Восходит солнце над автодромом

Конец апреля. Погодные условия улучшились. Трасса высохла, и Арсений без устали тренировался на задней площадке за гаражом. Но конец апреля указывал не только на то, что начинался долгожданный тур RDS, но и на то, что приближался день рождения Антона. Вот уже двадцатый год, как он живёт на Земле. Многое бы ему хотелось не ощутить, вычеркнуть, забыть или пережить по другому. Было много попыток уйти. Было много мыслей, что больше так продолжаться не может, и что с него достаточно. Но, невзирая на это, он продолжал быть. И не жалеет. Дойдя до 20-ти, он вдруг осознает, что какая бы жизнь ни была, со всеми её проявлениями, со всей жестокостью, любовью делать больно, психопатичностью и равнодушием, она все же чертовски завораживающая. Знает, что в ней, словно издеваясь, есть до смешного мало, но есть, хорошие моменты. Которые заставляют думать, что не всё в этой жизни настолько безнадежно потеряно. Он ловил её, эту завораживающую жизнь, когда смотрел, как красная «Сильвия» с большой скоростью вписывается в поворот, сохраняя нужный угол. Ловил её в смехе Тима, в улыбке Оксаны, когда она уставшая приходила за ребенком; в крепких объятьях бабы Вари, когда он в очередной раз занес ей продуктов. Когда с пацанами гонял мяч, и когда мог спокойно закрыть глаза ночью, не чувствуя угрозы. И да, черт возьми, это было завораживающе. И она ему невероятно нравилась, когда он был рядом с парнями в гараже занятый общим делом. Например, вместе клея наклейки спонсоров: названия команды, номер участника и другие обозначения, нужные для участия, под недовольным взглядом Арса, который был готов тут же их всех содрать. Но правила таковы, и он лишь скрипел зубами, следя внимательно за парнями. Антон, который с приближением весны чувствовал всё больше тепла к парню, и, зная наизусть все реакции Арса на него, уже совершенно перестал относиться к нему как к чему-то чужому и позволял себе больше, чем остальные, вернее, Арсений ему прощал это. Антон держит в руках длинную фиолетовую полосу с белыми буквами RDS, которую нужно наклеить на верхнюю часть лобового окна. Один он не справится, и он обращается за помощью ни к кому-либо, а именно к Арсу. Просто сжимает в руках ленту и подходит к напряжённой фигуре, у которой руки скрещены на груди и недовольством все лицо пронизано, и, совершенно не держа дистанции, протягивает ему конец наклейки и тихо спрашивает, наклонив голову набок и сверкая хитринками в глазах: — Поможешь? Арсений дар речи теряет от наглости. Рабочие, видя это, заценили подъеб и ржут. Они ждут, когда Арс привычно пошлёт, обругает и в конце концов заставит пожалеть об этой самой штуки. Но тот вопреки, резко подаётся вперёд толкая парня назад, при этом схватив предлагаемую часть, злясь скорее на ситуацию, чем на Антона, понимая, что тот не причём, и идёт вместе с ним к своему драгоценному автомобилю. Где они оба, с разных боков машины, пытаются ровно наклеить полосу. Сергей, глядя на их взаимоотношения, боится что-то предполагать, поэтому больше молчит и наблюдает. Ему не ясно, что в голове у Антона, но он точно уверен, что знает, о чем думает Арсений, глядя на своего споттера. Арсений…нет, он не был влюблён в Антона. Совершенно точно. Там, может, нет даже и симпатии. Там — какая-то неправильная, изломанная, искаженная и патологическая привязанность. Сергей уверен, что Арс с первого раза разглядел в Антоне что-то от прошлой дружбы, от человека, которого безумно любил и которого лишился. Иначе бы даже заикнуться нельзя было о том, чтобы вместе поехать в бар и напиться. Слишком доверчиво. Слишком открыто. И слишком не в стиле Арса. От мыслей Серого отвлекает звук движка «Сильвии». Неудержимая, быстрая, резкая, агрессивная и невероятно дерзкая, она срывается с места, вписывается в поворот, а потом разворачивается, не расчитав угол. Арсений косячит. И очень. Стас нервничает, потому что до прохождении квалификации в Москве осталось мало времени. Все на взводе. А Антон вне себя от предвкушения. — Да мой восьмилетний сын на трёхколёсном велике едет куда аккуратнее! — ругается Стас на Арса, который только что завершил круг и остановился около механиков и директора. Арсений равнодушно пожимает плечами и делает вид, словно его совсем тут нет, продолжая сидеть в машине и смотря вперёд, поку ему меняют шину. — Тогда пусть твой восьмилетний сын на своих трех колёсах и едет, — приходит защита со стороны Серёжи. Серый подмигивает парням и садится за руль своей малышки, завёл мотор и стремительно, но плавно тронулся с места. Стас устало покачал головой. — RDS практически на носу, блять. А вы тут показывайте детский сад, — хватается он за голову. Синяя кепка чуть смещается от этого жеста, открывая миру лёгкую залысену. С такой нервной работой неудивительно, что выпадают волосы. Антон подавляет тяжёлый вздох. Когда все тут теряют контроль и надежду, отчаиваются и раздражаются, тогда наступает его выход. И в этот раз он его не пропустил. — Стас, — кладет он руку на чужое твёрдое (напряженное) плечо и легонько сжимает, выражая безмолвную поддержку, — присмотришь за Серёгой и Позовым? Я пока с Арсом перетру. Стас окатил их недоверчивым взглядом, перемещая его с одного на другого. — Что-то подозрительно быстро вы спелись… — задумчиво тянет он. — Чудеса дипломатии, — разводит руками Антон. — Скорее я поверю в то, что ты обратился к нечистой силе. Антон все-таки закатывает глаза и легонько толкает мужчину в сторону другой машины, стоящей на старте. И, дождавшись, пока он уйдёт, только тогда обходит красную «Сильвию» и садится внутрь. Арс даже не смотрит в его сторону. Дождавшись, пока парень захлопнет за собой дверь, сразу срывается с места. Антону приходиться быстро за что-то хвататься, чтобы не вылететь с сидения. Он хватается за ремень безопасности, и с седьмой попытки сумел попасть им в пряжку. Сохраняет молчание, видя, в какой напряжённой позе сидит Арс. Да и разве он может сидеть иначе, когда машина разогналась до 180 на спидометре и готова влететь в общий поток? Шастуну интересно, куда они, если тренировка ещё не закончилась, но не спешит спрашивать. Узнает, когда приедут. Сейчас важно сохранить тишину, чтобы Арс чувствовал себя комфортнее и не раздражался. Удивительно, что он вообще взял его с собой. И Антон будет стараться изо всех сил, чтобы не заставить его пожалеть об этом. Юркий ниссан с визгом шин врывается на дорогу общего движения и летит в направление, отдаляющее его от города. Антон надеется, что бензина не хватит, но отметка на панели его разочаровала. Чудом не нарушая ПДД, они ехали по трассе, где светофоры начали встречаться реже, как и посторонние машины, и Арсений забыл про тормоз. Антона вжало в спинку сиденья, а в глазах зарябило. Деревья за окном превратились в одно сплошное размытое пятно зелено-коричневого цвета. Эта скорость…запредельная, учитывая что ограничители скорости у этой тачки давно сняты. Арсений рисковал. Он ехал с бешенной скоростью по встречке, встраивался в свой ряд почти перед самим носом чужой машины, от чего Антона кидало в сторону, но благодаря ремню не так сильно. Он вцепился в него пальцами до побеления и подумал, что не такая уж и лёгкая его работа. Иметь дело с психами — это к психиатрам, но не к нему. Он еле с собой справляется, а тут вывозить ещё одного непонятного фрика, совершенно нет ни сил, ни знаний. Проехав ещё минут тридцать, они наконец свернули на полевую дорогу, расположенную вдоль леса. И Антона, помимо страха и растерянности, охватило любопытство. Арсений же не вешаться поехал, нет? Зачем ему свидетели? Или он взял его с собой, чтобы он его уговаривал? Шёл рядом, пока тот будет глазами выбирать более или менее крепкий сук, с верёвкой в руках, и втолковывать ему: «жизнь прекрасна, посмотри вокруг… Какая красота» (а жизнь что, панорама? — ответит мысленно ему Шопенгауэр), и он быстро добавит: «это того не стоит». А сам будет кусать губы и нервничать. Это он так решил. А может для Арса это было последней каплей, и того стоит? На самом деле, Антон далек от героя, который смог бы спасти суицидников. Потому что просто не видит смысла их отговаривать. Ну правда. Тем более он где-то слышал, что человек, который хоть раз пытался себя убить и у него по каким-то причинам не получилось, обязательно повторит попытку. Если это запутавший в себе подросток, тогда есть еще шанс, что он передумает, но когда это взрослый человек, который взвесил свое решение, рассмотрел все варианты и сделал этот выбор, то… на то его воля, почему Антон должен порушить его план? Ему вспомнилось, как к нему однажды подошла воспитательница, когда ему было паршиво и жить не хотелось особенно остро, и рассказала притчу, которую он тогда не понял. Притча про двух лягушек, которые попали в кисло-молочную среду. Одна решила, что свободы воли нет и безоговорочно утонула, а другая начала бороться без всякого смысла, просто из убеждения, что свобода воли есть. И в итоге взбила масло и выбралась наружу. Но прикол в том, что они обе оказались правы. От мрачных воспоминаний детства Антона отвлек приближающийся вид на старый полузаброшенный стадион и огромную площадку перед ним со следами прожженной шины. Судя по тому, что место было обширным, оно когда-то было футбольным полем, которое переделали под автодром, залив асфальтом. Арсений выпустил Антона около ступенек для зрителей. Дождавшись, пока за ним закроется дверь, он с громким рыком мотора сорвался с места, агрессивно ставя машину боком. Его развернуло, но он не растерялся, а начал вращать машинку на месте, совершая дрифт по кругу, поднимая волну белого дыма. Антон, усевшись на не внушающую доверию продольную и пыльную ступень, молился лишь о том, чтобы колеса не загорелись, и чтобы в багажнике нашлись запасные шины. Должны быть. Арсений наконец перестал крутиться на месте и все с тем же утробным рычанием движка устремился вперёд, намеренно пуская машину в занос, в этот раз беря под контроль угол, разворачивая её на 90 градусов. Антон завороженно, боясь в лишний раз моргнуть, наблюдает, как алый ниссан лавирует по площадке: бесстрашно, уверенно, сконцентрированно… красиво. Парень забывает, как дышать. Это зрелище… гипнотизировало. Автомобиль буквально танцевал по площадке. Как в марте в канун своего дня рождения Арсений. В этом танце техники было тоже что-то до боли щепительное и безысходное. В голове Антона возникает мысль, что Арсений не такой уж и папенький сынок, коим Антон представлял его, и что Серёга в нем не зря увидел большой потенциал. Его бы только уметь раскрыть как следует. А ещё Антон понимает, что равнодушие на лице Арса держится ценной сожженых покрышек. Эмоции и правда не уходят, если их подавлять. Вот они все. В этих агрессивных заносах, в этой скорости, в резких и агрессивных поворотах, в этом шуме, в этом дыму. Застойные, непроработанные… потаенные. Антон не понимает, почему ему их показывают, но ценит это. Черт возьми, это бесценно. Настолько впустить в свой арсеневский мир, чтобы довериться на таком уровне… это дорого стоит. Скорее всего, Арс нуждался в этом. Ему было нужно, чтобы хоть кто-то его понимал. А как иначе понимать, если он изображает камень, статую и не утруждается чего-либо объяснять? И он пояснил, как мог, с помощью машины. И Антон понимает его. Он не знает, сколько прошло времени, но солнце уже садилось за горизонтом, окрашивая небо в яркие цвета и последними лучами, словно прощаясь, касалось лица парня, который прикрыл глаза, подставляя лицо, оперевшись руками позади себя и вытянув длинные ноги. За его плечами выглядывала бледная луна на светлом ещё небе. Это место тянуло на место силы. Место, где укрываешься от надоевших людей, оставаясь наедине с собой и своими мыслями. Катаешься на своей тачке сколько хочешь и как хочешь, грустишь, размышляешь, разрабатываешь планы, ставишь цели и просто решаешь, как жить дальше. И Антону нравилось до мурашек здесь находиться. Здесь тихо, пустынно, красиво. Далеко от города, в окружении природы. Если бы он такое нашёл, фиг бы кому-нибудь показал, не то чтобы свозил. Антон услышал, как машина затормозила совсем рядом и как Арсений заглушил мотор. А потом по коже пробежали мурашки от звука приближающихся медленных шагов. За спиной шумел лес, каркали вороны, летели птицы. Весна-весна, как же ты, черт возьми, прекрасна. Конец апреля ощущался как настоящее волшебство. Как долгожданная таблетка от долгой зимней меланхолии, которая даёт возможность выйти из неё. Парень ощущает, как пространство рядом с ним заполнилось, и плеча коснулось чужое плечо. Он поднимает веки и поворачивает голову к Арсу. Напряжение ушло из его тела. С чуть влажными тёмными волосами, не скрытые под шлемом, играл лёгкий ветер. Голубые глаза устремленны вдаль, на горизонт. Он выглядел… спокойным. Умиротворенным. Словно это вовсе не он, как одержимый дикий зверь, попавший в клетку, бесился с машиной. Он выглядел так, словно отпустил тяжёлый груз. И был отрешенным и задумчивым. Антон смотрит на Арсения и думает, что жизнь, та ещё чертовка. Арс талантлив. У него есть родители. Он родился и вырос в обеспеченной семье и может многое себе позволить, если не все. Его хобби может приносить доход, являясь одним из бизнесов семьи, который ждёт его, но… смотря на Арсения, понимаешь, что его это совершенно не волнует. Он разрушает себя неустано, ежедневно. Из-за одного крутого поворота судьбы, ему стало безразличны его возможности, благополучие, состояние… Антон не решается нарушить их тишину. Потому что всегда уважал её. Он молча и пристально разглядывает каждую деталь чужого лица, запоминая и анализируя, не зная, зачем ему это нужно. Наверное просто интересно. Арсений не смотрит на него. Он изучает солнце, которое скрылось за верхушками деревьев, оставляя их наедине с луной. Спустя несколько мгновений, Антон их не замечал, время летело в своём темпе, он потерял ему счёт, как только уселся на эту обшарпанную, пыльную ступень, Арс вдруг заговорил: — Мы любили это место… Сделали его сами. Хотели чувствовать себя свободно и быть подальше от города. Позже устраивали здесь заезды этим собирая народ. Мы здесь выросли… учились новым трюкам, соревновались друг с другом…— Антон прикрывает глаза, полностью сконцентрировавшись на голосе Арсения, собирая эти бесценные минуты его откровения. — Когда я в машине, он из головы не выходит. В такие моменты я могу чувствовать, что он рядом. Что я не совсем его потерял. Антону больно. Хотя тон Арсения сухой, лишённый эмоций. Он смотрит на небо и тихо продолжает: — Антоха был мне как родной. Всегда и везде вместе. Ты спросил, что с нами произошло? — Арс смотрит украдкой на Антона и хмурит брови, словно не одобряя, — тебе правда нужно это знать? Антон пожимает плечами. И выдерживает его испытывающий взгляд. — Мне не похуй на твоё прошлое. — А должно быть…— задумчиво тянет Арс и наконец, отрывает от него глаза. — Знаешь, почему ты сейчас рядом со мной? — Потому что я красавчик? — Потому что ты обещал мне, что докажешь, что я в тебе нуждаюсь. — Я доказал? — Антон игриво наклоняет голову. Но Арсений его настроение не разделяет, оставаясь серьезным и отрешенным. — Ты доказал, что во мне еще не всё подохло. Щеки Антона зардели. А Арсений продолжил, не замечая этого: — Я был уверен, что после него мне никто нахрен не сдался. Когда я очнулся после комы, первое что мне хотелось, это не пить, не пошевелиться, не посрать, не увидеть родных, не солнца и не скорости даже… я хотел к нему. Антон резко пропускает через ноздри воздух и отворачивается от парня, пряча лицо. А Арсений поведал ему свою историю. У него был лучший друг. Они отмечали его день рождение зимой в том самом баре «Ворон». Выпили, естественно. Оба поддатые. Ну и Антон сел за руль своей машины, гонщик ведь, уверенный в себе, что сможет справиться с управлением. Они с Арсом и поехали. В итоге страшная авария. Зима. Снег валом. Лёд. Машина без зацепа. Заносит. Будь водитель чуть трезвее, справился бы с легкостью. Влетели на скорости в ограждение. Антон скончался сразу, на месте, а вот Арс реабилитацию проходил почти полгода. Несколько месяцев пролежал в коме. Черепно-мозговая травма, множественные переломы. Думали — инвалидом останется, да родные подсуетились. Наняли самых лучших и опытных специалистов. Тело то его восстановили, только вот психика так и осталась расшатанная лежать в тех осколках и в остатках вдребезги разбитой машины, которую отправили на кладбище металлолома. Теперь Антону ясно, откуда у Арса бзик на вождение в нетрезвом виде. А у того в мозгу засело, что он виноват в смерти друга. Он не доглядел. — Если бы я только мог… — Арсений дышит рвано, словно кислороду что-то мешает свободно проходить через дыхательные пути, — я бы отобрал у него ключи, выкинул к черту. Если бы только можно было отмотать время назад, я бы связал его, не отпускал ни на шаг, чтобы не посмел приблизиться к тачке, запер бы где-то в туалете… — каждое слово вырвано из самого нутра. Быстро, резко, чтобы не так больно, но все равно кровит. Такое бесследно не изымается. И Антон это понимает. И решается впервые между ними пойти на контакт первым. Он медленно протягивает руку и оставляет пальцы внизу подбородка, не решаясь его коснуться и повернуть к себе. Но Арс, поняв его, сам поворачивает голову в его сторону и смотрит в глаза. У Арса глаза сухие, и от этого ещё страшнее. Сколько раз он прогонял в мозгу эту боль, чтобы сейчас не плакать? Сколько раз убивал себя ею, обвинял, корчился и страдал от вины и воспоминаний. Антон вдруг понимает, что хочет ему помочь выбраться из этого ада. Что Арсений совсем не заслуживает этой боли. Как всякий человек, он хрупкий, беззащитный и совсем не создан для боли. — Арс… — полушепотом, — посмотри на меня. И Арсений осознанно смотрит. Антон близко. Хочешь, ударь, он беззащитен. — Послушай меня сейчас внимательно, хорошо? — глазам с такого близкого расстояния труднее врать. И Арс кивает. Антон бережно, на пробу, кладет ему руку на шею и чуть притягивает к себе, тихо, размеренно, не спеша проговаривает: — Я — Антон из настоящего, нашёл тебя, чтобы передать слова Антона из прошлого: «Ты ни в чем не виноват, мужик». — Арсений медленно выдыхает ему в губы и застывает в его руках, а Шастун продолжает: — если всему, что сужденно сбыться, сбывается, то мы не можем сделать что-то не так, — и боязливо прислоняется к его лбу своим, кожей ощущая спертое дыхание, и замирает. Сердце в груди громко и быстро колотится. Он сделал это. Как и Арс в свое время, когда Антон проснулся от кошмара, растерянный, пронизанный отрицательными чувствами, пытаясь совладать с паникой. Арсений тогда просто прислонился к его лбу своим, смотрел в глаза и был рядом. И ситуация не требовала слов. Было достаточно и прикосновений. Арсений долго не выдерживает. Он отстраняется и приглушенно произносит: — Когда ты меня касаешься, у меня внутри все переворачивается. Антон приказывает себе взять себя в руки, но не может, когда чувствует, как Арса дрожит и часто поверхностно дышит, словно борится с чем-то ужасным внутри себя. Антон не знает, понятия не имеет, что говорить в таких случаях. Все слова тут бессмысленны, пусты, обречены. Это как прийти в пять утра к бабе Вари, которая читает, поесть у неё борща, смотря из окна, как просыпается их двор и начинается очередной день, посмотреть старушке в глаза и знать, что говорить тут не о чем. Так и с Арсом. Слова не имели значения. «Всё это прошлое, Арс. Его не вернуть. Зацикливайся на том, что у тебя есть сейчас. Пожалуйста». — Неужели Арс сам об этом не догадывается? «Отпусти, забудь и тупое «ты не виноват» — он слышал тоже уже тысячу раз. «Отдай мне часть своей боли» — Антону кажется слишком пафосным и вычурным. Избитое «я рядом» — очевидным. Поэтому… он просто обнял его. Чувствует, как Арсений в его руках сначала напрягается, а потому чуть оттаивает, позволяя себя касаться. И, кажется, не дышит. Обездвиженный. Подверженный. Он - Антона Шастун, так хотел стать ему споттером, другом, психологом. Хотел же? Получайте — распишитесь. Арсений раздроблен, сломлен, переломан. Он в клочья, щепки, осколки, собирая которые непременно поранишься. Он наскоро перемотанный изолентой, скотчем, пластырем и скреплен бинтом. Один большой кусок из фрагментов… Франкенштейн, если хотите. И Антон без понятия, что ему делать дальше.