Расплата от Империи Зла

       Месяц пролетел быстро, почти никто в мире не замечал отсутствия воплощения России на всех важных собраниях, за исключением его союзников и стран, находящихся под его защитой, ну и кроме… Америке никогда не нравилось подобное поведение русского… Оно настораживало и невольно заставляло нервничать. Он не любил мотать себе нервы и изводиться размышлениями о том, что же задумала эта чёртова Империя Зла…        Стоит отметить, Брагинский никогда не пропускал собрания. Несмотря на плохое самочувствие, обилие работы и вечное отсутствие времени, он всегда приходил. Пусть с большими опозданиями, пусть позорно в очередной раз проигрывал в неравной битве со сном, но приходил. Альфреду нравилось смотреть на спящее лицо павшей империи: эти длинные ресницы и белая кожа, точёные черты лица и чуть кучерявые светлые волосы, что так и манили запустить в них пальцы… Да, возможно, ему и нравился его враг, вот только… Эта любовь оказалась хуже отравы. Она безжалостно погубила разум невинного юноши, который, увидев Россию в первый раз, больше не в силах был выкинуть его из головы… Как бы ни пытался, какие методы ни шли бы в ход, Иван словно всегда с ним, а во снах он… Заботится о нём и, наверное, даже любит…        До побелевших костяшек и громкого хруста, Америка с силой сжимает кулаки. Его бесило, что он не может предугадать действия этой северной страны, ведь не может и толком понять. Почему тот постоянно всех жалеет и даже не показывает своё превосходство, терпя насмешки и всякие обидные шутки, которые явно не для того, чтобы поднять всем настроение? «Fuck… You определённо что-то затеял, ведь не мог пропасть просто так… Взял отпуск? Не, Russia бы сообщил об этом, да даже если бы и заболел… Это всё очень странно»        Сосредоточиться ни черта не получалось: все мысли как на зло сводились к России, решившей по какой-то причине отойти от мировой арены, никому об этом не сказав. Это было излишне странно и совсем не в стиле Ивана, если говорить предельно честно. Джонс знал это наверняка: Россия вряд ли бросит тех, кому дал свою защиту, этот альтруист ни за что бы такое не допустил… К тому же… Как потом Брагинский будет пытаться доказывать всем, что совершенно безобидный, если сейчас его нет?        Невольно американец задумался о том, как Иван всё ещё держится на плаву. Он же сделал всё, чтобы от того отвернулись чуть ли не все, и он наконец остался один… Ведь именно в этот момент Ивана проще всего сломить. Когда чувство одиночество окончательно высосет все силы, оставив несопротивляющуюся оболочку… Да, Альфред до сих пор этого желает и старается всячески добиться, однако… Сегодняшняя ситуация ему совсем не нравилась. Невольно даже вспомнился случай, произошедший ещё в девяностых; обычно он подобное редко вспоминал, но то воспоминание было исключением.        Огромный дом, когда-то веющий уютом и безмятежностью, сейчас был удручённо пуст. Не пахло свежей выпечкой и только что приготовленным супом. Сад не цвёл, постепенно увядая, как, собственно, и его владелец. Неуверенно, не сразу, но Джонс всё же решился зайти. Дверь на удивление не была заперта и громко скрипнула, словно уведомляя о прибывшем госте, но встретили его только пыль и бардак. Некоторые вещи были сломаны и валялись на полу, другие постигла менее жестокая участь, но… Сама атмосфера была слишком удушающей. Непонятно откуда взявшийся в начале сентября холод заставил его невольно схватиться руками за плечи, чтобы не потерять остатки тепла. Нет… Сейчас его это не волновало. Сейчас Джонс хотел найти единственного, кто остался в доме, и, наконец, сделать своим…        Чем выше он поднимался, тем становилось холоднее. На втором этаже всё: ступеньки, стены, поручни - было покрыто тонким слоем инея. Дальше перед голубыми глазами предстал большой коридор с комнатами: многие двери были открыты, некоторые почти сорвались с петель. Было жутко, как в фильме ужасов, и Америка подумал, что, может, ему всё-таки лучше пойти домой, однако… Половица, на которую он наступил, предательски громко скрипнула. «Fuck!»        Со стороны дальней комнаты послышались тяжёлые шаги, а по полу тащили что-то явно тяжёлое. Единственная закрытая дверь тихо начала приоткрываться, показывая Джонсу единственного жителя дома, который выглядел довольно ужасно.        Кожа была слишком бледной, местами даже серой. Под глазами были большие синяки от недосыпа, а лицо было осунувшимся и жутко уставшим. Губы явно были искусаны несколько раз до крови. На нём была привычная шинель, но… Было заметно, как сильно тот убавил в весе, ведь раньше та всегда была ему впритык, теперь же свободно болталась. Тёмные и пустые глаза того, кто утратил всё, во что не только верил, но и чем жил, посмотрели на гостя почти без эмоций. По полу он тащил какую-то винтовку старого образца, которую Альфред частенько замечал у России в период второй мировой.        — Зачем пришел? — спросил слишком спокойно Иван, будто бы ему уже всё равно, что с ним может сделать его злейший враг.        Сальные волосы немного отрасли и выглядели просто ужасно. Было видно, что это маленькое бедствие на голове как-то пытались исправить, но… Получилось плохо. Неровно постриженные локоны создавали некое гнездо, которое, судя по всему, давно не расчёсывали.        — Проведать?.. — сам не веря в сказанное, странно произнёс Альфред, но выражение лица Брагинского совершенно не изменилось: он с пронизывающим холодом продолжал смотреть на слегка подрагивающее от мороза тело. И, насторожившись, мёртвой хваткой держал оружие, готовясь в любой момент защищаться.        Тогда Америке он напоминал больше брошенного и разъярённого раненного зверя: его лишили не только большой семьи, которую он должен был защищать любой ценой, но и клыков с когтями. Он был слишком хрупок и уязвим. Джонс чувствовал это, но при этом не чувствовал никакого страха перед собой, что было не то чтобы удивительным, но… Как же это раздражало. Впрочем, он был в непонятном возбуждении, смотря на своего поверженного врага.        — Ты меня совсем за идиота держишь?        — Wh-hy? — невольно голос дрогнул, выдавая некий испуг Америки, правда, последний никогда в этом не признается. Уж слишком горделив этот избалованный ребёнок.        — Ты ни к кому никогда не приходишь просто так… Более того, после тебя остаётся только разруха, горе и смерть… — задумчиво ответил Иван, а после стукнул винтовой об пол, словно отгонял назойливые мысли или же… Он заметил, как Альфред хотел было ему ответить, но не дал… — Знаешь, Америка… Ты ни капли никого не ценишь: ни друзей, ни союзников. А врагов ценить себе дороже. Так ведь яблоко от яблони, не удивительно, что ты в своего старшего пошёл: он так же всеми пользуется исключительно для своей выгоды… Вы все эгоисты… И это я уже не только про вас, — Россия позволил себе разочарованно улыбнуться, сквозь голос сочилась большая усталость, а Джонс ничем не мог ему возразить… Будто знал, что бессмысленно и тому нужно закончить свой монолог. — Я ненавижу вас всех. Я ненавижу тебя и твоего создателя, презираю Францию, который ничем не лучше Артура и любит постоянно играть с чужими чувствами и топтать их, словно дорожную пыль. Я не люблю Японию, который всё никак не может смириться с итогами второй мировой… Ненавижу Германию, с вашей помощью лишившую меня моего народа… Его значительной части… — на последних словах собеседник вздрогнул, видя как из уголков глаз скатываются вовсе не слёзы, а какая-то чернь, напоминавшая чернила. Америка всё ещё не может поверить, что оказался первым, кто увидел слёзы Империи Зла… Тогда его идеалистический мир дал маленькую трещину в своей идеальности, отделяя сторону света и тьмы.        — Иван…        — Нет. Не называй меня так, — холодно отрезал Брагинский, смотря гневно на гостя, который нервно сглотнул. — Мы не в таких отношениях. «Но ты сам меня редко, но называл по имени»        — Я повторюсь: я ненавижу и презираю вас, но… Я надеялся… Я посмел на что-то рассчитывать, какой идиот!.. Но тем не менее надеялся, что когда-нибудь вы сможете стать лучше, и в мире тогда наверняка закончатся войны… Как же это глупо, да? — пустой взгляд, казалось, смотрел в самую душу, вызывая столько смешанных чувств, сколько Альфред не испытывал доселе в своей не такой длинной жизни.        — Russia…        — Неужели вы и вправду хотите увидеть меня Империей Зла? Ты хочешь, чтобы я стал таким, каким ты меня выставляешь?.. Ты… Какая же ты всё-таки бессердечная сволочь, отнявшая у меня всё… Так что же ты не выглядишь счастливым?        — А? Нет, я счастлив, ой… То есть я хотел сказать немного по-другому!        — Неважно. Это даже забавно, что ты не рад моему поражению… Может, расстроен, что всё закончилось так быстро? Уж извини, я и сам не хотел столь скорого для себя финала… Не такой конец я хотел, чтобы застал мой дорогой народ… Он этого совсем не заслужил…        — Я… Мне жаль… — всё же осознал половину непонятных для себя чувств Америка. Он и сам не мог бы ответить почему не слишком-то и рад победе… Вот же его враг, который и сам признаёт сей печальный для себя факт… Так почему же сам победитель не чувствует сладкого вкуса победы?.. Почему он чувствует, что на самом деле проиграл?        — Хотя… Знаешь что? Мне, наверное, стоит тебя поблагодарить… Я сам не знаю к чему бы пришёл потом, ведь последующие вожди лишь разрушали то, что я с товарищем Джугашвили так усердно строил… Даже обидно… Самую малость.        Слова сильно не совпадали с действиями. Иван тогда смотрел на американца, как на своего самого злейшего врага, а ведь он так не смотрел даже на German братьев. Аура была слишком тяжёлой и почему-то наполненной… Скорбью? Но по чему или кому она?        — Я клянусь тебе… — холодный голос мгновенно вывел Альфреда из мыслей. На минуту или около того ему показалось, что перед ним далеко не павшее государство, а страна, готовая покорять новые вершины и творить историю… Это был взгляд Советского Союза и… Российской Империи. — Не сразу, может, ты и забудешь мои слова, как что-то глупое, но. Ты поплатишься за всё, что натворил… И на этом ничего на закончится, а только будет начинаться.        Он ничего не смог внятного ответить, лишь громко, словно сумасшедший, рассмеялся и сказал, что герои хорошие и им не воздаётся ничего, ведь все их дела направлены лишь на всеобщее благо. Россия же ему ничего не ответил, снисходительно улыбнувшись, он прикрыл глаза и скрылся во мраке коридора. Вскоре дверь скрипнула.              Альфред совершенно не помнит как путь до дома, так и неделю после этого инцидента. Но он до сих пор помнит этот пробирающий до костей холод и ту клятву, от которой по спине не раз пробегают мурашки… Но лучше всего он запомнил взгляд одинокой страны, лишенной всего. Россия в его глазах был бомбой замедленного действия, вот только… Почему-то он успел про это забыть и чуть ли не на каждом собрании его провоцирует… Пусть и словесно. «Скорее всего, я его боюсь, потому что этому stupid русскому нечего терять»        Сегодня было очередное скучное собрание, которое для Российской Федерации станет последним.        Чем-то даже напоминало холодную войну при СССР, однако… Той победы США было слишком мало. Он всё ещё желал подчинить Ивана. Сделать своим. И не просто игрушкой, как других, а своим верным псом, который никогда не посмеет его укусить. В девяностых ему это почти удалось, ведь визит был не один, и Брагинский тогда выглядел хуже некуда… У него почти получилось… Оставалось совсем ничего, вот только… Всё пошло прахом стоило прийти второму президенту. Иван немного встрепенулся, несмотря на своё состояние, кричащее о жутком бессилии, и приходил на каждое собрание, не забывая холодно улыбаться на все провокации.        — Это в тебе и бесит, — подумал вслух Альфред, не заботясь о том, что может быть услышанным.        — Здравствуйте, простите за опоздание! — громко оповестил Брагинский, распахнув дверь. Многие посмотрели на него малость озадаченно, другие же… Не могли понять, что в нём изменилось, Америка подметил, что теперь у Ивана на шее не намотан бежевый шарф.        — Иван? — как-то неверяще позвал Яо. Он, как и остальные, привык видеть на шее Ивана шарф, которого сейчас не было на месте, да и привычное пальто сменилось: цвет был тот же, да вот модель другая, напоминающая чем-то одну из немногих советских.        — Яо! Ты тоже тут? — мило улыбнувшись поздоровался Россия, мигом оказываясь возле Китая, чем того ни капли не удивил, но… Ожидаемых и привычных объятий не последовало, он лишь спокойно сел на свободное место. — Как дела?       Канада был очень удивлён, когда заметил на себе мимолётный — всего пара секунд — взгляд русского, вернувшийся к Китаю. «Он… Он меня видит?»        — А, да… Всё более-менее, — стараясь выдавить из себя некое подобие улыбки, ответил Ван. Нет, ему не грустно, что эти большие руки не сжали его в своих удушающих тисках, из которых довольно трудно, если не невозможно, выбраться, но… Иван всегда его при любой удобной возможности обнимал, несмотря на все протесты со стороны китайца, тот даже стал его избегать, однако… Сейчас подобное бездействие было слишком странным. — У самого как?        — Потихонечку. Сани вот решил запрячь, — со страной улыбкой произнёс он последние слова, получив странный взгляд в ответ. — Не обращай внимания, просто одну пословицу вспомнил.        — Ясно… Надеюсь, ты… Понимаешь, что отношение к тебе… — Яо не знал как бы более безболезненно сказать Брагинскому, что теперь большинство присутствующих настроены явно против него, а если и нет, то политики, спонсируемые Штатами, — да.        — Мне даже интересно, что ты хочешь мне сказать, — с загадочной улыбкой сказал Россия, смотря на спорящие страны, готовые в любой момент начать скандал. — У меня есть пара идей, а ты можешь с ними согласиться или отклонить, — руки его полезли в офисный портфель и достали оттуда… Пряжу и спицы? Начиная вязать, он продолжил:        — Первое: я опять веду себя не так, как некоторым хотелось бы. Второе: сегодня меня ждут очередные санкции. Так чем же ты хотел бы со мной поделиться?        Ван просто не мог подобрать слов. Брагинский же не скрывал своего слишком хорошего настроения, тихо напевая одну из забытых его дырявой памятью колыбельных матушки. Закинув одну ногу на другую, он погрузился в вязание, заметив на лице собеседника полную растерянность, которая потом сменилась большой озадаченностью. Правда, последнее Россия не успел заметить, увлекшись вязанием. Ловкие и очень лёгкие, почти порхающие, движения рук, орудовавших спицами, завораживали. Петелька за петелькой. Рядок за рядком. Ему было плевать на это собрание и он бы, если честно, не пришёл, однако президент очень сильно настоял, ведь Штаты отправил ему приглашение письмом, чего никогда ранее не делал. «Нет… Этого просто не может быть» — промелькнуло в мыслях Китая, всматривавшегося в славянские черты лица, которые были одновременно знакомыми и в то же время чужими.        Ему казалось… Нет. Не казалось. Он видел перед собой целые эпохи, заключённые в одном человеке. Он видел суровый взгляд советского маршала, готового в любой момент начать войну со всеми, кто встанет по другую сторону баррикад; решится пойти против него. Он видел взгляд российского герцога в период рассвета, не знающего ещё полностью, что такое семья, — не успевшего вкусить столь ужасный яд, — но верящего в любовь своего народа и отвагу его дорогих солдат. Он видел обозлённый на чёрствый мир взгляд юного царевича, не понимающего за что к нему подобная нелюбивость и жестокость, но не собирающегося это выяснять. Он готов решить все разногласия мечом, коль судьба так решила за него. Но также в глубине он видел и сочувствующий взгляд княжича в период Ига, которому искренне всех было жаль, но только не себя… Себя он потом когда-нибудь соизволит пожалеть… Если, конечно, удосужится вспомнить.        Китай так и не решился продолжить разговор. Нет… Он боялся и слова неправильного сказать. Ему было страшно. Сейчас страх сковал всё его тело, заставляя кончики пальцев не только холодеть, но и подрагивать. Яо чувствовал, что стремительно бледнеет. Он так не боялся, когда идея социализма совсем извела русский разум и изуродовала желание найти союзников, превратив его в желание стать единым, где главным будет непосредственно он. Тогда он хотя бы примерно знал, чего стоит ожидать от Ивана, но теперь… Что будет теперь? Может, это лишь глупое наваждение? Нет, неважно сколько он закрывал глаза, взгляд Брагинского не изменился ни на грамм.        В сиреневых глазах, которые до этого были чересчур грустными и печальным, ведь их обладатель ничего не понимал и ничего не хотел принимать, показалось что-то сильное… Что-то позабытое и ни разу не сокрушённое… Несмотря на постоянные попытки. «Иван… Ты… Что же с тобой стряслось?»        Этот вопрос сильно хотелось задать, однако вслух Яо его так и не произнёс. Не теперь, когда Россия в его глазах стал очень непредсказуемым и растерял окончательно свой былой ребячий нрав. Сейчас он показывает только лишь одним своим видом настоящий возраст, который был далеко не маленьким, перестав изображать доброе дитя.        Россия может быть намного хуже всех своих врагов. Все это прекрасно знают, однако… Интересно, не успели ли забыть из-за опустошённости Ивана после девяностых?        Россия же всё продолжал вязать. Неторопливо и завораживающе красиво. Ему неважно было что конкретно создавать. Просто это занятие, сам процесс, помогало ему успокаиваться, как те же сигареты или алкоголь. Делая петельку за петелькой, он невольно вспоминает один интересный разговор со своим президентом. Леденящая улыбка стала заметно мягче, но никто не решался спросить о причине, ведь буквально сейчас его смешивал с грязью Альфред, совершенно не замечая, что обвиняемый совсем не слушает…        После выписки, которая была преждевременной, ведь недели размышлений ему хватило порядком, Брагинский поспешил купить билет на самый ближайший рейс в Москву. Конечно, в экономе было малость неудобно, но это было неважно.        Ему нужно срочно встретиться с президентом. Он понимал, что они большую часть уже обсудили по телефону, однако Россия считал, что должен быть и разговор с глазу на глаз, чтобы наверняка никто не смог их послушать и выяснить, что же они задумали. Если мир думает, что Иван не знает о прослушках, которые были у него по всему дому и, наверное, в телефоне, — это очень большая глупость. Он прекрасно об этом осведомлён, как, собственно, и президент…        Владимир Владимирович. Иван и представить себе не мог, что этот неприметный человек сможет не только принять его, страну, которая на грани разрушения, полна криминала и совершенно без средств к дальнейшему существованию. Всё разворовали и опорочили. Всё светлое коммунистическое единение было продано ради фастфуда и джинс. Смотреть на это было слишком грустно. Брагинский тогда чувствовал себя не столько потерянным, сколько брошенным… Кроме Гилберта, с его неожиданным предложением свалить в ближайшее время из дома советских республик, только второй президент не остался в стороне, стараясь помочь своей стране вновь встать. Он не рассчитывал на что-то большее, зная, как трудно будет сделать хотя бы это…        Однако он смог. Он поднял Россию. Да, не так, как хотелось бы, и коррупция всё ещё рядышком идёт, но ничего же не делается сразу, верно? Жаль, он не видел энтузиазма страны идти вперёд. Тот был словно отголоском прошлого, и Владимир понимал, что это из-за слишком сильной привязанности к республикам, что помогали сбежать от одиночества. Он не раз показывал Ивану, что тот не одинок и никогда не будет, но… Страна ему не верила, поэтому он ждал. Терпеливо ждал, когда Брагинский сможет отпустить хорошие времена, чтобы создать ещё более счастливые. Действия России ему ни капли не нравились, но… Пока те не сильно вредили политике, он прощал, позволяя ему вновь поиграть с другими в дружбу. Глупо. Очень глупо и расточительно. Иван сейчас это, к собственному сожалению, прекрасно понимает.        Брагинский этого никогда не забудет и будет ещё не раз благодарить. Правитель дал ему предостаточно времени, чтобы он смог наконец принять действительность… Чтобы осознать ошибки своего прошлого, которые в силах исправить только он.        Только желание страны способно заставить народ воспрять своим вольным духом и понять, что их дом ещё не так плох, восхваляя Россию, вставать горой, когда слышат обратное… Прямо как в советские времена… Да, славные были деньки, но вернуть те, увы, нельзя, хотя теперь не очень-то и нужно. Сейчас это сейчас. Это простая истина. Плевать, что тяжесть на плечах совсем никуда не делась и что его советская «семья» оказалась совсем чужой. Это неважно. Всё равно, если не получится с первого раза, и многие не будут воспринимать всерьёз, считая подобное глупым желанием напомнить о мертвом ребёнке, имя которому патриотизм… Плевать. Когда-то же надо начинать, а не откладывать постоянно на завтра, верно? Тяжкие времена уже успели миновать, вот только… Народ этого ни на грамм не чувствует, ровно как и их страна, отчаянно хватающаяся за развалины прошлого, как за самую надёжную тростинку, не дающую окончательно увязнуть во тьме… Так и не понимая, что та уже давно сломана.        — Иван? Ты что здесь делаешь? Тебя же должны были выписать из больницы как минимум только через неделю, — не отвлекаясь от ежедневной бумажной рутины, строго сказал президент, пока всё же его взгляд не упал на вошедшего.        — Я… Я решил… пораньше… выписаться… — в бесполезных попытках восстановить дыхание попытался дать хоть какой-то ответ Россия.        Розовые щёки и частое дыхание давали ясно понять, что стоило только машине остановиться, как тот помчался в Кремль, к нему. Конечно, Владимир догадывался, что у них будет серьёзный разговор: Иван сам того захотел, но… Он никак не мог подумать, что тот будет чуть ли не бежать к нему, ведь обычно стране не нравятся их беседы: они всегда сводились к политике, которую Россия не любил обсуждать.        — Ясно. Я сейчас отойду ненадолго, а ты пока приди в себя. Кстати, ты почему не позвонил? — собрав документы в стопку, поинтересовался президент, вставая. Подходя к стране, он указывает на графин с водой и стоящие рядом стаканы.        — Я… Я не успел… Прости… — стыдливо отведя взгляд, извинился Иван, будто ребёнок, отчитывающийся перед родителем. Подобная ассоциация вызвала на лице мужчины тёплую улыбку, и, потрепав светлые волосы, он покинул кабинет. Брагинский же, не теряя времени, быстро налил себе воды в стакан и жадно его осушил, а потом и ещё один. Что ж, дыхание более-менее пришло в норму, но вот мысли… Они слишком запутаны. Ему о стольком хотелось поведать! Ему безумно хотелось сказать Володе, что он наконец-то всё понял, но… — Звук открывающейся двери привлекает к себе глаза цвета сирени, — была ещё одна вещь, которую он, как страна, обязан был сделать перед своим правителем.       — Прости, долго ждал? — закрыв дверь, спросил мужчина, возвращаясь в своё кресло и готовясь слушать, а Россия лишь улыбнулся своей таинственной улыбкой и молча кивнул.        — Поздравляю с должностью, — не мог не поздравить, пусть и с опозданием, Иван, не решаясь посмотреть в глаза.        Уверенность любезно душилась сомнениями. Постепенно Ивану стало казаться, что воздуха в помещении становится с каждым его вдохом всё меньше. Он... Ему хотелось бы правильно начать их разговор, чтобы его смогли правильно понять. Брагинский знает, что с общением у него есть небольшие проблемы, особенно когда он начинает пытаться объяснить сказанное ранее.        — Спасибо, но... Ты же не только из-за этого ко мне пришел, я прав? К тому же... Я выполнил твои условия: я снова во главе государства, — с лёгким смешком произнёс последние слова президент, а после заметил странную бедность на лице своей страны. — Вань... Всё нормально?        — Да... Теперь да... — пустой взгляд смотрел без упрёков или стеснения, вот только... В их глубине виднелось большое чувство вины. Ему было жаль, что вышло всё так.       Народ недоволен решениями страны, которая желает им лишь блага, они... Не понимают. Альфред достаточно старается, чтобы разногласий между страной и народом становилось только больше. Да, они хотят жить хорошо, но... Слишком нетерпеливы. Они прошли трудные времена, но многие слишком быстро стали их забывать, верят в красивые картинки, которые им любезно подсовывают, хотят всего и сразу и совершенно не хотят подождать и подумать. Разрушить быстро и просто, восстановить бывает невозможно. В «святые» девяностые его оплели, словно водоросли, чужие правила и интересы, они душили его и тянули на дно, ему уготовили лишь одно место — у ног и в ошейнике. Сейчас он ещё слишком зависим, любое лишнее движение может привести к катастрофе. Да, действовать надо, но действовать аккуратно и максимально незаметно. Хорошо, что сейчас у власти специалисты именно в такого рода работе.        — Не переживай так сильно. Всё в порядке. По крайне мере сейчас, - понимая, про что сейчас задумался Брагинский, поспешил утешить Владимир, но тот на это никак не отреагировал. [Вы хотите свободы?!]

[Да!!!]

[Здравствуйте, свободный народ несвободной страны!]

[Слава свободной России!!!]

       Множество голосов атаковали и без того уставший мозг. Он их слышит. Прекрасно слышит, вот только... Они даже представить себе не могут, что будет происходить, если у власти окажется кто-то извне... Брагинскому уже хватило с лихвой первого президента, который, приняв его в малость ужасном состоянии, лишь добивал... Он даже не пытался что-то сделать, хотя и глупо было бы ожидать иного. Неоколониализм — вам не надо лично следить за колонией, достаточно посадить на «престол» послушную марионетку. Самое смешное, что он даже не пытался изображать правителя... Вечно пьяное состояние и бесконечный позор, где преклонение перед Америкой, дирижирование оркестром и танцы на сцене — далеко не самое отвратительное. Но просто захватить власть было мало, необходим был хаос, ведь рыбку ловить лучше в мутной воде. Страна прекрасно помнит, как пытался вырвать целые клочки своих волос, лишь бы не слышать последние крики своих детей, умирающих за него... Террористические атаки, Чечня, бывшая отличным способом заработка для олигархов, расстрел Белого дома... Он помнит это слишком хорошо. [Вся власть парламенту!]        Он помнит пожар в доме Советов, где ещё находились люди, желавшие сохранить хотя бы то, что осталось, но... Их душераздирающие крики вряд ли уже сотрутся из воспоминаний, а собственная беспомощность из-за какого-то препарата, благодаря которому он даже стоять нормально не мог, лишь усугубила ситуацию... Неудивительно, что в таком хаосе, где процветали бандитизм, разбой и звериная жестокость, родители уходили на работу, совершенно не зная, смогут ли вернуться и чем будут кормить детей, а дети сбивались в банды и убивали, нюхали клей и попадали в рабство. Совершенно не удивительно, что многие не выдерживали и кончали с собой. Пока западные партнёры захватывали одно месторождение за другим, завод за заводом, растаскивали всё, зарабатывая бешеные деньги на открывшемся рынке. О, да, капиталистический рай! Он просто не выдерживал и бежал... От себя, от проблем, как и многие из его любимого народа. Да, наркотики помогали и неплохо справлялись, особенно если с алкоголем и сигаретами... Однако в то время на павшую сверхдержаву было больно смотреть...       — я... ня... Ваня... Ваня! Иван, чёрт тебя дери! — встряхнул его правитель, предварительно облив водой. Холодные капли падали с чёлки, а сиреневые глаза наконец-то вернулись в реальность... В неприятную, но и не слишком удручающую. Сейчас же не всё так плохо... Верно?       — Простите... Простите меня, — устало сказал Страна, опустив взгляд вниз.        Сейчас его мало заботил его внешний вид. Он так давно хотел сказать эти слова, ведь понимал какую ношу взвалил на чужие плечи, однако... Тогда он просто не мог поступить иначе. Именно этот человек с ним общался дольше всех и старался помочь ему завязать с вредным привычками... Хотя бы с препаратами... Именно он пошёл на свой первый срок, чтобы дать стране отрезвляющую пощёчину и привести в чувства.

[Мы здесь власть! Мы здесь власть!]

       — Чёрт... Я совсем забываю как на тебе сказываются эти митинги, — сказав это, он обнял страну, заставив последнего сильно удивиться. Слабые поглаживания по голове и тишина, где единственным звуком было сердцебиение его президента. — Всё в порядке, Иван... Тебе не за что просить у меня прощения.        — Нет... Я виноват перед вами, мой Президент... Я постоянно ничего не делаю, а если и делаю, то этого всегда мало... Дошло до того, что улицы Москвы, Питера и ещё нескольких городов наполнены людьми, желающими изменить меня, но... Выбирают они ложный путь... Они... Неужели их ненависть настолько была сильна, что с меня перекинулась на тебя?        — Погоди-погоди, — прервал его президент, — ты с чего это взял? Да, есть те, кому я не по душе, но это не значит, что, ненавидя меня, ненавидят и тебя. Испытывать ненависть к своей Родине? Чувствовать, не дай Бог, стыд? Это абсурд, Иван! Невозможно не любить свою страну и свои родные края. [Один за всех и все за одного!]        — Но… — глаза уже были на мокром месте. Ему было не больно слышать подобные слова, просто… Он не привык их слышать или же совсем не замечал. Он постоянно слышал про себя плохое, поэтому и подумал, что народ наверняка такого же мнения... Даже сейчас...        — Ну в самом деле, Россия, ни один человек, родившийся на твоей земле, не возненавидит тебя, а если и найдутся таковые, то… Они не русские. Они предали тебя из-за алчности и глупости. К сожалению, и такое бывает. Но тебе ли переживать из-за отдельных отщепенцев и предателей, а, наша необъятная Родина? — Владимир похлопал по спине, успокаивая. Страна тяжело дышал, сдерживая готовые пролиться слёзы. — Тц-тц, Ваня-Ваня... Давай, рассказывай, что случилось... Я же понимаю, что это не только из-за этой вакханалии, которая у нас на улице. Та скоро уляжется, поэтому не переживай так сильно.        — Я… Я вспомнил одну важную для себя вещь, которую когда-то посмел забыть, — ответил предельно честно Иван. — Я многое обесценил, слишком загнался… Я был слишком глуп. Мне очень жаль. Я виноват перед собой.        — Всё хорошо. Главное, что ты это понял, а теперь… Ты же не только за этим приехал, не так ли? — улыбнулся Владимир, а Страна коротко кивнул.        Мужчина, отстранившись, ободряюще похлопал его по спине и пересел в кресло, а Иван решил почему-то сесть на стол рядом с ним. Странно, обычно он себе подобного не позволял, однако сегодня Владимир решил ничего не говорить. Не чужие же люди всё-таки. А Россия тем временем внимательно смотрел на свой герб. Как иронично. Двуглавый орёл смотрящий на запад и восток. Герб империи, однако… Златом покрытый неспроста. Злато серпа с молотом упрямо напоминает.        — Верно, — взгляд спрятали платиновые волосы, которые с последней встречи были немного темнее. Владимир это точно помнил. Сморгнув непролитые слёзы, Брагинский полный решимости посмотрел прямо в серо-голубые глаза, заставив их обладателя невольно затаить дыхание.        Вопросов задавать о том, что же так изменило взгляд его вечно грустной страны, не надо. Сейчас для этого нет времени. Он чувствует это. Страна желает вновь восстать. Он не покорён и никогда не будет покорённым. Владимира это ни капли не напугало, напротив, обвораживало. Его страна сейчас полна желания разрушить уже существующий мир, чтобы на его обломках построить собственный, ровно как поступал уже в прошлом… Это не могло не заставить сердце биться чуть чаще, предвкушая какой же первый шаг решит тот сделать. И правитель обязательно поддержит его.        — Ты что-то уже задумал? — поинтересовался Владимир, не скрывая весёлого настроя. Ему было в радость видеть такую Россию, а не грустного ребёнка, ищущего постоянно любви и признания от других.        — Да. Надо сделать то, что мы постоянно откладываем. Я хочу вернуть своё обратно, - со всей серьёзностью сказал последние слова Иван, а президент лишь коротко кивнул, записывая что-то в блокнот. - Я знаю, что сразу не получится, но нам уже стоит об этом задуматься и начать готовиться. Пока у нас нет никаких явных конфликтов, надо наращивать суверенность и безопасность по всем направлениям, - на последних словах он слегка хлопнул в ладоши и стал болтать ногами, будто бы рассказывал о планах на выходные, а не их последующие задачи, чтобы сделать его крепче, чем сейчас.        — Да, но надо бы нам потихоньку это делать.        — Конечно, — согласился Иван, — мы же не можем сразу дать врагу узнать о нашем «маленьком» плане?        — Верно, — спокойно ответил Владимир.        — Знаешь... Я ненавижу эти митинги... — неожиданно перевёл тему Иван, убрав всякую улыбку с лица. - Особенно те, которые не от душ народа, а от пары западных ублюдков... И мой народ верит им больше, чем нам... Прикрываются флагами, которых совсем не достойны. При чём здесь социализм, если Запад его и развалил с такой же подачей? Почему они думают, что это правильно, если на самом деле это не так? Зачем они сравнивают совершенно разные исторические события и провозглашают тебя узурпатором? [Страха больше нет! Терпения больше нет! Мы свободная нация!]        — Мне тоже подобное не по душе. Что касается твоих вопросов, это просто удобные символы и красивые лозунги, за которыми проще вести людей.        — Эх, вот именно поэтому мне и нравился железный занавес во времена СССР, - с горькой улыбкой признался Брагинский.        — Но, в итоге, вреда от него было немало: народ не научился думать сам, критично оценивать информацию и противостоять внешним воздействиям. Слепо поверил всему, что на него полилось. Как организм, взращенный в стерильных условиях, не может защититься от привычной нам агрессивной среды, так и народ становится лёгкой жертвой, если его излишне опекать. Однако соглашусь, что количество вражеской пропаганды избыточно, надо бы сократить.        — Верно, но... Как же сложно будет за этим уследить, как же легко ошибиться!       — А в жизни вообще ничего простого нет, но на перспективу думать необходимо. Если пойти той же дорогой, вполне можно получить тот же результат. Хочешь?       — Нет, — Страна закусил губу, признавая поражение.       — Пока ты приходил в себя, удалось провести чистку в рядах полиции. И не смотри так удивлённо, переименование уж сколько лет назад было. Также, под прикрытием коррупционных схем, проводится переоснащение и восстановление армии, кое-какие интересные вооружения готовятся к тестам. Основная проблема у нас с экономической и производственной частями. Очень уж нашим соотечественникам в сердце запали иностранные товары, да и с монополиями бороться, ещё и восстанавливаясь практически с нуля, трудно.       — Под прикрытием коррупции? Хм... Кто-то выделяет деньги на создание БМП и радостно их тратит на дачи и шмотки, а кто-то выделяет деньги на шмотки и дачи, а сам тихонько тратит их на создание оружия. Вот всё у нас не как у правильных и цивилизованных людей с хорошими лицами!       — Хочешь сказать, тебе это не нравится?       — Нравится, просто умиляет. А насчёт производства даже не напрягайся. Сам же знаешь, мой народ на добровольной основе сейчас может только пойти на поводу у Запада.        — И как же ты предлагаешь их заставить? - прекрасно понимая мысли страны, спросил Владимир, на что его собеседник тихо усмехнулся.        — Пока никак. Зная моих дорогих коллег, могу с уверенностью сказать, что они нам сами же с этим помогут. Да и ты же сказал, что нельзя нам сейчас слишком явно из-под контроля выходить. Однако... Они слишком заигрались и расслабились, уверившись в собственной исключительности и безнаказанности, забыли, что жизнь — не их любимая компьютерная игра, здесь нет чёткого конца и однозначной победы. Да и печатный станок, которым они меня почти погубили, станет их же палачом, пусть они пока этого и не поняли. И от этого нам надо держаться подальше, ведь, как показал кризис восьмого, они не только инфляцию свою экспортируют, они и другие проблемы в мир изливают. Но нельзя им позволить отойти от края пропасти, осознать, к чему они идут. Они должны полной мерой на себе испытать всё, что сотворили и с миром, и со мной.       — Соглашусь. Но сейчас мы не можем ничего знакового делать в этом направлении, о многом даже заикнуться пока нельзя: далеко не все поймут и примут подобный поворот, а нам не нужны внутренние дрязги, так что необходимо дождаться удобного момента.       — Да, разброд и шатания во власти мне не нужны. Как показывает практика, ничем хорошим это не заканчивается. «Они посмели отнять у меня всё… Они посмели отнять мой Рай. Взамен я разрушу их. Я сотру всё, что дорого им, в порошок»        — Перейдём к возвращению своего. И кто станет первым, Иван?        — Как ты и сказал, нужно дождаться удобного момента. Те граничащие с нами государства, которые враждебно настроены против нас и в которых успешно прошли подобного рода... Революции? Нет, я даже это революцией-то назвать не могу, ведь строй не изменился, не остановятся на достигнутом, их будут накачивать, делая из них анти-Россию, так что кто-то из них довольно скоро перейдёт черту, — уверенно дал ответ Иван, вызвав у собеседника замешательство. [Свободу политзаключённым!]        — Это… Ты точно уверен? Не то чтобы я с тобой спорил, но ты же понимаешь, что в списке будет и твоя старшая сестра?        — Да. Я об этом прекрасно знаю, Володь. Предположу, что одной из первых. Перманентная политическая нестабильность как основа государственного строя на Украине — далеко не только шуточное высказывание. Она думает, что суверенность это легко, что можно творить что вздумается, ведь никаких последствий не будет... Слишком молодая у неё государственность, слишком она привыкла жить под моим крылом. Она не хочет меня видеть, она считает меня сатрапом, угнетающим её. В последнем разговоре мы с ней окончательно рассорились… Мне было больно… Она не желает меня выслушать и слушает лишь Альфреда, но, — неосознанно он отвёл взгляд в сторону, — я думал, что мы семья… Думал, что так будет всегда… Мы всегда будем поддерживать друг друга, как тогда, в прошлом, вот только… Всё оказалось не так. Я устал от её вздорной глупости, от наглости и вечных претензий. Я боюсь того, что она может натворить, считая, что ей всё позволено.        — И как мы поступим с ней?        — Пока будем спускать всё с рук, как и всегда, — слишком расслабленно для того, кто сильно волнуется за неутешительное будущее старшей сестрицы, ответил Россия, продолжив:       — Наша главная проблема на сегодня не она, а митинги. Я боюсь... Боюсь того, что всё повторится. Но... Будет хуже. Я не понимаю... Издревле во мне уживались самые разные народы и религии, мы вместе боролись с коричневой чумой, так как же могут моим народом всерьёз рассматриваться нацистские идеи?..        — Разделяй и властвуй. Ведь именно подъёмом националистических настроений и развалили страну, теперь дорвать хотят.       — Снова стать множеством княжеств, снова попасть под Иго... Не хочу!       — И не станешь. Провокаторов и самых активных рассадим...       — А остальные? Ведь флаг найдётся кому подхватить! Особенно за соответствующую оплату... — перебил Страна.       — А остальные будут собраны специально выбранным предводителем в компактное образование под нашим чутким контролем, — продолжил свою мысль правитель.       — Специально выбранным?       — Верно. Сильная и яркая личность с идеями может быть опасна, а вот приспособленец, который просто хочет денег...       — Будет их зарабатывать! Писать красивые отчёты, пока, постепенно, реальность и их содержимое окончательно не разойдутся.       — Верно. И никого, кто мог бы помешать зарабатывать, рядом с собой терпеть не будет. Так что пойдёт отбор: тех, кто хочет работать на благо страны, а не просто кричать лозунги, будем забирать себе, встраивая в систему, а эти... Постепенно маргинализируют и развалят сами себя.       — Ага. Заодно уважаемых партнёров за нос поводим. За их же деньги.       — Вижу, настроение у тебя улучшилось? Я рад. С возвращением, Россия. Как же я счастлив видеть у тебя такой хороший взгляд, — сказал чуть ли не с отцовской улыбкой президент.        — Спасибо за столь тёплые слова, однако… Я хотел бы тебя попросить прислать мне ещё более подробные отчёты про моё текущее состояние. Неважно, насколько те будут плачевными.        — Они будут через неделю или, возможно, чуть позже.        — Ничего страшного, я готов ждать, — ответил на замечание Страна, вставая со стола и опускаясь на одно колено перед правителем, чем безмерно того удивил. Особенно когда, взяв его правую руку, прикоснулся своими губами и приложил к своему лбу, прикрыв глаза.        — Господин президент, я, воплощение во все времена русского народа, вверяю вам свою дальнейшую судьбу. Она в ваших крепких руках. Отныне ваши уста станут моими устами, ваши глаза — моими глазами, ваши уши — моими ушами и ваши мысли — моими мыслями. Я имею лишь одно желание: сделать свой многострадальный народ счастливым… Я приношу вам клятву бескрайней верности, мой дорогой государь, — на последних словах Иван открыл глаза, посмотрев в глаза своего правителя.        Приносить подобную клятву для Брагинского означало многое, и мало кто из правителей удостоился такой чести… В советские времена лишь одному он произносил такие слова и ни капли не разочаровался, несмотря на то, что после смерти того опорочили, сделав чуть ли не Дьяволом, извергом, который извёл весь советский народ. Глупость. Он в кратчайшие сроки собрал раздробленную, захлёбывающуюся в крови страну, сделал её образованной, сильной и самостоятельной. Победил в самой страшной войне, оставив после себя наследие, которое и сейчас продолжает беречь страну.              — Ваня… Я не подведу тебя, сделаю всё, что в моих силах… Интересно, а ты каждому эту клятву приносишь?        — Нет, — сказав это, он поднялся с пола, отряхивая колени, — вы первый после смерти Иосифа. Я приношу её правителям, в которых могу быть безоговорочно уверен. По правде говоря, я хотел вам принести клятву ещё в начале нулевых, но… Я не решился… Однако теперь я пришел в себя и всецело вам доверяю, — кивнув, будто соглашаясь со своими словами, Россия направился в сторону выхода. — Ладненько, а теперь я пошел.        — Хорошо. Увидимся.        — И вам жить долго да в здравии, — сказав это, Иван покинул кабинет, оставляя в одиночестве своего счастливого, что его дорогая страна всё же вышла из своей апатии и депрессии, президента.        — Эй, ты, Раша, ты меня вообще слушаешь?! — от мыслей его отвлёк недовольный тон Альфреда, который явно заметил, что всё внимание было уделено далеко не ему. Подобное вызывало лишь усмешку. Он посмел у ребёнка забрать его любимую конфетку. Какая жалость. Правда не сказать, что ему не понравилось это выражение лица.        — Прости, прослушал, но повторять не нужно, — ответил он, возвращаясь к вязанию. Верно, дерзить ему никто не запрещал, да и вряд ли это посчитают чем-то значительным, ведь страна сейчас выглядит достаточно слабой и зависимой по многим параметрам, пусть и имеющей некоторые остатки былой мощи. Они, уверенные в своём превосходстве, будут его, не торопясь, зажимать, раскачивая изнутри. [Действовать нужно не спеша, с осторожностью и с рассудком.] «Помню, моя дорогая фрау. Не спеша и с изяществом. Тогда ты меня научила, как нужно правильно играть на арене, залитой кровью, что доброта и честность это что-то из ряда вон выходящее… Только сила докажет кто прав, а кто виновен, верно? Спасибо, что так много об этом напоминала»        Сейчас, когда на него смотрят десятки глаз, наполненных различными эмоциями: восхищение и ненависть, сожаление, зависть и тревога, непонимание, принятие и удивление, — в его старой душе пробуждается забытое за столь малый промежуток времени чувство чёртовой правильности. Да, всё идёт ровно так, как должно было идти изначально. Россия не должна следовать чужому курсу, придерживаясь строго Запада или Востока. У него свой путь. Свои цели и желания. «Как же хорошо»        Однако в советское время ненависти к нему, как и восхищения, было побольше. Ну ничего, ещё повоюем. Сначала надо не только выстроить мощный фундамент, но и оставить подле себя лишь тех, кто будет верен не только ему, как последней надежде, но и себе, а также тех, кому уже просто нечего терять. Настолько, что они готовы заключить сделку с ужасной Империей Зла. «Так будет даже веселее», — с улыбкой подумал Иван, продолжая аккуратно вязать.        Холодная улыбка была адресована именно Америке. Джонс не мог сказать, почему так подумал. Он просто знал. Он увидел давно забытый взгляд, заставляющий его чуть ли не радостно улыбнуться в ответ. Верно... Игра будет продолжаться.        Людвиг же, смотря на них, шумно вздохнул и, сняв очки, стал протирать тряпочкой, которая всегда лежит в его футляре. Ему не хочется сейчас думать о том, что в головах у этих двух по-своему непредсказуемых воплощений, однако трезвым умом он понимал одну простую вещь: подходит к концу лёгкая жизнь для него и Европы.        — Не хотелось бы говорить напрямую, но… Россия, я хочу задать тебе несколько вопросов, — с лукавой улыбкой сказал янки. Иван же, прикрыв глаза, отложил спицы в сторону. Он знает, что будет дальше. Он чувствует на себе встревоженный взгляд Яо.        — Что же, спрашивай, товарищ мой. Да и разве тебе нужно моё дозволение? — старое обращение, которое Брагинский использовал лишь во времена Второй мировой, вызвало у остальных участников этой войны смешанные чувства, а манера общения из имперских времён… Франция решил прекратить тихий спор с Артуром и в принципе замолк, наблюдая за перепалкой давних противников. Артур сначала его не понял: до него не сразу дошел посыл, который даже не был толком спрятан в словах. Германия же только прикрыл глаза, прикидывая каков у него шанс сохранить свои позиции в мире… Эх, вот если бы только у него было другое правительство… Япония заметно для себя разозлился, вспоминая до боли знакомую манеру речи, а это обращение… Оно напоминало об островах.        — Спасибо, так вот, кхм-кхм, мне хотелось бы узнать на каком основании ты столь жестоко подавляешь народное волеизъявление и нарушаешь права человека?        — Во-первых, с чего я должен отвечать, скажи мне, Америка? — с милой улыбкой, прикрыв глаза, поинтересовался Россия. — Это мои внутренние дела. Ты, случаем, не хочешь заняться собой? В Гуантанамо, например, заглянуть. Во-вторых, где же жестокость? Они нарушают закон, по закону их и наказывают.        — С того, что мне интересно, — пропустив остальное мимо ушей, сказал Альфред, вызвав у собеседника тихий, но ядовитый смешок. Теперь аметистовые глаза смотрели на него, как на последнего отброса, которого непонятно как носит Матушка-Земля.        — Интересно? Мне, знаешь ли, тоже многое интересно, но ты как-то не торопишься отвечать на мои вопросы. Как, кстати, твои кризисы? Всё хорошо? Или опять всему миру твои проблемы разгребать? А на улицах и в школах всё так же стреляют, или безопаснее стало?        — К чему это? — поправляя очки, недовольно спросил Джонс, поднимая настроение русского лишь больше.        — Да вот интересно стало. Раз уж задаёшь вопросы, будь готов ответить на встречные, — пожал плечами Иван.        — Ты должен отвечать на мои вопросы! Я защищаю добро, справедливость и порядок, которые ты нагло разрушаешь!        — Правда? Неужели это я устраиваю в государствах военные перевороты, скидываю на них бомбы под надуманными предлогами, а потом вторгаюсь самым наглым образом на чужую землю? Как-то не припомню за собой такого. Возможно, старость виновата, — ехидная усмешка искривила губы России.        — Да как ты смеешь! Я воюю с террористами, которые угрожают покою мирных граждан! Я спасаю мирных граждан, которых жестоко угнетает их правительство! — начинал понемногу выходить из себя Джонс, немного удивив этим Англию. Он никогда не замечал, что его воспитанника можно так легко вывести из себя. Обычно тому нравились перепалки, он не раз провоцировал на них Россию, однако стоило тому ответить...        — В Ливии, например? Ох уж эти жестокие истязания несчастного народа правительством с помощью одной из лучших социальных политик. Кстати, не подскажешь, кто спонсирует Аль-Каиду?       — Теневая экономика! Торговцы наркотиками, оружием и рабами. Те, с кем борется весь цивилизованный мир!       — Правда? Тогда, будь добр, подскажи-ка мне, кто же поддерживал наркобизнес в Афганистане во время афганской войны, попутно мешая мне его искоренять? А чьё вторжение привело к росту наркотрафика оттуда больше, чем на три тысячи процентов за шесть лет? А ведь талибы его почти уничтожили...       — Не выдумывай! Они виноваты в теракте, они убили моих людей и должны быть наказаны! То, что ты несёшь — полнейший бред!       — Какая жалость!.. Не ожидал такого от ООН.       Заметив удивлённый взгляд, он пояснил:       — Именно такие данные были указаны в докладе ЮНОДК.        — Хм... Да?.. Но весь цивилизованный мир борется с ними! Под моим руководством мы победим! И твои преступления против прав человека также не останутся безнаказанными!        — Какое интересное заявление, — с усмешкой Иван посмотрел на Альфреда, как на слизня: такой же мерзкий вредитель. В помещении же становилось всё прохладней. — Интересно, когда же наши собрания превратились в театр одного актёра? Но, если всех всё устраивает, наслаждайтесь. Я сказал всё, что хотел, и услышал почти то, что ожидал. Хорошего дня, - сказал напоследок Иван, покидая кабинет. Он прихватил с собой портфель, однако пряжу забыл. Там была недовязанная заготовка с рисунком в виде какого-то, кажется, рогатого животного. Быка? Козла? Или барана?