paralyzed

      Джисок с трудом разлепляет глаза и щупает ладонью ковёр, на который вчера вечером приземлилось его тело. Всё произошедшее вчера кажется сном, но отсутствие Чонсу говорит об обратном. Ноги затекли, и встать сначала не получается. Стрелки на циферблате с двумя большими буквами J — их с Чонсу инициалами — показывают без пяти восемь утра.       Боковое зрение улавливает небольшой клочок бумаги на столе. Это заставляет его не только резко присесть, но и начать голове работать. Он смотрит на маленький обрывок в своей ладони, а в груди так резко становится неприятно. Ощущения, словно его сейчас вывернет наизнанку.       То, что творится с ним сейчас, больше напоминает один из тех фильмов, где жизнь главного героя летит под откос. Джисок жмурит глаза, громко сглатывает и начинает читать на обрывке бумаги слегка смазанные буквы. Почерк Хёнджуна он узнаёт сразу.

доброе… утро? не знаю, когда ты проснёшься.

ты, должно быть, не помнишь, как попал домой. это и понятно, ты был словно в собственном мирке и не замечал никого.

я просто хотел сказать, что если тебе будет плохо или больно — не молчи. звони мне или сынмину — мы всегда примем твой звонок и сможем приехать.

пожалуйста, не делай себе больно. я безумно переживаю за тебя. не забывай кушать. и помни: всё будет хорошо.

хёнджун.

      Записка ещё сильнее давит на больное, и Джисок в отчаянии швыряет её на пол, а потом приземляется рядом с ней.       — Как… как всё будет хорошо, если он до сих пор не пришёл в себя?! — Пальцы хватают волосы и тянут их вниз. — Конечно, блять, тебе легко говорить, у тебя-то всё в жизни зашибись! «Всё будет хорошо-о». — Он передразнивает манеру речи Хёнджуна и бьёт кулаком о матрас рядом стоящей кровати. — Не будет всё хорошо!       Чёрта с два!       Последняя реплика приходится ножом в сердце, и Джисок, сгибая спину, срывается на слёзы. Гортанный крик оседает в ушах и вселяется в стены. Грудь пронзает пульсирующая боль.       Он не будет звонить Хёнджуну. Он не хочет, чтобы кто-либо видел его в таком состоянии.       Джисок даже готов пожертвовать всем, лишь бы забыть случившееся. Но сейчас он явно не готов ни с кем общаться. Единственное, чего хочет сейчас Джисок, — дождаться, пока он сможет увидеть Чонсу в сознании и хоть как-то поговорить с ним.       Правда, неизвестно, сколько ему придётся ждать.       Может, он вообще не доживёт до этого момента.       Ноги резко поднимают тело и несут его в ванную. В забрызганном каплями воды зеркале Джисок видит своё отражение. Нет, не своё. Из бесчувственного куска стекла на него смотрит нечто со спадающими на красные от слёз глаза волосами, с бледной кожей и порванной губой, на которой только начинает образовываться корочка. Но противно ему не от себя, а от своего существования.       — Так… Чонсу. — Джисок делает перерыв, пока в голове секундой проносятся события вчерашнего утра. — Чонсу говорил, что слёзы — не лучшее решение проблемы.       Он пытается улыбнуться, растягивая рот пальцами, но улыбка даже не собирается появляться. Он похож на дешёвую версию клоуна. Джисок тянет уголки рта всё сильнее и сильнее, но вместо улыбки на лице появляются только слёзы. Корочка на порванной губе разрывается, и ярко-алая кровь стекает по подбородку, невзначай попадая в рот. Вкус железа, по своему обыкновению, очень приятен, но когда он смешивается с солёностью слёз, выходит мерзкая жижа.       Он срывается. Снова. Падает на кафельную плитку, закрывает лицо руками, размазывая кровь по щекам. Крик, что так и рвётся из груди, больше напоминает вой затравленного животного. Джисок бьётся головой о плитку до звона в ушах. В агонии открывает ящик под раковиной, где он всегда прячет снотворное, ведь Чонсу не разрешает ему его принимать. Чуть ли не срывает крышку с баночки и сыплет всё оставшееся прямо себе в рот. Находит в себе силы подняться, включает воду в ванной и глотает её. Таблетки нехотя проходят в горло, мешая дышать. Джисок падает на спину и протирает глаза.       Это не голливудский фильм, это грёбанная реальность.       В порыве горя он не слышит ни звонка в дверь, ни стука, ни открытие её ключом. Не слышит, как кто-то бегает по квартире, крича его имя.       — Твою мать, Джисок!       Дверь в ванную распахивается. Рядом с Джисоком приземляется кто-то, кого невозможно рассмотреть из-за мути в глазах.       — Отпусти… меня… — Джисок еле шевелит губами. Кто-то обхватывает руками его лицо и слегка встряхивает. Муть на секунду исчезает, но этой секунды достаточно, чтобы поймать обеспокоенное лицо Хёнджуна. — Я не хочу… ничего…       Джисок в чертовщине. Разве кто-то способен его спасти, кроме Чонсу…       — Блять… Сынмин, помоги, пожалуйста!       Тело Джисока резко поднимают несколько рук и усаживают возле чего-то холодного и довольно большого. Два чьих-то пальца оказываются в его рту и пролазят всё дальше и дальше, пока не вызывают приступ рвоты. Почти все таблетки выплёскиваются вместе с обильным количеством воды в виде бежевато-коричневой жижи. На кровоточащей губе резко оказывается влажный ватный диск. Сознание внезапно чернеет, будто погружается в вакуум, а уши улавливают размытый разговор.       С этой минуты жизнь Джисока не будет уже прежней…

★

      — Эй, Джисок, слышишь меня?       Джисок медленно открывает глаза. Он на диване в гостиной, смежной с кухней. Рядом Хёнджун, чья рука аккуратно лежит на его щеке, а с кухонной стороны слышится копошение и чувствуется приятный запах, будто бы кто-то готовит.       — Слышу…              — Слава небесам… Ты хоть помнишь, что произошло?       — Смотря когда произошло.       — Сегодня.       — Ах, это…       — Ты мог умереть, Джисок!       На губах Джисока появляется бесцветная ухмылка. А Хёнджун не то что ухмыляться не хочет — он не хочет сейчас абсолютно ничего, кроме как напомнить своему непутёвому другу о важности его жизни в довольно грубой форме. С рукоприкладством.       — Это не смешно. Вот вообще не смешно!       — Я и не смеялся…       Джисок сворачивается клубочком и утыкается лицом в диван, вызывая непонимание у Хёнджуна.       — Ты чего?       — Разбуди меня, когда он очнётся. — Голос Джисока звучит гулко и безжизненно.       — Так, давай без этого! — Хёнджун цепляется худыми пальцами за чужое плечо. — Ещё депрессии не хватало!       — А чему радоваться? Радуются только те, у кого есть смысл жизни. Мой смысл жизни сейчас в тяжёлом состоянии. На границе жизни и смерти.       — Чем больше ты об этом думаешь, тем интенсивнее оно тебя сжирает. Просто подумай о другом?       — Я не могу. Всё, о чём я только могу думать, каким-то образом связано с ним.       — Интересно, это любовь такая или помешательство?       — Я и сам не знаю.       — Так! Слушай сюда! — Рядом раздаётся голос Сынмина. В его нотках явно чувствуется злость и сожаление, и Джисоку приходится повернуть голову. — Ты вообще охренел? Решил сдохнуть и оставить Чонсу одного?       Джисок закатывает глаза и снова отворачивается, но рука Сынмина резко разворачивает его обратно.       — Слышь сюда! Господи! Возьми себя в руки! Если Чонсу очнётся, кто будет с ним…       — Сынмин прав. Вместо того чтобы избавиться от своей жизни… Джисок! Чёрт! Позаботься о Чонсу! Ты… ты… идиот ты, вот кто!       Хёнджун падает на грудь Джисока. Утробные всхлипы режут по живому. По сердцу.

★

      Родные, тёплые руки тянутся к лицу, на котором в последнее время не проступает и следа радости. Вздох Джисока обрывается, а глаза улавливают в массе звёзд и блёсток нежное лицо Чонсу. Оно улыбается и сияет гораздо ярче всех тех яркостей, что его окружают.       — Джисок-и, милый…       Щёки ощущают влагу от прокравшегося в сознание голоса. А руки просто не в силах её стереть — они крепко держат ладони Чонсу. Отпустить его дважды он себе не позволит.       — Мне так плохо без тебя. — Джисок гулко всхлипывает, стараясь подавить нарастающую истерику. Взгляд Чонсу такой понимающий, в нём проскакивают нотки грусти и сожаления.       Без этого взгляда сердце не бьётся так, как должно. Без голоса душа покидает тело. Без поцелуев и объятий кровь перестаёт циркулировать.       Жить без Чонсу невозможно.       — Прости меня.       Джисок открыто недоумевает:       — За что?       — За то, что не могу быть рядом.       И Чонсу исчезает. Растворяется в звёздах и блёстках вокруг себя. Снова покидает его. А сам Джисок падает в тёмную бездну, протягивая руки к пучку света наверху, надеясь на спасение.       Джисок резко открывает глаза. Осевший в памяти сон будоражит не до конца пробудившийся мозг настолько, что он не сразу осознаёт, где находится и кто рядом.       Он всё на том же диване, в той же гостиной, смежной с кухней. Возле его ног в полусидячем положении спит Хёнджун, укрытый пледом. Джисок аккуратно, чтобы не помешать его безмятежному сну, встаёт и на цыпочках направляется к коридору.       Раньше при кошмарах помогала атмосфера ночи. Джисок выходил на крыльцо и просто сидел там час, два — пока разум не вытеснит напугавший его сюжет. Когда появился Чонсу, всё поменялось. Теперь для спокойного сна хватало лишь его объятий и нежного дождя из поцелуев, что покрывали всё лицо, не оставляя без внимания ни одного миллиметра кожи.       Но теперь, когда объятий нет, придётся прибегнуть к старым проверенным методам. Тем более идти далеко не нужно — в квартире есть балкон.       Летней ночью почему-то холодно. Ветер обволакивает тело, заставляя пальцы быстро замёрзнуть. Глаза устремляются в тёмно-синюю пропасть неба с тысячей мерцающих звёзд и беспричинно затягиваются блестящей плёнкой слёз. В голове включается фильм про то, как они с Чонсу специально выезжали на природу ради такого зрелища. Тогда ещё был звездопад. И они загадали вечно быть вместе.       На море они могли бы повторить это всё.       Если бы не Джисок.       Первая капелька отчаяния сползает по щеке, но быстро уничтожается рукавом. Плакать нельзя, это удел морально слабых. Однако Джисок, кажется, является именно таким, ведь за стёртой слезой на лицо рушится сразу целый ручей, который уже не получается стереть. Голова опускается на руки, лежащие на перилах.       На подрагивающие плечи внезапно падает что-то мягкое и лёгкое. Бомбер, с которым тоже много чего ассоциируется. Например, первый поход в магазин с Чонсу, первый поцелуй с ним и горечь соджу.       Джисок поворачивает голову к подошедшему Сынмину и быстро стирает слёзы. Чтобы не показать слабость.       — Не спится? — Сынмин первый начинает разговор, которого могло бы и не быть. Или не должно было быть.       — Нет. Разве ты не должен был уехать? — Голос предательски дрожит. Плач не проходит бесследно.       — Должен был. Но Хёнджун наотрез отказался ехать, а его одного я не оставлю.       Джисоку снова становится грустно. Почему Хёнджуну так повезло с судьбой? Почему именно с его любовью случилось это?       — Прости, что накричал на тебя сегодня. — Сынмин горько усмехается. Кажется, ему немного стыдно.       — Не извиняйся. Я сам виноват.       Молчание только-только собирается повиснуть, однако Сынмин не может дать ему это сделать:       — Я понимаю твои чувства.       Джисок давится воздухом от неожиданности.       — Что?       — Говорю, я понимаю твои чувства. Твою боль, отчаяние, всё, что ты сейчас пропускаешь через себя. Я ведь тоже переживаю за него. Мне правда очень жаль, что это произошло именно с тобой.       Сынмин делает паузу, думая, стоит ли говорить следующие слова, что сидят на языке. Секунду роется пальцами в мягких волосах, запутывая их и таким образом успокаивая себя.       — Думаю, если бы что-то подобное случилось с Хёнджуном… — следует вдох, сливающийся с шелестом листьев дерева слева. — Я бы не выдержал. Я бы не смог спокойно спать, есть, вообще делать хоть что-то. Клянусь, даже если бы я спал, я бы делал это возле его палаты или внутри неё. Мы с тобой похожи тем, что за тех, кого мы любим, мы готовы совершить все семь смертных грехов. И боимся за их жизнь гораздо больше, чем за свою собственную. Когда вы попали в аварию, у тебя тоже были нехилые увечья, ты обратил на них внимание?       Сынмин кивает на бровь и губу Джисока, и тот машинально дотрагивается до корочек на них большим и указательным пальцами. Зудящая боль в повреждённых частях лица ощущается впервые, правда.       — Нет. Ты будто бы и не заметил их, они были ничем на фоне того, что случилось с Чонсу, так ведь? — Медленный кивок даёт Джисоку время обдумать всё сказанное Сынмином. — Говорю же. Я думаю, ты можешь рассказать мне всё, что тебя беспокоит сейчас. Я всё выслушаю. Не буду сидеть с обеспокоенным лицом и нагонять ещё больше скорби, как это любит делать Хёнджун.       Джисок болезненно закрывает глаза, пытаясь отвлечься и как-то сменить тему, что медленно разрывает измученное сердце. Но в созданной темноте всплывает лицо Чонсу, и здравый смысл решает всё-таки выплеснуть то, что засело в нём.       — Мне страшно. Меня каждый раз чуть ли не наизнанку выворачивает, когда я думаю о том, что он может просто… — понижает голос до полушёпота и на пару секунд зажимает уши, чтобы услышал только Сынмин; он не хочет слышать озвучку этого страха своим голосом, — не очнуться. Ещё я отвык от того, что меня не обнимают, не целуют, не говорят мне слова любви, и сейчас я безумно хочу всё это вернуть. Я хочу вернуть Чонсу. Я хочу отправиться в прошлое, чтобы заткнуть себя и не мешать ему… или просто согласиться поехать на автобусе. Чтобы этого не случилось. — Его глаза стекленеют. Он вот-вот заплачет, и Сынмин это чувствует. — Какой я придурок… этого всего могло бы и не быть, если бы не мой ёбанный эгоизм!       Джисок бьёт себя в грудь и срывается на слёзы. Он немного удивляется тому, что Сынмин не стискивает его в объятиях, как это обычно делает Хёнджун, а просто обнимает за плечи и молчит, словно пытаясь прогнать хотя бы часть печали и тревоги, что терзают Джисока.       Сынмин в этом плане абсолютно не похож на Хёнджуна. Чаще всего он просто слушает проблемы других и только иногда даёт какие-то советы, в то время как Хёнджун полностью перевоплощается в психолога, успокаивая и перенимая все эмоции других себе. Может, его методы успокоения лучше, но они могут надоедать и наоборот — вгонять в ещё большую тоску.       И сейчас у Сынмина получилось хоть немного развеять тяжёлые тучи, что покрыли душу Джисока.       Уже в помещении Сынмин доводит Джисока до дивана, укрывает его пледом и терпеливо ждёт, пока он уснёт. Кажется, этот разговор их сблизил.       Когда гостиная наполняется тихим сопением, Сынмин кладёт ладонь на голову Хёнджуна и легонько треплет волосы улыбаясь.       — Сынмин… — Немного надломленный после сна голос Хёнджуна растекается в тишине, заставляя улыбку Сынмина стать ещё нежнее. — Почему не спишь?       — Не могу уснуть.              — Хочешь, я посплю с тобой?       — Очень хочу.       Сынмин аккуратно берёт Хёнджуна на руки, в тысячный раз удивляясь его лёгкости, и несёт в комнату с двуспальной кроватью. Нежно утягивает его в объятия, целуя макушку и выводя на лбу приятные кружочки.       — Сынмин, можно кое-что спросить?       Глаза резко раскрываются и устремляются на полуприкрытые глаза Хёнджуна.       — Конечно, почему нет?       — Ты же меня никогда не бросишь?       В мысли прокрадывается какая-то чернота. Неприятные картинки заливают сознание, а слова оседают тяжёлой пылью в воздухе.       — С чего такие мысли, крольчонок? — У Сынмина сердце не на месте. Он не может даже представить свою жизнь без него.       — Я просто очень боюсь за тебя. Это же может случиться с каждым…       Сынмин обнимает Хёнджуна всё крепче, будто стараясь показать, что в любую секунду может сделать так.       — Со мной не случится. И я сам никогда тебя не брошу. Обещаю.

★

      Хёнджун прав: Джисок должен быть рядом с Чонсу. И Сынмин прав. Но от слов друзей силы не появляются.       Под глазами Джисока синяки. Вкус еды только в памяти. Единственное, что желудок пропускает к себе, — сладкий кофе. Он придаёт сил. Ненадолго, но это уже что-то.       Сегодня должен состояться его первый визит к Чонсу. Джисок не может объяснить другим, что творится внутри него. Он никогда не сталкивался с подобным и даже не думал, что столкнётся вообще. Это сильно ударило по его психическому состоянию, образовав на нём трещины. Оно сломало его, заставило склеивать себя по кусочкам.       Джисок чувствует себя моральным уродом. Как он мог подумать о том, чтобы оставить Чонсу одного? Какой чёрт подбросил в его воспалённый мозг эту идею?       Руки дрожат. Во рту скапливается какое-то невероятное количество вязкой слюны, которая при сглатывании режет горло. Глаза сильно жжёт, а учащённое сердцебиение слышно, даже если не прикладывать ухо к груди. Идти страшно. Но так хочется, ведь Джисок готов кричать от того, что он уже неделю не видит Чонсу, хотя и привык к обратному.       Он привык каждое утро просыпаться и видеть его лицо. В течение дня постоянно оглядываться, проверяя, на месте ли он. Ходить с ним за руку. Обнимать его. Целоваться в укромных местах до помутнения рассудка и подкашивающихся ног. Вместе ехать домой на автобусе вечером. Смотреть фильм, под конец которого Чонсу обязательно относит его спящего в комнату.       И в один момент всё это пропало. Джисок не может привыкнуть даже к части этих изменений. Он всё ещё просыпается утром с надеждой, что увидит его. Весь день оглядывается, ищет его глазами. Засыпает под фильм, а утром просыпается в том же месте, потому что некому было отнести его в комнату.       — Готов? — тихо спрашивает Хёнджун, продолжая крепко сжимать похолодевшую ладонь Джисока. Дрожащий кивок ещё больше разжигает беспокойство в груди. — Точно? Может, стоит отложить это на…       — Нет. Я готов, правда.       Он не готов. Он понимает это, когда Хёнджун отпускает его ладонь, и дверь в палату открывается. Глазам предстаёт Чонсу на кровати, от его тела тянется множество трубочек и проводков. На лице кислородная маска, а на коже — несколько царапин. Рядом с кроватью стоит экран с кардиограммой, который издаёт характерный писк при каждом ударе сердца. И между этими писками слишком большой промежуток времени. Это пугает.       — Ты можешь поговорить с ним, — почти шёпотом произносит Сынмин. Ему тоже больно на это смотреть. От полного отчаяния спасает только рука Хёнджуна. — Мы подождём снаружи. У тебя есть всего пять минут.       Слова стали комом в горле. Джисок медленно кивает и осторожно, будто бы чего-то боясь, подходит к кровати. Наверное, если бы его сердцебиение вывели на такой же экран, как у Чонсу, линия бы пробила его и подлетела куда-то к лампочкам на потолке. Ноги опускают тело на пол, а дрожащие пальцы тянутся к бледной ладони Чонсу и осторожно обхватывают её.       — Чонсу… наконец-то я увидел тебя. — От этих слов начинает подрагивать подбородок. Нет, сейчас плакать нельзя. — Я так скучал.       Глаза скользят по интерьеру палаты. Всё такое белое и угнетающее, как в психиатрической больнице какой-то. Здесь невозможно находиться долгое время, но ради Чонсу Джисок бы сидел здесь хоть сутки напролёт.       — Нет, прости, не с того начал… — Джисок пытается привести голову в порядок, прервав вырвавшийся всхлип. — Привет, Чонсу! Прости, что меня не было так долго. Понимаешь, это…       Руки Джисока начинают сильно дрожать, когда мозг по инициативе даёт сигнал протянуть их к лицу Чонсу. Он резко убирает их и делает глубокий вдох.       Раз. Два. Три… Одиннадцать.       — Прости, я без фруктов, тебе ещё нельзя.       Кажется, он вот-вот коснётся лбом колен. Перед глазами снова мелькают образы того злосчастного события.       Он должен держать себя в руках. Должен снова взглянуть на Чонсу, иначе он себе этого никогда не простит. Совесть и так жонглирует сама собой, терзая его сознание.       — Но я принёс это.       Смелости совершенно нет, но через силу он всё же смотрит на Чонсу. В руках Джисока — небольшой блокнотик с вечно зажатой под кольцами ручкой.       — Ты как-то говорил, что когда тебе было плохо или трудно, ты всегда писал стихи, и это помогало тебе успокоиться. Так вот, я тоже попробовал написать. Но вышел не стих, а кусочек припева песни.       Джисок кладёт ладони себе на колени и закрывает глаза, настраивая голос на нужные ноты, чтобы попасть хотя бы в некоторые из них.

Приди ко мне, поговори со мной, проникни в самую душу.

Разбуди меня от этого кошмара.

Что, если я взлечу слишком высоко? Сгорю и разобьюсь?

      Джисок не слышит своего голоса. Вместо него из груди рвётся мелодичный вокал Чонсу. Эта песня будет только для него и про него.       — Я думаю, я назову её «Dear H.». — Страх смотреть на Чонсу куда-то делся, и теперь глаза не сходят с его лица. — Как «Дорогому». Она посвящена тебе. Здорово, правда?       Дверь в палату слегка приоткрывается. Медсестра жестами показывает, что время почти закончилось. В глазах Джисока селится какая-то неясная боль — не та, что терзала его всю прошедшую неделю.       — Ладно, я тогда пойду… я обязательно зайду к тебе ещё!       Джисок трёт нос рукавом и дарит Чонсу эфемерный поцелуй в лоб. Отстраняется на пару сантиметров, бегает глазами по любимому лицу.       — Я люблю тебя.       Копившаяся в глазах влага мгновенно орошает щёки, как только он выходит в коридор. Сердце будто бы тисками сжимает, и даже объятия Хёнджуна не могут помочь. Душа рвётся обратно. Когда Чонсу был рядом, даже дышать было легче. А сейчас лёгкие высохли, забыли, как вдыхать и выдыхать воздух. Нет, их вообще как будто нет.              Вот бы это всё закончилось.       Вот бы Чонсу вернулся домой.

★

      Пальцы совершенно не слушаются, но всё же выдают нечто, напоминающее мелодию. Всё написано в блокноте, песня почти готова, но чёртовы эмоции снова заставляют начинать заново — уже в четвёртый раз.       — Джисок, — кажется, беспокойство Хёнджуна растёт с каждым «нет, ещё раз» и сейчас оно почти на пределе, — не мучай себя, прошу. Если ты не можешь, не стоит. Правда, давай потом? Всё равно ты не сможешь сейчас сыграть это для Чонсу.       Фраза «ведь он тебя не услышит» просто не поддаётся произношению, поэтому она так и остаётся похороненной в речевом аппарате.       — Нет. Я хочу сейчас. Тем более всё уже написано.       Припев дался ему легко, а вот куплеты вообще не получались, поэтому он обратился за помощью к Хёнджуну. Тот был рад, что друг всё-таки отвлёкся от проблемы и решил занять свою истерзанную душу чем-то другим. Песня получилась прекрасной, и даже возникло желание записать её и выложить как сингл — а может, и в составе альбома.       — Хорошо. Попробуй снова.       На самом деле Хёнджуну самому хочется, чтобы Джисок сыграл её сам. Его манера игры довольно специфическая — в ней чувствуется некая расхлябанность и лёгкость. Кое-где может мелькнуть импровизация, ведь он никогда не учит песни до конца.       Вступивший слабый голос внезапно прерывает спокойная мелодия телефонного звонка. Имя врача Чонсу на дисплее режет глаза и сердце, заставляет руки мелко задрожать и отбросить гитару. Вдруг что-то случилось? Сердечный ритм отзывается в ушных перепонках.       — Добрый в-вечер, господин Юн. — Джисок не узнаёт свой голос. Какой-то он глухой и тихий.       — Добрый, господин Квак. Я по поводу господина Ким Чонсу. — Ровный голос течёт в уши и заливает все здравые мысли какой-то тревогой.       Джисок сглатывает, боясь услышать наихудшее.       — Д-да. Я вас слушаю.       — Он очнулся.       Джисок на секунду умирает. Кровь становится раскалённым железом. И почему он не может быть в такой момент рядом с Чонсу? Держать его за руку, когда он пришёл в сознание…       — Правда? Я… я могу приехать?       — К сожалению, нет. Нам необходимо обследовать его и узнать, нет ли никаких серьёзных травм после аварии. Я сообщу вам, когда вы сможете приехать.       — Хорошо…       Телефон летит куда-то, куда его нечаянно отправила рука. На губах Джисока расцветает такая долгожданная улыбка, от вида которой с сердца Хёнджуна падает не просто камень, а гора размером с Марс.       — Хёнджун, ты слышал это? Он очнулся, ты слышал?       Вместе с улыбкой появляются и слёзы радости. Руки резко сжимают тело Хёнджуна, а лицо утыкается в плечо.       — Я дождался этого… наконец-то!