Восходит солнце над автодромом

Во рту вкус металла и адская боль по всему телу и лицу. Перед глазами темнота, а голова была готова расколоться на тысяча частей. Холодный ветер проникал под одежду, но это последнее, что волновало Антона в данный момент. Он аккуратно вдыхает ледянной воздух, на пробу, больно, сломали ребра — суки. Рельсы, о которые он упирался виском, дрожат, вдали слышен стук колёс товарного поезда. Видимо это и привело его в чувства. У Антона, лежащего на шпалах, сердце сжимается в один жалкий комок, застрявший где-то в горле. Он пробует пошевелиться, но тут же застывает от боли. Хочет сделать вдох, но прерывает себя, ощущая, что это чертовски неудачная идея, дышать в полную силу. Но еще хуже, идея остаться на месте и позволить себя размазать неровным уродливым слоем из крови и кишок по железке. Из двух зол нужно выбрать наименьшее. И он прикладывает нечеловеческие усилия чтобы перетащить свое избитое, тяжёлое тело в сторону. Мышцы напрягаются, и мозг истошно орёт, что это, черт возьми, нельзя терпеть. Поломанные ребра щекочут острием конца ткань лёгкого, но он, сжав зубы, аккуратно, миллиметр за миллиметром, тащит себя с рельсов, работая предплечьями и носками ног. Поезд приближался, разрезая покойную тишину пронзительным гудком. Чем чаще и отчётливее Антон его слышал, тем сильнее становился страх. Земля дрожала и он вместе с ней. Что-то внутри него тихим голосом предательски предлагает сдаться. Никто горевать и оплакивать не будет. Вспоминать тоже. До кладбища не далеко. Дотащат. Закопают его останки глубоко в землю в самом далеком, непримечательном углу большого кладбища, а может и за его пределами и, если повезет, смастерят надгробие из двух палок и нацарапают мелом: "некто". Ну же, позволь себе умереть, это же так легко, верно? Просто остаться лежать на месте без движений, позволив смерти тебя утащить в свое логово. Для этого не нужно так напрягаться, прикладывать усилия, страдать и терпеть боль, как для того, чтобы жить. Почему тогда... Длинный гудок поезда раздался совсем рядом. Шастун прикрывает веки, закусывает нижнюю, разбитую губу, чтобы отвлечься от одной боли другой, и, наконец, перекидывается с железной дороги на безопасный участок, вложив в это всю свою силу, полученную приливом адреналина. Поезд со свистом и лязгом об металл проносится совсем рядом с головой, оглушив его и окатив мощным потоком ветра. Антон, все еще не верящий в происходящее, тихо в голове своей смеется. Вот почему. И вновь теряет сознание. В таком состоянии его находит рано утром Оксана, возвращающаяся домой после ночной смены. Погруженная в свои мысли и уставшая, она не сразу заметила грязное тело на пути, пока практически не споткнулась об него. Первой мыслью было, что это очередной алкаш или нарик переборщил с дозировкой и не дошёл до дома. Но наклонившись поближе и не уловив характерный запах она через кровавое месиво распознает черты её безотказного соседа. — Еб..твою...АНТОН! — Её крик отскочил от бетонных стен и ветер уносит его вдаль, подальше от жилых домов в сторону леса. Каркнули вороны. — Антон! Ты меня слышишь? — словно пытается установить связь с представителем потустороннего мира. В бойком голосе беспокойство и море жалости. Оксана работает медсестрой девять лет, многое повидала на практике, но именно сейчас, осознавая, что перед ней лежит бессознательное тело подростка, её пальцы дрожали. Но нельзя терять ни минуты. Быстро взяв себя в руки она достала телефон и после того, как серьёзный голос диспетчера ответил, чётко и спокойно проговорила: — Могилёвский район. Участок в десяти минутах от "восточного кладбища", вдоль железной дороги, в сторону гаражей. Парень 20-ти лет. Без сознания. Пульс слабый, нитевидный, — женщина, поджимая губы, отпускает из рук холодное запястье парня и аккуратно поворачивает его голову лицом к себе. — Кровотечение из носа, разбитая губа, открытая рана в области лба и... — обыденно начинает перечислять она. Словно зачитывает список продуктов, которые необходимо купить в магазине за углом. Взгляд её опустился на грудную клетку, — возможно внутренние переломы и кровотечение. Диспетчер отключается. Оксана падает с колен на задницу и тихо вздыхает. Глаза смотрят на парня и невольно увлажняются. Все-таки, этот малый сумел запасть ей в душу. Минуты тянутся вечность. — Держись, Антош, пожалуйста, — малодушно шепчет она себе под нос, не глядя на него, а в сторону кладбища, — ты нам ещё нужен... Издалека доносится вой сирены скорой медицинской помощи, нарушающее невозмутимую тишину ноябрьского мрачного утра. Бесстрастные и безэмоциональные, растерявшие жалость в годах своей помощи немощным и больным, нуждающимся в ней ежечасно, фельдшеры, выходят из машины с ярко-оранжевым чемоданчиком, так сильно не вписывающимся в окружающую реальность, что выделялся нелепым жёлтым пятном в черно-белой картине. Впереди идущий в темно-синей куртке, видимо, врач, склоняется над парнем и деловито осматривает его. Двое остальных отодвигают говорившию им что-то Оксану. Медики быстро и ловко перевязали Антону грудную клетку. Потом кладут на землю щит, хватают за рукава и за штанину и аккуратно смещают его на плоскую и жесткую поверхность, фиксируют и тащат в машину. Оксана едет как сопровождающий. По дороге её расспрашивает старший фельдшер про парня, занося информацию в планшет в виде книги, пока второй ищет на худом предплечье вену. Щупает локтевую ямку, потом проводит асептической салфеткой, резко пахнущей этиловым спиртом. Быстрый укол и игла в вене. Руки в темно-синих перчатках закрепляют зеленый вазокан на его бледной коже липким пластырем в форме квадрата, и ему подключают физраствор или глюкозу. (Двумя словами: ставят капельницу). На другой руке мерят давление и считают пульс. В действиях фельдшера чувствовался опыт. — Вероятнее всего, внутреннее кровотечение. В больнице разберутся. — Ему, может, гемостатик поставить? — аккуратно спрашивает Оксана, на правах человека с медицинским образованием. — А если тромбанется? — отвечают ей, смерив недоброжелательным взглядом. И она замолкает. С воем, от которого закладывало уши и внутри наростала паника, белая карета рассекала дороги с большой скоростью, держа путь в местную больницу. Место, которое только час назад покинула Оксана. Антон не помнит, что с ним делали. Сознание в отключке, потому что события не хотят восприниматься. Не хочет восприниматься и реальность. Слишком жестокая, но, блять, такая привычная.

🪽

У Антона выявили множественные ушибы, ссадины и гематомы, кровоподтеки по конечностям и животу, мелкие и большие, сливающиеся в одно. У него сломанно три ребра, нос и рассечена нижняя губа и лоб. От того, что он лежал долго на холодной земле в лёгкой одежде он переохлодился достаточно, чтобы подхватить ОРВИ. А горлу много не надо было, чтобы вновь разболеться. Из-за мучительных и непрерывных приступов кашля его лёгкие готовы были разорваться, а сломанные ребра рисковали никогда не заживать. Его продержали в реанимации недолго. Перевели в травматологию, исключив ЧМТ. К счастью для него, лобная кость оказалась прочной, отделавшись глубокой раной, которую зашили. Также швы наложили на рассеченную нижнюю губу. Назначили курс антибиотиков, сильнодействующее вещество для подавления кашля, обезболивающие, гепариновую мазь, чтобы синяки поскорее рассасывались, и посоветовали активно не двигать своими мимическими мышцами, а особенно широко улыбаться. Антон не уверен, что у него возникнет в ближайшие недели желание или веские причины для улыбки. Для порядка продержав парня в больнице пару дней в инфекционке, чтобы окончательно отвоевать его у смерти, немного подлатав кожу и сбив жар, они его отпустили домой, под ответственность Оксаны, открыв ему больничный и загоняя в тоску словами, что в лучшем случае время реабилитации займёт месяц. И Антон старается не думать, что будет в худшем случае. Суркова подошла к его лечению со всей серьёзностью. Выхаживала как своего пациента. Кормила горстями таблеток от которых жуткие побочки. Она же приносила завтрак и ужин, а баба Варя — обед и кормили его с ложечки и с помощью трубочки. Потом старушка садится на край его дивана, смотрит с безграничной грустью на молодое, но уже изуродованное шрамами лицо, качает головой и тихонечко вытирает непрошенные слезы, пытаясь их скрыть от Антона. Но тот все равно их замечает и внутри крошится. И в такие моменты он ловит себя на мысли, что готов перетерпеть любую боль, пускай ему ломают кости, сдирают кожу или пускают кровь ножом, образуя новые шрамы и раны. Он бы перетерпел. Только бы не видеть, как из-за него кто-то плачет. Смотреть на это оказалось невыносимо. Новости распространялись в их дворе со скоростью пожара и, конечно же, находились небезразличные. Особенно дядя Вася. Он объявился на пороге и стоял, переминаясь с ноги на ногу, наблюдая, как Оксана накладывает на грудь Антона спиральную повязку. — Ну и разукрасили же тебя, фраер, — свистел мужчина, оглядывая его неприкрытые участки тела. — Грушей для битья что ли заделался?! С каждым днем все хуже и хуже. Антон поморщился, запоздало спохватившись, что мимикрировать ему противопоказанно. Как и говорить. Да вообще жить. Оксана, наматывая пятый тур, недовольно зыркнула в сторону комментатора. — Завали, алкаш! — Кто алкаш?! — Как всякая пьяница обиделся на обращение Василий. — Кто, между прочим, в прошлую ночь с твоим Тимом сидел?! А?! Я тогда ни капли в рот не брал! — О, достижение-то какое! — не смягчалась женщина, конечно же не поверив, что заядлый пьяница может несколько часов, не то чтобы целую ночь, оставаться трезвым. Антон почувствовал, что дышать становилось все труднее. — Мужик, дядь Вась! — решает выразить свое уважение этим поступком Антон, но вышло это только прошипеть сквозь стиснутые зубы из-за тугости и шва на нижней губе. — Чего ты там все натягиваешь, дура?! Он дышать-то сможет после твоей помощи, медсестричка?! — обеспокоился за него мужчина. — Вот уж не хватало, чтобы всякие долбаки совали свой нос в медицинские манипуляции! — Я бы попросил! Вот только попробуй мне снова своего отпрыска на ночь глядя всунуть — хрен возьму, поняла?! — разобиделся мужчина и ушёл, хлопнул хилыми дверями антоновой квартиры. Шастун не уверен, насколько их хватит на его темпераментных соседей. Женщина неодобрительно покачала головой. Они оба знали, что Василий скоро остынет. Он был сам по себе неплохим мужиком. Да, он был пьяницей и тунеядцем, клянчил деньги и иногда блевал в подъезде, но никогда не проходил мимо тех, кто нуждался в помощи. Оксане, если надо, не сможет отказать. Стиль их общения напоминал старую супружескую пару, которая прожила половину своей жизни вместе и их уже невероятно тошнит друг от друга. — Пошёл нахуяриться с Толиком, — устало произнесла она. Толик, как выяснилось, был их бомжом и, лучшим собутыльником соседа Антона. — Ты правда доверила ему Тима? — неверяще уточняет Антон. Для этого надо действительно отчаяться. Оксана посмотрела на него, как на дурака. — Нет конечно. У Антона расширились глаза. — Он бредит?! — А ты разве не замечал никогда? — Нет. — Мой тебе совет, малыш, — Оксана закончила с перевязкой и теперь строго смотрела на него, — будь внимательней к тому, что тебя окружает. Это не раз сможет спасти тебе жизнь, усек? — Усек, — буркнул в ответ парень. — Так, Тош, насчёт обезбола не напрягайся, я тебе им обеспечу, —обещает она и кладет на тумбочку блистер с таблетками, — только ты не сильно увлекайся ими, ладно? Антон смотрит на неё с благодарностью и медленно, заторможенно кивает.

***

Когда Шастун остаётся один в своей квартире, он решается набрать начальника, чтобы объяснить ситуацию. За те дни, когда он приходил в себя, у него набралось четыре пропущенных от Стаса и один от...Арса. Последний его пугал до чёртиков. Ему он точно перезванивать не будет. Внутри все колотало от пережитых эмоций и он не был уверен, что сможет выдавить из себя что-то адекватное. Сказать так, чтобы начальник понял, каково ему сейчас. Антона клонит в жуткий сон и голова сображала, хорошо если хотя бы на половину. Он сам не заметил, как за репетицией слов в своей голове погрузился в сон, так и не позвонив. Но Антон был бы в гробу, если бы его не разбудил кто-то из жителей пятиэтажки. — Ебать мой хуй! С тяжелой головой и ломотой во всем теле, он открывает глаза и переводит взгляд на нарушителя покоя и против воли начинает усиленно моргать, прогоняя сон. Но нет, ему не кажется, что комната переполнена подростками самых разных возрастов и комплекций. Между ними почти не было расстояния и они все стояли практически впритык друг к другу. Столько людей разом эта квартира ещё никогда не видела. Их было около двадцати, может и больше: школьники старших классов, подростки с короткой стрижкой, дерзким взглядом и жвачками. — Это что ещё за хуйня? — выпаливает он. Гоша стоит справа от высокого парня, который явно старше, чем всем остальным собравшимся и, может, даже самого Антона. Взгляд его цепкий, проницательный и очень внимательный. Слева от него находится смуглый паренёк с сережкой в ухе и, судя по рассеченной брови и синяке на скуле, этот малый явно был не из самых послушный и покладистых людей. Он с огромным интересом разглядывает раны Антона и губы его искривлены в усмешке, явно считая их детским садом. — Поговорить надо, Тох. Про тех, кто это сделал. — Я в порядке. Не стоит заострять внимание. —Нет, стоит, — раздаётся тихий, но властный голос. И пацаны замолкают. Антон понимает, заговорил их главарь. Высокий парень с каштановыми волосами, выглядывающими из чёрной тонкой шапочки, вжикнул замком куртки, явно настраиваясь на то, что разговор будет долгим. Остальные последовали его примеру, стянули шапки. Бегло осмотрев его комнату он двинулся к прикроватной тумбочке, небрежно скинул на пол имеющиеся лекарства и вальяжно уселся на неё, смотря Антону прямо в глаза своими карими, немигающими. — Теперь послушай сюда. Нам плевать, согласны с этим или нет, но мы стоим за этот район. Это наша территория. — Остальные согласно закивали, усевшись прямо на пол. А Антон посчитал, что он не далеко ушел от дяди Васи. Этот бред слишком реален. И если это галлюцинации от противокашлевого препарата, то он бы предпочёл в них не задыхаться. — Нам очень не нравится, что какие-то левые чмыри на нашей территории мирных граждан пугают и обчищают. Не находишь, что это довольно не по-пацански? — Парень наклоняется к Антону. Тот шумно сглатывает. — Нахожу. От меня вам что надо? — Пацаны тут напряглись и достали фотки тех, кто находиться под подозрением. Твоя задача - найти среди них нападавших. Постарайся вспомнить, кто это был. Поверь, это для твоего же блага. — Да что вы с ним как с цацой?! Быстро сказал кто! — вскакивает со своего места смуглый, которого Антон про себя обозвал цыганом, уж очень не нравится ему этот безумный блеск в чёрных глазах. — Сядь, — прерывает его грозный авторитетный голос, и тот нехотя подчиняется. Антон заинтересованно смотрит уже на того, кто дал команду. Это оказался молодой парень, но выглядел он куда взрослее остальных, может, был уже студентом. Тот перевёл глаза на Антона, осмотрел его снизу вверх и хмыкнул. Он же первым и подошёл с телефоном в руках, на котором высветились трое пацанов, классические гопники, во взгляде необузданная жажда крови и смерти. Антон закрыл глаза, подробно рисуя в голове образ тех пятерых, подмечая все детали. — Их было пятеро. Один низкий, борзый с грубым голосом. Не школьник точно. И был жирный очень, прям кабан. Ещё один на этого похож, — кивает он подбородком в сторону смуглого. Тот ожидаемо вспыхивает. — По твоему описанию половина города подходит, олень. По конкретней нельзя? — Если бы было можно, я бы сказал, тюлень. И вообще, какого хуя этим занимается малолетняя шпана? — последнее Антон высказал на эмоциях и в ту же секунду пожалел об этом. В комнате, с таким количеством человек, вацарилась слишком напряжённая тишина. — А ты видел тех, кто должен этим заниматься? — Её нарушает спокойный и серьёзный голос парня рядом с Антоном. Он звучал проникновенно. Сильно. Безэмоционально. — Медики должны были позвать мусоров, по причине явного физического насилия, но они забили хуй на это. Знаешь почему? — Глаза парня в опасной близости от глаз Антона, тот тяжело сглатывает и не смеет подавать больше голоса. — Потому что мы - Могилёвское гетто, детка. Отбросы, мать вашу. Нас за людей не считают. Твоя история даже в новостях второсортных не высветится, настолько всем плевать. Нас могут резать, грабить, убивать, насиловать, но никто и пальцем наверху не пошевелит, понимаешь? Антон выдерживает чужой взгляд и давления. Он слишком хорошо это понимал. Реальный мир до жути напоминает детдом. Смешно, если они думают, что он все так же наивно и глупо верит в правосудие и что до таких как он кому-то есть дело. — Достаточно быть жалким. Пора бороться. — Лица в комнате выглядят решительными. Антон про себя улыбается. В этих людях ещё горит огонь к действиям. Пока они молоды, они готовы воевать. Но что может сказать он, кто неоднократно терпел поражения, какую бы битву не начинал? Он оглядывает каждого собравшегося. В их глазах страсть и жизнь ещё не погасла. Они не смирились. Поэтому он слабо кивает и вновь берет в руки телефон, чтобы пролистать фотографии бандитов. Но сколько бы он не вглядывался и сколько бы не вспоминал, они все были не теми. Парни решили рассосаться по районам в ближайшее время и вынюхать, кто за этим может стоять, благо, связи были. На этой ноте они и расстались. Антон решил их проводить, опираясь на Гошу. Пропуская парней в прихожу, где они по очереди выискивали свою пару кроссовок, обувались и исчезали в темноте лестничной площадки. Антон хмыкнул, надо же, проявили вежливость, даже разобулись. — Надо показать, что за Могилевских есть кому постоять, — тихо произносит Гоша. Но Антон слышит. — Если найдёте, что планируйте делать? Гоша пожимает плечами. — Нам бы найти. Город пусть и маленький, но будет проблематично. — Как проникли внутрь? — Пацанов надо было приютить: на улице холодно, а в подъезде подозрительно. А у тебя на двери замок совсем детский, надо бы заменить, Тох. Гоша вдруг кивнул в сторону кухни. — Мы это, по мелочи сложились, всякой полезной хери тебе накупили. Витамины-хуины там. Ну, бывай, — и, больно ударив пятерней по плечу, уходит последним, бася на щуплого подростка, что тот его кроссовки обул и вообще, что ему достались две неодинаковые. Антон переводит глаза на стол, где действительно был пакет с фруктами, овощами и дошиками. И сигареты. Он устало опускается на подоконник, открывает окно и прикуривает. Но оставляет сигарету тлеть в пальцах, просто вдыхая и наслаждаясь дымом. Врач назначил ему дыхательную гимнастику, считай, он понимает её так. Он наблюдает со своего четвёртого этажа, как эти, казалось бы, беззаботные подростки один за другим выходят из подъезда, прощаются друг с другом и расходятся в разные стороны. Прислоняется устало лбом к окну. Да. Этот двор у него под кожей.