оглаживает их ладонями.       Арсений думает, что никогда не обнимал Антона так. Не прижимал его к себе, когда тому было больно. Не брал на себя роль успокаивающего, уверенный, что не выдержит эту боль. А сейчас неожиданно оказывается, он выдерживает. И от этого вдруг делается спокойно и тихо.       — Мне ночью пришла смс от тёти. Что она умерла. Я тогда первый курс заканчивал.       Сущность замирает у окна, Антона слушая. Смотрит на грозовое небо. Арсений не знает, что она там высматривает, но тоже смотрит в небо .       — Я не знаю, что тогда случилось, Арс, — качает головой Антон. — Но меня сильно перекрыло. Настолько, что я не мог вынести ничьего прикосновения. Много лет.       — Ты вздрагивал от моих касаний, — кивает Арсений.       Тогда такая шастова реакция внутри него неожиданно откликнулась. Откликнулась настолько сильно, что он впервые задумался: «какого чёрта я делаю?». Впервые допустил мысль о том, чтобы отказаться от Вербовки. И впервые посмотрел на Антона, как на человека, а не как на цель.       Арсений пододвигается ближе, касаясь шастовых бёдер своими. Ступнями касается его ступней. Так Шаст будто под его защитой. И так он будто может хотя бы часть его боли забрать. И Арсению кажется, будто Шаст облегчённо выдыхает.       — Я до сих пор не знаю, какого чёрта, Арс. Почему я смог тебе довериться? Почему вдруг стал желать твоих касаний? Но только после этого с меня будто кандалы сняли.       Арсений ведёт ладонью по коже Антона, и тот льнёт к его прикосновению. Сущность за ними наблюдает в отражении стекла.       — Поэтому, когда я услышал голос твоей мамы, когда дошёл до смерти, я подумал, — Антон выдыхает. — Я подумал, ты можешь закрыться от меня так же, как я когда-то ото всех.       — Антон… — короткое и отчаянное, которое Арсений не может сдержать. Ему за Шаста больно.       Но тот не даёт ему продолжить, прерывая:       — Я знаю, это эгоистично и тупо, но мне было так страшно снова потерять тебя. Я столько раз представлял себе, что признаюсь, а ты… я не знаю. Шарахаешься от моих прикосновений. Или вообще уходишь.       — Я не ухожу, — озвучивает Арсений, прижимая Антона к себе. — И не уйду.       Шаст прикрывает глаза, откидывая голову на арсово плечо. Арсений оглаживает ладонями его щёки, и те мокрые. И, стерев слёзы, Арсений судорожно пытается придумать, что сказать.       Сущность подцепляет папку пальцами, пролистывая. И Арсению кажется, он тоже в неё заглядывает. Там — иссохшиеся свидетельства того, что его мама когда-то существовала. Существовала с голосом, который он не помнит. Существовала с лицом, и то даже смотрит на него с фотографий. И существовала рядом с отцом, который успешно делал вид, что никогда её не было. Ни для него. Ни для Арсения, которому он стирал память все эти годы.       И тогда он вдруг понимает, что должен сказать.       — Я услышал твой голос вместо её, — тихо начинает Арсений. — Вместо голоса человека, которого я забыл после стольких Адентаций.       Шаст кивает, дышит глубоко и медленно. И, сосредоточившись на дыхании Антона, Арсений не придаёт значение тому, что сущность открывает окно, проворачивая ручку.       — Но в последнюю Адентацию я забыл совсем не маму, Шаст. Я забыл тебя, — Арсений трётся своим носом о нос Антона, — потому что как бы больно мне ни было в прошлом, как бы сильно оно ни повлияло на меня. Оно не сильнее того, что я чувствую к тебе.       Арсений смыкает руки за его спиной, и, когда Шаст оказывается в его объятиях, последние пазлы встают на место.       Антон ничего не сказал о голосе, но продолжил помогать вспомнить прошлое. Продолжил, когда отец дал подсказку о Доме Учёных. Продолжил, когда они увидели его мать на фотографии. И только теперь Арсений понимает, что тот ставил на кон.       — Я такой придурок, — выдыхает Антон, утыкаясь носом в его шею.       — Ты не придурок. Ты думал, что можешь потерять меня и продолжил расследование.       Арсений не поднимает головы на звук отрывающегося окна. Он знает, что сущность, причудливо извернувшись, пытается вылезти в форточку. Но эти звуки, будто отголоски прошлого, не трогают его так сильно, как успокаивающийся в его объятиях Антон.       И, когда через несколько минут Арсений поднимает голову, сущности в комнате уже нет. И только ветер колышет занавески, задувая в комнату первые капли дождя.       — Я иногда представляю, что вы познакомились, — шепчет Антон, — ты и моя мама.       — И что бы она сказала про меня?       — Сказала бы, что ты весь такой уточнённый. И немного бешеный. И что она таких никогда не встречала.       Арсений в шастов висок посмеивается: «Так себе характеристика».       — А ещё сказала бы, что мне такой рядом и нужен, — Шаст в его объятиях ворочается и, находя арсовы губы, на тех отпечатывает, — только такой и нужен.