Восходит солнце над автодромом

Антон просыпается от отборного мата приглушенного, хриплого и невероятно низкого голоса. По телу — мурашки, и он вскидывает веки. Поворачивает голову осторожно, чтобы не взорвалась от боли салютом внутри черепной коробки, и смотрит, что, собственно, там произошло. На него настороженно уставились две пары голубых глаз. — Он меня напугал. Арсений в лучах раннего солнечного утра, с взлохмоченными волосами, следом от подушки на щеке и в простых серых спортивных штанах с чёрной футболкой — выглядит нереально тепло и уютно. (По-домашнему). У Антона ломится сознание от такого Арса. Он еле сдерживает свою улыбку, но лицо трещит по швам. На Арсения напало в собственной квартире собственное животное. А Антон говорил ему, что Симон тянет своими замашками на бойцовскую собаку. И на гопоту со стажем, со своим стремлением устраивать с утра пораньше нападения, предварительно засев в засаде. И ничего ведь не скажешь, глядя в эти наглые кошачьи голубые глаза и навостренные ушки. — Ну, раз уж проснулся, пойдём похлебаем что-ли… — и звучит его хриплый спросонья голос тоже нереально тепло. Антон не знает, что такое «по-домашнему», потому что у него никогда не было дома. Но он уверен, что если бы был, то это выглядело бы именно так. Антон со стоном поднимается и шаркает на кухню, где Арсений с аналогичным помятым лицом и тем же взглядом сидит в углу. Рядом с ним блистер с таблетками и два стакана воды. Один почти выпит, другой полон, видимо, налит для Антона. И Шастун выпивает две таблетки аспирина и садится напротив Арсения. Между ними стол и молчание, а рядом окно с видом на центр города с 16-го этажа. Город уже проснулся. Часы на панели плиты показывают 8:34. Выходной день — суббота. Солнце уже встало. Утренний туман укутал серые многоэтажки, и вдали родной город казался таким…беззащитным, сказочным, нереальным. — Красиво… — шепчет Антон, завороженно смотря на открывающийся вид, а Арсений, не отрываясь, смотрел на него, подперев щеку кулаком и эхом повторяет «красиво». Антон случайно ловит его изучающий взгляд и заметно теряется, не зная, куда себя деть под ним: то ли под стол, то ли по стенам на потолок — настолько он был ему незнаком и настолько он был полон эмоциями, ранее неизведанными. — Хочешь щи? — спрашивает Арсений внезапно, не прерывая их неловкий зрительный контакт. Или это только для Антона неловко? — А ты умеешь? — с сомнением спрашивает. — Сомневаешься во мне? Антон неопределенно пожимает плечами и чтобы уйти от разговора, который немного начинал подогревать его кровь, он встаёт с места и направляется к холодильнику. Открыл дверь и присвистнул. — Я так понимаю, под щами ты подразумеваешь соленую кипяченую воду? — уточняет Антон. В холодильнике Арса — та же картина маслом, что и у Антона. В этом они схожи. Арсений подходит к нему сзади. То ли нарочно, то ли нет, он встаёт близко и смотрит из-за его плеча. — Очевидно, наступил момент сгонять в магаз, ты со мной? — Низкий голос отзывается непонятными тянущими ощущениями в животе. Антон затравленно кивает и, наконец, закрывает дверцу, а Арсений, наконец, отступает. — Но мне бы для начала… умыться хотя-бы… — лепечет он. Арсений кивает. Он даёт ему полотенце и новую упаковку зубной щетки. После ванны Антон застал уже готового Арса на диване. На нем чёрные джинсы, чёрная толстовка. Он прислоняется плечом к косяку и с полуулыбкой наблюдает, как тот активно играет с Симоном. Котенок вцепился мелкими клыками в его запястье и интенсивно качал головой из стороны в сторону, толкаясь задними лапками, — наверное, больно — пиздец, но Арсений терпит. И что идти ему потом со следами когтей и зубов на кистях совершенно его не волнует. — А ты знал, что кошачьи кусают только достойных? — спрашивает подошедший Антон и устраивается рядом, но рисковать своими конечностями не пытается. — Маленьким плевать, они кусают всех. Антон усмехается и оглядывается вокруг. Вчера было как-то не до этого. А зря. В квартире, интерьер явно подбирали под определенный стиль. Антон назвал бы его брутализмом с элементами готики. Темные стены с подсвечниками, плотные шторы на большое окно, пол с коричневым мягким ковром — не сравнить с пыльным и изъеденным молью паласом Антона. Мебель тоже была из тёмной отделки. Всё это было мрачно. Неуютно. Антон поежился. И как здесь можно жить? И Антон вот правда не знал, что в свой законный выходной делает за несколько километров от дома, в элитном районе и в дорогой квартире своего коллеги. У которого сегодня день рождение. И они сидят, как два индюка, на диване с подушкой и пледом, и котом между ними в 9 утра выходного дня и планируют приготовить щи. Ущипнуть Шастуна не потребовалось. Котёнок напал, перепутавшись, и на его руку, оставив продольный бледно-розовый след на запястье. — Ну, погнали что ли… — Арсений встаёт, разминает шею, плечи и поворачивается к Антону. Поднимает брови и кивает на выход. Тот идти куда-то вообще не горит желанием. Ему бы сейчас снова положить тяжелую голову на эту мягкую подушку и укрыться этим невозможно тёплый пледом и так бы пролежать вместе с котёнком… до понедельника. Но Арсений не даёт. Он вдруг протягивает к нему руки и обхватывает запястье тёплыми пальцами и тянет на себя, поднимая тело с дивана. У Антона — мурашки по предплечью. И даже если Арс чувствует их подушечками пальцев, которые почему-то не спешит убирать, хотя Антон уже стоит перед ним, тактично молчит и пристально вглядывается в его татуировки. Антону не нравится это внимание к ним. Обычно он скрывал их за длинными рукавами толстовок. Но сейчас он не успел спустить их после того как закатал, чтобы не намочить. У Арсения вопросы, Шастун это чувствует. Но вместо того, чтобы их задать, он вдруг, Антон в этом уверен, неосознанно водит большим пальцем по шероховатому следу от когтей котёнка на выпирающей бледно-голубой вене и задумчиво тянет, донимая Антона: — Какие тонкие запястья… их же сломать — раз плюнуть. Антон тут же вырывает свою кисть из чужой ладони и осуждающе на него смотрит: — Что насчёт сторожайшего правила: «не касаться»? Взгляд Арсения острый, пронзительный, но, к счастью, короткий. — Оно всё ещё действует. Но только в мою сторону, — отвечает он, уже двигаясь к своей комнате. Антон поджимает губы. Ему иногда Арсения хочется прикончить. Или покусать и расцарапать, подобно маленькому котёнку. Антон поспешно спускает рукава худи, краем глазом ловя странный блеск в голубых глазах напротив, кривит губы в подобие улыбки и направляется за ним в прихожую, где они вместе надевают куртки, накидывают капюшоны толстовок и прыгают в кроссовки и выходят на лестничную площадку. Арсений запирает дверь и вызывает лифт. Антон же, пряча от него глаза, глубоко засовывает руки в карманы идёт следом. Так же сохраняя тишину, они идут по холодному утреннему ухоженному двору к дороге. Светофор для пешеходов горит красными цифрами 99, Антон сканирует эту цифру и ненавиди… — Куда?! — орёт он и пытается ухватить Арсения, который даже не думает останавливаться, невозмутимо зоходя на проезжую часть. Машины резко тормозят с противным визгом шин, режущим слух. С окон раздается отборный мат водителей. Но тот даже не утруждается повернуть голову в их сторону. Антон просит прощения за него и быстро перебирая ногами идёт за парнем. И когда они благополучно перешли дорогу, хватает его за плечи и резко разворачивает к себе. — Какого черта, Арс?! Сдохнуть захотел? В свой, блять, день рождения?! По сторонам не учили смотреть?! Арсений равнодушно смотрит в его глаза, заставляя кровь Антона заледенеть в жилах и скидывает его руки с плеч. — Сколько отмерено, столько и проживём. Антон недоверчиво качает головой, большими глазами смотря в ничего не выражающие голубые. — Ты долбанный психопат. — Рад, что до тебя наконец дошло. — И больше не теряя времени, идёт дальше в открывшиеся двери «Ленты». У Антона фокус внимания сосредоточен полностью на тёмной точке под названием Арсений в его карте жизни. И он не отвлекается и не сбивается, отставая на два шага от неё. Тот катит перед собой тележку и кидает туда необходимые ему продукты. А Антон кусает губы нервно, от напряжённого мыслительного процесса. Он пытается понять, что не так с этим парнем. У него сегодня юбилей, но он не сидит в телефоне, отвечая на поздравления, а вместо этого идёт обыденно по гипермаркету. Не сидит в кругу семьи и друзей, а кидается под машины. Не получает поздравления и подарки, а выбирает овощи. Разве день рождение у нормальных людей должен быть таким? Или Антона, который не вырос в семье, кормили сказками все это время? Неужели Арсений настолько одинок? Настолько отрешен от людей? Столько раз их отвергал, что в итоге остался совершенно один. Не включая Антона. Антон остался с ним только из-за слов Сергея, которые открыли ему глаза на многое в их отношениях с Арсом. Но он настроился только на ночь, а утром по тихому свалить. Так почему же он не уходит сейчас? Почему он согласился провести эту субботу вместе с ним? И почему Арсений позволил с ним остаться? Почему этот мизантроп вдруг сделал исключение в виде него? Неужели настолько одичал, что довольствуется таким ничтожно малым, как Антон? Шастун останавливается на варианте, что Арс видит в нем своего старого друга, который он потерял, и теперь пытается эту пустоту заполнить им, Антоном, который, по словам Серёжи, так сильно напоминат того парня. Но если все же есть объяснения действиям Арса, то что можно сказать об действиях Антона? Почему он позволяет… Погруженный в свои тяжёлые думы он не заметил, что два шага между ним и Арсом сократились по той причине, что Попов перестал двигаться. Антон впечатался в его спину, подтолкнув легонько вперёд. И чисто на инстинктах, чтобы Арс не упал, хотя у того с равновесием уж точно получше, чем у Антона, обхватывает его одной рукой поперек живота, чувствуя, как в миг напрягаются мышцы под ладонью. — Прости, — пролепетал он ему куда-то в шею и делает шаг в сторону. Взаимодействие длилось не более пяти секунд, но этих секунд хватило, чтобы у Антона зачастил пульс. И он с ужасом думает, а не скрывает он от себя самую главную причину, по которой остался с Арсом?

***

Закупив необходимые продукты и уложив в пакеты, они пошли назад. Антон на этот раз проследил, чтобы Арсений не перешел дорогу в неположенном месте и времени. Они стали раскладывать продукты по холодильнику, и это было все настолько обыденно, что Антон не мог поверить в происходящее — в какое это он попал измерение? Потом также обыденно приступают к нарезке овощей для супа на кусочки, попутно вскипятили воду в большой кастрюле. И все это в громком молчании, которое Антон не может понять. Но такая работа привычна. Когда делаешь одно, зная, что второй делает второе, без лишних обсудилок — механизм налажен, сглажен. Не требует больше внимания. Они пересекаются взглядами, ловя в глубине зрачков неозвученные слова, мысли и невыраженные эмоции. Случайно касаются пальцами, когда что-то передают друг другу, и стойко хранят молчание. Антону хочется заговорить. Поговорить ни о чем и обо всем на свете: об важном и не важном, глупом, смешном, интересном, грустном. Ему хочется узнать про детство Арсения. Как он привык справлять дни рождения; где его родные и друзья; почему они не рядом с ним. И почему у Антона чувство тяжести внутри, глядя на него, такого помятого, уставшего, с мешками под грустными глазами, острыми скулами, исхудалым лицом и болезненно бледного, но все ещё довольно симпатичного. А ещё... почему внутри Антона все просит обнять Арсения? Антон пугается этого. Он кидает тайком взгляд на Арса, который сосредоточенно помешивает суп. Тот его ловит. Черт. Антон отворачивается стремительно. Пол неплох. Да. Определенно. Это ламинат? Он готов нести эту фигню в голове, только бы кончики ушей перестали гореть красным. Ему душно. Жар сменяется холодом и наоборот, в зависимости от расположения тела Арсения в пространстве кухни. Когда он слишком рядом, примерно за спиной, зачем-то следя, что делает Антон, то дышать практически невозможно, пальцы мелко подрагивают, а проглотить слюну — кажется ему самым громким звуком на планете, вместе со звуком собственного сердцебиения. Шастун никогда бы не подумал, что может столько всего испытывать за раз. Считал себя сухарем, у которого нервные окончания атрофировались. Ангендония и астения — симптомы на лицо уже который год. Только вот рядом с Арсением что-то внутри у него тихо напоминает, что ещё не все потеряно, что он ещё живой. И он не знает, радоваться этому или нет. — Через полчаса будет готово. Антон кивает на это и идёт в гостиную, где спит на диване Симон. Аккуратно, чтобы не разбудить, садится рядом. Ему нужно немного отдохнуть от Арса. Его слишком много. Конечно, наивно предположить, что он убежит от него в его же квартире, но Антон попытался. Этот день пойдёт в число самых странных дней. Но, учитывая, что Арс сам по себе довольно странный человек, Антон в этом убеждён, то неудивительно, что с ним жизнь так ощущается. Он упирается затылком в спинку дивана и закрывает веки. Этот день ещё толком даже не начался, а он уже заведомо заебался. Почему с определенными людьми так трудно? Почему они такие… сложные? Невозможные? Словно их производили совершенно по другому механизму и принципу. Уникальная модель. Антону порой жаль, что к каждому человеку не прилагается своя инструкция. Потому что модель отношений с ними — конструкция. И порой она разваливается прежде, чем ты поймёшь, что что-то пошло не так. Антон уснул в неудобном положении. И ему приснилось, что он вновь в детдоме. Мрачные картины сменялись одна другой. Подсознание не щадя доставала все новые и новые болезненные воспоминания… Раны жгли, горели. Одежда раздражала их, и они не заживали, гноились, кровоточили… Они остались шрамами, рубчиками на коже, как напоминание и клеймо, что не стоит бычить на тех, у кого в руках власть, если не хочешь проблем. Как бы трусливо и слабо это ни звучало. Антон просто слишком ярко помнит эту боль и тупую беспомощность. Когда: сколько ни кричи, никто не поможет. Не слышат. И ты терпишь, обессиленный и жалкий. Антон кричит и сейчас, спустя практически пять лет. Потому что такое бесследно никогда не может пройти. Он открывает глаза и глубоко, быстро дышит, хаотично скользя ладонями по мягкой поверхности, словно искал чего-то, гоняя глазами по незнакомой комнате, и останавливается на голубых глазах напротив. Минуты хватает, чтобы понять где он. — Я… Арсений, прости. Черт. Обычно мне не снятся кошмары, но после похмелья — практически всегда… Но я давно не пил и… — Тише. — Лицо Арсения близко очень. Нарушает все мыслимые границы. И дыхание не приходит в норму уже по другой причине. В комнате окно задвинуто плотными темными шторами, не позволяющими дню, солнцу ворваться внутрь, сохраняя полумрак. Но даже он не скроет, как горят голубые глаза напротив. Там не было участливости или сочувствия. Там было понимание. Арсений прислоняется лбом к его лбу. Этот жест…словно пытается забрать себе его боль, вытягивая по немногу, на несколько секунд и выдыхает в губы: «дыши со мной». И Антон старается с ним дышать глубже и медленнее, постепенно успокаиваясь.

«Нет

Больше ничего

Кроме одного

Вдоха твоего».

Казалось, прошло целая вечность, прежде чем Арсений отодвинулся. Он касается тёплыми губами его шрама на лбу, задерживает их там на несколько секунд и прячет голову в изгибе плеча и шеи Антона, щекоча ресницами, обжигая дыханием. Антон, все еще в полудреме, охваченный смятением, проваливается обратно в сон, так и не до конца поняв, было ли это все явью или продолжением кошмара.

***

— Н-да… Рота, подъем! Антон просыпается от громогласного женского голоса, бъющим беспощадно по вискам. И он не понимает: почему так тяжело дышать; почему ему так душно; почему есть ощущение, что что-то давит и мешает, пока не открывает глаза. Кто-то вздернул шторы, пуская в комнату последние лучи уходящего солнца. — Ма… — хрипит сонным голосом, отзывающимся мурашками по телу Антона, Арсений. И тут… Он резко вскидывает голову, пытаясь понять, что происходит. Лучше бы он этого не делал. Они переплелись всеми конечностями на этом узком, но мягком и удобном диване. Лежат практически в обнимку. Голова Арса покоится на антоновом плече и он дышит прямо в шею, а рука самого Антона лежил у того на спине, между лопатками. Шастун осторожно двигает бедром, чтобы убрать его, зажатого между бёдер Арса… чеееерт, они же неприкрыты даже… Какая же неловкость. Кажется, это состояние в ближайшие дни точно не пройдёт. Он умирает внутри себя по двести раз в секунду, убирая руку с чужой спины, и не понимает, почему Арс не спешит распутываться с ним. Антон елозит и очевидно нервничает. Арсений поднимает голову. Они встречаются глазами. Антона прошибает. Он резко поворачивает голову в сторону женщины и громко произносит: — Я не гей! Женщина, красивая блондинка, видно, что с дорогим лицом, которого ни раз касалась хирургическая рука, учитывая отсуствия морщин, наличия острых скул и тонченной линиии подбородка и неестественно пухлых губ. Она выгнула тонкую бровь и громко фыркнула. — Зато мой сын — да. У Антона воздуха из лёгких вон. Вышибает напрочь. В одну секунду с одним предложением. Он переводит ошарашенный взгляд на Арсения, который наконец-то соизволил встать с него и теперь сидел потерянным взверешенным воробушком в своей смятой чёрной футболке и протирающего глаза. Темные волосы торчали во все стороны. Антона бы это точно позабавило, и он бы обязательно посмеялся над этим, если бы не один внезапно открывшийся факт об этом парне. — Что? — Арс смотрит на него равнодушно, по-утреннему — сумрачно, — не тупой, мог и сам понять. Как раз тупым Антон себя и ощущает. Потому что понять этого не мог. Надо было бы все-таки читать вместе с бабой Варей умные книжки, а не залипать в телик с пацанами. Видать, что-то бы да изменилось в его мышлении и жизни. — Эм… — Думаю, вам уже пора. — От голоса женщины веет очень знакомым холодом, и Антон простужается. Она презрительно его просканировала взглядом голубых глаз и он внутреннее содрогается. — Свою услугу вы уже оказали. Что? Он вздрагивает. — Сколько тебе повторять, я не сплю с кем попало. — Чеканит по слогам Арсений с таким же льдом в голосе. В глазах его — предупреждение. Но женщине плевать. А Антон теряет дар речи — его приняли за мальчика по вызову? За… парня лёгкого поведения? Что. За. Нахуй?! Они же на диване и одеты, и оба парни и… — Да, конечно, — неловко поднимается он, стараясь ни на кого не смотреть. Чувствовал он себя паршиво. Арсений вдруг резко срывается с места. Антон мысленно позавидовал: если бы он так резко принял бы вертикальное положение, то обязательно повалился бы обратно, от закружившейся комнаты или темноты перед глазами. Арсений прошел мимо него, нарочно иль нет, задев плечом. Он берет свою мать за локоть, выводя из комнаты и бросил парню через плечо: — Жди здесь, Антон. Глаза женщины при упоминании этого имени опасно блеснули и она заинтересовано наклонила голову, но Арс уже впихнул её на кухню и предупредительно закрыл за ними дверь. Но та отнюдь не старалась говорить тихо, когда Арсений, слышно было, сдерживался, чтобы не повышать голос, отвечая тихо и спокойно. — Ты опять начал, да? Я так надеялась, что после того, что ты пережил, у тебя мозги на место встанут и ты прекратишь этот бессмысленный подростковый бунт. И обратишь внимание на Алёну. Красивая девочка из обеспеченной семьи. Совсем неплохая кандидатура для нашего бизнеса. Он пошёл бы в гору вместе с ее семьёй. Подумай, чего ты лишаешься. — Ма…— голос Арса бесконечно усталый, уже лишённый ненависти или возмущения, высохший. — Я же просил. — Что ты просил, паршивец! Я твоя мать, в первую очередь. Неужели я не могу приходить в день рождение к собственному сыну?! — Я просил, чтобы ты не приходила ко мне с разговорами, как мне жить. — Да что ты понимаешь… Я же как лучше пытаюсь! Прекрати быть таким упрямым. И… Что? Это суп? Ты не готовил с тех пор как… Антону надоело это слушать, и он, взяв лежавшие на подоконнике сигареты, вышел на балкон. Примёрз, как собака, но было плевать. Слишком много информации для короткого промежутка времени. Сознание не выдерживает. Без сигарет он бы не выдержал. Взорвался бы. Солнце уже на половину скрылось за горизонтом… Антон выдыхает в морозный воздух дым и думает, что ему делать дальше со всем этим? Арсений заглядывает на балкон через полчаса, когда все яркие цвета заката уже исчезли с неба, оставив лишь холодные сумерки. И когда Антон окончательно пропитался этим холодом. — Рад, что ты не ушёл, — тихо промолвил он, забирая из губ пятую по счету сигарету и сделав затяжку. — Подумал, что не могу оставить тебя одного. Антон честен. Потому что просто пытается разобраться. В жизни наступают моменты, когда нужно просто признать, что ты, как ебанный клубок оголенных нервов, все же запутался. Это неизбежно. Антон просто надеется, что Арсений заметит его искренность и тоже, наконец-то, откроется. Потому что Антон уже совершенно выдохся. Он забирает сигарету из чужих пальцев. — Пойдём, — кивает Арс на дверь, — поедим щей. Согреешься. И Антон, потушив окурок, идёт за Арсением на кухню, где кастрюля с супом уже греется и немного шипит. Видимо, прежде чем пойти на балкон, Арс поставил ее греться. Он разливает аппетитно пахнущую еду по тарелкам, и они садятся друг напротив друга, соприкасаясь коленями. И Антон соврал бы, если бы сказал, что ему на это плевать. Было бы проще, если бы он не был вкурсе одного факта об Арсе. А он обещал себе, что хватит самообмана. Глубоко внутри мы всегда знаем истину, но почему-то все время покрываем её слоями лжи, которая кажется нам правдоподобнее, верим в неё, поддерживаем и заставляем других тоже верить в эти иллюзии. А ведь истина-то одна. И сколько её не прятай и не принимай, она, рано или поздно, прорвется наружу через брешь. А уж эту брешь она обязательно найдёт, уж будьте уверены. Арсений поднимает голову и долго смотрит на Антона, словно пытается что-то понять в своей голове. Антон ловит его взгляд и отворачивается. Потом ещё раз и ещё… Пока не надоели эти гляделки, и он уставился на парня в упор. — Ну что? — Ты не сбежал. — Не сбежал. — Ты теперь знаешь, что я не натурал, но продолжаешь тут сидеть. — Знаю и продолжаю. — Интересно. Антону тоже. Он хочет искренности и правды. — Что произошло с вами? Уточнять с кем, не потребовалось. Арсений вздрагивает. Но быстро берет себя в руки и холодно отрезает: — Тебя это не касается. «Для простого зрителя, ты слишком много на себя берёшь». «Что не понятно в слове «не касаться»?» «Почему ты лезешь не в свое дело?» «Я тебя сюда привез не для того, чтобы ты в душу лез». «Забыл вкус боли?» Отталкивает. Все время. Как, черт возьми, Антон должен был разглядеть его другую сторону личности, если она все время так тщательно скрыта? — А Матвиенко так не думает. Он сказал, что мы с ним довольно похожи. — Матвиенко — трепло. — И он сказал, что я тебе нужен, — Антон кусает нервно губы. Они у него уже болят. Но взгляд прямой, решительный. Пришла пора взять под контроль ситуацию. — Помнишь, при первой нашей встрече я говорил тебе, что докажу свою значимость…так получается, я доказал? — Разве? — Арсений понизил голос. — Ты многое для меня делаешь. — Я делаю то, что считаю нужным. — Будь осторожней, Арсений. Детдомовцу нужно не много, чтобы привязаться. — Ты привязался? — резко спрашивает он. Антон отводит глаза. — Не делай этого. Тебе же больнее будет. Вот и появилось третье правило в его отношениях с Арсением. Антон вспыхивает под пристальным и спокойным взглядом Арса. Он кладет подбородок на сцепленные в замок руки и заставляет себя продолжать смотреть в глаза. И горит в них всё синим пламенем. Он понимает, что пора остановиться. Хотел диалогом все прояснить для себя, а в итоге только сильнее запутался.

***

Но что-то их диалог все же изменил и прояснил. Антон понимает, что их отношения с Арсения далеки от дружеских. И далеки от любовных. Определенно между ними есть взаимное влечение. Иначе как можно назвать то, что постоянно хочется быть рядом? Как назвать их долгие изучающие взгляды друга на друга, ничуть не смущаясь? Они держали друг друга постоянно в поле зрения. И только рядом с Арсом Антон узнал, сколько электричества может храниться в простом касании. И, как принято с правилами Арсения, они распространялись только на него, когда в сторону Антона играли совершенно противоположный характер. Арсений трогал его вещи, касался и привязывался. Было в этом какое-то извращение. Парень с зимними глазами тянется к парню, у которого в глазах — лето. Он согревает свою ледяную душу у его слабого огня. Иногда Арса накрывало. Трудно сказать, что служило для этого причиной: магнитные бури, ретроградный меркурий или экзистенциальный ужас. Но он плюёт на всё, прыгает в свою «Сильвию» и приезжает в район к Антону. Время, может быть, час ночи, два, три или четыре — неважно, но он стучится в дверь без звонка тихо, мелко, дробно. Антон, который сам по себе сова, находясь в полудреме, инстинктивно тянется к ножу, готовый встретить нежеланных гостей. Встаёт с кровати и в полуподвешенном состоянии открывает дверь и вынужден под весом тела, которое впечатывается в него, сделать шаг назад. Руки Арса обхватывает его корпус, когда собственные свисают безвольно по швам, а нож выскальзывает из ослабевших пальцев и с противным стуком ударяется об пол, приводя Антона в чувства. Он все ещё почти спит, но он раздражен, он бесится, он злится, потому что растерян и без понятия, что с этим всем делать. Но Арс напирает. Двигает его спиной вперёд прямиком в спальню, где вместе с ним заваливается на ещё тёплый диван, предварительно скинув обувь и куртку. Прижимается к нему, переплетается, утыкается в шею и засыпает. А Антона кроет сильнее ещё от того, что знает ведь, что Арс трезвый, пьяным ведь никогда не садится за руль. Он уверен, что Арсений болен. Что это ненормально. То, что между ними — это попахивает больничкой. И он не полностью уверен в своей адекватности, что позволяет Арсению делать с ним все, что тому хочется. Нельзя сказать, что Арсений полностью не понимал, что творит. У него наступали иногда моменты просветления, в которые он умолял Антона на полном серьёзе либо ударить себя, либо убить. Антон тогда просто тихо проговаривал ему, что научит его жить без него, все сильнее и сильнее ненавидя его прошлого друга… что посмел так впиться в душу, под кожу, в кровь… что Арс с ума сходит без него и делает всё, чтобы как-то заполнить потерю. Он без него явно не умеет жить. И так еще и не научился. Антон может его спасти? Слишком громкое слово. Все что он может, это разрешать пользоваться собой и видеть в нем другого человека.

***

— Офигеть… — доносится восторженный голос в 7 утра из открытого окна, которое Антон забыл закрыть. Да и не хотел, позволяя апрельскому воздуху проникать внутрь. Все равно ведь не замёрзнет, пока к нему прижат Арс. Сначала было неудобно, жарко, душно, непривычно, не то… Но по истечению недели, в течение которой тот так и не отлипал, стало даже не хватать этой тяжести рядом. Да, ты принимаешь этот дискомфорт, и он становится чем-то обыденным и необходимым даже. И сейчас, Арс, закинув бессовестно на него ногу, все еще спал, жарко дыша куда-то в район шеи. — Тооооох, — кричит неугомонный Гошка с улицы, не обращая внимания, что его слышит весь двор, — эй, дохлик, чья тачка?! Антон стонет. Ему, к счастью, к третьей паре, но увы, с такими соседями не выспаться. Он толкает Арса под ребра, сталкивая с себя, и поднимается. Сонный, с заспанным лицом выглядывает в окно. Видит, как вокруг сильвы собрались пацаны и оценивающе рассматривают её со всех сторон. — Красотка… — Да ну, обычный ниссан, просто нашпигованный всячиной. — Японка. — Она красиво рычит. Антон кричит с четвёртого: — Тачку не трогать, она другана моего, — и осекается. Оборачивается к Арсу, который от его крика дёрнулся. Чисто инстинктивно потянулся в сторону, где обычно лежал Антон, нащупывая пустоту, и хмурится. И тот думает, какие из них, к черту, друганы, а? Они что-то странное, неправильное, изломанное, шаткое, до конца не изученное. Двое бракованных, которые пытаются подойти друг к другу и не быть списанных со счетов жизни. Но пацанам с района об этом знать не стоит. Один намёк на то, что ты заднеприводный, и тебя разорвут на куски, развесят потроха по деревьям, чтоб другие смотрели и боялись, и даже думать перестали быть такими же. — На RDS болейте за нее! — напоследок кричит он и поспешно уходит от окна, потому что со своего высунулась мать Гоши и заорала: — Харе языками молоть! Гоша, в школу опоздаешь!!! — И парней след простыл. Антон присаживается на подоконник и думает, закурить ему сейчас или пойти обратно спать… к Арсу. Тот садится и трёт веки, широко зевает и смотрит вопросительно на Антона. Примечает цвет неба и погоду за головой парня, делает вывод, что ещё утро. — Когда-нибудь я этому пацану выбью все зубы, — произносит абсолютно безэмоционально. Встаёт — на это уходят точно все силы, подходит к Антону и пытается заглянуть в его глаза. Тот отворачивается, смотрит куда угодно, только не в них. Кажется, ему неловко — пиздец. Хотя, казалось, откуда эта застенчивость и стеснительность? Особенно сейчас. — Прекрати ломать комедию. Тебе это не идёт, — хрипло замечает Арс. — Не могу по-другому… — отвечает ему Антон, и звучит это совершенно открыто, надломленно. Не так, как он несколько минут кричал своим кентам. С Арсом почему-то голос становится мягче, теплее. Он и сам его не узнает и никогда не знал, что он может так изменяться. —Твоя реакция на меня убивает. Арсений, как танк, прёт напролом, несмотря на чужое смущение и неловкость. Словно находится совершенно в другой реальности, и не чувствует того, что чувствуют другие. Или не обращает на это внимание. Он сокращает между ними расстояние. — Тебе ко скольки? — К третьей, но надо пораньше, чтобы поймать автобус. — Поспим еще, я подвезу, — прерывает его парень и толкает на диван и, нависая сверху, глядя прямо в глаза, медленно опускается рядом. А Антон не дурак, чтобы отказываться от продолжения утреннего сна.