Малая теория свинца

Люди снова знакомятся, как

Будто ни в чем не бывало, не сходят с ума.

Люди верят в гороскопы с зодиаками,

Но незаменимых нет — разъёмы одинаковы.

— Какого хера, Борис? — Откуда мне было знать, что они мирные? У неё вообще была американская винтовка! — Может, надо было дождаться меня, а не караулить их в одиночку? — Замолчи, Кать. Не начинай только. Знакомый голос спорит с низким чужим баритоном. Макс уже знала, кому они принадлежат, а вот Нейтан, по чьему лицу расползался большой синяк, отливающий синевой, ощутимо занервничал, ведь он, конечно, не помнил голоса, что слышал несколько дней назад. Она не стала его успокаивать — не потому что не хотелось, а потому что сама была не уверена в том, выйдут ли они из этой ситуации живыми; девушка поняла, что зря попала в эту ловушку — надо было попробовать дернуться, выхватить винтовку... С другой стороны, как выдернуть из рук гигантского мужчины двустволку, что он сжимал крепче гидравлических тисков? Теперь, если их будут убивать, она будет заперта в этом страшном действии на какое-то время, скорее всего на вечность. Все надежды были на заочно знакомую журналистку: на то, что она замолвит за них словечко, вернёт их вещи, необходимые для побега отсюда, в конце концов, даст хоть какой-нибудь еды... Но с каждой минутой, проведённой в давящем на её мозг и уже изрядно пошатнувшуюся психику обсуждении материальных вопросов, и от получавшихся выводов волосы на её пораненых руках вставали на дыбы, в местах скрепления скотчем со стулом до отупи зудело, а справа на голове сами шевелились волосы, будто их двигала неведомая опухоль. — ... Город блокирован, это каждый знает, интересно, как ты ещё не догадалась! Или что... Думаешь, американцы твои спасут? — Они должны, если следовать международному протоко... — Да на хуй они слали наши договора... И нас всех тоже, блять, на хую вертели! Коммуникации уже какой день перерезаны? Кто захватил продуктовые склады? Ещё пару дней и начнётся мор! А хотя... — Борис досадливо сплюнул, зашагав по хрусткой лестнице, ведущей к гостиной второго этажа, где и были привязаны напарники. — Откуда тебе, бля, знать — молоко ещё на губах... Э-эх! Он показался на последней ступеньке и с досадой смял в руках сигарету. Судя по брошеной в сторону пачке, последнюю. — Ну блядство... И сигарет нет. Нам пиздец! — воскликнул мужчина патетически и уселся скрипучий диван, что жалобно просел под его тушей. Мужчина включил старый, ещё времён Галаксии, телевизор, что показывал лишь белый обезнадеживающий шум. Колфилд решила не издавать и слова, но Нейтан как обычно не смог удержаться. — Какого хера, мужик? Развяжи нас! — выкрикнул парень, дергая склеенными за спиной руками, но это выглядело как минимум жалко. — Вы нихера не понимаете... — Мистер Прескотт... — устало выдохнула Катя, тоже поднимаясь по ступенькам. Она довольно сильно осунулась, что было нетипично даже для подобной ситуации — там, где должны были быть ясно выделены глаза, зрение Макс могло рассмотреть лишь тёмные провалы. — Извините за такие меры, но... Мы не можем рисковать. — Что? — выдохнул Нейт и откинулся на облезлую спинку. — Что мы вам сделаем? — А то! — зло прошипел мужчина, сжав спинку дивана так, что она заскрипела. — Американские паспорта, оружие, чужая кровь... Неужели вы обычные беженцы? — Извините, мистер Борис, но... — попыталась вставить и свои тихие пять копеек фотограф, но он всё распалялся. — Тихо! Вы даже не представляете, как мы из-за вас настрадались... — он встал с дивана и зашипел, словно от дергающей боли — только сейчас она приметила, что колено у него практически не сгибается, а белая повязка была таковой лишь в двух местах. Он ходил без костылей, но ему точно надо было регулировать приложение силы. — О боги, сначала вы превратили нашу страну в оффшор, место для игр! Я знаю, о чем говорю, я это всё сам видел! А теперь... Он бешено завращал глазами, вены на его шее вздулись. Нейтан был крайне озадачен всей этой ситуацией — казалось, он и вовсе выпал из этого мира. Она подозрительно глянула на него, опрометчиво отводя взгляд от сцены конфликта. Но пыл мужчины быстро стух, и он облокотился о тумбочку, на которой сидела репортерша. — А я ведь даже не знаю, где моя жена... И сын. И этот тупой Бруно ещё не вернулся... Нет, это не могут быть сектанты, — он повесил крупную голову, его сальные волосы, крупно пробранные сединой, остались на месте. — Слушай, нам ещё нужны его припасы. Они — наша последняя надежда... — она потерла и без того пострадавшие глаза. — Развяжи их, а? Не думаю, что им надо нас зарезать. — Да, пожалуйста, а то руки уже затекли, — как можно более добродушно улыбнулась Колфилд, хотя всё внутри яростно пылало. Они отстают от графика. С каждой минутой у них всё меньше шансов на побег отсюда. С каждым мгновением ей нравилось это всё меньше и меньше. Борис нехотя помотал головой и тяжко выдохнул, отрываясь от созерцания лопнувшей доски линолеума и доставая канцелярский нож. Он весело поблескивал, отражая лучи, бьющие из пробитого окна, и так же резво взрезал сначала её путы, а после и Прескотта. — Пройдемте. Разговор есть. Наедине, — прорубила Катя и поманила за собой Макс, вставая и направляясь к выходу из комнаты. — А я... — уже было хотел возникнуть Нейтан, но его крепко сжал здоровяк. За пустующим дверным проёмом пахло плесенью под отсыревшими обоями, а сам дом продувался колючими осенними ветрами, но они даже не обнялись, чтобы согреться. Странно. Катя натянула натужную улыбку, будто желая показать, что у неё всё лучше, чем выглядит, но похоже, всё было именно так. — Значит, Максин? Приятно познакомиться, я — Катя Снежински. — она протянула маленькую узкую ладошку. — Не сказала бы, что очень приятно, — не особо приветливо отозвалась она, пожав все-таки руку. Её внезапно настигло чувство дежавю, и это было вовсе не приятной ностальгией. — Я видела вас в Аэропорту и по новостям. Вы хотите нам что-то предложить? Иначе зачем вам лезть в мой паспорт. — Ну, я бы не сказала предложить... Скорее, мягко потребовать, — собеседница странно улыбнулась и затараторила, видя недовольное лицо перед собой. — Просто мы в безвыходном положении... Прошу, пойми нас! Макс кивнула, хотя не осознавала, чего тут понимать. Их вновь все просто хотят использовать — она давно привыкла к такому повороту вещей. — Просто Борис болен, действительно, очень сильно. А я... Ухаживаю за ним. Да и глянь на меня... Одна кожа. — Да, паршиво. Ладно, чего долго тянуть. Что вам надо? — Вижу, тебе тоже поднадоела эта вакханалия, — грустно улыбнулась журналистка и вытянула из заднего кармана грязных и в нескольких местах протертых джинс мятую кровавую визитку. — Знаешь, у тебя хорошие фотографии. Можно, я возьму твой фотоаппарат? Просто... Знаешь, всё это, — она указала на окно. — Не должно быть забыто. Ты согласна? — Это всё? — холодно отозвалась девушка. — На здоровье. И дневник мой забери. Напишу всё, что было со мной. Плевать. Это вся просьба? — ей хотелось как можно скорее отделаться, но это, естественно, была лишь необходимая прелюдия. Впрочем, она была на неё не раздражена — это действительно не должно быть погребено под останками бывшей столицы контрастов. — Спасибо тебе! Возможно, если мы переживем это, знаешь... — Катя грустно улыбнулась, и в глазах её Макс увидела ужасную смесь неизводимой жалости, вселенской скорби и тяжкого груза сожаления. У неё защипало в глазах. — Напишем мемуары, а? Ты ведь не против минуты изобличения? У Макс потеплело в животе — замена провалившейся выставки в галерее, эта жизнеутверждающая фраза от живого трупа... Ей вдруг показалось, что это она не имеет права ныть — ведь не её город уничтожен разрушительной стихией. Не её мир рушился со скоростью света... Стоп, не её? А чей? — Да, конечно, — она решительно взяла блеклую карточку и сунула за пазуху, во внутренний карман. — Так что за просьба? — Мне право неловко, но у нас нет выбора. Короче... — она собралась с мыслями. — Набережная буквально в двух кварталах отсюда. Там есть такое здание кирпичное, двухэтажное — вы его сразу увидите... Вот, там есть подвал, где у местных алтарь, какая-то причудливая секта. В общем... Вам надо прокрасться туда и выкрасть наши припасы. Насчёт Бруно можете не переживать — если он жив, то они его голодом не заморят, это уж точно... Ну что ж. Выбора у вас всё равно нет... — Когда? — ей прилично это надоело. Боже, как же это всё надоело. Уже так хочется почувствовать себя обычным человеком... Неужели для этого надо тянуть за собой груз страхов и сраного трусоватого мажора? — Я думаю, сегодня ночью у вас будет больше всего шансов, — сказала она, совсем не удивляясь легкости переговоров и облегченно хрустнув затекшей шеей. — Сегодня поспите как следует, а завтра выдвинетесь. Дел на пять минут... — Вы дадите нам вещи? У нас с собой очень важная вещь... — Простите, но... Понимаете, мы не можем рисковать, — вновь увещевала та, и Макс вновь мысленно соглашалась. Она помнила их карту — им осталось пройти вовсе немного, ещё примерно сутки пути. Она сделает всё, чтобы не проебать этот единственный шанс. — Главное — вернитесь в целости и с запасами, хорошо? Вы не будем вас задерживать, может даже поделимся припасами. Окей? — Да. Не могу видеть, как умирают люди, — выдавила из себя Макс вполне искренние слова, прозвучавшие ужасно неестественно, но ей и не было это важно. Главное, что внутри неё, а то, что снаружи, можно и проигнорировать. Так учит нас священное писание.

***

Три следующих часа она строчила в дневник, не отвлекаясь ни на мельтешащего вокруг Прескотта, ни на грохот новых взрывов и огнестрела за тонким треснувшим стеклом на чердаке, где она оборудовала себе писательское гнездо. Слова связывались трудно, рука быстро уставала, а мозг упорно не хотел вспоминать события прошедшей недели, но она молча корпела над знакомыми латинскими закорючками, обдумывая ситуацию, в которую они попали. Прескотт как-то странно молчал, бросая на неё многозначительные взгляды. Он наверняка думал, что она не видит, ничего не осознаёт, но нет... Господи, теперь нет. Она наконец-то научилась узнавать то, чего не было сказано. Он пойдёт за ней куда угодно — это страшило, пугало, льстило и путало, но она наконец начала понимать. О, она поняла. Ей всё стало ясно. Он хочет её. И он рассматривает сегодняшнюю ночь как последний шанс — когда она кинула на пол единственный матрац в этом гигантском доме, он захотел прожечь её взглядом, но она не была уверена, каким именно. Пресловутой ли любви? Или просто низменной похоти в предчувствии скорой погибели? Ей тоже внезапно пришло это чувство, когда она сообщила ему о скорой ночной вылазке и села за документирование всего прочего. Нет, не её погибели — только его. Последнего свидетеля. Нет, Макс не будет спрашивать его ни о чем. Ей не нужна эта правда — она и без этого всё поняла, но что с этим сделать? Что она будет делать? Ничего. Ради блага всего мира, эту горькую пилюлю надо проглотить — так стоит ли отказываться от шанса... Шанса почувствовать себя живой в последний раз? Как тогда, когда он вперил в неё растерянный горящий взгляд двух узких глаз. Не хотелось думать, что она выгорела. Но, похоже, на деле всё было стократ хуже. Она дописала минимальный объём данных к четырем часам и устало отнесла свою книгу Кате, на прощание немного дольше подержавшись за её переплёт — от неё уходила целая жизнь, но она ведь уходила не навсегда. Может, и эта книжонка когда-нибудь вернётся к ней? Ей очень хотелось спать, а Прескотт уже лежал на их импровизированном ложе для свиданий. И так было понятно, что он задумал, но им надо было хорошо поспать, чтобы полными сил сделать всё, как надо. Колфилд мало чего осознавала в тот момент, к её лёгкому сожалению, всё произошло как-то скомканно. Нейтан обхватил её одной рукой за талию, приспуская потертые влажные джинсы, просовывая холодную руку дальше и внутрь, робко осматриваясь, а она лишь стиснула зубы. Он даже не подумал останавливаться, второй рукой мягко расстегнув пуговицы на груди, на ощупь немного оголив её и ненадолго задержавшись. Ей к своему стыду пришлось браться там своей рукой, направляя и подначивая, ибо нерешительность его подвела в последний момент — он никогда не делал такого, конечно, не лишал девушек самого ценного; ей подумалось, что там, уже на самом месте, ей захотелось этого больше, чем ему самому — будто переход из состояния невинной девушки, которую интересует одно, в состояние вроде как совершеннолетней, что уже опробовала все прелести взрослой жизни, но этого не произошло. Когда, спустя три минуты нещадных болезненных толчков, изнутри вылилась бело-красная биологическая смесь, которую он несколькими движениями небрежно смахнул, будто специально поглаживая, наслаждаясь текстурой её кожи, Макс почувствовала лишь опустошение. Никакого стыда, боязни беременности или осуждения родных — ничего не было, словно это было то, что давно стоило сделать. Одна из целей её прибывания в этом мире — и это казалось донельзя лицемерным; куда пропало её собственное достоинство? Почему всё произошло так быстро, непринуждённо и... Глупо? После стольких потерь, мучительных раздумий и поисков ответов вокруг и внутри себя, почему ей стало так ужасно плохо и муторно на душе, почему обрывками вставал перед глазами реальный мир? Она не знала, но и не хотела даже пытаться понять. Это произошло, и тут некого винить. Кроме себя. Но она не будет. Наверное, он заслужил. Может, даже они оба...

***

Они проснулись одновременно — Катя растолкала их, в темноте не заметив некоторых деталей. Нейтан не проронил ни слова, надевая куртку и выходя на пылающую одиночными пожарами улицу, пока Макс поспевала за ним. На удивление, после хорошего сна и перенесённых испытаний, всё казалось ей более простым и плоским, будто лежащим на поверхности, но Прескотт по-прежнему тосковал, теперь стыдливо отводя взгляд. Ей стало почему-то совестно, чего девушка не ожидала от слова вовсе. — Нейтан. Подожди... — он встал, а она нагнала его и заключила в объятия со спины. Стало слышно его прерывистое частое сердцебиение, спертое дыхание, а отблески слез на щеках надолго врезались в память. — Что с тобой? Она развернула его к себе лицом — парень выглядел потерянно, и взгляд его упорно не хотел встречаться с её, но Макс встрясла его за плечи и заглянула туда, наблюдая в его блестящих глазах отражение собственного, наблюдала ясно, будто в чистейшее зеркало. — Извини, — промямлил он, тоже кладя ей руки на плечи, стоя посреди военной улицы так, вроде как и не боясь больше. — Наверное, я не должен был... Я... — он сглотнул, шмыгнув носом. — Мне жаль, я-я сам не знаю, что на... — Тихо, — прошептала она, падая ему на грудь. Они должны ещё будут дойти до места, нельзя ведь раскисать на полпути. Нейтан неуверенно положил на неё руки, утыкаясь носом в её неизменный каштановый боб. Камео в её странной жизни, он сделал всё, что было ему позволено, и теперь пришёл час расплаты. Он знал, что она знает, а она знала то, что любой счёл бы отвратительным, гнусным, подлым... Но разве стоит винить человека на пороге его смерти? Они простояли так три минуты, пока на них сверху лился дождь, пронизывающе ледяной и пробивающий до костей, но они грели друг друга так, как могли два хрупких тела. Кто ещё месяц назад мог подумать, что они окажутся здесь, что так грубо и зло пошутит над ними единственное, что у них есть — жизнь, уродливая и противная, но такая привычная... Его там не ждёт никто, и это выносит парню смертный приговор — он сам его себе вынес, позволяя ей жить. Жить с той, кто ждёт. Сможет ли она жить, как надо, как подобает обычному человеку? А должна ли? Они постояли и пошли, желая найти последние ответы, а Нейтан сжимал в руках прихваченный чёрный кейс.

***

Размытые неожиданной стихией, дробленые камни брусчатки податливо лежали под гигантскими неаккуратными обломками представителей старинной ойкумены — вновь повсюду апокалиптичный пейзаж уже пошатнувшегося, но пока не стертого с земли города, казался мрачным адом посреди зелёных нагромождений весёлых парков и суетливых городов. Они видели лишь обломки их старого мира, пусть он и был для них абсолютно разным — в итоге всё равно всё пришло именно сюда, в эту точку пересечения немыслимо параллельных прямых. Он подал ей руку, чтобы они смогли перелезть через искореженные каркасы арматур с нелепо наклеенными на них кусками мокрого остроугольного бетона. Они стояли на бывшем пересечении двух проспектов — того, что вел к пригороду и базе, и того, который шел ближе к набережной и к красному дому, что уже виднелся метрах в ста. Нейтан нетерпеливо пожал плечами, когда Макс уставилась на него устало сощуренными серыми глазами, неумело заламывая пальцы. — Ну? П-пошли, — парень нагнулся, чтобы докоснуться до нее рукой хоть еще раз, но Колфилд отошла на два маленьких степенных шажка. — Ч-что с тобой, блять? Мы сделали это. Он скрипнул челюстью, не веря своим собственным лживым словам — давно не говорившие правду тонкие уста вновь упрямо сжимались. — Нет. — твёрдо отпечатала она, огибая небольшой завал по левой дуге. Прескотт соскочил с импровизированного бруствера и отлетел в сторону, ловя девушку по эту сторону. Почти в центре пересекающихся дорог стоял уничтоженный православный храм — искореженный крест из чистого золота оплеванный лежал у его подножия, а медный толстый колокол держался неизвестно на чем, оглядывая суровым жалобным взглядом пустое выжженное пространство. Он преградил ей дорогу тщедушным телом, встречая своей грудью её, но промахнулся. Макс поднырнула под его руку, устремляясь вперед, а он зацепил за ускользающие пальцы — ее корпус развернуло вокруг и ноги едва ее удержали. Что ты творишь, одними губами прошептал он, но тут все было как на ладони. — Я должна. — неизвестной инородной сталью процедила девушка против своей воли. Щека Нейтана дернулась, он вновь подался вперед. Мощный кинетический толчок выбил почву из под его ног, парень нелепо завертелся вокруг оси своего земного притяжения, пока она ещё оборачивалась назад. Прячась за кирпичной стеной, на них угрожающе и уже даже хищно, почуяв свою новую добычу, ощерилось тонкое длинное дуло дорогой тактической винтовки. Ей только и осталось, что подать импульс ногам пройти вперед — в условной тишине зоны боевых действий послышался отчетливый латунный щелчок. Клин. Дернув за шкирку немаленькое тело, она завела уже изрядно обмякшего Прескотта за импровизированное нагромождение, вновь ставшее им двоим укрытием. Мельком ей подумалось, когда они уже были защищены от дистанционной длани карателя, что она вновь его спасает за бетонным укрытием... Сразу за этим всплыло ожидаемое — в последний раз. — Х-ха... — выдохнул он, когда упал на землю, ощущая на спине недобрые взгляды стальных балок. — Больно, б-бля... Ай, как же жжёт... — Нет-нет-нет... — затараторила Макс, обшаривая его тело и разрывая покрасневшие ткани. — Почему я опять тебя спасаю? Т-теперь ты не можешь умереть, слышишь?! — по-бабски запричитала она, не ожидая от себя такого — точнее наоборот того, что это шло от самого искреннего, даже животного. Раненный лишь досадливо поморщился. — Д-да ничего страшного, царапина... — он поднял футболку, показывая застрявшую в боку пулю, оставившую после себя неслабый кровавый след, отливающий даже алым. — Видишь... А? Крови нет почти. Это не как у того... — Заткнись, Прескотт! — со злобой, казалось, ко всему миру выдохнула она, прорываясь сквозь нетерпеливые жгучие слезы. — Ты не можешь... — Со мной все норм... Норм, говорю! Слышишь? — Нейт перенапрягся, пытаясь усилить голос, но почувствовал невыносимую слабость в районе сердца. Взгляд его поплыл, но мысли бежали быстрее. — Мы еще поговорим... Иди... Приведи тех ублюдков и пойдем домой... Он становился всё слабее, и ей подумалось, что надо бы быстрее направляться к знаковому кирпичному зданию — Макс не заметила урода, сидящего в церкви, а значит путь можно преодолеть быстрее, если пробежать его. Девушка рванула с места, вспоминая квотербеков с тех каналов, что иногда смотрел ее папа, пока она сидела за другим столом и рисовала, тренируясь для дневника. Перепрыгивая препятствия как заядлый легкоатлет, она вспоминала, как бежала к синей машине у банка. Вот и угрюмая громада маленьких потемневших от гари и времени блоков возвысилась над ней неаккуратно, и она вбежала в заботливо увешанный тряпьем проход, закрывавший помещение, абсолютно пустое и давно уже разрушенное. Ей даже не хотелось передыхать, но чувство мнимой безопасности и бешеная одышка, вместе с чувством тревоги за людей, присутствующих где-то здесь, заставили ее пересмотреть свои планы. Макс гулко выдыхала спертый кислый воздух, оглядываясь вокруг — мнимое пренебрежение пейзажа сменилось явной устойчивой угрозой. Откуда-то снизу, из-за едва заметного и светящегося проема, доносилось одиночное пение. Язык был чужим, врезался в ухо — балканские наречия. Колфилд схватилась за шершавую поверхность несущей стены, слабость в ногах отдалась выше, но её словно тянуло туда, к эпицентру нескончаемой боли горькой песни. Она звучала в одну секунду надрывно, а в следующую уже нейтрально-торжествующе, нелепо переливаясь узорами гортанных мотивов. Ей казалось в этом что-то нескончаемо дикое, что-то настолько естественное, что было ещё до появления разума, ещё до сотворения мира. Словно мотылек на свет, она спускалась в недра заброшки, переступая по обвалившимся ступенькам в эзотерическую преисподнюю. — Я ждал тебя, — раздался громом в маленькой камере подвала мужской голос. Он уже не лился противоречивыми удивительными мычаниями — от него лишь веяло тонкой издевкой и нескрываемой ироничной добротой. Она как заговоренная подошла ближе, осматривая причудливый алтарь. Там была её потерянная фотография синего махаона. Целая. — Хотя не только я. Всё время. Эти места. Она уселась на странную деревяшку, заменявшую незнакомцу лавку. Ей захотелось вглядеться в его лицо, но тени причудливо играли на нем, повторяя взбалмошные движения языков пламени костра, сложенного из пластиковых карточек. Пластик горит. Где же запах? Он повернулся к ней прямо, и в чертах этих острых промелькнул портрет Макс, и улыбка рассекала лицо анфас чуть не до ушей. Но это был лишь старина Бруно. — Что? — для проформы переспросила девушка, осознавая глупость этой фразы. Да любая ее фраза сейчас будет казаться неуместной. — Они ушли. Они верили, что ты придёшь, — мужчина усмехнулся, отводя взгляд. — А ты не могла не прийти. Он резко дернул шеей, издав резкий хруст. — Они верили, что придет мессия, обещанный двадцать первого сентября девяносто четвёртого, ровно за год до твоего появления. Тот был принесен в жертву мерзкими людьми, как сын Бога нашего. Это просто чтобы было понятнее. Он встал и повел плечами, подкидывая мокрый хворост в пожарище. — Ведь Бога нет. Воцарилась тишина, которую она не смела прерывать — она не боялась оставить Нейтана умирать вдали, ведь пластик не горел. Всё было мертво. — Иронично, а? Они верили, а я только пришел и сразу это узнал. Так что я знаю. Возможно даже с того момента, как я тебя впервые увидел. Она тебе тогда тоже пришла, да? Что-то вновь гулко стучало позади, как было это несколько часов назад. Суток? Недель? — Эта земля знает, кого берет, уж не тебе ли рассказывать... Знаешь, почему ты пришла именно сюда? Тогда? Сейчас? Почему не порвала фотографию? Не убила Кейт Марш? Макс хотела дернуться, но тело словно окаменело, парадоксально сжавшись до молекул, а мозг лихорадочно пытался найти способ сдвинуть хозяйку с места, но она сидела твердо, словно приклеенная. — Зачем Джефферсон делал то, что делал? Должен ли выжить Нейтан Прескотт? М? Знаешь, потому что ты — часть от плоти этой земли, внимаешь? Теперь ты понимаешь, как все закрутилось, да? Он прошел слегка вперёд, беря из рамки фото бабочки и непринуждённо бросая его в пламень. — Та способность... Ты ведь ей воспользовалась один раз. Чтоб себя уберечь. А хотела больше. Потому что никогда не бывает так, как хочешь ты. Или кто-то другой, хах... Реальность субъективна для нас, понимаешь? А для тебя... Лишь милостивый палач. Он вновь уселся рядом с ней и положил ладонь ей на макушку — глазами он напоминал отца, его теплую нежную руку заботливого патриарха, но от Рэйчел в нем была ехидная улыбка и кровь, сочащаяся с пальцев. — Ты теперь — полная. Тут нет твоей подружки, а значит в душе твоей — половина только. Знаки. Надо видеть их, а то земля заполнит тебя своей корыстной силой, заставит прекратить этот кровавый хаос. Он ей не нравится, видите ли. Он резко впился когтями ей в голову, но это было даже незаметно. — Тогда тоже все здесь истекало кровью — матери ели своих же детей, чтобы спастись от Блокады. И была принесена жертва отчаянными отцами, обезумевшими от тяжести Знания. И она тоже делала фотографии, знаешь ли. И ничего не осталось, представь? Ни одного доказательства. Мужчина оттолкнул её, сбросив со скамейки, и лишь тогда она могла двигать конечностями; но сил осталось лишь на то, чтобы устало прислониться к обжигающе холодной стенке. — С каждым днем ты становилась всё жестче и управляемее, заметила? Ты была потихоньку вытеснена из своей головы, и перед взором твоим — лишь иллюзия. Художники зовут это фата моргана. Ты же художник? Она больше не властвовала в своем сознании — эта земля и кости, что в ней лежали, забрали её воплощение себе без остатка. — Ты думаешь, ты сможешь обойти этот барьер, и знаешь... Да, легко. Почти. — он рыкнул. — Связь тебя с твоей подружкой крепче гвоздей твоего гроба, как бы все не старались. Помни об этом, юная Макс. Последняя из тысяч. Он приготовил пальцы для щелчка. — Наслаждайся своей жизнью, если сможешь. Я тебя проведу. Лично. Гром ударил, и тело еë размягчилось. Она поняла, что стоит посреди старого пространства перекрестка, а над ней засвистели тяжелые гудки снарядов. Оболочка девушки двинулась вперед, слепо уворачиваясь от падающих бомб и вездесущего тротила. Голова Макс словно у курицы не двигалась, лишь шея удерживала взгляд точно на нагроможении, за которым притаился хладеющий труп. Сзади раздался отрезвляющий гром упавшей взрывчатки, и боль тысячи иголок воткнулась в нее сзади, чтобы она вполне ощутила это чувство. Освобождения от жизни. Впрочем, жизнь — штука приставучая. Ведь есть ещё один роковой шанс.